Глава VIII. КОСМИЧЕСКИЕ ЦИКЛЫ

После этих наблюдений, в которых, как мы думаем, закреплены некоторые важные исторические отметки, мы пришли к тому, что Бенини называет «хронологией» поэмы Данте. Мы уже упоминали, что Данте совершал свое путешествие в святую неделю, то есть в тот момент литургического года, который соответствует весеннему равноденствию; мы также видели, что согласно Ару, именно в это же время катары совершали свое посвящение. С другой стороны, памятование Тайной Вечери в масонских капитулах Розы и Креста празднуется в святой четверг, и вновь приступают к работам, символически, в пятницу в три часа пополудни, то есть в день и час, когда Христос умер. Наконец, начало этой святой недели в 1300 году совпадало с полной луной, и по этому поводу можно заметить, чтобы восполнить соответствия, указанные Ару, что именно в полнолуние Ноахиты проводили свои собрания.

Этот 1300 год был для Данте серединой его жизни (ему было тогда 35 лет) и он был также для него серединой времен; здесь мы еще раз процитируем Бенини: «Поглощенный своим крайне эгоцентрическим мышлением, Данте располагал свое видение посреди жизни мира — движение небес длилось 65 веков до него и должно длиться 65 веков после него, — и при помощи ловкой игры он заставляет встречаться в точные годовщины в трех родах астрономических годов величайшие события истории, а в четвертом роде — годовщину величайшего события собственной жизни». Но особенно должна привлечь наше внимание оценка общей длительности мира, или же, мы бы сказали, оценка текущего цикла: два раза по 65 веков, то есть 130 веков, или 13 000 лет, из которых 13 веков, протекших с начала христианской эры, составляют в точности десятую часть. Число 65, впрочем, замечательно само по себе: при сложении его цифр оно тоже дает 11, и, более того, это число 11 распадается на 6 и 5, которые являются соответственно символическими числами макрокосма и микрокосма и которые Данте выводит из принципиального единства, когда говорит: «так, как пять иль шесть / Из единицы ведомой лучится».[75] Наконец, при переводе 65 в латинские буквы, как мы это делали для 515, мы получим LXV, или же с той же перестановкой, как и в предыдущем случае, LVX, то есть слово Lux: и это может тоже иметь отношение к эре масонов «Истинного Света».[76]

Но вот что интересно: продолжительность времени в 13 000 лет есть не что иное, как половина периода прецессии равноденствий, оцененной с ошибкой, превышающей истинную величину лишь на 40 лет, следовательно, меньше, чем на полвека, что представляет вполне приемлемое приближение, особенно когда эта длительность измеряется веками. В действительности общий период реально насчитывает 25 920 лет, так что половина составляет 12 960 лет; этот полупериод и есть «великий год» персов и греков, иногда также оцениваемый как имеющий 12 000 лет, что гораздо менее точно, чем 13 000 лет Данте. Этот «великий год» древних действительно рассматривался ими как во время протекающее между двумя восстановлениями мира, что без сомнения должно интерпретироваться в земной человеческой истории как интервал, разделяющий большие катаклизмы, в которых исчезают целые континенты (и последним из которых было разрушение Атлантиды). По правде говоря, это только вторичный цикл, который может считаться частью другого, большого цикла, но в силу определенного закона соответствий каждый вторичный цикл воспроизводит в более редуцированном масштабе фазы, сходные с теми фазами, которые составляют большие циклы, интегрирующие их. Вообще о циклических законах можно сказать, что они применимы в различных масштабах: исторические циклы, геологические циклы, собственно космические циклы со своими разделениями и подразделениями, еще более умножающими возможности их применения. Впрочем, когда выходят за границы земного мира, то больше нет речи о том, чтобы измерять длительность цикла через буквально понятое число лет; числа тогда принимают чисто символическое значение и выражают скорее пропорции, нежели реальные длительности. Не менее верно, что в индуистской космологии все циклические цифры, по существу, основаны на периоде прецессии равноденствий, с которыми они имеют четко определенные отношения;[77] в этом, следовательно, заключается основное астрономическое применение циклических законов, а значит, и естественная отправная точка всех аналогичных перестановок, допускаемых теми же законами. Мы не можем здесь подробно рассматривать эти теории, но замечательно, что Данте принял ту же самую основу для своей символической хронологии, и в этом пункте мы еще раз можем отметить его совершенное согласие с традиционными учениями Востока.[78]

