Глава 16. ВЫРОЖДЕНИЕ ДЕНЕГ

Дойдя до этой точки нашего исследования, нам следует немного отклониться, по крайней мере, по видимости, чтобы дать, очень суммарно, несколько указаний по вопросу, относящемуся, как кажется, к факту очень частного рода, но представляющему собою яркий пример результатов концепции "обычной жизни" и одновременно замечательную «иллюстрацию» способа, которым она связана с исключительно количественной точкой зрения и который этой стороной особенно тесно связан с нашим предметом. Вопрос, о котором идет речь, касается денег, и, конечно, если придерживаться просто «экономической» точки зрения, как ее понимают сегодня, то кажется, что они суть нечто такое, что полностью, насколько это возможно, принадлежит "царству количества"; именно эту роль они играют, по преимуществу, в современном обществе, о которой слишком хорошо знают и на которой, очевидно, излишне было бы останавливаться; но истина состоит в том, что сама «экономическая» точка зрения и исключительно количественная концепция денег, присущая ей, есть продукт вырождения, в общем, достаточно недавний, и что деньги в своем истоке обладали совершенно отличным характером и долго его сохраняли, и собственно качественной ценностью, как это ни показалось бы удивительным большинству наших современников.

Есть одно замечание, которое легко понять для тех, кто "имеет глаза, чтобы видеть": древние монеты были буквально все покрыты традиционными символами, выбиравшимися из тех, которые представляли особенно глубокий смысл; именно это можно отметить у кельтов, у которых символы, изображенные на монетах, могут быть объяснены лишь при соотнесении их с теоретическими познаниями, свойственными друидам, что впрочем, предполагает прямое воздействие последних на эту область; и разумеется, то, что верно в этом отношении для кельтов, также верно и для других народов древности, принимая во внимание, естественно, собственные качества их традиционной организации соответственно. Это в точности согласуется с отсутствием профанной точки зрения в строго традиционных цивилизациях: деньги, там, где они существовали, не могли быть профанной вещью, какой они стали позже; если бы они были таковыми, то как можно было бы объяснить вмешательство сюда духовного авторитета, который, очевидно, не должен относиться к «профанному», и как можно было бы понять, что различные традиции говорят о деньгах как о чем-то, что на самом деле нагружено неким "духовным влиянием", которое эффективно может осуществляться посредством символов, образующих нормальную их «опору»? Добавим, что до самого последнего времени еще можно было найти следы этого понятия в девизах, носящие религиозный характер, которые, конечно, уже больше не имели собственно символической ценности, но были по меньшей мере как бы напоминанием о традиционной идее, более или менее непонятной отныне; после того, как в некоторых странах они были отодвинуты на «край» монет, на их «ребро», эти девизы сами в конце концов полностью исчезли, и действительно, не было никакой причины им оставаться с того времени, как деньги перестали представлять собою что-либо иное, кроме знаков исключительно «материального» и количественного порядка.

Факт контроля со стороны духовной власти над деньгами, в какой бы форме он ни осуществлялся, не ограничивался исключительно только античностью, есть признаки, показывающие, что контроль существовал еще в конце Средних веков, то есть пока там была еще традиционная цивилизация. Иначе никак нельзя, действительно, объяснить того, что некоторые правители этой эпохи обвинялись в том, что они "подделывали монеты"; если их современники считали это преступлением, то отсюда следует заключить, что у них не было свободного права чеканить монеты и что, меняя их по своей собственной инициативе, они превышали права, признаваемые за светской властью.[47] В любом другом случае такое обвинение, очевидно, было бы лишено смысла; проба монеты тогда имела бы совершенно конвенциальное значение, и вообще, было бы не важно, если бы монету чеканили из любого металла или даже заменяли простой бумагой, как это делают по большей части в наши дни, так как это не мешало бы продолжать придавать ей точно то же самое «материальное» использование. Следовательно, должно было существовать нечто, относящееся к иному порядку, мы можем сказать, к высшему порядку, потому что только в этом случае это изменение могло приобрести характер столь исключительной тяжести, доходящей до того, что она могла пошатнуть стабильность самой королевской власти, потому что действуя таким образом, последняя узурпировала прерогативы духовной власти, которая, по определению, является единственным подлинным источником всякой законности; таким образом, эти факты, почти не понятные, по-видимому, профанным историкам, дают еще одно четкое указание на то, что вопрос о деньгах в Средние века, как и в античности, имел стороны, совершенно не учитываемые современными людьми.

Таким образом, здесь произошло то, что обычно происходит в том или ином виде со всеми вещами, играющими какую-нибудь роль в человеческом существовании: эти вещи мало-помалу лишаются своего «священного» или традиционного характера, и таким образом само это существование во всем ансамбле становится совершенно профанным и оказывается, в конце концов, сведенным к низменной посредственности "обычной жизни", какой она представляется сегодня. В то же время пример денег хорошо показывает, что эта «профанизация», если можно использовать подобный неологизм, принципиально совершается через сведение вещей к одному лишь их количественному аспекту; действительно, закончили тем, что больше не способны даже понять, что монета есть что-то другое, чем представление простого и чистого количества; но если этот случай особенно ясен, потому что он в некотором роде доведен до предела, то это, конечно, далеко не единственный случай, когда такая редукция вносит свой вклад в ограничение существования узким горизонтом профанной точки зрения. Все то, что мы говорили об исключительно количественном характере современной промышленности и того, что с ней соотносится, позволяет это достаточно хорошо понять: постоянно окружая человека продуктами этой промышленности и не позволяя ему видеть что-либо еще (за исключением, как например, в музеях, в виде простых "достопримечательностей", не имеющих никакого отношения к «реальным» обстоятельствам его жизни, ни, следовательно, никакого действительного влияния на нее), поистине принуждают его закрываться в узком круге "обычной жизни" без выхода, как в тюрьме. В традиционной цивилизации, напротив, каждый объект, одновременно с тем, что он был насколько возможно совершенным образом приспособлен к тому использованию, к которому он был непосредственно предназначен, создан таким образом, что каждое мгновение мог и фактически при его реальном использовании служил (вместо того, чтобы считаться как бы мертвой вещью, как это делают современные люди по отношению ко всему тому, что они рассматривают как "произведение искусства") «опорой» для медитации, связывающей индивида с чем-то другим, помимо простой телесной модальности, помогая, таким образом, каждому подняться к более высокому состоянию согласно мере его способностей;[48] какая бездна между этими двумя концепциями человеческого существования!

