«…Главное его везение — это даже не приближенность к вождю… Главное, что, избирая кадры, Сталин действовал все же логично. Пусть логика этого человека для нас и неприемлема, но логика была. Отобрать молодых, готовых ради него и ради сохранения собственной головы на все, деловых, умных и неразборчивых в средствах. Берия оказался в числе избранных…»

(А. Топтыгин. «Неизвестный Берия»)

« И все же в 37—38 годах вождь был недоволен работой Ежова и НКВД в целом. Исполнительность и усердие маленького наркома не могли заменить отсутствие профессионализма…»

(Н. Рубин. «Лаврентий Берия. Миф и реальность»)

«…Выбор явно не случайный. Несомненно, умен, коварен с врагами, молод, образован, властолюбив, тщеславен, инициативен, предан, всем обязан ему, Сталину, жесток, трудолюбив, лишний раз на глаза не лезет, но без совета тоже на рожон не попрет. Осторожен. Имеет вкус к интриге, на своем, конечно, уровне, аккуратно подобрал команду, которая вроде и дело знает, и хозяина чтит. Не пьяница, как Ежов, Жданов, Булганин. Любит женщин — ну, это не порок, вон уж на что Калинин… Заслуг особых нет? Постарается заработать, это дело наживное. Выдвижение Берия, похоже, было частью широкомасштабного эксперимента…»

(А. Топтыгин. «Неизвестный Берия»)

И снова предубежденность. Возьмем это перечисление качеств. С одними спорить не приходится, другие, в принципе, могли иметь место. Но на каких основаниях автор пишет, что его герой властолюбив, тщеславен, имеет вкус к интриге, жесток? А про женщин откуда? А все это — из того потока хрущевского черного пиара, который был вылит на Берия после его уничтожения. В самой книге Топтыгина, например, ни одного факта, подтверждающее это, не содержится. Риторика есть, а фактов — увы… Но ведь это «все знают» — так что подтверждать-то?

Что же касается того, что нет особых заслуг… Как — нет? А Грузия?!

В этом-то все и дело. Это только с первого взгляда кажется, что все просто. Что Сталин поставил грузинского Первого секретаря во главе НКВД по следующим причинам:

а) Берия предпринимал умелые шаги по строительству собственной карьеры и преуспел в этом;

б) Сталин, подбирая себе команду, в свою очередь возвысил и приблизил Берия, как подходящего ему человека.

А на самом деле, если вдуматься, то трудно придумать более странное назначение. И если, опять же, вдуматься — то стал ли для Берия переезд в Москву продолжением карьеры?

Почему это назначение — странное? К тому времени Берия — опытный хозяйственник. Он блестяще провел в Грузии экономическую реформу, выведя ее за семь лет из отсталой окраины в число передовых республик. Для Сталина, кто бы что ни говорил, экономика всегда была приоритетным направлением, все остальное — потом. Было бы логично, если бы Берия перевели в Совнарком — для начала министром какой-нибудь важной отрасли, через год-другой зампредом, опыта у него бы хватило, ума — тем более. С опытными и умелыми хозяйственниками было в то время очень плохо, люди, способные организовать производство чего бы то ни было, шли на вес золота, и даже по этой цене их было не найти.

И зампредом он в итоге стал, но через какое министерство?

Берия вдруг ставят на работу, которую он давно оставил и которую давным-давно перерос — в НКВД. Что за странное, варварское обращение с кадрами? Берия в НКВД — да это все равно что микроскопом гвозди забивать! Что, никого больше не было?

Не зря, ох, не зря почти во всех книгах про Берия обходится молчанием его работа в Грузии на посту Первого. Потому что, если не обойти эту тему, если не сделать из него обычного партийного аппаратчика, интригана и карьериста, то сразу становится ясно, что превосходный кадровик Сталин на этот раз поступил как плохой кадровик. Или же… или же мы чего-то не знаем.

И еще один вопрос обходится молчанием всегда и везде: во главе чего Сталин поставил Берия в 1938 году?

С руководителями ВЧК — ОГПУ не везло с самого начала Ее создатель и первый председатель Феликс Дзержинский был очень сильным и волевым человеком и вроде бы хорошим организатором. Но он взвалил на себя огромную массу работы (по количеству постов его едва ли можно было с кем-нибудь сравнить) и оставил ВЧК на попечение своих заместителей. Его преемник, Рудольф Менжинский, был тяжело болен и работал, практически не покидая кабинета, да и там почти все время лежал. На то, чтобы в полной мере руководить вверенным ему ведомством, у него просто не хватало сил. И он, опять же, оставил ОГПУ на попечение заместителей.

