Хромосома 21 Евгеника

Хромосома 21— самая маленькая в геноме человека. Поэтому ее следовало бы назвать хромосомой 22, но дру­гая хромосома, носящая это имя, до последнего времени считалась самой маленькой. Когда ошибка была установ­лена, менять нумерацию уже никто не стал. Вероятно по­тому, что хромосома 21 содержит наименьшее число генов, она единственная в геноме (не считая половых хромосом), лишняя копия которой не приводит к немедленной смерти эмбриона. Во всех остальных случаях дополнительная ко­пия любой другой соматической хромосомы ведет к такому дисбалансу развития организма, что эмбрион не доживает до рождения. Иногда ребенок рождается с лишней копией 13-й или 18-й хромосомы, но умирает в течение несколь­ких дней. Дети с третьей копией хромосомы 21 жизнеспо­собны, отличаются добродушным нравом и живут многие годы. Они заслуживают опеки и поддержки со стороны общества, но их нельзя считать «нормальными». Эти люди больны синдромом Дауна. Они выделяются в толпе людей: низкий рост, рыхлое телосложение, близко посаженные глаза, добродушное выражение лица. Кроме того, у них замедленное умственное развитие, слабое здоровье и они быстро стареют, часто страдают особой формой болезни Альцгеймера и редко доживают до 40 лет.

Дети с синдромом Дауна чаще рождаются у старею­щих матерей. Вероятность рождения ребенка с синдро­мом Дауна возрастает экспоненциально с каждым годом возраста матери от 1 на 2 300 новорожденных в возрасте 20 лет до 1 на 100 в возрасте 40 лет. Из-за высокой часто­ты встречаемости этот синдром стал одной из первых це­лей пренатальной генетической диагностики, а эмбрионы с лишней хромосомой 21 — первыми ее жертвами. Во многих странах амниоцентез на наличие лишней копии хромосо­мы 21 предлагается, в некоторых — в довольно навязчивой форме, всем беременным женщинам в возрасте старше 35 лет. Если дефект обнаруживается, женщину убеждают сде­лать аборт. Медперсонал часто прибегает к обману или за­пугиванию женщины, действуя так из лучших побуждений. Действительно, несмотря на добродушие детей с синдро­мом Дауна, большинство людей предпочли бы не иметь их.

Амниоцентез — анализ клеток в околоплодной жидкости, который проводится на ранних сроках беременности.

Если вы придерживаетесь того же мнения, то для вас это пример человечной медицины, чудесным образом и с наи­меньшими потерями предупреждающей появление на свет неприспособленного для жизни ребенка. Но это же собы­тие можно рассматривать как поощряемое правительством убийство человеческого существа под предлогом борьбы за здоровье и чистоту человеческой расы. Как бы мы ни от­носились к этому вопросу, следует признать, что пренаталь- ная диагностика является реализацией на практике идей евгеники через полстолетия после того, как нацистские вожди Германии гротескно дискредитировали евгенику как античеловеческое направление науки.

Эта глава посвящается темной стороне генетики, пар­шивой овце великой семьи генетиков — убийствам, стери­лизации и принудительным абортам, исполняемым во имя генетической чистоты человечества.

Отцом евгеники был Фрэнсис Гальтон (Francis Galton). Гальтон во многих своих чертах был антиподом Дарвина, хотя считал себя рьяным сторонником и продолжателем идей дарвинизма. Если Дарвина отличали глубокие знания

методологии, спокойствие, скромность и сговорчивость, то Гальтон был интеллектуальным дилетантом, психически и сексуально неуравновешенным человеком и по натуре своей шоуменом. И все же он был блистательной и харизма­тической личностью. Он исследовал Южную Африку, изу­чал близнецов, увлекался статистикой и мечтал об Утопии. Сегодня он не менее знаменит, чем воспетый им Дарвин, и эту известность нельзя свести лишь к дурной славе. Всегда существовала угроза превращения дарвинизма в политиче­ское мировоззрение. Гальтон стал одним из тех, кто претво­рил эту угрозу в жизнь.

Философ Герберт Спенсер (Herbert Spencer) также с воодушевлением воспринял идею естественного отбора наиболее приспособленных форм жизни и использовал эти представления для обоснования основных положений теории невмешательства правительства в экономическое развитие страны и для оправдания индивидуализма в вик­торианском обществе. Свою теорию Спенсер назвал соци­альным дарвинизмом. Представления Гальтона были гораз­до прозаичнее. Если по теории Дарвина виды изменяются в результате систематического селективного отбора, точно так же, как породы домашних животных, следовательно, человеческую расу тоже можно улучшить в результате тща­тельной селекции. Собственно Гальтон апеллировал даже не к дарвинизму, а к гораздо более древней практике селек­ции домашних животных и растений. Он взывал: «Дайте нам возможность улучшить стадо нашего собственного вида так же, как мы проделали это со многими другими ви­дами. Пусть человечество продолжается от своих лучших, а не худших представителей». В 1885 году для селекции чело­века Гальтон предложил новый термин — «евгеника».

