Питирим Александрович Сорокин Отправляясь в дорогу (РЕЧЬ НА ТОРЖЕСТВЕННОМ...

Питирим Александрович Сорокин

Отправляясь в дорогу

(РЕЧЬ НА ТОРЖЕСТВЕННОМ СОБРАНИИ В ДЕНЬ 103-й ГОДОВЩИНЫ

ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА, 21 ФЕВРАЛЯ 1922 г.)

Сегодняшняя годовщина Петроградского Университета знаменательна не только тем, что она 103-я годовщина, но и тем, что она совпадает с моментом величайшего катаклизма в истории человечества и нашей родины. В результате войны и революции наше отечество лежит в развалинах. Великая Русская Равнина стала великим кладбищем, где смерть пожинает обильную жатву, где люди едят друг друга.

Задача возрождения России падает на Ваши плечи, задача - бесконечно трудная и тяжелая. Сумеете ли Вы выполнить ее? Сможете ли выдержать этот экзамен истории? Огромная трудность ее усугубляется еще тем, что Вы оказались на великом распутье, без путей, дорог и спасительного плана. "Отцы" Ваши не могут помочь Вам: они сами оказались банкротами; их опыт, в форме традиционного мировоззрения интеллигенции, оказался недостаточным, иначе трагедии бы не было. От берега этого мировоззрения волей-неволей Вам приходится оттолкнуться: он не спас нас, не спасет и Вас. Он надолго исчез в зареве войн, в грохоте революции и в темной бездне могил, все растущих и умножающихся на русской равнине. Если не мы сами, так эти могилы вопиют о неполноте опыта "отцов" и ошибочности их патентованных спасительных рецептов.

Но раз старые пути негодны, где же новые? Есть ли они у Вас? Если есть - продуманы и осознаны ли? Боюсь, что нет. Мы все сейчас похожи на людей, ошарашенных ударом дубины, заблудившихся и ищущих, страстно и горячо, до боли, до исступления - нужного до смерти выхода. Ищем, тычемся туда и сюда, подобно слепым щенятам, но темно кругом. А история не ждет, она ставит ультиматум; бьет грозное: memento mori (1*), бьет двенадцатый час нашей судьбы и решается наше: быть или не быть?

В таких условиях Вы поймете меня и не найдете нетактичным, если я позволю наметить некоторые "вехи" того пути, по которому, с моей точки зрения - возможно ошибочной, возможно близорукой - мы должны двинуться в дальнейшее историческое странствие. Это даже не "вехи", а скорее указания на то, чем мы должны запастись, пускаясь в этот темный путь, чтобы выбраться вновь на светлую дорогу жизни и живой истории из мрачных бездн долины Смерти.

Первое, что Вы должны взять с собой в дорогу, - это знание, это чистую науку, обязательную для всех, кроме дураков, не лакействующую ни перед кем и не склоняющую покорно главу перед чем бы то ни было; науку, точную, как проверенный компас, безошибочно указывающую, где Истина и где Заблуждение. Берите ее в максимально большом количестве. Без нее Вам не выбраться на широкий путь истории. Но не берите суррогатов науки, тех ловко подделанных под нее псевдознаний, заблуждений, то "буржуазных", то "пролетарских", которые в изобилии преподносят Вам тьмы фальсификаторов. Опыт и логика - вот те реактивы, которые помогут Вам отличить одно от другого. Иных судей здесь нет. Вашим девизом в этом отношении должен служить завет Карлейля: "Истина! хотя бы небеса раздавили меня за нее! Ни малейшей фальши! хотя бы за отступничество сулили все блаженства рая!"

