7 Симптомы кризиса

Взглянем хотя бы немного на методологию иррационализма. Еще Гегель показал: если в формальном мышлении выявляются необходимые противоречия рассудка (неважно, будь то в ходе логического рассуждения или при столкновении с действительностью), то видимость иррациональности есть непосредственная форма явления проблемы. Задача диалектики как раз и состоит в том, чтобы показать здесь более высокое единство противоположностей; а если ей это удается, то тогда обнаруживается, что именно в противоречиях рассудка, в доведении их до предела, в видимости иррациональности заложены намеки на высшую разумность, что в них заложен стимул к достижению более высокой ступени, более высокой формы разума. Но из философии империализма, как мы увидели, с самого начала изгнан диалектический метод. Это мышление останавливается на иррациональности, раскрывающейся в противоречиях рассудка, оно искажает затронутый вопрос, превращая его в ответ, и конструирует в своей мифологии два мира из противоречий, содержащихся в переходной форме проблемы: бессильный и бесчеловечный разум и непознаваемая, постижимая лишь интуитивно, высшая иррациональная "действительность" "жизни".

Со схожей проблемой мы сталкиваемся в наукоучении, порожденном капиталистическим разделением труда, в связи с отношением к отдельным специальным наукам. Здесь они предстают перед нами строго и четко отделенными друг от друга. Для каждой из них рассудок на основании своих недиалектических категорий создает особый формальный метод. Поэтому взаимосвязи, которые в той или иной конкретной науке могут быть рассмотрены в соответствии с рассудком, как только выступают в другой науке, начинают представляться имеющими иррациональное содержание, указывающими на иррационализм, последней, непреложной данностью. Дабы привести характерный пример, я укажу на философию права знаменитого неокантианца Кельзена. В своей борьбе с проблемой законодательства, то есть возникновения содержания права, — проблемой, которую современная социология худо-бедно, но рассматривала как свою собственную специальную проблему, — он заключает, что возникновение содержания права есть "большая тайна" для науки о праве. С другой стороны, формальная действенность права становится точно такой же тайной для буржуазной политэкономии и т. д.

Как только в обществе возникает потребность единого мировосприятия, миропорядка, появляется "наука о духе" и "история духа" как преодоление подобных научно-теоретических трудностей. В противоположность предшествующей эпохе и ее эпигонам ищется некая взаимосвязь, тотальность, но, как ясно следует из сказанного выше, на ложной основе. Ибо всеобщий базис отдельных наук может быть найден лишь там, где его не ищут: в единообразном, экономически определенном, общественно-историческом развитии. Ясно, что по этому пути буржуазная мысль пойти не может, ведь он потребовал бы переработки каждой отдельной науки на основе диалектико-материалистического метода. Новая эпоха не могла и не хотела касаться тех основополагающих противоречий, с которыми вследствие недиалектичности их метода сталкивались конкретные науки, возникшие на базе капиталистического разделения труда: ведь она, как мы увидели, целиком и полностью переняла субъективно-идеалистическую теорию познания, которая и создает философскую основу ее методов.

Поэтому синтез, осуществляемый науками о духе, может предложить нечто новое, только если он превозносит иррациональные отношения как миф. Со времен "гениальных воззрений" Дильтея интуиция повсюду становится главенствующим методом синтеза в науках о духе. Результат состоит в том, что в ходе интуитивного постижения возникают новые фетишистские символы, которые раздуваются новой обновленной фетишизацией, новой мифологизацией до (правда, чисто "индивидуальных", иррациональных) образов действительности. Хотя история духа тоже может добиться отдельных конкретных исторических результатов, но лишь тогда, когда она отходит от собственного метода, когда она обращается к реальному постижению общества. (Отдельные исследования подобного рода мы находим уже у Дильтея.)

