В феврале 1975 года состоялось расширенное заседание Ученого совета факультета психо...

В феврале 1975 года состоялось расширенное заседание Ученого совета факультета психологии МГУ имени М.В. Ломоносова, посвященное событию, которое войдет в историю науки, теперь это можно сказать уверенно. Речь шла о подведении некоторых общих итогов уникальнейшего эксперимента. В настоящем обзоре дается краткое изложение выступлений на этом заседании, а также текстов тех участников заседания, которые не имели возможности выступить на нем.

Открывая заседание, председатель Ученого совета академик АПН СССР А.Н. Леонтьев сформулировал суть дела в следующих словах:

«Особенность рассматриваемого нами эксперимента заключается в том, что он создает условия, в которых делаются зримыми — мне хочется сказать, даже осязаемыми и притом растянутыми во времени как бы с помощью замедленной киносъемки — узловые события процесса формирования личности, становления (подумать только!) человеческого сознания, условия, которые открывают как бы окно в самые сокровенные глубины его природы. Вместе с тем эти редчайшие условия позволяют правильно понять и оценить то отношение, в котором находятся естественноприродные предпосылки и действительные условия бытия человека, то есть реальный образ (способ) его жизнедеятельности. Последнее обстоятельство придает эксперименту уже не только общепсихологическое, но и мировоззренческое, философское значение. В нем открывается богатейший материал для доказательной разработки марксистско-ленинской теории познания, ибо здесь ясно, как ни в одном другом случае, выступает связь чувственного восприятия и мышления с той основой, которая сделала и делает человека человеком, — с трудом в самом серьезном научном значении этого слова, с процессом преобразования природы общественным человеком, процессом, который только и создает, только и формирует (а вовсе не «пробуждает») ту высшую и специфическую форму психики, какая называется человеческим сознанием, или, для краткости, «душой».

Материал, о котором тут идет речь, это огромная многолетняя работа, посвященная всестороннему (трудовому, интеллектуальному, нравственному, эстетическому и физическому) развитию человека в условиях полного отсутствия и зрения и слуха. Начатая еще в 20-х годах Иваном Афанасьевичем Соколянским (воспитателем всемирно известной писательницы Ольги Ивановны Скороходовой), эта работа была продолжена его учеником и последователем Александром Ивановичем Мещеряковым. Под его руководством и были получены те результаты, которые явились непосредственным предметом рассмотрения Ученого совета: опыт получения высшего образования группой слепо-глухонемых — Сергеем Сироткиным, Юрой Лернером, Сашей Суворовым и Наташей Корнеевой, опыт блистательно успешный, о чем свидетельствует тот факт, что все четверо стали участниками обсуждения и выступили с докладами, демонстрирующими не только высокую профессиональную психологическую подготовку, но и настоящую теоретическую хватку, свободную научную ориентацию в тончайших деталях предмета разговора и в средствах этого разговора, в прекрасно освоенном ими языке, как в литературном, так и в научном отношении безупречно точном, выразительном и — что тоже немаловажно — освоенном уже в форме устной живой речи, отличающейся достаточно четкой дикцией. Свои доклады они произносили сами — и зал их прекрасно понимал. Уже одно это может вызвать впечатление чуда, хотя на самом-то деле умение говорить в данном случае — лишь не очень существенная (по сравнению с другими их умениями) деталь.

Разумеется, содержание докладов слепо-глухих студентов было бесконечно важнее, чем артикуляционно-фонетическое их оформление, то есть чисто технический аспект. Доклады эти красноречивейшим образом [63] подтвердили ту высокую оценку, которую единодушно вынесли интеллектуальному уровню развития «четверки» преподаватели факультета психологии, знакомые с нею по семинарским занятиям, консультациям, и экзаменам».

«Если говорить о формальных итогах четырехлетнего обучения на факультете, — сказала доцент Л.Ф. Обухова, — то они совершенно точно отражают действительный уровень усвоения знаний. По ведущим дисциплинам все они учатся только на хорошо и отлично, а Сергей Сироткин — круглый отличник, хотя «пятерки», как таковые, их мало волнуют и мало интересуют. На первом плане у всех четырех — интерес к существу дела, сочетающийся с редкой требовательностью к себе и с удивительной остротой аналитического отношения к проблемам…»

Профессор Б.В. 3ейгарник. «Должна признаться, что шла на встречу с ними с большим волнением, ибо ожидала, что мой курс — курс патопсихологии — должен вызвать особенно большие затруднения, поскольку он обычно сопровождается семинарами с демонстрацией больных, а слепо-глухие студенты были лишены возможности их видеть и слышать. Я была буквально поражена, что все четыре студента оказались прекрасно подготовленными. Вопросы, которые они мне задавали, были очень глубокими, касались очень тонких теоретических моментов, причем не только и даже не столько патопсихологии, сколько труднейших общепсихологических аспектов…»

Профессор Г.М. Андреева. «Мне казалось, что изучение курса социальной психологии будет связано для них с рядом дополнительных трудностей. Курс этот, по содержанию своему граничащий с социологией и философией, требует умения разбираться в колоссальной массе фактов. Учебников нет, и, чего греха таить, в освещении многих проблем далеко не все концы с концами сходятся.

Но хотя в лекциях я на таких пробелах и противоречиях внимания студентов, естественно, не сосредоточивала, именно они-то и были ими очень остро и чутко уловлены. Так, например, проблема психологических характеристик больших социальных слоев и групп — проблема спорная и дискуссионная для нас самих — вызвала с их стороны целую серию вопросов, очень нелегких для ответа.

