ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мы могли бы к предшествующему изложению не добавлять заключения, от которого мы, кажется, освобождены достаточно ясным изложением; ничего другого мы сделать не можем, кроме как повторить, в более или менее краткой форме, некоторые размышления, уже развитые нами, мы достаточно останавливались на них, чтобы выявить всю их важность. Действительно, мы думаем, что достаточно ясно и насколько возможно эксплицитно показали, каковы главные предубеждения, в настоящее время отдаляющие Запад от Востока; и если они отдаляют его, то потому что противостоят истинной интеллектуальности, которую Восток сохранил в полноте, тогда как Запад дошел до того, что потерял о ней всякое понятие, пусть даже путаное и смутное. Те, кто это поймут, тем самым также поймут и «случайный» характер (во всех разнообразных смыслах этого слова) отклонения Запада по отношению к Востоку; сближение этих двух частей человечества и возвращение Запада к нормальной цивилизации, есть, в сущности, одно и то же, в этом и состоит наибольший интерес сближения, возможность которого для более или менее отдаленного будущего мы рассматривали. Нормальной цивилизацией мы называем такую, которая основывается на принципах в истинном смысле этого слова, где все упорядочено и иерархизировано в соответствии с принципами таким образом, что все там проявляется как приложение и продолжение чисто интеллектуальной или метафизической в своей сущности доктрины; именно это мы хотим сказать, когда говорим о традиционной цивилизации. Когда думают, что традиция может хоть в малейшей степени чинить препятствия мышлению или ограничивать его, удерживая от заблуждений, то с этим мы никак не можем согласиться; можно ли говорить, что исключение ошибки было бы ограничением истины? Отбросить невозможное, являющееся чистым небытием, вовсе не означает внести ограничения в тотальную и универсальную возможность, необходимо бесконечную; ошибка тоже есть только отрицание, «недостаток» в аристотелевском значении этого слова; в ней, в той мере, в какой она ошибка (ибо там могут находится частички непонятой истины), нет ничего позитивного, вот почему ее можно исключить безо всяких доводов со стороны систематического ума. Традиция, напротив, допускает все аспекты истины; она не противостоит никакому законному приложению; она допускает, для тех, кто ее понимает, гораздо более обширные концепции, чем все мечтания философов, считающиеся самыми дерзкими, но одновременно гораздо более обоснованные и значительные; наконец, она открывает перед интеллектом, как сама истина, неограниченные возможности.