Второе, что Вы должны взять с собой, это любовь и волю к производительному труду - тяжелому, упорному, умственному и физическому. Времена "сладкого ничегонеделания" - doice farniente - кончились. Мир не зал для праздношатающихся, а великая мастерская, и человек - не мешок для переваривания пищи и пустого прожигания жизни, а прежде всего - творец и созидатель. История не терпела и в прошлом праздных тунеядцев: рано или поздно она сбрасывала их в кучу ненужных отбросов. Тем более не терпит их она теперь и особенно среди нас: "не трудящийся, да не ест" - таков ее жестокий и безусловный ультиматум. Дорога предстоит бесконечно тяжелая. Только знания и труд, вместе взятые, могут преодолеть ее. Каждое из сокровищ, порознь взятое - знания без труда или труд неумелый и слепой, - не спасут Вас.

Но мало и этого. Нужно запастить Вам еще и другими ценностями. В ряду их на первом месте стоит то, что я называю религиозным отношением к жизни. Мир не только мастерская, но и величайший храм, где всякое существо и прежде всего всякий человек - луч божественного, неприкосновенная святыня. Homo homini deus (а не lupus) est (2*) - вот что должно служить нашим девизом. Нарушение его, а тем более замена его противоположным заветом, заветом зверской борьбы, волчьей грызни друг с другом, заветом злобы, ненависти и насилия, не проходило никогда даром ни для победителя, ни для побежденных. Оправдалось это и в наши годы. Что выиграло человечество от войны? Что пожинаем мы от своей ненависти и кровавого пира? Ничего, кроме жатвы смерти, горя и океана страданий. Распиная других, мы распинаем себя. Так случилось теперь, так было и в прошлом. Пора это усвоить. Пора усвоить и другое: одно насилие никогда не ускоряло движение к далеким вершинам идеального. Вместо ускорения оно лишь замедляло его. Примером в нашей истории может служить эпоха Петра, не давшая ничего, кроме пышного фасада, закрепостившая сильнее народ и погрузившая его на полтора столетия в бездну невежества и бесправия. То же случилось и с нами: поспешив, мы очутились не в 22 столетии, а в 18 веке. Мало сего, Тэн прав, говоря: ни одно из хороших социальных жилищ не было выстроено сразу, по полном разрушении старого и по абсолютно новому, выдуманному искусным архитектором, плану. Каждое из них, напр., английское общество, воздвигалось вокруг первичного, массивного ядра и опиралось на него; лишь постепенно и исподволь к нему делались пристройки и вводились изменения. Словом, хорошо и прочно строится лишь то, что строится исподволь и постепенно, а не "по щучьему велению", не путем конвульсивных и смелых разрушений старого дочиста. Подобно французскому народу в прошлом столетии, мы забывали эту истину. И платились и платимся за ее забвение. Это обстоятельство диктует нам внимательнее оглянуться на наше прошлое. Заботливое рассмотрение его показывает нам, что много хорошего было и в Московской Руси, что было смято иноземными ботфортами Петра. Немало его было и в более близком прошлом. Пора оценить это ценное, заботливо поднять его семена и оживить силою мысли и напряженного труда. Выполнение этой задачи означает восстановление, улучшение и сохранение нашего национального лица. Этот термин и эта задача так были запачканы в прошлом, что мешали нам рассмотреть то здоровое, что было и есть в желании иметь среди других народов истории свое национальное лицо, свои оригинальные черты и свое право на место и роль в великой драме истории. Теперь когда история грозит нас обезличить, когда другие народы готовы исключить нас из числа главных действующих лиц и перевести нас на роль простых статистов, мы начинаем понимать великую ценность национального лица.

