Палеоантроп: Сверхживотное

Горе замышляющим беззаконие и на ложах своих придумывающим злодеяния, которые совершают утром на рассвете, потому что есть в руке их сила!.. Ненавидите доброе, любите злое; сдираете с них кожу их и плоть с костей их.
(Михей, 2:1, 3:2)

И во мне поднималась радость, Радость от века, Радость, что я убил человека.
(Б. Савинков)

Внутривидовой агрессор — биологический палеоантроп, первоубийца явился как бы "злым гением" человечества (в гегелевском оформлении этого понятия, т. е. как мать является "гением" своего ребенка; здесь, конечно же, подразумевается внеэтический аспект). Совершив патологический переход к хищному поведению по отношению к своему же виду, палеоантропагрессор принес в мир гоминид страх перед "ближним своим". Закрепляясь генетически, этот страх стал врожденным. Это "страшное наследие" проявляется у людей уже в раннем детстве в форме "боязни посторонних", когда пяти-семимесячный ребенок начинает отличать "своих" от "чужих" и испытывает страх при приближении незнакомого человека, хотя и не имеет отрицательного опыта общения с ним. Реакция "боязни посторонних" наблюдается у всех народов мира.

Эта боязнь — всего лишь отголосок того древнего Пра-страха, ставшего некогда бичом популяции гоминид, разбившего ее на виды, а в дальнейшем разобщившего и рассеявшего человечество по всей Земле. И хотя биологические палеоантропы — внутривидовые агрессоры-первоубийцы — в ходе лавинообразного становления "человека разумного" были уничтожены, но потомки их остались в составе рода человеческого, равно как осталась и их агрессивность по отношению к людям.

Практически все сообщества высших животных строят свои взаимоотношения иерархически, образуя привилегированные ступени из альфа-, бета-, гамма (и т. д.) — особей. И всегда существует определенный уровень внутривидовой агрессивности. Понятно также, что это "неравноправие" должно обостряться в неблагоприятных, экстремальных условиях. Но лишь у позднейших гоминид (троглодитов), предтеч людей, это "иерархическое строительство" дошло до устойчивой смертоносной агрессивности, что и привело к осознанию (уже — человеком!) реальной смертельной опасности, исходящей от внешне такого же, как и он, сам существа. "Такой — да не такой" — это и была та самая первая дипластия, тот страшный абсурд, который привел к первейшему проблеску гоминизации животного, что и стало детонатором взрывоподобного становления рассудка.

Именно таким образом и происходит страшное открытие человека (также и в смысле открытия нового — уже собственно человеческого — пути): "Я могу быть убит таким же существом, как и Я!!" И в этом озарении-прозрении заключалось буквально все: и самоосознание, "овладение собой, как предметом"[1], и вероятностное прогнозирование будущих событий, т. е. все то, на чем зиждется человеческий рассудок.

Одновременно при этом само-осознании (иначе говоря — при рождении рассудка) происходит и неизбежное запечатление, или т. наз. "импринтинг", хищного поведения, в результате которого убийства себе подобных предстают перед рассудочным человеком на долгие века как естественные. В этом плане страшный "импринтинг человекоубийства", ставший величайшим трагическим заблуждением человечества, видится как высочайшая цена, уплаченная людьми за приобретение ими рассудка.

Становление рассудка у Homo pre-sapiens происходило необычайно стремительно, по своей организации оно было подобно гонке с выбыванием, причем "выбывшие" из нее выбывали полностью и буквально: не справлявшиеся с возрастанием суггестивного воздействия, не имевшие достаточных средств самозащиты, моментально оказывались в кандидатах на поедание. (Хотя, возможно, некоторым популяциям и удалось избежать подобной участи, вовремя отселившись от владеющих более сильным аппаратом суггестивного воздействия "гонщиков", "сойти с трассы", за что они расплатились относительной слабостью мыслительного аппарата контрсуггестии, т. е. гипертрофированной наивностью. Именно такими ранними беглецами, "ушедшими в отрыв в сторону", видятся самые древние отселенцы: аборигены Австралии, японские айны, индейцы Южной Америки.) В этом механизме самовосхождения был и мощнейший внутренний движитель. Это те самые хищные гоминиды, потомки первоубийц, они-то и не давали никакой возможности остановиться на какой-либо стадии этого стремительного процесса: внутривидовая смертоносная агрессия не прекращалась, и постоянно требовались все новые и новые ухищрения для выработки защитных мер (вот уж, действительно, "нет худа без добра"!).

Людям стало невыносимо трудно сосуществовать с себе подобными: людоедство стало неотъемлемым атрибутом, вначале — экологии популяции, а затем оно "успешно" перекочевало и в быт возникающих сообществ. Именно этим и объясняется дисперсия, рассеяние человечества. Ничем иным не объясним факт заселения людьми всех хоть как-то пригодных к обитанию территорий Земного шара. За несколько тысячелетий, со времени последнего ледникового периода, обуреваемое страхом и ненавистью к себе подобным, разбегающееся само от себя, первобытное человечество распространилось практически по всей планете. Незанятыми остались лишь полярные зоны да некоторые из отдаленных островов.

По данным современного расоведения можно судить и о существовавших некогда потоках и направлениях самых первых "великих переселений" народов. А именно: американские монголоиды (индейцы) по своему антропологическому типу древнее современных азиатских, они откочевали из Азии в Америку до сколько-нибудь плотного заселения Азии. Из американских — южноамериканские древнее североамериканских. Австралийские же аборигены представляют собой особенно древний тип людей, переселившихся сюда в самую раннюю пору этого взаиморазбегания становящегося человечества. Таким образом, в самые далекие края пригодного к обитанию мира Homo sapiens переселился еще в эпоху дивергенции с палеоантропами. Первый вал переселения с пра-родины человечества (т. е., бесспорно, из Африки) и последующие не были строго разделены во времени: вышедшие последними белые люди достигли атлантического побережья Европы на три десятка тысячелетий раньше, чем первые переселенцы оказались в Патагонии и на Огненной Земле в Южной Америке.