Но теперь ситуация была другой. Если при Дзержинском все поползновения замов начать борьбу за власть и влияние внутри органов парализовались одним лишь взглядом «железного Феликса», едва тот появлялся в своем кабинете, то при куда более интеллигентном Менжинском они, еще при жизни шефа, уже затевали борьбу за его место. Их было несколько — но нас в первую очередь интересует тот, кто победил.

Генрих Ягода еще при Дзержинском стал заместителем председателя ОГПУ по административно-хозяйственной части. Он действительно оыл хорошим хозяйственником и организатором. При нем тюрьмы и лагеря содержались в образцовом порядке, силами ОГПУ велись стройки союзного значения. Но ведь ЧК не для того создавалась, чтобы строить каналы! А оперативную работу он знал плохо, и в этом поневоле зависел от тех из своих помощников, кто знал ее хорошо. А также нельзя сказать, чтобы он был сильной и крупной личностью, а это тоже важно.

Язвительный Троцкий характеризовал его так: «Ягода был очень точен, чрезмерно почтителен и совершенно безличен. Худой, с землистым цветом лица (он страдал туберкулезом), с коротко подстриженными усиками, он производил впечатление усердного ничтожества».

Еще хуже было то, что Ягода был непомерно самоуверен и тщеславен. Бывший чекист Михаил Шрейдер, работавший в органах с самой гражданской войны, вспоминал…

Впрочем, перед тем, как перейти к тому, что он вспоминал, надо сделать оговорку по поводу специфики использования мемуаров вообще. Дело это крайне сложное, не зря существует поговорка: «Врет, как очевидец». Кроме второй задачи — рассказать, как все было, — перед их автором стоит и первая, главная — показать себя в наиболее выгодном свете. Если надо —~ обелить, реабилитировать, представить невинно пострадавшим, изобразить хорошими своих друзей и плохими своих врагов.

Биография автора этих мемуаров такова (она изложена в его собственных воспоминаниях, надо лишь вычленить голые факты): Михаил Шрейдер работал в аппарате ОГПУ. После ссоры с коллегой, по ходу которой он выпустил в него несколько пуль и только чудом не попал, его перевели в МУР. Он оказался в Иванове, потом в Новосибирске, в Алма-Ате (по-видимому, нигде не уживался). Характер имел тот еще — сам вспоминает, как прерывал выступление собственного начальника на собрании ехидными репликами. Затем его арестовали по политическим обвинениям, как водится, били на допросах. После прихода Берия в органы политические обвинения со Шрейдера были сняты, но на свободу его не выпустили. В 1940 году его осудили на 10 лет за какие-то дела, связанные с его службой в милиции. Таковы факты.

Также из текста мемуаров видно, что автор не чужд склок внутри ОГПУ. Он принадлежал к антиягодинской группировке и, соответственно, Ягоду терпеть не мог. Был приятелем Реденса, который, по его воспоминаниям, ненавидел Берия (по-видимому, было за что!), отсюда соответственное отношение к новому наркому. Но, вместе с тем, в описаниях того, чему он сам был свидетелем, чрезвычайно точен и дотошен, хотя, возможно, и «подправляет» факты. Так что доверять ему можно чрезвычайно условно. Так почти всегда бывает с воспоминаниями, кроме тех случаев, когда человек напрочь лишен фантазии и просто не в состоянии ничего придумать — вроде Молотова, например, которого просто жаль, когда он пытается что-нибудь присочинить…

Итак, бывший чекист Михаил Шрейдер, работавший в органах с самой гражданской войны, вспоминал о Ягоде.

«…В обращении с подчиненными отличался грубостью, терпеть не мог никаких возражений и далеко не всегда был справедлив, зато обожал подхалимов и любимчиков вроде Фриновского, Погребинского, а позднее — Буланова, выдвигал их на руководящую работу, несмотря на явное подчас несоответствие занимаемой должности. С неугодными же работниками Ягода расправлялся круто, засылая их куда-нибудь в глушь, а то и вовсе увольняя из органов…

Большинству оперативных работников ОГПУ конца 20-х так или иначе становилось известно об устраиваемых на квартире Ягоды шикарных обедах и ужинах, где он, окруженный своими любимчиками, упивался своей все возрастающей славой…

Помню, как 20 декабря 1927 года, когда отмечалось десятилетие ВЧК — ОГПУ, Ягода с группой приближенных наносил эффектные 10—15-минутные визиты в лучшие рестораны, где были устроены торжественные ужины для сотрудников различных управлений и отделов ОГПУ, причем рестораны были для этого использованы действительно самые лучшие: «Националь», «Гранд-отель», «Савой» и другие. Апофеозом этих визитов в каждом случае было чтение сотрудником особого отдела ОГПУ Семеном Арнольдовым плохоньких виршей с неуемным восхвалением Ягоды, где он фигурировал как «великий чекист». Последнее обстоятельство особо интересно, потому что тогда (1927) даже в отношении Сталина никто таких прилагательных не употреблял»25.

