XX

Королева-мать

Но я знаю, что не ошибаюсь,

И у мертвого или попавшего в плен

нет ни друзей, ни родных.

Когда меня бросают ради золота или

серебра,

Горе мне, но еще больше моим

людям:

После моей смерти они станут меня

упрекать,

Если долго пробуду в плену!

(Ричард Львиное Сердце.)

Приближалась осень, крестоносцы одни за другими возвращались в Англию, принося с собой вести о тех, кого опередили. К концу ноября в Англии стало известно, что Иоанна и Беренгария высадились на берег в Бриндизи и направились в Рим, где собирались задержаться на некоторое время. Еще чуть позже пришло известие, что король Англии вышел в море 9 октября, но его кораблям пришлось бросить якорь у берегов Корфу. Его флот видели на широте Бриндизи, где он пытался по разбушевавшемуся морю приблизиться к какому-нибудь порту. Затем наступила тишина.

Можно себе представить, как часовые на английских берегах, истрепанных декабрьскими бурями, всматриваются в туман, надеясь разглядеть вдали королевское судно. Но нет: проходили дни, а вестей от короля так и не было. Туман становился все более плотным и непроницаемым, башни и замки с каждым утром все дольше оставались скрытыми от взгляда, и сержанты, в Винчестере, Винзоре, Оксфорде дожидавшиеся прибытия гонцов, видели на раскисших от дождя дорогах лишь изредка проезжавшие крестьянские возы, слышали лишь крики ворон, круживших над деревьями, с которых осыпались последние листья. В церквях и монастырях духовенство и простой народ собирались, чтобы помолиться о благополучном возвращении короля Ричарда. Перед дарохранительницами, стоявшими на алтарях, день и ночь горели свечи. И страх охватывал каждого при одной только мысли о том, что герой всего христианского мира мог жалким образом погибнуть во время какой-нибудь бури на берегах Адриатического моря.

Для Алиеноры это ожидание было особенно мучительным; в течение всего этого долгого года она поддерживала порядок в королевстве. Она добилась отмены церковных интердиктов; ей удалось уладить ссоры и, по крайней мере, на время заставить Иоанна отказаться от каких бы то ни было действий, направленных против брата. Она сумела воспрепятствовать ему отправиться во Францию, «опасаясь, — по словам Ричарда Де-визского, — как бы этот легкомысленный подросток не прислушался к советам французов и не замыслил погубить своего брата; потому что ее материнская душа, — прибавляет он, — волновалась и терзалась при мысли об участи старших ее сыновей… и теперь она хотела, чтобы между ее детьми царило доверие и чтобы они принесли ей больше счастья, чем своему отцу». И все же она лучше, чем кто-либо другой, понимала, насколько шатко и непрочно равновесие, которое ей удавалось поддерживать, и знала, что ни на слова, ни на обещания Иоанна полагаться нельзя.

И в самом деле, несмотря на то, что человеку, которого летописец называет подростком, было тогда уже двадцать пять лет, казалось, будто он всегда действует только под влиянием порыва и не в силах полностью совладать с собой, как свойственно взрослому человеку. И вся его дальнейшая история лишь подтвердит это впечатление: беспокойный и неуравновешенный подросток, которого его современники, по мере того, как поступки Иоанна предоставят им возможность узнать его все лучше, чаще и чаще станут называть «одержимым» или «бесноватым». Не то чтобы он вовсе был лишен рассудка: напротив, он при случае мог показать себя сообразительным и даже хитрым, он был способен проявить упорство, но в своей холодной решимости, с которой всегда преследовал какие-либо свои цели, он напоминал скорее человека, действующего под влиянием навязчивой идеи, чем того, кто принимает решение по зрелом размышлении. Мы увидим, как он, в момент, когда его королевство рушилось, отказался выслушать гонцов, посланных из города Руана, разоренного и взывающего к нему о помощи, лишь потому, что не хотел прерывать начатую партию в шахматы. Его жестокость заставляла содрогнуться, но сегодня мы сказали бы, что он не отвечает за свои поступки. В его время вполголоса поговаривали, что в нем сидит дьявольская порочность: разве не отказался он причащаться, начиная с семилетнего возраста? Он будет единственным королем Англии, не получившим причастия в день своей коронации. И, если когда-нибудь существовал человек, о котором можно сказать, что для него сбылись легенды о проклятии, нависшем над родом Плантагенетов, то это был именно Иоанн Безземельный.

В момент, когда тревога ожидания особенно сильно терзала сторонников Ричарда. Иоанну приписывали намерение развестись с женой, Авуазой Глостерской, с тем, чтобы жениться на Аделаиде Французской. И, явно намереваясь перейти к более решительным действиям против власти брата, он завладел при помощи подкупа двумя королевскими замками — в Виндзоре и Уоллингфорде. Как раз тогда стало известно, что Ричард попал в плен.

Легко себе представить, в какой печали Алиенора встретила это Рождество. А несколько дней спустя через архиепископа Руанского до нее дошел запечатанный пакет, в котором находилась копия письма, полученного королем Франции 28 декабря от императора Германии: «… Настоящим письмом мы хотим уведомить Ваше Величество о том, что в момент, когда враг нашей империи и возмутитель спокойствия в вашем государстве, Ричард, король Англии, пересекал море, возвращаясь в свои владения, случилось так, что ветер пригнал его судно, потерпевшее кораблекрушение, в область Истрии… Поскольку дороги находились под должным наблюдением и повсюду были расставлены часовые, наш дорогой и возлюбленный кузен Леопольд, герцог Австрийский, завладел особой поименованного выше короля, захватив его в скромном деревенском доме в окрестностях Вены…»

Печальная новость уже передавалась из уст в уста и успела привести в уныние и растерянность не только Лондон и всю Англию, но и жителей континентальных владений Плантагенетов. Подробный рассказ о возвращении короля и об обстоятельствах, при которых он попал в плен, был оставлен свидетелем события: Ансельм, капеллан Ричарда, также принимал участие в этих необыкновенных похождениях, но был почти сразу освобожден и вернулся в Англию. Его рассказ о пленении Ричарда похож на настоящий приключенческий роман, в котором присутствует даже комический оттенок, почти всегда свойственный рассказам о злоключениях такого рода.