И каждый из этих вопросов представлял собой, по существу, острую постановку теоретической проблемы. Во время экзамена меня прямо-таки поразило умение включать в ответы по частным вопросам соображения общего порядка, касающиеся, если хотите, существа мировоззрения человека, его социальной позиции. Пользуюсь случаем, чтобы выразить свое бесконечное — и профессиональное и человеческое — уважение к людям, которые непосредственно организовали и вели всю работу, давшую такие удивительные результаты…»

Преподаватель истории КПСС доцент Н.М. Рахманов. «Я был в более выгодном положении, чем преподаватели специальных дисциплин, — я сразу же убедился, что уже до поступления в университет все четверо студентов были очень серьезно и глубоко подготовлены к изучению общественно-политических дисциплин. Они уже до моих занятий были знакомы со многими работами В.И. Ленина, в частности с «Развитием капитализма в России» и даже с «Философскими тетрадями». Облегчало мою задачу и то обстоятельство, что в Советском Союзе уже накоплено большое количество общественно-политической литературы, напечатанной шрифтом Брайля, которую наши студенты могут читать без посредников. Должен сказать, что уровень их знаний не только не ниже, а в чем-то иногда и серьезней, чем у зряче-слышащих студентов…»

Академик Б.М. Кедров. «Я с группой слепо-глухих занимался не по программе факультета, а по отдельным особенно волнующим их темам. Прежде всего поражает в них ненасытная любознательность, умение схватывать мысль на лету, удивительная интеллектуальная восприимчивость. Заниматься с ними просто приятно, радостно. Через минуту-две вы забываете, что они вас не видят и не слышат. Начинает даже казаться, что они вас видят и слышат лучше, чем зрячие и слышащие. Уровень развития исследовательского мышления уже сейчас настолько высок и профессионален, что мы обязаны сделать все от нас зависящее, чтобы все четверо были со временем включены в большую науку…»

Доктор философских наук Э.В. Ильенков. «Должен подтвердить — разговор на сложнейшие философские темы с ними можно вести на таком уровне, на какой далеко не всякий аспирант Института философии способен… Поразительна острота понимания проблем. Наташа Корнеева, будучи еще девятиклассницей, еще 7 лет назад, поставила в письме ко мне следующий вопрос, цитирую: «Вообще же, что такое я? Удивительно и непонятно — тело мое, мозг — мой, а где же я сама? В каком же отношении находятся я и мозг?» Попробуйте-ка дать ответ, адекватный по остроте и точности поставленному вопросу…»

Академик АПН СССР А.Р. Лурия. «Трудно поставить что-либо рядом с тем образцом героизма и с той вершиной успеха, которые мы видим сегодня на опыте наших четырех товарищей. Я не могу не [64] сказать, что если бы сила мотивов, которые движут ими, равномерно распространялась на всех наших обычных студентов, если бы все наши зрячие и слышащие студенты работали с такой же целенаправленностью, используя все те возможности, которые у них есть, то, вероятно, они бы горы свернули… Думаю, что опыт, который мы обсуждаем сегодня, имеет в одинаковой мере и огромное научно-интеллектуальное и эмоциональное значение…»

Директор Института дефектологии АПН СССР Т.А. Власова. «То, что сегодня обсуждается на Ученом совете психологического факультета, мне думается, свидетельствует о больших достижениях в нашей стране психологии, педагогики и дефектологии как части общей педагогики, как специальной отрасли знаний о закономерностях и особенностях развития детей с любыми видами отклонений. Я полагаю, мы поблагодарим и ректорат и факультет за то, что они помогли нашей молодежи, и, со своей стороны, будем думать о том, чтобы правильно организовать дальнейшую работу с теми воспитанниками, которые находятся в Загорском доме. Вероятно, вузовское образование — это не прямая дорога для всех слепо-глухих. Но мы должны стремиться к тому, чтобы они получили максимальное образование, которое дается в стране нашему народу, нашим трудящимся, и чтобы они получили такую подготовку к труду, к жизни, которая давала бы возможность с пользой трудиться в обществе и иметь от этого полное духовное удовлетворение».

Профессор М.А. Лифшиц. «Я несколько раз встречался с молодыми людьми, которых можно назвать не только созданиями природы, но и созданиями искусства — благородного искусства А.И. Мещерякова. Эти встречи произвели на меня глубокое впечатление. Во-первых, перед нами наглядный философский эксперимент, таящий в себе ответы на вопросы, достаточно остро поставленные мыслителями XVIII века. Во-вторых, это замечательная победа человека над природой. Ведь именно человек вернул этим живым существам то, что должна была им дать, но не дала природа: вернул им человеческий облик.

Духовный поток, возбужденный в их сознании деятельностью воспитателя, отличается необычайной чистотой. Лишенные богатства непосредственной чувственности, они заменяют ее радостью познания, свободного от мелких житейских интересов, настолько свободного, что оно заставляет вспомнить понятие теоретического созерцания у Платона и Аристотеля.

Краткость моего общения с воспитанниками А.И. Мещерякова не позволяет мне определенно сказать, является ли возбужденный им в этой среде духовный поток чистой дистиллированной водой, лишенной всяких минеральных примесей и солей, или же в нем имеется все-таки вкус реальности. Думаю, что справедливо последнее, ибо, несмотря на некоторую искусственность обстановки, в которой развились их индивидуальности, они не просто ожили, как мраморная статуя Пигмалиона, но скорее вернулись к жизни, потенциально заложенной в их натуре, и продолжают жить, вступая в общение с окружающим миром на закрепленной педагогическим протезом и развитой воспитанием личной основе.

Примечательно, что воспитанники А.И. Мещерякова не переносят на этот окружающий мир никакой обиды за свое несчастье. Скорее наоборот, у них преобладает счастливое состояние духа, радость победы над болезнью. Тем больше ответственность окружающих за будущее этих молодых людей, которые должны быть нам особенно дороги».

Фактический итог эксперимента таков: четыре слепо-глухих студента осваивают программу высшего образования с не меньшим, а в чем-то важном и с большим успехом, нежели обычные студенты. Этот факт всеми выступавшими на Ученом совете зафиксирован категорически и единодушно. Прежде всего в этом надлежит видеть, разумеется, позитивный аспект дела, то есть уникальнейший педагогический успех, достигнутый и нашей наукой, и нашей педагогикой, и самими слепо-глухими студентами. Однако на факт можно взглянуть и с другой стороны: если верно то, что слепо-глухие овладевают вузовскими знаниями с быстротой и основательностью хороших зряче-слышащих своих товарищей, то верно и обратное: это хорошие студенты продвигаются в науке в норме слепо-глухих… И тогда наше восхищение слепо-глухими, не становясь от этого меньше, оборачивается горьким упреком «нормальной» педагогике, ее представлениям о «норме», показывая воочию, насколько эта «норма» занижена… Уже это обстоятельство наводит на весьма далеко идущие размышления.