Но можно спросить себя, почему Данте располагает свое видение в точности посреди «великого года», и можно ли на самом деле говорить в этой связи об его «эгоцентризме» или же для этого были причины другого порядка. Мы прежде всего должны отметить, что если точку отсчета принимают во времени и исходя из этой отправной точки рассчитывают длительность циклического периода, то всегда приходят к точке, которая будет в совершенстве соответствовать той, от которой начинали отсчет, так как само это соответствие между элементами последующих друг за другом циклов обеспечивает непрерывность последних. Следовательно, можно выбрать начало таким образом, чтобы идеально располагаться посреди такого периода; таким образом, будут две разные длительности, одна предшествующая, а другая последующая, которые вместе воспроизведут поистине все обращение небес, поскольку все окажется к концу в положении не идентичном (полагать так — значит впасть в ошибку «вечного возвращения» Ницше), но соответствующим по аналогии тому, в котором они были вначале. Геометрически это можно представить следующим образом: если цикл, о котором идет речь, есть полупериод прецессии равноденствия, и если целый период изображают окружностью, то достаточно провести горизонтальный диаметр, чтобы разделить эту окружность на две половины, каждая из которых будет представлять полупериод, начало и конец которого соответствует двум концам диаметра; если рассматривать только верхнюю половину окружности и провести вертикальный радиус, то он достигнет средней точки, соответствующей «середине времен». Фигура, полученная таким образом, — это знак

то есть алхимический знак минерального царства;[79] восполненный крестом — это «шар мира», иероглиф Земли и эмблема императорской власти.[80] Это последнее применение символа, о котором идет речь, должно было иметь для Данте особую ценность, а восполнение крестом оказывается имеющим отношение к факту, что центральная точка, в которой он себя помещает, географически соответствует Иерусалиму, представляющему для него то, что мы бы назвали «духовным полюсом».[81] С другой стороны, как антипод Иерусалиму, то есть на другом полюсе, возвышается гора Чистилища, над которой светятся четыре звезды, образующие созвездие Южного Креста:[82] здесь вход на Небеса, как под Иерусалимом — вход в Ад; в этой оппозиции мы находим образное изображение антитезы «Христа страдающего» и «Христа в славе».

С первого взгляда может показаться удивительным, что мы устанавливаем сходство между хронологическим и географическим символизмом; и здесь мы бы хотели дать разъяснение, предшествующее истинному значению, так как временная последовательность во всем том, о чем шла речь, есть только способ символического выражения. Любой круг может быть разделен на две фазы, эти две половины хронологически являются последовательными, и в этом смысле мы их сперва и разделили; но в реальности эти две фазы представляют собой соответственно две противоположные тенденции, дополняющие одна другую, действие которых, очевидно, может быть как одновременным, так и последовательным. Располагаться в середине цикла — это значит располагаться в точке, где эти обе тенденции уравновешены: как говорят мусульманские посвященные, это божественное «место, где контрасты и антиномии примиряются»; это центр «круга всех вещей», согласно индуистскому выражению; или же «неизменяющаяся середина» дальневосточной традиции, фиксированная точка, вокруг которой осуществляется вращение сфер, постоянные перемены проявленного мира. Путешествие Данте осуществляется по «духовной оси» мира; только отсюда на самом деле можно рассматривать все вещи в их постоянстве, потому что оно само по себе отделено от изменения и, следовательно, приобретает синтетический и всеобщий вид.

