XII

Поединок королей

И кто его увидел бы, захотел бы сказать:

Господь склоняется к правому,

Бог и правда всегда на стороне одного;

И, когда они со мной заодно,

Значит, у меня лучшие товарищи,

Чем у тебя, и лучшая поддержка.

Кретьен де Труа

(«Ивэйн или Рыцарь со львом»)

Великолепная процессия следовала в тот июньский день 1158 г. по Большому Мосту; праздные ротозеи сбежались со всех концов Парижа поглазеть на это зрелище, и каждая проходившая перед ними группа вызывала изумленные восклицания толпы. Впереди шли пешими двести пятьдесят пажей и оруженосцев, группами по шестнадцать человек, и в такт шагам распевали английские или валлийские песни. За ними — охотничий двор: псари вели на поводках собак, сокольничие на руках, затянутых в длинные кожаные перчатки, держали великолепных птиц — ястребов, соколов, — в заботливо надвинутых клобучках. Дальше двигались тяжелые, с прочным кожаным верхом повозки, чьи окованные железом колеса громыхали по вымощенной камнем дороге; каждую повозку тянули пять лошадей, и впереди шел конюх, одетый во все новенькое, в сопровождении громадного пса, из тех, что могут свалить и медведя. В первой повозке, роскошно украшенной, с вызолоченными осями и алыми драпировками, угадывалась переносная часовня, а на двух последних, открытых, громоздились бочонки с пивом.

За повозками шли двенадцать мулов в богатой сбруе, каждый из них был нагружен двумя сундуками, между которыми кувыркалась длиннохвостая обезьяна. В этих сундуках заключена была золотая и серебряная посуда, которую доставали на стоянках: ложки, кувшины для воды, кубки. Слуги, которые вели мулов за недоуздки, были все одинаково одеты в цвета английского короля. Наконец, позади всех шли солдаты в полном вооружении, они несли щиты и вели в поводу коней самых знатных участников процессии: священников, рыцарей, королевской свиты, а замыкал кортеж, в окружении нескольких приближенных, канцлер английского короля Томас Бекет.

Сколько люди себя помнили, никогда еще им не доводилось видеть ничего подобного этому посольству, и, наверное, разговоры о нем еще долго не утихали даже после того, как смолкли трубы герольдов, открывавших и замыкавших торжественное шествие.

Генрих и Алиенора решили договориться с королем Франции, и канцлер, которому поручено было довести переговоры до благополучного завершения, как всегда, использовал все возможные средства для достижения цели. Томас Бекет любил добиваться успеха, любил хорошо сделанную работу, и, если поручение отвечало его вкусам (а он был склонен к роскоши и щедрости), был непревзойденным мастером своего дела. Генрих это знал и, что ни день, радовался и хвалил себя за то, что едва ли не сразу после своей коронации назначил на должность канцлера сына простого лондонского горожанина, нормандца, на которого обратил его внимание Теобальд, епископ Кентерберийский. Но Алиеноре не слишком нравилось то влияние, которое оказывал на ее супруга этот человек на пятнадцать лет старше его самого. Она ревновала мужа к Бекету, воспринимая его как соперника: редко какую женщину устраивает лучший друг ее собственного мужа, а канцлер не замедлил стать лучшим другом короля. Ей пришлось смириться с тем, что приходится делить власть, которую ей хотелось бы приберечь только для себя. И все же она не могла не восхищаться умением Бекета действовать и усердием в службе, благодаря которым он придавал всему, за что бы он ни взялся, оттенок элегантности и даже роскоши. Когда она поручила Томасу привести в порядок Вестминстерский дворец, то все ремонтные работы, на которые всякому другому потребовался бы не один год, были проведены за пятьдесят дней, между Пасхой и Пятидесятницей. На лесах, где столпились одновременно все рабочие, от каменщиков до кровельщиков, договориться, как рассказывали, было не легче, чем при строительстве Вавилонской башни!