Из всего этого непосредственно следуют черты метафизического познания, единственного абсолютно неограниченного, потому что оно принадлежит к универсальному порядку; представляется уместным вернуться здесь к вопросу, который мы уже рассматривали в другом месте, об отношении метафизики и логики[37]. Последняя, относящаяся к условиям, свойственным человеческому рассудку, является случайной вещью; она принадлежит к индивидуальному и рациональному порядку, и то, что называется ее принципами, является принципами только в относительном смысле; мы хотим сказать, что они могут быть только приложением и спецификацией истинных принципов к определенной области, так же как и математические принципы и всякой другой частной науки. Таким образом, метафизика доминирует над логикой, как и надо всем остальным; не признавать этого означает переворачивать иерархические отношения, присущие природе вещей; но каким бы очевидным нам это ни казалось, мы должны констатировать, что есть нечто, что наших современников в этом удивляет. Они полностью игнорируют то, что принадлежит к метафизическому и «сверхиндивидуальному» порядку; они знают лишь вещи, принадлежащие к рациональному порядку, включая «псевдометафизику» современных философов; и в этом рациональном порядке логика, действительно, занимает первый ранг, все остальное ей подчинено. Но истинная метафизика не может быть зависимой ни от логики, ни от любой другой науки; ошибка тех, кто думает противоположное, происходит оттого, что они представляют себе познание только в области разума и не имеют ни малейшего подозрения о том, что такое чистое интеллектуальное познание. Мы это уже говорили; и еще мы должны отметить, что следует различать постижение метафизических истин, которые сами по себе ускользают от всяких индивидуальных ограничений, и их сформулированное выражение, которое, насколько оно вообще возможно, может состоять только в переводе в дискурсивный и рациональный модус; следовательно, если это представление принимает форму рассуждения, логическую и даже диалектическую видимость, то потому, что без этого ничего нельзя было бы сказать, ведь такова конституция человеческого языка; но это только лишь внешняя форма, ни в малейшей степени не задевающая истин, о которых идет речь, потому что они по своей сути выше разума. С другой стороны есть два очень разных способа рассматривать логику: есть западный способ, состоящий в ее рассмотрении философским образом и в усилиях связать ее с какой-нибудь систематической концепцией; и есть восточный способ, когда логика конституируется как «традиционная наука» и связывается с метафизическими принципами, что придает ей, как и другим наукам, несравнимо большее значение. Разумеется, может оказаться, что результаты во многих случаях будут представляться практически теми же самыми, но различие двух точек зрения от этого вовсе не уменьшится; этого нельзя оспаривать, как нельзя заключить из сходства действий различных индивидов, что они совершались с одними и теми же намерениями. Вот к чему мы хотим придти: логика сама по себе не является чем–то таким, что специально представляет «философский» характер, потому что она существует и там, где нет очень особого способа мышления, коему только и подходит это наименование; если метафизические истины могут облекаться в логическую форму (до определенной степени и всегда с той оговоркой, что они содержат невыразимое), то пригодна для этого только традиционная логика, а не философская; да и как может быть иначе, если философия стала такой, что может продолжать существовать лишь при условии отрицания истинной метафизики? Из этого объяснения видно, как мы понимаем логику, если мы используем некоторую диалектику, без чего невозможно было бы вообще ни о чем говорить, то не следует упрекать нас в противоречии, так как вовсе не в этом, по нашему мнению, заключается дело философии. Наконец, даже когда речь специально идет об опровержении концепций философов, можно быть уверенным в том, что мы умеем всегда сохранять необходимую дистанцию посредством различия точек зрения: мы не располагаемся на одной территории с теми, кто критикует или сражается с одной философией от имени другой философии; мы говорим это потому, что традиционные доктрины нам позволяют понять абсурдность и тщетность некоторых теорий, и если мы неизбежно туда привносим какую-то незавершенность (что следует вменять нам самим), то характер этих доктрин таков, что он нам запрещает всякий компромисс. Общего с философами мы имеем только диалектику; но для нас она только инструмент, служащий принципам, игнорируемым ими; само это сходство является, таким образом, совершенно внешним и поверхностным, как и то сходство, которое можно иногда констатировать между результатами современной науки, с одной стороны, и результатами «традиционных наук», с другой. Говоря по правде, мы даже не обращаемся при этом к методам философов, так как то, что есть в этих методах значимого, не принадлежит им, но представляет собою просто нечто, являющееся общим достоянием всех людей, даже тех, кто больше всего удален от философской точки зрения; философская логика есть только сокращение традиционной логики, обладающей приоритетом над первой. И если мы настаиваем на этом различении, представляющимся нам существенным, то не для своего личного удовольствия, а потому что важно утверждать трансцендентный характер чистой метафизики, а все то, что из нее исходит, даже вторичным образом и в случайном порядке, становится причастным этому характеру, который есть, фактически, нечто совершенно иное, нежели чисто «профанное» познание западного мира. Этот род познания и его отличие от других характеризуется не только своим предметом, но прежде всего, тем способом, которым этот предмет рассматривается; вот почему вопросы, которые по своей природе могут иметь определенное метафизическое значение, полностью его теряют, когда они оказываются внедренными в философскую систему. Но различение метафизики и философии, которое при всем том является фундаментальным и которое никогда не следует забывать, если хотят понять что-либо в учениях Востока (поскольку без этого нельзя обойтись из-за опасности ложных уподоблений), является настолько для западных людей необыкновенным, что многим не удается его схватить: так мы были удивлены встречать то тут, то там утверждение, что мы говорили о «индуистской философии», когда мы старались показать, что то, что существует в Индии, есть нечто совершенно иное, нежели философия! Может быть, то же самое будет и относительно того, что мы только что сказали о логике, и несмотря на все наши предосторожности, мы не слишком удивимся, если в определенной среде нас будут упрекать в том, что мы «философствуем» против философии, тогда как, в действительности, мы заняты совсем другим. Если мы, например, представим математическую теорию и если кто-нибудь захочет назвать ее «физикой», то у нас, конечно, не будет никаких средств помешать этому, но все те, кто знает значение слов, будут знать, о чем они должны в этом случае думать; хотя здесь речь идет о менее употребляемых понятиях, но недоразумения, которые мы хотим предупредить, сравнимы с этим. Если кто-то пытается сформулировать какую-то критику, основанную на подобной путанице, то мы предупреждаем, что это приведет к ошибке, и если нам удастся таким образом освободить их от некоторых ошибок, то мы будем очень счастливы; но мы ничего большего сделать не можем, так как не в нашей власти, как, впрочем, и ни в чьей-либо еще, дать понимание тем, кто сам для этого не имеет средств. Таким образом, если, несмотря ни на что, все равно возникает плохо обоснованная критика, то у нас есть право ее не учитывать; напротив, если мы замечаем, что определенные различения мы еще не отметили с достаточной четкостью, то мы к ним возвращаемся до тех пор, пока двусмысленность станет невозможной или, по крайней мере, она может тогда быть приписана уже только неисцелимому ослеплению или очевидной недобросовестности.