Это качественное вырождение всех вещей, кроме того, тесно связано с вырождением денег, что видно из того факта, что уже дошли до того, что вещь обычно «уважают» за ее цену, понимаемую только как «число», "сумма прописью" или нумерическое денежное количество; действительно, у большинства наших современников всякое суждение, выносимое относительно какой-либо вещи, основывается почти всегда на том, что она стоит. Мы выделили слово «уважать» на основании того, что в нем есть двойной смысл, качественный и количественный; сегодня первый потерян из вида или, что приводит к тому же самому, сводится ко второму, и таким образом не только вещь «уважают» за ее цену, но также и человека «уважают» за его цену.[49] То же самое, совершенно естественно, произошло и со словом «ценность», заметим по ходу дела, что на ней основывается любопытное заблуждение некоторых недавних философов, которые додумались даже до изобретения выражения "философия ценностей", чтобы охарактеризовать свои теории; в основании их мысли лежит идея, что все вещи, к какому бы порядку они ни относились, могут быть поняты количественно и выражены нумерически; «морализм», составляющий, с другой стороны, их доминирующее занятие, прямо оказывается связанным с количественной точкой зрения.[50] Эти примеры также показывают, что существует поистине вырождение языка, сопровождающее или неизбежно следующее за вырождением всех вещей; действительно, в мире, в котором стараются свести все к количеству, очевидно, надо пользоваться языком, который и сам вызывает идеи чисто количественные.

Возвращаясь более конкретно к вопросу денег, мы должны добавить, что здесь возникает явление, достойное внимания: с тех пор, как деньги потеряли всякую гарантию высшего порядка, сама их количественная ценность, или, что на жаргоне «экономистов» называется "покупательной способностью", без конца уменьшается настолько, что можно себе представить, что на пределе, к которому она все больше и больше приближается, они утратят всякое, даже просто «практическое» или «материальное», основание своего бытия и исчезнут, как и само человеческое существование. Следует признать здесь странный поворот хода вещей, который без труда становится понятным из того, что мы только что сказали: чистое количество, собственно, находясь под всяким существованием, может, когда редукцию доводят до предела, как в случае с деньгами (наиболее поразительный случай, потому что здесь уже почти дошли до предела), привести только к настоящему растворению. Это показывает, как мы уже говорили выше, что безопасность "обычной жизни" на самом деле есть нечто весьма непрочное, и далее мы увидим также, что она такова и во многих других отношениях; но вывод, который отсюда следует, будет, в конечном счете всегда тот же самый: реальным завершением тенденции, которая влечет людей и вещи к чистому количеству, может быть только окончательное растворение актуального мира.

Примечания:

Отметим также в отношении сущности и субстанции, что схоласты часто передают значение термина substantia греческим «удиа», который, напротив, есть буквально и в собственном смысле «сущность», что немало способствует увеличению путаницы в языке; и отсюда такое выражение, как "субстанциальная форма", например, которое весьма плохо приложимо к тому, что в реальности составляет сущностную сторону бытия, а вовсе не приложимо к его субстанциальной стороне.

Отметим, что первый смысл слова «улэ» относится к вегетативному принципу; здесь есть намек на «корень» (на санскрите muk, термин, применяемый к Пракрити), начиная с которого развертывается проявление; здесь можно также увидеть некоторое отношение к тому, что индуистская традиция говорит об «асурической» природе растительного, которое, действительно, погружает свои корни в то, что образует темное основание нашего мира; субстанция, в некотором роде, есть темный полюс существования, что далее будет видно еще лучше.

Смотри: "Духовное владычество и светская власть", с. 111, где мы более подробно останавливаемся на случае с Филиппом Красивым и где мы утверждаем возможность достаточно тесной связи между разрушением Ордена Тамплиеров и подделкой денег, что становится без труда понятным, если предположить как нечто очень вероятное, по крайней мере, что Орден Тамплиеров среди прочих функций тогда осуществлял духовный контроль в этой области; мы больше на этом не будем останавливаться, напомним только, что именно с этого момента начинается современное отклонение в собственном смысле слова, как у нас есть основания считать.

По этому предмету можно посмотреть многочисленные работы А. К. Кумарасвами, который его раскрыл и исчерпывающе «проиллюстрировал» во всех аспектах и со всеми необходимыми подробностями.

Американцы в этом направлении зашли так далеко, что они о человеке говорят: "стоит такую то сумму", называя цифру, до которой поднимается его состояние; они говорят также не о том, чего он достиг в своих делах, а что он «преуспел», что снова напоминает о полном отождествлении индивида с его материальными барышами.

Эта ассоциация, впрочем, не совсем нова, так как она восходит к "арифметической морали" Бентама, датируемой концом XVIII века.

Оглавление