Поверхность Земного шара покрылась антропосферой — системой замкнутых этносов, взаимообособленных человеческих сообществ, каждый из которых пользовался своим собственным языком, как средством самозащиты с помощью непонимания и безошибочного выделения чужаков, всегда потенциально опасных. Отголоски этой древней защиты людских этносов при помощи языкового обособления прослеживаются в наличии современных жаргонов (арго) у многих социальных групп и слоев, а также — в тайных эзотерических организациях с конспиративными формами общения.

И наоборот, в географических областях с уплотненным населением и повышенным агрессивным межобщинным настроем одновременно возникает, развивается и поддерживается также и рознь лингвистическая, при которой чужая речь взаимно считается "тарабарщиной". Свое наречие в каждой деревне Новой Гвинеи, сотни языков на Кавказе, десятки диалектов в странах Западной Европы, взаимовысмеивающие областные говоры России, Украины.

Дисперсия человечества завершилась неустойчивой стабильностью, состоянием "недоброжелательной общительности" в отношениях между людьми, "квазимиролюбивости"[2] и враждой между группами. Началась человеческая "история": общеизвестное нагромождение фактов бессмысленных чудовищных взаимоистреблений и жуткой череды непрекращающегося насилия людей друг над другом. Началось — принявшее затем лавинообразный характер — изготовление и усовершенствование орудий убийства со смежным подпроизводством "остроумных" приспособлений для пыток и истязаний.

Природа оказалась беззащитной перед вооруженным человеком. В свою очередь человек выявил себя совершенно неспособным к "разумному", осмотрительному использованию так трагически "свалившегося на его голову" рассудка. Он по-прежнему шел окольным, недомысленным путем проб и ошибок, в основном — страшных и дорого обходящихся и ему и Природе. Самым же зловещим симптомом недоумия человечества является полное игнорирование им горьких и страшных уроков собственной истории, главный из которых, как известно, состоит в том, что уроки эти никого и ничему не научили.

Адельфофагия, выполнив роль детонатора взрывоподобного становления рассудка, а с ним — и агрессивности, "повышающе" трансформировалась в изобретательную и хитроумную, свирепую и беспощадную охоту за чужаками и соседями. Это стало своего рода "подсобным хозяйством": так, еще с сотни полторы лет тому назад негритянские племена использовали в качестве боевого клича не какое-нибудь там "цивилизованное" "Виват!" или "Банзай!" "высокоразвитых культурных народов", а простой и наглядный призыв — приглашение к потенциальной трапезе: "Мясо!".

Возникло также и ритуальное оформление каннибализма. Во многих местах появляются "хобби" по типу "охоты за головами". Европейские первооткрыватели застают за всеми этими "увлекательными" занятиями народы Африки, Америки, Австралии, Океании, Новой Гвинеи, Индонезии. Да и те же, считающиеся вроде бы как и цивилизованными, японцы во время Второй мировой войны поедали сырую печень, вырезаемую ими у пленных американцев. Лишь с пару десятков лет тому назад в Папуа Новая Гвинея был принят, наконец-то, закон, запрещающий "древний народный обычай" поедания мозга у умерших соплеменников. В тропической Африке "новейшие" адельфо-гурманы разрывают свежие могилы и "лакомятся" трупами; в тамошних "краеведческих музеях" можно увидеть страшные крючья, с помощью которых члены тайных обществ <людей-львов> и <людей-тигров> разрывают пойманную жертву на части и пожирают ее[3].

Трансформировались и межвидовые отношения. Большинство этносов имело в своем составе представителей хищных видов, и агрессивность палеоантропов и суггесторов переместиилась на соседние этнические группы. Ежедневная же их потребность в насилии (их "дежурное зло") сублимировалось в удовлетворение атрибутами жестокой власти, так что доставалось и "своим". Причем эта жестокость нередко доходила до степени, опасной для всего сообщества. Достаточно будет упомянуть вождя африканской общности киломбо, поднимавшегося со своего трона одним-единственным способом: опираясь на ножи, всаживаемые в спины двух своих "верноподданных"[4].

Появившиеся вожди и их приспешники — это всегда палеоантропы (суперанималы, неотроглодиты) и суггесторы. Любая иная видовая принадлежность властителей, как правило, делала подобную властную структуру неустойчивой и недолговременной. По мере увеличения числа и численности сообществ росло и количество представителей стоящей над обществом власти: деспоты, короли, сатрапы и т. д.

Основная масса суггесторов пошла по пути приспособленчества и обмана, их <профессиональной ориентацией> стали торговля чужим трудом, казнокрадство, мошенничество, политический карьеризм и т. д. Макиавеллизм — наиболее полное воплощение их жизненной позиции.

Тем хищным гоминидам, которым не хватало места в официальных общественных иерархиях, поневоле приходилось становиться антиобщественными элементами. Это — мятежники, разбойники, гангстеры, революционеры, <воры в законе> и т. п. смертоубийственная братия.

Диффузный вид составил аморфную массу, легко поддающуюся любой актуальной агитации. Этот вид людей в разные времена и в различных частях Земли именовался по-разному, но всегда и везде — одинаково уничижительно. И чернь, и быдло, и толпа, и массы, и, наконец, народ (семантически и этимологически что-то близкое к животноводческому термину <приплод>), с добавочным использованием откровенно селекционной терминологии: простонародье, простолюдины.

К сожалению, этот вид людей обладает прискорбно гипертрофированной конформностью. Из этого обстоятельства и вытекает определение этого вида, как <диффузного>, т. е. допускающего проникновение в себя чего угодно, да и сам он способен проникнуть, <диффундировать> во что ни попадя. Брат может пойти на брата, сын — поднять руку на отца, и наоборот, папаня — представитель <мудрого народа> — в состоянии под горячую руку <порубать> своих чад и наследников. Все это — в зависимости от тех установок и лозунгов, которыми на текущий момент снабдили <народные массы> дежурные сильные мира сего — грызущиеся между собой насмерть, за власть и деньги, хищные гоминиды.