В то время Ягода еще не был начальником ОГПУ, а всего лишь первым заместителем. Но борьба за кресло Менжинского развернулась еще при его жизни.

В конце 1929 года, во время ожесточенной борьбы с правым уклоном, разразился скандал. Вот как описывает эти события все тот же Шрейдер. «В конце 1928-го или начале 1929 года Московским комитетом партии было вскрыто дело так называемого „беспринципного блока“ в Сокольническом районе, в котором оказались замешаны Ягода, Дерибас и Трилиссер, а также секретарь Сокольнического РК ВКП(б) Гибер, скромный и честный большевик, втянутый ягодинскими холуями По-гребинским и Фриновским (оба они в то время были помощниками начальника особого отдела Московского военного округа) в пьяные компании, собиравшиеся на частных квартирах, где, как рассказывали, в присутствии посторонних женщин за блинами и водкой решались важные организационные вопросы, включая расстановку кадров»26.

Действительно, блок был чрезвычайно беспринципным, ибо доблестные чекисты в самый разгар кампании по борьбе с правым уклоном пили с правым Гибером. Ну да водка не разбирает, у нее все становятся одного уклона — в 40 градусов. Была у них и уважительная причина: Гибер возглавлял райком партии, к которому относилась Лубянка, и всесильные чекисты по текущим партийным делам зависели от этого маленького чиновника — с таким дружить надо, а дружить иначе они не умели.

Из этих пьянок заместитель Менжинского Трилиссер и попытался состряпать политическое дело. Из Московского комитета на Лубянку пришло сердитое письмо, которое обсуждалось на собрании. Там громогласно критиковали Дерибаса, Погребинского и Фриновского, о Ягоде же никто не сказал ни слова. В итоге теплую компанию разогнали: Фриновского отправили в Азербайджан, Погребинского в Башкирию, куда они понесли стиль работы центрального аппарата. Впрочем, пострадал и Трилиссер — его перевели на Дальний Восток.

Вслед за тем последовала кадровая перестановка. Ягоду во главе секретно-оперативного управления ОГПУ сменил матерый чекист Ефим Евдокимов, в прошлом террорист, боевик, перебывавший во всех самых «крутых» партиях — эсеров, анархистов, максималистов, участник Гражданской войны, четырежды орденоносец. Во главе Особого отдела (контрразведки) вместо Ягоды теперь был Ян Ольский, польский шляхтич, начинавший карьеру в молодежной организации Пилсудского. На посту второго зампреда ОГПУ и начальника ИНО вместо Трилиссера появился ленинградец Станислав Мессинг, поляк с дореволюционным партийным стажем и чекист с 1917 года. Ягода же остался заместителем, но без определенных функций, этаким «министром без портфеля».

Ольский и Евдокимов быстро нашли общий язык друг с другом и с Мессингом. Вскоре к ним присоединились начальник административно-организационного управления Иван Воронцов и полпред ОГПУ по Московской области Лев Бельский. Эти пятеро, понимая, что жить Менжинскому осталось недолго, решили, что Ягода — не тот человек, которого они над собой потерпят. Весь аппарат разделился на два лагеря: сторонников Ягоды и «пятерки». — Готовилось новое «потрясение основ», нужен был только повод. А когда желание есть, то повод найти недолго.» В то время как раз шли массовые аресты, связанные е крестьянскими восстаниями, а также аресты среди бывших царских офицеров. Начались они на Украине, дод руководством Балицкого. Ягода их поддержал. И тогда «пятерка» обвинила Ягоду и Балицкого в том, что они стряпают «липовые» дела.

Это уже не пьянство с секретарем райкома. На этот раз грохнуло так, что вопрос дошел до Политбюро. Тот же Шрейдер писал: «Как мне потом рассказывал Л. Н. Бельский, Сталин, выслушав его, сказал примерно следующее: „Мы никому не позволим позорить наши органы И клеветать на них. Люди, подписавшие это заявление, склочники, и их пребывание в ОГПУ может принести только вред, так как они не смогут вести должной борьбы с вредителями“».

Ну, что они склочники — в том сомнений нет. Тут самый интересный вопрос какой? Сталин не решал ни одного дела, не изучив его предварительно досконально. Интересно бы знать, кто готовил ему информацию, на основе которой он сделал такой вывод? Проверялись ли дела, кто их проверял и как? И почему он поддержал Ягоду, а не его оппонентов?