Но главное все же в другом — в выяснении того, как, почему и какими средствами достигнут этот результат, производящий впечатление почти неправдоподобности, чуда.

На этой принципиальной стороне дела заострил внимание профессор А.Н. Леонтьев, кратко изложивший историю вопроса и вытекающие из ее анализа неоспоримые выводы. Он подчеркнул, что «блестящие результаты работы И.А. Соколянского и А.И. Мещерякова стали возможны только потому, что они были достигнуты на путях сближения лучших материалистических традиций отечественной науки (И.А. Соколянский [65] начинал свой путь как ученик Бехтерева и Павлова) с марксистско-ленинской философией, с диалектико-материалистическим пониманием природы сознания и мышления, их связи с внешним миром. Никакая другая философская концепция не давала и не могла дать ключ к решению проблемы обучения и формирования личности слепо-глухонемых ни в теоретическом, ни в практическо-педагогическом плане, и сама логика поисков решения проблемы вывела И.А. Соколянского на путь решительного преодоления механистических представлений о психике и личности, свойственных ему в молодости.

До работы И.А. Соколянского миру было известно два случая воспитания слепоглухонемых, две вехи — Лаура Бриджмен, воспитанница американского педагога Хоува (о ней подробно рассказал Чарлз Диккенс), и прослывшая как «чудо века» Элен Келлер, воспитанница Анны Салливэн. Хотя результаты работы Хоува были относительно скромны (Лаура, по свидетельству Лесгафта, была обречена «всю жизнь вязать чулок»), но и они поразили современников. Настоящую же сенсацию произвели успехи обучения Элен Келлер. Она стала писательницей, центром великосветского салона и прожила свою жизнь в ореоле всемирной славы, даже президенты США считали за честь сфотографироваться рядом с нею. Марк Твен сравнил ее подвиг с победами Александра Македонского и Наполеона. Вокруг имени Элен Келлер была создана шумная реклама, ее изображали (и она сама воспринимала себя) как сверхъестественное чудо — чудо озарения человека, пребывавшего в безмолвном мраке, силой божественного Слова, светом Логоса…

Такая интерпретация феномена Элен Келлер хорошо согласовалась с фундаментальными идеями буржуазной философии XX века. Прагматист Уильям Джемс писал: «Бытие Келлер бесспорно доказывает бытие Бога». Клерикализм с торжеством записал феномен Келлер в свой актив. Сделать это было тем легче, что наивно-механические объяснения оказывались тут явно несостоятельными. Оставалось, казалось, одно — признать наличие в человеческом существе спонтанно-духовного начала, для которого достаточно даже ничтожных внешних воздействий, чтобы это начало «пробудилось» и обрело свободу «саморазвития».

Так изображалось дело до тех пор, пока у нас в стране не родился своего рода идеологический антипод Келлер — Ольга Ивановна Скороходова. Ее личность и ее жизнь — жизнь героически-трудовую, отнюдь не оранжерейно-салонную — можно рассматривать как олицетворение тех научных и нравственных принципов, которыми руководствовался в ее воспитании И.А. Соколянский. Ольга Ивановна, как и Элен Келлер, писательница. Но писательница настоящая, без всяких скидок на слепо-глухоту. Из ее сочинений встает совершенно иная личность. Тот, кто читал ее книги, знает, что в них зафиксирован прекрасным литературным языком огромный и трудный опыт ее собственных наблюдений и раздумий над окружающей жизнью. Это не литературные реминисценции, коими переполнены сочинения знаменитой американки с ее явным пристрастием к отвлеченным пассажам вроде следующего: «Я верую в Бога, верую в Человека, верую в силу Духа. Оптимизм — это согласие человеческого духа с духом Божьим» (цитата из книги Элен Келлер «Оптимизм»). Книги Ольги Скороходовой рисуют «изнутри» тот сложный процесс рождения души через напряженный труд, по пути которого вел ее Соколянский. Он был связан и с сомнениями, и с неудачами, и с горестями. Это тоже оптимизм, но совсем иного сорта, на совсем ином основании выросший. Ольга Ивановна Скороходова была комсомолкой, пережила трагедию войны и гибели своих товарищей (интернат И.А. Соколянского под Харьковом фашисты сожгли вместе с «неполноценными» летом 1941 года, и ей удалось спастись почти чудом). Сначала воспитанница, а затем незаменимая сотрудница Соколянского и Мещерякова, старший научный сотрудник Института дефектологии, Ольга Ивановна очень много сделала для того, чтобы подготовить наших ребят к жизни и к учебе в университете. Сейчас она собирается защищать докторскую диссертацию. Личные заслуги О.И. Скороходовой высоко оценены общественностью нашей страны, а в день ее 60-летия правительство наградило ее орденом Трудового Красного Знамени. Ольга Ивановна — подлинный представитель нашей советской, социалистической культуры. Очень жаль, что сейчас она больна и не может присутствовать на нашем заседании. От нее мы наверняка услышали бы весьма важные в плане нашей темы вещи и соображения.

Однако пока Ольга Ивановна оставалась единственным человеком, одержавшим в нашей стране решительную победу над слепоглухонемотой, ее опыт еще не мог служить окончательным аргументом в нашем идеологическом споре с истолкователями феномена Элен Келлер. Ведь бесспорным в научном отношении является только такой эксперимент, который может быть повторен, воспроизведен. Уникальный в своем роде случай, удача, еще не довод — всегда сохраняется возможность сказать «мало ли что бывает» и тем самым отнести успех на счет индивидуальных особенностей феномена, которые могут не иметь общего значения. [66]

Теперь же от прямых теоретических и мировоззренческих выводов уйти уже нельзя. Теперь мы имеем не уникальный феномен, а группу из четырех прекрасных студентов. Это уже не «Моцарты», а закономерные результаты всей той колоссальной работы, которая последние пятнадцать лет возглавлялась учеником И.А. Соколянского А.И. Мещеряковым. Эти молодые люди пришли к нам из школы-интерната, где на путь среднего образования выведены уже десятки слепо-глухонемых детей, и поэтому ни о каких особых «озарениях» или о какой-либо особой врожденной одаренности говорить тут уже нельзя».

