Когда произошла первая битва в мировой истории?

На это вопрос сегодня нет точного ответа, ибо нет точного ответа на вопрос: когда началась первая в истории человечества война. Существуют лишь предположения, подкрепленные археологическими исследованиями, которые доказывают, что в античные времена война уже занимала в жизни общества прочное место.

Начало военным столкновениям было положено еще в палеолите, когда группы людей, вооруженных грубыми каменными орудиями, принялись сражаться с подобными себе за пищу, женщин или землю. С развитием доисторического общества стали появляться все новые причины для вооруженных конфликтов: споры, стремление к господству или независимости…

Однако вряд ли первая в мире война произошла ранее IX–VI тысячелетия до нашей эры. Археология утверждает, – датируя укрепления в Иерихоне 9000 годом до н.э., а в Чатал-Хююке (Анатолия) 7000 годом до н.э., – что люди неолита (нового каменного века) уже вели организованные войны за сотни лет до изобретения письменности или открытия обработки металла.

Далее история развивалась рука об руку с усложнением организации ведения войн.

Письменные памятники бронзового века почти сплошь посвящены войнам и завоеваниям.

Судя по документам, можно с уверенностью сказать, что к 6000 году до н.э. военное искусство в главных центрах цивилизации стало высокоразвитым. Конечно же, в то время существовали одаренные военачальники, но, к сожалению, об их влиянии на военное искусство сегодня нельзя сказать практически ничего. Единственное исключение – египетский фараон Тутмос III, о котором речь еще впереди.

В период раннего царства в Египте сложилось постоянное войско, основу которого составляла пехота, вооруженная луками. Специальные грузовые суда доставляли воинов к месту сражения. На севере и юге страны были построены оборонительные сооружения, занятые военными гарнизонами, а внутренний порядок поддерживала полиция, состоявшая главным образом из жителей Северной Нубии – маджаев, – некогда покоренных египтянами.

Сохранилось множество археологических источников – хотя и достаточно фрагментарных, – свидетельствующих о военных походах и торговых экспедициях египтян в следующую эпоху: эпоху Древнего царства (2800—2250 годы до н.э.). Согласно документам, в этот период Египет располагал флотом из 40 гребных кораблей, на каждом из которых находился специальный военный отряд. Данных о численности египетского войска в эту эпоху, к сожалению, нет. Известно лишь, что воины были вооружены булавами с каменными наконечниками, боевыми топорами из меди, копьями с каменными наконечниками, боевыми кинжалами из камня или меди. Основным оружием служил лук, а защитой служили деревянные щиты, обтянутые мехом.

Большой поход в Эфиопию совершил основатель IV династии фараон Снофру (XXVII–XXVI века до н.э.), отец знаменитого Хеопса. Захватив богатую добычу – 7000 нубийцев и 200 000 голов скота, он с триумфом вернулся назад. Из Ливии Снофру привел 1100 пленных. По мнению некоторых историков, ему удалось завоевать весь Синайский полуостров. Фараоны V династии также совершали походы в Ливию и далекий Пунт (Сомали), проникнув вглубь Судана.

Начало широких завоевательных походов далеко за пределы страны связано с именем Тутмоса I. Как и его предшественники, Тутмос I вновь отправился в неспокойную Эфиопию, чтобы «покарать мятежников в чужеземных странах и отразить вторжение из области пустыни». Добившись успеха, царь двинулся дальше на юг, и египетские войска впервые достигли района третьего нильского порога, где на острове Томбос воздвигли крепость и разместили сильный военный гарнизон.

После южной экспедиции египетские войска устремились на север, в Переднюю Азию, разоряя мелкие княжества в оазисах Палестины и Сирии, захватывая большие военные трофеи и уводя многочисленных пленных. Солдаты Тутмоса I достигли Нахрайны (Митанни) на Евфрате, впервые увидев большую реку, текущую не в обычном для египтян направлении с юга на север, как Нил, а с севера на юг, что привело их в большое изумление и нашло отражение в египетском названии Евфрата – «Перевернутая вода»…

Однако каких-либо детальных описаний тех и многих других войн и сражений не обнаружено.

Первое описанное сражение в истории произошло около города Мегиддо предположительно в 1469 году до н.э. Это стало известно благодаря анналам, составленным придворным писцом фараона Тутмоса III, правившим Египтом около полувека (ок. 1490—1436 годы до н.э.). Выдержки из летописи украшали стены храма Амона-Ра в Фивах. Кожаные свитки летописи давно погибли, но то, что сохранилось на камне, в сочетании с другими документами, дошедшими до нас, дает возможность следить за ходом военных действий, продолжавшихся без малого 20 лет.

Единовластным царем Египта Тутмос III стал на двадцать втором году своего формального царствования после смерти царицы Хатшепсут. С этого момента кончился необычный для истории Нового египетского царства краткий мирный период, началась эпоха великих завоевательных походов Тутмоса III, который считается первым в истории полководцем, осуществившим планомерное наступление. Он сумел создать многочисленный и сильный флот. Только одному храму в Фивах Тутмос III, кроме огромного количества золота и ценных пород дерева, подарил более 100 000 рабов. Походы египтян в период его правления отличались целеустремленностью, он часто намечал стратегические объекты и упорно стремился овладеть ими.

Еще до правления Тутмоса III пришедшие предположительно с юга Кавказского региона племена хурритов поселились в Северной Месопотамии и областях восточнее реки Тигр. Они образовали маленькие государства, подобные феодальным, примерно в начале II тысячелетия до н.э. Около 1700 года до н.э. хурриты объединились и свергли своих семитских правителей, взяв под контроль большой район, прилегающий к озеру Ван. Они постепенно продвигались на запад и юг, пока к 1500 году до н.э. не овладели Восточной Анатолией (территория современной Турции) и Северной Сирией, где были известны как «правители царства Митанни».

После 1470 года до н.э. государство Митанни вступило в войну с Египтом фараона Тутмоса III, который в это время начал военную кампанию на Ближнем Востоке, снова завладев Палестиной и войдя в Северную Сирию.

Вероятно, в апреле 1469 года до н.э. египетское войско, возглавляемое Тутмосом III, вступило в свой первый за долгое время поход из пограничной египетской крепости Чару (в клинописных источниках «Пилу»). Через 10 дней оно достигло города Газы в Южной Палестине, где царь торжественно отпраздновал годовщину своего формального восшествия на престол, и на следующий же день устремился вглубь Передней Азии.

Здесь ему пришлось встретиться уже не с разрозненным сопротивлением отдельных князей, как это было при прежних египетских царях, а с большой коалицией. Согласно древним источникам именно объединенные силы сирийцев и палестинцев во главе с царем Митанни преградили дальнейший путь египетской армии. В итоге недалеко от пограничной крепости, считавшейся воротами в Месопотамию и связывающей Египет с Сирией и Анатолией, произошло крупное сражение, вошедшее в историю не только как «Первая битва при Мегиддо», но и как первая битва, о которой имеются достоверные и достаточно подробные сведения.

Решив дать бой у стен Мегиддо, Тутмос III из трех возможных путей к нему, вопреки мнению военного совета, выбрал кратчайший, но наиболее трудный – через Кармельский хребет по узкой тропе над пропастью. 13 мая голова колонны египетского войска достигла Аруна – пункта, расположенного на горном хребте. «И пошел он сам (Тутмос) впереди войска своего, указывая путь каждому человеку. И лошадь шла за лошадью, и его величество был во главе войска своего», – гласит летопись.

14 мая египтяне двинулись дальше, разбили передовые части противника и вышли в долину Ездраелон, где могли развернуться для боя.

Противник вел себя пассивно, а Тутмос, по совету своих военачальников, приказал не вступать в бой до полного сосредоточения египетского войска. Можно предполагать, что главные силы антиегипетской коалиции находились в районе Таанах, преграждая наиболее удобный подступ к Мегиддо. Форсирование горного хребта египтянами для них оказалось неожиданным, и поэтому была упущена возможность уничтожения египетского войска по частям.

Египетское войско насчитывало 30 000 (по другим данным, 10 000) человек, и Тутмос был уверен в победе.

Утром 15 мая он построил свою армию для боя. Боевой порядок египтян состоял из трех частей: центр находился на левом берегу ручья Кины; правое крыло – на высоте, расположенной на правом берегу того же ручья; левое крыло – на высотах северо-западнее Мегиддо. Получился вогнутый фронт.

Противник развернул свои силы на подступах к Мегиддо, юго-западнее города. Общая численность его осталась неизвестной.

Тутмос на золотой боевой колеснице стал в центре и первым бросился на врага. «Фараон сам вел свою армию, мощный во главе ее, подобный языку пламени, фараон, работающий своим мечом. Он двинулся вперед, ни с кем не сравнимый, убивая варваров». Пока южное крыло заняло мятежников отвлекающим маневром, Тутмос лично повел северный «рог» своего боевого порядка в атаку, направленную между флангом мятежников и крепостью. Результатом было окружение фланга мятежников и сокрушительная победа египтян.

Противнику ничего не оставалось, как броситься в бегство, скрывшись за городскими стенами. Но фараон остался недоволен: его солдаты, вместо того чтобы ворваться в город, занялись захватом добычи на поле боя. Тем временем ворота города были плотно заперты, царей Кадета, Мегиддо, их союзников, а также отдельных воинов, спасшихся бегством, гарнизон крепости и жители города втащили на крепостную стену.

Тутмос приказал немедленно обложить город. «Они измерили город, окружив его оградой, возведенной из зеленых стволов всех излюбленных ими деревьев; его величество находился сам на укреплении, к востоку от города, осматривая, что было сделано».

«Все властители всех северных стран заперты в этом городе, – обратился он к своему войску, – поэтому взятие Мегиддо подобно взятию тысячи городов».

Затем началась длительная осада города – египтяне еще не умели брать крепости штурмом. Только через семь месяцев измученный голодом город сдался. Царь Кадеша сумел бежать, а оставшиеся в живых князьки пали ниц перед фараоном, умоляя его сохранить им жизнь. Тутмос проявил великодушие, но при этом «властители» были отправлены в свои города на ослах. Египтяне же вновь стали считать добычу.

Оценивая значение своего успеха, Тутмос благодарил Амона и говорил: «Я словил в одном городе их, я окружил их толстой стеной». По источникам, потери войска, проигравшего битву, исчислялись в 83 человека убитыми и 140 пленными. Египтяне захватили более 2000 лошадей, столько же голов крупного рогатого скота и 994 колесницы. Это была впечатляющая победа, открывшая египтянам дорогу в Сирию.

Для закрепления своего успеха египтяне двинулись дальше, взяли еще три города и построили крепость, которая была названа «Тутмос – связывающий варваров».

Теперь они владели всей Палестиной. Но для упрочения египетского господства и подготовки базы на побережье потребовалось еще четыре похода. Шестой по счету поход имел целью взятие сильной крепости Кадет, второй важный очаг сопротивления Египту.

«Его величество прибыл к городу Кадету, разрушил его, вырубил его леса, сжал его посевы». Так была решена вторая стратегическая задача.

Так год за годом своего царствования, каждым летом, когда у соседей созревал урожай, Тутмос III ходил походами в Переднюю Азию, захватывая все новые сирийские города и области. В одном из последних походов египтяне снова овладели Кадешем, ворвавшись в город через пролом в стене. Самым северным рубежом азиатских походов Тутмоса III стал город Каркемиш, занимавший выгодное стратегическое положение на стыке Месопотамии, Малой Азии и Сирии. Египетский флот контролировал восточную часть Средиземного моря.

Огромные богатства стекались в Египет и в качестве ежегодной дани с уже покоренных стран, и в виде военной добычи – с еще покоряемых. Многое досталось египетскому войску, щедро даровал ему царь боевые награды, землю, пленных. Не забыл фараон и жречество, с которым необходимо ладить, поэтому большая часть военной добычи была передана храмам, прежде всего храму Амона-Ра в Фивах.

И все же Тутмос III оказался не в силах покорить все царство Митанни, ставшее вскоре союзником Египта.

А что касается города Мегиддо, который не раз еще станет ареной крупных сражений и битв дохристианского периода, то, по Библии, именно ему, Армагеддону, – то есть Мегиддо – суждено стать местом, где в последней битве столкнутся сила зла и добра.

Кому сегодня не известна знаменитая легенда о Трое и троянском коне?

Сам троянский конь давно стал нарицательным понятием – наши ироничные современники даже назвали его именем разрушительный компьютерный вирус.

В этот миф трудно поверить, однако подлинность существования Трои подтвердили раскопки знаменитого немецкого археолога Генриха Шлимана (1822—1890) еще в позапрошлом веке. Современные археологические исследования подтверждают историчность трагических событий, происшедших в конце XIII – начале XII веков до нашей эры. Открываются все новые и новые подробности Троянской войны и связанных с ней обстоятельств.

Сегодня известно, что крупное военное столкновение союза ахейских государств с городом Троя (Илион), расположенном на берегу Эгейского моря, произошло между 1190 и 1180 (по другим данным, около 1240 года до н.э.) годами до нашей эры.

Первыми источниками, рассказывающими об этом сколь легендарном, столь и ужасном событии, были поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея». Позже Троянская война явилась темой «Энеиды» Вергилия и других произведений, в которых история также переплелась с вымыслом.

Согласно этим произведениям поводом к войне явилось похищение Парисом, сыном троянского царя Приама, прекрасной Елены, жены царя Спарты Менелая. По призыву Менелая связанные клятвой женихи, известные греческие герои, пришли ему на помощь. По «Илиаде», освобождать похищенную отправилось войско греков, ведомое микенским царем Агамемноном – братом Менелая. Попытка путем переговоров добиться возвращения Елены потерпела неудачу, и тогда греки начали изматывающую осаду города. Участие в войне принимали и боги: Афина и Гера – на стороне греков, Афродита, Артемида, Аполлон и Арес – на стороне троянцев. Троянцев было в десять раз меньше, однако Троя оставалась неприступной.

Единственным источником для нас может служить лишь поэма Гомера «Илиада», но автор, как отмечал греческий историк Фукидид, преувеличил значение войны и приукрасил ее, а потому к сведениям поэта надо относиться весьма осторожно. Однако нас прежде всего интересуют боевые действия и приемы ведения войны в тот период, о чем Гомер рассказывает довольно подробно.

Итак, город Троя был расположен в нескольких километрах от берега Геллеспонта (Дарданеллы). Через Трою проходили торговые пути, которыми пользовались греческие племена. Видимо, троянцы мешали торговле греков, что заставило греческие племена объединиться и начать войну с Троей, которую поддерживали многочисленные союзники, из-за чего война затянулась на долгие годы.

Троя, на месте которой сегодня находится турецкое местечко Гиссарлык, была обнесена высокой каменной стеной с зубцами. Ахейцы не решались штурмовать город и не блокировали его, поэтому боевые действия проходили на ровном поле между городом и лагерем осаждающих, который располагался на берегу Геллеспонта. Троянцы иногда врывались в лагерь противника, пытаясь зажечь греческие корабли, вытащенные на берег.

Подробно перечисляя корабли ахейцев, Гомер насчитал 1186 судов, на которых было перевезено стотысячное войско. Несомненно, число кораблей и воинов преувеличены. Кроме того, надо учесть, что эти корабли были просто большими лодками, ибо их легко вытаскивали на берег и довольно быстро спускали на воду. Такой корабль не мог поднять 100 человек.

Скорее всего, у ахейцев имелось несколько тысяч воинов. Возглавлял их Агамемнон, царь «многозлатых Микен». А во главе воинов каждого племени стоял свой вождь.

Ахейцев Гомер называет «копьеборными», поэтому нет сомнения в том, что главным оружием греческих воинов было копье с медным наконечником. Воин имел медный меч и хорошее защитное вооружение: поножи, панцирь на груди, шлем с конской гривой и большой, окованный медью щит. Племенные вожди сражались на боевых колесницах или спешившись. Воины низшей иерархии были вооружены хуже: они имели копья, пращи, «секиры двуострые», топоры, луки со стрелами, щиты и являлись опорой для своих вождей, которые сами вступали в единоборство с лучшими воителями Трои. Из описаний Гомера можно представить обстановку, в которой проходило единоборство.

Происходило это так.

Противники располагались недалеко друг от друга. Боевые колесницы выстраивались в ряд; воины снимали свои доспехи и складывали их рядом с колесницами, затем усаживались на землю и наблюдали за единоборством своих вождей. Единоборствующие сначала метали копья, затем бились медными мечами, которые скоро приходили в негодность. Лишившись меча, сражавшийся укрывался в рядах своего племени или же ему подавали новое оружие для продолжения борьбы. С убитого победитель снимал доспехи и забирал его оружие.

К бою колесницы и пехота размещались в определенном порядке. Боевые колесницы выстраивались впереди пехоты в линии с сохранением равнения, «чтобы никто, на искусство и силу свою полагаясь, против троян впереди остальных в одиночку не бился, чтоб и обратно не правил». За боевыми колесницами, прикрываясь «выпуклобляшными» щитами, строились пешие воины, вооруженные копьями с медными наконечниками. Пехота строилась в несколько шеренг, которые Гомер называет «густыми фалангами». Вожди выстраивали пехоту, загоняя трусливых воинов в середину, «чтоб и тому, кто не хочет, сражаться пришлось поневоле».

Первыми в бой вступали боевые колесницы, затем «непрерывно одна за другой фаланги ахейцев двигались в бой на троянцев», «молча шагали, вождей опасаясь своих». Первые удары пехота наносила копьями, а затем рубилась мечами. С боевыми колесницами пехота боролась при помощи копий. Участвовали в бою и лучники, но стрела не считалась надежным средством даже в руках отличного лучника.

Неудивительно, что в таких условиях исход борьбы решали физическая сила и искусство владения оружием, которое часто отказывало: медные наконечники копий гнулись, а мечи ломались. Маневр на поле боя еще не применялся, однако уже появились зачатки организации взаимодействия боевых колесниц и пеших воинов.

Такой бой продолжался до наступления ночи. Если ночью достигалось соглашение, то сжигались трупы. Если соглашения не было, противники выставляли стражу, организуя охрану войска, находившегося в поле, и оборонительных сооружений (крепостной стены и укреплений лагеря – рва, заостренных кольев и стены с башнями). Стража, состоявшая обычно из нескольких отрядов, размещалась позади рва. Ночью высылалась разведка в стан врага с целью захвата пленных и выяснения намерений противника, проводились собрания племенных вождей, на которых решался вопрос о дальнейших действиях. Утром бой возобновлялся.

Примерно так и протекали бесконечные сражения между ахейцами и троянцами. По Гомеру, только на десятый (!) год войны стали разворачиваться основные события.

Однажды троянцы, добившись успеха в ночной вылазке, отбросили противника к его укрепленному лагерю, окруженному рвом. Перебравшись через ров, троянцы начали штурмовать стену с башнями, но вскоре были отброшены.

Позже им все же удалось разбить камнями ворота и ворваться в лагерь ахейцев. Завязался кровавый бой за корабли. Такой успех троянцев Гомер объясняет тем, что в бою не участвовал лучший воин осаждавших – непобедимый Ахилл, рассорившийся с Агамемноном.

Видя, что ахейцы отступают, друг Ахилла Патрокл уговорил Ахилла разрешить ему вступить в сражение и дать свои доспехи. Воодушевленные Патроклом, ахейцы сплотились, в результате чего у кораблей троянцы встретили свежие силы противника. Это был плотный строй сомкнутых щитов «пика близ пики, щит у щита, заходя под соседний». Воины выстроились в несколько шеренг и сумели отразить атаку троянцев, а контратакой – «ударами острых мечей и пик двуконечных» – отбросили их.

В конце концов, нападение было отбито. Однако сам Патрокл погиб от руки Гектора, сына Приама, царя Трои. Так доспехи Ахилла достались врагу. Позже Гефест выковал Ахиллу новые доспехи и оружие, после чего Ахилл, разъяренный гибелью друга, вновь вступил в сражение. Позже он убил в поединке Гектора, привязал его тело к колеснице и помчался в свой лагерь. Троянский царь Приам с богатыми дарами пришел к Ахиллу, умолил вернуть ему тело сына и достойно похоронил его.

На этом завершается «Илиада» Гомера.

По более поздним мифам, позже на помощь троянцам пришли амазонки во главе с Пенфисилеей и царь эфиопов Мемнон. Однако вскоре они погибли от руки Ахилла. А вскоре и сам Ахилл погиб от стрел Париса, направленных Аполлоном. Одна стрела угодила в единственное уязвимое место – пятку Ахилла, другая – в грудь. Его доспехи и оружие достались Одиссею, признанному храбрейшим из ахейцев.

После гибели Ахилла грекам было предсказано, что без лука и стрел Геракла, находившихся у Филоктета, и Неоптолема, сына Ахилла, Трою им не взять. За этими героями было послано посольство, и они поспешили на помощь соотечественникам. Филоктет стрелой Геракла смертельно ранил троянского царевича Париса. Одиссей и Диомед убили спешившего на помощь троянцам фракийского царя Реса и увели его волшебных коней, которые, по предсказанию, попав в город, сделали бы его неприступным.

Дальше – больше. Одиссей и Диомед проникли в Трою и похитили из храма Афины палладий, защищавший город от врагов. Но мощные оборонительные стены Трои оставались неприступными.

И тогда хитроумный Одиссей придумал необычайную военную хитрость…

Долго, втайне от других, беседовал он с неким Эпеем, лучшим плотником в ахейском лагере. К вечеру все ахейские вожди собрались в шатре Агамемнона на военный совет, где Одиссей изложил свой авантюрный план, согласно которому надо было соорудить огромного деревянного коня. В его чреве должны поместиться самые искусные и смелые воины. Все же остальное войско должно сесть на корабли, отойти от троянского берега и укрыться за островом Тендос. Как только троянцы увидят, что ахейцы покинули побережье, они подумают, что осада Трои снята. Троянцы наверняка затащат деревянного коня в Трою. Ночью ахейские корабли вернутся, а воины, укрывшиеся в деревянном коне, выйдут из него и откроют крепостные ворота. И тогда – последний штурм ненавистного города!

Три дня стучали топоры в старательно отгороженной части корабельной стоянки, три дня кипела таинственная работа.

Утром четвертого дня троянцы с удивлением обнаружили ахейский лагерь пустым. В морской дымке таяли паруса ахейских кораблей, а на прибрежном песке, где только вчера пестрели шатры и палатки врага, стоял огромный деревянный конь.

Ликующие троянцы вышли из города и с любопытством бродили по опустевшему берегу. Они с удивлением окружили огромного деревянного коня, возвышавшегося над кущами прибрежных ракит. Кто-то советовал бросить коня в море, кто-то – сжечь, но многие настаивали на том, чтобы затащить его в город и поставить на главной площади Трои как память о кровавой битве народов.

