Глава 3. МЕРА И ПРОЯВЛЕНИЕ

Если мы предпочитаем избегать использования слова «материя» до тех пор, пока мы не исследовали специально современные концепции, то причина этого заключается в смешении, которое рождается неизбежно, потому что оно не может не вызывать в памяти прежде всего идею — и так происходит даже с теми, кто знает особый смысл, придаваемый ей схоластами, — как раз того, что таким образом обозначают современные физики; это недавно возникшее значение является единственным, применяемым к этому слову в обыденной речи. Однако, как мы уже говорили, эта идея не встречается ни в одном традиционном учении, ни в западном, ни в восточном; это лишь показывает, даже в той мере, в какой можно было бы ее принять законным образом, очистив от некоторых посторонних и явно противоречивых элементов, что такая идея не имеет в себе ничего истинно существенного и относится на самом деле лишь к очень частному способу рассмотрения вещей. В то же время, поскольку речь идет здесь об очень недавней идее, то очевидно, что она не содержится в самом слове, намного более древнем, чем она, первоначальное значение которого, следовательно, полностью от нее не зависимо; впрочем, следует признать, что это слово принадлежит к тем, для которых очень трудно с точностью определить их истинное этимологическое происхождение, как если бы более или менее непроницаемая завеса неизбежно должна закрывать все то, что относится к «материи», и в этом отношении ничего нельзя сделать большего, чем только различить некоторые идеи, которые наиболее близки к ее истоку, что представляет определенный интерес, даже если и не иметь возможности различить, какая из этих идей ближе всего к первоначальному смыслу.

Чаще всего отмечается ассоциация, связывающая materia и mater, и это действительно хорошо подходит для субстанции, так как она есть пассивный или, говоря символически, «женский» принцип; можно сказать, что Пракрити играет «материнскую» роль по отношению к проявлению, так же, как Пуруша играет «отцовскую» роль; и так происходит одинаково на всех уровнях, на которых можно аналогичным образом рассматривать корреляцию сущности и субстанции.[7] С другой стороны, возможно также сближать то же самое слово materia с латинским глаголом metiri, «измерять» (мы сейчас увидим, что в санскрите существует еще более близкая к этому форма), но тот, кто говорит «измерять», тем самым говорит об определении, и это уже неприложимо к абсолютной неопределимости универсальной субстанции или materia, но скорее всего, должно соотноситься с другим, более ограниченным значением; именно это мы сейчас будем рассматривать более специальным образом.

Как говорит по этому поводу Ананда К. Кумарасвами: "Для всего того, что может быть познано и воспринято (в проявленном мире), в санскрите есть лишь одно выражение nama-rupa, два термина которого соответственно значат «умопостигаемое» и «чувственное» (рассматриваемые как два взаимодополнительных аспекта, относящихся соответственно к сущности и субстанции вещей).[8] Верно, что слово matra, буквально означающее «мера», это этимологический эквивалент materia; но то, что «измеримо», это не «материя» физиков, это возможности проявления, присущие духу (Atma)".[9] Эта идея «меры», поставленная таким образом в прямое соответствие с самим проявлением, очень важна, но она отнюдь не является принадлежностью исключительно одной лишь индуистской традиции, что Кумарасвами и имеет в виду; действительно, можно сказать, что она обнаруживается в той или иной форме во всех традиционных учениях, и хотя, естественно, мы не в состоянии в настоящее время указать все те соответствия, которые здесь можно открыть, мы тем не менее пытаемся сказать достаточно для того, чтобы оправдать это утверждение, разъясняя, насколько это возможно, символизм «меры», который как раз занимает значительное место в некоторых формах посвящения.

