X

Королева Англии

Госпожа, я вашим был и буду,

Остаюсь вашим слугой;

Я ваш, и поклялся быть вашим,

И был им раньше.

И вы — первая моя радость,

И будете последней моей радостью,

Пока длится моя жизнь.

(Бернарт де Вентадорн)

Следующие десять лет стали для Алиеноры годами расцвета. Мы видим, что она полностью состоялась как женщина и как королева, что жила насыщенной жизнью, отвечавшей ее потребностям. Она, в молодости считавшая себя бесплодной, подарит своему мужу еще шестерых детей и с легкостью будет переносить тяготы материнства и следующие одни за другими роды. Ее старший сын, маленький Гильом, умер, когда ему не исполнилось еще и трех лет, в июне 1156 г. Его похоронили в Ридинге, а вскоре после этого в Лондоне родилась девочка, которую назвали Матильдой в честь королевы-матери. В следующем году, 8 сентября 1157 г., в Оксфорде родился третий сын, Ричард, а еще через год, 23 сентября 1158 г., снова сын — Жоффруа За ним последовали две дочери: одна родилась в 1161 г. в Домфроне, Алиенора назвала ее своим собственным именем, и крестным этой девочки стал настоятель монастыря Мон-Сен-Мишель, Робер де Ториньи, с нежностью говоривший о ней в своей хронике; другая, Иоанна, родилась в 1165 г. в Анжере. Наконец, последний ребенок Алиеноры, Иоанн, родился в Оксфорде 27 декабря 1166 г.

Не похоже, чтобы следовавшие одно за другим рождения детей заставили Алиенору умерить свою деятельность. Напротив, проследив пути, по которым она передвигалась, мы поражаемся тому, какими безостановочными перемещениями полна ее жизнь: она то и дело в обоих направлениях пересекает Ла-Манш, без конца разъезжает по Нормандии, Пуату и Аквитании, возвращается в Англию, где направляется то в Оксфорд, то в Винчестер или в Солсбери, снова перебирается на континент, снова его покидает и так далее. Правда, такие беспрестанные перемещения в те времена представляли собой обычный образ жизни всех сеньоров, и в еще большей степени — королей, которые постоянно переезжали из одной резиденции в другую, чтобы поддерживать там порядок, вершить правосудие и распоряжаться на месте доходами. В ту эпоху, представляющуюся нам малоподвижной, люди, напротив, легки были на подъем: для того, чтобы в этом убедиться, достаточно взглянуть на то, какое огромное количество паломников странствовало по дорогам, и на то, какие отношения связывали между собой самые отдаленные уголки Европы. Вспомним, что уже в XI в. внук Гуго Капета женился на русской княжне. Наконец, и об этом также стоит упомянуть, водные пути считались более доступными, чем дороги, пролегавшие по суше, и потому не было ничего особенного в том, чтобы сесть на судно и пересечь Ла-Манш, который для всех оставался всего лишь «каналом»: путем сообщения, а никак не преградой. Можно смело утверждать, что Англия стала превращаться в «остров» лишь намного позже, когда прошли времена феодалов и даже эпоха Средневековья.

Кроме того, рядом с таким человеком, каким был Генрих Плантагенет, темп жизни заметно ускорялся. Темперамент и желание упрочить свою власть, заставляли его вести жизнь куда более подвижную и беспокойную, чем большинство его современников. Принято было считать анжуйцев «непоседливыми», — у него эта склонность к перемене мест стала едва ли не способом управления страной. С первых же месяцев своего царствования этот молодой человек двадцати двух лет от роду обнаружил обостренное понимание власти и проявил его, избороздив во всех направлениях ту самую Англию, которую правление его предшественника ввергло в анархию. Еще при жизни Стефана он совершил примечательный поступок с целью привлечь на свою сторону народ: выполняя приказ Генриха, его собственные войска вынуждены были вернуть крестьянам добычу, награбленную во время похода против баронов в окрестностях Оксфорда. «Я пришел не для того, чтобы заниматься грабежом, но для того, чтобы уберечь имущество бедняков от алчности сильных». Таких слов давно уже никто не слышал. В прошедшее царствование бароны привыкли к независимости, а войска королевских наемников жили грабежами, обирая население.