В разгар спора к деревянному коню подошел жрец Аполлона Лаокоон с двумя своими сыновьями. «Бойтесь данайцев, дары приносящих!» – вскричал он и, выхватив из рук троянского воина острое копье, метнул его в деревянное брюхо коня. Задрожало вонзившееся копье, и послышался из конского чрева еле слышимый медный звон. Но Лаокоона никто не слушал. Все внимание толпы было привлечено появлением юношей, ведущих пленного ахейца. Его подвели к царю Приаму, стоявшему в окружении придворной знати рядом с деревянным конем. Пленник назвался Синоном и пояснил, что сам сбежал от ахейцев, которые должны были принести его в жертву богам – это было условием благополучного возвращения домой.

Синон убедил троянцев, что конь являлся посвятительным даром Афине, которая могла обрушить свой гнев на Трою, если троянцы уничтожат коня. А если поставить его в городе перед храмом Афины, то Троя станет несокрушимой. При этом Синон подчеркнул, что поэтому ахейцы и построили коня таким огромным, чтобы троянцы не смогли протащить его через крепостные ворота…

Как только Синон произнес эти слова, со стороны моря раздался полный ужаса крик. Из моря выползли два огромных змея и оплели жреца Лаокоона, а также двух его сыновей смертельными кольцами своих гладких и липких тел. В одно мгновение несчастные испустили дух.

Теперь уже никто не сомневался в том, что Синон говорил правду. А посему надо поскорее установить этого деревянного коня рядом с храмом Афины.

Соорудив низкий помост на колесах, троянцы установили на него деревянного коня и повезли к городу. Чтобы конь прошел в Скейские ворота, троянцам пришлось разобрать часть крепостной стены. Коня поставили на обусловленном месте.

Пока троянцы, опьяненные успехом, праздновали победу, ночью ахейские лазутчики тихо вышли из коня и открыли ворота. К тому времени греческое войско по сигналу Синона незаметно возвратилось обратно и теперь захватило город.

В итоге Троя была разграблена и уничтожена.

Но почему причиной ее гибели стал именно конь?

Этим вопросом задавались еще в древности. Многие античные авторы пытались найти разумное объяснение легенде. Высказывались самые разнообразные предположения: к примеру, что у ахейцев была боевая башня на колесах, сделанная в форме коня и обитая конскими шкурами; или что грекам удалось проникнуть в город через подземный ход, на двери которого была нарисована лошадь; или что лошадь была знаком, по которому ахейцы в темноте отличали друг друга от противников… Сейчас принято считать, что троянский конь является аллегорией какой-то военной хитрости, примененной ахейцами при взятии города.

Под стенами Трои погибают практически все герои, и ахейцы, и троянцы. А из тех, кто выживет в войне, многие погибнут по дороге домой. Кто-то, как царь Агамемнон, дома найдет смерть от рук близких, кто-то будет изгнан и проведет жизнь в скитаниях. По сути, это конец героического века. Под стенами Трои нет победителей и нет побежденных, герои уходят в прошлое, и наступает пора обыкновенных людей.

Любопытно, но конь символически связан также с рождением и смертью. Лошадь из дерева ели, вынашивающая что-то в своем чреве, символизирует рождение нового, а троянский конь сделан как раз из еловых досок, и в его полом животе сидят вооруженные воины. Получается, что троянский конь несет смерть для защитников крепости, но в то же время означает и рождение чего-то нового.

Примерно в это же время в Средиземноморье произошло еще одно важное событие: началось одно из великих переселений народов. С севера на Балканский полуостров двинулись племена дорийцев, варварского народа, который полностью уничтожил древнюю микенскую цивилизацию. Лишь по прошествии нескольких столетий Греция возродится и можно будет говорить о греческой истории. Разрушения будут настолько велики, что вся додорийская история станет мифом, а многие государства перестанут существовать.

Результаты последних археологических экспедиций пока еще не позволяют убедительно восстановить сценарий Троянской войны. Однако их результаты не отрицают, что за троянским эпосом скрывается история греческой экспансии против крупной державы, находившейся на западном берегу Малой Азии и мешавшей грекам обрести власть над этим регионом. Остается надеяться, что подлинная история Троянской войны все же будет когда-нибудь написана.

Из мифов и легенд, а также из произведений многих древних авторов известно о воинственных женских племенах, живших по законам матриархата.

Амазонки – женщины-воины! Вопрос об их реальном существовании до сих пор вызывает много споров у исследователей, а археологические находки дают новую пищу для размышлений.

Еще в 1928 году советские ученые сделали сенсационное открытие во время раскопок в местечке Земо-Ахвала на побережье Черного моря, то есть в области предполагаемого расселения амазонок. Они раскопали доисторическое захоронение, в котором был погребен «князь» в полных доспехах и во всеоружии; здесь же лежал и двойной топор. Однако детальное изучение скелета показало, что это… останки женщины.

Кто была она? Царица амазонок?

В 1971 году, на этот раз на Украине, было найдено захоронение женщины, погребенной с царскими почестями. Рядом с ней лежал скелет девочки, столь же роскошно украшенный. Вместе с ними в могилу положили оружие и золотые сокровища, а также двух мужчин, умерших, как выяснили ученые, «неестественной смертью».

Может быть, здесь лежала царица амазонок с убитыми в честь нее рабами?

В 1993—1997 годах во время раскопок близ местечка Покровка в Казахстане были найдены могилы других «воительниц». Рядом с женскими скелетами лежали дары: наконечники стрел и кинжалы. Очевидно, женщины этого кочевого племени умели постоять за себя в бою. Возраст захоронения – две с половиной тысячи лет.

Кто это? Тоже амазонки?

География подобных находок гораздо шире, поскольку есть данные о том, что амазонки могли быть и в Индии, и в Малайзии, и даже возле Балтийского моря.

И вот совсем недавно английские ученые установили, что некие амазонки сражались за римлян на территории современной Великобритании. Останки двух воительниц-амазонок, служивших в римской армии в Британии, были обнаружены в захоронении в Бруэме, графство Камбрия.

Предполагают, что женщины пришли сюда из Дунайского региона Восточной Европы – именно там, как утверждали древние греки, обитали ужасные женщины-воительницы.

Женщины этого племени амазонок, которое предположительно вымерло между 220 и 300 годом н.э., были сожжены на погребальных кострах вместе со своими лошадьми и военной амуницией. Очень может быть, что эти амазонки находились в составе нумерий – нерегулярных войск римской армии, прикрепленных к легионам, служившим в Британии. Другие находки свидетельствуют, что их подразделение пришло из дунайских провинций Норикум, Паннония и Иллирия, теперь являющихся частями Австрии, Венгрии и бывшей Югославии.

На месте захоронения в Бруэме находились укрепление и гражданское поселение, и анализ останков более чем 180 человек показал, что здесь погребали пепел мертвых. Вместе с останками одной из женщин обнаружили сожженные останки животных. Были найдены еще костяные пластинки, которые использовали для украшения шкатулок, а также детали ножен меча и глиняной посуды. Все это указывает на то, что женщина обладала высоким статусом; ее возраст оценивается от 20 до 40 лет. В могиле другой женщины, чей возраст составляет от 21 до 45, обнаружили серебряную чашу, ножны и костяные украшения.

Так значит, были на свете женщины-воины?

В древние времена греки считали, что амазонки, поклонявшиеся богине Артемиде, произошли от бога войны Ареса (Марса) и его собственной дочери Гармонии, что обитали эти племена на реке Фермодонт у города Фемискира в Малой Азии. В весенний период, в течение двух месяцев, амазонки вступали в браки с чужеземцами или мужчинами, жившими по соседству, для продолжения рода. Девочек оставляли у себя, а мальчиков либо убивали, либо отдавали отцам. По словам греческого историка Геродота, «ни одна девушка не должна познать мужчину, пока не убьет врага». Ну а слово «амазонка» произошло от слов «а» и «мазон», что означает «без груди», вроде бы происходит от названия обычая прижигать в раннем возрасте правую грудь и тем самым останавливать ее развитие, чтобы было удобнее натягивать тетиву лука, овладевать оружием…

Так где же обитали «женщины без груди»?

Многие исследователи считают, что в мифах содержится часть исторически ценной информации, и указывают: на севере Турции, в районе современной реки Терме-Чай. Что именно это та легендарная река Фермодонт, в устье которой находилась страна амазонок, откуда они пришли на помощь троянцам. А до Троянской войны амазонки переселились к реке Фермодонт с Кавказских гор.

Древняя скифская легенда гласит, что однажды на их землях появилось неизвестное воинственное племя, совершавшее набеги на скифские поселки и уводившее скот. В стычках некоторые из них были убиты. Когда скифы спешились с коней, чтобы скальпировать поверженных врагов, то к удивлению обнаружили, что все убитые – женщины. Гордым скифам не пристало воевать с женщинами. Они послали отряд юношей кочевать рядом с врагом, но избегать сражений. Их главной задачей было познакомиться с женщинами. Сначала смелые воительницы постарались уничтожить их, но те отступали, не приняв боя. Постепенно женщины привыкли к такому соседству и уже не угрожали им. Через определенное время юношам удалось соблазнить отважных воительниц, и они взяли их в жены. От них, как считается, и произошло племя сарматов.

Оказывается, легенда эта возникла не на пустом месте. Сарматские женщины действительно воевали наряду с мужчинами. Свидетельством тому служат находки археологов, которые нередко обнаруживают в погребениях женщин-сарматок боевое оружие. Естественно, что два столь воинственных народа нередко воевали. На пограничных территориях постоянно возникали вооруженные стычки, легкие отряды совершали стремительные рейды на чужие территории, угоняя скот и уводя рабов. Но войны не могли длиться вечно. Временами разногласия утихали, тогда скифы и сарматы торговали или совершали совместные военные походы в другие страны. Объединялись они и чтобы отразить нападения опасных внешних врагов. Так, сарматы прислали в помощь скифам свои армии, в которых находись женщины, когда к границам Скифии подошла персидская армия царя Дария.

По утверждениям древнегреческих историков, Гомер, являвшийся одним из основных средств массовой информации в свое время, сочинил не только «Илиаду» и «Одиссею», но еще и поэму «Страна Амазония», которая, однако, в отличие от «Илиады» с «Одиссеей», прославляющих подвиги героев-мужчин и дошедших до нас в поразительной целости, несмотря на их непомерный объем, почему-то вообще не сохранилась. Правда, ни единой строчки ни при каких раскопках найдено не было.

Что касается вопроса происхождения слова «амазонка» и отсутствующей правой груди, то, как отмечает еще дореволюционная энциклопедия Брокгауза и Эфрона, абсолютно на всех дошедших до нас изображениях – статуи, рельефы, картины и прочее – у амазонок «идеально красивые фигуры с обеими грудями, но с весьма развитыми мускулами».

Вообще, Гомер довольно сухо отзывался об амазонках. В сказании об аргонавтах они вообще изображены в виде отвратительных фурий. Однако в сообщениях более поздних авторов их образ становится все привлекательнее, в то время как сами они, отогнанные молвой то в Ливию, то в Меотиду – на Азовское море, уже напоминают былинных богатырей или сказочных фей…

Согласно Геродоту после Троянской войны амазонки удалились на восток и вновь смешались со скифами. Так возник народ сарматов, где пришлые амазонки были равноправны с мужчинами. О местных же жительницах эти воинственные гостьи отзывались так: «Мы с вашими женщинами жить не можем, ибо у нас не одинаковые с ними обычаи. Мы занимаемся луком, стрелами, лошадьми, а женским работам не учились; у вас же ничего сказанного женщины не делают, а делают работы женские, сидя в своих повозках».

Примечательно, что говоря об амазонках, античные авторы неизменно подчеркивают их беспримерную отвагу и военную доблесть. В Римской империи высшей похвалой для воина считалось сказать ему, что он «сражался как амазонка». Если верить римскому историку Диону Кассию, когда полубезумный император Коммод во II веке нашей эры выступал на арене Колизея в роли гладиатора, сражаясь то со зверями, то с людьми, сенаторы, а с ними и все остальные зрители, обязаны были приветствовать его криками: «Ты – властелин мира! В славе своей подобен ты амазонкам!»

Да, женщины-воительницы были достойны таких восторгов. Их хладнокровие вошло в легенду: преследуемые врагами, они без промаха поражали их из лука, полуобернувшись в седле. Особенно же ловко они умели обращаться с двойным топором. Это острое, как бритва, оружие, а также легкий щит в форме полумесяца стали неизменными атрибутами амазонок на любых изображениях.

Но не только греки и римляне говорили об амазонках. Рассказы о сражениях с племенами воинственных женщин известны, например, из древнекитайской и египетской истории.

Амазонки не были забыты, но уже в первом веке до новой эры появляются первые сомнения в их реальном существовании. Историк и географ Страбон собрал много рассказов об амазонках, но, сопоставив их, назвал досужими выдумками.

«Со сказанием об амазонках произошло нечто странное. Дело в том, что во всех остальных сказаниях мифические и исторические элементы разграничены… Что же касается амазонок, то о них всегда – и раньше, и теперь – были в ходу одни и те же сказания, сплошь чудесные и невероятные».

Его мнение разделили последующие поколения историков. Кроме того, получается, что амазонки вдруг бесследно растворились на просторах истории. «Что касается теперешнего местопребывания амазонок, – подводил итоги Страбон, – то только немногие сообщают об этом лишь бездоказательные и неправдоподобные сведения». Так девы-воительницы стали воистину легендарными существами. Их образы лишь расцвечивали подвиги древних героев, будоражили фантазию, – а заодно и пресекали любые прекословия женщин. По словам ритора Исократа, «сколь ни храбры были амазонки, но были побеждены мужчинами и лишились всего».

Так или иначе, но истории «про амазонок» продолжали будоражить мужские умы. Знаменитый средневековый путешественник Марко Поло утверждал, что лично видел в Азии амазонок. Испанцы и португальцы сообщали о «государствах амазонок» в Южной Америке.

В свое время Колумб узнал от индейцев про некий остров, который населяли одни только женщины. Он хотел пленить нескольких из них, чтобы потом показать испанской королеве. Но завоевывать остров не пришлось. Когда корабли Колумба стали на якорь возле одного из островов и отправили на берег лодку с людьми, из близлежащего леса выбежало множество женщин в перьях и вооруженных луками. По их поведению было ясно, что они решили защищать родные места. Колумб назвал окрестности Виргинскими островами, то есть «островами Дев».

Один из знаменитых конкистадоров, Франсиско де Орельяна, открыл великую реку на южноамериканском континенте и первым из европейцев пересек его в самой широкой части. Летом 1542 года его отряд якобы увидел легендарных амазонок, с которыми вступил в бой. Сегодня считается, что это были либо индейские женщины, сражавшиеся рядом с мужчинами, либо испанцы просто приняли длинноволосых индейцев за женщин.

Кстати, открытую им реку Орельяна хотел назвать своим именем, но прижилось другое – Амазонка, в честь тех самых воительниц, с которыми якобы сражались его воины…

Считается, что слоны были приручены и впервые стали использоваться в военных целях в Индии. Случилось это давно, вероятно, в начале I тысячелетия до новой эры.

С того момента род войск боевых слонов прочно удерживал ведущее место в армиях государств Индостана. Именно слонов древнеиндийские авторы считали основой войска, хотя едва ли они были важнее колесниц. Но для такого утверждения у этих авторов были свои резоны: помимо замечательных боевых качеств – мощи, массивности, скорости, поворотливости, послушания, ума, – слон был престижным животным, одним из олицетворений божественной силы, которая давалась в руки его властителям. Чем больше их было в армии, тем могущественнее считался ее предводитель. В «Ведах», «Махабхарате» и других древнеиндийских сочинениях говорится об огромных, поистине сказочных количествах боевых слонов в армиях. Судя по более поздним сведениям, в основном иностранным, войска имели от нескольких десятков до нескольких сотен слонов.

В Древней Индии слонов использовали в основном против конницы, поскольку лошади боялись слонов. Их выстраивали в линию на расстоянии около 30 метров друг от друга, а за ними в промежутках ставили пехоту, чтобы строй выглядел подобно стене с башнями. Защитного вооружения слонам в Древней Индии не полагалось, зато их богато украшали металлическими побрякушками и красными попонами. «Экипаж» такого танка древности обычно состоял из трех человек – махаута (вожатого), стрелка и сариссофора. Иногда на крупном слоне могли разместиться не один, а два стрелка.

Махаут открыто располагался на шее слона, а стрелок и сариссофор – в укрытии из легких щитов на спине животного. Сариссофор защищал слона с флангов, не давая вражеской пехоте подбираться к ногам и брюху, а стрелок вел метательный бой стрелами и дротиками. Но главным оружием подразделения, естественно, являлся сам слон, который наводил ужас своими размерами, топтал противника ногами, пронзал бивнями и душил хоботом, – если, конечно, хотел.

Главным поражающим фактором при атаке слонов, несомненно, являлся страх, который эти животные вызывали своим видом у непривычных еще людей и лошадей. Немалую роль, впрочем, играла и огромная физическая сила слонов. К тому же слонам иногда давали двуручные кривые мечи. Но это была не слишком хорошая идея, – больше для эффекта, – ведь хобот – не рука, и слон не очень-то ловко мог размахивать мечом. Больший успех достигался, если короткие бивни индийских и североафриканских слонов удлиняли железными наконечниками, – таким оружием слоны пользовались с большим успехом.

Вообще говоря, слоны были довольно опасным родом войск. При удаче они наносили страшный урон противнику, а вот если враг был смел и искусен, животные могли прийти в замешательство и перетоптать своих же. Именно поэтому столь высоко ценилось искусство выучки и вождения этих животных. Оно непременно входило в курс обучения индийских царевичей. Эллинистические государи также нанимали индийских вожаков.

В Индии, где слоны были относительно недороги, на них, кроме боевых, возлагались и транспортные функции. В качестве вьючных животных слоны могли долго нести до 600 килограммов грузов, и имели лишь тот изъян, что нуждались в свежих листьях – одним сеном они обходиться не могли. Да и сено в необходимом слонам количестве, в отличие от овса, почти не поддавалось перевозке. Накормить большую армию слонов во время долгого перехода всегда было серьезной проблемой.

В остальном слоны имели очень неплохие показатели. Несмотря на полную неспособность не только прыгать, но и бегать, просто шагом слоны могли двигаться с такой же скоростью, что и лошади рысью, причем пройти в день до 50 километров не представляло для них проблемы.

Особенно полезны были слоны при совершении маршей в джунглях, ибо не только не нуждались в дороге, но и сами прокладывали ее, легко разбирая буреломы и расчищая заросли. Удивительно, но слоны без труда проходили как по горам, так и по болотам.

Европейцы впервые столкнулись со слонами примерно двадцать три века назад. В 331 году до н.э. в битве при Гавгамелах персидский царь Дарий III среди своего воинства выставил 15 слонов против войск Александра Македонского. Хотя они не спасли Дария от поражения, страха на македонцев навели немало.

Вскоре боевые слоны стали служить и в европейских армиях, в течение трех веков сея панику в станах врагов.

Когда тот же Александр Македонский разгромил персидскую армию и направился дальше, в Индию, на реке Гидасп его ожидал с сильным войском Пор, царь Пенджаба. Закипел бой. Пор бросил в атаку свою главную ударную силу – 100 (по некоторым источникам – 200) великолепно обученных слонов, которым поначалу удалось потеснить македонские линии. Однако греки бесстрашно кидались под ноги колоссам и остро отточенными топорами рубили им хоботы…

Так свидетельствовали сами участники сражения. То же самое можно увидеть и в нашумевшем фильме Оливера Стоуна «Александр». Но могло ли это быть на самом деле?

Даже не принимая во внимание качества македонского железа, перерубить топором, ударом снизу, упругий хобот, болтающийся на солидной высоте, с учетом того, что слоновья кожа сама по себе стоила кожаного панциря, практически невозможно. Нанести опасную для жизни рану слону оружием, существовавшим до новой эры, было довольно трудно. Хотя, конечно, такая возможность не исключалась.

Чаще всего, нападая на слона, воины стремились ранить его в ноги. Ноги у слонов всегда сильно перегружены, и повреждения мышц быстро лишали животных возможности двигаться. В отличие от других зверей, слон не только не может передвигаться на трех ногах, но даже долго стоять, если одна нога серьезно ранена. Но в то время македонцы этого еще не знали.

Скорее всего, было так: слоны продолжали бой, пока не поняли, что им не удастся прогнать македонцев, а поняв, не обращая больше внимания на команды махаутов, обратились в бегство, смяв по пути свою же пехоту. Собственно, большинство описанных сражений с использованием слонов обычно так и заканчивались.

Таким образом, атака слонов захлебнулась, а Александр искусным маневром обошел индийцев и ударил по ним с тыла.

В окружении очутился и сам Пор на своем любимом слоне. Отбиваясь от наседавших врагов, бесстрашный гигант отшвыривал всех, кто пытался к нему приблизиться. Но царь был ранен, и умный слон, почуяв, что его хозяин попал в беду, прорвал кольцо македонской пехоты, чтобы вынести хозяина с поля боя. Потом слон сам бережно снял раненого, положил на землю и хоботом вынул стрелы, торчавшие в его теле. Когда неприятельские солдаты нашли беглеца, разъяренный слон, не покидая распростертого на траве господина, защищал его с неистовым мужеством.

Александр все это видел собственными глазами. Восхищенный благородством и смелостью преданного животного, он приказал не трогать слона. Рассказывают, что когда побежденный царь выздоровел, Александр призвал индийца к себе и обещал ему вернуть царство, которое отныне являлось частью империи великого полководца.

А если верить Плутарху, то Александр добавил к владениям Пора еще такие территории, что тот стал едва ли не самым могущественным монархом в Индии. Взамен он хотел заполучить только храбреца слона. Естественно, Пор согласился.

Завоевав часть Индии, македонцы включили слонов и в состав собственной армии. Позже, с распадом Македонской державы, слоны заняли довольно значительное место в армиях эллинистических государств – Эпирского царства, держав Селевкидов и Птолемеев. Но способ их боевого построения несколько изменился. Если в Индии слоны строились с промежутками, распределяясь по всему фронту войска, то греки ставили слонов плотно, компактной группой.

Расположенные на флангах слоны представляли собой меньшую угрозу для своей пехоты, если вдруг обращались в бегство. Кроме того, для защиты своих войск от бегущих слонов карфагенские вожаки имели с собой большой стальной гвоздь и молот. Если слон поворачивал на своих, махаут вгонял ему гвоздь в череп. Позже такой варварский способ был применен и греками, хотя и гарантию он давал сомнительную, ибо умные слоны, однажды увидев гибель дезертира, для себя делали выводы и позже, намереваясь бежать, могли даже против вожаков принять превентивные меры.