Если для каждого из нас иметь свое лицо лучше, чем быть безличным, то то же относится и к целому народу. Пора понять, что всякая попытка отказаться от своего лица приводит либо к безличности, либо к искажению этого лица и к превращению его в истоптанный каблуками прохожих бесформенный кусок мяса, с синяками, порезами и ранами. Если мы не хотим этого, пора отказаться от "чурания себя", пора исправить этот грех наших отцов. Нужно это сделать и потому, что международное братство мыслится не как братство безличных общественных организмов, а как братство народов, т. е. групп с определенным лицом, а не с гладким и пустым местом. Мало того. Этот завет диктуется сейчас и мотивом, гласящим: "иди к униженным, иди к обиженным". Есть ли сейчас на земле другой народ, более обнищалый, более голодный, более несчастный, более эксплуатируемый, чем наш родной, великий - даже в своем несчастии - русский народ? А раз так, то наша обязанность всячески помочь сохранить ему его тело, его жизнь, его душу, его "лицо" и остатки его исторического достояния и богатств. Быть может последнее нельзя спасти - уже поздно, - но спасти жизнь, душу и "лицо", это спасти главное: достояние и богатство - дело наживное.

Отправляясь в путь, запаситесь далее совестью, моральными богатствами. Не о высоких словах я говорю: они дешевы и никогда в таком изобилии не вращались на житейской бирже, как теперь, а говорю о моральных поступках, о нравственном поведении и делах. Это гораздо труднее, но это нужно сделать, ибо я не знаю ни одного великого народа, не имеющего здоровой морали в действиях. Иначе ... смердяковщина и шигалевщина потопят Вас. Иначе Вы будете иметь ту вакханалию зверства, хищничества, мошенничества, взяточничества, обмана, лжи, спекуляции, бессовестности, тот "шакализм", в котором мы сейчас захлебываемся и выдыхаемся.

Придется подумать Вам и о том, кого взять с собой в спутники и руководители. Настало время от ряда былых спутников отказаться: они завели нас в пропасть. Я бы взял в качестве таковых таких лиц, как Нил Сорский, Сергий Радонежский - носители идеала старца Зосимы; как Толстой и Достоевский. Такие "спутники", по моему мнению, - не обманут.

Позволю обратить Ваше внимание и еще на один факт: на семью. Вы знаете, что она разлагается. Но должны знать и то, что без здоровой семьи невозможно здоровое общество. Слишком далеко зашел здесь развал и духовный и биологический, чрез половые болезни ускоряющий вымирание и вырождение русского народа. Пора остановить это бедствие. Оздоровление семьи, улучшение ее организации в том направлении, чтобы она, как первый скульптор, лепящий Socius'a из биологической особи, создавала и выпускала из своих рук индивидов с знаниями, с волей, с энергией, полагающихся на самих себя, - эта задача доступна каждому из Вас и составляет Вашу основную обязанность.

И каждый из Вас сам должен стать настоящим socius'ом, индивидуальностью, чуждой и эгоистического шакализма, и невежественно слепой стадности...

Таковы те главные ценности, которыми Вы с моей - быть может, весьма несуразной - точки зрения должны запастить, пускаясь в великий путь и подготовляясь к великому экзамену. Я не знаю, выдержите ли Вы это тягчайшее из тяжких испытаний. Но надеюсь, что "Сим победиши". Хочу верить и всем сердцем желаю Вам полного успеха. Ваш успех будет означать спасение 100-миллионного народа от физической и духовной смерти (3*).

Комментарии

Печатается по тексту: Утренники. Кн. 1, б/м, б/г. (1922), с. 10-13.

В этой же книге "Утренников" сразу после статьи Сорокина опубликовано стихотворение А. Ахматовой, которое по-своему, но все же глубоко созвучно мыслям Сорокина:

Земной отрадой сердца не томи,

Не пристращайся ни к жене, ни к дому,

У своего ребенка хлеб возьми,

Чтобы отдать его чужому.

И будь слугой смиреннейшим того,

Кто был твоим кромешным супостатом,

И назови лесного зверя братом,

И не проси у Бога ничего.

1921.

1* Помни о смерти (лат.).

2* Человек человеку бог (а не волк) (лат.).

В рецензии на "Утренники" Даниил П. отметил: "Выделяется своеобразно мужественная статья П. Сорокина с подчеркиванием карлейлевского афоризма "homo homini deus est" (Книга и революция, 1922, No 6 (18), с. 64). На самом деле афоризм принадлежит Л. Фейербаху.