Генрих намерен был энергично взять в свои руки управление этой страной. Начиная с марта, то есть меньше чем через три месяца после того, как получил корону, он лично начал расследовать, как его шерифы вершат правосудие. Не снимая дорожной одежды — его не замедлили прозвать «Court-Mantel» (Короткая Мантия) из-за короткого плаща, наиболее удобного для верховой езды, — и редко надевая перчатки, разве что для соколиной охоты, он постоянно находился в пути. Один из его приближенных, Петр Блуаский, впоследствии расскажет в очень забавных письмах о царившей вокруг Генриха суете и состоянии постоянной боевой готовности, в котором он держал своих приближенных, никогда в точности не знавших, где они окажутся завтра: «Если государь говорил, что мы выезжаем рано утром в такой-то город, можно было не сомневаться, что в назначенный день он проспит до полудня. Если он оповещал всех о том, что намерен несколько дней провести в Оксфорде или где-нибудь еще, будьте уверены — назавтра с рассветом он тронется в путь». Далее следует описание двора замка, где до полудня дремала королевская свита, стояли запряженные кони и заложенные повозки, в полной готовности дожидающиеся минуты, когда покажется знакомая фигура в коротком плаще, высоких сапогах и драпированном капюшоне, а с ее появлением начнется лихорадочная деятельность. Оруженосцы спешили подвести королевского коня, погонщики хватали поводья, конюхи бегали от одних к другим, и внезапно поднимался оглушительный шум. Или же, напротив, Генрих вставал с петухами, и немедленно среди слуг поднималась суматоха: торопливо будили рыцарей из его свиты, там и здесь в темноте вспыхивали факелы, а во дворе, куда конюхи выводили наспех вычищенных коней, тотчас становилось шумно.

Генрих, страстно увлеченный своей властью, с утра до ночи занимался делами королевства. «Если только он не сидит в седле или за столом, — пишет Петр Блуаский, — он вообще никогда не садится. Ему случается в один день проделать путь верхом длиной в четыре или пять обыкновенных дневных перегонов». Чем дальше, тем меньше он будет способен усидеть на месте; даже в церкви, во время службы, Генрих не мог удержаться от того, чтобы время от времени не встать и не начать энергично ходить из угла в угол. Он оставался в неподвижности только пока спал, а спал он мало. И снова прислушаемся к словам Петра Блуаского: «Пока другие короли отдыхают в своих дворцах, он может застать врага врасплох, и сбить его с толку, и сам все проверить». В самом деле, во всех походах, которые провел Генрих за эти три года, он умел, двигаясь днем и ночью, внезапно оказываться перед плохо укрепленным замком или неожиданно отрезать путь противнику, когда тот думал, будто его войско еще далеко, заставляя врага утратить боевой дух. И в мирное время его система продолжала приносить ему пользу. Он без предупреждения являлся в королевский город, немедленно требовал показать ему записи сбора налогов, которые до тех пор собирали вяло, в неурочные часы вызывал к себе шерифа и лично устраивал строжайшую проверку. При этом он очень заботился о своей популярности и для ее поддержания с бесконечным терпением выслушивал всех тех, кто хотел ему на что-либо пожаловаться. Порой можно было увидеть, как он останавливает коня посреди толпы, чтобы дать возможность приблизиться простым людям. И в такие минуты Генрих умел быть любезным и приветливым.

Несомненно, его пыл и усердие нравились Алиеноре, которая, должно быть, скучала рядом с первым мужем, не менее трудолюбивым, но куда более медлительным и склонным скорее к размышлениям, чем к действию. Далеко было и тому едва ли не патриархальному существованию, которое вели во дворце Сите, и благодушному двору, до методичной организации, которую Генрих, взявший в руки учреждения, заведенные его дедом, Генрихом Боклерком и его нормандскими предками, вводил в Англии. Английские владения, намного более централизованные в те времена, чем французское королевство, получили от норманнов, прирожденных администраторов, структуры и обычаи, которые те вначале испробовали в своих владениях на континенте. Церемония, повторявшаяся дважды в год, на Пасху и в Михайлов день, была символом этой организации, благодаря которой английские короли оказались более «современными» правителями, чем французский король, их сюзерен на континенте. Это были заседания палаты шахматной доски. Так называлось подведение итогов, ради которого толпа мелких чиновников стекалась или в Лондон, или в Винчестер, где находилась королевская казна, чтобы предстать перед своего рода финансовым трибуналом, состоявшим из знатных баронов и высших прелатов, королевских вассалов из различных областей. Вся эта сцена происходила в большом зале, где стоял длинный стол, покрытый черным в клетку сукном и потому напоминавший огромную шахматную доску — отсюда и происходит название этого института. Наиболее высокопоставленные члены трибунала занимали места на верхнем конце стола, в креслах, и поговаривали, будто большинство из них было совершенно не в состоянии понять смысл операций, которые проделывались у них перед глазами; «многие среди тех, кто заседает, смотрят и не видят, слушают и не слышыт», говорили о них, пародируя Священное Писание. Так вот, тем временем у них перед глазами казначей и его писец, с помощью двух шамбелланов и двух рыцарей, на деревянных дощечках отмечали полученные суммы и раскладывали на столе жетоны, составляя таким образом некое подобие таблицы: один и тот же жетон, в зависимости от того, куда его помещали, мог обозначать шиллинг или, на другом конце семи колонок, на которые делилась поверхность стола, десять тысяч фунтов. Таким способом проверяли отчеты шерифов и, как только главные чины королевства, — канцлер, юстициарий, коннетабль и маршал, — заканчивали проверку, деньги ссыпались в сундуки, а целая армия писцов приступала к делу, записывая на пергаментных свитках итоги произведенных подсчетов. Могущество Англии зиждилось на этих скрупулезных бухгалтерских подсчетах, а также на строгом присмотре за крупнейшими баронами, поминутно готовыми выйти из повиновения. Правда, большинство из этих баронов тем легче было держать в руках, чем больше у них было по ту сторону Ла-Манша, в Нормандии, замков и земельных владений, находившихся под неусыпным контролем старой королевы Матильды.