Позже выяснилось, что грозные слоны боялись свиней. Всеми почитаемый писатель Элиан описывает такой эпизод. Когда македонский полководец Антипатр осаждал греческий город Мегары, он привел под его стены много слонов. Тогда мегарийцы пустились на хитрость. Они помазали смолой нескольких свиней, подожгли их и погнали в лагерь противника. Несчастные свиньи подняли такой истошный визг, что перепуганные великаны ударились в постыдное бегство, вызвав серьезное смятение в войсках осаждающих.

Скептики, правда, утверждают, что слоны испугались не визга свиней, а огня – ведь всем известно, как боятся его животные. Но тем не менее после этого Антипатр приказал слонов воспитывать вместе с поросятами, дабы те привыкли к виду и визгу свиней.

Антиох, царь Сирии, вел жестокую войну с племенем галатов. В 275 году до н.э. войска противников сошлись во Фригии. Галаты превосходили сирийцев численностью и были лучше вооружены. Начало сражения не сулило царю ничего утешительного. Он уже подумывал было об отступлении, когда один из его помощников посоветовал пустить в дело 16 индийских слонов, спрятанных за рядами пехоты.

Когда шеренги сирийцев вдруг расступились, галаты окаменели от ужаса. На них тяжелой поступью надвигались невиданные чудовища в кроваво-красных чепраках, покрытые чешуей медных щитов. На спинах их высились деревянные башни с воинами. Черные плюмажи из птичьих перьев колыхались на размалеванных лбах животных. Издавая резкие трубные звуки, слоны угрожающе размахивали хоботами, в которых сверкали длинные кривые мечи.

Дико заржав, лошади галатов в панике помчались прочь. Пешие воины не успели опомниться, как слоны опрокинули и смяли их боевые порядки. Животные, одурманенные пьянящими напитками, дали волю своей ярости. Они догоняли галатов, топтали их, поражали мечами и пронзали бивнями. Лучники, засевшие в башнях, расстреливали бегущих стрелами.

Выиграв битву, в благодарность своему четвероногому воинству царь повелел воздвигнуть на поле брани памятник с изображением слона.

По другим данным, Антиох стыдился этого своего успеха. «Можно ли гордиться победой, – говорил он, – если в этом заслуга одних зверей».

После неудачной экспедиции в Италию Пирр, царь Эпирский, вернулся в Грецию, где продолжал свои военные авантюры. В 272 году до н.э. он решил с помощью слонов овладеть городом Аргос, что на Пелопоннесе. И это после того как три года назад в битве при Беневенте он сам чуть не пострадал от своих же слонов, которых римляне сумели обратить в бегство.

В этот раз военные действия для царя шли успешно. Ночью, обманув бдительность стражи, изменник открыл эпирцам городские ворота. Пирр намеревался запугать горожан слонами и поэтому пустил их в город первыми. К несчастью, ворота оказались невысокими, и башни, установленные на слонах, мешали в них пройти. Пришлось их снимать, а потом снова устанавливать. Из-за этой непредвиденной задержки был упущен благоприятный момент. Разбуженный гарнизон и жители города успели взяться за оружие. К тому же на узких кривых улочках слоны ничего не могли поделать с защитниками города, которые, затаившись в укрытиях, осыпали их камнями и стрелами. События приняли плохой оборот, и эпирцы мечтали уже о том, как бы выбраться живыми из этого злосчастного лабиринта. Однако израненные, растерявшиеся слоны снова вышли из повиновения. Они толпились, никому не давая прохода. Когда у одного слона убили погонщика, тот, забыв обо всем, в тоске метался по улицам, разыскивая тело хозяина. А найдя, поднял убитого хоботом и принялся крушить и своих, и чужих. В этой битве погиб и сам Пирр, царь Эпирский.

Как записали историки со слов участников этой битвы, в смерти Пирра косвенно был виноват слон. Раненый великан упал и закрыл своим телом дорогу в единственных воротах, через которые могли спастись эпирцы. Пирр, прикрывавший отступление, остался практически один. В какой-то момент камень, брошенный с крыши, убил его на месте.

Стоит заметить, что полководцы Рима никогда не придавали слонам большого значения. Они считали их ненадежными и даже опасными помощниками, которые зачастую не только не оправдывали возлагавшихся на них надежд, но и сами способствовали поражению. Так случилось и в битве у города Тапса во время похода Цезаря в Африку (47–46 годы до н.э.), где Гай Юлий дал бой войскам сторонников республики под командованием Сципиона Метелла.

На обоих флангах республиканцы поставили по 32 слона. Как только они устремились в атаку, разом заголосили сотни труб противника, загрохотали барабаны, зазвенели медные тарелки. Копейщики начали закидывать животных дротиками. Оглушенные неожиданным шумом, испуганные свистом стрел, слоны повернули назад, разметали колонны республиканцев и понеслись прямо на укрепленный лагерь Сципиона. Под их мощными ударами рухнули ворота, а наспех возведенные ограждения развалились как карточный домик. Преследуя по пятам животных, в проломы ворвались легионеры Цезаря и захватили всех слонов-неудачников.

После битвы при Тапсе интерес к слонам как к воинам постепенно угас.

Наиболее существенным недостатком слона как боевого животного была его плохая управляемость. Слоны далеко не всегда склонны были слепо следовать за своими начальниками и были слишком рассудительны, чего нельзя сказать о лошадях. Слон, вообще, хорошо подумает, прежде чем что-либо сделать.

Своему махауту слон подчинялся исключительно из дружеских чувств. Вовсе не из страха! Кроме того, в отрядах слонов присутствовало двоевластие, – кроме махаутов, слоны ориентировались и на собственных лидеров.

С одной стороны, слоны сражались более сознательно, чем лошади – умели отличать своих от чужих, понимали, для чего им мечи. Они могли, конечно, шутя пройти сквозь ряды пехоты, но зачем? Слон должен был сначала понять, для чего ему это нужно. Просто взять и нагнать его на пехотинцев было трудно, – если люди не расступались, слон часто останавливался и, в лучшем случае, пытался расчистить себе дорогу.

Получается, что присутствие слонов воздействовало на врага больше морально. Естественно, только один вид огромного животного мог повергнуть в ужас.

Слоны всегда боялись огня, часто боялись людей, способных больно уколоть копьями или мечами. Слонов вообще нельзя было сделать бесстрашными, ибо нападали они только из желания сделать приятное махауту. Даже если они защищали своих махаутов, то и тут понимали, что лучший способ уберечь их, – унести в безопасное место.

В общем, слоны отличались низким боевым духом. Серьезный мотив для участия в сражении дать им было невозможно. Кроме того, средняя продолжительность жизни слона в ту пору была вдвое больше человеческой, и, похоже, они это чувствовали.

Несомненно, неудачи боевого применения слонов и вытеснение их конницей в значительной мере были обусловлены и тем, что этот вид животных так и не был одомашнен, а только приручен. Поголовье ручных слонов всегда пополнялось путем отлова диких. Селекция, таким образом, не производилась, и боевые слоны отличались от рабочих только размером, но не психологией.

К началу новой эры опыт использования слонов в средиземноморском регионе окончательно показал, что против стойкой пехоты они не имеют большого успеха. Слонов уже не боялись, – солдаты сами нападали на них с факелами, пускали в слонов горящие стрелы и бросали им под ноги доски с гвоздями.

В средние века боевые слоны все еще применялись почти во всей Азии – от Ирана до Китая, от Индии до Аравии. Но тактика их использования постепенно менялась. Речь шла уже не о боевой пользе применения слонов, а скорее о престижности. И, конечно же, очень часто они использовались как тягловые животные. Например, в той же Индии с XVI века слоны очень неплохо справлялись с перевозкой пушек.

Очевидно, что боевая слава слонов оказалась несколько преувеличенной по сравнению с их действительным значением в мировой военной истории, но сам факт эффективного использования в бою столь мощного и умного животного, как слон, не может не вызывать восхищение.

Современные историки полагают, что колесницы были изобретены за 2300 лет до новой эры в Месопотамии, однако точных доказательств этого не существует. Однако к тому моменту, когда лошади были приручены человеком, они еще мало напоминали современных скакунов. Настолько мало, что на основании сохранившихся барельефов иногда высказывается мнение, что древние шумеры запрягали ослов, а не лошадей в свои колесницы. Возможно и так, ибо создавать породы лошадей, которых нельзя было бы спутать с ослами, людям удалось только во II тысячелетии до нашей эры. Позже египтяне и ассирийцы в свои колесницы запрягали коней ростом уже 160 сантиметров и весом до 500 килограммов.

Со временем повозки совершенствовались. Так появились грузовые и боевые колесницы, которые появились и в других странах. Правда, некоторые историки считают, что повозки были изобретены самостоятельно и в Месопотамии, и на Кавказе, и в евразийских степях. Но, судя по тому, что во всех этих местах повозки были одинаковой конструкции, а также по тому, что их части и детали назывались одинаково, центр происхождения, вероятно, у них один.

Технология постройки колесниц постоянно развивалась. Если в Месопотамии поначалу колесницы были тяжелыми и представляли собой платформы, на которых находились метатели дротиков или лучники, то в Египте это уже были легкие, маневренные повозки, приспособленные не только для стрелков. Они и сами по себе являлись грозным оружием.

О том, какое значение в Древнем мире придавалось колесницам, запряженным лошадьми, можно судить по многим фактам. Например, в Египте для изготовления колесниц использовались вяз, сосна, ясень, береза. Однако береза не растет южнее Трапезунда и Арарата, а значит, материал этот доставлялся издалека. В те времена решить такую проблему было нелегко.

Любопытное открытие сделали исследователи на острове Крит, где было найдено около пятисот колесниц. Рельеф острова Крит гористый, и на колесницах там ездить почти невозможно, поэтому немецкий ученый Г. Бокиш высказал предположение, что колесницы на Крите изготовляли «на экспорт».

Так это или нет, но появление колесниц вызвало, по сути, целую революцию в военном деле. Став главной ударной силой в армиях, они решали не только исходы отдельных сражений – они решали судьбы целых государств!

Прекрасное и точное описание боевых действий на колесницах можно найти у Гомера. Но началась боевая слава колесниц в Египте и Хеттском царстве, некогда расположенном в Малой Азии.

Оба царства постоянно воевали друг с другом и не менее регулярно совершенствовали свои войска. Разумеется, совершенствовались и колесницы.

Рано или поздно государства эти должны были сойтись в решающем сражении. И оно произошло по одним данным в 1312, по другим – в 1296 году до новой эры.

К тому времени и египтяне, и хетты усовершенствовали колесницы, которые сыграли решающую роль в этой битве, происшедшей у города Кадеш, который находился на территории теперешней Сирии.

Считается, что битва при Кадеше – первая в истории битва, ход которой можно четко проследить по подробным описаниям личного летописца египетского фараона Рамсеса II. Едва ли, конечно, это описание объективно, но все-таки оно дает некое представление о происшедших событиях и показывает роль боевых колесниц.

Количество воинов в обеих армиях было одинаковое – примерно по двадцать тысяч пехотинцев с каждой стороны. Но главное – колесницы. Их было много: у хеттов – две с половиной тысячи, у египтян предположительно столько же. Колесницы объединялись в отряды по десять, тридцать и пятьдесят. Почти метровые колеса у боевых колесниц имели уже восемь спиц (ранее было четыре, максимум шесть), и – что очень важно – увеличился конец оси, выступавшей с каждой стороны колеса. Лошадьми управлял возница – уважаемая в Египте личность. Рядом с ним стоял воин. Обязательно из знатного рода – только они имели право сражаться не в пешем строю. Концы выступающих осей были фактически острыми длинными ножами. Когда такая колесница врывалась в расположение врага, она скашивала живую силу противника как траву. Такие же, но несколько короче, ножи прикреплялись к передку колесницы.

Колесницы египтян были маневренными, быстрыми, а знаменитый маневр «гнев фараона» производил страшное опустошение в рядах врагов. Суть «гнева» состояла в том, что колесницы врывались в расположение врага и, резко развернувшись, мчались вдоль всего фронта от фланга до фланга.

Хеттские колесницы слыли более мощными – на них стояло по три человека: кроме возницы еще и щитоносец, прикрывавший и возницу, и воина, который был обычно копейщиком.

И у хеттов, и у египтян колесницу везли две лошади. Но всегда имелась третья – запасная.

Рамсес II покинул Египет с отрядами, каждый из которых назывался по имени бога – Амон, Ра, Пта и Сет.

То ли у египтян была плохо поставлена разведка, то ли хетты ловко их дезинформировали, но, приблизившись к Кадешу, Рамсес II и не подозревал, что находится совсем близко от противника. К тому же подосланные лжеперебежчики совершенно усыпили бдительность Рамсеса II, сообщив, что хетты ушли далеко. А они тем временем обошли египтян с тыла, неожиданно напали на приближающийся отряд Ра и разгромили его. Затем подошли с тыла к отряду Амона и тоже почти полностью уничтожили его. Сам Рамсес II едва уцелел и спасся лишь благодаря личной охране и собственному мужеству. Да еще благодаря лошадям. Летописец записал слова фараона: «Со мной были Победа у Фив и Бодрость духа, мои лучшие кони, у них нашел я поддержку, когда остался совершенно один среди множества врагов…»

Однако и хетты допустили ошибку. Они посчитали, что египтяне полностью разгромлены, и занялись грабежом покинутого египетского лагеря. Тем временем к месту сражения подходил отряд союзников Египта. Встретив их, спасающийся бегством Рамсес II повернул обратно, и теперь уже египтяне обрушились на потерявших бдительность хеттов.

Не будем сейчас утверждать, кто именно победил в этом сражении. Рамсес II полагал, что победил он, хеттский владыка Муваталлис был уверен, что именно он разгромил египтян. Историки же считают, что битва при Кадеше окончилась «вничью». Египет и Хеттское царство после этой битвы заключили договор о ненападении и взаимной помощи. Но самое главное, что в этом деле сегодня нас интересует – роль колесниц, которая оказалась решающей. Хотя, конечно, без лошадей ни о какой роли колесниц говорить бы не пришлось. Недаром и египтяне, и хетты уделяли такое внимание лошадям, даже их внешнему виду…

Колесницы продолжали совершенствоваться: уже не две, а четыре и даже шесть лошадей везли боевые повозки, уже не один-два, а четыре человека находились на них, и колесницы из «легких танков» древности превратились в «тяжелые»… А персы сделали колесницы серпоносными!

Исходя из свидетельств древних, можно полагать, что вооруженные серпами колесницы появились между 479 и 401 годом до н.э. в персидской Ахеменидской империи.

Серпоносная упряжка по своим задачам сильно отличалась от своих предшественников – простых невооруженных колесниц. Последние обычно сражались между собой перед столкновением пехоты, поддерживали ее фланги, преследовали врага после схватки и в гораздо меньшей степени выполняли функцию фронтальной атаки на пехоту противника, в основном, когда у врагов не было своих колесниц или они уже были выбиты с поля боя. Упряжки же с серпами – это оружие исключительно для лобовой атаки строя врага, рассчитанное не только на непосредственное поражение неприятеля, но и на психологический эффект, деморализующий последнего. Главная задача серпоносных колесниц состояла в разрушении сплоченного строя пехоты.

В течение V века до н.э. постоянными противниками персов были греки. Именно эллины имели стойкую тяжеловооруженную пехоту, которую безуспешно атаковали своими наскоками персидские всадники в первой половине V века до н.э., в основном конные лучники. В то же время именно у греков почти отсутствовали или неэффективно использовались метатели, способные отразить атаку колесниц и, следовательно, фаланга гоплитов представляла удобную мишень для нападения упряжек. Но самое главное состоит в том, что именно эллины понимали значение строя в сражении. Именно эту сплоченность и должна была уничтожить колесница с серпами. Кроме того, во всех известных исторических случаях серпоносные квадриги Ахеменидов применялись именно против греческой, а позднее и против македонской фаланги.

В случае с серпоносными колесницами нужно было создать совершенно новый род войск, бойцы в котором должны обладать смелостью самоубийцы, чтобы лететь в упряжках прямо на ряды врага, часто даже без поддержки атаки своих всадников.

Впервые о применении серпоносных колесниц можно прочитать у Ксенофонта, где речь шла о битве при Кунаксе между армией претендента на ахеменидский престол Кира Младшего и его братом царем Артаксерксом II. Интересно, что отведенную им роль в битве колесницы Артаксеркса II не выполнили. Греческие фалангисты сумели испугать лошадей ударами копий о щиты, и атака захлебнулась. Зато по подробным описаниям Ксенофонта можно представить себе конструкцию серпоносной колесницы рубежа V–IV веков до н.э.

Квадрига имела большие колеса, вертящиеся вокруг оси, длина которой должна быть примерно равной ширине упряжки из четырех коней. К каждому концу оси было прикреплено по одному горизонтальному серпу длиной около 90 сантиметров. Еще два вертикальных серпа находились под осью, у обеих сторон пола кабины. В высоком деревянном кузове из досок стоял возница, одетый в чешуйчатую броню с длинными рукавами и высоким воротом, голову его защищал шлем. Других воинов в кузове не было. Из оружия колесничий, очевидно, имел лишь меч. Лошади некоторых упряжек прикрывались бронзовыми налобниками, месяцевидными нагрудниками и пластинчатыми защитными попонами.

Следующий по хронологии случай применения серпоносных квадриг, зафиксированный в источниках, – бой при Даскелионе (395 год до н.э.) между отрядом спартанского царя Агесилая и конницей сатрапа Геллеспонтийской Фригии Фарнабаза. Персидский отряд, состоящий примерно из 400 всадников и двух серпоносных колесниц, неожиданно напал на греков. Эллины, в количестве около 700 человек, сбежались вместе, пытаясь построить фалангу. Но и сатрап не мешкал. Он, выставив вперед колесницы, атаковал ими. Упряжки рассеяли ряды врага, а сразу вслед за ними напали всадники, перебив около 100 перемещавшихся греков. Оставшиеся бежали к лагерю. Примечательно, что этот бой – один из немногих случаев успешного действия серпоносных колесниц. Это объясняется тем, что сразу за атакующими колесницами в прорыв скакали всадники, которые прикрывали возниц.

Из сражений, в которых принимали участие серпоносные квадриги, лучше всего освещена источниками битва при Гавгамелах, происшедшая 1 октября 331 года до н.э. между армиями Александра Македонского и Дария III, последнего персидского царя из династии Ахеменидов. Персы специально выбрали поле для битвы, где они могли развернуть свои многочисленные войска. Более того, почва была специально выровнена для действия колесниц и конницы, а на флангах были высыпаны колючки – трибулы для нейтрализации македонской конницы – главной ударной силы армии Александра. И все же это не помогло – Дарий потерпел сокрушительное поражение. Хотя персидские серпоносные колесницы действовали на левом фланге македонян довольно успешно.

К концу ахеменидской эпохи произошли изменения в вооружении колесниц. Отказались от нижних (под кузовом) серпов; однако вооружение усилилось путем прибавления горизонтального серпа, закрепленного с каждой стороны на конце ярма, и путем приделывания к концу оси спускающегося книзу лезвия, расположенного ниже горизонтального серпа.

Последний раз серпоносные колесницы применялись в битве при Зеле в 47 году до н.э. Сын знаменитого Митридата VI, Фарнак II, поставленный Помпеем царем Боспора, воспользовался гражданской войной в Риме, захватил Малую Армению, а затем, разбив при Никополе цезарианского правителя Азии Домиция Кальвина, еще и Понт, ставший к этому времени римской провинцией. Видимо, здесь он набрал часть армии, используя старую, отцовскую, систему комплектования, и, возможно, употребив старые царские арсеналы.

Тем временем Гай Юлий Цезарь, окончив Александрийскую войну, пришел в Малую Азию, собрал местные силы и встретился с врагом Рима около города Зела. На рассвете 2 августа 47 года до н.э. Фарнак II вывел войска из лагеря и повел их через равнину на римлян, которые разбивали лагерь на возвышенности. Цезарь не предполагал, что противник нападет на него в столь невыгодных для азиатов условиях, и продолжал свои фортификационные работы, выставив перед валом заградительную линию войск. Однако Фарнак II совершенно неожиданно повел свои отряды на холм, где стояли римляне, которые спешно и в суматохе стали выстраивать легионы. На это еще не построенное войско Фарнак II и бросил колесницы, которые были засыпаны множеством метательных снарядов. Легионеры, отбросив квадриги, столкнули с холма и пехоту врага. В итоге войско Фарнака II бежало. Именно об этой победе Цезарь сообщит сенату всего лишь тремя словами: «Пришел, увидел, победил».

От битвы при Кунаксе (401 год до н.э.) до битвы при Зеле (47 год до н.э.) – вот исторический путь серпоносных колесниц, который зафиксирован и сохранившихся источниках. Очевидно, что именно эти колесницы как боевое оружие имели существенные недостатки, преодолеть которые было невозможно. Например, для них особенно нужна была ровная местность. Впрочем, специальное выравнивание почвы упоминается лишь перед битвой при Гавгамелах, место для которой планировалось заранее.

Древним был хорошо известен психологический эффект колесничной атаки. Очевидно, как раз этим впечатлением были навеяны описания кровавых ран, производимых серпами – ведь обычно потери от атаки квадриг были небольшими.

Таким образом, колесницы (и не только серпоносные), которые постепенно исчезли из боевых построений, можно назвать скорее «психологическим оружием», нежели «танками древности».

Поход греческого войска в Переднюю Азию, описанный в «Анабасисе» Ксенофонта, вряд ли можно рассматривать как крупное историческое событие, оказавшее решающее влияние на судьбы народов древнего мира.

Отряд греческих наемников, численностью примерно в 13 000 человек, был присоединен к большой армии, собранной в 401 году до н.э. персидским царевичем Киром в целях свержения с престола его старшего брата, царя Персии Артаксеркса II. В решающем сражении при Кунаксе Кир погиб. Стратег и предводитель конницы Артаксеркса Тиссаферн хитростью обезглавил войско греков, погубив их начальников. Однако наемники, проявив невиданную твердость, отказались сложить оружие… После многочисленных смертельных опасностей, скитаний и лишений эллинам удалось вернуться на родину.

Именно последнее обстоятельство, а также уникальность самого события и связанных с ним малоизвестных подробностей произвели и продолжают производить глубокое впечатление на всех, кто интересуется древней историей.