Теперь же Бекету надлежало пустить пыль в глаза королю Франции, заставить его оценить шаг, на который отважился его вассал по Нормандии, Анжу, Пуату и Гиени, ради того, чтобы между двумя королевствами установился прочный мир. И Томас не упустил ни единой возможности удивить народ на всем пути через Нормандию и по прибытии в Париж. Все то время, пока посольство гостило во Франции, он проявлял безграничную щедрость, осыпал подарками короля и его приближенных, вволю поил английским пивом простой люд, стекавшийся поглазеть на гостей в здания Тампля, где разместились посланцы Генриха, подчистую сметал на окрестных ярмарках в Ланьи, Корбее, Понтуазе, — король заранее предупредил о том, что в самом Париже пропитание они покупать не смогут, — мясо, хлеб, рыбу, за которые служащим было предписано платить, сколько запросят, не торгуясь.

Великолепная кавалькада произвела во Франции именно то впечатление, на какое рассчитывали, и в Нормандию Томас Бекет вернулся с полученным от короля Людовика VII обещанием отдать свою дочь Маргариту, — в то время шестимесячного младенца, — за Генриха, сына английского короля.

Надо сказать, что король Франции вступил в новый брак всего за четыре года до того. В 1154 г. он совершал паломничество в Сантьяго де-Компостела; для этого ему понадобилось пройти через владения Алиеноры; он сделал это, не спросив разрешения у нее, своего вассала, но со стороны Алиеноры было бы невежливо против этого возражать, и она смолчала. Вернувшись домой, Людовик сообщил о своем намерении жениться на Констанции, дочери кастильского короля.

Через два года после свадьбы у королевской семьи появилась надежда на рождение наследника; его ждали с волнением, ведь у Людовика не было других преемников, кроме двух дочерей Алиеноры, Марии и Алисы. Но и на этот раз небо послало ему дочь, маленькую Маргариту. Нам сегодня довольно трудно понять, почему такое значение придавалось наличию наследника мужского пола, но если сейчас королева может управлять государством, практически не отрываясь от своего рабочего стола, то в те времена управлять фьефом или королевством означало, что правитель должен лично вершить правосудие и осуществлять все операции по наведению порядка, каких неизменно требует руководство страной. От короля или сеньора требовалось умение владеть мечом, носить кольчугу и, возглавив свое войско, покарать вассала-грабителя или повести своих людей на штурм замка, хозяин которого отказывается присягнуть на верность сюзерену. Вот потому владения, которые предстояло наследовать дочерям, оказывались в невыгодном положении: достаточно было, чтобы девушка выбрала неподходящего супруга, и приходилось готовиться к худшему. Как в раз во времена Алиеноры мы находим доказательство тому в Иерусалимском королевстве: речь идет о прихоти наследной принцессы, Сивиллы Иерусалимской, которая, не послушавшись совета своих баронов, вышла замуж за красивого, но ничтожного юношу (одного из вассалов Алиеноры, Ги де Лузиньяна), что и повлекло за собой падение святого Города, Иерусалима, отвоевать который стоило стольких трудов первым крестоносцам.

Итак, Людовик VII был подавлен тем, что у него снова родилась дочь. С какой же горечью бедняга должен был выслушивать известия о том, что Алиенора, едва выйдя замуж, произвела на свет мальчика, затем другого, потом третьего: рождение Ричарда в 1157 г. вознаградило ее за потерю старшего сына, маленького Гильома, умершего в трехлетнем возрасте, а ко времени посольства Томаса Бекета Алиенора снова была беременна. И, наверное, узнав в сентябре о том, что она снова родила сына Жоффруа, несчастный король Франции, при всей своей набожности, должен был подумать, что Господь решительно предпочитает анжуйцев!