С точки зрения собственно посвящения то, о чем мы только что говорили, отвечает еще одной глубокой истине; конкретное бытие должно прежде всего идентифицировать центр своей собственной индивидуальности (представленный через сердце в традиционном символизме) с космическим центром состояния существования, к которому принадлежит эта индивидуальность и которое оно принимает в качестве основания для того, чтобы подняться к высшим состояниям. Именно в этом центре находится совершенное равновесие, образ принципиальной неизменности в проявленном мире; именно отсюда проецируется ось, которая связывает между собой все состояния, «божественный луч», который в своем восходящем направлении ведет прямо к высшим состояниям, о достижении которых шла речь. Всякая точка виртуально обладает этими возможностями и есть, если так можно сказать, центр в потенции; но надо, чтобы она стала им в действительности через реальную идентификацию, чтобы сделать актуально возможным всеобщий расцвет бытия. Вот почему Данте, чтобы иметь возможность вознестись на Небеса, должен был прежде всего поместить себя в центр земного мира; и эта точка является одновременно и центром времени и центром пространства, то есть в отношении двух условий, которые характеризуют существование в этом мире.

Если мы теперь вновь посмотрим на геометрическое представление, которым мы пользовались, то увидим, что вертикальный радиус,[83] идущий от поверхности земли к ее центру, соответствует первой части путешествия Данте, то есть прохождению через Ад. Центр земли — это самая низкая точка, потому что сюда стягиваются отовсюду все силы тяготения; следовательно, как только она пройдена — начинается подъем, и он осуществляется в противоположном направлении, для того чтобы достичь антиподов отправной точке. Следовательно, чтобы представить эту вторую фазу, надо продолжить радиус дальше центра, чтобы восполнить вертикальный диаметр. Тогда мы имеем фигуру круга, разделенного крестом

то есть знак, то есть герметический символ растительного царства. Однако, если рассматривать обобщенным образом природу символических элементов, которые играют ведущую роль в двух первых частях поэмы, то действительно можно заметить, что они соответственно соотносятся к двум царствам, минеральному и растительному; мы не будем настаивать на очевидном отношении, которое соединяет первое царство с внутренними районами земли, мы напомним только о «мистических деревьях» Чистилища и земного Рая. Можно было бы ожидать, что последует соответствие между третьей частью и животным царством;[84] но, по правде говоря, здесь нет его, потому что границы земного мира здесь уже превзойдены таким образом, что далее нельзя больше применять тот же символизм. В конце второй части, то есть все еще в земном Раю, мы находим самое большое изобилие животных символов; надо пройти три царства, представляющие собой различные виды существования в нашем мире, прежде чем перейти к другому состоянию, условия которого совершенно иные.[85]

Нам еще осталось рассмотреть две противоположные точки, расположенные на концах оси, пересекающей землю, которые суть, как мы говорили, Иерусалим и земной Рай. В них в определенном смысле оказываются вертикальные проекции двух точек, отмечающих начало и конец хронологического цикла, которые как таковые у нас соответствуют концам горизонтального диаметра в предшествующем изображении. Если эти концы представляют собой оппозицию во времени и если концы вертикального диаметра представляют собой оппозицию в пространстве, то здесь мы имеем выражение взаимодополняющей роли двух принципов, действие которых в нашем мире проявляется как существование двух условий — времени и пространства. Вертикальная проекция может рассматриваться как проекция во «вневременное», если позволительно будет так сказать, потому что она осуществляется согласно оси, на которой все вещи рассматриваются в модусе постоянного и непреходящего; переход от горизонтального к вертикальному диаметру представляет, следовательно, преобразование последовательности в одновременность.

Но нам скажут, какое отношение имеют две точки, о которых шла речь, к концам хронологического цикла? Для одного из них, то есть для земного Рая, это отношение очевидно, и именно с него начинается цикл, но для другого надо сказать, что земной Иерусалим взят как прообраз небесного Иерусалима, описанного в Апокалипсисе; в Иерусалиме также, впрочем, символически располагают место воскресения и Страшного Суда, которые заканчивают цикл. Расположение двух точек как антиподов получает еще одно значение, если увидеть, что небесный Иерусалим есть не что иное, как восстановление земного Рая, согласно перевернутой аналогии.[86] В начале времен, то есть в настоящем цикле, земной Рай стал недоступен из-за падения человека; новый Иерусалим должен «спуститься с неба на землю» к концу этого же самого цикла, чтобы тем самым отметить восстановление всех вещей в их первоначальном порядке, и можно сказать, что он будет играть для нового цикла ту же роль, которую земной Рай играл для нашего цикла. Действительно, конец одного цикла — это аналог его начала, и он совпадает с началом цикла следующего, но на этом вопросе мы не будем больше останавливаться, чтобы не выходить за пределы нашего предмета.[87] Добавим только, чтобы обозначить еще один аспект того же самого символизма, что центр бытия, о котором мы упоминали выше, в индуистской традиции обозначен как «город Брамы» (на санскрите Брамапура) и что во многих текстах о нем говорится почти в тех же словах, что и читаемые нами в апокалиптическом описании небесного Иерусалима.[88] Наконец, возвращаясь к тому, что более непосредственно касается путешествия Данте, следует отметить, что если отправная точка цикла становится завершением пути, пересекающего земной мир, то в этом есть формальное указание на то «вечное возвращение», которое занимает важное место во всех традиционных учениях и на котором, что является довольно замечательным совпадением, особенно настаивают исламский эзотеризм и даосизм; тем не менее то, о чем здесь идет речь, все еще является восстановлением «райского состояния», о котором мы уже говорили и которое должно считаться предварительным условием в достижении высших состояний бытия.