(Подтверждая эти слова А.Н. Леонтьева, директор Загорского интерната для слепоглухонемых детей А.В. Апраушев подробно рассказал Ученому совету об успехах, достигнутых в воспитании более чем 50 слепо-глухонемых детей всех возрастов. 20 человек из них вышли на дорогу трудовой жизни и, трудясь в специальных производственных предприятиях Всероссийского общества слепых, выполняют установленные там нормы выработки, как правило, на 150 и 200 процентов; одновременно они продолжают учебу в вечерней школе при интернате. На спортивных состязаниях в Загорске, проводившихся среди слепых, воспитанники интерната заняли 1-е место по легкой атлетике и кроссу и 3-е место по лыжам. Уже эти штрихи говорят о многом, хотя это далеко не все. «Эксперимент с обучением слепо-глухих в вузе подходит к успешному завершению, — сказал в заключение А.В. Апраушев, — а у нас, в Загорске, он повторяется и воспроизводится вновь и вновь, причем на разных уровнях возраста и развития. Милости просим, товарищи ученые, к нам в гости. Дело жизни И.А. Соколянского и А.И. Мещерякова продолжается нашим педагогическим коллективом, но без помощи большой науки нам не обойтись. Мы почувствовали это особенно остро после безвременной кончины Александра Ивановича…»)

Продолжая свое выступление, А.Н. Леонтьев сказал: «Материалистические традиции, воспитанные Иваном Афанасьевичем, определили главный путь его исканий, путь не озарений, чрезвычайных обстоятельств и уникальных случаев, а упорного поиска разумных возможностей созидания психики у детей, лишенных (или рано лишившихся, что дела не меняет) слуха и зрения. Надо специально оговорить, что утрата зрения и слуха в раннем возрасте приводит к тем же результатам, что и врожденная слепо-глухота. В этом случае возникшая было человеческая психика очень быстро деградирует, сводится к нулю. Вся работа строилась, разумеется, на основе максимального использования сохранившихся чувственных контактов ребенка с внешним миром, всего спектра его ощущений. Прежде всего это тактильные ощущения, затем вибрационные, обонятельные, интрацептивные ощущения. Можно добавить сюда еще и явления так называемого «шестого чувства» — образования отнюдь не мистического, хотя и несколько более сложного характера, позволяющего, например, распознавать препятствие на пути, различать открытое пространство (открытую дверь) и т. д. Явления, достаточно хорошо описанные в литературе, чтобы на них специально останавливаться.

В общем, это основа, крайне недостаточная для полноценного развития психики, создающая крайний дефицит чувственной информации. В результате — тяжелейшая картина: при сохранном мозге отсутствие контакта с окружающими людьми, стало быть, и отсутствие возможности обучения. Даже предметы окружающего мира первоначально тут не выделяются, а ощущения, идущие от самого организма, смешиваются и сливаются с внешними (экстрацептивными) ощущениями, и потому не возникает сколько-нибудь отчетливого образа внешнего мира. Полная беспомощность в пространстве и, что особенно поражает, практическое отсутствие ориентировочных реакций. Нет предметных потребностей, есть лишь элементарные органические нужды, которые не могут породить никакого сколько-нибудь организованного и ориентированного поведения. Ведь в самих по себе органических нуждах нет, говоря словами И.М. Сеченова, «никаких элементов, чтобы направить движение в ту или иную сторону или видоизменять его сообразно местности или случайности данных встреч…»

Психика в этом случае — если тут вообще можно говорить о психике — представляет собою нечто совершенно аморфное, неорганизованное, хаотичное как в объективном, так и в субъективном ее аспекте. Никакие сколько-нибудь устойчивые образы в этом потоке ощущений не выкристаллизовываются.

Чтобы использовать сохранившиеся источники познания, развития психики, нужно было найти подлинную основу их развития. Начался долгий путь ее поисков. Стержень формирования человеческой психики был выявлен в конце концов в процессе формирования действий с объектами. Должен сразу оговорить: человеческих действий с человеческими объектами, то есть с предметами, созданными человеком для человека, совокупность которых создает, пользуясь выражением Маркса, «неорганическое тело человека». Через такие действия слепо-глухонемому ребенку только и открываются впервые функциональные свойства объектов, то есть способы их [67] употребления общественным человеком, и начинают выделяться сами объекты, как вещи, существующие раздельно и друг от друга и от действующего с ними человека. Ребенок, включенный в «деловой процесс», в «деловое общение», как любил говорить А.И. Мещеряков, обретает и человеческое отношение к внешнему миру и образ этого мира.

Действия с объектами, совершаемые ребенком совместно с воспитателем и под его руководством (тут это слово приходится понимать буквально), становятся и базой рождения жестов, то есть первоначального языка общения. Вначале жест — это то же самое действие, только совершаемое в отсутствие его реального предмета (ложки, полотенца, куклы и т. д.) и потому обретающее новую функцию, функцию (значение) знака, формы общения с другим человеком — соучастником предметного действия. Жест постепенно «свертывается», редуцируется, чем и подготавливается естественный переход к словесному (вначале дактильному, пальцевому) обозначению действий и их предметов и к системе таких обозначений, то есть к языку в собственном смысле.