И правда, английской королевской чете все удавалось. Двумя годами раньше Генрих и Алиенора вместе собрали в Бордо двор, и вассалы, — а ведь это были исстари непокорные Аквитанским герцогствам, — без малейшего протеста признали их власть. Да и прошлой весной, на Пасху 1158 г., в Ворчестере, в присутствии самых знатных сеньоров Англии и Уэльса состоялась вторая коронация, еще более торжественная, чем первая, что была в Вестминстере четырьмя годами раньше. Генрих уверенно становился самым могущественным из правителей Запада. Последние сторонники Стефана де Блуа один за другим сдавали свои замки и начинали платить дань; король Малькольм Шотландский, который поначалу упирался, в конце концов, принес ему оммаж за свои английские земли. Уэльские бароны, в сердцах которых всегда тлела и готова была разгореться искра мятежа, быстро образумились. Генрих, чьи способности правителя нисколько не уступали его таланту полководца, отчеканил новую монету, более надежную и стойкую, чем те, какие были известны раньше, и внушавшую доверие лондонским торговцам, которые отныне могли твердо рассчитывать на платежеспособность этой полновесной монеты. Слава Генриха шагнула далеко за пределы его собственной страны: граф Фландрский, Тьерри Эльзасский, отправляясь в Святую Землю, поручил именно ему заботу о своих владениях и о своем маленьком сыне.

Алиенора достойно держалась рядом с царственным супругом и превосходно исполняла свою роль: она была английской королевой, когда Генриху приходилось задержаться в континентальных владениях, графстве Анжуйском или герцогстве Нормандском, но снова становилась герцогиней Аквитанской и графиней Пуату, когда он возвращался в Англию. Такая жизнь была как раз по ней, именно к этому она и стремилась: быть активной, плодовитой, торжествующей. И это лето 1158 г., начавшееся дипломатической удачей, было отмечено еще одним успехом. Брат Генриха, Жоффруа, этот вечный бунтарь, нашел, наконец, исход для своего честолюбия, поскольку континентальные бретонцы, прогнав своего сеньора, призвали его, и Жоффруа завладел Бретонским герцогством. Впрочем, бедный мальчик едва успел добраться до Нанта и взять в руки власть, о которой так мечтал, — вскоре он умер. Эта смерть, случившаяся 26 июля 1158 г., дала Генриху повод потребовать от короля Франции титула сенешаля Бретани, который, как он утверждал, всегда принадлежал его предкам. Людовик VII, смирившись, пожаловал ему этот титул. А что еще оставалось делать? Между ним и Бретанью, этим далеким, едва знакомым краем, где все — язык, обычаи, прошлое — было чуждо французскому двору, лежали владения его могущественного вассала. Таким образом, теперь Генрих и Алиенора могли считать себя повелителями всего Запада своего королевства.

Развитие событий подтверждало перспективы, открытые поездкой Томаса Бекета в Париж. Можно себе представить, какая заговорщическая улыбка появлялась на лицах Генриха и Алиеноры всякий раз, как они начинали говорить между собой о французском королевстве. Теперь они были на равных с тем, кто оставался их сюзереном в континентальных владениях. И, кто знает, не соединятся ли в один прекрасный день обе короны, французская и английская, надо лбом Генриха-младшего, их сына, помолвленного с принцессой Маргаритой? Очень похоже, что это было самым заветным желанием Алиеноры. Она не смирилась и не хотела окончательно потерять корону Франции, от которой в свое время отказалась. И сейчас, в 1158 г., через шесть лет после развода в Божанси, ей вполне по силам было выстраивать политику будущего с новым мужем. А ставкой в этой политической игре было — ни больше, ни меньше — французское королевство.

Казалось, союз Генриха и Маргариты заранее осуществил это слияние двух корон. Таким образом, став женой Планта-генета, не дала ли Алиенора жизнь новой Империи: весь европейский Запад оказался в руках династии, перед которой открывалось большое будущее, династии, вышедшей из Аквитании и потеснившей Капетингов?

