Юджина О'Нила, чьи пьесы получили четыре Пулитцеровские премии, называли «американским Шекспиром». Он написал более тридцати пьес, Вулючая «Анна Кристи», «Странная интерлюдия», «О, дикая природа», «Комета Айсмена» и «Длинная дорога в ночь», которую впервые поставили через двадцать пять лет после его смерти.
«Завещание чрезвычайно выдающейся собаки» — это трогательная дань далматину Блеми, которая жила с драматургом и его третьей женой, актрисой Карлоттой Монтерей. О'Нил написал этот шедевр в утешение Карлотте за несколько дней до того, как Блеми умерла от старости в декабре 1940 года.
«Завещание» Блеми олицетворяет любовь между далматинами и их хозяевами и служит логическим завершением этой книги, которая также была написана с любовью к этой породе.
«Завещание чрезвычайно выдающейся собаки» Я, Силвердин Эмблем О'Нил (которого моя семья, друзья и знакомые называют уменьшительно Блеми), в связи с тем, что старость и немощь лежат на мне тяжелым грузом и я понимаю, что конец мой близко, желаю довести до сведения моего Хозяина свое завещание. Он не узнает о нем до самой моей смерти. А тогда, вспоминая обо мне в своем одиночестве, он вдруг осознает его и по моей просьбе запишет на память.
Мне нечего оставить ему из материального мира. Собаки мудрее людей. Они не слишком ценят вещи. Они не растрачивают свою жизнь в погоне за собственностью. Они не просыпаются ночью в тревоге за то, как сохранить то, что имеешь и как получить то, чего не имеешь. У меня нет ничего, что я мог бы завещать, кроме моей любви и преданности. Их я оставляю тем, кто любил меня — моему Хозяину и Хозяйке, кто, я знаю, будут горше всех оплакивать меня, оставляю Фрименам, кто так хорошо относился ко мне, оставляю Сину, Рою, Уилли и Наоми и… Но если я перечислю всех, кто любил меня, моему Хозяину придется написать целую книгу. Наверное, не стоит бахвалиться, когда так близко смерть, которая повергает в прах все живое с присущей ему суетой, но меня действительно очень любили.
Я прошу своего Хозяину и Хозяйку всегда помнить меня, но не горевать слишком долго. В своей жизни я старался служить им утешением в печали и лишней радостью в веселье. Мне тяжело думать, что своей смертью я принесу им боль. Пусть же они помнят, что ни одной собаке не доставалась такая счастливая жизнь (и все благодаря их любви и заботе); пусть помнят, что теперь, когда я ослеп и оглох и меня подводит даже обоняние, так что кролик может сидеть под моим носом, а я его даже не почувствую, теперь моя гордость подвергается жестокому и необъяснимому унижению. Я вижу, что судьба зло упрекает меня за слишком долгую жизнь. Пора уходить, прежде чем я стану обузой себе и тем, кто меня любит. Мне жаль оставлять их, но не жаль умирать. Собаки не боятся смерти, как люди. Мы принимаем ее как часть жизни, а не что-то чуждое и ужасное, что уничтожает ее. Что придет после смерти? Никто этого не знает. Мне бы хотелось верить вместе со своими соплеменниками-далматинами, исповедующими ислам, что существует рай, где ты всегда молод и здоров; где все дни напролет вокруг тебя танцуют любвеобильные гурии с превосходным окрасом; где быстро бегающих кроликов (но не слишком быстро, а как гурии) много, как песка в пустыне; где каждый блаженный час — это час кормежки; где в каждый долгий вечер можно свернуться перед миллионом каминов, которые горят вечно, смотреть на пламя и дремать, сонно сощуривая веки, вспоминая старые добрые дни на земле и любовь Хозяина и Хозяйки.
Боюсь, что это слишком хорошо даже для такой собаки, как я. Но по крайней мере, покой обеспечен. Покой и отдых для старого изношенного сердца, головы и ног, а также вечный сон в земле, которую я так любил. Наверное, так будет лучше.
И последняя горячая просьба. Я слышал, как Хозяйка сказала: «Когда Блеми умрет, мы не будем заводить другую собаку. Я слишком любила его, чтобы полюбить другую собаку». Прошу ее ради любви ко мне завести другую. Это будет плохая дань моей памяти, если она никогда не будет иметь собаку снова. Мне хотелось бы знать, что проживя со мной столько лет, Хозяйка теперь не сможет без собаки! Я никогда не страдал ревностью. Я всегда считал, что большинство собак — это хорошие существа (и один кот, тот, черный, с которым я делил по вечерам место, чьи проявления любви терпел, а в редкие моменты сентиментальности даже приветствовал). Конечно, некоторые собаки лучше других. Далматины, как все знают, естественно, лучше всех. Поэтому я предлагаю взять после себя далматина. Едва ли у него будет лучшая родословная или лучшее воспитание, вряд ли он будет таким же выдающимся и красивым, как я в свои лучшие годы. Хозяин и Хозяйка не должны просить невозможного. Но я уверен, он будет стараться. К тому же его неизбежные недостатки помогут сохранить обо мне добрую память. Ему я завещая мой ошейник, поводок, курточку и дождевик, сделанные на заказ в Париже в 1929 году. Он никогда не сможет носить их с такой непринужденностью, как я на Плас Вандом или позже на Парк Авеню, когда все вокруг смотрели с восхищением; но опять-таки я уверен, что он сделает все возможное, чтобы не выглядеть простой провинциальной дворняжкой. Здесь на ранчо он может оказаться в некотором отношении очень полезным. Полагаю, он сможет подобраться к кроликам ближе, чем я в последние годы. И, несмотря на все его недостатки, желаю ему такого же счастья, которое испытал я в своем старом доме.
Еще одно прощальное слово, дорогие Хозяин и Хозяйка. Когда бы вы ни приходили к моей могиле, скажите себе с печалью, но и с со счастьем в сердце при воспоминании нашей с вами долгой жизни: «Здесь лежит тот, кто любил нас и кого любили мы». И как бы глубоко я ни спал, я услышу вас, и никакая сила не сможет удержать мой дух от виляния хвостом.
Тао-хаус
17 декабря 1940 года»