То же касается средств, с помощью которых Запад мог бы сблизиться с Востоком, возвратившись к истинной интеллектуальности: мы верим, что представленные нами в этом исследовании размышления помогут рассеять многие неясности в этом отношении, это же относится и к способу рассмотрения последующих состояний западного мира, какими они будут, если однажды будут реализованы возможности, которые мы имеем в виду. Однако мы не можем предвидеть все недоразумения; если таковые возникнут и будут иметь реальное значение, то мы всегда также будем стараться их рассеять и тем более охотно, что это нам даст замечательный повод уточнить нашу мысль в определенных моментах. Во всяком случае, мы никогда не позволим себе свернуть с пути, проложенного для нас всем тем, что мы постигли благодаря традиционным учениям Востока; мы обращаемся ко всем, кто, в свою очередь, хочет и может постичь это, кем бы они ни были и откуда бы они ни пришли, но не к тем, кого могут остановить даже самые незначительные и самые иллюзорные препятствия, у кого есть фобии относительно некоторых вещей и слов, или кто считает себя потерянным, если ему приходится нарушить определенные конвенциональные и произвольные ограничения. Действительно, мы не видим, какая польза для интеллектуальной элиты может быть от этих боязливых и беспокойных умов; тот, кто не способен глядеть истине в лицо, тот, кто не чувствует в себе сил проникнуть в «великое одиночество», согласно принятому выражению дальневосточной традиции (для него в Индии тоже есть эквивалент), тот не может продвигаться в метафизической работе, о которой мы говорили и от которой все остальное строжайшим образом зависит. Кажется, что у некоторых есть как бы предвзятое непонимание; но не думаем, что те, кто обладает подлинными развитыми интеллектуальными способностями, были бы подвержены этим пустым страхам, так как они достаточно уравновешены для того, чтобы иметь уверенность, почти инстинктивную, что они никогда не поддадутся риску уступить какому-нибудь умственному замешательству; надо сказать, что эта уверенность не является полностью обоснованной до тех пор, пока они не достигнут определенной ступени действительного развития, но сам факт обладания ею, даже если не отдают себе ясно в этом отчет, уже дает им значительное преимущество. При этом, мы не хотим говорить о тех, кто к самим себе испытывает более или менее чрезмерное доверие, те, о которых идет речь, даже если они этого еще не знают, возлагают свое доверие на что-то более высокое, чем их индивидуальность, потому что они представляют собою, в некотором роде, эти высшие состояния, общее и окончательное завоевание которых может быть достигнуто через чистое метафизическое познание. Что касается тех, кто не осмеливается заходить ни слишком высоко, ни слишком низко, то они не могут видеть по ту сторону определенных ограничений, вне которых они даже не могут различать высшее и низшее, истинное и ошибочное, возможное и невозможное; вообразив себе, что истина должна соответствовать их мерке и оставаться на среднем уровне; они чувствуют себя удобно в рамках философского духа, и даже тогда, когда они усвоили некоторые частные истины, они никогда не смогут воспользоваться этим, чтобы бесконечно расширить свое понимание; ограниченность их «интеллектуального горизонта», обязана ли она их собственной природе или полученному образованию, является с этого времени непоправимой, так что их предвзятость, если она присутствует, поистине, непроизвольна, если не совсем неосознаваема. Среди них есть, конечно, и жертвы среды, в которой они живут, и это особенно вызывает сожаление; их способности, которые в нормальной цивилизации могли бы развиться, напротив, были подавлены и атрофировались вплоть до полного уничтожения; а современное образование, будучи тем, что оно есть, наводит на мысль, что невежды имеют больше шансов сохранить невредимыми свои интеллектуальные способности. По сравнению с умственными деформациями, являющимися обычным следствием ложной науки, простой невежда нам, поистине, кажется меньшим злом; и хотя мы ставим познание выше всего, это вовсе не является ни парадоксом, ни непоследовательностью с нашей стороны, так как только истинное знание достойно этого имени в наших глазах и полностью отличается от того, что культивируется современными западными людьми. И пусть нас не упрекают в слишком непреклонной позиции; эта позиция внушена нам чистотой доктрины, тем, что мы назвали «ортодоксией» в интеллектуальном смысле слова; будучи освобожденной от всякого предубеждения, она никогда не будет способствовать несправедливости по отношению к чему бы то ни было. Мы принимаем всю истину целиком, под каким бы видом она ни предстала; но не будучи ни скептиком, ни эклектиком, не можем принимать ничего другого, кроме истины.