Какие же препятствия могли встать на пути осуществления настолько грандиозных замыслов? Единственным препятствием было наличие собственных дочерей Алиеноры от первого брака: Марии и Алисы, которым возраст давал преимущество перед маленькой Маргаритой. Мария еще совсем младенцем — это произошло перед началом похода в Святую Землю, в 1147 г., когда ей тогда было всего два года, — была помолвлена с графом Генрихом Шампанским, сыном того самого Тибо, с которым Алиенора столкнулась, когда занимала еще французский престол. Позже и для Алисы нашелся жених среди князей Шампани: брат Генриха, Тибо де Блуа, — тот самый, у которого возник дерзкий план похищения Алиеноры в то время, когда она ехала в свои земли. Укрепляя свои связи с родом Блуа-Шампань, король Франции, несомненно, рассчитывал помешать замыслам анжуйцев. И осторожность Капе-тингов не в первый раз поддержала бы таким образом равновесие между двумя враждующими силами — анжуйцами и шампанцами. Но на этот раз от исхода дела зависела судьба всего королевства: попадет ли оно в руки правителя Шампани или достанется анжуйцу, хозяину Англии и немалой части Франции? Где найдется хозяин для Парижа — на Востоке или на Западе королевства?

Генрих и Алиенора нисколько не сомневались в ответе на этот вопрос. В завязавшейся тогда огромной шахматной партии они вдвоем вполне способны поставить мат своему противнику из Шампани, для этого надо было только заранее тщательно расставить пешки. И главной фигурой в этой игре, разумеется, стала маленькая Маргарита, теперь помолвленная с Генрихом-младшим. Обычаи того времени требовали, чтобы она воспитывалась в семье будущих родственников. И потому вскоре после визита Томаса Бекета французскому королю нанес визит король Англии, лично явившийся за крохотной невестой, еще лежавшей в пеленках. Людовик поставил условие: девочку не должна воспитывать Алиенора. Последняя это предвидела и заранее дала согласие на все уступки. Выбрали рыцаря, который мог дать все необходимые гарантии как той, так и другой стороне: им стал Роберт Ньюбургский, человек примерной жизни и образцовой набожности, уже высказавший намерение удалиться в монастырь. Он согласился взять на себя заботу о малышке, отложив на более позднее время исполнение своих планов, которые и в самом деле осуществил, став монахом в аббатстве Бек.

Несколько недель спустя Людовик объявил о том, что собирается совершить паломничество в Мон-Сен-Мишель. Генрих не только сделал то, о чем его просили, — позволил пройти через свои нормандские владения, — но и любезно принял своего сюзерена, который имел полную возможность проверить, хорошо ли ухаживают за его дочерью. Еще того лучше, поскольку явно подул ветер согласия, Генрих, уступая настояниям Людовика, согласился помириться со своими извечными врагами, графами Блуа и Шампани. И мир был заключен посредством обмена несколькими замками на границах (Тибо де Блуа отдал Амбуаз, Генрих расстался с Беллемом).

Так в этом 1158 г. закончились давние распри и наметилась позитивная политика. Когда Генрих с Алиенорой на Рождество вместе собрали двор в Шербуре, то смогли с удовлетворением окинуть взглядом путь, пройденный ими за четыре года, с того дня, как они сражались в Барфлере с разъяренным морем, стремясь вступить во владение новым своим королевством. Теперь они чувствовали себя на вершине могущества: по ту и другую сторону Ла-Манша лежали их земли, их окружали английские и пуатевинские вассалы, у них было четверо детей, и с каждым связывались свои надежды на будущее. Старший, Генрих, станет английским королем, — а может быть, и королем Франции; на Ричарда Алиенора перенесла те надежды, которые возлагала, наверное, когда-то на своего первенца, Гильома, и уже сейчас видела его графом Пуатье; что касается Жоффруа, то почему бы ему не получить в наследство от дяди, чье имя он носил, бретонский фьеф? И только очень и очень знатный сеньор мог теперь просить руки маленькой Матильды…