Все это представлялось Алиеноре прочной королевской властью, и она, должно быть, очень ценила порядок и строй королевства. Мы видим, что она порой и сама принимает участие в управлении страной. Она издает указы и от собственного имени, и от имени короля. Впрочем, не раз случалось, что Генрих и Алиенора распределяли между собой управление провинциями: Алиенора оставалась в Англии, когда дела призывали Генриха в Нормандию, или же, напротив, она поселялась в Анжу, Пуатье или Бордо, а Генрих тем временем объезжал свои островные владения. Она выписывала платежные документы, иногда от имени королевы и юстициария, одного из наиболее значительных лиц в государстве наряду с канцлером, — в то время этот пост занимал Ричард де Люси, — а иногда эти документы были составлены только от имени королевы. Она вершила правосудие, и тон ее грамот, которые приводил в должный вид канцлер Матвей, вероятно, прежний наставник Генриха, становился все более категорическим и безапелляционным. Так, в ответ на жалобу монахов из Ридинга, у которых несправедливо отняли часть земель, она продиктовала следующее письмо, адресованное виконту Лондонскому, некоему Джону Фиц-Ральфу: «Монахи из Ридинга сообщили мне о том, что у них несправедливо отняли некоторые земли в Лондоне, пожалованные им Ричардом Фицем Б., когда последний постригся в монахи… Приказываю вам без промедления выяснить, так ли это в действительности, и, если они правы, вернуть эти земли монахам, чтобы я в будущем больше не слышала жалоб на нарушение права и справедливости; я не потерплю, чтобы они несправедливо утратили что бы то ни было из принадлежащего им. Приветствую». В другом случае, когда настоятель Абингдона пожаловался на то, что он не добился выполнения некоторых «служб» (речь, видимо, шла о неких повинностях), королева пишет: «Приветствую рыцарей и людей, которые держат земли аббатства Абингдон. Приказываю, чтобы вы немедленно и по справедливости оказали Воклену, настоятелю Абингдона, услуги, которые ваши предки оказывали ему во времена наших предков, короля Генриха, деда его величества короля; а если вы этого не сделаете, правосудие короля и мое заставят вас это сделать».

И, как всегда бывало в те времена, у нее, как у правительницы, было множество обязанностей: она должна была рассудить тех и других, а для этого ей приходилось бок о бок с королем участвовать в торжественных судебных заседаниях, которые устраивались каждый год, как правило, на Рождество, в одном из городов королевства: чаще всего в Вестминстере, но также и в Бордо, в Шербуре, в Фалезе, в Байе. А кроме того, мы видим, что она проверяет счета, например, после Оксфордской ярмарки, или королевские доходы от оловянных рудников, или прибыли от мельницы, которой она владела в Вудстоке, и так далее.

Эти счета, и сегодня еще хранящиеся в английских архивах в виде драгоценных свитков, — rolls, — любовно упрятанных в маленькие ячейки в Государственном архиве Лондона, содержат, кроме того, множество не менее бесценных сведений о расходах королевы, и при их помощи мы можем ощутить ее личность и представить себе ее вкусы. Нередко они ограничиваются сообщением о необходимости уплаты сорока одного фунта, восьми су и семи денье за то, что с досадной неточностью называют «conroi» королевы: достаточно туманный термин, который можно было бы перевести как «королевский выезд». А ведь это может с равным успехом обозначать как расходы на еду для нее самой и ее свиты во время путешествий, так и вьючных животных, которых пришлось приобрести, упряжь и так далее. Иногда среди расходов на «conroi» отдельно указываются некоторые покупки, например, вино или мука, но часто встречаются и более подробные указания. Так, в одном из первых счетов с подробным перечислением Алиенора упоминает о покупке «масла для светильников королевы»; и подобные указания встречаются достаточно часто в списках, составленных в ее правление. Нам легко представить себе, в какой ужас привело эту уроженку Юга освещение английских жилищ, состоявшее, по большей части, из сальных свечей, или, в домах побогаче, — восковых; нетрудно вообразить и то, как она немедленно потребовала прислать ей масло из ее родной Аквитании, которое давало мягкий и живой свет и не распространяло дурных запахов. Часто упоминается и о покупке вина для королевы: само собой разумеется, что уроженка Аквитании никогда не сможет привыкнуть к пиву, «ячменное пиво в вино не перебродит», как говорили в те времена. И, наверное, ободренные ее примером виноторговцы из Гиени уже в ту эпоху, к величайшей выгоде бордоских виноградарей и к величайшему удовольствию островитян, выучили дорогу в английские порты; удалось подсчитать, что в XIII в. в Англии каждый ее житель в среднем выпивал больше вина, чем сегодня.