Итак, король отплыл на своем судне «Франш-Неф» вместе с своим капелланом Ансельмом, своим писцом Филиппом, двумя сеньорами — Бодуэном де Бетюном и Гильомом де л'Этаном — и несколькими рыцарями-тамплиерами. Буря в течение шести недель носила их по Средиземному морю, и в конце концов судно оказалось вблизи Марселя. Подумывали, не высадиться ли там, но королю не хотелось проезжать через земли графа Тулузского, Раймунда Сен-Жильского, известного предателя; он отдал приказ возвращаться на Корфу. Оттуда они двинулись вдоль берегов Адриатики, и в Рагузе, куда корабль прибыл слишком потрепанным для того, чтобы продолжать плавание, сговорились с пиратами, чтобы те доставили их в Италию. Снова поднялась буря; они прошли на широте Задара и Полы и, в конце концов, сели на мель между Аквилеей и Венецией. Осведомившись, кому принадлежат эти земли, Ричард узнал, что эта местность подчиняется графу Мейнарду Гёрцкому, вассалу герцога Леопольда Австрийского. Совпадение крайне неприятное, поскольку Ричард был с Леопольдом в наихудших отношениях: однажды под Акрой, устав от хвастовства герцога Австрийского, он забросил его знамя в канаву; известно, что герцог поклялся отомстить. Ричард решил идти напролом. Он послал Бодуэна де Бетюна с двумя спутниками просить у графа охранное свидетельство для них самих и для сопровождавшего их торговца по имени Гуго. Чтобы их получше приняли, назвавшийся купцом король передал в подарок графу золотое кольцо с великолепным рубином, купленное у пизанского ювелира. Что за дьявольское вдохновение посетило тогда графа Мейнарда? Вертя кольцо в руках, он объявил троим ошеломленным гонцам: «Этот подарок посылает мне не купец Гуго, а король Ричард. Я поклялся, — прибавил он, — задерживать всех паломников, какие пристанут к моему берегу, и не принимать от них никаких подарков. И все же этот подарок столь роскошен, а удостоивший меня им занимает столь высокое положение, что я возвращаю ему это кольцо и предоставляю ему свободу следовать своим путем».

Как только вернулись гонцы, — можно себе представить, насколько они были растеряны, — тотчас созвали совет: за необычным милосердием графа вполне могла скрываться какая-то ловушка. Король и его свита поспешили купить самых быстрых коней, каких только смогли найти, и той же ночью покинули эти края и направились в Каринтию. Их опасения были не напрасны: в самом деле, граф Мейнард попросту слегка растерялся, не зная, как лучше использовать нежданную возможность, и поспешил известить обо всем брата, Фридриха Петауского, через владения которого беглецы должны были проехать, чтобы тот послал вооруженных людей задержать короля Англии.

На третий день перехода Ричард и его свита оказались в маленьком городке, который назывался Фрейзах, и остановились в простом крестьянском доме. Ричард переоделся оруженосцем, надеясь, что в таком наряде его не узнают, и, когда в дверь внезапно постучали, возился для виду на кухне. Ничего не поделаешь — пришлось открыть: этого требовал посланец графа Фридриха. С самого утра он обшаривал дом за домом в этом городке. Он вошел, оставив сопровождавших его людей за порогом. Переодетый Ричард мог сколько угодно делать вид, будто раздувает огонь в очаге: его узнали бы и в нищенских лохмотьях! Невозможно было скрыть ни его высокий рост, ни огненные волосы, ни королевскую осанку. Его приближенные в страхе ждали, что будет дальше, но вдруг, к величайшему их изумлению, посланец графа бросился к ногам короля и стал — на чистейшем нормандском наречии — умолять его бежать, не медля. Посланца звали Рожером д'Аржантоном, он обосновался в этих краях больше двадцати лет назад, женился на племяннице графа Фридриха и сделался его доверенным лицом. Ему было дано поручение арестовать короля Англии, но ни за что на свете он не желал нарушить Божие перемирие и взять в плен героя всех христиан; он не только заклинал Ричарда бежать без промедления, но и предлагал дать ему превосходного коня.

После этого Рожер д'Аржантон удалился вместе со своими людьми, оставив короля и его спутников в полном недоумении. Вскоре привели обещанных коней, и Ричард тронулся в путь в сопровождении только двух человек: Гильома де л'Этана и молодого писца, говорившего по-немецки. Он рассчитывал, что так ему легче будет проскользнуть незамеченным. Что касается остальных, то они, стараясь привлечь к себе как можно больше внимания, покинули Фрейзах на следующее утро, и вскоре после того их нагнали люди, посланные Фридрихом Петауским: оказалось, что, вернувшись к графу, Рожер д'Аржантон объявил, что Ричарда среди иноземных паломников не было и что он узнал только графа Бодуэна де Бетюна и его свиту. Что ж, сведения подтвердились, и им пришлось согласиться с очевидным: Бодуэна и его спутников держали в течение двух дней, после чего отпустили и предоставили им возможность следовать своим путем.