3* Речь П.А. Сорокина имела большой общественный резонанс. Своеобразный ответ Сорокину написал "большевизанствующий" проф. Н. А. Гредескул. Его статья "Прошлое и будущее (по поводу университетского дня)" была напечатана в "Красной газете" 26 февраля (1922, No 46(1198)), с. 2-3. Ниже приводится полностью ее текст:

"21(8) февраля, в день 103 годовщины Петроградского университета, я пошел на собрание, посвященное этой годовщине и устроенное от имени академической части студенчества. Невольно тянуло к священным именам "Университета" и "студенчества" и вместе с тем хотелось посмот-реть, что представляет собою, что показывает в нашу переходную эпоху этот "барометр" общест-венной жизни. "Показание" оказалось настолько характерным, что хочется о нем рассказать.

Огромный зал филармонии (б. Дворянское собрание) весь переполнен студенческой массой, вероятно, 212-3 тысячи человек. В настроении собравшихся нет общего, определенного тона, нет напряженного ожидания, скорее сдержанность и любопытство. Как будто это даже не "собрание", а просто "публика".

Собрание открывается лидером академического студенчества, который приглашает председательствовать на нем ректора университета, проф. Шимкевича. Профессор Шимкевич принимает приглашение и вместе с тем открывает серию предусмотренных программой речей. Речь ректора посвящена изложению бедствий университета, сопровождаемому ядовитыми и умны-ми замечаниями. В уме проф. Шимкевича много желчи, а в его желчи много ума, но это всем давным-давно известно и особого восторга не вызывает. Приличествующие случаю, - полужидкие аплодисменты.

Затем выступает студентка, делающая исторический обзор студенческого движения.

Обзор гладко составлен и гладко произнесен. В конце ставится вопрос: Сыграло ли уже студенчество до конца свою политическую роль в России, или эта роль еще не кончена. Ответ гласит: пока нет "свободного" университета в "свободной" стране, роль студенчества не доиграна и должна иметь продолжение. Аплодисменты - опять полужидкие, подъема настроения нет.

Выступает проф. Сорокин... Все чувствуют, что это главный номер. Аудитория сосредотачи-вается, внимание усиливается. Полная тишина.

Проф. Сорокин сам заметно волнуется, голос чуточку охрип, нет привычной уверенности жеста и слов.

Но, видно, и речь, и намерения заранее заготовлены, и проф. Сорокин сразу же поднимает себя на высоту "вещателя" и "пророка". Россия - говорит он, - в результате "великой" войны и "великой" революции, лежит перед нами в развалинах, она представляет собою огромное кладбище. Задача восстановить ее, как великую Россию, падает на вас, обращается он к слушателям. Сможете ли и сумеете ли вы сделать это?

Надежд на это мало, - продолжает профессор Сорокин, - ибо мы, ваши предшественники - "отцы", перед историческими задачами оказались несостоятельными, показали себя банкротами. Но приходить в отчаяние нельзя, надо все же действовать. И проф. Сорокин предлагает присутствующим выслушать, как он смотрит на дело: что надо иметь в виду и как надо действовать, чтобы спасти Россию.

Первое, это опираться на науку, - не на "красную" и не на "черную", а "чистую", "чистейшую", "самую чистую". Ее одной держаться, и в нее одну верить (у слушателей, если не у всех, то у сведущих, смутно проносится воспоминание о "Системе социологии" проф. Сорокина, которая, как колчан стрелами, наполнена политическими колючками и намеками).

Второе, это иметь нравственную силу, попросту иметь "совесть" и следовать ее велениям.

Но и этого мало: в интересах энергии действия, надо, - говорит проф. Сорокин, - проникнуться "религиозным" отношением к жизни. Надо в этом отношении избрать себе образцами Нила Сорского, Сергия Радонежского, Толстого, Достоевского.