Неоантропы преимущественно имеют дело с Природой, занимаются наукой, техникой, духовными поисками и находятся всегда в состоянии интеллектуального отстранения от окружающей их <мировой грызни>. В прошлом именно такие люди могли быть святыми, пророками: Это — и многие ученые, философы: Познание Мира и себя стало для них путеводной звездой. Но в большинстве своем — это честные, не тщеславные люди: <истинно великие люди проходят по жизни незаметно>. И нравственный прогресс осуществляется именно посредством неброской деятельности таких людей, признающих Высший Смысл Мира (или же — относящихся к жизни с тихой грустью), а отнюдь — не усилиями властолюбивой, мстительной, злобно-веселящейся хищной сволочи.

Но и в самые гуманные духовные и интеллектуальные области человеческой деятельности не преминули затесаться хищные гоминиды. Это именно от них исходит вся религиозная нетерпимость, конфронтация вер и конфессий, ибо в их руках — все властные иерархические структуры официальной церковности. Их же ловких рук и хитрых голов порождение — обильная пена вездесущего шарлатанства. Ими же организовано и изуверское сектантство с мрачной <зияющей вершиной> сатанизма. Суггесторы же, подвизавшиеся на ниве науки, <осчастливили> среду научных поисков с полнейшим пренебрежением к последствиям своей <научной деятельности>, как в технической области (надвигающаяся экологическая катастрофа), так и в гуманитарной, где тоже имеются свои <вершинные достижения>: всемирно известные изуверские эксперименты над людьми в концлагерях времен Второй мировой войны и — засекреченные — в нынешних <научно-медицинских> испытательных центрах.

Таким образом, основное, кардинальное различие людей и разделение человечества происходит не по расовым или национальным признакам, предстающим в видовом ракурсе второстепенными. Существуют белые и черные палеантропы-сверхживотные (суперанималы, неотроглодиты), желтые и цветные суггесторы, американские и русские неоантропы, а также — диффузное большинство всех стран и народов. Численное соотношение этих четырех видов во всех сообществах различно, что и определяет степень (зачастую — лишь потенциальную) воинственности, хитрости (коварства), миролюбия и разумности нации, народа, племени, государства…

Красивый тезис "все люди — братья" тоже нуждается в значительной корректировке. Предание о Каине и Авеле можно — с известной натяжкой — считать позднейшим метафорическим обобщением реальных событий перехода людей к убийству себе подобных. И рассудок, таким образом, оказывается не чем иным, как порождением братоубийства. Картина человеческой истории написана реальной братоубийственной кровью и никак не просыхает от все новых и новых мазков многочисленных художников — как "любителей", так и "профессионалов".

Но все же степень "родства" братьев человеческих необходимо признать различной. И различия в "дальности" этого родства более значительны, чем те, которые могли бы быть вызваны наличием или отсутствием какого-то гена, типа недавно открытого американскими учеными некоего "гена агрессивности". Речь идет об очень большого масштаба расхождениях, ибо даже немотивированная агрессивность хромосомных (!) мутантов с кариотипом XYY — и та не идет ни в какое сравнение с теми сущностными различиями (можно считать — и гено-, и фенотипическими), которые имеются между хищными и нехищными человеческими индивидами, позволяющими говорить об их этической несоизмеримости. Имеется скорее всего некая устойчивая наследственная структура, как минимум супергенный комплекс, обуславливающий данные видовые различия.

К сожалению, человечество легкомысленно поддалось обманчивости внешних, "оберточных" расовых признаков, в результате чего зоологический примитивизм расовых теорий, оголтелое неприятие физиологических и культурных своеобразий этносов заслонили и надолго отвлекли внимание людей от сущностных, кардинальных различий между людьми. И если расовую неприязнь можно как-то если и не оправдать, то хотя бы объяснить личностным бескультурьем и общественной неразвитостью, то между порядочным, честным человеком и садистом — убийцей его детей необходимо уже провести четкую (видовую!) границу, будь они даже и одной национальности. Люди могут больше не искать причин своей адской жизни — воистину, черт у них за плечами! В прежние времена хищных особей среди людей было в процентном отношении гораздо больше, нежели сегодня, и насилие являлось привычным и будничным занятием для обществ. Чем дальше в глубь веков и тысячелетий мысленно переноситься, тем более страшные повседневные взаимоотношения людей предстают перед глазами. Убийства, каннибализм, человеческие жертвоприношения, в том числе и детские, — рядовые заботы дня. Впрочем, еще и совсем недавно мало кого ужасал сам факт существования войн в мире, а пацифизм считался (и многими до сих пор считается) диковинным чудачеством и несомненным признаком отсутствием мужества и патриотизма. Все ужасы исторического времени при всей своей изощренной жестокости и крупномасштабности являются все же второстепенными по отношению к фоновому прогрессу человечества.

Собственно, историческое время, как и пресловутый прогресс, в первую очередь характеризуются непрекращающимся взаимоистреблением хищных видов с обширнейшим включением в "их борьбу" в глобальном масштабе и нехищных людей — в подавляющем большинстве своем конформных и/или подневольных. Это взаимное уничтожение хищных гоминид (главным образом — суперанималов, ибо суггесторы всячески приспосабливаются и в почти любых условиях ухитряются найти для себя те или иные выгоды) постепенно снижало кровожадность человечества, но все же происходило это слишком медленно, и люди никак не могли начать достаточно скорый выход из своего, поистине, звериного состояния. И все интеллектуальные достижения человечества с неизбежностью печальной закономерности обращались и обращаются до сих пор ему же и на пагубу, что впервые было отмечено Ж.Ж. Руссо.

Переломным моментом в этом "исходе" человечества стало появление заповеди "не убий". Это был, в сущности, первый легальный лозунг нехищных людей. Хотя он и не претворился в жизнь, да вряд ли это возможно в обозримом будущем, тем не менее, "сдобрив" хищный принцип кровной мести "око за око", он создал вполне социально одобряемый путь убийства во имя "добра", направленный уже в значительной степени "по адресу", т. е. на хищных гоминид — этих непосредственных инициаторов конфликтов, что и стало для них роковой точкой: начался бесповоротный и безудержный процесс падения их численности (падеж поголовья).

Отмеченный момент в развитии человечества К. Ясперс определяет как "осевое время, таинственно начавшееся" почти одновременно в течение немногих столетий (от 800 до 200 гг. до н. э.) в Китае, Индии и на Западе, когда возникает новое осознание человеком своего бытия и самого себя. "В осевое время происходит открытие того, что позже стало называться разумом и личностью"[5]. Эта "тайна одновременного начала осевого времени" в нескольких точках Земли видится Ясперсу поразительной и неразрешимой мировой загадкой вселенского масштаба.