Тем временем Ричард скакал без передышки в течение трех дней и трех ночей; в маленьком городке Гинана на берегу Дуная ему пришлось остановиться. Король был совершенно измучен и падал от усталости, а кроме того, его била лихорадка, которую он заполучил в Святой Земле; да и лошадям тоже надо было дать немного отдохнуть. Но, поскольку по роковому совпадению оказалось, что герцог Леопольд Австрийский жил в том же самом маленьком городке, Ричард и Гильом де л'Этан не выходили из комнаты, а за покупками посылали молодого человека, говорившего по-немецки. На рынке, за неимением других денег, он вытащил золотой безант. Увидев монету, горожане, которые до сих пор ничего подобного в глаза не видели, принялись допытываться, откуда это у него; он кое-как выкрутился, сказав, что сопровождает богатого греческого купца, поспешил уйти и, вернувшись к королю, стал уговаривать его поскорее уехать отсюда. Но у Ричарда начался один из тех припадков четырехдневной лихорадки, которые с тех пор будут время от времени возобновляться и его мучить, и было видно, что он не в силах пошевелиться. Неосторожный юноша, снова отправившись в город, не нашел, чтобы защититься от холода, ничего лучше, как взять подбитые мехом перчатки хозяина: на них были вышиты два очень красивых золотых леопарда, которые тотчас привлекли к нему внимание. Вокруг собралась толпа, и проходившие мимо люди герцога Леопольда схватили его, когда он пытался убежать. Несчастный слуга, еле живой от угроз и побоев, волей-неволей вынужден был указать, где скрывается его хозяин, и в комнату, где находились Ричард и его спутник, ворвалась орущая свора, причем к этому времени уже успели послать за герцогом Леопольдом. Теперь ни бежать, ни хитрить не было возможности, и Ричард, выпрямившись во весь рост, встретил врага, как он умел, — лицом к лицу. «Я — король Англии; зовите вашего господина: ему одному я отдам свой меч». Гордый и величественный вид английского короля заставил толпу попятиться, и он, сохраняя полное самообладание, в самом деле сдался подоспевшему герцогу, не утратив и капли достоинства.

Это произошло 20 декабря 1192 г. Алиенора, скорее всего, услышала рассказ о недавних событиях из уст Ансельма, когда тот вернулся в Англию в марте 1193 г. И, как ни потрясло ее известие о том, что сын оказался в плену, — Вильгельм Маршал сообщает нам о том, что «горе ее было велико», — она, тем не менее, тут же со свойственной ей энергией принялась действовать. Прошло несколько месяцев, прежде чем удалось выяснить, где герцог Леопольд держит своего пленника. И тогда Алиенора тотчас отправила в Германию двух монахов, аббатов Боксли и Понробера, которым было поручено посетить Швабию и Баварию и узнать о том, какая судьба ждет ее сына. Савари, епископ Батский, немедленно отправился ко двору императора, Генриха Гогенштауфена. Епископ Солсберийский, Губерт Вальтер, которого новость настигла в Италии в тот момент, когда он готовился вернуться в Англию, тотчас изменил направление и поехал в Германию, чтобы попытаться найти своего короля; сам Гильом Лоншан, который в то время был изгнанииком, немедленно тронулся в путь в Священную Римскую империю: отныне ничто не имело значения, кроме освобождения короля Англии. Да и весь христианский мир был охвачен огромным волнением. Все были возмущены нечестивым поступком австрийского герцога: имущество и личность всякого крестоносца считались неприкосновенными, их охраняло Божие перемирие; а король Ричард, кроме того, прославился, как никто другой, своими подвигами в Святой Земле.

Вот тогда и родилась легенда о трубадуре Блонделе — Блонделе Нельском, — который также тронулся в путь, разыскивая своего господина, и проехал всю Германию налегке, имея при себе одну лишь свою виолу и распевая песни, сложенные им вместе с Ричардом; так продолжалось до тех пор, пока, оказавшись у подножия стен одной из крепостей, он не услышал знакомый голос, подхвативший припев. Некоторые считали, что за прозвищем Блонделя скрывался рыцарь из Артуа, прославившийся своей красотой и своими белокурыми волосами, Жан II Нельский, который и в самом деле был известным поэтом того времени, так что легенду нельзя назвать беспочвенной.

В конце концов, стало известно, что Ричард заточен в крепости Дюрренштейн; впрочем, за время плена его перевозили из одного замка в другой до тех пор, пока Леопольд не отдал его императору и тот не велел держать его в Шпейере, начиная с 23 мая. Император, так же, как и его вассал, ненавидел короля Англии и довольно подло мстил ему за непрекращавшиеся мятежи его шурина, Генриха Льва, герцога Саксонского, против Священной Римской империи; кроме того, он обвинял Ричарда в том, что тот отстаивал права Танкреда против его жены Констанции. С другой стороны, вернувшись из Святой земли, Филипп-Август не раз подолгу с ним встречался и мог во время этих переговоров настраивать императора против Плантагенета; возможно, между ними даже был заключен союз.

Как бы там ни было, король Филипп мог считать, что отныне руки у него развязаны. Вскоре после Пасхи, 12 апреля, он прибыл к Жизорской крепости, и на этот раз сенешал, Жильбер де Васкей, без возражений ее сдал. Этот предательский поступок, открывший королю Франции дорогу к нормандскому Вексену, показывал, чего теперь следовало ожидать. По всей очевидности, отныне враги Ричарда считали, что он выведен из игры, а его королевство представляет собой легкую добычу, которую можно завоевать.

Так, во всяком случае, полагал Иоанн Безземельный. Добравшись до Нормандии, он немедленно обратился к баронам с призывом признать его наследником престола, однако попытка собрать ассамблею в Алансоне провалилась. Нормандские сеньоры оказались глухи к его призывам. А сенешал в Руане — это был Роберт Лестер, которому когда-то Алиенора помогла вернуть свои земли, — был неподкупен, и Иоанну это было известно. Иоанн не стал упорствовать и вернулся в Париж, где поспешил принести Филиппу-Августу клятву феодальной верности за свои земли и подтвердил за ним права на обладание нормандским Вексеном. Через несколько недель Филипп, в свою очередь, стоял перед Руанской крепостью и требовал немедленно отдать ему город и освободить его сестру Аделаиду. Роберт сообщил, что на этот счет у него нет никаких распоряжений короля и прибавил, что он с удовольствием примет короля Франции, но одного, без свиты, и только при этом условии сможет проводить его к принцессе.