Овладение же языком открывало для слепо-глухонемого принципиально новые горизонты развития психики, личности, создавая новые возможности в плане чувственно-предметной деятельности. Секрет успеха, достигнутого на этом пути, заключается в том, что все воспитание и обучение строилось тут как процесс постепенного превращения внешних предметных действий в действия внутренние, как «интериоризация» внешней деятельности. Это касается одинаково всех форм деятельности — и интеллектуальной, и нравственной, и эмоционально-эстетической, и всякой иной. Даже мимика не составляет исключения. Я помню гипсовые маски, с помощью которых И.А. Соколянский обучал слепо-глухонемых человеческой мимике, рассматривая мимику как своеобразный язык, как средство общения. Но, становясь средством выражения эмоциональных состояний, мимика оказывала серьезнейшее воздействие на организацию всей эмоциональной сферы. Человеческая мимика очеловечивала тут эмоциональную сферу…

Надо ли говорить о том, что в результатах, которые мы сегодня рассматриваем, «снят» колоссальный, титанический труд? Я пользуюсь случаем поблагодарить не только тех, кто подготовил наших студентов к поступлению в высшее учебное заведение, но и всех тех, кто сделал возможным успешное проведение эксперимента. Не могу не отметить то внимание, которое уделили нашему делу наше министерство и ректорат университета. Нам разрешили принять слепо-глухих студентов вне конкурса, но с экзаменами; нас поддержали и во всех тех крупных затратах, с которыми связано обучение в этих исключительно сложных условиях. Студенты наши сдали свою седьмую сессию. Осталось полтора семестра, но результаты, собственно, уже определились. Время подвести итоги, исправить кое-какие ошибки и довести дело до конца. Это уже не составляет проблемы — эксперимент можно считать удавшимся блистательно.

Проблему составляет другое. Наше заседание должно послужить началом углубленного анализа существа дела, а именно колоссального, далеко еще не во всем ясного значения работы И.А. Соколянского и А.И. Мещерякова во всех ее важнейших аспектах: и в нравственном, и в общепсихологическом, и в общемировоззренческом, философском. Я не говорю уже о том, что решение проблемы слепо-глухонемоты заключает в себе поучительнейшие факты и для лингвиста, ломающего голову над проблемой связи языка, речи и мышления, и для педагога, ищущего пути соединения интеллектуального и нравственного развития с трудовым воспитанием человека, и для исследователя психологии малых групп, и для психофизиолога, исследующего связь работы руки с работой «головы»… Я очень надеюсь, что сегодняшнее событие привлечет к проблеме слепо-глухонемоты то внимание, которого заслуживает заключенный в решении этой проблемы нравственный, научно-теоретический и практически-педагогический потенциал…»

Различные аспекты этой проблемы были затронуты и в выступлениях академика Б.М. Кедрова, члена-корреспондента АПН СССР В.В. Давыдова, доктора философских наук Э.В. Ильенкова, профессора Л.К. Науменко, академика АПН СССР В.Н. Столетова.

«Уникальный опыт работы И.А. Соколянского и А.И. Мещерякова, — сказал академик Б.М. Кедров, — первый в истории науки и единственный на земном шаре. Его совершенно необходимо как-то закрепить, чтобы осветить все стороны дела. Думаю, что тут нужен большой, серьезный научный труд, где были бы проанализированы и подытожены педагогическая и общепсихологическая стороны дела и показано его глубоко философское значение. В ходе своего общения со слепо-глухими студентами я убедился, что их судьбы, их интеллектуальные биографии дают просто-таки бесценный материал для понимания творчества, научного открытия, изобретения, для понимания проблемы человеческого таланта. Буквально каждый [68] шаг в жизни слепо-глухонемых представляет собою открытие… Наши нынешние студенты не должны быть пассивными объектами наблюдения. Они уже сейчас — полноправные участники эксперимента, раскрывающего природу творчества, и наш долг — обеспечить им все условия включения в большую науку. Если бы удалось создать вокруг наших ребят серьезный научный коллектив, продолжающий совместно с ними благородное дело И.А. Соколянского и А.И. Мещерякова, это был бы, я убежден в этом, один из самых великих трудов в истории человеческой мысли.

А.И. Мещеряков успел издать при жизни превосходную и глубокую книгу «Слепо-глухонемые дети», но она ни в коей мере не исчерпывает накопившийся за десятилетия материал, который продолжает накапливаться. Если бы мы смогли организовать научный коллектив, способный в какой-то мере заменить безвременно скончавшегося Александра Ивановича, это было бы лучшим памятником ему…

И последнее. И.А. Соколянский и А.И. Мещеряков мечтали о создании центра или комплекса для слепо-глухонемых и притом в непосредственной близости от Москвы, от научных коллективов, способных обеспечить действенную помощь воспитателям и в то же время систематически наблюдать за их работой, извлекать из нее уроки и делать выводы. Без такого повседневного контакта теории и практики — а этот контакт возможен лишь в условиях специально организованного центра, образцово-показательного учреждения — дело жизни Соколянского — Мещерякова рискует заглохнуть. Этот вопрос надо ставить со всей остротой, ибо это не частный вопрос, который касается, скажем, Министерства социального обеспечения и может решаться с «собесовской» точки зрения, а вопрос принципиальный, затрагивающий самую суть нашего мировоззрения, нашего — социалистического гуманизма, нашего подхода вообще к проблеме человека. Идеологический, мировоззренческий, научно-теоретический аспекты тут бесконечно важнее всех ведомственных соображений и расчетов…»

Продолжая мысль академика Б.М. Кедрова, доктор философских наук Э.В. Ильенков сказал: «Когда А.М. Горький познакомился с первыми успехами Оли Скороходовой, тогда еще совсем юной девчушки, он увидел в них событие, сравнимое с величайшими завоеваниями человеческого разума в нашем столетии, серьезнейший шаг в решении задачи, которая для самого Горького была центральной задачей его собственной жизни, — задачи практического утверждения социалистического гуманизма на земле. Не больше не меньше. Позволю себе процитировать:

«Дорогой товарищ Скороходова!…Вы для меня не только объект изумительно удачного, научно важного эксперимента, не только яркое доказательство мощности разума, исследующего тайны природы, — нет!