Как в поступках королевской четы, так и в планах, которые они строили в эти годы расцвета, казалось, верх всегда одерживала воля Алиеноры; ограничивалось ли дело всего лишь претензиями, или замыслы осуществлялись, но все, что бы ни делали король и королева, отвечало ее личным интересам. Именно к владениям в Аквитании, как только на английских берегах причин для беспокойства не осталось, царственная чета обратила свои взгляды. О видах на французскую корону мы уже говорили, теперь можно добавить, что в этом же 1158 г. Генрих Плантагенет отправился в Лимузен, чтобы образумить виконта Ги де Туара, который с давних пор нагло демонстрировал свою независимость от сюзеренов, графов Пуатье. И, хотя виконт вел роскошный образ жизни, окружил себя двором вассалов не хуже королевского, гордо выставлял напоказ свои охотничьи выезды, тем не менее, ему пришлось покориться, потому что его замок, считавшийся неприступным, был взят всего за три дня.

И вот Алиенора снова, как в первые годы своего брака с французским королем, поглядывает в сторону Тулузы. Она никогда не отказывалась от своих прав на Тулузу, наследство ее бабки Филиппы. И не пришло ли время потребовать осуществления этих прав именно сейчас, когда наступившее в отношениях с родом Блуа-Шампанским согласие развязало Генриху руки на границе Анжу и Нормандии? Граф Тулузский, Раймунд V, был ничтожеством, всеми средствами пытавшимся расширить свои владения в сторону Прованса. Заставить его признать господство герцогов Аквитанских означало открыть себе путь к окситанским городам, к Средиземноморью, к тому восточному порту, чье обаяние так сильно в свое время подействовало на Алиенору. Оставался лишь один деликатный вопрос: Раймунд был женат на сестре короля Франции, и нельзя же было с самого начала разрушать союз с Людовиком VIII, который открывал такие блестящие перспективы перед юным наследником английского престола. Но можно ведь воспользоваться всем известным фактом: кто не знал, как плохо обращался Раймунд со своей женой, несчастной Констанцией Французской? И вполне можно было делать ставку на то, что Людовик VII совсем не обязательно станет так уж сильно защищать своего нелюбезного вассала и зятя. Раймунд знал, что против него создается настоящая лига: граф Барселонский, граф Монпелье и виконтесса Нарбоннская — знаменитая Эрменгарда, прославившаяся своей сказочной красотой, которую наперебой воспевали трубадуры, — уже попытались стряхнуть тяготившую их власть сюзерена. Следовательно, момент был благоприятным.

В январе 1159 г. Генрих с Алиенорой вместе покинули Нормандию, чтобы отправиться в поездку по Аквитании.

Англия достаточно успокоилась для того, чтобы королевский юстициарий, Роберт, граф Лестера, один мог обеспечить в ней порядок. В Блайе государи встретились с графом Барселонским, Раймундом-Берангарием V, обсудили помолвку его старшей дочери, Берангарии, с маленьким Ричардом. В любом случае Плантагенеты договорились, что барселонский дом поддержит их в борьбе против графа тулузского, на которого было за что пожаловаться. Можно было рассчитывать и на помощь виконта Каркассона, Раймунда Транкавеля, враждебно настроенного против Тулузца.

Для Алиеноры все складывалось наилучшим образом. И Генрих начал собирать в Англии и Нормандии налог на войну: в Нормандии он требовал с каждого рыцаря по шестьдесят су, в Англии сумма возрастала до двух марок. От того, с какой легкостью удалось собрать эти суммы, он, должно быть, преисполнился законной гордости: его прекрасно организованная система управления и в самом деле оказалась действенной, собранные суммы позволяли снарядить сильное наемное войско. У Генриха к тому времени набрался достаточный военный опыт, чтобы он не полагался на армию, состоявшую из его вассалов: любой из них, хотя бы в силу того, что требовалось служить всего сорок дней в году, в самый ответственный момент мог подвести, сбежать, перейти на сторону противника. А ведь Тулуза была далеко, и ее осада могла затянуться.