Но кто эти «мы», о которых говорили Спенсер и Галь­тон? В свете спенсеровского индивидуализма под «мы» подразумевался практически каждый из нас. Евгеника по Спенсеру предполагала осознанное стремление каждого индивидуума подобрать себе пару с крепким здоровьем и светлым умом. От обычного выбора себе мужа или жены евгеника Спенсера отличалась большей ответственно­стью индивидуумов перед обществом. В представлениях Гальтона под «мы» понималось нечто более коллективное. Первым и наиболее убежденным последователем Гальтона был Карл Пирсон (Karl Pearson) — радикальный социалист- утопист и блистательный математик. Очарованный и на­пуганный стремительно растущей экономической мощью Германии, Пирсон придал евгенике черты ура-патриотиз­ма. Селекции должны подвергаться не индивидуумы, а це­лые нации. По Пирсону, только за счет селекции граждан Англия сможет удержаться в лидерах европейской эконо­мики. Ответственность за подбор семей должно взять на себя правительство. Евгеника Гальтона и Пирсона — это уже даже не политизированная наука, это наукоподобная политическая доктрина.

К 1900 году идеи евгеники овладели массами. Имя Евгений стало чрезвычайно популярным, а планирование семьи и научный подбор семейных пар стали темой обсуж­дения широкой общественности. По всей Великобритании организовывались евгенические кружки и собрания. Пирсон писал Гальтону в 1907 году: «Мне довелось слышать фразу, произнесенную представительной матроной из сред­него класса относительно слабых детей: «А, видимо это был не евгенический брак». Плохие физические данные при­зывников на бурскую войну породили столько же дебатов о необходимости научного планирования семей, сколько о необходимости улучшения условий жизни граждан.

Похожие процессы в обществе происходили и в Германии, где гремучая смесь героической философии Ницше в сочетании с доктриной о биологической предна­значенности Эрнста Геккеля породили теорию взаимосвязи между биологическим, экономическим и социальным про­грессом. Тоталитаризм власти в Германии способствовал еще большему вовлечению биологии в националистиче­ские доктрины, чем это было в Англии. Но какое-то время евгеника оставалась только идеологией, не превращаясь в практику (Hawkins М. 1997. Social Darwinism in European and American thought. Cambridge University Press, Cambridge).

Начало было мирным и благодушным. Но очень скоро от призывов к спариванию лучших представителей обще­ства сторонники евгеники сместили акцент на запрещение продлевать род тем, чьи гены, по их мнению, несут вред человечеству. К таковым были отнесены в первую очередь асоциальные личности: алкоголики, эпилептики, уголов­ники и люди с психическими отклонениями. Наибольшего развития эти идеи получили в США. В 1904 году Чарльз Давенпорт (Charles Davenport), восхищенный Гальтоном и Пирсоном, убеждает Эндрю Карнеги (Andrew Carnegie) основать для него лабораторию Колд-Спринг-Харбор (Cold Spring Harbor Laboratory) для изучения вопросов евгеники. С самого начала Давенпорт нацеливает свою работу глав­ным образом на предупреждение появления на свет «гене­тически вредных» детей, а не на пропаганду «генетически полезных» браков. Он говорил, что теперь, когда менде­лизм доказал партикулярную природу наследственности, следует пересмотреть старую национальную идею плавиль­ного горна Америки. Научные взгляды Давенпорта были примитивными, если не сказать больше. Например, он по­лагал, что страсть к морю у моряков объясняется наличием у них гена талассофилии (любви к морю). Но Давенпорт, безусловно, был талантливым и влиятельным политиком. Воспользовавшись широкой популярностью недавно издан­ной книги Генри Годдарда (Henry Goddard) о, скорее всего, вымышленной семье Калликаксов (Kallikaks), в которой ум­ственная неполноценность передавалась по наследству из поколения в поколение, Давенпорт и его сторонники убе­дили правительство в том, что нация находится на грани ге­нетической деградации. Теодор Рузвельт писал: «Однажды мы поймем, что наша главная обязанность и неотвратимый долг состоят в том, чтобы порядочные граждане правиль­ного типа оставили после себя тех, кто унаследует их до­брую кровь». Граждан «неправильного типа» просьба не беспокоиться (Kevles D. 1985. In the name of eugenics. Harvard University Press, Cambridge, Massachusetts).