Вы для меня являетесь как бы «символом» новой действительности, которую так быстро и мужественно создает наш талантливый трудовой народ — рабочие, крестьяне. Не так давно подавляющее большинство этого народа, обладая органами зрения, слуха и способностью речи, жило под каторжным гнетом самодержавия и капитализма тоже как слепое, глухое и немое. Но чуть только социалистически научно организованный разум коснулся этой многомиллионной и разноязычной массы, — она выделила и непрерывно выделяет из плоти своей тысячи талантливых и смелых строителей новой жизни. Вы понимаете, что это значит!»[1]

Что это? Поэтическое преувеличение художника, взволнованного необычно драматической судьбой девушки? Конечно же, нет. Это очень прозорливый взгляд человека, который благодаря своему многолетнему общению с Лениным прекрасно понимал, что подлинное богатство общества определяется не количеством вещей, а уровнем развития способностей созидающего эти вещи Человека.

Поэтому-то и на сферу воспитания и образования он смотрел всегда зоркими глазами гуманиста-ленинца, то есть как на ключевую сферу производства общественной жизни. Он ясно понимал, что это та самая сфера производства, в рамках которой создается основная производительная сила общества — сам человек, и что уяснение этого факта как раз и есть та грань, которая отделяет социалистическое мировоззрение от буржуазно-мещанского. Именно поэтому феномен Оли Скороходовой и обретал в его глазах значение всемирно-исторического масштаба. Четкость мировоззренческой позиции — вот что позволило Горькому проявить в данном случае столь удивительную теоретическую прозорливость: увидеть в феномене Оли Скороходовой ту далекую перспективу, которую не мог тогда разглядеть еще сам Иван Афанасьевич Соколянский. Цитирую снова:

«Дорогая Ольга Ивановна!…Я несколько раз собирался ответить, и — чувствовал, что не умею встать на один уровень с фактами, не нахожу слов, достаточно сильных и в то же время осторожных. Это потому, что Ваше письмо — чудо, одно из тех великих чудес, которые являются достижениями нашего разума, свободно и бесстрашно исследующего явления природы, которые, глубоко волнуя, внушают уверенность в силе разума, в его [69] способности разрешить все загадки в жизни и вне и внутри нас…

Фантазировать — не всегда вредно; мой друг, великий учитель пролетариата Владимир Ленин, защищал право фантазии на жизнь и работу. И вот, фантазируя, я разрешаю себе думать, что, может быть, гносеология — теория познания мира — со временем будет такой же наукой, как все другие науки, основанные на эксперименте…»[2]

Позволю и я себе капельку фантазии. Можно себе представить, какие слова мы услышали бы от Алексея Максимыча, окажись он сегодня среди нас, в этом зале. Лично я вынужден тут свою фантазию придерживать. Полагаю, однако, что и всем нам придется думать еще очень много, прежде чем мы сможем «встать на один уровень с фактами», прежде чем сможем «найти слова», эта факты адекватно описывающие…

Конечно же — и это представляется мне аксиоматически бесспорным после того, что мы сегодня видели и слышали, — работа Соколянского — Мещерякова чрезвычайно расширяет горизонты наших представлений не только и даже не столько о возможностях развития слепо-глухонемых, сколько о том интеллектуальном и нравственном потенциале, который таится в каждом так называемом «нормальном» человеке. В этом ее колоссальное нравственно-педагогическое значение для всех нас, для нашей педагогики, для нашей школы, для всей сферы воспитания и обучения.

При этом не надо забывать, что слепо-глухота — это трагедия, а не занимательное цирковое представление. Но это оптимистическая трагедия, воспитывающая людей всегда основательнее, потрясая их души и заставляя их задумываться всерьез над собою, над своей собственной жизнью, над своим отношением к этой жизни.

Думаю, что столь же колоссально значение рассматриваемых нами сегодня фактов и для теории, в частности, для логики, для теории познания мира человеком, для диалектики в ее ленинском понимании. Лично мне посчастливилось больше десяти лет близко наблюдать работу А.И. Мещерякова и его чудесных воспитанников и по мере сил помогать им, и для меня несомненно, что это сотрудничество дало мне, как философу, бесконечно больше, чем сотни философских сочинений. Да, здесь как на ладони раскрываются тайны таких процессов, как формирование мышления, понятия, силы суждения, их природа прорисовывается тут в акте их рождения. Трудно отделаться от мысли, что достаточно тщательное научное описание фактов в их сцеплении и последовательности уже само по себе дало нечто вроде материалистического варианта гегелевской феноменологии духа… И меня нисколько но удивляет тот кажущийся несколько неожиданным факт, что наши слепо-глухие товарищи легко осваивают как раз общетеоретические понятия, общепсихологические, общесоциологические и философские категории.

Это просто лишний раз подтверждает ту истину, что подобные понятия образуются не как абстракции от различных частных сфер научного познания, но как активные формы работы ума, которые достаточно сформировать в одном-единственном «частном» случае. И если человек научился разумно вести себя в одном случае, в одной сфере жизни и познания, то ему не требуется исследовать еще десятки «примеров», чтобы обнаружить в своем мышлении весь спектр определений чистого (в настоящем, в хорошем, а не в кантианском смысле слова) Разума. С понятиями социальной психологии произошло, видимо, то же самое. Секрет в том, что наши чудесные ребята с детских лет были вовлечены А.И. Мещеряковым в активную общественную жизнь и притом в таком сложном ее ракурсе, как борьба за создание комплекса для слепо-глухонемых. Это и сделало для них прозрачной сферу социальной психологии, то есть психики тех категорий людей, с которыми они сталкивались…

Я глубоко надеюсь, что нынешний Ученый совет сыграет важную роль в общественной и научной оценке того великого гуманистического, нравственного и научного значения, которое содержат в себе материалы многолетней героической работы Соколянского — Мещерякова, работы подвижников-педагогов Загорского интерната и работы наших чудесных ребят-студентов. Мне кажется, что наука может получить от них гораздо больше, нежели она сама пока способна им дать, — обмен тут явно неэквивалентный. Поэтому наш долг — сделать все возможное, чтобы создать необходимые условия для дальнейшей их жизни и работы. Надо решительно развеять те обывательские предрассудки, которые сложились вокруг проблемы слепо-глухонемоты и так сильно мешали при жизни Соколянскому и Мещерякову, — и прежде всего тот взгляд, согласно которому слепо-глухонемота — это всего-навсего редкий (по счастью) дефектологический казус, объект жалости и презрения, и только. Взгляд, по поводу коего Горький написал Ольге Скороходовой следующие гневные и прекрасные слова:

«Милая Ольга… Умница Вы. Правильно говорите: дьявольски трудно изменить психологию мещанина, человечка, в маленькой, но емкой душе коего слежалась и окрепла в камень вековая пошлость. Трудно убедить такого человека в том, что глухо-слепо-немота изучается — в конечном счете — для того, чтобы он стал менее [70] идиотом. Трудно заставить его понять, что он тоже глух, слеп и нем, но не по вине злой «игры природы», а вследствие личной его бездарности, его глупости»[3].