Мера, понимаемая в своем буквальном смысле, относится главным образом к сфере непрерывного количества, то есть, более непосредственно, к вещам, обладающим пространственным характером (потому что само время, хотя оно и непрерывно, можно измерить лишь косвенно, связывая его определенным образом с пространством через посредство движения, которое устанавливает отношение между ними); отсюда следует, что она имеет отношение либо к самой протяженности, либо к тому, что принято называть "телесной материей" из-за протяженного характера, которым она с необходимостью обладает, что, впрочем, не означает, что природа ее сводится просто к протяженности, как это полагал Декарт. В первом случае меру правильней назвать «геометрической», во втором скорее можно говорить о «физической» мере в обычном смысле слова; но на самом деле второй случай сводится к первому, потому что тела являются непосредственно измеримыми, поскольку они располагаются в протяженности и потому что они в ней занимают некую определенную часть, в то время как их остальные свойства могут подлежать мере постольку, поскольку они каким-либо образом могут быть соотнесены с протяженностью. Как мы и полагали, здесь мы очень далеки от materia prima, которая в своей абсолютной «неразличимости» не может быть никоим образом измерена или служить для измерения чего бы то ни было; но мы должны еще спросить, не связано ли более или менее тесно это понятие меры с тем, что конституирует materia secunda нашего мира; и действительно, эта связь существует, потому что последняя представляет собою signata quantitate (означенное через количество). Если мера прямо касается протяженности и того, что в ней содержится, то она становится возможной именно через количественный аспект этой протяженности; но непрерывное количество само, как это мы пояснили, есть только зависимый от количества модус, то есть оно, собственно говоря, количественно лишь по своей причастности к чистому количеству, которое принадлежит к materia secunda телесного мира; добавим, что поскольку непрерывность не является чистым количеством, постольку мера всегда обладает некоторым несовершенством своего нумерического выражения, то есть прерывностью чисел, делающей невозможным ее адекватное приложение к определению непрерывных величин. Поистине, число есть основа всякой меры, но пока имеют в виду только число, нельзя говорить о мере, о мере как приложении числа к чему-то другому, которое в определенных границах всегда возможно, учитывая «неадекватность», о которой мы говорили, для всего того, что подлежит условиям количества или, другими словами, для всего, что принадлежит к области телесного проявления. Только надо иметь в виду, — и мы здесь опять обращаемся к идее, выраженной А. Кумарасвами, — что на самом деле, вопреки неточности обыденного языка, количество это не то, что измеряется, но напротив, то, чем измеряются вещи; и сверх того, можно сказать, что мера по отношению к числу, но в обратной аналогии, есть то, что есть проявление по отношению к своему сущностному принципу.

Теперь понятно, что для распространения идеи меры за пределы телесного мира необходимо ее переносить аналогичным образом: поскольку пространство есть место проявления возможностей телесного порядка, то им можно воспользоваться для представления любой области универсального проявления, которая иначе «непредставима»; таким образом, прилагаемая к ней идея меры, по существу, принадлежит к тому пространственному символизму, примеры которого мы так часто приводили. В сущности, мера есть «означение» или «определение», необходимо присущее всякому проявлению, в каком бы порядке или модусе оно ни совершалось; естественно, что это определение соответствует условиям каждого состояния существования, и в некотором смысле оно даже отождествляется с самими этими условиями, воистину количественно оно лишь в нашем мире, потому что количество, в конечном счете, так же, впрочем, как пространство и время, есть только одно из особых условий телесного существования. Но во всех мирах существует определение, которое может быть для нас символизировано через количественное определение, представляющее собой меру, потому что она есть то, что этому соответствует, учитывая различие в условиях. И можно сказать, что именно через эти определения миры со всем их содержимым реализованы или «актуализированы» как таковые, потому что оно составляет нечто единое с самим процессом проявления. Кумарасвами отмечает, что "платоновское и неоплатоновское понятие «мера» согласуется с индийским понятием: «не-мерное» есть то, что еще не было определено; «мерное» есть определенное или конечное содержание «космоса», то есть «упорядоченного» универсума; «не-измеримое» есть бесконечное, которое является источником одновременно и неопределенного и конечного и которое, по определению, остается незатронутым тем, что определимо", то есть реализацией содержащихся в нем возможностей проявления.