Одним из показателей живого интереса, проявленного современниками к походу наемников Кира, может служить факт появления в свет ряда литературных трудов, ему посвященных. Из них полностью до нас дошел только «Анабасис» Ксенофонта, историка и философа, в юности бывшего учеником самого Сократа. Но благодаря выдержкам и пересказам, сохранившимся у более поздних авторов, мы имеем некоторое представление о других сочинениях, касавшихся той же темы. Так, греческий врач и историк Ктесий, проживший 17 лет (с 414 по 398 год до н.э.) при персидском дворе и лечивший Артаксеркса от раны, полученной в битве при Кунаксе, включил рассказ одеяниях греческого отряда персидского царевича в свой большой труд по истории Востока. Описание похода было также сделано одним из его участников, стратегом Софенетом из Стимфалы, и весьма возможно, как полагают некоторые современные критики, что тот довольно пространный рассказ об этой экспедиции, который сохранился в «Библиотеке» греческого историка I века до н.э. Диодора, в конечном итоге восходит к сочинению Софенета.

Пересказ Диодора и отрывки из Ктесия очень ценны, но первое место среди источников, из которых можно почерпнуть сведения о походе наемников Кира, бесспорно принадлежит «Анабасису» грека Ксенофонта, который сам был участником того удивительного похода. К слову сказать, его «Анабасис», или «Восхождение», – древнейший из дошедших до нас образцов литературного жанра исторических мемуаров – высоко ценился греками и римлянами и сейчас является одним из наиболее популярных произведений древнегреческой литературы.

Но обо всем по порядку.

Итак, Кир Младший – сын персидского царя Дария II, будучи сатрапом Лидии, Великой Фригии и Каппадокии, а также возможным претендентом на трон Ахеменидов, в 401 году до н.э. задумал захватить персидский престол, которым владел его старший брат Артаксеркс II.

Еще раньше Кир был послан в Малую Азию со специальным заданием – установить непосредственные контакты со спартанским правительством и немедленно начать переговоры со спартанской миссией в Азии, возглавляемой Лисандром. Тиссаферн и Фарнабаз, малоазийские сатрапы, фактически отстранялись от всякого участия в спартано-персидских переговорах из-за их постоянного соперничества. Кир Младший в качестве поверенного своего отца, конечно, был идеальной фигурой для такого рода переговоров. По многим причинам, как объективного, так и чисто личного характера, Кир был заинтересован в установлении самых тесных контактов со Спартой. В Малой Азии он собирался действовать, с одной стороны, как агент персов, с другой – с учетом своих собственных далеко идущих планов. Идея насильственного захвата трона и необходимость в этой связи заранее скомплектовать себе армию наемников, по-видимому, уже тогда завладела мыслями молодого честолюбивого Кира. Неудивительно, что Лисандру, решавшему проблемы создания спартанских тайных обществ против Афин, удалось склонить Кира на сторону Спарты в ее противостоянии с Афинами.

В определенный момент Кир решил, что пора действовать. При помощи Спарты он сумел добавить к своей 100-тысячной армии (по другим данным, Кир имел 300-тысячное войско) еще 13 000 греческих наемников под командованием спартанского стратега Клеарха, после чего выступил против 400-тысячного войска своего брата Артаксеркса II.

Спартанцы поддержали Кира, поскольку он помог бы им ослабить Афины. В свою очередь Кир Младший, вербуя греков, отлично знал, что делал. Превосходство военной машины эллинов в то время было налицо. Они постоянно оттачивали свое военное искусство в длительных междоусобицах. В том же «Анабасисе» описан интересный эпизод о маневрах греческих наемников и о том, какой ужас они внушили этими действиями наблюдавшим их «варварам».

Ксенофонт пишет о молодом царевиче Кире, как о незаурядной личности. Он выделяет такие качества человека и вождя: щедрость, великодушие, широкую образованность и мужество. Тем сильнее впечатление от его трагической гибели в момент, когда, казалось, сбылись его надежды и окружающие уже спешат воздать ему царские почести.

Противники сошлись в решающей битве при Кунаксе, севернее Вавилона.

Перед битвой армия Артаксеркса II насчитывала, по сообщению Ксенофонта, 900 000 (!) человек и 150 боевых колесниц. Кроме того, еще 50 упряжек вместе с армией Аброкома не успели прибыть к месту боя. О расположении войск противников в битве мало информации. Ксенофонт, как настоящий военный специалист, рассказал в основном лишь то, что происходило на его фланге и, следовательно, что он сам видел.

Артаксеркс II выставил перед своей боевой линией колесницы. Ксенофонт писал о назначении этих квадриг: «А перед ними были отстоящие далеко друг от друга колесницы, называемые как раз серпоносными… Замысел же состоял в том, чтобы на отряды греков их погнали и прорубили ими их».

Кир находился на своей серпоносной колеснице, когда ему сообщили о наступлении неприятеля. Он тотчас спрыгнул на землю, одел грудную кирасу, сел на коня, подхватил копье и стал строить свое войско. Кир имел отряд телохранителей из 600 отборных всадников, одетых в латы, набедренники и шлемы и вооруженных мечами. Во главе этих 600 человек Кир атаковал стоявшую в первой линии гвардию Артаксеркса II силой в 6000 человек, разбил ее наголову и в рукопашном бою собственноручно убил ее предводителя Артагерза.

Подобным образом Тиссаферн, предводитель конницы Артаксеркса II, атаковал греческих пелтастов. Кроме всадников на эллинов обрушились персидские серпоносные колесницы. Однако греки не дрогнули, они стали бить копьями о щиты, чтобы испугать вражеских коней. Квадриги начали разгоняться, однако они не успели набрать скорость, необходимую для атаки, поскольку колесничие не хотели атаковать, видя, что их войско отступает. Возницы, побросав свои квадриги, бежали, а испуганные упряжки, без людей, метались и через свои, и через греческие ряды, которые перед ними просто расступались. Причем у эллинов пострадал лишь один человек, видимо, сбитый конями колесницы, но не убитый. Далее воодушевленные греки мечами и копьями привели персидских всадников в полное расстройство.

И вдруг случилось непредвиденное: Кир Младший в рукопашной схватке был убит! Услыхав такую страшную весть, солдаты Кира, набранные в Малой Азии, тотчас обратились в бегство. Многие из них перешли на сторону врага. Приближенные Кира, его друзья и соратники, погибли, сражаясь за тело вождя. Персы сумели захватить мертвое тело Кира, после чего отрубили ему голову и правую руку. Только один приближенный Кира, – находившийся на левом фланге Арией, который командовал конницей, – убежал вместе со всем войском.

Теперь из-за отсутствия конницы спартанцы оказались в очень затруднительном положении. Персидские лучники и пращники постоянно беспокоили издали тяжеловооруженных греков, но тотчас отступали, когда последние переходили в наступление.

Вскоре персам Артаксеркса II даже удалось напасть на лагерь. Царь и его люди разграбили большую часть лагеря и взяли в плен фокеянку, наложницу Кира. Спартанцы, ценой многих жизней, смогли отогнать мародеров.

Артаксеркс II перестроил свои боевые порядки, готовясь к новой атаке. Вскоре он сделал вид, что готовится ударить эллинам в тыл. Спартанцы также быстро провели перестроение, готовясь к отражению атаки. Однако Артаксеркс II, объединившись с Тиссаферном, изменил направление удара и попытался обрушиться на противника слева, чтобы потом захватить его в кольцо.

Эллины не стали дожидаться удара. Быстро развернувшись, спартанцы дружно атаковали первыми. Персы снова не выдержали и побежали, а противник гнал их до какой-то деревни. Остановив войско у большого холма, Клеарх послал Ликия из Сиракуз и еще одного человека на его вершину, чтобы осмотреться. Вскоре Ликий вернулся и рассказал о том, что враг продолжал бежать с поля битвы.

Между тем зашло солнце. Спартанцы, уверенные в победе, остановились и сняли оружие, чтобы передохнуть. Примечательно, но они до сих пор не знали о смерти главного предводителя. Они так и провели ночь в неведении.

На заре спартанцы, не получив никаких вестей, решили собрать оставшееся имущество и в полной боевой готовности идти вперед, на соединение с Киром. Когда они уже были готовы выступить, прибыл Прокл, правитель Тевфрании, и Глус, сын Тамоса, которые рассказали о гибели Кира и о том, что Арией, вместе с остальными варварами, бежал.

Далее произошли еще более трагические события. Тиссаферну удалось хитростью выманить спартанских вождей на переговоры. Когда они дошли до ставки Тиссаферна, стратегов пригласили войти в большой шатер. После этого, по тайному сигналу, вошедшие были схвачены, а оставшиеся снаружи – убиты. Конный отряд персов пронесся по равнине, убивая всех встречавшихся эллинов. Спартанцы, большая часть которых наблюдала за избиением из лагеря, были настолько поражены, что не приняли никакого решения, пока не прибежал, поддерживая руками свои кишки, аркадянин Никарх, раненный в живот, и не рассказал обо всем.

Персы вероломно схватили пятерых стратегов, среди которых был и пятидесятилетний Клеарх, отвезли к царю и казнили: им отсекли головы. Войско греческих наемников оказалось обезглавленным. Но это продолжалось недолго – греки выбрали себе нового начальника. Им стал Ксенофонт, который решился на практически невыполнимый шаг: вывести греков из опасного района.

Воспользовавшись замешательством персов, непобежденные греки двинулись в отступление по вражеской территории в направлении ближайшей греческой колонии Трапезунт, находившейся на расстоянии почти в тысячу километров.

Апеллируя к прошлому Эллады, Ксенофонт говорит о том, что нынешние персы – это потомки тех самых, которые уже не однажды бывали разбиты эллинами. Одним из главных отличий между эллинами и персами для автора «Анабасиса», как и для Геродота, является то, что у греков есть свобода, а у персов ее нет. Об этом говорил даже Кир Младший, то же констатирует и Ксенофонт в речи, произнесенной после гибели стратегов. Здесь показательно следующее. После кончины Кира верные ему персы переходят на сторону Артаксеркса II, в то время как после смерти стратегов эллины выбирают себе новых.

Ксенофонт очень подробно рассказывает, как вел своих людей через горы и реки, преодолевая холод, несчастья, отчаяние. Отношение к ним вокруг было крайне враждебное. Ведь для местных жителей Кир был изменником, который ради собственной наживы и целей, используя враждебных греков, напал на персидскую империю.

Естественно, в течение долгих месяцев не получая жалованья, греческие наемники жили грабежом. При этом само собой разумеется, что, нападая на мирные поселения, они не только захватывали продовольствие и скот, но также угоняли с собой и жителей. Этих людей продавали затем при первом удобном случае в рабство, преимущественно в греческих городах. Вырученные деньги шли в пользу солдат, а часть их откладывалась для благодарственных приношений богам-покровителям. Впрочем, греческие наемники не скрывали от себя угрозы, нависшей также и над ними, и твердо помнили, что военная катастрофа в борьбе с их многочисленными противниками непременно приведет греков к рабской доле. Но большой неожиданностью было для них, вероятно, частичное осуществление этой постоянной угрозы не в результате военного поражения, а по приказу одного из спартанских начальников – всесильных в то время хозяев в греческих городах. В греческом городе Византии, в наказание за самовольные действия, 400 наемников Кира окончили свою военную карьеру на невольничьем рынке в качестве выставленного на продажу живого товара…

В конце концов, после пяти месяцев марша и кровопролитных схваток, около 6000 уцелевших греков достигли пункта назначения. А когда наконец перед измученными солдатами открылась водная гладь Понта Эвксинского, прозвучал ликующий крик: «Таласса! Таласса!» («Море! Море!»). Далее порядком поредевший отряд продолжил морем путь к городу Халкедону в Босфоре, чтобы потом идти дальше на Запад в Византий, Фракию и Пергам.

В Пергаме Ксенофонт, который во Фракии фактически состоял главнокомандующим греческого войска, передал уцелевших солдат – а их оказалось около 5000 человек – в распоряжение Фиброна – спартанского военачальника, собиравшего армию для ведения войны с сатрапом Фарнабазом. Можно предположить, что Ксенофонт сохранил начальство над своим отрядом.

Переход под начало спартанцев послужил причиной для изгнания Ксенофонта из пределов его родины, что, в свою очередь, определило всю его дальнейшую судьбу. В Малой Азии Ксенофонт сблизился со спартанским царем Агесилаем, вместе с ним переправился в Грецию и служил под его начальством, принимая участие в битвах и походах против врагов Спарты, в том числе и против Афин.

Позже он отошел от общественных дел, поселившись в отведенном ему спартанцами имении в Скиллунте близ Олимпии, где он прожил десять лет, занимаясь сельским хозяйством, охотой и литературой. К этому времени относится и написание «Анабасиса».

Примирение с родным городом произошло лишь в конце жизни Ксенофонта. Когда разгорелась война между Спартой и Фивами, Афины оказались в союзе со Спартой и Ксенофонт получил амнистию. Но о возвращении его на родину и о дате его смерти никаких сведений нет.

…В 334 году до н.э., спустя 67 лет после описанного в «Анабасисе» похода, Александр Македонский прошел по стопам наемников Кира через всю Малую Азию и нанес смертельный удар Персии Ахеменидов, чем положил начало новой эпохе в истории Древнего мира. Таким образом, поход эллинского войска в 401 году до н.э. явился предтечей решающего похода Александра Великого и предвозвестником грядущего эллинизма.

Великий ученый древности Архимед, живший за два столетия до Рождества Христова, до сих пор восхищает мир своей мудростью и прозорливостью. Греческий ученый, которому принадлежит знаменитое восклицание «Эврика!», открывший основополагающие законы физики, построивший небесный глобус для астрономических наблюдений, впервые измеривший диаметр Солнца и вычисливший окружность Земли, сформулировавший закон гидростатики, заложивший основы математики и алгебры, а также сделавший массу остроумных изобретений, известен каждому.

Известны и его заслуги в военном деле. Например, успешное использование сконструированных им военных машин против римского флота во время осады Сиракуз.

Или то, как он с помощью системы зеркал, словно гиперболоидом Гарина, поджег вражеские корабли римской эскадры.

Стоп! А было ли это на самом деле? А если и было, то все-таки как это могло произойти?

В 213 году до н.э. во время второй Пунической войны, разразившейся между Римом и Карфагеном, римский сенат решил произвести немедленный и решительный штурм союзного карфагенянам города Сиракузы, расположенного на острове Сицилия. После Гиерона власть в Сиракузах перешла к его наследнику Гиерониму, который сразу присоединился к Ганнибалу. Рим вознамерился окончательно решить вопрос о победителе в изрядно затянувшейся кампании и завладеть Сиракузами.

Командовать силами вторжения был назначен талантливый и жестокий полководец Марк Клавдий Марцелл, который принял невероятное на первый взгляд решение: напасть на город с моря, где защитные стены невысоки и выходят на самый край берега. Он хорошо помнил о том, что афиняне в свое время потерпели неудачу у крепких стен этого города, потому решил напасть со стороны Ионического моря.

Для блокады Сиракуз римляне снарядили 25-тысячную армию и снова довели численность своего флота до 150 пентер, из которых 100 предстояло выстроить вновь. Часть этого флота немедленно ушла в Сицилию, где консул Марцелл отрядил 60 кораблей для блокады Сиракуз.

О планах римлян и о приближении неприятельского флота в Сиракузах было известно. В руководстве обороной вместе с военачальником Гиппократом участвует один из самых уважаемых граждан Сиракуз, изобретатель и ученый, уже осчастлививший жителей разными полезными «бытовыми» изобретениями. Архимед – убежденный эллин по духу и терпеть не может варварский Рим, поэтому прилагает все силы, чтобы помочь любимому городу.

Римский флот получил приказание Марцелла очистить при помощи лучников подступы к стенам, а затем обстрелять с ближайшей дистанции сами стены тяжелыми метательными машинами, чтобы пробить в них брешь. Кроме того, Марцелл приказал сделать нечто вроде плота из восьми крепко связанных между собой судов, на котором была построена деревянная башня, возвышавшаяся над городскими стенами.

Однако обороняющимся удалось забросать приближавшиеся с высокими штурмовыми лестницами римские корабли тяжелыми камнями, свинцом и железом и настолько повредить их, что они вынуждены были отступить.

Плутарх утверждает, что Архимед при помощи своих машин с такой точностью метал громадные тяжелые камни, что они каждый раз попадали в намеченную цель; с таким же успехом действовали и построенные им метательные машины меньшего размера. Рассказывают, что осажденные метали против кораблей тяжелые снаряды, снабженные крюками и канатами, при помощи которых корабли притягивались к стенам, приподнимались кверху за нос или за корму, после чего резко опускались, что причиняло им серьезные повреждения.

Есть и упоминания об успешном применении Архимедом каких-то зажигательных зеркал. Однако справедливости ради стоит отметить, что ни Полибий, ни Ливий, ни Плутарх в описании осады Сиракуз римлянами ничего не сообщают об использовании теплового оружия.

Лишь греческий писатель Лукиан во II веке н.э. приводит любопытные сведения, за которые впоследствии радостно ухватились ученые, философы и даже художники эпохи Возрождения. Согласно Лукиану, Архимед построил шестиугольное зеркало, собранное из небольших четырехугольных зеркал, каждое из которых было закреплено на шарнирах и приводилось в движение цепным приводом. Благодаря этому углы поворота зеркал можно было подобрать таким образом, чтобы отраженные солнечные лучи фокусировались в точке, находящейся от зеркала на расстоянии полета стрелы. При помощи такой системы зеркал Архимед и поджег корабли римлян.

Для римлян это могло выглядеть так: когда до Аркадины – внешней крепостной стены Сиракуз – оставалось около 150 метров, вдруг началось невиданное светопреставление. Ослепительные снопы ярчайшего света обрушились на окаменевших от ужаса бойцов Клавдия Марцелла. Одновременно вспыхнули паруса и деревянные корпуса кораблей. Казалось, будто карающая десница Зевса обрушилась на римлян. Несколько кораблей сгорело, и в тот раз атака на Сиракузы не состоялась…

Еще одно упоминание содержится в сочинении «О темпераменте» знаменитого римского ученого-медика Галена. Описывая пожар, Гален рассказывает, что стена здания загорелась от жара пламени, и добавляет: «Таким же образом, говорят, и Архимед поджег триремы врага зажигательными зеркалами».

Вопрос о зеркалах Архимеда разбирал четыреста лет спустя византийский ученый Анфимий в сочинении «О чудесных механизмах». Сохранившийся отрывок из этого сочинения является не только источником, но и первым научным достижением, порожденным вестью об архимедовых зеркалах.

Анфимий попытался даже дать реконструкцию зеркал, исходя из радиуса действия, равного дальности полета стрелы. Это расстояние являлось для Анфимия одним из условий задачи, почерпнутым, видимо, из источников, которые до нас не дошли.

Первым взглянув на проблему как на задачу, византиец пишет: «Требуемое расстояние казалось большим и, представлялось невозможным получить воспламенение, но поскольку никто не мог оспаривать славу Архимеда, который сжег корабли римлян с помощью отражения солнечных лучей, то резонно было полагать, что задача могла быть решена с помощью принципов, изложенных ниже».

Вывод Анфимия таков:

«При помощи многих плоских зеркал можно отразить в одну точку такое количество солнечного света, что его объединенное действие вызовет загорание. Этот опыт можно сделать с помощью большого числа людей, каждый из которых будет держать зеркало в нужном положении.

Но чтобы избежать суматохи и путаницы, удобнее применить раму, в которой закрепить 24 отдельных зеркала с помощью пластин или, еще лучше, на шарнирах. Подставляя этот механизм солнечным лучам, надо правильно установить центральное зеркало, а потом и остальные, быстро и ловко наклоняя их… так, чтобы солнечные лучи, отраженные этими различными зеркалами, направлялись в ту же точку… Следует заметить, что все прочие авторы, которые говорили о зеркалах божественного Архимеда, упоминали не об одном зеркале, но о многих».

Последние исторические сообщения об архимедовых зеркалах – также византийские – относятся уже к XII веку.

Далее за дело взялись ученые. Немало времени посвятил этому вопросу французский натуралист и изобретатель Жорж Луи Бюффон. После его успешных опытов мнение о реальности архимедовых зеркал возродилось.

Но со временем работы Бюффона были забыты, и незаметно снова распространилось мнение о технической невозможности существования «лазера» Архимеда.

Однако в 70-е годы XX века греческий инженер-механик Иоаннис Сакас снова поставил опыт и доказал, что подобное возможно. В порту Скараманга под Афинами построили несколько десятков солдат, каждый из которых держал прямоугольное зеркало размером 91x50 см. На расстоянии около 50 метров от берега поставили лодку, груженную смолой. По команде Сакаса солдаты несколько раз поднимали щитообразные зеркала – так ученый искал нужный угол, чтобы сфокусировать солнечные лучи на лодке. И вдруг лодка задымилась, а затем вспыхнула ярким пламенем.

В легендах о зеркалах нет сведений, противоречащих истории или возможностям техники эпохи Архимеда. В источниках говорится о поджоге кораблей, но не о сожжении флота, что не противоречит рассказу Полибия о штурме Сиракуз. Ведь пожар на двух-трех, даже десяти кораблях не мог существенно повлиять на ход морской атаки, в которой только тяжелых кораблей участвовало не менее шестидесяти.

Что касается дальнейшей судьбы Сиракуз, то вспыхнувшие восстания других сицилийских городов отвлекли на какое-то время часть римских войск, и римляне ненадолго оставили город в покое. Но в 212 году до н.э., воспользовавшись проходившим в городе праздником, Марцелл снова начал штурм и сумел овладеть верхней частью города. К сожалению, во время осады погиб и великий ученый Архимед. Попытка выбить римлян с завоеванных позиций, предпринятая пришедшим на помощь отрядом карфагенян под командованием Гимилькона, успеха не имела. Однако и римляне смогли завладеть остальными частями города только через 8 месяцев…

В источниках говорится о применении зеркал только против флота, хотя они могли повредить пехотинцам Аппия ничуть не меньше, чем морякам Марцелла, воспламеняя переносные укрытия, ослепляя и обжигая воинов. Почему?

Ответ прост: если взглянуть на карту Сиракуз, то окажется, что положение солнца по отношению к сражающимся исключало применение зеркал против пехоты. Пешее войско наступало со стороны Гексапил – ворот, расположенных в центре северной стены города, и солнце находилось за спиной их защитников. Флот Марцелла, напротив, атаковал Аркадину, район, обращенный на восток. Здесь Солнце светило со стороны моря, и условия для применения зеркал были как раз наилучшими.

Было всего два штурма Сиракуз – дневной и после его неудачи – ночной. Не было ли в какой-то мере такое решение римлян вызвано желанием «обезвредить» зеркала?

Получается, что признание за легендой реальных событий не требует пересмотра известной из источников картины штурма Сиракуз, а послужит лишь неким дополнением.