Результатом является яркое, местами одухотворенное мнимое решение всех философских проблем. "Гениальный" произвол интуиции становится общепринятым методом философии. Ницше еще говорил об этом произволе совершенно открыто, позже его все больше пытаются замаскировать, набросить на него покров объективности; в наиболее рафинированной форме это происходит там, где совершенно умозрительная феноменология становится исследованием действительности, наукой о действительности, онтологией (экзистенциализм). То, что здесь речь идет о мнимом решении, видно из того, что, несмотря на новые методы, несмотря на сияющие в блеске фантазии или темные, "глубокие", логические и вместе с тем антилогические философско-исторические мифы, все вопросы философии остаются неразрешенными; даже и из того, что философия далеко отстает по сравнению с теми результатами, которые были достигнуты еще в классический период.

Подобным вопросом является, прежде всего, отношение мышления и действительности и в теснейшей связи с ним — проблема внутреннего построения самой логики. Иррационализм означает возврат к старому; он фиксирует противоположность действительности и категорий рассудка, то есть еще не диалектического, основанного на формальной логике мышления, как последнюю, неодолимую противоположность. Как мы увидели, иррационализм означает отчасти философское "оправдание" произвольно созданных мифов, отчасти то, что теоретическая философия вновь застревает в формальной логике. Само притязание интуиции на особое аристократическое величие, на понимание "высшего", недоступного обычному человеку, заключает теоретическую философию в темницу формальной логики, которую философы классического периода уже разрушили.

Отсюда проистекает проблема свободы и необходимости. В то время как классическая философия значительно прояснила свою подлинную позицию, поскольку конкретизировала ее (Гегель), теперь вновь абстрактное, абсолютное и в этой своей абсолютности ставшее бессмысленным понятие свободы противостоит застывшему и механическому фатализму. Это наиболее отчетливо видно у Ницше, Шпенглера, с недавних пор у Сартра. Карикатурой на эту абстрактную, застывшую и в своей застывшей абстрактности потерявшую смысл двойственность является так называемое "мировоззрение" фашизма.

Фашизм на самом деле есть карикатура на кризис современной философии. Но в то же время эта карикатура долго была затяжной, кровавой действительностью. И важным симптомом кризиса буржуазной философии является тот факт, что от него берет свое начало так называемое "мировоззрение" фашизма, что она не принесла ничего, кроме демагогического огрубления и упрощения идей империалистической буржуазной философии, развивать которые начал Ницше. Но именно поэтому только диалектический материализм оказал серьезное сопротивление фашизму в мировоззренческой борьбе. Хотя антифашистский гуманизм буржуазных идеологов и объявил протест против отдельных проявлений фашизма и даже против факта его варварского существования, он никогда не был в состоянии противопоставить мнимому фашистскому мировоззрению, этому раздутому до масштабов мировоззрения иррационалистическому мифу новое, по-настоящему прогрессивное мировоззрение. Французский экзистенциализм отличается в социальном плане от протофашистского Хайдеггера тем, что первый свое абстрактное "нет" говорит не кризисной действительности в целом, а именно фашизму. Однако такое "нет" все же совершенно абстрактно.

И это не случайно. Ведь подавляющее большинство антифашистских мыслителей исходит в своем мировоззрении и методе из той же позиции, из которой исходил и противник. Но если они все-таки поставили перед собой цель доказать, что Шопенгауэр и Ницше были гуманистами, что их идеи интерпретируются гуманистически, то эта новая интерпретация обязательно будет беспомощной по сравнению с фашизмом, который, пусть и вульгарно, но развил основные тенденции в идеях Шопенгауэра и Ницше.

Кризис буржуазной философии продолжается. Четким симптомом кризиса является тот факт, что освобождение от фашистского интеллектуального террора не привело к каким-либо переменам в буржуазной философии. Буржуазная философия (в отличие от передовой литературы) продолжила свой путь с того места, где она остановилась до появления фашизма. С этой точки зрения возникновение экзистенциализма также свидетельствует о кризисе. Проблемы нового мира и сегодня отражены только в диалектическом материализме, лишь здесь они имеют четкие, мировоззренческие контуры. Это также не случайно. Сегодня никто не знает, как долго еще сможет продержаться капитализм до тех пор, пока социализм не сменит его во всем мире. Однако ничто не указывает на способность сегодняшней буржуазии выстроить самостоятельное, всеобъемлющее, прогрессивное мировоззрение.