Выслушав этот ответ, Филипп, обладавший живым воображением, тотчас представил себе, как сильно может перемениться ситуация: стоит ему перейти подъемный мост, его со всей любезностью проводят в донжон к сестре, — и какой же великолепный заложник появится тогда у старой королевы Алиеноры для того, чтобы обменять его на ее драгоценного Ричарда! Констатировав, что на этот раз ничего не вышло, он с досадой и разочарованием удалился.

В сложившихся более чем драматических обстоятельствах Алиенора раскрылась полностью. Она вела непрестанную борьбу, она посылала письмо за письмом, одного гонца за другим, она не теряла связи с сенешалями на континенте и крупнейшими баронами в Англии, и ей удалось одновременно помешать замыслам Филиппа и Иоанна, угрожавшим королевству, и использовать все возможности для освобождения сына. По ее приказу все побережье Англии было приведено в состояние оборонительной готовности и оставалось под постоянным наблюдением, чтобы пресечь всякую попытку врага взяться за оружие.

Иоанн попробовал вербовать валлийских и шотландских наемников, но король Шотландии, к которому он обратился, отказал ему в помощи: Вильгельм, как и Ричард Лестер, был должником королевы. Мы располагаем тремя письмами за подписью Алиеноры, адресованными папе Целестину III. Вероятно, составлены они ее канцлером Петром Блуаским, но в этих официальных строках слышится возмущенная интонация, которая не обманывает. В самом деле, совершенно недопустимым было то, что папа, в чьей власти были духовные санкции, весьма действенные в ту эпоху, не сделал ни одной попытки освободить Ричарда, ничего не предпринял для того, чтобы помочь коронованному крестоносцу. Само заглавие этих писем звучит криком боли — «Алиенора, Божьим гневом королева Англии», — а их содержание представляет собой яростный протест, доходящий до угроз римской курии:

«Удручает Церковь, вызывает ропот в народе и уменьшает уважение, которое к вам питают, то, что несмотря на слезы и жалобы целых провинций вы не послали ни единого гонца. Вам часто случалось по самым незначительным поводам посылать кардиналов с неограниченными полномочиями на край света, но в таком отчаянном и прискорбном деле вы не потрудились послать не только иподиакона, но даже и прислужника. Земные короли и правители вступили в заговор против моего сына; его держат в цепях вдали от Господа, в то время как другие разоряют его земли; его попирают и бичуют, и все это время меч святого Петра остается в ножнах. Трижды вы обещали послать легатов и не сделали этого… Если бы для моего сына настали лучшие времена, они поспешили бы на его зов, потому что им известно, с какой щедростью он вознаградил бы их. Это ли вы обещали в Шатору, заверяя в своей дружбе и искренности? Увы! Теперь мне известно, что обещания кардиналов — не более, чем слова…»

И, разгорячившись и вспомнив, как Генрих, ее муж и отец нынешнего короля, положил конец расколу, объединившись с папой Александром в тот момент, когда император Германии поддерживал антипапу, Алиенора в своем увлечении дошла до того, что стала угрожать Целестину III новым разделом:

«Говорю вам, что недалек день, предсказанный Апостолом; близится роковая минута, когда одежду Христа снова будут разыгрывать по жребию, когда будут разбиты цепи святого Петра, разрушится католическое единство».

На самом деле папа отлучил Леопольда от церкви, как только узнал, что тот держит в плену Ричарда; он угрожал отлучением от церкви королю Франции в том случае, если он осмелится завладеть землями, принадлежащими его сопернику, и, больше того, именно под угрозой интердикта в Англии как церкви, так и прихожан заставили собрать необходимые для выкупа средства. Но Целестин III не решался отлучить от церкви императора. Ему не хотелось снова начинать бесконечную цепь ссор и разногласий, которые вот уже более века омрачали отношения между папским престолом и Священной Римской империей.

Тем временем до Алиеноры дошло прямое известие от ее сына — письмо, датированное 19 апреля 1193 г., было передано ей через Гильома Лоншана: «Знайте, — писал король, — что после отъезда Губерта, епископа Солсберийского, и Гильома де Сент-Мер-Эглиз, нашего писца, нас посетил наш дражайший канцлер, Гильом, епископ Илийский; после встречи с императором он так расстарался, что из замка Трифельс, где мы находились в заточении, мы отправились к императору в Гагенау и были приняты с почетом самим императором и его двором…» И дальше Ричард прибавлял, что отныне у него появилась надежда: его освободят в обмен на выкуп. Он просил собрать деньги и приготовить заложников, уточняя, «что собранные деньги должны быть переданы моей матери, а ею — тому, кого она выберет».

Алиенора поспешила собрать средства; впрочем, существующий обычай позволял ей это сделать: всякий оказавшийся в плену сеньор мог рассчитывать на то, что его вассалы согласятся заплатить за него выкуп. Выкуп был тяжелым: от каждого свободного человека требовали, чтобы он отдал четверть своего годового дохода. Церкви расставались со своими сокровищами, цистерцианские монастыри, у которых не было золота и серебра, отдали всю шерсть, состриженную за год с их овец. Сумма, которую потребовали за освобождение Ричарда, и в самом деле была огромной. После долгих переговоров остановились на сумме в 150 тысяч марок серебра. 100 тысяч надо было заплатить за то, чтобы пленного короля освободили; оставшиеся 50 тысяч должны были быть выплачены позже, но взамен этого император должен был получить две сотни заложников. Вот все это вместе и составляло 150 000 марок кельнского серебра, а это в те времена было равно приблизительно 34 тысячам килограммов чистого серебра.