Равноотстоящая от двух концов точка, о которой только что шла речь, то есть центр земли, есть точка, как мы уже говорили, самая низшая, соответствующая также середине космического цикла, если этот цикл рассматривается хронологически или в аспекте последовательности. Действительно, тогда можно разделить всю совокупность вещей на две фазы, одну нисходящую, идущую в направлении все более и более подчеркнутой дифференциации, и другую восходящую, возвращающуюся к основному состоянию. Эти две фазы, которое индуистское учение сравнивает с фазами дыхания, также встречаются в герметических теориях, где они названы «коагуляцией» и «растворением»: в силу закона аналогии «Великое Дело» воспроизводит в сокращенном виде весь космический цикл. Можно в них видеть соответственно преобладание одной из двух противоположных тенденций, тамас и саттва, которые мы ранее уже описали: первая проявляется во всех силах сжатия и конденсации, вторая — во всех силах расширения и экспансии; еще мы в этом находим соответствие с противоположными свойствами тепла и холода, первое расширяет тела, а второй их сжимает, вот почему последний круг Ада — это лед. Люцифер символизируется «извращенным влечением природы», то есть тенденцией к индивидуализации со всеми ограничениями, которые ей присущи; его местопребывание, следовательно, есть «точка… / Где гнет всех грузов отовсюду слился»,[89] или, другими словами, центр сил сжатия и притяжения, которые в земном мире представлены через силу земного притяжения, ту, которая тянет тела вниз (который повсюду будет центром земли), есть истинное проявление тамаса. Мы можем отметить по ходу рассуждения, что это идет вразрез с геологической гипотезой «центрального огня», так как самая низшая точка должна быть как раз той, где плотность и твердость максимальны. С другой стороны она также противоположна гипотезе конца мира как замерзания, принимаемой некоторыми астрономами, поскольку такой конец может быть лишь возвратом к неразличимости. Впрочем, последняя гипотеза находится в противоречии со всеми традиционными концепциями: «не только у Гераклита и стоиков разрушение мира должно совпадать с великим пожаром, то же самое утверждение встречается почти повсюду, от Пуран до Апокалипсиса; и мы еще раз должны отметить согласие этих традиций с герметическим учением, для которого огонь (это та из стихий, в которой доминирует саттва) есть движущая сила «обновления природы» или «окончательного восстановления».

Центр земли, следовательно, представляет собой предельную точку проявления в рассматриваемом состоянии существования; это настоящая остановка, от которой начинается изменение направления, преобладание переходит от одной к другой из двух противоположных тенденций. Вот почему, как только достигнуто адское дно, начинается подъем или возвращение к исходному началу, следующее непосредственно за нисхождением; переход от одной к другой полусфере осуществляется, огибая тело Люцифера, что наводит на мысль о том, что такая трактовка центральной точки имеет некоторое отношение к масонским таинствам «Срединной Комнаты», где равно идет речь о смерти и воскресении. Везде и повсюду мы находим подобные символические выражения двух дополняющих друг друга фаз, в посвящении или в герметическом «Великом Деле» (это, по сути, одно и то же), которые воспроизводят эти же самые циклические законы, универсально применимые и на которых, с нашей точки зрения, покоится все построение поэмы Данте.