Слушатели начинают испытывать явное смущение. Такого оборота от проф. Сорокина никто не ожидал. Все хорошо знают, что ни Нилу Сорскому, ни Сергию Радонежскому он свечей не ставит. Наоборот, он ведомый позитивист, заядлый "объективист". Не признает ни "мыслей", ни "чувств", а одни "условные рефлексы".

Дальше проф. Сорокин настаивает на "индивидуализме", на "уважении" к человеческой личности, на ее "неприкосновенности", на том, чтобы никто никогда не тронул и волоса на чужой голове: чтобы не было ни "войн", ни "революций".

Опять и это до последней степени смущает слушателей. Ведь проф. Сорокин до того, как он официально предался "чистой" науке, был партийным человеком, социалистом-революционером правого толка, ратовал за войну до победы. Теперь социалист проповедует индивидуализм, а революционер - отвращает от войны и революции. Аплодисменты, но неуверенные, смущенные.

Проф. Сорокин чувствует, что что-то выходит не так, но отступления уже нет, надо идти вперед. Он подчеркивает свои возражения против насилия, он настаивает на том, что насилие ни к чему, кроме кладбища, не приводит. Нынешнюю эпоху, - говорит он, - сравнивают с эпохой Петра. Да, сходство есть: эпоха Петра тоже превратила Россию в кладбище.

Дело оборачивается совсем плохо. Мой сосед роняет замечание: что же, возвращаться в допетровскую Русь? И какое это "кладбище" после Петра?

Но проф. Сорокину уже нет возврата. Он защищает "национальное лицо", он высказывается против "Интернационала". В качестве последнего аргумента он призывает к "восстановлению" семьи.

Однако чувство реальности его все-таки не совсем покидает. Конец своей речи он формулирует так: "Позвольте мне закончить мою "несуразную" речь теми же словами, которыми заключил свою речь проф. Шимкевич: "сим победиши".

"Несуразную" речь... Да, метко сказано. Речь была именно "несуразная", и это чувствовали все, особенно друзья проф. Сорокина, те, кто выдвигал его на роль "глашатая" и "пророка".

После проф. Сорокина, в целях "беспристрастия", был выпущен студент-коммунист, который не захотел своей речью портить "академического" тона собрания, а затем прослушана была еще яркая речь более юного, чем проф. Сорокин, представителя "академизма", после чего последовало заключительное слово ректора университета и собрание было объявлено закрытым.

Что же показал "барометр"?

Во-первых, очень умеренную температуру "академического" собрания. Не было и в помине энтузиазма, пафоса якобы переживаемого страдания, силы провозглашаемого на словах протеста. Не было ничего этого ни в студенческой массе, ни в речах руководителей. Повторяю, студенческая масса скорее переживала любопытство к тому, как сыграют свою роль руководители. Этому настроению лучше всего отвечал проф. Шимкевич со своими очередными ядовитостями. Тут была хорошая умственная гимнастика, удачные упражнения в остроумии. Во всяком случае, проф. Шимкевич ничего не портил.

Но, во-вторых, "барометр" показал жестокую "реакционность", правда, не самого собрания, но, несомненно, его руководителей. Реакционность оказалась "показанной" даже больше, чем этого хотели руководители. Вина или заслуга в этом всецело принадлежит проф. Сорокину. Проф. Сорокин еще не достиг доктората академической "мудрости"; его язык еще не на привязи; его "рефлексы" еще недостаточно "условны". Он попросту "бухает" так, что его друзья морщатся. В сущности, с точки зрения руководителей собрания, проф. Сорокин их скомпрометировал, "провалил" им то дело, которое они считали отлично налаженным. Но это уже их внутренние счеты, а факт тот, что "реакционная" подкладка академизма выведена наружу в такой мере, в какой ее могло бы показать только соответствующее будущее.