Американский энтузиазм относительно евгеники под- питывался сильными антииммигрантскими настроениями в обществе. Во времена стремительного наплыва имми­грантов из Восточной и Южной Европы не трудно было впасть в паранойю относительно угрозы размытия «хоро­шего» англо-саксонского ядра американской нации. Идеи евгеники предоставляли удобное прикрытие расистским убеждениям тех, кто хотел ограничить поток иммигран­тов. Ограничительный иммиграционный акт 1924 года был прямым результатом кампании, проведенной сторонника­ми евгеники. На протяжении 20 лет на основе этого акта миллионам иммигрантов из Европы было отказано в праве начать новую, более счастливую жизнь в США из-за того, что чиновники посчитали их «генетически неперспектив­ными». Акт просуществовал в качестве закона еще 40 лет без каких-либо изменений.

Ограничение иммиграции было не единственной по­бедой евгенистов. В 1911 году в шести штатах были при­няты законы, позволявшие принудительно стерилизовать психически неполноценных людей. Через шесть лет еще девять штатов приняли аналогичные законы. Если прави­тельство штата имеет права отнять жизнь у преступника, то, по логике сторонников евгеники, правительство шта­та тем более имеет право лишить человека права оставить после себя потомство (как будто бы психически больные люди совершили преступление, родившись такими). «Это предел глупости... говорить в подобных случаях о свободе или правах личности, поскольку такие личности... просто не имеют права оставлять после себя потомство», — писал американский врач, некто Робинсон (W. J. Robinson).

Верховный суд сначала отклонял большинство приго­воров о стерилизации, но с 1927 года изменил свое отно­шение к ним. Так, верховный суд одобрил приговор штата Виржиния о стерилизации Кэрри Бак (Carrie Buck) — сем­надцатилетней девушки, направленной в колонию для эпилептиков и душевнобольных в Линчберге (Lynchburg) вместе с ее матерью Эммой и дочерью Вивиан. После бе­глого осмотра Вивиан, которой было только семь месяцев от рождения, была объявлена слабоумной, после чего суд постановил стерилизовать Кэрри. Судья Оливер Уэндел Холмс (Oliver Wendell Holmes) глубокомысленно заметил: «Трех поколений слабоумных вполне достаточно». Вивиан умерла ребенком, но Кэрри выжила и дожила до преклон­ных лет— респектабельная полноценная женщина, со­ставляющая кроссворды в свободное от работы время. Ее сестра Дорис, также стерилизованная в детстве, узнала об этом только после того, как не смогла завести ребенка и обратилась к врачу. Штат Виржиния продолжал принуди­тельно стерилизовать людей вплоть до 70-х годов прошло­го столетия. В Америке, претендующей на роль бастиона демократии, только с 1910 по 1935 год было стерилизовано более 100 ООО человек в 30 штатах.

Америка стала пионером евгеники, но и другие страны не отставалиотнее. ВШвециибылостерилизованоболеебО 000 человек. Аналогичные законы были приняты и использова­лись в Канаде, Норвегии, Финляндии, Эстонии и Исландии. Фашистская Германия вырвалась в лидеры: 400 000 сте­рилизованных, многие из которых затем были уничтоже­ны. Так за 18 месяцев Второй мировой войны 70 000 стери­лизованных душевно больных были отравлены газом, что­бы освободить место в госпиталях раненым солдатам.

Великобритания оставалась, пожалуй, единственной протестантской страной, где никогда не использовались евгенические законы и не допускалось вмешательство го­сударства в дела семьи. Никогда в Англии не было законов, не допускающих браки между душевно больными, и никог­да психические заболевания не были поводом для насиль­ственной стерилизации. (Все же следует отметить, что в госпиталях поощрялась работа докторов, убеждавших ду­шевнобольных пациентов провести стерилизацию на до­бровольной основе.)

Британия была не единственной страной такого рода. В странах, где было сильно влияние римско-католической церкви, евгеника держалась на коротком поводке. Не было подобных законов и в Нидерландах. Советский Союз, в большей мере озабоченный уничтожением своих лучших людей, а не худших, был идейным противником евгеники. Но Великобритания занимает особое место в этом ряду, поскольку именно английские ученые в первой половине XX века были наиболее пылкими пропагандистами идей евгеники. Помимо вопроса, как могло так произойти, что многие страны в XX веке приняли и использовали средне­вековые законы, не менее интересно выяснить, как родо­начальница евгеники Англия смогла избежать принятия таких законов? Кого мы должны благодарит ь?

Определенно, ученые здесь ни причем. Сейчас многие ученые предпочитают говорить, что с самого начала рас­сматривали евгенику как псевдонауку, особенно после того как появились данные о многочисленных «молчащих» му­тациях, никак не проявляющих себя в фенотипе, а также о том, что большинство признаков находятся под контро­лем множества генов. Но во времена расцвета евгеники эти ученые почему-то не печатали свои критические ста­тьи. Напротив, многие из них считали за честь, когда пра­вительственные организации приглашали их в качестве экспертов передовой генетической науки. Правительства требовали от них немедленного научного обоснования для своих политических доктрин. Так, в фашистской Германии половина членов Академии наук были членами нацистской партии. Ни одна другая профессия не была так обласкана правящим режимом. Естественно, никто из этих ученых не критиковал евгенику (Paul D. В., Spencer Н. G. 1995. The hid­den science of eugenics. Nature 374: 302-305).