И отсутствие упоминаний о зеркалах в источниках, посвященных осаде Сиракуз, также нельзя считать достаточно веской причиной для полного отрицания реальной основы легенды. Хотя бы потому, что упомянутые древние авторы были весьма недоверчивы к разного рода спорным свидетельствам.

С другой стороны, если «лазер» Архимеда действительно существовал, то почему же римляне, захватив Сиракузы наперекор всем инженерным чудесам обороняющихся, не скопировали эти самые боевые зеркала?

Так был «лазер» или нет?

В 1747 году тот же Бюффон писал: «История зажигательных зеркал Архимеда широко известна и знаменита. Он изобрел их для защиты своей родины. Древние говорят, что он направил солнечный огонь на вражеский флот и обратил его в пепел. Но подлинность этой истории, в которой не сомневались в течение пятнадцати или шестнадцати веков, была в последнее время подвергнута сомнению и даже признана фантастической. Декарт отрицал возможность подобного изобретения, и его мнение одержало верх над свидетельствами ученых и писателей античной эпохи…»

В «Истории естествознания» Ф. Даннемана, изданной в 1913 году, написано: «Против приступов флота осажденные боролись при помощи горящих головней. Позднейшие историки создали из этого совершенно невероятную басню, будто Архимед зажег суда осаждающих при помощи вогнутых зеркал». Полное отрицание легенды. И многие современные физики разделяют это мнение.

Однако всего несколько лет назад группа итальянских ученых, проведя тщательные математические расчеты и исследование материалов, связанных с «лазером» Архимеда, опубликовала полученные результаты, которые оказались неоднозначными.

С одной стороны, эксперименты подтвердили прозорливость Архимеда. Исследователи расположили перед холщовым парусом, установленным в пустыне, 450 зеркал общей площадью около 20 квадратных метров. Поскольку каждое из зеркал с помощью отраженного излучения поднимало температуру паруса на полтора градуса, он действительно загорелся. Но то, что римский флот был действительно подожжен с помощью зеркал, вызывало слишком большие сомнения.

Во-первых, массы холодного воздуха между зеркалами и кораблями над холодным морем существенно снижали бы нагревательную способность лучей.

Во-вторых, ученым пришлось ждать несколько минут, пока парус загорится. Однако все письменные свидетельства очевидцев однозначно утверждают: паруса и деревянные обшивки кораблей вспыхивали почти одновременно с потоками света, хлынувшими с берега.

Еще один факт: бронзовые зеркала были действительно обнаружены при раскопках в Сиракузах, однако их шлифовка оказалась весьма несовершенной. А ведь кораблей было не один десяток, и все они загорелись одновременно…

Однако, по мнению итальянских исследователей, система зеркал все-таки существовала. Но ее действие на самом деле оказалось не совсем таким, как это принято считать. Их свет ослепил надвигающегося противника, а потом корабли действительно вспыхивали, как свечи. Но не «лазер» был тому причиной, а все тот же «греческий огонь» – зажигательная смесь из смолы, серы и селитры, еще неизвестная тогда римлянам. «Зажигалки» метали из катапульт на городской стене поразительно точно и эффективно.

По версии итальянцев, гигантские бронзовые диски, ослеплявшие врагов отраженным солнечным светом, служили… оптическим прицелом. Точнее, его можно было бы назвать «лазерным прицелом». Как в триллерах о наемных убийцах. Киллер, сидя за несколько сот метров от своей жертвы, наводит на нее красную лазерную точку и… спускает курок.

Чтобы разработать такую систему в древности, Архимеду необходимо было знать две вещи: дальность полета стрелы из катапульты и оптимальное расстояние, при котором человеческий глаз способен различать световой диск, отбрасываемый зеркалом на парус. Первое было отлично известно любому воину, второе несложно было определить экспериментально прямо на улицах города. Далее Архимед сконструировал метательный аппарат, в котором стрелок спускал тетиву в тот момент, когда происходило совмещение оси стрелы с солнечным зайчиком. Все оружие было рассчитано с учетом кривизны полета стрелы на расстояние в 300 локтей. Когда флот Марцелла приблизился на эту дистанцию, с зеркал слетели чехлы, метатели навели орудия по «целеуказаниям», вспыхнули наконечники стрел и зазвенели натянутые тетивы…

В заключение хочется привести слова Плутарха: «Архимед был настолько горд наукой, что именно о тех своих открытиях, благодаря которым он приобрел славу… он не оставил ни одного сочинения». Это не совсем точно, но многих работ Архимеда мы действительно не знаем, а потому нет никакой гарантии, что в будущем не откроется еще какая-нибудь тайна великого ученого.

Как и Наполеон, Ганнибал окончил свою полководческую деятельность тяжелым военным поражением, но это обстоятельство не затмило его великих достижений в военном деле. Его недолгое противостояние с молодым римским полководцем Публием Корнелием Сципионом во время второй Пунической войны (218—201 годы до н.э.) очень напоминает историю об ученике, в битве при Заме превзошедшем своего учителя и, в конце концов, одержавшем над ним верх.

Давайте – сначала сами, а потом вместе со Сципионом – проследим за ходом той далекой войны и попытаемся разгадать секрет побед Ганнибала.

Первая Пуническая война (264—241 годы до н.э.), которую вел против Рима отец будущего «великого карфагенянина», Гамилькар Барка, закончилась для Карфагена неудачно и привела к потере Сицилии, а с ней и господства на море. Юный Ганнибал, получивший разностороннее образование по греческому образцу и участвовавший в походах отца в Испанию, поклялся Гамилькару вечно ненавидеть Рим и посвятить всю свою жизнь борьбе с ним.

Политику Гамилькара Барки после его смерти сначала продолжал его зять. Рим не препятствовал этому расширению карфагенского влияния, поскольку был занят завоеванием Цизальпинской Галлии, но связал карфагенян обещанием не переходить на северный берег реки Эбро. После смерти зятя Гамилькара карфагенская армия провозгласила своим вождем Ганнибала. После этого в Карфагене под давлением «баркидов» – партии войны и ненависти к Риму – были вынуждены признать Ганнибала своим полководцем. Сохранить свое поначалу шаткое положение тот мог только успешными военными операциями – и он в 218 году до н.э. осадил Сагунт, союзную Риму греческую колонию.

На требование Рима выдать Ганнибала Карфаген ответил отказом. Повод к войне двух соперников за господство на Средиземном море был дан, и решительная борьба началась.

После восьмимесячной осады Сагунта город пал и был разрушен. Это дало повод римскому сенату объявить о разрыве мирных отношений с Карфагеном. Так началась вторая Пуническая война.

Ганнибал тотчас захватил инициативу, располагая профессиональной, глубоко ему преданной армией. Удивительно, но те же наемники, которые столько раз убивали своих карфагенских полководцев, оставались дисциплинированными и послушными Ганнибалу при всех обстоятельствах. Он – почти единственный из полководцев, которому не пришлось сталкиваться с солдатскими волнениями и бунтами. Его армия из старых африканских кадров, пополненная набором иберийцев, превышала 50 тысяч, образовывала отдельные тактические единицы, которые под руководством опытных генералов на поле сражения могли самостоятельно маневрировать.

Тактическое превосходство армии Ганнибала над римской милицией было несомненно, и оно усиливалось тем обстоятельством, что Ганнибал располагал превосходной конницей. Нумидийцы, союзники Ганнибала образовывали очень хорошую легкую конницу, а карфагенская тяжелая конница была способна не только наносить сильные удары, но представляла регулярную часть под командой офицеров, воспитанных еще Гамилькаром. То была дисциплинированная гвардия, никогда не бросавшаяся за добычей, а способная к маневру на поле сражения по указанию полководца. Практически, это были кирасиры древности.

Имея такую армию, Ганнибал мог не бояться встречи в поле даже с вдвое превосходящим противником. Он составил смелый план перейти через Пиренеи, реку Рону и Альпы в Италию, разбить в поле римские войска, а потом захватить и уничтожить Рим. При господстве римлян на море это был единственный способ перенести военные действия на территорию противника. Ганнибал не стал следовать излюбленной тактике римских военачальников, которые умело вели войну в приграничье с любыми противниками, а решил перенести войну на территорию самой Римской республики, где такой дерзости от карфагенян просто не ожидали. Ганнибал рискнул отказаться от сообщений с тылом. Его надежды покоились на возможности создать базу впереди, в тех областях Италии, что под его ударами отпадут от Рима, который только в момент падения Сагунта решил мобилизовать свои силы.

Из-за непопулярности войны среди союзников и беднейших слоев римского населения мобилизация была неполной, но выставленные силы превышали по числу в полтора раза количество войск, выставлявшихся Римом в предшествовавшие войны. Имевшиеся силы разделили на три почти равных армии – одна должна была удерживать в повиновении галлов в долине реки По, другая направлялась в Испанию, чтобы связать там Ганнибала, но не успела перехватить его даже в Галлии, на переправах через Рону, и третья сосредоточивалась в Сицилии, готовая перенести борьбу в окрестности Карфагена. Именно эта стратегическая разброска сил и предопределила поражение первых, лучших легионов римской милиции.

И все же довольно скоро Ганнибал отказался от овладения неприятельской столицей – Римом.

Оставив для защиты Карфагена 16 000 воинов и для обеспечения своей тыловой базы в Испании столько же солдат под командованием брата Гасдрубала, Ганнибал во главе 92-тысячной армии перешел реку Эбро и покорил к северу от нее иберийские племена.

После этого карфагенский полководец оставил на завоеванных землях 11-тысячное войско, а сам перешел через Пиренеи у средиземноморского мыса Креуз.

Обладая гибким умом и изобретательностью, Ганнибал для достижения поставленных целей прибегал к оригинальным и неожиданным для неприятеля мерам. Так, он привлек на свою сторону племена воинственных галлов на юге современной Франции, разбил коваров и форсировал реку Родан (Рону).

Вскоре его разведка – 500 человек нумидийской конницы – донесла Ганнибалу, что римская армия в количестве 24 000 человек перекрыла путь в Италию вдоль средиземноморского побережья, расположившись походным лагерем около хорошо укрепленного города Массалии. Ганнибал решил обойти противника севернее, выставив против него заслон из конницы и боевых слонов, и вторгнуться в Северную Италию через Альпийские горы.

Пока Ганнибал пересекал Альпы, римский полководец Публий Корнелий Сципион – отец Сципиона Африканского – спешил в Северную Италию, чтобы отрезать карфагенянам путь. В ноябре 218 года до н.э. армия Ганнибала встретилась на реке Тицин (совр. Тичино) с 25-тысячным римским войском Сципиона.

После легендарного перехода через Альпы, когда Ганнибал потерял почти всю свою армию, в его распоряжении осталось около 20 000 пехоты, 6000 кавалерии и всего несколько слонов. Несмотря на это, в сражении на Тицине римляне понесли большие потери, карфагеняне истребили почти всю вражескую кавалерию. Сам Сципион был тяжело ранен.

Пополнив свои войска в Галлии до 30 000 человек, Ганнибал еще не был готов к осаде Рима, требовавшей в пять раз больше сил с учетом невозможности базироваться на подвоз морем и необходимости одновременно удерживать обширную область, осуществляющую снабжение армии.

Между тем немногочисленное, но хорошо обученное и дисциплинированное карфагенское войско в декабре 218 года до н.э. одержало еще одну победу: на реке Треббия, к верховьям которой отошел со своей пехотой Сципион, соединившись с армией другого римского полководца, Семпрония.

40 000 римлян расположились здесь в хорошо укрепленном лагере и не желали выходить для битвы в открытое поле. Но Ганнибал перехитрил противника: он позволил ему одержать ряд легких побед над своими небольшими отрядами, одновременно опустошив все селения вокруг неприятельского лагеря. Ложная атака нумидийской конницы, перешедшей реку и выманившей из лагеря за собой римскую конницу, явилась прологом большой битвы.

Вопреки совету раненого Сципиона Семпроний перешел реку Треббию, намереваясь атаковать Ганнибала. Промерзшие в холодной зимней воде римляне сражались отважно, но после атаки карфагенской конницы Магона их левый фланг пришел в беспорядок, и они потеряли в битве более 30 000 человек, тогда как потери Ганнибала составили вероятно немногим более 5000 солдат. Снова большие потери понесла римская кавалерия.

Семпроний пытался поначалу скрыть от римского правительства и тем более от народа подлинные масштабы катастрофы. Он донес в Рим, что произошло сражение, но непогода помешала одержать победу. Однако постепенно в Риме узнали правду – и что карфагеняне заняли римский лагерь, и что к ним примкнули все галлы, и что римские войска или, вернее, их остатки укрылись в городах, и что продовольствие им доставляется от моря по реке Паду: это был единственный путь, который Ганнибал не мог контролировать.

Все это посеяло в Риме страшную панику. Со дня на день ожидали приближения войск Ганнибала к самому Риму и не видели ни надежды на спасение, ни возможности получить помощь извне или эффективно сопротивляться.

Однако Рим не являлся первостепенной целью Ганнибала. Перезимовав в долине реки Паду, карфагеняне и галлы предприняли наступление в Центральную Италию. Здесь, весной 217 года до н.э. Ганнибал совершил первый в истории обходной маневр.

Совершив переход через занесенные снегом Апеннинские перевалы севернее Генуи, он прошел на юг вдоль морского побережья и за четыре дня форсировал топкие болота в пойме реки Арн (Арно), считавшейся непроходимой во время весеннего паводка.

При переходе карфагенскую армию застигла буря, заставившая воинов остановиться; сильнейший ветер, дождь и град, а потом и мороз опустошили ряды карфагенян; погибло много лошадей и семь слонов из тех, что еще оставались у Ганнибала после Треббии. Сам Ганнибал ехал на единственном оставшемся у него слоне. Внезапно из-за сырости, ядовитых болотных испарений, бессонницы у него воспалились глаза, и, поскольку полководец не имел ни времени, ни возможности лечиться, позже он потерял один глаз.

Спустившись с Апеннин, карфагеняне и галлы неожиданно для противника оказались между римскими армиями, блокировавшими главные дороги на Рим, и самим Вечным Городом. Ганнибал двинулся к Плаценции, где вскоре произошло сражение – сначала с явным перевесом в пользу римлян, которые, обратив карфагенян в бегство, преследовали их до самого лагеря. Однако Ганнибал, введя в бой дополнительные силы, заставил римлян отступить. В итоге битва при Плаценции закончилась вничью. И римляне, и карфагеняне были вынуждены отступить: первые, как говорит историк Тит Ливий, в Лукку, а вторые – в Лигурию. Там лигуры выдали Ганнибалу двух римских квесторов, Гая Фульвия и Луция Лукреция, двух военных трибунов и пятерых лиц из всаднического сословия, в большинстве сыновей сенаторов. Тем самым местные племена продемонстрировали свое желание установить с Ганнибалом союзнические отношения и принять участие в его борьбе против Рима.

Две главные дороги, ведущие в Центральную Италию и на Рим, которые обошел Ганнибал, были блокированы войсками консулов Гая Фламиния и Гнея Сервилия.

После обычной разведки Ганнибал установил, что его основная и не очень трудная задача заключается теперь в том, чтобы спровоцировать Фламиния на битву, в которой войска Сервилия не принимали бы участия. Фламинию нужна была победа и для того, чтобы еще больше укрепить свое положение, окончательно дискредитировать и отстранить от власти в Риме враждебные аристократические группировки. Поэтому Фламиний пошел бы в бой даже в том случае, если бы Ганнибал вообще бездействовал.

Но Ганнибал опередил. Местность у Арретии (Ареццо), где стояли войска Фламиния, он не счел удобной для боя и, оставив лагерь противника слева, двинулся к Фэсулам, а потом пошел, не встречая сопротивления, уже по направлению к Риму, разоряя и уничтожая мирное население, сжигая дома и хозяйственные постройки. Фламиний бросился следом. Увидав, что римские войска приближаются, Ганнибал, избрав для сражения гористый район неподалеку от горы Картоны, возле Тразименского озера, велел своим солдатам изготовиться к бою.

В апреле 217 года до н.э. Ганнибал напал из засады на армию Фламиния, проявившего большую неосторожность. Оказавшиеся в узком шестикилометровом проходе между горами и озером римляне попали в западню. Около 30 000 солдат вместе с Фламинием сложили головы, остальные бежали в горы.

После этого Ганнибал выдвинул новую цель – перейти в южную, полугреческую Италию. В первую Пуническую войну итальянские греки поддерживали Рим, ибо господствующий на морях Карфаген являлся опасным конкурентом их торговли. Но теперь, с падением морского господства Карфагена, соперничества не было. Ганнибал мог рассчитывать на помощь этих богатых, но ненадежных союзников Рима. Однако и этих сил было мало.

Он все еще не спешил нападать на Рим, поскольку осознавал, что незавоеванная Италия представляла огромную опасность. Тем временем Квинт Фабий, ставший диктатором, избрал тактику уклонения от больших сражений, изматывая карфагенян неожиданными нападениями. Но римские плебеи, неохотно пошедшие на эту тяжелую войну, смотрели на затяжку ее, как на явление разорительное для бедного люда, создалась целая демагогическая агитация против осторожной стратегии Фабия, прозванного Кунктатором (Медлителем). В итоге презиравший такое поведение нетерпеливый магистр конницы Мунций Руф получил от сената статус командира, равного диктатору, и решил дать противнику сражение при Геронии. И только чудо – своевременная помощь Фабия – спасла честолюбивого Руфа от разгрома.

Пока велись боевые действия в Испании, где братья Сципионы, один из которых был отцом будущего Сципиона Африканского, потеснили карфагенян и их союзников, Рим, благодаря выигранному Фабием времени, все же собрал большую 86-тысячную армию, назначив ее командирами Эмилия Павла и Теренция Варрона.

Но Ганнибал так и не сделал даже попытки перейти от угрозы Риму к его атаке. Он пошел иным путем. Дело в том, что в то время только одна треть Италии представляла собой полноправную территорию римской республики, две трети представляли подчиненные, еще не забывшие своей былой самостоятельности. Именно к ним и обратился Ганнибал, подчеркивая, что он явился в Италию не для завоевания, а для освобождения народов. Пленных италиков Ганнибал отпускал на родину, чтобы они могли разносить вести о его могуществе и благородстве, а пленных римлян продавал в рабство тысячами.

В конце июля 216 года до н.э. Ганнибал быстрым маршем провел 50 000 своих солдат в Канны и захватил там римские склады с провиантом, бросив вызов армии римлян, стоявшей у реки Ауфид (Офанто).

2 августа, в день, когда командование у римлян перешло к Теренцию Варрону, Ганнибал, несмотря на превосходство врага, был уверен в победе. Но ординарной победы Ганнибалу было недостаточно – ему нужно было полное уничтожение римской армии, и эту цель он отчетливо поставил перед собой.

Он вывел на поле сражения свою армию в шести колоннах. Две средних, общим числом 20 000, образовывались более слабой иберийской и галльской пехотой, которым суждено было выдерживать основной натиск римлян. Чтобы морально поддержать этих воинов, Ганнибал со своим братом и штабом расположился за ними. Их окружали две колонны по 6000 африканских испытанных ветеранов. Наконец, фланговые колонны были чисто кавалерийские: на левом фланге – тяжеловооруженная конница – «кирасиры» Гасдрубала, на правом – легкая, преимущественно нумидийская конница. Всего 10 000 всадников. Равное с римлянами число легковооруженных всадников маскировало фронт Ганнибала. Боевое расположение получалось в виде подковы.

Римляне – 55 000 гоплитов, 8000 легковооруженных, 6000 всадников, а также 10-тысячный гарнизон, оставленный в лагере, – были построены в особенно глубокую фалангу (манипулы – 10 человек по фронту, 12 в глубину), в общем не менее 34 шеренг. Такая глубина вызывалась стремлением развить максимальный натиск и не слишком затруднять наступление непомерной длиной фронта пехоты, которая растянулась на довольно большое расстояние. Конницу распределили по флангам.

Само поле сражения, избранное Варроном на северном берегу Ауфида, представляло широкую равнину, ограниченную на юге рекой, на севере – густым кустарником, защищавшими фланги римлян от охватов неприятельской конницей.

Когда начался бой, Гасдрубал с «кирасирами» опрокинул римских всадников и выслал отряд на помощь нумидийцам, которые вели бой с римскими всадниками левого крыла. Главная же масса конницы Гасдрубала набросилась на тыл римской фаланги и сумела потеснить ее.

На фронте римляне решительно атаковали галлов и испанцев, нанесли им большие потери и заставили карфагенский центр попятиться. Но присутствие здесь Ганнибала удержало галлов от разрыва фронта и бегства. В решительную минуту, под влиянием удара с тыла, римская фаланга остановилась.

Остановка для фаланги означала ее гибель. С флангов ударили африканцы, на римлян посыпались дротики и стрелы. Только крайние шеренги окруженной толпы римских легионеров могли действовать оружием – задние были способны при атаке увеличить натиск, но при остановке фаланги представляли только мишени для летящих камней, дротиков и стрел. Почуяв победу, карфагенские наемники стали теснить повсюду римлян, которым все труднее было действовать оружием. Положение последних становилось безысходным.

После долгого побоища было убито 48 000 римлян, среди которых оказались 25 высших командиров и консул Эмилий Павел. 6000 римлян оказались в плену. Пробились немногие: из остатков 16 легионов римлянам позже удалось сформировать только 2 легиона. Сам Варрон затерялся где-то среди беглецов.

Это весьма приближенные цифры, поскольку о потерях в битве при Каннах существуют весьма разноречивые данные. Тит Ливии утверждает, что погибло 48 200 римлян и их союзников, а 19 500 (!) были взяты в плен. Полибий считает, что погибло около 70 000 (!) римлян, а спастись сумели лишь 3 тысячи. Евтропий утверждает, что в римском войске погибло 60 000 пехотинцев, 3, 5 тысячи кавалеристов и 350 сенаторов и других знатных людей. Орозий говорит о 44 тысячах убитых, а Флор – о 60 тысячах. Плутарх называет цифру в 50 000 погибших. По его сведениям, 4 тысячи римлян попали в плен в ходе сражения, а еще 10 000 были взяты позднее в обоих лагерях. Потери же карфагенян, по данным Ливия, составили 8 тысяч убитых, а по данным Полибия – 5700. У римлян погибли консул Эмилий Павел, 21 военный трибун и 80 сенаторов.

Однако цифры, относящиеся к римским потерям, и описание хода сражения римскими историками не заслуживают доверия. Да и вопрос об источниках, откуда римские историки почерпнули сведения о битве при Каннах, равно как и о многих других битвах, остается открытым. Ясно, что уцелевшие после сражения легионеры и даже центурионы и трибуны не в состоянии были бы дать более или менее полную картину сражения. Относительной полнотой информации мог владеть только уцелевший консул Теренций Варрон или кто-то из близких к нему старших офицеров. Однако, если судить по сообщениям тех же Плутарха, Тита Ливия и Аппиана, римские военачальники уже в середине битвы утратили управление войсками и не знали точно, что происходит. Очевидно, истинную картину Канн мог бы дать Ганнибал или кто-то из его ближайших соратников, но они, насколько известно, мемуаров не оставили, а если и оставили, то в исторической традиции они не отразились.