Таковы были условия, которые заключала в себе золотая булла, полученная Гильомом Лоншаном из рук императора и представленная между 1 и 5 сентября совету, созванному Алие-норой в Сент-Олбансе. Алиенора назначила ответственных за сбор требуемой суммы: ими стали Губерт Вальтер, только что назначенный архиепископом Кентерберийским, — и к концу года королева сделает его верховным юстициарием Англии, — Ричард, епископ Лондонский, два сеньора — Гильом, граф Арундел, и Амелен, граф Варенн; наконец, простой горожанин, Генрих Фиц-Эйлвин, ставший мэром Лондона, как только город, два года тому назад, после волнений, вызванных смещением Гильома Лоншана, был объявлен коммуной. Примечательный выбор: Алиенора внимательно следила за ростом буржуазии и стремилась объединить все жизненные силы королевства ради освобождения своего сына.

С тех пор в крипту собора святого Павла под бдительным оком Алиеноры и ее уполномоченных стали стекаться мешки золота и серебра, драгоценные сосуды. И все же до освобождения Ричарда было еще далеко. Посланцы императора появились в Лондоне только в октябре, и лишь для того, чтобы проверить вес и качество серебра, собранного для выкупа. Им постарались угодить как можно лучше, осыпали их подарками: как было принято в ту эпоху, гонцам дарили серебряную посуду, богатые одежды, меха. Ричард, который отныне пребывал на берегах Рейна, в Шпейере или Вормсе, настаивал на том, чтобы Алиенора лично сопровождала драгоценную посылку, и вскоре под руководством того самого человека, который несколькими годами раньше привел в Святую Землю королевский флот, — этого человека звали Ален Перевозчик, — суда были собраны в Ипсвиче, Данвиче и Оксфорде и надежно оснащены, так, чтобы могли противостоять и зимним бурям и всегда возможным неожиданным нападениям: подобный караван был просто создан для того, чтобы возбудить алчность пиратов, не говоря уж о короле Франции, вдоль берегов которой корабли должны были двигаться.

Алиенора вышла в море в декабре в сопровождении внушительной свиты; заботу о королевстве она доверила Губерту Вальтеру, который к этому времени успел стать архиепископом Кентерберийским; архиепископ Руанский, Готье Кутанский, сопровождал ее вместе с несколькими преданными ей людьми, — среди прочих там был Сальдебрей, которого Ричард должен был как можно скорее направить в Святую Землю, чтобы тот поддержал его племянника, Генриха Шампанского; были там и несколько пуатвинцев: Берле де Монтрей, виконт де Туар, Эмери, Гуго Черный де Лузиньян, а также верный Бодуэн де Бетюн, разделивший с королем превратности обратного пути и, как говорили, первым из всех баронов поспешивший отдать свое имущество, чтобы помочь собрать выкуп, а перед тем рисковавший ради короля собственной жизнью. Наконец, среди них можно было увидеть и Гильома Лоншана, епископа Илийского.

Праздник Богоявления 1194 г. Алиенора и ее свита встретили в Кельне, где их принял архиепископ Адольф Альтенский. Но надежды королевы увидеть сына не сбылись. Его освобождение, поначалу назначенное на 17 января, было отложено. Казалось, императору не очень хочется встречаться с Алиенорой, и ходили странные слухи: будто бы Филипп и Иоанн Безземельный пытались навязать ему свою волю, предлагая ему сумму еще больше той, чем привезла с собой английская королева. Можно себе представить, чем были эти дни ожидания, с нависшей над ними угрозой постыдного торга, для этой семидесятидвухлетней женщины, которой перед тем пришлось пережить такие тяжкие годы и только что совершившей зимний переход по морю.

Наконец, 2 февраля 1194 г., — в праздник Сретения, когда в церквях зажигались тысячи свечей, напоминая о том, как Симеон славословил и приветствовал свет, явившийся среди людей, — в Майнце была собрана большая ассамблея, во время которой, по словам одного из летописцев, Гервасия Кентерберийского, Ричарда «вернули его матери и свободе». Эта ассамблея состоялась под покровительством майнцкого архиепископа, Конрада Виттельсбаха, которому Петр Блуаский, знавший его лично, отправил два настойчивых послания. Рядом с императором, Генрихом VI, находился герцог Леопольд Австрийский, и освобождение их пленника принимало вид договора о союзе, закрепленном, как и всегда в те времена, браками между членами этих некогда враждовавших семей. Император Генрих VI, который любил тешить себя несбыточными мечтами и воображал себя новым Карлом Великим, правителем Европы, которая в реальности была ему неподвластна, потребовал от Ричарда, чтобы тот принес ему клятву верности за свое королевство. Летописцы подчеркивают, что английский король согласился на это требование по совету своей матери. Алиенора, чьи суждения неизменно были здравыми и практичными, понимала, что прежде всего надо добиться освобождения сына, а как только он вернется в Англию, эта вассальная зависимость от империи, которая была скорее теоретической, чем реальной, перестанет его тяготить. Итак, Ричард, в знак вассального подчинения, вложил свою кожаную шапку в руки императору, который тотчас ему ее вернул в обмен на обещание ежегодной выплаты в пять тысяч фунтов стерлингов. Король Англии оказался, наконец, на свободе и 4 февраля покинул Майнц. Его поздравляли и приветствовали все правители и прелаты, которые были так или иначе связаны с этими событиями.