Рассмотрим в качестве примера деятельность еще одно­го ученого — сэра Рональда Фишера. Вместе с Гальтоном и Пирсеном он был еще одним основателем современной статистики и известен всему миру как великий матема­тик. (К счастью, статистика была не такой опасной на­укой, как генетика.) В своих взглядах на биологию Фишер был последователем Менделя. Кроме того, он возглавлял Евгеническое общество Великобритании. Фишер был оза­бочен проблемой «асимметричности кривой рождаемо­сти в обществе» в сторону представителей бедного класса.

В среде нищих и малообеспеченных рождалось больше детей, чем у богатой аристократии. Даже Джулиан Хаксли (Julian Haxley) и Халдан (J. В. S. Haldane), которые стали ярыми критиками применения евгеники на практике, до 1920 года были в числе сторонников Фишера. В действи­тельности от евгеники их отвратили в большей степени не псевдонаучные теоретические постулаты, а перегибы с на­рушением прав человека, допускаемые в США.

Социалистов также нельзя отнести к спасителям Англии от ужасов практической евгеники. Хотя с 30-х годов прошло­го столетия лейбористская партия официально выступала против применения евгеники на практике, именно видные представители этой партии приложили немало усилий для теоретического обоснования евгеники. До 30-х годов вы не найдете ни одного критического замечания со стороны дея­телей Фабиановского общества относительно селекции че­ловека, зато во многих высказываниях Уэллса (Н. G. Wells), Кейнса (J. М. Keynes), Джорджа Бернарда Шоу (George Bernard Shaw), Хавелока Эллиса (Havelock Ellis), Харольда Ласки (Harold Laski), Сидни и Беатрис Вебб (Sidney and Beatrice Webb) звучали призывы к немедленным действи­ям для предотвращения размножения глупых и дефектив­ных людей. Приведем, например, высказывание одного из героев новеллы Бернарда Шоу «Человек и сверхчеловек» (Man and superman): «Из-за своей трусости мы прикрываем­ся от естественного отбора занавеской филантропии; из-за своей лени мы отказываемся от искусственного отбора под предлогом щекотливости и морали».

Особенно богаты сочными высказываниями новеллы Герберта Уэллса: «Рождение детей нельзя рассматривать исключительно как частную жизнь людей, так же, как к частной жизни нельзя отнести распространение инфекций больными людьми и шум соседей поздней ночью». Или: «Толпы черных, коричневых, желтых и грязных белых лю­дей... заполонят мир». Или: Очевидно, что человечество во всей своей массе становится заложником претензий не­имущих людей... Предоставить им равенство, значит опу­ститься до их уровня, защищать и помогать им, значит по­творствовать их стремительному размножению». Наконец он находит решение: «устранение лишних людей можно проводить безболезненно с помощью опиума». К счастью, этого не произошло (Carey J. 1992. The intellectuals and the mas­ses. Faber and Faber, London).

 Джон Мейнард Кейнс (1883-1946) — великий английский политик и экономист. Хавелок Эллис (1859-1939) — врач, деДОг психолог и сексопатолог, был тесно связан с другими со- циальными реформаторами — Бернардом Шоу и Кейнсом.

Харольд Ласки (1893-1950) — экономист, видный деятель

Лейбористской партии. Сидни и Беатрис Вебб — муж и же­на, экономисты, одни из основателей Фабианского обще­ства — социалистического движения за реформирование капиталистического строя нереволюционным путем.

Социалисты с их верой в планирование, национализа­цию и убежденностью в праве правительства вмешивать­ся в частную жизнь людей, были особо восприимчивы к евгеническим идеям. Именно среди друзей Пирсона в Фабианском обществе тема евгеники была особенно попу­лярной и лежала в основе их представления о социализме. Евгеника рассматривалась как передовая философия, обо­сновывающая все возрастающую роль государства в жизни общества.

Очень скоро представители обеих правящих партий Великобритании, консервативной и лейбористской, стали рьяными сторонниками евгеники. В 1912 году в Лондоне состоялась Первая международная конференция по евгени­ке, председателем которой был экс-премьер министр Артур Болфур (Arthur Balfour), а в числе спонсирующих вице-пре­зидентов были министр внутренних дел Уинстон Черчилль. В 1911 году дискуссионное общество Оксфордского уни­верситета (Oxford Union) одобрило основополагающие принципы евгеники с перевесом два к одному. Как отметил Черчилль, «люди осознали, что интенсивное размножение слабоумных является угрозой для нации».