Мы хорошо знаем, что наша точка зрения не из тех, что обычно принимаются на Западе и что, следовательно, она не так легко понятна с первого взгляда; само собою разумеется, что мы ни от кого не требуем принимать ее без обсуждения. Мы хотим только подтолкнуть к размышлению тех, кто еще на это способен; каждый из них поймет то, что сможет, и сколько бы это ни было, это уже будет кое-что; к тому же мы полагаем, что всегда найдется кто-нибудь, кто пойдет дальше. То, что сделали мы сами, смогут сделать и другие; несомненно, при современном состоянии западной ментальности, это будут исключения; но достаточно и того, чтобы такие исключения были, даже пусть немногочисленные, чтобы наши предвидения были оправданы и чтобы указанные возможности, можно было реализовать рано или поздно. Впрочем, все, что мы будем делать и говорить, будет способствовать более благоприятным условиям, которые нам самим не удалось обрести; в этом, как и во всем другом, самое трудное это начать работу, а усилия по ее выполнению должны быть тем большими, чем более неблагоприятными являются условия. Что вера в «цивилизацию» более или менее поколеблена у людей, которые еще недавно не осмеливались даже обсуж­дать ее, что «сциентизм» в определенной среде в настоящее время на спаде, эти обстоятельства могут нам несколько помочь, потому что из этого следует некоторая неуверенность, позволяющая умам вовлекаться без всякого сопротивления в самые различные направления; это все, что мы можем об этом сказать; а новые, отмеченные нами тенденции, так же обескураживают, как и те, которые они пытаются вытеснить. Рационализм или интуитивизм, позитивизм или прагматизм, материализм или спиритуализм, «сциентизм» или «морализм», с нашей точки зрения, это совершенно равноценные вещи; переходя от одного к другому, ничего не выигрывают, и пока от этого полностью не освободятся, не смогут сделать даже первого шага в области подлинной интеллектуальности. Мы это хотим специально заявить, как мы хотим также еще раз сказать, что всякое изучение восточных учений, предпринятое «извне», совершенно бесполезно для имеющейся в виду цели; то, о чем идет речь, обладает другим значением и принадлежит к крайне глубокому порядку.