Дело в том, что Ричард, пленник, которого больше года перекидывали из одной крепости в другую, из Дюрренштейна в Охзенфурт, из Шпейера в Гагенау, успел приобрести огромную популярность среди немецких князей. Его величественный вид и неизменно прекрасное настроение, которого не могла испортить даже самая унылая крепость, вызывали восхищение. Истинный наследник Гильома Трубадура, Ричард Львиное Сердце в течение всего своего долгого плена не переставал складывать стихи и песни, а его врожденная щедрость и здесь сумела проявиться хотя бы в том, что он угощал тюремщиков вином со своего стола. В конце концов, и отроду данное красноречие ему пригодилось: он сумел помирить с императором своего зятя Генриха Льва, а заодно и разрушить коалицию, которую противопоставили Генриху IV наиболее могущественные вассалы императора, в том числе — прелаты Майнца и Кельна, а также герцог Лувенский. Когда он сам выступил защитником собственного дела, с красноречием, заставившим, как говорили, плакать присутствующих, в этот праздник Сретения он, наконец, добился решения императора, который все никак не мог расстаться с драгоценным заложником, — благодаря ему он мог держать в подвешенном состоянии одновременно и короля Франции, и самые судьбы королевства Плантагенетов.

Когда Алиенора с Ричардом после этих тревожных переговоров отплыли по Рейну к морю, их провожали немецкие князья, изо всех сил старавшиеся показать им свои дружеские чувства. В Кельне их великолепно принимал архиепископ, и в соборе, что было тонким проявлением внимания, отслужили мессу в память святого Петра-в-узах: «Теперь я знаю, что Господь послал мне своего ангела и избавил меня от руки Ирода…». В Антверпене герцог Лувенский также приготовил им торжественную встречу. Долгое заточение короля Англии не только не умалило его славы, но едва ли не окружило ореолом мученика, — а кроме того, и в практическом отношении оказалось полезным, ибо позволило Ричарду заключить союзы, которые в один прекрасный день могли оказаться для него выгодными. Один из его племянников, сын Генриха Льва, женился на родственнице императора (дочери рейнского пфальцграфа Конрада Гогенштауфена), а за самого герцога Австрии собирались выдать замуж племянницу Ричарда, старшую дочь Жоффруа и Констанции Бретонской, также носившую имя Алиенора.

Рассказывают, что в день, когда корабль Ричарда пристал к английскому берегу в Сандвиче, — 12 марта 1194 г. — солнце засияло ярче прежнего, и в то же время над горизонтом разлился необычный, алый и сияющий, словно радуга, свет. Ричард, едва сошел на берег, отправился в Кентербери, чтобы помолиться на могиле Томаса Бекета: отныне это станет традицией для королей Англии. На следующий день, по дороге в Рочестер, он встретился с архиепископом Губертом Вальтером, и они со слезами обнялись. 23 марта в Лондоне стало днем триумфа Ричарда. Весь город, во главе с мэром, вышел ему навстречу. Ричард, бок о бок с Алиенорой, поднялся от Стрэнда к собору святого Павла под крики обезумевшей от радости толпы: для всех он был героем священной войны, Божьим помазанником, кумиром. И эта народная любовь оставит свой след в Истории, потому что король Ричард, который провел в своем королевстве, наверное, меньше времени, чем любой другой король, станет чуть ли не самым популярным из всех монархов. Достаточно напомнить здесь о знаменитых балладах, в которых он появляется одновременно с Робином Гудом и его веселыми товарищами из Шервудского леса: в одной из них, — и каждый англичанин знает ее наизусть. — говорится, что король Ричард, вернувшись в свою страну, переоделся настоятелем монастыря, и в Шервудском лесу его схватили разбойники; они, под предводительством Робина Гуда, облагали монастыри данью, с тем, чтобы помогать бедным и хранить верность королю; тем не менее, Робин сдружился с «аббатом» и пригласил его на пир вместе со своими друзьями, которых созвал свистом со всего леса, и эти лохматые оборванцы сбежались со всех сторон; они устроились на берегу реки, настоятель и Робин подняли чаши за возвращение короля, после чего тот назвал себя и повез лесного жителя в Лондон, где тот сделался пэром Англии.

Ричард действительно в начале апреля провел несколько дней в Шервудском лесу: Алиенора недавно освободила от лесных работ тех, на кого они ложились таким тяжким бременем, и, возможно, отсюда и родилась легенда. А посетив между делом Вестминстер и совершив паломничество на могилу святого Эдмунда, он мгновенно вернул себе контроль над английскими замками. Тщетно брат Ричарда Иоанн, узнав о том, что он на свободе, приказывал всем кастелянам приготовиться к обороне: человек, которому он поручил передать это послание, Адам де Сент-Эдмон, один из его подручных, был арестован мэром Лондона, едва прибыл в город, и английские прелаты, собравшись на совет в Вестминстере, заранее отлучили от церкви всякого, кто проявит враждебность по отношению к их законному государю. Нигде он не встречал настоящего сопротивления: замок Мальборо сдался на уговоры епископа Кентерберийского, замок Ланкастер сдался Тибо Вальтеру, брату архиепископа; из Хантингдона, куда явился приветствовать его Вильгельм Maршал, Ричард отправился в Ноттингем, ворота которого распахнулись перед ним 28 марта, в ту самую минуту, как епископ Дарема сообщил, что владельцы замка Тикилл ему покорились; и рассказывали, что в далеком Мон-Сен-Мишел в Корнуэльсе кастелян Гуго де Ла Поммере умер от потрясения, узнав о возвращении короля. Таким образом, двух недель хватило на то, чтобы расстроить все заговоры, подавить все попытки сопротивления, какие могли зародиться из-за долгого отсутствия короля, и Ричард без борьбы завладел своим королевством, став хозяином даже в замках, принадлежавших брату. Оставалось лишь наказать предателей: Иоанну, в частности, приказали предстать перед королевским судом до 10 мая, пригрозив, в случае отказа, объявить его изменником и изгнать из королевства.