Неразгаданной загадкой остается, почему римская пехота, успешно теснившая галлов, даже будучи окруженной, не смогла, как в битве при Треббии, прорвать ослабевший неприятельский фронт, якобы умышленно сделанный Ганнибалом в центре значительно тоньше, чем на флангах, и спастись? Тит Ливий утверждает: «…После продолжительных и многократных усилий римляне своим плотным строем, представлявшим косую линию, сломили выдававшуюся из остального строя неприятельскую фалангу, которая была редка, а потому весьма слаба. Затем, когда пораженные враги в страхе попятились назад, римляне стали наступать на них и, двигаясь через толпу беглецов, потерявших от ужаса голову, разом проникли сперва в середину строя и наконец, не встречая никакого сопротивления, добрались до вспомогательных отрядов африканцев, которые по отступлении обоих флангов остались в центре, значительно выдававшемся и занятом прежде галлами и испанцами. Когда воины, составлявшие этот выступ, были обращены в бегство, и таким образом линия фронта сперва выпрямилась, а затем, вследствие дальнейшего отступления, образовала в середине еще изгиб, то африканцы уже выдвинулись вперед по бокам и окружили флангами римлян, которые неосмотрительно неслись в центр врагов. Вытягивая фланги далее, карфагеняне скоро заперли врагов и с тыла. С этого момента римляне, окончив бесполезно одно сражение и оставив галлов и испанцев, задние ряды которых они сильно били, начинают новую битву с африканцами, неравную не только потому, что окруженные сражались с окружающими, но также и потому, что уставшие боролись с врагом, силы которого были свежи и бодры…»

Римский историк никак не объясняет, почему вдруг римляне перестали преследовать уже обращенных в бегство галлов и иберов. Ведь передние ряды их пехоты, преследующие карфагенский центр, все равно не могли принять участия в схватке с зашедшими с флангов африканцами. Непонятно также, почему не смогла избежать гибели римская и союзная пехота, которой ничего не стоило уйти от тяжеловооруженных неприятельских гоплитов.

Даже если взять наименьшую из приводимых в источниках цифру карфагенских потерь при Каннах – около 6000 убитых, то этому числу должно соответствовать никак не меньше 10 000 раненых. В таком случае к концу сражения Ганнибал должен был иметь в строю не более 34 000 воинов. Каждый из них за время сражения должен был уничтожить как минимум одного неприятельского воина. И это при том, что реально в рукопашной схватке участвовало лишь меньшинство армии – только бойцы передовых шеренг…

Но одно известно точно: Ганнибал, располагая вдвое слабейшей пехотой, впервые в истории военного искусства решился на маневр охвата обоих неприятельских флангов – на окружение врага. Канны представляют собой бессмертный пример и риска: слабому карфагенскому центру приходилось выдерживать всю тяжесть боя до выхода конницы в тыл и удара на фланги.

Сражение при Каннах стало пиком военной карьеры Ганнибала и одновременно последней его крупной победой, которая уже в древности считалась непревзойденным образцом военного искусства.

Однако то, на что надеялся Ганнибал, не произошло. На юге Италии союзники Рима остались ему верны, благодаря чему Рим выстоял. Колеблющихся склонило в сторону Рима и то, что в первом сражении при Ноле Марк Клавдий Марцелл с двумя легионами героически сумел отразить атаки Ганнибала.

После полного разгрома неприятельской армии под Каннами у Ганнибала была неплохая возможность пойти на Рим, но он ей не воспользовался. Или просто не рискнул, поскольку к тому времени не сформировал достаточной осадной базы, которую планировал создать на юге. Кроме того, Ганнибал отлично понимал, что население города в несколько сотен тысяч человек могло выставить новую армию, как за счет тех, кто спасся после Канн, так и посредством призыва в армию всех, кто мог носить оружие. Осада неизбежно затянулась бы на несколько месяцев, если не на несколько лет. Армию Ганнибала требовалось все это время снабжать. Базой снабжения могла быть только Италия, поскольку на поступление значительных запасов из Карфагена надеяться особо не приходилось – в карфагенском сенате доминировал старый враг отца Ганнибала. Для создания прочной базы снабжения на Апеннинском полуострове требовалось разместить пунийские гарнизоны в ряде городов и привлечь на свою сторону союзников из числа недавно покоренных римлянами италийских племен. Только после этого можно было с какими-то шансами на успех подступать к стенам Рима. Кроме того, Ганнибал знал, что после поражения при Каннах римляне призвали в армию всех способных носить оружие, начиная с 17-летнего возраста, сформировав четыре легиона. Государство выкупило 8000 рабов, которые составили еще два легиона. В силу всех этих обстоятельств Ганнибал пока не решился идти на Рим.

Когда карфагенская армия двинулась на юг, многие самнитские племена перешли на сторону Ганнибала. Его поддержал крупнейший город Капуя, но на юге Италии, в области Великой Греции, Неаполь, Кумы и Нола сохранили верность Риму.

Ганнибал заключил союз с македонским царем Филиппом V, а в Сицилии на сторону Карфагена перешли Сиракузы. Но это не помогло: против Филиппа V на Балканах была составлена коалиция из Этолийского союза, ряда греческих городов и пергамского царя Аттала I. Несмотря на то, что македоняне эту войну в конце концов выиграли, непосредственно в Италии помочь Ганнибалу Филипп не смог.

В 215 году до н.э. сложилась парадоксальная ситуация: захватив большое количество городов и крепостей, Ганнибал не добился реальной победы. Рим располагал около 140 000 воинов, включая подразделения в Испании, Галлии, Сицилии; около 80 000 из них было сконцентрировано против сорока или пятидесяти тысяч воинов Ганнибала. Следуя новой тактике, провозглашенной сенатом, римляне избегали открытых столкновений. Марцелл сумел вновь отразить наступление войск Ганнибала во второй битве при Ноле.

В следующем году, проведя против Марцелла ничего не решавшую, третью битву при Ноле, Ганнибал направился в Апулию, чтобы захватить портовый город Тарент и почти весь год посвятил операциям против Тарента, в то время как его брат Ганнон потерпел поражение при Беневенте от Тиберия Гракха. Вся пехота Ганнона была уничтожена, а сам он спасся с небольшим отрядом кавалерии. Позже он сумеет все же одолеть Гракха в Бруттии.

Тем временем Сиракузы, объявившие себя сторонниками Карфагена, сражались с войсками Марцелла, отправленными в Сицилию. После изнурительной осады Марцеллу все же удастся покорить Сиракузы.

Были еще сражения Гасдрубала в Испании против двух братьев Сципионов, в результате которых оба погибли, после чего Испания к югу от Эбро снова стала владением Карфагена.

А городу Капуя, который присоединился к карфагенянам и в помощь которому он выслал Ганнона, Ганнибал так и не смог помочь. Поход Ганнона закончился неудачей – 6000 карфагенян пали в битве, но не смогли снять осаду. В начале зимы 211 года до н.э. 60-тысячная римская армия под командованием Фульвия и Клавдия подверглась одновременному нападению городского гарнизона и основных сил Ганнибала. Операция также не принесла успеха – из-за нерасторопности осажденных спасти город не удалось. Тогда Ганнибал решил отвлечь противника и объявил о походе на Рим, чем вызвал у римлян вошедший в историю возглас ужаса: «Ганнибал у ворот!» Совершив свой обманный маневр и вернувшись к Капуе, Ганнибал к своему горю застал его капитулировавшим.

Настойчивые просьбы Ганнибала прислать из Карфагена подкрепление так и остались без ответа. Теперь он мог рассчитывать только на собственные силы, которые с каждым боевым столкновением с римлянами неумолимо уменьшались.

Тем временем на политической и военной арене римской истории появилась новая фигура – Публий Корнелий Сципион, сын одного из тех Сципионов, что погибли в Испании. Римский сенат в 210 году до н.э. послал двадцатипятилетнего юношу принять командование войсками в Испании, где Сципион довольно быстро восстановил римскую власть к северу от Эбро. Затем, в 209 году до н.э. маршем с армией в 27 500 человек добрался до Нового Карфагена (Картахена), и неожиданным приступом быстро взял город, блокированный с моря римским флотом.

Хваткий, обладающий незаурядными способностями молодой человек сумел постичь тайну тактического превосходства карфагенян и отныне стремился расчленить римский боевой порядок, сделать отдельные части его способными к самостоятельному маневру. Он объединил манипулы в когорты – своего рода батальон, способный к самостоятельному маневрированию; создал вторую линию боевого порядка; а его переход от фаланги к построению в несколько линий представлял тактическую эволюцию на пути к созданию боевого порядка с независимым общим резервом. Но все это было возможным лишь при условии утраты легионом многих устаревших качеств республиканской милиции.

Раньше, оставаясь десятки лет в строю, римский милиционер перерождался в профессионального солдата, утрачивал свои гражданские чувства, свое преклонение перед законом, стремился к добыче. Даже у него на родине начинали поступать жалобы от обижаемого им гражданского населения. И по мере того, как авторитет закона тускнел, у римского солдата нарождался другой авторитет – авторитет его вождя. В таких условиях римский сенат должен был либо оставаться при старых формах командования и образования вооруженной силы, и в таком случае отказаться от окончательной победы над Карфагеном и завоевания всего мира, либо принести в жертву идее победы конституционные гарантии и организовать вооруженную силу, исключительно руководствуясь требованиями военного дела.

И сенат встал на второй путь. Там поняли, что немыслимо противопоставлять Ганнибалу консулов – детей в полководческом искусстве. Сначала Рим начал избирать на должности консулов одних и тех же известных осторожностью и военными знаниями лиц, не обращая внимание на ограниченное конституцией время их правления. Затем Рим шагнул дальше и дал военачальникам, слишком молодым, чтобы быть избранными консулами, консульские права. Когда Сципион с римской армией высадился в Африке, консульские полномочия были утверждены за ним не на год, а бессрочно – пока это будет требоваться военной обстановкой. Именно такая политика позволила Риму победить Карфаген, а потом завоевать Македонию и Сирию и, таким образом, создать остов всемирного государства. Но это будет позже.

А пока римляне под руководством Фабия Кунктатора, ставшего консулом в пятый раз (!), благодаря предательству итальянских союзников Ганнибала, вошли в Тарент. Несмотря на эту значимую потерю, Ганнибал был в состоянии продолжать войну и держать в безвыходном положении значительно более многочисленные и более действенные к тому моменту армии римлян. В 208 году до н.э. он разбил Марцелла под Аскулумом. А вскоре Марцелл попал в засаду и погиб.

Тем временем Сципион в Испании после различных маневров и нескольких стычек разбил Гасдрубала в битве при Бекуле, хотя и не нанес карфагенянам большого урона. А сам Гасдрубал по приказу Ганнибала отправился в Галлию, оставив Испанию Сципиону.

О перемещении войск Гасдрубала стало известно римскому консулу Клавдию Нерону. В 207 году римляне устроили противнику засаду у реки Метавр и разбили его. Гасдрубал, поняв, что все потеряно, намеренно ворвался в римскую когорту, чтобы погибнуть.

В доказательство своей победы римляне прислали Ганнибалу отрубленную голову брата. Однако тот и не думал покидать Италию, продолжая с большим упорством вести боевые действия. Тем временем тактика Рима, направленная на затягивание войны и истощение сил карфагенской армии на итальянской земле, стала давать свои результаты. Оторванность от тыловых баз поставила войска Ганнибала в крайне затруднительное положение.

Последнюю попытку помочь армии Ганнибала предпринял его брат Магон. В 205 году до н.э. он переправился из Испании на Балеарские острова, а потом – на лигурийское побережье Италии с 12 тысячами пехотинцев и 2 тысячами всадников. Однако римляне его блокировали, и, несмотря на поддержку лигурийцев и галлов, помочь Ганнибалу Магон не смог.

Тем временем Сципион с армией, воспитанной уже в духе линейной тактики, одержавшей успехи на Пиренейском полуострове, еще повысил занятиями и маневрами боевую подготовку своих войск и высадился в 205 году на африканском берегу близ Карфагена. Осадить Карфаген Сципион был не в силах, но ему удалось вмешаться в нумидийские дела, взять в плен шейха, являвшегося опорой карфагенского влияния, и создать перевес его противнику Массиниссе, который неожиданно взялся помогать Риму.

Осенью 203 года до н.э. Ганнибал с остатками своей армии срочно был отозван из Италии на защиту Карфагена. В Африку Ганнибал прибыл с пехотинцами, но почти без конницы. Вернувшись на родину после 16-летнего отсутствия, он приступил к переустройству своей армии, на что потребовалось до девяти месяцев. Армия формировалась, дабы избежать вмешательства гражданской власти, не в самом Карфагене, а в небольшом приморском городке Хадруметуме.

Наконец летом 202 года до н.э. Ганнибал начал боевые действия против римлян. Последние не имели еще в своем распоряжении ни одного порта и базировались на полуострове Утика. Массинисса с обещанными 10 тысячами воинов еще не присоединился к армии Сципиона, располагавшей для операций в поле примерно 25 000 бойцов.

Римская армия находилась в долине реки Баградас, когда Сципион был уведомлен, что Ганнибал с 35-тысячным войском движется как раз между ним и тем районом к западу, откуда ожидались нумидийцы. Любой другой военачальник на месте Сципиона отошел бы на полуостров Утика, где была укрепленная база, после чего наверняка был бы заблокирован Ганнибалом и потерял бы влияние на нумидийцев. Но Сципион пошел на риск: он бросил свои сообщения с морем, быстрым фланговым маршем на запад сам пошел на воссоединение с Массиниссой и, получив от него подкрепление в 6000 всадников и 4000 пехотинцев, двинулся навстречу Ганнибалу. Столкновение произошло 19 октября 202 года до н.э. при Нарагаре, однако в истории оно известно как битва при Заме.

Это сражение двух 35-тысячных армий представляет собой очень интересный пример первого в истории применения римлянами линейной тактики.

Ганнибал еще не успел создать конницы, и здесь римляне превосходили его троекратно. Пехотинцев было больше у Ганнибала. А кроме того, Ганнибал располагал несколькими десятками слонов.

Ганнибал распределил свою конницу равномерно по флангам и дал ей указание – не вступая в упорный бой, бежать перед римской и нумидийской конницей, чтобы увести врага во время преследования подальше от поля сражения. Слоны маскировали боевой порядок пехоты и давали Ганнибалу выигрыш во времени – не втягивать в серьезный бой пехотинцев до тех пор, пока не выяснится, удалась ли хитрость с неприятельской конницей.

Пехоту карфагенский стратег построил в две линии: первая – карфагенская милиция, вторая – опытные ветераны, вернувшиеся из Италии, вместе с самим Ганнибалом. Если бы не удалось отвлечь римскую конницу с поля сражения, обе линии под прикрытием слонов могли бы отступить в укрепленный лагерь, не втягиваясь в решительный бой.

Поначалу хитрость Ганнибала удалась. Римская конница, преследуя карфагенскую, скрылась с поля сражения. Тогда выступили карфагенские пехотинцы. Жестокая рукопашная схватка была начата первой линией, а вторая линия, разделившись на две части, вышла из-за флангов первой для решительного двойного охвата римской пехоты. Но проницательный Сципион, имевший уже и у себя вторую линию, на этот маневр неожиданно ответил контрманевром – части второй линии римлян вышли из-за флангов первой и быстро вступили в бой с противником, собиравшимся окружить римлян. Бой довольно долго хранил характер лобового столкновения на все ширящемся фронте. Некоторое преимущество было достигнуто яростно сражавшейся карфагенской пехотой, однако бой сильно затянулся. Части римской конницы стали возвращаться на поле сражения, и карфагенянам пришлось отступать в очень трудных условиях.

Налицо был факт: учитель – Ганнибал – нашел достойного ученика в Сципионе.

Более того, римляне научились бороться с боевыми слонами противника – они обратили их в бегство, и те внесли большое замешательство в ряды африканской пехоты.

В итоге Ганнибал проиграл. Армия Карфагена потеряла 10 000 человек, в то время как победители – полторы тысячи. Именно с этого триумфального для него момента римский полководец получил прозвище Сципион Африканский.

А война, державшаяся только на непобедимости Ганнибала, с его поражением была закончена в кратчайший срок. Главным следствием сражения при Заме явилась утрата Карфагеном веры в возможность успешной борьбы с Римом, в самостоятельное будущее.

В 201 году Римская республика и Карфаген заключили крайне тяжелый для побежденных мир, хотя Ганнибал настаивал на продолжении войны. Вторая Пуническая война закончилась полным военным поражением Карфагена: он выдал Риму весь свой флот и обязывался в течение 50 лет выплачивать победителю ежегодно 10 000 эвбейских талантов. Все карфагенские владения вне Африки отходили Римской республике. Африканская Нумидия объявлялась независимой от Карфагена.

Рим на 600 лет получил полное господство в Средиземноморье.

Что касается Ганнибала, то он до 196 года до н.э. управлял Карфагеном, постоянно желая возобновить вооруженное противоборство с ненавистным ему Римом. В конце концов, заподозренный римлянами в подготовке новой войны и потеряв доверие своих сограждан, престарелый полководец был вынужден бежать из родного Карфагена, защите которого от врагов он отдал всю свою жизнь. Теперь ненависть Рима преследовала его всюду.

Сначала Ганнибал нашел убежище у сирийского царя Антиоха III, став его советником. После поражения сирийского правителя в очередной войне с Римом Ганнибал в 188 году до н.э. укрылся в Армении, а потом в Вифинии. Там в 183 году до н.э. полководец, опасаясь быть выданным Риму, принял яд. Согласно римским источникам, его последними словами были: «Надо избавить римлян от постоянной тревоги: ведь они не хотят слишком долго ждать смерти одного старика».

Примечательно, что примерно в это же время умер и победитель «великого карфагенянина» Сципион Африканский. Произошло это в Южной Италии, куда он удалился в добровольное изгнание после многочисленных козней, политических нападок, оскорблений и суда над ним в Риме по обвинению – по-видимому, ложному – в растрате.

Ганнибал вошел в военную историю как один из крупнейших полководцев Древнего мира. Полководческий талант сочетался в нем с даром мудрого государственного деятеля, политика и дипломата. Никакой другой полководец никогда не встречался ни со столькими бедствиями, ни с таким ужасающим численным перевесом на стороне противника, как Ганнибал. Он разделял со своими воинами все тяготы и опасности войны. Даже римские хроники признают, что Ганнибал «никогда не приказывал другим делать то, чего не смог бы или не захотел бы сделать сам».

Художественный образ Спартака начал свое существование в революционной Франции. Неизвестно, кто первый заново «открыл» непобедимого вождя рабов после многих лет забвения, но взбудораженным умам он пришелся по вкусу. Его имя начали упоминать не иначе, как с прибавлением эпитета «герой». Здесь, безусловно, не обошлось без идеализации, но, надо отдать должное и самому Спартаку, дошедшие до нас источники изображают его как человека благородного и отважного. Даже те римские историки, которые относились крайне враждебно к восстанию в целом и его участникам, все же признавали личные качества Спартака. Флор, например, всячески подчеркивающий презрение и ненависть к восставшим рабам, вынужден был заявить, что в последнем своем бою «Спартак, сражаясь храбрейшим образом в первом ряду, был убит и погиб, как подобало бы великому полководцу». А Плутарх, чьей беспристрастности можно доверять, писал: «Спартак… человек, не только отличавшийся выдающейся отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера стоявший выше своего положения и вообще более походивший на эллина, чем можно было ожидать от человека его племени».

О реальной биографии Спартака известно очень мало. Спартак происходил из Фракии, расположенной на территории современной Болгарии, из племени медов. Местом его рождения принято считать город Сандански в Родопских горах, раскинувшихся почти на границе с Югославией, где в I веке до н.э. располагалась столица племени, город Медон.

По легенде, происхождение медов восходит к легендарной Медее. Это было крупное и сильное племя, воспринявшее многие черты греческой культуры. Спартак, скорее всего, родился в аристократической семье. На это указывает не только его имя, созвучное с родовым именем боспорского царского рода Спартокидов, в нем самом заметно обаяние властной силы, присущее людям, привыкшим находиться у вершины общественной пирамиды. Да и та уверенность, с какой полководец Спартак управлял своей огромной армией, может свидетельствовать в пользу предположения о его принадлежности к знати.

Вообще, фракийцы слыли людьми воинственными – они не только вели бесконечные межплеменные войны, но и поставляли наемников в армии других государств. У таких народов карьера военного обычно считалась единственно достойной мужчины, тем более принадлежащего к знатному роду. И Спартак здесь не был исключением. В восемнадцать лет он уже служил в римской армии, во вспомогательных фракийских частях. Если учесть, что римская армия в то время не знала себе равных, то Спартак имел возможность познакомиться с ее организацией, практикой ведения военных действий, сильными и слабыми сторонами. Этот опыт впоследствии очень ему пригодился.

Прослужив несколько лет, Спартак дезертировал из римской армии и возвратился во Фракию, где в это время возобновилась война против римлян. О дальнейших этапах его биографии почти ничего не известно. Античные источники на этот счет крайне скудны, однако они позволяют сделать один очень важный вывод: в натуре Спартака определенно имелось авантюристическое начало, увлекшее его в центр бурных военных событий, развернувшихся на территории Средиземноморья в I веке до н.э. Вероятно, жизнь солдата и наемника была ближе и понятней для Спартака, чем любая другая. Можно предположить, что кроме римской он, возможно, побывал еще и в армии царя Понта Митридата VI, одного из самых сильных и упорных врагов Рима.

Спартак познал все перемены военного счастья, дважды оказывался в Риме в качестве раба. В первый раз ему удалось бежать, и он, возможно, присоединился к одной из многочисленных в то неспокойное время разбойничьих шаек, действовавших на территории Италии. Через какое-то время Спартак вторично попал в плен и был продан в качестве гладиатора в капуанскую школу Лентула Батиата. Обо всем этом как будто говорят слова Флора: «Спартак, этот солдат из фракийских наемников, ставший из солдата дезертиром, из дезертира – разбойником, а затем за почитание его физической силы – гладиатором».