Более правомерной видится постановка этого вопроса в совершенно иной плоскости: до какой же степени недоумно человечество, что так поздно и почему-то всего лишь в трех-четырех местах Земного шара прорвалось, наконец-таки, осознание людьми (да и то — единицами!) ужаса того мира, в котором они оказались, а точнее, который сами себе создали! Другими словами, началось медленное-медленное рассеивание кровавого тумана "импринтинга человекоубийства". Непосредственные "заслуги" людей в этом процессе становления нового сознания предстают еще менее значительными, если учесть решающую роль, возможно сыгранную во всем этом Высшими Силами Мира, такими их "эмиссарами", как Моисей, Будда, Христос, Магомет…

[Прибавление. Но как бы там ни было, нельзя не согласиться с Ясперсом в том, что с "осевого времени" произошел самый резкий поворот в истории, и с тех пор человечество движется одним курсом, не сворачивая с него, и по сей день. Попытаемся же отметить некоторые вехи этого "большого славного пути", вполне отдавая себе отчет в том, что примененная при этом описании методика "галопом по Европам" дает лишь схематичный, штрих-пунктирный набросок, но претендующий все же на объективность, в такой же степени, как утрированность иной карикатуры не только не мешает сходству с оригиналом, но и зачастую выделяет в нем главные, кардинальные черты.

Взаимное истребление хищных гоминид в войне Алой и Белой Роз позволило Англии в значительной степени избавиться от зверской социальной составляющей своего общества и первой в истории претворить в жизнь пра-демократию. Хищный же костяк основного населения, будучи посажен на корабли, сделал Британию "владычицей морей". Попутным ветром в этом "плавании" явился дух пуританизма, ниспосланный с нелегкой руки женевского суперанимала Ж. Кальвина на Европу послереформационных религиозных войн. Еще одной стихийно-превентивной мерой, способствовавшей этому процессу, явилось и отселение с "туманного острова" преступников в Австралию и Америку. Конечно же, это вовсе не означает, что в моря и за моря отправлялись и отсылались исключительно лишь хищные, но тем не менее, в значительной мере — именно они. Поэтому власть имущие хищные гоминиды остались в Англии в таком ярко выраженном меньшинстве, что они смогли даже допускать в свою среду политических мятежников, т. е. оппозиционных суперанималов и суггесторов, что было немыслимо в других странах из-за иного видового соотношения.

Значительная часть суперанималов и суггесторов Испании и Португалии также отправились в Америку в послеколумбово время, что до самых недавних пор прослеживалось в бесчеловечности многочисленных латиноамериканских диктаторских и олигархических режимов, усугубленных противостоящими им, возникающими как грибы после дождя, равнопартнерскими "освободительными фронтами", возглавляемыми диктаторами-сменщиками. (Сейчас же похоже, что всех таких "приятелей" больше заинтересовал наркобизнес.) Сама же Испания, наоборот, смогла стать в свое время оплотом анархистов и республиканцев — в каком-то смысле (к сожалению, лишь в теоретическом) антиподов авторитариев. Деятельность "пиренейского филиала" Святейшей Инквизиции явилась дополнительным — хотя и малоразборчивым — фактором в деле устранения хищных гоминид на всем полуострове. Но в то же время, столь значительное снижение агрессивной потенции общества объясняет относительную легкость установления фашистских режимов в обеих метрополиях. Примечательно и то, что оба режима — и Франке и Салазара — были лишь внутренне репрессивны, но не внешне агрессивны.

В Скандинавии процессы взаимоистребления хищных гоминид приходятся на 900-е годы и они довольно-таки скрупулезно зафиксированы в сагах и Эддах. Достаточно вспомнить викингов-берсерков ("медвежьи шкуры"), в бою впадавших в бешенство, подобное ликантропии или малайскому амоку. Они кусали щит, выли, были нечувствительны к боли. А один из таких великих героев "стран полнощных" не мог уснуть, если ему вдруг не удавалось приспособить себе в качестве подушки голову очередного — убитого им в течение дня — врага. Столь раннее и достаточно эффективное самоизбавление от подобных "героев" позволило скандинавским странам занять прочные миролюбивые позиции. Так, Швеция, довоевавшая, впрочем, до Полтавской битвы и еще чуть-чуть по инерции, все-таки благополучно плюнула на все эти безумные дела и провозгласила свой нейтралитет де-факто, причем даже раньше (на год) Швейцарии, первой в мире оформившей "вечный нейтралитет" де-юре, избавившейся от своего хищного балласта наиболее эффективно: "сбагрив" его путем поставки наемников всей остальной Европе в течение XIV и XV веков.

Подобные же процессы — где раньше, где позже — происходили во многих странах мира, но далеко не во всех; по большей части, они затронули западноевропейские страны, что самым непосредственным образом сказывается на их нынешней социальности. Так, во Франции эти процессы несколько "запоздали", и хотя интенсивность "гильотинной прополки" Девяносто Третьего года долгое время вызывала содрогание у слабонервных потомков (точнее, до тех пор, пока не подоспели новые и гораздо большие ужасы), тем не менее ее оказалось уже недостаточно для ускоренного выхода страны к т. наз. демократии, и для достижения приемлемого видового баланса в обществе потребовалось еще несколько военнореволюционных эксцессов — примерно по одному на поколение: 1812, 1831, 1848, 1871 гг., не считая "алжирской оттяжки", завершившейся уже в середине XX века ОАС-овским террором.

В Италии борьба гвельфов и гибеллинов велась без "должного" размаха, как-то даже театрально. К тому же, этой борьбой не был охвачен "дикий Юг" — Королевство обеих Сицилии, за что страна ныне расплачивается сицилийской саркомой Коза Ностры, давшей метастазы по всему миру. (Во Франции также имеется подобный "корсиканский очаг", в свое время выделивший из себя Наполеона.) Красные же Бригады "цивилизованного Севера" — это остатки не погасшего и все еще чадящего костра Рисорджименто с его такими выдающимися и знаменитыми "поленьями", как Д. Гарибальди и — "догоревший" в повешенном кверху ногами состоянии — Б. Муссолини.