Тем временем Алиенора, деятельная, как никогда, занималась подготовкой к церемонии, которая должна была, в случае, если такая необходимость возникнет, загладить неприятное впечатление, вызванное подчинением английского короля германскому императору. Вторая коронация, еще более торжественная, чем первая, должна была состояться в Винчестере, в церкви Сен-Суитан, 17 апреля 1194 г. Как и в первый раз, Ричард, в окружении главных прелатов, — епископа Иоанна Дублинского, Ричарда Лондонского, Жильбера Рочестерского и Гильома Лоншана, который отныне сосредоточился на обязанностях епископа Илийского, — в присутствии баронов королевства получил корону из рук Губерта Вальтера; и летописцы отмечают, что Алиенора, в окружении своей свиты, во время совершения обряда стояла напротив сына в северной части хоров. Алиенора была королевой Англии. Но разве не было другой королевы, той самой Беренгарии Наваррской, за которой Алиенора в свое время отправилась за Пиренеи и которую привезла сыну на Сицилию? Однако Беренгария не присутствовала на коронации. Она все еще оставалась в Риме с Иоанной, сестрой короля. И, возможно, Алиенора не слишком торопилась уступать ей как свою корону, так и свое место рядом с Ричардом.

И все же приближалось время, когда ей следовало подумать об отдыхе и покое. Но похоже, что прежде чем уйти на покой, она постаралась примирить между собой двух оставшихся у нее сыновей. Нам в точности не известно, где скрывался Иоанн, скорее всего — при дворе Филиппа-Августа. Теперь сообщники тряслись от страха: «Берегитесь, дьявол выпущен на свободу», — писал Филипп, и рассказывают, будто он, опасаясь, что Ричард прикажет его отравить, не принимал никакой пищи, не дав перед тем ее попробовать своим собакам.

Разумеется, Ричард только и думал, что о мести. С конца апреля он находился в Портсмуте, ему не терпелось отплыть во Францию. Но из-за противных ветров он задержался там до 12 мая. Перед тем он успел подчинить себе единокровного брата Жоффруа, бастарда отца, и даже пожаловал ему два замка в Анжу — Ланже и Боже, — но каждый задавался вопросом, какая участь ждет Иоанна Безземельного: было ясно, что он не сможет долго скрываться от брата.

12 мая Ричард высадился на берег в Нормандии, в Барфлере; рядом с ним были Алиенора и Вильгельм Маршал. В Нормандии его встретили не менее восторженно, чем в Англии: крестьяне ради него бросали работу в поле, и свидетели рассказывают, будто на его пути теснились такие толпы, что нельзя было бы бросить яблоко так, чтобы оно упало на землю, никого не задев. Ричард направился в Лизье, где его и королеву встретил один из их верных сторонников, Жан д'Алансон, архидиакон Лизье. Сцену, разыгравшуюся в тот же вечер, пересказал нам биограф Вильгельма Маршала: король, остановившийся в доме архидиакона, отдыхал перед ужином; вдруг кто-то позвал Жана д'Алансона, который ненадолго вышел и затем вернулся мрачнее тучи.

«Что с тобой?» — спросил у него Ричард. И, поскольку тот уклонился от ответа, прибавил: «Не лги, я знаю, в чем дело: ты видел моего брата. Он напрасно боится: пусть входит сюда безбоязненно. Он мой брат. Если правда, что он действовал, не подумав, я не стану его упрекать. Что касается тех, кто подтолкнул его к безрассудным поступкам, они свое получили или получат позже». После этого привели Иоанна; он бросился к ногам Ричарда, но тот ласково его поднял со словами: «Не бойтесь, Иоанн; вы еще ребенок, за вами плохо присматривали. Те, кто давал вам советы, за это поплатятся. Встаньте. И идите к столу». В это время в доме архидиакона появились горожане, которые принесли в подарок великолепного лосося; король, мгновенно развеселившись, приказал сварить рыбину для брата.

И Маршал прибавляет, что повсюду в городе пели и плясали, звонили колокола церквей. Старики и молодые шли длинными процессиями, приговаривая: «Пришел всемогущий Бог, король Франции скоро уйдет!»

Один из наиболее осведомленных о событиях того времени летописцев, Роджер Ховден утверждал, что столь милосердное поведение Ричарда было вызвано вмешательством Алиеноры. В последние, годы ее жизни она всегда и повсюду выступала орудием мира. Она дойдет до того, что попытается помочь бежать, использовав право убежища, одному из пленников, которыми Ричард особенно дорожил: епископу Бове, Филиппу де Дре, родственнику французского короля, схваченному с оружием в руках во время боев в Нормандии.

Именно Нормандия и Берри стали теперь ареной соперничества между Ричардом и Филиппом-Августом. Французский король первым подал сигнал к боевым действиям, напав на город Верней; ответ короля Англии был сокрушительным: начиная с июля месяца, Ричард поочередно подчинил себе Эвре, Бо-мон-ле-Роже, Пон де л'Арш и Эльбеф, а затем нанес при Фретевале, поблизости от Вандома, жестокое поражение войскам французского короля (Филиппу пришлось бежать, бросив свою казну, серебряную посуду, палатки, знамена, документы и даже личную печать) и заставил врага молить о перемирии.