Нашлись люди, выступавшие против превалирующих взглядов в обществе. Несколько интеллектуалов относи­лись с подозрением к идеям евгеники. Среди них Хилэр Бэлок (Hilaire Belloe) и Г. К. Честертон (G. К. Chesterton), которым принадлежит высказывание: «Евгенисты нашли путь объединить между собой каменное сердце и размяг­ченный мозг». Но, без сомнения, большая часть британцев была на стороне принятия законов соблюдения генетиче­ской чистоты.

В истории Великобритании было два момента, когда стра­на была наиболее близка к принятию таких законов: в 1913 и 1934 годах. В первом случае законы не прошли благодаря твердой позиции нескольких оппонентов, не побоявшихся выступить против общественного мнения. В 1904 году пра­вительством была организована Королевская комиссия под председательством графа Рэднора (Earl of Radnor) по «кон­тролю над душевнобольными». В отчете за 1908 год особо отмечалась наследуемость психических заболеваний. Не удивительно, что в составе комиссии было много сторон­ников евгеники. Как недавно убедительно показал Герри Андерсон (Gerry Anderson) в своей диссертации (Anderson G. 1994. The politics of the mental deficiency act. M.Phil dissertati­on, University of Cambridge), с этого момента правительство Великобритании оказалось под мощным давлением лобби­стов евгенического общества, требующих от чиновников реальных действий. В министерство внутренних дел были направлены сотни резолюций из муниципальных советов и комитетов по образованию со всей страны, требующих при­нятия закона, запрещающего рождение умственно отсталых детей. Новое Евгеническое образовательное общество бом­бардировало своими запросами членов парламента и доби­лось встречи с министром внутренних дел Великобритании для обсуждения этого вопроса.

В течение какого-то времени это ни к чему не вело. Министр внутренних дел Герберт Глэдстоун (Herbert Gladstone) с подозрением относился к идеям евгеники. Но ситуация изменилась, когда его заменил на посту в 1910 году Уинстон Черчилль. Евгенисты наконец полу­чили в правительстве своего пылкого сторонника. Еще в 1909 году Черчилль распространил в правительстве речь Альфреда Тредгольда (Alfred Tredgold) в поддержку евге­ники. Только вступив в должность министра внутренних дел в 1910 году, Черчилль сразу же направил премьер-мини- стру Великобритании Герберту Асквису (Herbert Asquith) докладную записку с предложением как можно скорее принять соответствующие законы. «Мне кажется, что сле­дует еще в течение этого года перекрыть и запечатать ис­точник, из которого безумие черпает свои силы, — писал он. — Проклятие пациентов психушек должно умереть вме­сте с ними». Последние сомнения относительно того, что именно имел в виду Черчилль, развеивают свидетельства Уилфрида Скэйвена Бланта (Wilfrid Scawen Blunt), писав­шего о том, что Черчилль лично защищал врачей, прово­дивших стерилизацию умственно отсталых людей, исполь­зуя для этого хирургическое вмешательство или рентгенов­ское облучение.

Конституционный кризис 1910-1911 годов и уход Черчилля в Адмиралтейство помешали ему выдвинуть за­кон на обсуждение. Но в 1912 году шумиха вокруг законода­тельства поднялась с новой силой уже в кабинете Тори, и ря­довой член парламента Герсхом Стюарт (Gershom Stewart) выдвинул свой собственный проект закона. Новый госсе­кретарь Реджинальд Мак-Кенна (Reginald McKenna) с боль­шой неохотой вынужден был поставить на обсуждение про­ект закона, известного как «Mental Deficiency Bill» (Закон об умственно неполноценных). Закон должен был запретить воспроизведение потомства людьми с умственными недо­статками и предполагал уголовное преследование тех, кто вступал в брак с умалишенными. Хотя в тексте закона ниче­го не говорилось о принудительной стерилизации, косвен­но такая возможность предполагалась как мера, к которой государство может прибегнуть для реализации закона.

За то, что закон не прошел, мы должны быть благодарны одному человеку, возглавившему оппозицию, — радикально­му борцу за свободу совести и права человека, парламента­рию Джозиа Веджвуду (Josiah Wedgwood). Он был потомком известной семьи промышленников, родословная которой тесно переплеталась с родословной Дарвинов. Дедушка Чарльза Дарвина, тесть и шурин носили имя Джозиа Веджвуд. Парламентарий Джозиа Веджвуд имел профес­сию судостроителя. Он был избран в парламент в 1906 году в составе либеральной партии, но позже примкнул к лей­бористской партии и закончил свою карьеру в 1942 году в Палате лордов. (Сын Дарвина Леонард в это время возглав­лял Евгеническое общество Великобритании.)