В поздней Римской Республике ссылка в гладиаторы была отсроченным вариантом смертной казни. Поэтому на аренах сражались осужденные преступники из рабов, самый низший, бесправный и презираемый слой. Гладиаторы-добровольцы появились в Риме в более поздние времена. Правда, Плутарх утверждает, что в школу Батиата попадали не за преступления, а лишь по жестокости своего хозяина. В основном там находились галлы и фракийцы. Не исключено, что определенный процент из них составляли военнопленные, лишь недавно расставшиеся со свободой, к рабству не привыкшие. В таких условиях для заговора и мятежа необходим был только вождь, и им стал Спартак, прирожденный лидер и организатор, отважный и предприимчивый по натуре человек.

Но заговор был раскрыт. Спасти его участников могли только быстрые и решительные действия. И тогда гладиаторы ударили первыми.

Семьдесят восемь человек внезапно напали на стражу, выломали двери школы и вырвались из города с кухонными ножами и вертелами в руках.

Спартак повел беглецов к горе Везувий, которая тогда считалась потухшим вулканом. Ее вершина представляла собой естественное укрепление, где можно было отсидеться некоторое время, пока к отряду не подтянутся подкрепления – беглые рабы из ближайших поместий.

Еще по пути к Везувию отряду Спартака удалось захватить обоз, везущий оружие для гладиаторских школ, что частично решило проблему вооружения. В начале военных действий вместо копий восставшим служили заостренные и обожженные на огне колья, «которыми можно было наносить вред почти такой же, как и железом». А вот еще одна цитата из Флора: «Они из прутьев и шкур животных сделали себе необычные щиты, а из железа в рабских мастерских и тюрьмах, переплавивши его, они сделали себе мечи и копья». Действительно, в дальнейшем армия Спартака производила оружие собственными силами, централизованно закупая у торговцев железо и медь.

На вершине Везувия гладиаторы окончательно определились с предводителями. Кроме Спартака в их число входили германец Эномай, галл Крикс и самнит Ганник. Можно предположить, что эта сходка была проведена по инициативе Спартака, который лишний раз заставил своих сподвижников признать себя в качестве вождя. Спартак в самом деле очень серьезно относился к вопросу единоначалия. Это подтверждают последующие события. Властвуя над пестрым разноплеменным сборищем, он не допускал ни малейшего намека на анархию и изначально взял курс на создание армии по образцу римской, предпочитая скорее лишиться части своих сил, чем допустить ее вырождение в разросшуюся разбойничью шайку.

В отличие от Эвна, вождя крупнейшего сицилийского восстания рабов, Спартак не объявил себя царем и оставался лишь военачальником, хотя и не отказывался, по свидетельству Флора, от преторских знаков отличия.

Обосновавшись на Везувии, отряд Спартака некоторое время вообще никуда не выдвигался из своего лагеря. Но его поступок воодушевлял на восстания рабов в близлежащих поместьях. 74 год до н.э. так же, как и предыдущий, был неурожайным, что тотчас сказалось на настроениях сельских рабов, и без того находившихся в очень тяжелых условиях существования. Мелкие мятежи постоянно угрожали спокойствию Капуи, но отряды, выделяемые для борьбы с беглыми рабами, регулярно терпели от них поражения. Наконец, обстановка вокруг Капуи вызвала обеспокоенность в Риме. Вскоре в провинцию во главе трехтысячного отряда прибыл претор Гай Клавдий Пульхр.

На первый взгляд, задача его была очень простой. Спартак на Везувии словно сам поймал себя в ловушку. К вершине горы вела единственная тропа, перекрыв которую, Клавдию оставалось только ждать, пока голод вынудит восставших сдаться. Но Спартак ни о какой сдаче даже не помышлял. В создавшейся критической ситуации он вполне проявил себя человеком хитроумным и упорным в достижении цели. Из лоз дикого винограда, росшего по склонам горы, восставшие сплели лестницы и спустились по ним с высоты 300 метров на ближайшую ровную площадку. Неожиданно зайдя в тыл претору Клавдию, гладиаторы наголову разбили его воинство.

С того момента Спартак приступил к формированию настоящей армии, тем более что недостатка в людях у него не было. Его успехи привлекали множество рабов, по большей части пастухов, людей сильных, привыкших жить на вольном воздухе. О них Плутарх писал так: «Одни из этих пастухов стали тяжеловооруженными воинами, из других гладиаторы составили отряд лазутчиков и легковооруженных».

Помимо удачливости Спартака, не менее привлекательным в глазах рабов выглядел дух справедливости, который насаждался в отряде восставших. Говоря об этом, Аппиан утверждает, что «…Спартак делился добычей поровну со всеми…»

Униженный Рим на войну со Спартаком отправил претора Публия Валерия Вариния, который поначалу вынудил Спартака отступить на юг, в горы. Дело было в том, что умный вождь восставших не хотел принимать сражение на невыгодных для себя условиях и берег силы, ибо численностью его армия значительно уступала римской. Ему хотелось продолжить отступление, выйти в богатые южные провинции Италии и лишь там, пополнив ряды своих солдат, дать римлянам бой. Часть командиров стояло за план Спартака, но многие требовали немедленно прекратить отступление и напасть на врагов. Разногласия едва не вызвали среди восставших рабов междоусобицу, но в конце концов Спартаку удалось уговорить даже самых нетерпеливых. Пока ему не так трудно было это сделать. В тот момент вся его армия еще равнялась по численности крупному отряду, и даже самые несговорчивые командиры понимали, что единственная их возможность уцелеть – держаться вместе.

Оказавшийся на пути в Луканию маленький городок Аппиев Форум был взят штурмом. По свидетельствам Саллюстия: «Тотчас беглые рабы вопреки приказу начали хватать и бесчестить девушек и женщин… Иные бросали огонь на крыши домов, а многие из местных рабов, нравы которых делали их союзниками восставших, тащили из тайников скрытые господами ценности или извлекали даже самих господ. И не было ничего святого и неприкосновенного для гнева варваров и рабской их натуры. Спартак, не будучи в состоянии помешать этому, хотя он неоднократно умолял оставить их бесчинства, решил предотвратить их быстротою действий…»

Естественно, это был не первый случай бесчинств, но именно здесь наклонность армии рабов к мгновенному разложению проявилась особенно остро. Этого Спартак как раз и опасался. Естественно, он не имел никаких иллюзий насчет последствий захвата города, но его армия не состояла из связанных присягой солдат, которых можно было призвать к дисциплине и вернуть в строй. Рабы, оказавшиеся в его войске, не скрывали своего возмущения необходимостью подчинения приказам, подчинения, от которого они считали себя раз и навсегда избавившимися. Избежать грабежей не представлялось возможным еще и потому, что армия Спартака не имела никакой экономической базы. Она могла поддерживать свое существование только за счет насильственного изъятия материальных ценностей и продовольствия. При этом Спартак, видимо, пытался делать объектами нападений не столько крестьянские поселения, сколько крупные, богатые рабовладельческие хозяйства, которые, в основном, и концентрировались на юге. Иногда Спартак даже возмещал убытки мирному населению. Но большие поместья всегда служили источниками не только припасов, но и военной силы. Трудившиеся там рабы охотно присоединялись к восставшим. В соседней с Луканией области Кампания Спартак быстро пополнил ряды своего войска и приступил к его экипировке.

Тем временем претор Вариний, двигаясь за Спартаком по пятам, разделил свою армию на части, одну из которых возглавил сам, две остальные поручил своим офицерам: Фурию и Коссинию. Спартак один за другим разбил эти отряды и, не дав врагу опомниться, нанес поражение самому Варинию.

Тот, не веря в свое поражение, собрал кое-какие подкрепления, снова выступил против Спартака и снова был разбит. В качестве трофеев, по свидетельству Плутарха, Спартаку достались почетная стража претора и его конь.

После этих событий юг Италии оказался полностью в руках восставших. Однако Спартак не собирался надолго задерживаться в Кампании. Пополнив запасы и увеличив численность своего войска, он намеревался вообще покинуть Апеннинский полуостров.

Опустошив южные области Италии, армия восставших двинулась к Альпам, разорив по пути Нолу, Нуцерию и Метапонт и уничтожив собственность крупных землевладельцев.

Наконец в Риме поняли, с каким противником ему пришлось столкнуться. В 72 году до н.э. Сенат направил против Спартака, как во время настоящей большой войны, сразу двух консулов: Гнея Корнелия Лентула Клодиана и Луция Геллия Попликолу.

Между тем в войске восставших зрел раскол. Очень многие не одобрили решение вождя покинуть богатые провинции Италии. Воинственным галлам и германцам, из которых состояли крупные подразделения армии Спартака, казалось оскорбительным начать отступление после стольких одержанных над римлянами побед.

Отряд в тридцать тысяч человек под командованием Крикса отделился от армии Спартака, вскоре был настигнут консулом Геллием возле горы Гарган и полностью уничтожен. Погиб и сам Крикс. Этот настолько опечалило предводителя восставших, что он позже устроил в память о друге настоящие гладиаторские бои, в которых вместо гладиаторов сражались пленные римляне.

А вот Лентулу, который преследовал Спартака, повезло меньше. Войска рабов наголову разгромили его армию, а затем и армию подоспевшего на помощь Геллия. Спартак продолжал быстро уходить из Италии и вскоре вступил на территорию Цизальпийской Галлии, где, как пишет Плутарх, «навстречу же ему во главе десятитысячного войска выступил Гай Кассий Лонгин Вар, наместник той части Галлии, что лежит по реке Паду. В завязавшемся сражении претор был разбит наголову, понес огромные потери в людях и сам едва спасся бегством».

Это был апогей триумфа полководца Спартака. По некоторым источникам, численность его армии доходит до 120 тысяч человек. Перед ним открыта свободная дорога в Трансальпийскую Галлию…

И вдруг Спартак поворачивает обратно в Италию.

Неожиданное известие о том, что армия восставших движется обратно, вызвала в Риме панику, какой не знали со времен войны с Ганнибалом. Всеобщее смятение только усилила неудачная попытка обоих консулов остановить Спартака в Пицене. Аппиан утверждает, что Спартак планировал нанести удар по самому Риму, и рисует при этом красноречивую картину подготовки к форсированному броску: «Он приказал сжечь весь лишний обоз, убить всех пленных и перерезать вьючный скот, чтобы идти налегке. Перебежчиков, во множестве приходивших к нему, Спартак не принимал».

Перед лицом столь грозных событий стало ясно, что к Спартаку надо относиться как к самому страшному из всех врагов Рима. Сторонники Помпея в Сенате требовали немедленно отозвать его войска из Испании и передать этому опытному и удачливому полководцу всю полноту власти в войне с мятежными рабами. Спартак наверняка учитывал такую опасность. До сих пор ему приходилось сражаться с достаточно многочисленными, но слабыми, наспех собранными войсками римлян. По свидетельству Аппиана, войска, сражавшиеся с восставшими, состояли «не из граждан, а из всяких случайных людей, набранных наспех и мимоходом». Главные армии Рима находились далеко от Италии: в Испании и Фракии, где могуществу Республики угрожали Серторий и Митридат VI. Помимо этого на руку Спартаку играло общее, признаваемое всеми и не раз выливавшееся в форме народных возмущений недовольство городских низов и беднейших крестьян политикой Сената. Аристократия и всадники открыто наживались не только за счет почти полностью присваиваемой ими добычи из покоренных стран, но и за счет хлебных спекуляций. Сильную напряженность вызывал также интенсивно идущий по всей Италии процесс захвата земли крупными поместьями, сопровождавшийся разорением мелких землевладельцев. Одним словом, Рим испытывал не самые лучшие времена.

Опасаясь скорого появления у стен города армии рабов, в Риме в большой спешке провели выборы нового главнокомандующего. Этот пост без труда получил Марк Лициний Красс, человек богатый и могущественный, соперник Помпея в борьбе за влияние в Риме. Красс, имевший крупные земельные владения на юге Италии, сам пострадал от затянувшейся войны и был заинтересован в ее скорейшем окончании. Помимо всего прочего, честолюбивый Красс мечтал хотя бы отчасти сравняться с Помпеем в славе полководца. Для этого подходила даже война с мятежными рабами.

Итак, Красс взялся за дело энергично. В Риме был произведен набор в армию в тридцать тысяч человек. Офицерский состав подбирался очень тщательно. Красс имел возможность искать нужных ему людей, так как в результате его ростовщической деятельности многие молодые аристократы оказались от него в полной зависимости и не могли отказаться сопровождать на войну своего кредитора.

Он повел свою новоиспеченную армию на соединение с войсками консулов, которые, после его прибытия в главный лагерь, немедленно вернулись в Рим. В войске римлян ввиду непрерывных поражений, которые оно терпело от Спартака, настроения были удручающие и даже панические. Красс счел необходимым, перед тем как начать действовать, преподать своим солдатам жестокий, но необходимый в создавшемся положении урок. Повод для этого не заставил себя ждать. Командир Красса, Муммий, посланный с двумя легионами следить за Спартаком, нарушил приказ командующего и вступил в сражение с восставшими. В завязавшемся бою римляне потерпели очередное поражение и вынуждены были бежать в лагерь, где стояли основные силы. Красс приказал отобрать пятьсот зачинщиков бегства и подвергнул их децимации, при которой из каждого десятка по жребию отбирается один человек, подлежащий казни. Плутарх: «Так Красс возобновил бывшее в ходу у древних и с давних пор уже не применявшееся наказание воинов; этот вид казни сопряжен с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах». Такая крутая мера оказалась действенной. Порядок в армии был восстановлен.

Но Спартак уже не собирался штурмовать Рим. Он рассудительно считал, что сил у него недостаточно и войско его далеко не в достаточной боевой готовности: по пути к столице ни один италийский город не примкнул к мятежникам.

Снова пройдя вдоль всего северного побережья Италии тем же путем, каким двигался во время похода к Альпам, Спартак остановился наконец в городе Фурии у самой юго-восточной оконечности Апеннинского полуострова, заняв город и окрестные горы. Он пытался всеми мерами поддерживать порядок в войске, который, помимо раздражения от длительных и безрезультатных походов, становился еще одним поводом к размолвкам между Спартаком и его командирами. К этому времени относится запрещение Спартаком кому бы то ни было из его армии иметь у себя золото и серебро.

Смена римского главнокомандующего и оживление военных действий заставили Спартака отступить к самому морю. Но он не отказался от своего плана покинуть Италию вместе со всей армией. Только теперь вместо Галлии им была избрана Сицилия.

Этому богатому острову уже приходилось дважды становиться ареной крупных восстаний в 132 году до н.э. и в 104 году до н.э. Расчет Спартака оказался верным: обстановка в провинции была самая подходящая – несколько лет подряд ее разорял римский наместник Гай Верес. Антиримские настроения там были велики.

Однако снова вполне разумное намерение вождя было встречено частью восставших неприязненно. Урок Крикса не пошел впрок. Вскоре от основной армии отделился отряд в десять тысяч человек и встал отдельным лагерем. Красс напал на него и, уничтожив две трети, продолжал преследовать Спартака, который, достигнув побережья, повел переговоры с киликийскими пиратами, надеясь с их помощью переправиться на остров.

Красс быстро написал письмо в Рим. Он требовал себе расширенных полномочий, обосновывая это опасностью новой вспышки войны и тем, что иначе не сможет помешать Спартаку переправиться в Сицилию. Кроме того, Красс сам предложил отозвать Лукулла из Фракии и Помпея из Испании.

В конце концов Сенат согласился с предложениями Красса. Помпею и Лукуллу были отправлены предписания возвращаться в Италию. И вдруг ситуация сама изменилась в пользу Рима. Несмотря на предварительную договоренность, киликийские пираты почему-то не сдержали обещания, данные Спартаку. Их корабли внезапно ушли из пролива.

Армии восставших, преследуемой Крассом, ничего не оставалось, как отступить к самой южной оконечности полуострова, к Регию. Ширина пролива между Италией и Сицилией здесь минимальна. Спартак, которого не так легко было заставить отказаться от однажды принятого решения, намеревался предпринять еще одну попытку добраться до Сицилии, но теперь уже своими силами. Восставшие пытались делать плоты из бревен и пустых бочек, связывая их ветвями, но внезапно налетевшая буря разметала этот импровизированный флот. Становилось ясно, что армии Спартака придется остаться в Италии и принять бой.

Что касается Красса, то он к этому вовсе не стремился. Природные условия Регийского полуострова, узкого и вытянутого, подсказывали еще более простой выход из положения. Красе приказал провести через весь перешеек вал длиной примерно 55 километров, укрепленный рвом и палисадами. Опять, как и несколько лет назад, римляне надеялись, что армии восставших придется сдаться под угрозой голодной смерти. Оставалось только ждать.

А тем временем в Риме бушевали страсти. Раздраженный отсутствием быстрых и решительных успехов в войне со Спартаком Сенат вдруг решает передать всю полноту власти над армией вернувшемуся из Испании Помпею. Теперь Красе должен был действовать стремительно, иначе вместо славы победителя он приобретет известность неудачника.

Спартак, осведомленный об этом, пытался вступить с римлянами в мирные переговоры, в надежде, что Красс, не желая допустить участия в войне Помпея, проявит уступчивость. Однако римский военачальник даже не подумал отвечать на предложения своего противника. Спартаку ничего не оставалось, как идти на штурм римских укреплений. В ненастную ночь его войска, совершив стремительный бросок и завалив ров фашинами, опрокинули сторожевые отряды римлян и вырвались на свободу. Удрученный Красс бросился вслед за направлявшимся к Брундизию Спартаком, в войске которого один раскол следует за другим.

Спартак внутренним чутьем ощущает, что печальный конец близок, и обстановка в его лагере все более накаляется. Еще один крупный отряд под началом Ганника и Каста отделился от основных сил. И снова он был уничтожен Крассом. Плутарх: «Положив на месте двенадцать тысяч триста неприятелей, он нашел среди них только двоих, раненных в спину, все остальные пали, оставаясь в строю и сражаясь против римлян».

За Спартаком, отступавшим к Петелийским горам, следовали по пятам Квинт, один из легатов Красса, и квестор Скрофа. Но когда загнанный Спартак обернулся против римлян, они бежали без оглядки и едва спаслись, с большим трудом вынеся из битвы раненого квестора. Но именно этот успех и погубил Спартака, вскружив головы беглым рабам. Воодушевленные, они теперь и слышать не хотели об отступлении и не только отказывались повиноваться своим начальникам, но, окружив их на пути, с оружием в руках заставили вести войско назад через Луканию на римлян.

Однако известие о высадке в Брундизии армии Лукулла заставляет Спартака отступить от побережья. И все же вождь восставших рабов понимал, что решительного сражения не избежать. Совершенно неизвестно, как он при этом оценивал свои шансы на успех даже в случае победы над армией Красса. Крассу, в свою очередь, было крайне необходимо как можно скорей дать Спартаку бой – в Риме уже принято было решение о назначении Помпея на пост главнокомандующего. Армия последнего ускоренным маршем двигалась к месту военных действий.

Римляне настигли армию Спартака, когда она не успела еще отойти далеко от Брундизия. Плутарх: «Красс, желая возможно скорее сразиться с врагами, расположился рядом с ними и начал рыть ров. В то время как его люди были заняты этим делом, рабы тревожили их своими налетами. С той и другой стороны стали подходить все большие подкрепления, и Спартак был наконец поставлен в необходимость выстроить все свое войско». В районе Апулии разыгралось финальное сражение, крайне кровопролитное и ожесточенное.

По одной из версий, перед боем Спартаку подвели коня, но он, выхватив меч, заколол его, сказав, что в случае победы достанет много хороших коней, а в случае поражения не будет нуждаться и в своем, после чего кинулся в бой.

По другой, Спартак, пытаясь верхом на коне пробиться к Крассу, был ранен в бедро копьем кампанского аристократа по имени Феликс. Впоследствии Феликс украсил свой дом фреской с изображением этого события. Получив тяжелую рану, Спартак вынужден был спешиться, но продолжал сражаться, хотя ему пришлось от потери крови опуститься на одно колено. В ожесточенной схватке он был убит, так и не успев добраться до Красса. Тело его впоследствии вообще не нашли на поле боя. Отсюда возникли легенды, будто ему с отрядом удалось ускользнуть.

Уже вечером к месту сражения подоспели войска Помпея и довершили разгром. Отдельные отряды восставших, уцелевшие в этом последнем бою, продолжали еще некоторое время тревожить юг Италии, но в целом война рабов была проиграна.

Красс получил за победу пеший триумф, так называемую овацию, хотя даже он, по Плутарху, «был сочтен неуместным и унижающим достоинство этого почетного отличия».

Шесть тысяч рабов из армии Спартака, попавших в плен, были распяты на крестах вдоль Аппиевой дороги из Капуи в Рим.

Среди ярких и сильных личностей, вождей и вожаков того времени: Цезаря, Суллы, Цицерона, Катилины, решительных и неистовых, отчаянных бойцов и не менее отчаянных консерваторов, свое место занимает и «великий генерал рабской войны», жизнь которого так и осталась неразрешимой загадкой истории.

В 5 году н.э. римский император Октавиан Август назначил командиром германских легионов 55-летнего Публия Квинтилия Вара, который ничего не смыслил в военном деле, зато был женат на племяннице принцепса.

Недальновидный Вар почему-то считал, что главную цель своего существования германцы видят в приобщении к культуре столь превосходящего их Рима. Ему ошибочно казалось, что в Германии шел мирный процесс.

Хотя не обошлось здесь и без вероломства – ведь во всем этом его пылко убеждал друг и союзник, молодой вождь херусков Арминий. Так кем же был тонкий ценитель поэзии Горация и близкий друг Вара Арминий?

Сыном вождя германского племени херусков. В юности ему довелось даже послужить в римской армии, где он отличился и был вознагражден самим Октавианом Августом. Молодой херуск был почтен званием римского гражданина и зачислением во всадническое сословие, второе по достоинству после сенаторского. Но на самом деле Арминий всегда был неукротимым врагом Рима. Вар этого не знал, а потому спокойно повел три легиона, в составе которых были не только солдаты, но и женщины с детьми, а также рабы, на зимовку через Тевтобургский лес. Однако это будет позже.

А пока завоеванная пасынком Августа Тиберием страна – до реки Эльбы – стала очередным объектом экспансии цивилизации. Наместником новой провинции назначили Публия Квинтилия Вара, до этого успешно руководившего Сирией и заслужившего следующие слова: «Бедным он приехал в богатую провинцию и богатым уехал из бедной провинции». Это, конечно, преувеличение – в Сирии было изрядное количество искусных ремесленников и оборотистых торговцев, разорить их чиновнику было не так-то просто. Но попользовался ими Вар изрядно.

Ту же линию он вздумал проводить и в Германии, да еще и ввел римское судопроизводство, с сопутствующим ему крючкотворством. Предполагалось, что германцы проглотят все это, подобно галлам. Для германской знати предполагалась приманка – вожделенное римское гражданство. Но социальное расслоение в Германии было слабым, и племенная знать, не сильно эксплуатировавшая соплеменников, не нуждалась в защите иностранных войск. А вот национальной гордости у нее было в избытке!