Наконец, мы хотим заметить нашим возможным противникам, что если мы оцениваем с полной независимостью и совершенно свободно науки и философию Запада, то потому, что мы осознаем, что ничем им не обязаны; тем, чем мы являемся в интеллектуальном плане, мы обязаны одному Востоку, таким образом, мы ничего не оставляем позади, чтобы могло нам хоть в малейшей степени помешать. Если мы и изучали философию, то делали это тогда, когда наши идеи были уже полностью и окончательно фиксированы на самом существенном, возможно, что это единственное средство не получить от этого изучения никакого пагубного влияния; и то, что мы тогда увидели, лишь весьма точно подтвердило все, что мы думали относительно философии до этого. Мы знаем, что никакой интеллектуальной выгоды от нее ожидать нельзя; и действительно, единственное, извлеченное из этого преимущество то, что мы стали лучше отдавать себе отчет в необходимых предосторожностях ради избежания путаницы и несообразности, возникающей при использовании определенных терминов, что может породить двусмысленности. Это вещи, которых восточные люди иногда недостаточно остерегаются; в этом плане, есть много трудностей выражения, о которых мы даже не подозревали до того, как ближе познакомились со специальным языком современной философии, со всей ее бессвязностью и бесполезными ухищрениями. Но это единственное преимущество только для изложения в том смысле, что заставив себя проникнуть в сложности, ничего существенного в себе не содержащие, нам удалось предвидеть многочисленные ошибки интерпретации, слишком легко совершаемые теми, кто привык только к западному мышлению; для нас лично это не является преимуществом, поскольку это не принесло нам никакого реального знания. Если мы это говорим, то вовсе не для того, чтобы поставить себя в пример, но чтобы привести свидетельство того, что даже тот, кто не совсем разделяет наш способ видения, не смог бы, по меньшей мере, не доверять нашей искренности; и когда мы особенно настаиваем на нашей абсолютной независимости по отношению ко всему западному, это может способствовать лучшему пониманию наших истинных намерений. Мы думаем, что имеем право обнаруживать заблуждение везде, где оно встречается, когда мы считаем своевременным сделать это; но есть распри, в которые мы не хотим вмешиваться никакой ценой, полагая, что не занимали предвзятую позицию по отношению к той или иной западной концепции; то, что может встретиться интересного в какой-нибудь из них, мы всегда охотно признавали со всей беспристрастностью, но нам никогда ничего большего не встречалось, кроме очень маленькой части уже известного из другого источника, а там, где одни и те же вещи рассматриваются различными способами, сравнение никогда не было выгодным для западной точки зрения. Только после длительного размышления мы решили представить идеи, составляющие предмет настоящей работы, и мы отметили, почему нам показалось необходимым это сделать до развертывания концепций, обладающих более доктринальным характером; к последним может появиться интерес у людей, которые в противном случае не уделили бы этому достаточного внимания, они никак не были бы к этому подготовлены и еще меньше были бы способны их понять.

В сближении с Востоком Запад выиграл бы во всем; и если Восток тоже имеет от этого какую-то пользу, то она не того же плана и не сравнима по важности, ее было бы недостаточно ни для малейшей уступки в существенных вещах; к тому же, ничто не может главенствовать над правами истины. Показать Западу его дефекты, его ошибки, его недостаточность, вовсе не означает враждебности к нему, как раз наоборот, потому что только таким образом можно исцелить зло, от которого он страдает и от которого он может умереть, если во время не опомнится. Конечно, задача трудная и не застрахована от неприятностей; но это не важно, если убеждены, что она необходима; если кто-то поймет, что она поистине такова, то это все, чего мы желаем. К тому же, когда это поймут, то на этом не остановятся, так же точно, когда усвоены определенные истины, то их уже нельзя потерять из виду или отказаться принять все последствия; есть обязательства, присущие всякому истинному познанию, по сравнению с которыми все внешние обязанности кажутся пустыми и ничтожными; эти обязательства, как раз потому что они чисто внутренние, являются единственными, от которых никогда нельзя освободиться. Когда у себя имеют могущество истины и ничего другого, чтобы преодолеть самые грозные препятствия, то не надо уступать унынию, так как это могущество таково, что ничто не может в конечном счете его одолеть; сомневаться в этом могут только те, кто не знает, что всякое частное и временное нарушение равновесия должно с необходимостью содействовать тотальному равновесию Вселенной.

Примечания:

3

«L' Evolution creatrice», p.l 51.

37

«Общее введение в изучение индуистских доктрин», С. 128-131.