Вернувшись в Пуатье, Генрих приказал крупнейшим своим вассалам явиться к нему в полном боевом снаряжении к Иванову дню, 24 июня. И все же, прежде чем перейти к делу, он счел необходимым попросить короля Франции о встрече. Они действительно встретились, и даже два раза, сначала — в Туре, потом — в Нормандии, в Эдикуре. И каждый раз Генрих мог не без удивления убедиться в том, на какое упрямство оказался способен человек, которого он считал робким и слабым. Людовик VII был готов защищать графа Тулузского против всяких наступлений, какие считал неуместными, не только потому, что тот доводился ему зятем: он был его, Людовика, вассалом, а значит, имел право на его покровительство; и никакая сила в мире не могла помешать королю Франции поддерживать справедливость в его королевстве.

Генрих открывал в Людовике неведомые доселе черты. Прежде он знал его только как мужа Алиеноры — человека, которого легко было обмануть, да и в себе самом неуверенного; человека, который быстро падал духом и опускал руки. Рядом с ним он, Генрих, всегда чувствовал себя молодым героем, победителем турнира. Но на этот раз Людовик заговорил, как подобало королю, как сюзерен, твердо вознамерившийся заставить уважать феодальные обычаи и готовый встать на защиту своего вассала. Генрих и сам был королем, и ему было совершенно невыгодно подавать пример нарушения феодальных порядков. Возможно, вернувшись в Пуатье, он охотно отменил бы все приготовления к военным действиям против графа тулузского. Но до него дошло известие, что король Шотландии Малькольм, его когда-то строптивый и непокорный вассал, вышел в море с флотом в сорок судов, собираясь принять участие в походе. С другой стороны, Томас Бекет, его канцлер, только что снарядил семьсот рыцарей, которые также намеревались переправиться через Ла-Манш. И даже сын Стефана де Блуа, Гильом Бастард, тоже готовился присоединиться к Генриху. Ясно, что отступать было поздно.

Известие об исходе войны повергло всех в полное изумление: едва подойдя к Тулузе, Генрих отступил без боя, заявив, что не может осаждать крепость, в которой находится его сюзерен. В самом деле, сразу после начала военных действий, 24 июня, Людовик с горсткой своих людей отправился в Тулузу. Генрих, который всегда передвигался стремительно, на этот раз выступил в поход на удивление медленно. Он сосредоточил свои войска в Периге, и там — может быть, он намеревался показать свою силу, чтобы испугать короля Франции? — состоялся блестящий военный парад; в присутствии сопровождавшей его двойной армии: феодального войска, шелестящего знаменами, ощетинившегося копьями и пиками с флажками, гарцующего на бьющих копытами конях и горящего нетерпением вступить в бой, и тесными рядами брабантских наемников, крепкой и надежной пехоты, выстроенной в небольшие и очень дисциплинированные отряды, он возвел в рыцарское достоинство короля Малькольма Шотландского, который тотчас же, в свою очередь, посвятил в рыцари тридцать молодых дворян из числа своих вассалов. Тем временем, стало известно, что Кагор поднялся в поддержку английского короля и что граф Барселонский выступил в поход, присоединив свои войска к армии Раймунда Транкавеля. Казалось, исход битвы был предрешен заранее, можно было не сомневаться в победе.

И тем не менее, осада не состоялась. Граф Барселонский остался ни с чем, а граф Тулузский отделался испугом. Как уже было сказано, Генрих, приблизившись к Тулузе, внезапно отдал своим войскам приказ поворачивать назад: верность феодальной клятве, заявил он, воспрещает ему осаждать крепость, внутри которой находится король Франции.