Ясно, что идея меры состоит в тесной связи с идеей «порядка» (на санскрите rita), который соотносится с созданием проявленного универсума, согласно этимологическому смыслу греческого слова «космос», это создания «порядка» из «хаоса»; "хаос" это, в платоновском смысле слова, неопределенное, «космос» — определенное.[10] Это создание уподобляется всеми традициями «освещению» ("Да будет свет" Творения, Fiat Lux), «хаос» же символически отождествляется с «мраком»: это потенция, исходя из которой «актуализируется» проявление, то есть, в конечном счете, субстанциальная сторона мира, которая, таким образом, описывается как темный полюс существования, тогда как сущность есть его светлый полюс, потому что именно его влияние действительно освещает «хаос», чтобы извлечь из него «космос». Сам процесс проявления, соответственно, содержит одновременно идеи «выражения», "зачатия" и "светлого излучения".[11] Солнечные лучи делают вещи видимыми, освещая их, заставляют их появляться, следовательно, символически говоря, их «проявляют»; если рассматривать центральную точку в пространстве и исходящие из этого центра лучи, то можно также сказать, что эти лучи «реализуют» пространство, заставляя его переходить из виртуальности в актуальность и что их действительное распространение в каждый момент есть мера реализованного пространства. Эти лучи, собственно говоря, соответствуют направлениям пространства (направлениям, которые часто представляются символизмом «волос», который в то же время соотносится с солнечными лучами); пространство определено и измерено трехмерным крестом, и в традиционном символизме "семи солнечных лучей" этот крест образуют шесть из этих лучей, противопоставляемых по два, в то время как "седьмой луч", тот, который проходит через "солнечные ворота", графически может быть представлен только самим центром. Все это согласовано и следует одно из другого самым совершенным образом; добавим также, что в индуистской традиции "три шага" Вишну, «солнечный» характер которого хорошо известен, отмеряют "три мира", что позволяет сказать, что они «осуществляют» всеобщность универсального проявления. С другой стороны, известно, что три элемента, составляющие священный слог Оум, обозначаются термином matra, что указывает на то, что они представляют тоже меру, соответствующую "трем мирам", и посредством медитации на эти matras бытие реализует в себе соответствующие состояния или ступени универсального существования и само также становится "мерой всех вещей".[12]

Санскритское слово matra в точности соответствует еврейскому слову muddah; в Каббале же middoth связываются с божественными атрибутами и говорится, что с их помощью Бог создал миры, что, кроме того, в точности соответствует символизму центральной точки и направлений пространства.[13] По этому поводу можно было бы также напомнить библейские слова, согласно которым Бог "все расположил мерою, числом и весом";[14] это перечисление, явно соответствующее трем различным модусам количества, как таковое приложимо буквально не только к телесному миру, но при соответствующем преобразовании, можно видеть в нем также выражение универсального «порядка». Так же обстоит дело и с пифагорейскими числами, но среди всех модусов количества именно протяженности соответствует мера в собственном смысле слова, потому что она чаще всего и самым непосредственным образом соотносится с самим процессом проявления в силу некоторого естественного доминирования в этом отношении пространственного символизма, происходящего от того факта, что пространство, конституирующее «поле» (в смысле санскритского kshetra), на котором развертывается телесное проявление, само с неизбежностью принимается за символ любого универсального проявления.

Идея меры сразу же приводит к идее «геометрии», так как не только всякая мера по существу «геометрична», как мы видели, но можно сказать, что геометрия есть не что иное, как сама наука меры; очевидно, что здесь речь идет о геометрии, понимаемой прежде всего в символическом и тайном смысле, по отношению к которой профанная геометрия есть только выродившийся остаток, лишенный глубокого значения, имевшегося вначале и целиком утраченного для современных математиков. Именно на этом, по существу, основывается любая концепция, сближающая божественную активность как творящую и упорядочивающую миры, с «геометрией» и, следовательно, также и с «архитектурой», которая от нее неотделима;[15] известно, что эти концепции сохранялись и передавались, не прерываясь, начиная с учения Пифагора (которое и само, впрочем, было лишь «адаптацией», а не истинным "началом") и вплоть до того, что сегодня представляют собою западные тайные организации, как мало бы они ими не осознавались. Именно к этому относятся слова Платона: "Бог все время геометризирует" (чтобы перевести точно, нам приходится прибегнуть к неологизму из-за отсутствия во французском языке глагола, используемого для обозначения операций геометрии), слова, которым соответствует надпись, как говорят, на двери его школы: "Пусть никто не входит сюда, если он не геометр", предполагают, что его обучение, по крайней мере в своем эзотерическом аспекте, не может быть правильно и действительно понято иначе, чем как «подражание» самой божественной деятельности. Как последнее эхо этого в современной философии (если речь идет о ее датировке, но на самом деле это реакция против специфических современных идей), у Лейбница, говорящего, что "когда Бог считает и упражняется в размышлении (то есть составляет планы), создается мир" (dum Deus calculat et cogitationem exercet, fit mundus); но для древних здесь имелся гораздо более точный смысл, как в греческой традиции "Бог геометр" это был, собственно говоря, Аполлон Гиперборейский, что еще раз нас приводит к солнечному символизму и, в то же время, к довольно явному отклонению от первоначальной традиции; но это уже другой вопрос, который мы здесь не можем развивать, не оставляя полностью нашего предмета рассмотрения; мы должны, как это предоставляет нам случай, ограничиться несколькими замечаниями об этих традиционных знаниях, столь полностью забытых нашими современниками.[16]