Самой "тяжелой на подъем" в Западной Европе оказалась Германия, которая так и не смогла "внутренне растратить" себя, и пошла "внешним", дальним путем: через триумф Тевтобургского леса, добитие Рима и тысячелетний бесплодный "Drang nach Osten". К "пиршественному столу" раздела мира она пришла так поздно и со столь горящими от неутоленного агрессивного голода глазами, что О. Бисмарку не составило особого труда буквально за одно поколение перековать немцев из нации сентиментальных "очкастых ученых" (успевших, правда, создать химическое оружие) в нацию — мирового убийцу с двумя страшными судимостями: Версальской и Нюрнбергской. Легкость отмеченного перехода к агрессивности и его массовость объясняется повышенной диффузной составляющей немецкого народа, сравнимой лишь с предельно выраженной русской диффузностью. Столь знаменитые тевтонские качества: методичность, дисциплинированность, аккуратность, тяга к порядку — есть следствие легкой подверженности воспитанию и некритическому, беспрекословному восприятию традиций, т. е. не что иное, как проявление конформности, послушания, недалекости.

В этом плане немцы и русские "вычисляются" как народы, "равные по модулю, но разные по знаку", или — в образах М.Е. Салтыкова-Щедрина — ухоженный "мальчик в штанах" и "мальчик без штанов в луже". Именно отсюда происходит их "притягательность и аннигиляционность" во взаимоотношениях. (Существующая значительно большая взаимная симпатия американцев и русских "литературно" сопоставима с дружбой Тома Сойера и Гекльберри Финна, а диффузность "средних американцев" оформилась в виде придебильной наивности и толстокожей хамской фамильярности.) Развязанные немцами две войны "против всех", при соотношении сил и возможностей по самым радужным оценкам 1:3 и 1:5, соответственно, — это по своей сути неотличимо от бесшабашного русского "авось". А начинать два раза такое заведомо проигрышное дело — это тоже чисто русская особенность, отображенная в пословице: "не за то отец сына ругал, что тот в карты играл, а за то, что отыгрывался". Наиболее же иллюстративна и доказательна в этом "международном равенстве" тождественность советского и фашистского "социализмов" с мировым концлагерным замахом.

Население России (говоря о русском суперэтносе, состоящем — по классической терминологии — из великороссов, малороссов и белорусов) представляет собой обширнейшую диффузную группу с необычайно многочисленными неоантропическими "вкраплениями". "Отечественных", т. е. собственно восточно-славянских палеоантропов и суггесторов здесь всегда было очень и очень мало. Это следствие не столько татарского погрома, сколько в первую очередь — далекое эхо затерявшегося в глубинах веков начала первого тысячелетия н. э. некоего "балканского эксцесса", по мнению историка В.О. Ключевского, заключавшегося в конфликте с "волохами" (римлянами), и закончившегося исходом в Причерноморье предков восточных славян. Заметная сниженность агрессивного начала Руси чувствуется уже в ранних межплеменных княжеских усобицах, в них отчетливо прослеживается "инерционная усталость"; и призвание варягов, как и принятие "выдыхающегося", миролюбивого византийского православия — это звенья все той же "балкано-волохской цепи". Но еще больше "отлили масла из огня" события "послетатарские": вторичный исход на северо-восток и ассимиляция еще более невоинственных племен "чуди" (чудных, не сопротивлявшихся) — оформление великоросского этноса. (Славян в целом отличает именно миролюбие, выделяются на общем фоне своей определенной охищненностью лишь поляки, хорваты, да западные украинцы.) Численное доминирование диффузной составляющей населения России тривиальным образом объясняет все беды и несчастья этой страны-страдалицы. Острый дефицит "аборигенных", национальных хищников заместился болезненным для нашего народа внедрением суперанималов и суггесторов пришлых, приблудных: "гостей" варяжских, тюркских, германских, еврейских, кавказских и пр. Единственное, что было у всех у них общим, так это — наплевательское отношение к судьбе столь необычайно удобного "субстрата": русского народа. (Наглядным подтверждением сказанному является вопиющий факт: т. наз. "аристократия" России презирала русский язык, брезговала! Так что своей подлинной национальной аристократии, т. е. хищной и до какой-то степени стоящей именно на националистических позициях, Россия никогда не имела.) И поэтому, несмотря на неслыханные социальные потрясения — многочисленные войны, внутренние взаимоистребления и т. п. — подневольный образ жизни русского населения не претерпел значительных изменений. Вместо продвижения по пути осознания свободы здесь происходили события, структурально подобные явлению "расклева" цыплят в инкубаторе, в диапазоне от бессмысленных и жестоких буртов (самый крупный и самый бессмысленный из которых — Гражданская война) и до всенародного обычая сгонять злость, вызванную административной несправедливостью, на таких же точно бесправных окружающих бедолагах и горемыках.

Преимущественная (т. е. подавляющая) диффузная однородность населения России создала то, что в социо-кибернетической формулировке можно определить, как "самонастраивающаяся на деспотию система". Но в то же время нельзя говорить, что в России якобы нет собственных хищников вовсе, как таковых. (Подобное полное отсутствие хищного компонента характерно для многих т. наз. "реликтовых" народов: северных народностей, айнов, большинства племен южноамериканских индейцев…) Тот же суггестор Г. Распутин даст сто очков вперед любому Казанове. А знаменитый мерзавец Ванька-Каин — это же не меньшая "гордость" России! И как можно забыть "скромного" извозчика Петрова-Комарова, в годы НЭПа исправно зарубившего топором более трех десятков своих седоков?! В сравнении с ним и сам Диллинджер меркнет! Но все же их было всегда мало и не хватало для того, чтобы как бы "взяться за руки" и создать некую "арматуру насилия" в обществе, характерную, например, для "жесткого" Запада. Здесь же хищные гоминиды не могут даже "сцепиться" друг с другом хотя бы в надежные шайки. Именно поэтому большинство банд в стране обычно "южного направления", а основная ветвь преступности ползет по относительно безопасным тропам коррумпированных структур власти. Российский чиновник испокон веков — "прирожденный мздоимец". <Советская власть, собственно, лишь расплодила эту паразитарную поросль до своих максимально возможных пределов: начал погибать субстрат, на котором все это держится — сам народ, в том числе и в первую очередь — великорусский народ. Нынешние власти так же "свято" блюдут эти традиции.