Что же произошло на самом деле? Историки так и не могут этого объяснить. Одни пытаются найти стратегическое объяснение: Генрих решил, что ему пришлось бы уйти слишком далеко от своей базы; но, если сравнить Тулузский поход с завоеванием Ирландии, которое произойдет несколько лет спустя, мы вынуждены будем признать это объяснение несостоятельным. Другие предполагали возможность измены и строили на этом всевозможные гипотезы. Что касается современников, они, рассказывая об этих событиях, придерживались того же самого объяснения, какое дал Генрих: он не захотел осаждать город, где находился его сюзерен, — это и в самом деле противоречило феодальным обычаям. Естественно, сегодняшний историк, привыкший судить обо всем в соответствии с собственной психологией, собственным менталитетом, отбрасывает всякие объяснения, не продиктованные соображениями военного или экономического порядка, ученый, живущий в наши дни, счел бы предельно наивным всякого, кто принял бы объяснения, соответствующие психологии XII века… Впрочем, на самом деле: разве Генрих при других обстоятельствах, и такое случалось не раз, не пренебрегал феодальной клятвой?

Но именно здесь мы позволим себе назвать наивным историка, неспособного допустить, что человек может поступать по-разному в разные периоды своей жизни. Навязчивое представление о «хорошем» и «плохом», «волке» и «ягненке», индейце и ковбое до странности прочно укоренилось в сознании большинства из нас и все еще остается причиной большого числа ошибок и заблуждений; вероятно, этих ошибок можно было бы избежать, если бы мы чаще обращались к повседневной жизни, внимательнее приглядывались к окружающим и к самим себе. Разве не самое обычное дело — видеть, что один и тот же человек при одних обстоятельствах поступает «хорошо», а при других — «плохо»?

Что сомнений не вызывает — это то, что Генрих в этом случае отступил с прекрасно вооруженным и подготовленным войском, сославшись на феодальную клятву. И, если так уж необходимо во всем искать выгоду, то разве выгодно было ему, королю и сюзерену, подавать пример нарушения клятвы вассалом? И разве не могли на него подействовать призывы, с которыми обращался к нему во время двух встреч король Франции? Генриху было как нельзя более выгодно дать своим многочисленным вассалам в еще не очень окрепшем государстве пример верности феодальным обычаям. Да и, кроме того, надо быть слепым, чтобы видеть в Генрихе Плантагенете «цельную натуру» — он поистине был соткан из противоречий. В этом тулузском деле внезапная перемена намерений, должно быть, спасла корону Франции; но кому, как не Генриху, было знать, какие неприятности он навлек бы на себя, посягнув на особу короля Франции?

Он поручил своему канцлеру отвести войска в Кагор, а сам отправился в Лимож, оттуда — в Нормандию, где тем временем Робер граф Дре, брат французского короля, поспешил совершить диверсию. На этот раз король Англии взялся за дело энергично: он намеревался одновременно и сохранить Нормандию в ее целостности, и показать, что если он не пожелал в определенном случае проявить свою воинскую доблесть и свое воинское искусство, это вовсе не означает, будто он их утратил; и, если даже его авторитет немного пошатнулся из-за этой несчастной тулузской истории, то впечатление от нее полностью изгладилось после того, как он поочередно совершил набег на Бовези, разрушил крепость Жерберуа и заставил графа Эвре принести ему оммаж. Теперь всякому было ясно, что король Франции не сможет в полной безопасности доехать от Парижа даже до Этампа, который с давних пор был владением его предков. В результате Людовик VII запросил перемирия, на которое Генрих немедленно согласился.

Возможно, у Алиеноры остался привкус досады и разочарования от этого несостоявшегося похода, об этом мы можем только догадываться, но несомненно то, что Раймунд Тулузский, как покажут дальнейшие события, затаил на нее немалую злобу.