Другой первоочередной покупкой Алиеноры стало льняное полотно для скатертей; и она купила еще медные тазы, и подушки, и ткани для обивки; она, наверное, преобразила старые жилища, сделав их более приятными для жизни и вместе с тем более роскошными. Прибыв в Вестминстер, королевская чета нашла дворец таким обветшавшим, что остановиться в нем было невозможно. И потому двор впервые, всего через несколько дней после коронации, собрался на Рождество в другой резиденции, в Бермондси. Сегодня это наименование осталось за лондонским кварталом, расположенным напротив Тауэра, на другом берегу Темзы, у одной из башен того самого Лондонского моста, который так долго был единственным путем через реку. Алиенора не замедлила и с устройством роскошного стола, о каком, должно быть, мечтала с тех пор, как побывала в Константинополе: мы видим, что она купила золото для того, чтобы позолотить свою посуду. И еще она часто выписывает пряности, которыми многие любят приправлять блюда: перец, тмин, корицу, миндаль, служивший не только для приготовления изысканных сластей, но и для туалета, поскольку миндальное молоко в те времена широко применялось для ухода за кожей; наконец, ей требовался ладан, предназначенный, должно быть, для ее часовни, а также для того, чтобы заглушить запахи, которые туман прибивал к земле.

Какое впечатление могло остаться у этой южанки от первого пребывания в Англии, и какое впечатление произвела на нее эта корона, к которой пришлось пробираться по грязным, размытым дождями дорогам и бороться с ураганным ветром, чтобы только любой ценой оказаться в Лондоне? Не затуманивалось ли ее лицо воспоминанием о приветливых берегах Гаронны или даже о берегах Сены? Меланхолия была ей не свойственна, зато желание царствовать всегда было в ней сильно, и, возможно, к нему примешивалось смутное желание отыграться — в конце концов, она отказалась от короны без большой уверенности получить другую. Вся ее жизнь доказывает, что она никогда не отступала перед трудностями. Может быть, она даже, как и Генрих Плантагенет, гордилась тем, что победила бурю. И, удалившись в Бермондси, где она провела зиму в ожидании рождения Генриха, Алиенора, должно быть, оценила сулящее богатство и власть движение на Темзе, вокруг Лондонского моста: там, на тяжелых фламандских судах громоздились мешки с шерстью и тюки с руном, там грузили оловянную руду, чтобы затем отправить ее по тысячелетнему пути к Средиземному морю. Берега Темзы, с их стройками и складами, пахли смолой и вяленой рыбой; зрелище было совсем иным, чем в порту Бордо, куда приходили с Востока легкие и драгоценные товары: пряности, благовония, дорогие ткани. Но английским купцам не чужд был дух приключений, и кое-кто из них уже отваживался отправляться торговать в Малую Азию. В Англии было мало лесов, она была богата овцами и рудниками, но бедна виноградниками и фруктами: полная противоположность Гиени. Владения Алиеноры дополняли друг друга, и, когда она, вскоре после рождения принца Генриха, смогла насладиться прелестью английской весны, поросшими сочной травой холмами Суррея, щебетом птиц в оврагах, она, наверное, начала ждать все новых радостей от этой монархии, собравшей столько разнообразных богатств, от Севера до Юга, от Шотландии до Пиренеев.

И народ этой страны тоже вполне мог ей понравиться. Англичане в те времена слыли приятными собеседниками, мечтателями и любителями выпить. Но, наверное, кое-чего, по ее мнению, им все-таки недоставало. Английские женщины были очень красивы, но мужчины еще не обучились куртуазным манерам, которые давным-давно изменили жизнь пуатевинцев. Среди англичан встречались превосходные рассказчики, но они еще не знали трубадуров и любовной поэзии, не знали поэтического поклонения Донне, не знали «Fin Amor» и ее сложных законов. Их бароны были исполнены отваги и способны, не дрогнув, встретиться лицом к лицу с самой грозной опасностью и совершить любой подвиг, но для того, чтобы походить на Александра Македонского, каким его представляли себе поэты из окружения королевы, им еще следовало научиться

Любезно говорить с дамами о любви…

Но Алиенора чувствовала себя способной повсюду, и даже среди туманов Темзы, привить это тонкое искусство, которое воина превращало в рыцаря.