Примечания:

Посвященный Святой Брат, Могущественный Властитель, Храмовый Брат.

Рай, XXXI — слово contemplante (букв, созерцательный), которым впоследствии Данте называет Бернара (там же, XXXII, I), представляется, обладает двойным смыслом из-за его родства со значением слова Temple (храм).

Рай, XV, 56–57.

Добавим еще, что число 65 на древнееврейском есть число божественного имени Адонаи.

Основные из этих циклических чисел таковы: 72, 108 и 432; легко увидеть, что они являются точными делителями числа 25 920, с которым они непосредственно связаны через геометрическое деление круга; и само это деление является также применением циклических чисел.

В конце концов все традиции между собой согласны, насколько ни отличались бы они по форме; так обстоит дело и с теорией четырех возрастов человечества (которая рассматривает еще больший, чем 13 000 лет, цикл), которая встречается сразу и в греко-римской античности, и у индусов, и у народов центральной Америки. Можно найти намек на эти четыре возраста (золотой, серебряный, бронзовый и железный века) в фигуре «критского старика» (Ад, XIV, 94-120), тождественной также статуе из сна Навуходоносора (Даниил, II); и в четырех реках Ада, которые Данте заставляет там протекать, также имеющих определенное отношения по аналогии к рекам земного Рая; все это можно понять только при сопоставлении с циклическими законами.

Этот символ один из тех, которые имеют отношение к делению круга на четыре части, применения которых, аналогичные этому, почти бесчисленны.

См.: Oswald Wirth. Le Symbolisme hermetique dans ses rapports avec l'Alchimie et la France-Maccmnerie. P. 19, 70–71.

Символизм полюса играет значительную роль во всех традиционных учениях, но, чтобы ему дать исчерпывающее объяснение, потребуется посвятить ему специальное исследование.

Чистилище, I, 22–27.

Герметический символ животного царства — это знак

содержащий целый вертикальный диаметр и только половину горизонтального, этот символ в некотором роде противоположен символу минерального царства, то, что было горизонтально в одном, стало вертикалью в другом, и наоборот, символ же растительного царства, где есть определенная симметрия, или равновесие между двумя направлениями, горизонтальным и вертикальным, прекрасно символизирует опосредующую стадию между двумя другими.

Заметим, что три символические степени масонства в некоторых уставах имеют пароли, также соответствующие трем царствам: минеральному, растительному и животному, более того, первый из этих паролей иногда интерпретируется таким образом, что оказывается тесно связанным с символизмом «мирового шара».

Между земным Раем и небесным Иерусалимом существует то же отношение, что и между двумя Адами, о которых говорит апостол Павел (I послание к Коринфянам, XV).

В этой связи есть еще много вопросов, которые интересно было бы рассмотреть, например такой: почему земной Рай описывается как сад с растительным символизмом, тогда как небесный Иерусалим — как город с минеральным символизмом? Потому что растительность представляет собою выработку ростков в сфере витального усвоения, тогда как минералы представляют окончательно зафиксированный результат, «кристаллизацию», так сказать, в терминах циклического развития.

Сходство между этими текстами оказывается еще более значительным, когда принимают во внимание отношение, связывающее Агнца христианского символизма и ведического Агни (переходное звено между которыми, впрочем, представлено в виде барана). Мы не претендуем на то, что между словами Agnus и Ignis (латинский эквивалент слову Agni) существует что-либо иное, чем только фонетическое сходство, о котором мы упоминали выше, которое может и не соответствовать совершенно никакому лингвистическому в собственном смысле слова родству, но которое и не будет из-за этого чисто случайным. В особенности о чем бы мы хотели тут сказать, это об определенном аспекте символизма огня, который в разных традиционных формах связывается довольно тесно с идеей «Любви», преобразованной в высший смысл, как это делает Данте; и в этом также Данте вдохновляется еще раз апостолом Иоанном, с которым рыцарские ордена главным образом связывали свои ученые концепции. Надо заметить, кроме того, что Агнец ассоциируется одновременно и с представлениями земного Рая и небесного Иерусалима.

Ад, XXXIV, 110–111.

Оглавление