Но в это самое время новости о событиях достигали ушей королевы Англии с некоторым запозданием. Между ней и шумным миром отныне возвышались стены Фонтевро. Она удалилась туда, скорее всего, сразу после своего прибытия на континент, осуществив намерение, которое, должно быть, появилось у нее в эти долгие годы тревог и напряженной деятельности. Множество раз мы видим, что она — хотя бы в мыслях — возвращалась к своему излюбленному аббатству. Она определила процент, который по обычаю монахини получали от продажи зерна в Сомюре, которая происходила на площади Биланж, а затем, дважды в течение этого 1193 г., который был для нее таким тревожным, обращалась к ним с просьбой помочь ей своими молитвами и возобновляла свои дары, один раз в Винчестере, другой — в Вестминстере. Теперь, когда английское королевство жило спокойно в крепких руках Губерта Вальтера а Ричард продолжал на континенте свою победную войну против того, кто подло попытался отобрать у него королевство во время его плена, ей оставалось лишь мирно посвятить молитве, чтению и размышлениям те годы, которые оставалось еще прожить. В ее окружении часто говорили, ссылаясь на недавние поездки Алиеноры на Сицилию или в Германию, что королева «забывает о своем возрасте»; самое время было о нем вспомнить. Отныне ее имя редко появляется на свитках счетов и в грамотах, и в этих случаях речь идет о платежах, которые причитаются ей в силу ее личных наследственных или других прав: так, она получает «золото королевы»; в самом деле, она имела право получать золотую марку всякий раз, как королю выплачивался штраф в сто марок серебром, и этот доход, которого она не получала с тех пор, как стала узницей, снова у нее появился, как только Ричард взошел на трон; впрочем, он вообще весьма щедро назначил сумму личных средств, которыми должна была располагать его мать. Еще мы видим, что Алиенора вместе с епископом Руанским, Готье Кутанским, выступает в пользу монахов из Ридинга; помогает настоятелю Бургея, которому трудно было выплатить винный налог со своих земель. Но, как правило, королева лишь скользит безмолвной тенью под высокими сводами аббатства, основанного когда-то Робером д'Арбрисселем.

И новости, которые дойдут к ней во время этого добровольного затворничества, вознаградят королеву за прошлые тревоги. Потому что Ричард вышел несомненным победителем из поединка, где он мерялся силами с королем Франции: еще до конца 1194 г., года его освобождения, он узнал о смерти своего врага, герцога Леопольда Австрийского из-за вполне обычного происшествия: падения с лошади, случившегося, когда он, играя, осаждал снежный замок, выстроенный его придворными пажами; ему пришлось ампутировать сломанную ногу, но в ране началась гангрена, от которой он вскоре и умер; а поскольку над ним тяготело отлучение от церкви, которым он был наказан за пленение Ричарда, ему было отказано в погребении по церковному обряду, и его сыну, чтобы избежать продления церковных санкций, пришлось отослать английских заложников, которых он продолжал удерживать в ожидании, пока выкуп за короля будет полностью выплачен.

Ситуация решительно переменилась в пользу Ричарда, и в следующие несколько лет перед ним откроются нежданные перспективы. В самом деле, император Генрих VI, так и не отказавшийся от своих притязаний на Сицилию, умер в Мессине в конце сентября 1197 г. Его брат, Филипп Швабский, поспешил предложить свою кандидатуру на освободившийся престол Империи. Но немецкие князья несколько утомились от амбиций Гогенштаусренов и сохранили восторженное воспоминание о величественном виде и прекрасных манерах короля Англии. Видимо, в силу всех этих причин к нему и явилась депутация с предложением принять императорскую корону. Сбывались самые лучшие надежды его отца, Генриха Плантагенета.

И все же Ричарду совершенно не хотелось менять свои Анжу и Пуату на резиденции, напоминавшие ему о тех безрадостных временах, когда он был пленником. Кроме того, он не собирался оставлять свое королевство на растерзание двойному вожделению — короля Франции и собственного брата Иоанна, которых сдерживало одно лишь его присутствие. Он отклонил предложение, но назвал немецким послам имя своего племянника, Оттона Брауншвейгского, сына Матильды и Генриха Льва (последний умер двумя годами раньше). Ричард, как и его мать, любил этого племянника, воспитанного при дворе Плантагене-тов, и даже видел в нем возможного преемника: он сделал его графом Пуату и герцогом Аквитании. Юноша дал себя уговорить, отказался от этих двух титулов и 10 июля 1198 г. вошел в Ахен, чтобы на следующий день обвенчаться там с Марией, дочерью графа Лотарингского, а двумя днями позже получить императорскую корону. Отныне французское королевство оказалось зажатым между королевством Плантагенетов и землями Империи, которые отныне также подчинялись одному из Плантагенетов.

Кроме того, Ричард обеспечил себе поддержку Бодуэна IX, графа Фландрского и Эно, союз с Рено де Даммартеном, графом Булонским, и женил на своей сестре Иоанне наследника графа Тулузского, Раймунда VI, отец которого умер в 1194 г. Таким образом, все границы государства Филиппа-Августа оказались под угрозой, он был окружен врагами; и это в тот самый момент, когда на короля Франции было наложено церковное наказание, его королевство подверглось интердикту из-за его поведения по отношению к жене, Изамбур или Ингеборге, дочери датского короля, которую он отверг назавтра же после свадьбы.

Ричард Английский явно одерживал победу. Филипп, который много раз едва не попадал ему в руки, казалось, был доведен до отчаяния; и, поскольку население Нормандии мечтало о мире, духовенство вмешалось с тем, чтобы перемирие было наконец подписано. Встреча между двумя королями состоялась: Ричард сидел в лодке, которую удерживали на месте посреди Сены, тогда как Филипп оставался на берегу, между Верноном и Андели; неподалеку от этого места высилась гордая крепость, которая называлась Шато-Гайяр и которую король Англии, словно бросая вызов, приказал построить в этой излучине Сены. При ее постройке были соблюдены все требования военного искусства того времени, и она считалась неприступной. С той и другой стороны короли пообещали в течение пяти лет сохранять мир.