Веджвуд был ярым противником евгеники. Он говорил, что Евгеническое общество «пытается разводить рабочий класс как скот», и утверждал, что законы наследственно­сти «не настолько ясны, чтобы стать основанием какой- либо доктрины, а тем более лежать в основе правосудия». Но прежде всего Веджвуд выступал против нового закона по той причине, что он нарушал права человека. Он был шокирован тем, что закон давал право чиновникам и по­лицейским насильственно забирать детей из семьи, осно­вываясь лишь на заявлении соседей, что члены этой семьи «недостаточно умные». К Веджвуду вскоре присоединились другие защитники прав человека из кабинета Тори, такие, как лорд Роберт Сэсил (Robert Cecil). Они следовали тако­му принципу: «Личность выше государства».

Пункт из текста закона, гласящий, что «ради интере­сов общества их [слабоумных] следует лишить возмож­ности оставлять после себя потомство», просто приводил Веджвуда в бешенство. Он говорил: «вместо защиты демо­кратии и прав личности от посягательства государства, что можно было ожидать от правительства либералов, нам при­ходится выслушивать подобные гнусности».

Атака Веджвуда была настолько эффективной, что прави­тельство отклонило закон, который был представлен вновь через год уже с совершенно размытой формулировкой. В нем уже «не было ни малейших ссылок на идеологические постулаты евгеники» (слова Мак-Кенна) и оскорбительные положения касательно регулирования семьи государством и запрещения иметь детей, были исключены. Веджвуд по- прежнему был против закона и на протяжении двух суток, подкрепляясь лишь плитками шоколада, не давал принять закон, предложив более 200 поправок. Но когда число его сторонников сократилось до четырех парламентариев, Веджвуду пришлось сдаться, и закон был принят.

Веджвуд, вероятно, считал, что он проиграл. Принуди­тельное взятие на учет умственно неполноценных стало в Великобритании обычной практикой, что существенно ограничивало их права, в частности права на семью и де­тей. Но в действительности именно благодаря Веджвуду правительству Англии на многие годы было привито непри­ятие методов и доктрин сторонников евгеники. Веджвуду удалось высветить основной недостаток всех евгенических проектов. Дело даже не в том, что все эти проекты основы­вались на псевдонаучных домыслах и изначально были не эффективными. Основная проблема состояла в их деспо­тичности и средневековой жестокости, поскольку все эти проекты предполагают грубое вмешательство государства в дела личности и семьи.

В начале 1930-х годов экономическая депрессия вы­звала стремительный рост безработицы. Экономические проблемы возродили к жизни уже было усопшие доктри­ны евгеники. Количество членов Евгенического общества Великобритании достигло рекордной цифры, поскольку многие люди, что было совершенно абсурдным, видели корни экономического кризиса в расовом вырождении; что соответствовало предсказаниям теоретиков евгеники. Именно в эти годы многие страны приняли евгенические законы. Например, в 1934 году законы о принудительной стерилизации вступили в силу в Швеции и Германии.

В Великобритании давление на правительство также крепло год от года. Сильное влияние оказал отчет пра­вительственного комитета, названного «докладом Вуда» (Wood report), в котором указывалось на рост числа психи­ческих заболеваний в Англии по причине того, что умствен­но отсталые отличаются повышенными репродуктивными способностями. (Этому комитету принадлежит тщательная классификация людей с психическими дефектами на де­билов, слабоумных и умственно отсталых.) Но лоббистов Евгенического общества в правительстве постигла неудача. Проект закона, предложенный депутатом от лейбористской партии, был заблокирован в Палате общин. Тогда евгенисты сменили тактику, сконцентрировав внимание на граждан­ских организациях. Департаменту здравоохранения настой­чиво предлагалось организовать комитет под управлением сэра Лауренса Брока (Laurence Brock) для рассмотрения дел по стерилизации умственно ущербных людей.

Члены комитета Брока, несмотря на свою бюрократиче­скую подоплеку, отличались несвойственным чиновникам фанатизмом. По свидетельствам современных историков, «члены комитета даже не пытались всесторонне и взвешен­но рассматривать дела и судьбы отдельных людей». Теория о наследственной передаче психических заболеваний рас­сматривалась как аксиома. Все противоречивые данные иг­норировались, а малейшие свидетельства в пользу теории представлялись как убедительные доказательства. Другая идеологическая опора евгеники — колоссальная рождае­мость в среде умственно отсталых и асоциальных элемен­тов общества — также принималась без какого-либо глубо­кого научного анализа. Комитету пришлось отказаться от принудительной стерилизации лишь под напором острой критики со стороны журналистов и общественных орга­низаций. Чтобы соблюсти видимость добровольности, ду­шевнобольным предлагалось дать расписку о согласии на проведение операции. Истинное положение вещей откры­вается в опубликованных рекомендациях практикующим врачам: «во многих случаях согласия на стерилизацию от душевнобольных удавалось добиться уговорами и выпла­той им денежной компенсации» (Wells Н. G. et al. 1931. The science of life. Cassell, London).