Особенно ярко и очевидно проявились все эти аспекты именно сейчас, когда сорваны покровы с механизмов геноцида российского народа и грабежа страны: народ вымирает, а все богатства России уплывают на Запад. Наживается лишь кучка паразитов-компрадоров, руководимая (водимая за руку) интернациональными хищными гоминидами. Да и эти все наши аборигенные мафиозные образования, типа "люберецких", "суковских" и прочих удельных группировок, организовались, как хорошо известно, преимущественно на почве рэкета. А как бы там ни было, но чисто логически, рэкет, шантаж — это не что иное, как нищенство, предельно наглая и целенаправленная его разновидность. Так что мало вероятно, что "наши" занимают в мире организованной преступности какие-либо позиции кроме второстепенных или вспомогательных. А широко рекламируемая т. наз. "русская мафия", орудующая на Западе, "почему-то" сплошь представлена лицами с нерусскими фамилиями. Лишь для роли, по-видимому, козла отпущения нашли одиозно русско-фамильного — Иванькова (Япончика).

В том обстоятельстве, что Восток не подвергся подобным эффективным "самовыбраковкам", коренится его принципиальное расхождение с Западом. И здесь же, кстати, можно видеть то, что позиция России не является промежуточной между Западом и Востоком, но действительно — особой. Традиционный Восток характеризуется в первую очередь повышенной долей суггесторов. Герой восточных сказок чаще всего обманщик, т. е. суггестор: Алдар-Косе, Ходжа Насреддин, Багдадский вор, в отличие, скажем, от откровенно, "сказочно" диффузного русского Ивана-дурака. (Немецкий Ганс-дурень оказался приставленным к надежному делу и ушел из сказок, отправившись в социальную психологию, дав там своей роботообразной трудовой дисциплинированностью необычайно эффектную иллюстрацию к главе "Профессиональный кретинизм".) Отсюда проистекает повышенная жестокость (биологичность) восточных сообществ, удивительное для европейцев обесценение человеческой жизни. (Дополнительным фактором охищнения восточного менталитета является "наркокультура" — многовековая традиция употребления наркотиков, подавляющих тормозные нравственные механизмы практически полностью.) И действительно: суггесторному — артистичному и коварному — Востоку трудно "встретиться" с эгоистичным, логичным Западом. В этом плане Востоку ближе и "понятнее" Россия с ее парадоксальностью и непредсказуемостью. Но все же пророчество Р. Киплинга, перенесшего "встречу" Востока и Запада в "никогда", скорее всего носит характер более поэтический, нежели социологический. И подтверждением этому может послужить Япония.

Уже стало традиционным и общепринятым утверждение о том, что милитаристская, агрессивная страна "восходящего Солнца" была успешно в свое время переведена на рельсы демократии при помощи мудрой экономической и политической методики США. Не отрицая важной роли американского "патроната" в японском вопросе, следует все же учесть и тот немаловажный вклад, который внесли в дело "умиротворения" послевоенной Японии многочисленные — долетевшие до цели — камикадзе, а также наиболее фанатичные самураи, отдавшие решительное предпочтение харакири перед перспективой жить в пусть и процветающей, но "опозоренной" стране.

До некоторой степени показателен в этом же плане и пример Индонезии, добившейся длительного "притихшего" состояния этаким местным, довольно-таки "экзотическим" вариантом Варфоломеевской ночи: откровенно варварским избиением — убийством (по большей части — бамбуковыми палками) не менее полумиллиона коммунистов по всей стране во время смещения одуревшего от власти самовлюбленного суггестора А. Сукарно.

Остальной же Восток остается традиционно консервативным. Но все же различия, и весьма существенные, имеются. Индия удерживается в прочных клетках четырех с лишним тысяч каст, и волнения коснулись лишь северных (мусульмане, требующие создания пропакистанского Халистана на месте нынешних штатов Ассам, Пенджаб, Джамму и Кашмир) и южных (проланкийские тамилы) окраин. Практически однородный Китай не менее прочно удерживает свой метамиллиард (за исключением "крошечного" тайваньского 20 миллионного осколка) несокрушимой и легендарной мандарино-командной системой.

Положение же в остальных, в основном мусульманских, регионах Азии и Северной Африки совершенно иное. Институт гарема, даже и лимитированный некогда Мухаммедом в отношении допустимого количества жен, настолько увеличил процент хищных гоминид (главным образом — суггесторов), что здесь стали возможными необычайно затяжные вооруженные конфликты. К настоящему времени достаточно надежно "отстрелялась" лишь Турция, на что ей потребовалось около половины тысячелетия: на весь период от усиления экспансивной агрессивности до достижения величия Блистательной Порты и постепенного ее спада до фазы "умирающего Османа", за чье наследство ожесточенно билась вся Европа.

Это не считая "выхода из игры" Персии, которая "затихла" (и надолго: до пришествия аятоллы Хомейни) еще до новой эры, заодно со своим двухвековым "спарринг-партнером", классическим представителем "детства человечества" — Грецией, которая настолько сама себя измордовала в своих, и впрямь по-детски жестоких и неразумных, межполисных войнах, что уже не смогла подняться на ноги самостоятельно. Лишь 500-летняя османская инъекция, помимо сплошного "обрюнетивания", добавила новейшим грекам и солидную дозу хищности, оказавшуюся достаточной для ведения освободительной борьбы (против "доноров"), для участия в двух Балканских войнах, в двух мировых, для установления собственной фашистской диктатуры и активного сопротивления фашистам же (Италии и Германии). Наконец, это внушительное героическое пламя истощилось и — перед тем как ему погаснуть — завершилось яркой вспышкой правления хунты "черных полковников" и агрессией против Кипра.