Примечания:

Этими словами довольно неудачно переводят греческие термины «эйдос» и «улэ», которые использует в том же смысле Аристотель и к которым мы вскоре вернемся.

Это также согласуется с изначальным смыслом слова «улэ», о котором мы говорили выше; растение, можно сказать, является «матерью» по отношению к фрукту, который на нем вырастает и который оно кормит своей субстанцией, но который развивается и созревает лишь под животворящим влиянием солнца, являющееся здесь чем-то вроде «отца»; и следовательно, сам фрукт символически ассимилируется с солнцем по «единосущности». если можно так сказать, как это можно видеть в том случае, о котором мы говорили относительно символизма Adityas (Адитья) и других различных сходных с этим понятий.

Оба этих термина, «умопостигаемое» и «чувственное», так же используемые коррелятивно, принадлежат, собственно говоря, платоновскому языку; известно, что "умопостигаемый мир" есть для Платона область «идей» или «архетипов», которые, как мы уже видели, суть, в действительности, сущности в собственном смысле этого слова; и по отношению к этому умопостигаемому миру, чувственный мир, представляющий собою область телесных элементов и того, что следует из их комбинаций, остается на субстанциальной стороне проявления.

Заметки о Катха-Упанишадах, часть 2-я. (Notes on the Katha-Upanishad, 2с partie).

Санскритское слово rita по своему корню родственно латинскому ordo, и вряд ли надо добавлять, что оно еще тесней связано со словом «rite» (ритуал): этимологически ритуал есть то, что исполняется согласно «порядку» и что, следовательно, имитирует или воспроизводит на своем уровне тот же процесс проявления; именно поэтому в строго традиционной цивилизации всякое действие, каким бы оно ни было, обладает по существу ритуальным характером.

См. А. К. Кумарасвами (А. К. Coomaraswamy), ibid.

См. "Человек и его становление согласно Веданте", гл. XVII.

См. "Символизм креста", гл. IV.

Omnia in mensura, numera et pondere disposuisti" ("Ты все расположил мерою, числом и весом"), Премудрость Соломона, 11, 21.

На арабском слово hindesah, первое значение которого это «мера», служит для обозначения одновременно и геометрии и архитектуры, которая по отношению к геометрии является результатом ее приложения.

А. Кумарасвами напомнил нам о любопытном символическом рисунке Вильяма Блейка, представляющего "Древнего Днями" в солнечном шаре, откуда он протягивает компас, который он держит в руке, что является как бы иллюстрацией к словам Ригведы (VIII, 25, 18): "Своим лучом он измерил (или определил) границы Неба и Земли" (среди символов некоторых степеней масонства также находится компас, обрамленный лучами солнца). Здесь явным образом речь идет об изображении того аспекта Принципа, который западные посвященные называют "Великим Архитектором Вселенной", который в некоторых случаях становится также и "Великим Геометром Вселенной" и который тождественен Вишвакарме индуистской традиции, "Духу вселенского Строительства"; земные его представители, то есть те, кто «воплощает» каким-либо образом этот Дух в отношении к различным традиционным формам, являются те, кого мы выше и на том же основании назвали "Великими Архитекторами Востока и Запада".

Оглавление