Еще в 4 году н.э. к северу от Дуная король маркоманов Маробод объединил ряд германских племен в один союз, что вызвало беспокойство в Риме. Ставя выше всего безопасность империи, римляне не дожидались открытого нападения врагов, а наносили превентивные удары повсюду, где могли заподозрить опасность для своих границ. Готовя превентивный удар по Марободу, пасынок Августа, Тиберий, в 6 году н.э. начал набор войск среди племен Паннонии и Иллирии. Все это вызвало сопротивление и вылилось в грандиозное восстание. Три года пятнадцать легионов давили это выступление и наконец из-за измены одного из местных вождей смогли подавить.

Осенью 9 года н.э. в Риме устроили торжества по поводу побед в Паннонии и Иллирии, но неожиданно пришли тревожные вести из Германии. Командовавшему там легионами Вару так и не бросилось в глаза, что установление римских законов и налогов до предела озлобило германцев. Германские вожди и даже проверенный римлянами Арминий – как выяснилось гораздо позже – решились на восстание.

В Германии под командованием Вара находилось пять легионов, а также значительное количество вспомогательных войск. Одним из этих вспомогательных подразделений, состоявшим из херусков, командовал Арминий.

С тремя легионами и вспомогательным подразделением Арминия Вар стал летним лагерем в Центральной Германии восточнее реки Висургий (Везер). Исследователи считают, что это составляло более 25 тысяч человек вместе с обозом, а реально на поле боя Вар мог выставить 12–18 тысяч бойцов. Судя по синей окраске щитов, солдаты были набраны в Средиземноморском регионе. Таких обычно использовали как морскую пехоту, но для действий в лесистой местности они были мало приспособлены.

В конце лета Вар приготовился к переходу на зимние квартиры в лагерь, расположенный под Ализоном на реке Лупии.

В это время по приказу Арминия в регионе между Висургием и Ализоном вспыхнули разрозненные очаги беспорядков. Интересно, что Вар был предупрежден о заговоре верным римлянам германцем Сегестом, но отказался верить в предательство друга Арминия и решил по дороге в Ализон подавить выступление германцев. При этом он доверился Арминию, обещавшему провести римлян в укрепленный лагерь безопасным путем через Тевтобургский лес.

После переправы через Висургий колонна вошла в труднодоступный гористый район, поросший лесом, который называли Тевтобургским. Как только римляне ступили в лес, погода резко ухудшилась, пошел затяжной дождь. Дорога стала скользкой и ненадежной. Предстояло форсировать наполнившиеся водой овраги, речки и болота. Солдаты растянулись среди телег и вьючных животных.

Голова растянувшейся колонны достигла места, называемого «Черная топь», близ Херфорда, как вдруг из зарослей под пронзительные крики и нечеловеческий вой полетели дроты и копья.

Опешившие римские легионеры отшатнулись. Германцы тут же выскочили на дорогу, подхватили те же копья и, используя их уже как колющее оружие, смешались с римлянами. Начался рукопашный бой, которого легионеры против рослых подвижных германцев не выдерживали.

Под ногами тяжеловооруженных легионеров хлюпала вязкая жижа – стоящих она засасывала, а те, кто двигался, скользили и падали. Невозможно было занять оборону, упереться и метать дротики-пилумы, отвечая на град камней и дротов-ангонов, которыми осыпали римлян херуски.

Из-за недопустимого растяжения колонны организоваться на марше и дать отпор нападавшим было практически невозможно. Германцы, находясь на возвышении, избивали тонущие легионы.

Заведя Вара в чащу, Арминий со своим отрядом быстро покинул римлян и присоединился к нападавшим. По легенде, увидев Вара, он с силой метнул тяжелое копье. Уже на излете оно ударило беспомощно завязшего в болотистой жиже полководца в бедро, пригвоздив его к боку коня. Животное отчаянно заржало и рухнуло в грязь, скинув раненого седока. Легаты, подбежав к наместнику, подняли его на руки и понесли вглубь болота, чтобы выйти из-под разящих ударов врага.

Легионы медленно отступали, теряя людей, бросая ненужную теперь поклажу. Весь день херуски преследовали римское войско, преодолевшее наконец проклятую топь и выбравшееся к закату на твердую землю.

От трех гордых легионов осталась едва половина. И все же тем, кто находился в голове колонны, под прикрытием удалось разбить окруженный рвом и валом лагерь. Отдельные части колонны, отбиваясь от германцев, постепенно подходили и укрывались за лагерными укреплениями. Германцы на время отступили, не решившись с ходу атаковать лагерь, и вскоре скрылись из виду.

Выдержав первое нападение, легионы подтянулись. Вар приказал сжечь весь лишний обоз и, приведя войска в порядок, двинулся дальше к своей цели, Ализону. Увидев и оценив большие силы нападавших, он уже не надеялся подавить мятеж, а мечтал хотя бы благополучно добраться до зимних квартир. Затишье было временным – «варвары» готовились к новой атаке. Для римлян выхода, похоже, не было…

На третий день остаток римского корпуса, огрызаясь, как затравленный медведь, окруженный сворой собак, пытался отойти под ударами германцев. Люди потеряли всякий счет времени, и стало казаться, что они уже целую вечность сражаются в этих бесплодных землях неприветливой, холодной страны. Из трех легионов не набралось бы и одного, и каждый день приносил все новые потери. Херуски упорно преследовали раненого римского зверя, не давая ему вырваться из ловушки.

На обширной поляне Тевтобургского леса в круговой обороне сбились уцелевшие легионеры, стоя спина к спине в поредевшем строю. Вар, измученный воспалившейся раной, опираясь на копье, угрюмо смотрел на германцев, невдалеке горячивших коней в ожидании сигнала атаки. Через несколько минут, чтобы не видеть избиения своих солдат и не попасть в позорный плен, он покончит с собой, бросившись на меч. Его примеру последовал один из лагерных префектов Люций Эггий.

После очередной неудачной попытки прорваться началось избиение бегущих. Большая часть войска полегла во время бегства. Остатки рассеялись, но были со временем переловлены и перебиты. Та же участь постигла женщин и детей, бывших в лагере. Немногие после долгих мытарств смогли перебраться через Рейн. Верные слуги Вара пытались сжечь его тело или хотя бы предать погребению. Но Арминий приказал вырыть тело, отрубить голову и послать ее королю маркоманов Марободу. Тот в свою очередь переслал голову Вара в Рим Октавиану Августу.

Римский император, узнав о трагедии, изрек: «Вар, верни мне мои легионы!» Но Вар был мертв. А сам император не на шутку испугался и распустил своих телохранителей-германцев. Все галлы были выселены из Рима, поскольку император опасался, что после такого страшного поражения Галлия присоединится к германцам. Но германцы после своей потрясшей Рим победы разошлись по домам. В жизни пограничных районов на Рейне ничего не изменилось. И в Галлии все было спокойно. На некоторое время наступило затишье.

Только через шесть лет новый император Тиберий попытался восстановить положение в западных областях Германии. Его пасынок Германик (прообраз героя Рассела Кроу из известного американского блокбастера «Гладиатор»), с легионами перешел Рейн. Немногие оставшиеся в живых после бойни в Тевтобургском лесу, которые теперь использовались как проводники, вывели Германика к месту боя.

Его взору открылась ужасная картина. Груды костей и расщепленного оружия так и остались в ущелье. Стволы деревьев Тевтобургского леса были увешаны черепами римских солдат, что означало предупреждение – лес принадлежит Арминию, а его врагов ждет такая же участь. Единицы уцелевших из тех, что попали в руки к германцам, указали места, где в жертву северному богу войны были принесены захваченные римские военачальники, показали алтари, где несчастным перерезали горло…

Начиная с 15 года н.э. три раза ходил с войском Германик за Рейн. Он вновь сумел пробиться до Эльбы, но римляне так и не закрепились в этой местности. Территории к востоку от Рейна и к северу от Дуная навсегда остались недоступными для них.

Что касается Арминия, то под его руководством херуски объединили большую часть Германии, сокрушив другого могущественного вождя Маробода, которому когда-то Арминий прислал голову Вара.

В дальнейшем судьба Арминия сложилась трагично. Его брат Флав остался верен Риму и служил в легионах, которые Цезарь вел против херусков. Брак Арминия тоже принес ему немало горя. Свою невесту Туснельду он похитил у знатного германца Сегеста. Ее отец, глубоко оскорбленный поступком вождя, стал личным врагом Арминия. Беременная супруга попала в плен к врагам, но благодаря верности своего отца Риму ее отправили на жительство в Равенну. Там она разрешилась от бремени сыном, судьба которого, по Тациту, была «жалкой». До самой смерти Арминий так и не увидел больше ни жены, ни ребенка. А смерть его уже была близка. Арминий возвысился благодаря собственному коварству, коварство же чужое его и погубило.

Некий Ингвиомер, дядя молодого вождя, снедаемый завистью к удачливому племяннику, подстрекал буйных германцев к его убийству. В конце концов замысел удался, и владыка пал от рук своих соплеменников.

В конце IV века у Римской империи, распавшейся к тому времени на Западную и Восточную, появился новый страшный враг: гунны – кочевники, пришедшие из Центральной Азии.

Еще в 377 году гунны захватили Паннонию (современная Венгрия), но вели себя относительно спокойно и не представляли серьезной опасности для Рима. Римляне даже использовали гуннские отряды для своих военно-политических целей. Но в начале 440-х годов гуннов возглавил талантливый и воинственный вождь Аттила, и натиск гуннов на Восточную Римскую империю усилился. Аттила был прирожденным полководцем. По преданию, однажды пастух нашел и принес Аттиле проржавевший меч, Аттила взял меч в руки и произнес: «Долго этот меч был скрыт в земле, а теперь небо дарует его мне для покорения всех народов!»

И действительно – через несколько лет в Западной Европе его станут величать не иначе, как «бич Божий».

По мнению историков, гуннская империя, унаследованная Аттилой и его братом Бледой после смерти их дяди Руаса, простиралась от Альп и Балтийского моря на западе до Каспийского моря на востоке. Орды гуннов постоянно кочевали по покоренным ими странам и силой брали себе все, что было нужно для жизни. Получив власть, Аттила поделил земли, простиравшиеся от Дона до Одера, на отдельные области, управлять которыми поставил друзей. Однако почему-то не стал вводить в своем царстве ни налоговую систему, ни судебную власть.

О жизни Аттилы с 435 по 439 год ничего не известно, но можно предположить, что в это время он вел несколько войн с варварскими племенами к северу и востоку от своих основных владений, в Скифии, Мидии и Персии. Но вскоре наступил момент, когда Аттила, который в молодости, как когда-то Спартак, служил в римском войске, решил завладеть Римом, сначала Восточной Римской империей.

«Этот человек пришел в мир для потрясения народов и для внушения страха всем странам», – писал о нем историк Иордан.

В 441 году, воспользовавшись тем, что римляне вели военные действия в азиатской части империи, Аттила, разбив немногочисленные римские войска, пересек границу Римской империи, проходившую по Дунаю, и вторгся в Иллирию. Аттила захватил и поголовно вырезал многие важные города: Виминациум, Маргус, Сингидунум (современный Белград), Сирмиум и другие. В результате долгих переговоров византийцам все же удалось заключить перемирие в 442 году и перебросить свои войска к другой границе империи.

В следующем году Аттила вновь вторгся в Восточную Римскую империю. В первые же дни он захватил и разрушил Ратиарий на Дунае и затем двинулся по направлению к Наису и Сердике (современная София), которые тоже пали. Аттила упорно шел к своей цели – Константинополю. По дороге гунн, умевший неплохо мыслить стратегически, дал несколько сражений и захватил Филиппополь. Встретившись с главными силами римлян, он разбил их у Аспэра и наконец подошел к морю, защищавшему Константинополь с севера и юга. Гунны не смогли взять город, окруженный неприступными стенами. Поэтому Аттила занялся преследованием остатков римских войск, бежавших на Херсонесский (Галлипольский) полуостров, и разбил их. Одним из условий последовавшего мирного договора Аттила поставил выплату римлянами дани за прошедшие годы.

Свидетельств о действиях Аттилы с момента заключения мирного договора до осени 443 года практически нет. В 445 году он убил своего брата Бледу и с тех пор стал править гуннами единолично.

В 447 году по неизвестной причине Аттила предпринял второй поход на восточные провинции Римской империи, но до нас дошли лишь малозначительные детали описания этой кампании. Известно лишь то, что было задействовано сил больше, нежели в более ранних походах. Основной удар пришелся на Нижние провинции Скифского государства и Мезию. Таким образом, Аттила продвинулся на восток значительно дальше, чем в предыдущую кампанию. На берегу реки Атус (Вид) гунны встретились с римлянами и нанесли им поражение. Однако и сами понесли тяжелые потери.

После захвата Марцианополиса и разграбления балканских провинций Аттила двинулся на юг к Греции, но был остановлен при Фермопилах. О дальнейшем ходе кампании гуннов ничего не известно.

Последующие три года были посвящены переговорам между Аттилой и императором Восточной Римской империи Феодосием II. Об этих дипломатических переговорах свидетельствуют отрывки из «Истории» Приска Панийского, который в 449 году в составе римского посольства сам посетил лагерь Аттилы на территории современной Валахии. Мирный договор заключили, но условия оказались гораздо суровее, чем в 443 году. Аттила потребовал выделить для гуннов огромную территорию к югу от Среднего Дуная и вновь обложил Константинополь данью, в три раза превышавшей прежнюю.

Пять лет получали гунны дань от византийцев, пока новый император, Марциан, не расторг мирный договор, неожиданно заявив, что его подарки – для друзей, а для врагов у него есть оружие. К немалому удивлению византийцев Аттила не стал воевать с ними.

Его следующим походом стало вторжение в Западную Римскую империю, в Галлию. До 451 года он, казалось, находился в дружеских отношениях с командиром римской придворной гвардии Аэцием, опекуном правителя Западной Римской империи Валентиниана III. Летописи ничего не говорят о мотивах, побудивших Аттилу вступить в Галлию. Есть предположение, что к нему за помощью обратился один из сыновей франкского короля Хлодиона. Вероятным дополнительным стимулом являлось для Аттилы отмщение за его неудачное сватовство к Гонории, сестре правителя Западной Римской империи Валентиниана III, когда он рассчитывал получить в придачу к руке и полстраны.

Дело было так.

Весной 450 года Гонория, сестра императора, сама послала гуннскому вождю кольцо, прося освободить ее от навязываемого ей замужества. Обрадованный Аттила объявил Гонорию своей женой и потребовал часть Западной империи в качестве приданого. В конце концов назрела война.

Итак, следуя вверх по Дунаю, 500-тысячное войско гуннов подошло к Рейну и вторглось в Галлию, грабя и сжигая все на своем пути. Разгромив Вормс, Могонциак (Майнц), Трир и Мец, они двинулись в Южную Галлию, где жили готы, и осадили Орлеан.

Между тем римский полководец Флавий Аэций нашел поддержку у вестготского короля Теодориха и второго сына франкского короля, которые согласились выставить свои войска против гуннов. Аэций был талантливым военачальником и имел необычную судьбу. Его отец охранял дунайскую границу Римской империи от варваров и вынужден был отдать своего сына в заложники гуннам. Так Аэций близко узнал их военную организацию и способы ведения войны. Позже он искусно использовал силы варваров против варваров, в том числе в Каталаунской битве, где у него имелись вспомогательные отряды из франков, сарматов (аланов), саксонов, бургундцев, аморианцев и вестготов во главе с королем Теодорихом…

Дальнейшие события овеяны легендами. Но не вызывает сомнения то, что до прибытия союзников Аттила практически захватил Аурелианиум (Орлеан). Гунны уже были готовы взять голодающий город, когда появились Аэций и Теодорих.

Аттила отошел к городу Труа, к западу от которого произошла решающая битва на Каталаунских полях, получившая название «битва народов».

Подойдя сюда, римляне устроили укрепленный лагерь по всем правилам, ведь важнейшей установкой их военной жизни была безопасность бивака. Где бы и на какой срок ни останавливался легион, он тут же начинал строить лагерь из бревен, защищенный рвом и стеной. В лагере в раз и навсегда установленном порядке располагались ворота, площадь собраний – форум, палатки командования – преторий, палатки сотников (центурионов) и десятников (декурионов), стойла лошадей и другие службы.

Аттила построил свои кибитки в виде круга, внутри которого были раскинуты гуннские палатки. Его союзники-варвары расположились без окопов и укреплений.

Перед сражением Аттила привлек к себе предсказателей, они вглядывались то во внутренности животных, то в какие-то жилки на обскобленных костях и объявили, что гуннам грозит беда. Небольшим утешением для Аттилы оказалось лишь то, что верховный вождь противной стороны должен был пасть в битве. Аттила сам выбрал для сражения равнину, чтобы предоставить своей легкой коннице свободу маневра. Он вывел войска на поле в третьем часу дня.[1] Сам «бич Божий» стал с гуннами в центре, на его левом фланге находились готы во главе со своим вождем Валамиром, на правом крыле – король Ардарик с гепидами и другими племенами.

Аэций во главе римлян находился на левом фланге, вестготы во главе с королем Теодорихом – на правом. Центр занимали франки, аланы и остальные союзники римлян. Аэций намеревался своими крыльями отрезать самого Аттилу от его флангов.

Между двумя армиями находилось небольшое возвышение, которым попытались завладеть обе стороны. Гунны отправили туда несколько отрядов, отделив их от авангарда, а Аэций послал вестготскую конницу во главе с сыном Теодориха Торисмундом, которая, прибыв первой, атаковала сверху и опрокинула гуннов. Для гуннской армии это было плохим предзнаменованием, и Аттила, до сих пор не знавший серьезных поражений, постарался вдохновить своих воинов речью, которую приводит в своем сочинении Иордан: «…Нападем смело на неприятеля, кто храбрее, тот всегда нападет. Смотрите с презрением на эту массу разнообразных народов, ни в чем не согласных между собою: кто при защите себя рассчитывает на чужую помощь, тот обличает собственную слабость перед всем светом… Итак, возвысьте свою храбрость и раздуйте свой обычный пыл. Покажите, как следует гуннам, свое мужество… Я бросаю первый дротик в неприятеля, если кто-либо может остаться спокойным в то время, когда бьется Аттила, тот уже погиб».

Воодушевленное этими словами, воинство Аттилы устремилось в бой.

Союзник Аэция, престарелый вестготский король Теодорих, объезжал войска и ободрял их, но неожиданно был сшиблен с коня и случайно растоптан своими же. По другим свидетельствам, его убили копьем. Вероятно, эту смерть и предсказывали гадатели.

Но с приходом темноты готы Теодориха, озлобленные гибелью вождя, одолели готов Аттилы. Сам Аттила бросился на слабый центр римлян, смял его, и уже торжествовал победу, но вестготы со всей мощью врезались в правый бок гуннов, а Аэций повернул против них свое крыло и нагрянул слева. После ожесточенной борьбы гунны, сдавленные справа и слева, не выдержали и бросились к своему лагерю, причем сам Аттила едва спасся бегством.

Вероятно, это была одна из самых кровопролитных битв в истории войн. По данным Иордана, с обеих сторон погибло 165 тысяч человек, по другим сведениям – 300 тысяч человек.

Аттила отошел к своему лагерю и приготовился к атаке на следующий день. Засев за кибитками, он держался достойно: из его лагеря раздавались звуки трубы и шум оружия; казалось, что он снова готов нанести удар. «Как лев, гонимый отовсюду охотниками, большим прыжком удаляется в свое логовище, не смея броситься вперед, и своим рыканием наводит ужас на окрестные места, так гордый Аттила, король гуннов, среди своих кибиток, наводил ужас на своих победителей», – писал Иордан.

Но Аэций не возобновил военных действий, потому что его покинули готы для похорон своего короля. Аттила, узнав, что готы ушли, приказал закладывать повозки и попросил Аэция, чтобы ему дали свободно уйти. Аэций согласился, поскольку не решался без союзников начинать новую битву. Остается загадкой, почему он не попытался заблокировать Аттилу и голодом вынудить гуннов к сдаче.

Так или иначе, Аттила, потерпевший первое и единственное серьезное поражение, смог уйти. Но поход гуннов закончился для них печально: их погибло гораздо больше, чем солдат Аэция. И их королю пришлось покинуть Галлию.

По общему мнению, эта битва считается одной из решающих битв истории. Победа Аттилы означала бы полную гибель остатков римской цивилизации и падение христианской религии в Западной Европе.

Успех был, но временный. В 452 году гунны вторглись в Италию и разграбили несколько крупных городов. На этот раз Аэций был не в силах что-либо противопоставить гуннам. Но тут на них обрушился новый враг – голод и чума, свирепствовавшие в тот год в Италии, заставили их покинуть страну. Есть и другие предположения, почему гунны отступили.

По легенде, суеверный Аттила боялся судьбы Алариха, умершего сразу после взятия Рима. По другой версии, после посещения лагеря гуннов папой Львом I Аттила был приведен в трепет внешностью первосвященника. Возможно, что и эти обстоятельства в какой-то мере сыграли роль в его отступлении из Италии.

В 453 году Аттила решил все-таки перейти границу Восточной Римской империи, где новый правитель Марциан отказался платить дань, положенную по договору. Но тут судьба нанесла Аттиле третий, в полном смысле смертельный удар – по неизвестной причине он умер во сне в ночь свадьбы с Ильдекой, предположительно, германкой по происхождению. Есть версия, что именно новобрачная и убила свирепого правителя гуннов, мстя за разорение ее страны и истребление ее народа.

Те, кто хоронили его и прятали награбленные сокровища, были убиты гуннами для того, чтобы могилу короля никто не смог найти. Его наследниками стали многочисленные сыновья, которые и разделили между собой созданную империю гуннов.

Однако империя гуннов долго не просуществовала. После поражения на Каталаунских полях это непрочное государственное объединение начало распадаться, а вскоре после смерти Аттилы окончательно развалилось. А вскоре гунны вообще исчезли из всемирной истории.

Гуннская опасность сплотила на короткое время разнородные силы вокруг Римской империи, но после Каталаунской победы и отражения гуннской опасности процессы внутреннего разъединения империи усилились. Варварские королевства перестали считаться с императорами и проводили самостоятельную политику.

Через несколько лет, в 454 году, император Валентиниан III – как это часто бывает в истории – «отблагодарил» своего спасителя Аэция, собственной рукой заколов последнего.

С того момента у Рима защитника больше не было. Что и не замедлило сказаться – в 455 году вандалы вошли в Рим и полностью разграбили его.