Пока что этот эпизод не оставил других следов в анналах Плантагенетов. В самом начале 1160 г. Алиенора вернулась в Англию; здесь ей предстояло замещать короля, который хотел провести в Нормандии реформы и заняться делами управления подобно тому, как сделал это, и вполне успешно, в своих островных владениях. И снова для Алиеноры началась кочевая жизнь; счета и грамоты, подписанные ею, показывают нам, что она разъезжала по стране, перебираясь из одной резиденции в другую, и при этом не забывала требовать, чтобы к ее столу поставляли вино, а для ее светильников — масло. Дороги в Англии к этому времени стали безопасными: шерифы добросовестно собирали налоги и вершили правосудие. На зеленых холмах мирно паслись стада овец, с каждым годом разраставшиеся благодаря рациональным методам овцеводства, которые применялись в цистерцианских монастырях. Тюки с овечьей шерстью все выше громоздились в лондонском порту, куда приходили за грузом торговцы из Фландрии, а теперь еще и бочонки с генским вином выстраивались аккуратными пирамидами в портах Ла-Манша, и там, за морем, аквитанские виноградари распахивали все больше земли, расширяя свои виноградники. Бордо проникло в таверны и составило серьезную конкуренцию английскому пиву.

И сегодня, путешествуя по Англии, мы почти повсюду видим вдоль дорог, проложенных почти по тем же местам, что и тогда, пейзажи, замки и города, мимо которых могла проезжать Алиенора в те весенние дни, наполненные пением птиц и запахом молодой травы. Мы представляем себе, как она выехала из Бермондси, пересекла Темзу, добралась до Вестминстера, где ослепительно сверкали стены совсем новенького дворца, а справа, за этим берегом, за Стрэндом, который все еще можно распознать в лондонской топографии, высились стены Сити. Проезжая дальше к западу, за Оксфорд, где уже преподавали известные ученые, она часто останавливалась в Вудстоке, среди пологих холмов, окаймленных высокими лесами, среди пастбищ, где паслись лошади и свиньи. Бывала она и в Шерборне, где охристый цвет камня, из которого складывали и кровли, и стены домов, резко выделялся на фоне суровых красок Корнуэльса или красных оград девонских замков. И повсюду, здесь и там, мелькали на окраинах лугов, на берегах ручьев и рек беленные известью хижины, какие и сегодня еще можно увидеть у поворотов дорог в Англии, а еще чаще — в Ирландии. Много было монастырей, и некоторые из них, такие, как Сент-Олбанс или Тьюксбери, с их высокими круглыми арками и мощными колоннами, сохранили в своем облике след эпохи Алиеноры. Король и королева относились к монастырям очень внимательно: они создавали или поддерживали новые монастыри, помогали совершать преобразования и искоренять злоупотребления; и орден Фонтевро, которому Алиенора отдавала предпочтение, под ее влиянием распространился и в Англии, — мы встречаем духовных дочерей Робера д'Арбрисселя в Итоне и Вествуде, и именно к ним обратились государи, когда в аббатстве Эмсбери пришлось заменить монахинь, впавших в грех и соблазн и подпавших под церковные санкции. Много также и донжонов, датируемых тем же временем, начиная с самой Лондонской башни или Дуврского замка и заканчивая Порчестером, Фарнхемом или Керисбруком на острове Уайт, куда Алиенора много раз ездила с детьми, может быть, точно так же, как сегодня мы отправляемся со своим потомством на берег моря во время каникул.

На континенте в это время дела шли не менее удачно. Генрих стал правителем-созидателем, и эта его деятельность, в чем мы нимало не сомневаемся, отвечала вкусам и желаниям Алиеноры. И потому королевская чета приступила к строительству новой резиденции в Пуатье, где появился большой зал дворца, позаботилась о расширении замков в Анжере и Руане, а в окрестностях этого последнего города, в Кевильи, они построили нечто вроде загородного дома, окруженного обширным парком, населенным птицами. Есть ли смысл говорить отдельно о тех, главным образом, стратегически важных укреплениях, которые они возвели на границе Нормандии и Мена, в Амбуазе и Фретевале? В Бюре Генрих и Алиенора воздвигли настоящий дворец, для постройки которого пришлось срубить больше тысячи дубов; наконец, как во Франции, так и в Англии, в соответствии с обычаями той эпохи, было создано множество новых больниц и приютов, таких, например, как лепрозорий в Кане. Словом, все, что строилось в те времена, свидетельствовало о процветании западного королевства, которое росло и развивалось вместе с общими честолюбивыми замыслами его правителей.