Остальной же Ближний Восток пока еще полыхает: многолетняя бессмысленная война Ирана с Ираком, нелепые междоусобицы палестинских формирований, разоренный Ливан, недавно вновь "ненадолго подключался" Ирак. И все эти противоборства, по-видимому, — всерьез и надолго. Они соответствуют затяжным западно-европейским взаимоистреблениям Семилетней, Тридцатилетней и Столетней войн. С тем, правда, отличием, что здесь существуют дополнительные "паровыпускающие" факторы. Во-первых, — международный терроризм, в значительной своей части имеющий именно "арабо-мусульманское исполнение". Здесь имеются и богатые исторические традиции, достаточно вспомнить государства корсаров, Алжир и Тунис, пережившие в XVII столетии золотой век — "освященного" и санкционированного властью деев и беев пиратства, наводившего ужас на судоходных морских путях от восточного Средиземноморья до Исландии. В наше время эту традиционную эстафету наводить ужас на международных транспортных линиях приняла было соседняя Ливия под властью чудаковатого суггестора М. Каддафи. Вторая же сублимация хищности — это "торговая жилка" арабов, родственная у них с еврейской. Кроме всего, обладание огромными нефтяными запасами превратило представителей высших слоев многих арабских сообществ в откровенно паразитарных сибаритов, больше обеспокоенных расширением своих гаремов, чем границ собственных государств.

Конечно же, в "арабских делах" необходимо учитывать и израильский фактор, явившийся необычайно эффективным катализатором всех тамошних трагических событий. А евреи вновь оказались в парадоксальной, "обоюдоправой" ситуации — ни логически, ни в понятиях международного права, не разрешимой.

На положении дел южнее Магриба и Египта — в Черной Африке — сказалось в значительной мере то обстоятельство, что некогда, в печально известные времена работорговли, американские бизнесмены, занимавшиеся этим хлопотным, но зато высокоприбыльным делом, невольно проводили селекцию. Они вывозили по большей части именно диффузный вид, т. е. предпочитали скупать невольников, отличающихся послушностью и физической выносливостью, а потому — по расчетам "стихийных евгенистов" — наиболее пригодных для принудительных плантационных работ в стране Свободы.

Диффузность американских негров прослеживается в значительной сглаженности расовых отношений в сильно национально смешанных странах, типа Бразилии. Кроме того, она "подсматривается" и в более "уютной", домашней форме: в ярко выраженном матриархате негритянских семейных отношений в США. В то же время столь значительное уменьшение диффузного населения (с учетом массовой гибели невольников в корабельных трюмах на их пути к рабству) в основном на западном побережье Африки усилило и ожесточило позднейшие внутригосударственные и межплеменные распри в сообществах Черного Континента при освобождении его от колониального сдерживания социальных процессов. Мали, Гана, Конго, Нигерия, Ангола, Либерия… Бывший Невольничий Берег…

США в этом плане правильнее будет именовать Соединенными Штатами Мира — этаким уже общечеловеческим, всемирным "предохранительным клапаном" агрессивности: с учетом невероятного размаха в них преступности, а также предоставления "равных возможностей" сублимированным, просоциальным ее формам. Это есть следствие того, что Штаты были образованы откровенно преступным путем и в значительной степени — преступниками. Население "СШМ", состоящее практически из всех национальностей Земли, в таком ракурсе видится рисковым обслуживающим персоналом этого "космополитического злоотвода".] Таким образом, древняя, "осевая" псевдодоктрина борьбы Добра и Зла извечного противостояния Света и Тьмы стала первым шагом к разумному объяснению смертоубийственного людского общежития. И эта система четкого, "черно-белого" разделения ответственности за творимое людьми зло на Земле и ловкое перекладывание вины за это на недосягаемые плечи Высших Сил стала действенным корректором направленности агрессивности хищных гоминид на них самих же. Одновременно, она явилась и потворствующим насилию фактором, во многом снимающим с человека ответственность за его деяния, и лишь малоэффективно стращающим его потенциальным потусторонним судом и возмездием — в виде геенны огненной или же местной, земной расправой с помощью "челночно-рыскающего" механизма кармы, напоминающего зачетную систему трудодней в сталинских колхозах. В итоге эта борьба дошла до всемирного противостояния и глобального масштаба конфликтов, а имманентно присущая определенной части человеческого семейства предельная агрессивность — эта страшная родовая отметина Homo sapiens — оказалась прикрытой величественной завесой, за которой процессы взаимоистребления людей вместо затухающего характера приобрели резонансный размах с непредсказуемой и посейчас амплитудой.

Самоистребление хищных гоминид наиболее "выгодно" для цивилизации в формах дворцовых переворотов, "битв коридоровых", династических отравлений и удушений, светских дуэлей, клановых гангстерских ночных перестрелок на пустырях и т. д. и т. п. Но крайне болезненно для обществ привлечение к этому их "коронному" занятию народных масс, что как правило ведет к войнам и революциям со всеми вытекающими из них страшными последствиями. (Достаточно вспомнить недавние события в Руанде, миллионы погибших, покрывших слоем трупов поверхность озера Виктория, в спровоцированной местными князьками межплеменной бойне.) Христианская идея о непротивлении злу насилием по сути дела является как бы попыткой выявить конкретные источники "зла". То есть если бы нехищные люди не поддавались влиянию агрессивных лозунгов и саботировали приказы хищных гоминид, то зло повисло бы в воздухе буквально — акустическим образом: вместо войн и революций раздавались бы лишь непотребные призывы злобно-мерзких существ. "Отойти от зла — сделать благо". Насилие же лишь порождает новое насилие, и при этом низводятся на животный уровень участвующие в развязанных конфликтах и нехищные люди, поневоле втянутые в них в силу естественных чувств самообороны, мести за близких и аффективной ненависти, вызванной видом страданий безвинных и беспомощных людей.

Пользу отказа от насилия прекрасно иллюстрирует раннее христианство. То, чего удалось ему добиться с помощью непротивления и всепрощенчества, никогда не удалось бы достичь путем конфронтации. "Благодаря непротивлению христиане проникли всюду, хотя и имели всегда возможность отомстить: в одну только ночь и с несколькими факелами"[6]. Не менее яркий пример достижения высокой цели — независимости родины — с помощью непротивления явили миру индусы, вдохновляемые Махатмой Ганди.