Отчет Брока, внешне оформленный как суждения экс­пертов, был чистой воды пропагандой. Это была первая обкатка технологий «научного» пиара по созданию в обще­стве искусственного кризиса, для решения которого затем можно требовать от правительства денег и нужных полити­ческих решений. В дальнейшем чиновники от науки не раз будут прибегать к этим методам, например чтобы раздуть проблему глобального потепления (Lindzen R. 1996. Science and politics: global warming and eugenics. In: Hahn R. W. (ed.), Risks, costs and lives saved, p. 85-103. Oxford University Press, Oxford).

Отчет готовился как основа для принятия закона о при­нудительной стерилизации, но ему не суждено было уви­деть свет. На этот раз на пути закона встали не столько отдельные критически настроенные личности, такие, как Веджвуд, сколько общее изменение отношения к проблеме в среде ученых и в обществе. Многие пылкие сторонни­ки евгеники изменили свои взгляды под влиянием новых данных о том, что влияние генов на развитие человека не столь прямолинейно, как полагали раньше. Огромное влия­ние оказали труды социобиологов и психологов о влиянии общества на человека, в частности работы Маргарет Мид (Margaret Mead). Лейбористы теперь стали непримиримы­ми противниками евгеники, разглядев в ней форму классо­вой войны буржуазии против рабочих. С другой стороны, евгеника придавалась анафеме католической церковью (King D., Hansen R. 1999. Experts at work: state autonomy, so­cial learning and eugenic sterilisation in 1930s Britain. British Journal of Political Science 29: 77-107).

Во второй половине 1930-х годов стали просачиваться сведения из Германии о том, что на практике означают за­коны о принудительной стерилизации. (В Германии этот закон был принят в 1934 году.) Со стороны комитета Брока стало неразумно нахваливать нацистские законы. Со всей очевидностью проявился античеловеческий характер док­трин евгеники, используемых нацистами в качестве ин­струмента травли неугодных (Searle G. R. 1979. Eugenics and politics in Britain in the 1930s. Annals of Political Science 36: 159-169).

Размышляя о евгенике, я пришел к выводу, что все самое худшее в этой истории связано не с наукой, а с политикой.

Евгеника обанкротилась, как и многие другие социальные проекты, в которых интересы общества ставятся выше права личности. Это гуманитарная, а не научная пробле­ма. Вполне возможно, что вывести породу «хороших» лю­дей вполне возможно с помощью тех же приемов, которые люди использовали для выведения пород собак. Наверняка методами регулирования семьи и принудительной стери­лизацией можно было бы сократить уровень психических заболеваний в обществе и укрепить здоровье нации. Но на это потребовалось бы так много лет грубого насилия над человеческой личностью, что в конце концов человече­ство утратило бы те качества, которые отличают нас от жи­вотных. Карл Пирсон как-то ответил Веджвуду следующей фразой: «Морально то, что полезно обществу, и нет боль­ше никаких иных определений морали кроме этого». Эту чудовищную фразу можно написать эпитафией на могиле евгеники.

Но мертва ли евгеника? Читая сообщения в газетах о генах интеллекта, о стволовых клетках и генетической терапии, о пренатальной диагностике и прочих методах генетического анализа, мы понимаем, что евгеника жива. Утверждение Гальтона о том, что большая часть человече­ской природы наследуется генетически, находит все новые подтверждения в результатах современных исследований. (Тем не менее, как уже говорилось в главе 6, поведение и интеллект человека нельзя свести исключительно к влия­нию генов.) Все в большей степени методы генетического скрининга позволяют родителям отбирать детей до их рож­дения по наличию или отсутствию определенных генов. Философ Филипп Китчер (Philip Kitcher) назвал методы генетического скрининга пассивной евгеникой: «очень скоро каждый из нас сможет стать судьей, чтобы с помощью гене­тических тестов произвести на свет ребенка с такими гена­ми, которые мы нашли полезными» (Kitcher Р. 1996. The lives to come. Simon and Shuster, New York).

Эта пассивная евгеника происходит каждый день в боль­ницах по всему миру, и жертвами ее чаще всего становят­ся эмбрионы с лишней хромосомой 21. Если бы не прена- тальная диагностика, они родились бы с синдромом Дауна. Если бы дети родились, они бы прожили короткую жизнь, но благодаря своему добродушному нраву вполне могли бы чувствовать себя счастливыми и быть любимыми ро­дителями, братьями и сестрами. С другой стороны, нельзя ставить знак равенства между убийством человека и пре­дотвращением рождения нежеланного ребенка на стадии бесчувственного эмбриона. Мы приближаемся к бесконеч­ным дебатам о законности абортов, о праве женщины пре­рвать беременность и о праве государства оказывать вли­яние на принятие этого решения. Старый и ни к чему не ведущий спор. Новые генетические тесты предоставляют родителям дополнительные поводы, чтобы решиться на аборт. Очень скоро методы тестирования достигнут такого уровня, что станет возможно не только пренатально диа­гностировать генетические заболевания, но и по желанию родителей отбирать эмбрионы с определенными способ­ностями. Сохранение мальчиков и избавление беременных от эмбрионов женского пола уже стало практикой в Индии и Китае, что чревато серьезными демографическими про­блемами в будущем.