Словом, полная "реакционность" так называемого академизма и очень "прохладное" отношение к нему со стороны студенчества. Профессура еще "вся в прошлом", а студенчество, даже современное, уже на "полпути" к будущему. Оно, как масса, еще не делает решительных шагов, пожалуй, оно даже еще не двигается, остается на месте, но оно, на этом интервале между прошлым и будущим, "размышляет", размышляет без всякого рабства по отношению к прошлому.

Хочется сделать и выводы, осмыслить показания "барометра".

"Идеологически" спор между прошлым и будущим в России, а может быть, и во всем мире, уже решен. Идеологически прошлое может только произносить "жалкие" слова. Если бы оно хотело, в лице своих лучших представителей, держаться того, что есть у него лучшего, то оно должно было бы только посылать упреки своим приверженцам, как это сделал недавно свящ. Введенский в своем обращении к тем, кто называет себя христианами. Мир, в его прошлой постройке, только говорил, но не осуществлял ни заветов о "нуждающихся и обремененных", ни заповеди о том, что "кто не работает, тот не должен есть". Все это должно сделать будущее. И нынешняя, советская, рабоче-крестьянская Россия есть попытка к этому.

Что можно возразить против нее?

Идеологически - ничего. Идеологически можно только защищать ее, с точки зрения подлинного христианства, с точки зрения социализма, с точки зрения разума и науки.

Возражать против нее можно только так, как возражал некогда Рябушинский: от "костлявой руки голода". Без нас-де, дураки, не проживете. К нам же и вернетесь.

И на этом построены теперь все надежды произносящих "жалкие" слова. Что в этом есть все, что угодно, кроме "благородства", это прямо сказал и всем своим образом действий доказывает Нансен. Вот настоящий "академист", вот настоящий "ученый". Вместе со всеми "благородными" людьми Европы и Америки он помогает советской России преодолеть "костлявую руку голода".

А ведь только это и надо теперь советской России. Надо преодолеть "экономику". Когда она это сделает, когда будет хлеб, топливо, когда не над чем будет ядовитничать проф. Шимкевичу, тогда придется убрать прочь и выступления проф. Сорокина, хотя бы у него к тому времени и выросли зубы мудрости.

"Идеология" уже сломана, или, лучше сказать, разоблачена в своих противоречиях. И молодые умы, масса студенчества это чувствует. На очереди теперь "экономика". Надо перестроить на новых началах хозяйственную жизнь. Приверженцы "идеалов" должны этому помогать, а не противодействовать. Все, что есть честного, благородного, интеллигентного, должно помогать советской России, как это делает Нансен; помогать - сперва преодолеть голод, а потом и построить общественное хозяйство.

Задача не легка, но вовсе не неосуществима. Тут и проф. Сорокин, невзначай, обмолвился хорошим словом. Он сравнил нашу эпоху с эпохой Петра. Сравнение правильное. Проф. Сорокин пугает только кладбищем. Но ведь это от его усердия не по разуму. После Петра и всех его методов было не кладбище, а наступила "европеизация" России. То же самое будет и после нашей эпохи: не кладбище, а еще более великое дело: "социализация", и не одной России, а всего мира. Кто не будет трудиться, тот не будет есть. Не станет больше "обремененных" на земле.

Вы возражаете, - вы думаете, что раньше нас задушит "костлявая рука голода"? Так покажите же "благородство", разжимайте эту руку из всех ваших сил. Авось, нам это удастся. Авось, эта рука так и не задушит советской России. Нансен это делает и он не теряет надежды на успех. А если это не удастся, он знает и виновных: это те, кто не хотели помогать; кто, имея хлеб, протягивали камень; кто хочет вернуть Россию к прошлому, если не мечом, так голодом.

Молодежь чутка. Руководители зовут ее назад. Но она уже сомневается в прошлом. Она испытующе смотрит на настоящее. Она прислушивается к будущему".