Человечество должно стыдиться своего "героического" прошлого, как стыдятся вчерашней пьяной безумной драки с брато-, отце- и детоубийствами. Необходимо немедленно снять историю с пьедестала Науки и изучать ее подобно истории болезни: вдумчиво и мудро.

В этом плане видится реальным полный и решительный пересмотр оценки всех событий всемирной истории (и вообще — мира человека) под таким новым углом зрения — "не умножающим сущности без необходимости". Для осуществления подобной ревизии человеческих деяний и всесторонней переоценки самого этого "субъекта" истории — самопровозглашенного "царя природы" — потребовалось бы собрать обширнейший "консилиум": рабочую группу честных ученых самых различных специальностей и областей знания. Некий прецедент создания подобного научного коллектива по пересмотру и систематизации, — правда, несравнимо более "податливого" предмета, — это знаменитая анонимная группа Н. Бурбаки (столь же необычайно пестрая, как и компетентная), некогда переписавшая в едином ключе математику.

Прошлое человечества нуждается лишь в объяснении, но ни в коем случае оно не может заслуживать ни оправдания, ни тем более — возвеличивания. Но столь же неуместен и беспристрастный подход, наиболее естественно — содрогание! Прославление же героизма убийц — это не что иное, как культивирование "зла" и его зеркальной разновидности: "ненависти против зла" (что, в принципе, одно и то же), ибо смелость, героизм, самопожертвование во имя "спущенных сверху" маловразумительных идеалов и смутных целей, к тому же оказавшихся в истории человечества на 99,9 % ложными, лживыми и преступными, — все это видится неприкрытой провокацией перманентного, поочередно "справедливого", насилия. Это же явное безумие: швырять из вырытых ям гранаты-лимонки в других людей, какими бы лозунгами при этом ни руководствоваться! Понятно, что такая позиция выглядит ныне совершенно несвоевременной, ибо практически невозможно будет ни в настоящее время, ни ближайшим поколениям отрешиться от таких представлений, как патриотизм, героическая история предков, — выстрадавших "региональное" Будущее. Но все же когда-нибудь придется и отдать дань прошлому — молча и скорбно преклонившись перед ним, но и начать новую жизнь — такую, чтобы перед потомками уже не могли вставать подобные неразрешимые нравственные антиномии.

В настоящее время самым престижным и относительно безопасным местом отправления насилия является бесконтрольная власть. Процесс оттеснения предельно жестоких и откровенно безрассудных хищных гоминид от власти и контроль за действиями власть имущих в свое время был начат на Западе. Вернее, от власти были отстранены почти все суперанималы (ушедшие в мир т. наз. организованной преступности), и их сменили расчетливые и коварные суггесторы. А к незначительным постам получает доступ и диффузный вид, — те его представители, которые удачно вписываются в канву интересов верховных правителей (в основном от них требуется послушность, нерассуждающая готовность к исполнению любых приказов).

Взаимоистребление хищных гоминид переместилось здесь на поверхность общества. Гангстерам, насильникам всех "родов войск", проходимцам всех мастей предоставлено обширное поле деятельности, но точно так же может быть обилен и "урожай". Все эти максималисты человеконенавистничества, нравственные монстры сосуществуют с обществом, и хотя подобное соседство болезненно для социального организма, но тем труднее оказать на него кардинальное воздействие.

В тоталитарных же обществах все наоборот. Хищные гоминиды не имеют возможности безнаказанного совершения насилия нигде, кроме как находясь в коридорах власти. И они с неотвратимостью продвижения чудовищ там и оказываются. Если, конечно, — не в тюрьме; но, к сожалению, как и всякий счастливый исход событий, подобное случается реже. Пробравшись к власти, хищные гоминиды проводят политику, которая изнутри корежит сознание людей и всего общества, хотя внешне все может быть прикрыто косметикой псевдореформ и социальные витрины украшены муляжами благоденствия. При такой зависимости большинства населения от принудительных мер и произвола авторитарных бесконтрольных властей у людей порождаются такие психологические свойства, как пассивность, озлобленность, неуважение к человеческому достоинству и т. п. "духовные богатства".

Собственно, такой размах преступности на Западе означает лишь то, что большинству "оппозиционных" хищных гоминид нашлось занятие "по душе" вне структур государственной власти, и их по мере сипи возможностей отлавливают. Но естественно, что они все же никогда не оставляют своих попыток пробраться к рычагам власти на любом возможном уровне. Это даже можно считать программой-максимум, сверхзадачей преступного мира (как бы "дело реставрации власти суперанималов"). Достаточно вспомнить все те многочисленные случаи захвата власти уголовниками-диктаторами, озверелыми хунтами, не говоря уже о всепроникающей коррупции, доходящей до "сиамско-близнецового" сращивания государственных структур с мафиозными, и делающей жизнь "свободного мира" (а теперь, и в еще более неприкрытой форме, уже и жизнь нашего "реформируемого" несчастного экспериментального общества) похожей на некий муравейник — полностью, насквозь пронизанный преступными, корыстными ходами.

Так что никогда нельзя обольщаться на счет тех, кто стоит у власти. Даже в самом "лучшем случае" там могут находиться лишь более ловкие и искусные "делатели хорошей мины". И несомненно одно: во всех этих "лабиринтах власти" всегда снует редкая сволочь — исключительно свободная от каких-либо моральных устоев, но "зато" необычайно жестокая, публика. Это всегда может быть чревато самыми страшными последствиями, ибо среди этой "административно-командной своры" действительно немало таких субъектов, которые были бы и впрямь не прочь полюбоваться гибелью человечества ("малый" прецедент подобного представления был уже некогда создан Нероном, в "драматургических целях" устроившим пожар Рима). Внутренний мир любого представителя этого мрачного хищно-гоминидного контингента откровенно чудовищен. И поэтому авторитарность, "волю к власти" (как и саму власть) необходимо рассматривать как бич номер один для человечества!

Примечания:

Пьер Тейяр де Шарден, "Феномен человека". М., 1965.

Мартинас Ичас, "О природе живого: механизмы и смысл". М., 1994.

Бруно Оля, "Боги Тропической Африки". М., 1977.

Карл Ясперс, "Смысл и назначение истории". М., 1991.

Барроуз Данэм, "Герои и еретики". М., 1963.

Оглавление