Стоит ли радоваться тому, что человечество вырвалось из пут евгеники на государственном уровне, чтобы угодить в паутину евгеники на уровне обывательском? Впрочем, на решения семей по-прежнему оказывают влияние многочис­ленные государственные институты и частные компании: доктора, компании медицинского страхования и общество в целом. Известно немало примеров того, как в 70-х годах прошлого столетия доктора убеждали женщин согласиться на стерилизацию из-за того, что они были носителями опас­ных генов. С другой стороны, если запретить любое гене­тическое тестирование, чтобы избежать злоупотреблений, мы лишимся мощных инструментов ранней диагностики и станем заложниками случая. Обе крайности одинаково вредны — как запрещение генетического тестирования, так и принудительное применение этих методов. Решение о том, проводить или не проводить тестирование, должен принимать сам пациент, а не чиновник. Китчер придержи­вался того же мнения: «Что касается решения проводить тот или иной тест, это решение должен принимать каждый сам для себя». То же говорил и Джеймс Уотсон: «К решению этих вопросов нельзя допускать людей, которые думают, что знают что-то лучше других... Будущее генетического тестирования должно определяться запросами пациентов, а не решениями чиновников» (цитата из интервью для Sunday Telegraph, 8 февраля 1997 года).

Хотя споры все еще ведутся, и некоторые ученые опа­саются, что вмешательство людей в селекцию генов при­ведет к генетическому вырождению человечества (Lynn R. 1996. Dysgenics: genetic deterioration in modern populations. Praeger, Westport, Connecticut), большинство все же сходится в том, что здоровье конкретных людей важнее гипотетических проблем общества. Есть существенное отличие между ин­дивидуальной и государственной евгеникой. Генетическая диагностика дает возможность отдельным людям принять свое частное решение в соответствии с собственными представлениями о том, что хорошо и что плохо, тогда как государственная евгеника предполагала национализацию этих решений не на благо людей, а на благо всего общества в соответствии с представлениями об этом благе у неболь­шой группки людей в правительстве. Это различие часто упускается из виду во время споров о том, что «мы» можем допустить, а что должны запретить из методов современ­ной генетики. Кто такие эти «мы»? Мы — это каждый из нас в отдельности, или это «лучшие» наши представители в правительстве, заботящиеся об абстрактных интересах государства и нации?

Давайте рассмотрим два примера проявления евгеники в наши дни. В США существует Комитет предупреждения генетических заболеваний евреев (the Committee for the Prevention of Jewish Genetic Disease), в функции которого входит контроль за результатами генетических анализов у школьников. Комитет может рекомендовать молодоженам

не вступать в брак, если у обоих партнеров в геноме есть одинаковые дефектные гены. Хотя на молодых оказыва­ется давление со стороны общества, и эта практика часто критиковалась как проявление евгеники, люди вольны не прислушаться к рекомендациям комитета и принять соб­ственное решение. Никаких принудительных мер со сторо­ны комитета не предполагается.

В качестве другого примера возьмем Китай, где продол­жают действовать законы о принудительных абортах и сте­рилизации по решению врачей. Министр здравоохранения Чен Мингджанг (Chen Mingzhang) недавно пенял на то, что слишком много проблемных детей рождаются «у этнических меньшинств в приграничных и в бедных районах». Законы о материнстве и защите здоровья новорожденных, принятые в 1994 году, предполагают проведение обязательного гене­тического тестирования в родильных домах с предоставле­нием права докторам, а не самим роженицам, принимать решение о целесообразности аборта. Примечательно, что почти 90% китайских генетиков считают подобные зако­ны справедливыми, тогда как подобное мнение разделяют только 5% генетиков в США. Что касается абортов, то 85% ученых в США считают, что решение должна принимать только сама женщина. В Китае такого мнения придержива­ются лишь 44% ученых. Ксин Мао (Xin Мао), проводивший данный опрос в Китае, прокомментировал эти цифры прак­тически словами Карла Пирсона: «Китайская культура силь­но отличается от западной культуры. Во главу угла ставятся интересы общества, а не индивидуумов» (Morton N. 1998. Hippocratic or hypocritic: birthpangs of an ethical code. Nature Genetics 18:18; Coghlan A. 1998. Perfect people's republic. New Scientist, 24 October 1998, p. 24).

Многие современные публицисты приводят евгенику в ка­честве примера того, какой вред могут нанести бесконтроль­ные исследования, особенно в области генетики. На мой взгляд, евгеника является примером того, какой вред могут нанести бесконтрольные государственные чиновники.