О некоторых теоретических аспектах проблемы говорил директор Института психологии АПН СССР профессор В.В. Давыдов: «Прошло много лет с тех пор, как И.А. Соколянский показал принципиальную возможность формирования сознания у слепо-глухонемого человека. Этот факт стал уже хрестоматийным. Подробности этого процесса излагаются в лекциях, популярных брошюрах. Вместе с тем событие, происшедшее еще до войны, а затем многократно воспроизведенное в практике исследовательской работы А.И. Мещерякова, может и должно получить сейчас глубокое теоретическое истолкование, результаты которого имеют принципиальное значение для всей психологии. Я остановлюсь на двух моментах: на вопросе, связанном с характером и ролью генетико-моделирующего метода в психологических исследованиях, и на вопросе, касающемся природы мышления.

Многие десятилетия в генетической психологии господствовал описательный метод. Он позволял достаточно точно фиксировать и изображать наличные, эмпирически очевидные особенности психики детей на разных стадиях их развития. Материалы, полученные с помощью этого метода, послужили основанием для формулирования ряда эмпирических зависимостей между календарным возрастом ребенка и уровнем его сознания, его интеллектуальной зрелости. И что парадоксально, накопление этих материалов приводило к выявлению довольно странного обстоятельства — к выводу о том, что психическое развитие не определяется обучением и воспитанием человека, а имеет свои специфические имманентные закономерности. Особенно яркое и убедительное выражение эта позиция получила в работах крупнейшего современного психолога Ж. Пиаже. Позиция, обескураживающая практиков. Надо прямо сказать, что с позиции описательного метода в принципе к иным выводам прийти нельзя.

Еще в начале 30-х годов Л.С. Выготский развил гипотезу о том, что психическое развитие осуществляется в форме обучения. Выяснить взаимосвязь между развитием и обучением можно, с его точки зрения, применяя совсем другой метод — метод активного, целенаправленного формирования тех или иных психических качеств человека. Первоначально этот процесс целесообразно осуществлять в особых экспериментальных условиях, моделирующих природу изучаемого процесса. Затем, уже зная эти условия, соответствующие качества можно формировать у человека в обычных обстоятельствах его жизнедеятельности. Этот новый метод был условно назван «генетико-моделирующим». Многие годы этот метод не получал достаточного развития и применения. Для обычных условий жизни ребенка порой казался достаточным традиционный описательный метод.

Особенно резко этот сдвиг в психологическом мышлении выступил именно в работах Соколянского — Мещерякова, которые из-за особых обстоятельств могли использовать лишь тот способ обращения с детьми, который наиболее близок к установкам генетико-моделирующего метода. У глухонемого ребенка все надо формировать на заранее указанном уровне — здесь конструирование, построение психического процесса служат одновременно и средством формирования личности и средством ее исследования. На принятом сейчас языке это означает единство экспериментального обучения-воспитания и исследования природы психологических процессов.

Многочисленные исследования по возрастной и педагогической психологии демонстрируют сейчас высокую эффективность этого метода. Правда, многие спрашивают о том, каковы его особенности. На это можно ответить так: самым внимательным образом изучайте работы Соколянского — Мещерякова. В них изложены как теоретические принципы данного метода, так и его конкретные (технологические) особенности. Историкам судить о том, как связаны работы Л.С. Выготского и деятельность Соколянского — Мещерякова. Но уже сейчас бесспорно одно: в обоих случаях мы имеем перед собой обоснование и развитие принципиально нового для психологии и, видимо, наиболее адекватного ей экспериментально-исследовательского метода. Это обстоятельство, с одной стороны, нуждается в глубоком теоретическом анализе, с другой — требует восстановления исторической справедливости. Историки нашей науки, к сожалению, упустили из поля своего зрения остродиалектическую традицию теоретического воспроизведения психики, «Я», «души», «самости», тем способом, который был присущ Декарту, Спинозе, а позднее — Фихте, без учета которой невозможно осознание современного метода постижения тайн «души». Именно этот метод — душа всех работ А.И. Мещерякова.

Последние десятилетия написана гора литературы о мышлении. В ней много интересного и поучительного, но много и неоригинального. В исследованиях по этой теме установилась традиция, внутренне связанная с описательным методом, хотя формально их авторы и заявляют о своих симпатиях к генетико-формирующему [71] методу. Мне кажется, что в работах А.И. Мещерякова показано, что мышление есть своеобразная форма предметной деятельности человека. Кроме того, как способ такой деятельности мышление менее всего определяется значениями слов и речевых высказываний. В философии применительно к филогенезу мышления эти положения установлены давно. Позитивизм и бихевиоризм надолго отлучили экспериментальную психологию от этих материалистических и диалектических традиций. Исследования Мещерякова вернули нас к ним, показав пути их конкретно-экспериментальной психологической разработки. К сожалению, это обстоятельство еще плохо учитывается некоторыми теоретиками и организаторами психологической науки.

Можно говорить о многих других важных аспектах наследия Соколянского — Мещерякова. Но хотелось бы особенно подчеркнуть то, что их практически-педагогическое наследие — а оно убедительно выражено в воспитанных ими людях — имеет исключительное теоретическое значение, составляет одну из основ подлинно современной психологии, устремленной в будущее».

Профессор Л.К. Науменко (Академия общественных наук при ЦК КПСС). «Одна из самых замечательных особенностей эксперимента заключается в том, что специальные задачи, связанные с формированием поведения, психики, мышления и речи слепо-глухого ребенка, то есть проблемы тифлосурдопедагогики, можно было ставить и решать прежде всего в общей форме, как проблемы философские, методологические, гносеологические, связанные с пониманием сущности, общих условий и механизмов формирования и развития человеческих способностей как таковых. Нам представляется, что никакая другая логика постановки проблем не могла бы привести к тем результатам, которые сегодня поражают наше воображение. Это отчетливо прослеживается на проблеме формирования речи.

Данная проблема заключалась не в том, что мир слепо-глухого ребенка, мир вещей специфичен, как специфичны знаки и значения его языка, но в том, что слепо-глухой ребенок не принимает не только слова, которые он мог бы связывать с предметами, но и сами эти предметы, не проявляет интереса к ним, не обнаруживает признаков ориентировочно поисковой деятельности, в том, следовательно, что мир вещей вначале не существует для него как предметный мир. Поэтому прежде чем браться за проблему увязывания «слов и вещей», «значений слов», следовало создать систему, в которой сами эти вещи обладали бы жизненным значением для ребенка, в которой, далее, эти значения совпадали бы с «общественными значениями» вещей в составе человеческой культуры и в которой сами вещи осознавались бы лишь как «знаки» деятельности, опредмеченной в них и составляющей их внутренний «контур», их «семантику», в которой, наконец, эта внутренняя форма вещи, ее «логика», переводилась бы на язык предметного действия и превращалась бы в форму деятельности с нею, в осмысленное движение руки.

Такая система и была создана И.А. Соколянским и А.И. Мещеряковым. Эта система приоткрывает завесу не только над тайной рождения психики, но и над тайной рождения языка вообще. Обращает на себя внимание прежде всего то обстоятельство, что в эксперименте слово выступает не столько как знак вещи, сколько как знак действия с нею и, что еще более важно, как редуцированная или «превращенная» форма действия с вещью, возникающая вследствие расщепления единой «деловой» деятельности ребенка и взрослого на функциональные составляющие и обособления этих функций.

В простейшем разделении труда между ребенком и взрослым действие взрослого, оставаясь по своему «натуральному составу» деловым действием, все более становится одновременно и действием-сообщением, действием-информацией, действием-инструкцией. Исполнительная функция все более переходит в руки ребенка, регулирующая — в руки воспитателя. Форма деятельности, ее «логика» все более и более обособляется от ее натурального, «делового», исполнительного состава и концентрируется в действиях взрослого, пока не превращается в жест. Жест — это уже не действие, хотя и еще не слово; он сохраняет форму действия без его «материи».

Следующий этап на пути «рождения языка» заключается в том, что, отделившись в жесте от действия функционально, форма действия, а следовательно, и внутренняя форма вещи, моделированной в деятельности, ее «смысл», отделяется от деятельности и материально, воплощаясь в особом теле, в особой материи — материи языка. Для существа дела совершенно безразлично, что представляет собой эта материя — звук или движение пальцев, как безразлична для смысловой субстанции образа вещи «психическая материя» его воплощения в «наглядном созерцании». Деятельность, закономерности ее развития, ее «превращений» и представляют собой ту общую и для слепо-глухих и для зряче-слышащих субстанцию мышления и языка, которая специфически овеществляется как в натуральном теле вещи, составляющей предмет созерцания, так и в натуральном «теле» знака». [72]

Президент Академии педагогических наук СССР В.Н. Столетов. «Расширенное заседание Ученого совета факультета психологии МГУ можно рассматривать как эпилог выдающихся достижений советских психологов в исследовании сложнейшего процесса становления человеческого сознания и одновременно как пролог к новым завоеваниям в этой неисчерпаемой области познания.

А.Н. Леонтьев глубоко и ярко раскрыл научную значимость фундаментальных исследований Ивана Афанасьевича Соколянского — Александра Ивановича Мещерякова. Выступления студентов — это научные документы потрясающей силы. Речи ученых, оценивающие значение уникального эксперимента, завершают общую картину события. Совет подсказывает ряд организационно-научных выводов. Тысячи, десятки, сотни тысяч педагогов-практиков ныне размышляют над вопросами совершенствования деятельности нашей школы. Они выступают в печати и на конференциях, шлют письма и доклады в Академию. Их весьма волнуют и те проблемы, которые обсуждались Ученым советом. Назовем некоторые из таких проблем: какую систему «учитель — ученик» в условиях всеобщего среднего образования можно считать наилучшей; что сильнее и надежнее стимулирует учение — развитие любознательности и увлечение учением или поощрение и наказание; как развивать активное мышление ученика и т. д. Материалы Ученого совета представляют большую ценность для решения названных проблем. И эти материалы должны быть доведены до педагогов школ.

Популяризировать результаты уникального эксперимента — наша первоочередная обязанность, но не единственная. Уникальный эксперимент достоин продолжения, расширения и, естественно, совершенствования. Последовательность, последовательность и еще раз последовательность — характерная черта истинных исследователей природы, общества, мышления. И такой последовательности ждут, требуют от исследователей психики миллионы учителей-практиков. Назрела необходимость создания в рамках Академии научного центра, задачей которого должно стать продолжение эксперимента Соколянского — Мещерякова. Вокруг центра желательно объединить силы психологов, педагогов, философов, всех, кто интересуется сложнейшей и одновременно фундаментальной проблемой теоретической психологии — познанием социальной природы человеческой психики и формированием ее в процессе дошкольного и школьного воспитания. Очевидно, чем сильнее мы будем в знании психики, тем совершеннее будем решать задачи современной педагогики».

На Ученом совете выступили слепо-глухие студенты 4-го курса факультета психологии МГУ: Сергей Сироткин, Александр Суворов, Наталия Корнеева и Юрий Лернер. Их выступления публикуемся ниже полностью, без каких-либо сокращений или исправлений. [73]

Г.С. Гургенидзе, Э.В. Ильенков

Примечания:

1

Горький М. Собрание сочинений, т. 30, с. 334–335.

2

Там же, с. 272–273.

3

Там же, с. 433–434.