Как бы то ни было, поражение «пятерки» было полным. На места разослали специальное письмо за подписью Сталина. В письме говорилось:

«Тт. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника секретно-оперативного Управления с направлением его в Туркестан на должность ПП (полпреда. — Е. П.) на том основании, что: а) эти товарищи вели внутреннюю борьбу против руководства ОГПУ; б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно несоответствующие действительности слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является „дутым“ делом; в) они расшатывали железную дисциплину среди работников ОГПУ».

Это была роковая ошибка главы государства. Возможно, все, сказанное в письме, было правдой — но ведь совершенно ясно, что после такого заявления едва ли кто-либо решится впредь обращаться «наверх» с обли-чениями любого рода. Этим письмом ОГПУ фактически получило возможность сделать первый шаг к тому, чтобы стать «государством в государстве».

Второй шаг был сделан в 1932 году, и об этом есть опять свидетельство Шрейдера, который летом этого года занимался делом о массовом хищении спирта на Казанском пороховом заводе. «По делу проходило 39 работников ГПУ Татарии, — пишет он. — Акулов (старый большевик, зам. наркома РКИ, после истории с „пятеркой“ назначенный первым зампредом ОГПУ. — Е. П.), поддерживаемый Менжинским, настаивал, чтобы всех участников хищений и взяточников, состоявших на службе в органах, судили по всей строгости на общих основаниях. Ягода же считал, что это будет позором для органов, а потому всех этих преступников надо тихо, без шума, снять с работы и отправить служить куда-нибудь на периферию, в частности, в лагеря»27.

Естественно, став наркомом, Ягода начал вести именно эту политику. Проштрафившихся, коррумпированных, недобросовестных работников теперь отправляли в глухие углы, куда они несли московский стиль работы, разгоняя заразу из центра по стране. Самых провинившихся отправляли в лагеря, где они, пользуясь неограниченной властью над беззащитными заключенными, постепенно завели те самые порядки, которые были описаны в многочисленных воспоминаниях и которые так до конца и не удалось искоренить. Так, например, часто говорят, что после убийства Кирова руководители Ленинградского ГПУ были репрессированы, но мало кто вспоминает, в чем эти репрессии заключались. Они были не арестованы, а высланы на Дальний Восток, где продолжали работать «по специальности» в системе ГУЛАГа.

Теперь как ОГПУ в целом, так и отдельные его работники находились фактически вне контроля и вне правосудия, что не замедлило сказаться на их работе.

В любых, самых честных и безупречных, органах в любое время существует определенный процент липовых дел. Их количество зависит от двух факторов: от контроля над органами и от личности работников. О контроле мы уже поговорили. Теперь перейдем к личностям.

Что такое типичный чекист того времени? Квалифицированных юристов в органах почти не было, да и образованных людей немного — при том дефиците образования, которое было во всех областях, их не посылали в органы, да они туда и не шли. На всех должностях, снизу до самого верха, было полно малограмотных и полуграмотных выдвиженцев времен революции и Гражданской войны. Так, знаменитый Заковский окончил два класса Либавс-кого училища, Агранов — четыре класса и т. д. Характеры и стиль работы у них тоже соответствовали тому времени, в которое они начинали. У них было много пассионарно-сти и мало уважения к закону, четкий классовый подход и убежденность, что цель оправдывает средства, а самый дешевый в стране товар — человеческая жизнь.

Это были необразованные, жестокие, беспринципные авантюристы, которым новые порядки были выгодны и которые чем дальше, тем больше задавали тон в органах. Если «внизу» к тому времени было уже немало новичков, то «наверху» как раз и группировались старые сотрудники. Не все были такими, но именно такие были наиболее активны и напористы и в конечном итоге гнули свою линию.

Почувствовав, что существует спрос на политические дела, они начали пристегивать «политику» к банальному воровству, разгильдяйству, вообще к любому делу, которым занимались. Это не значит, что преступлений, связанных с политикой, не было — они были, и в немалом числе. Беда в том, что политическим старались объявить любое преступление. Видя такое положение дел, «наверху» начинали нервничать. А как иначе — дела и сводки, попадавшие на стол членов Политбюро, выглядели внешне безупречно, не было никаких оснований подозревать, что они сфабрикованы. И из их всевозрастающего количества следовало, что в государстве творится что-то странное, какая-то, действительно, «нарастающая классовая борьба».

Чтобы выявить «липу», дела надо было заново расследовать — а на каком основании? На основании того, что кто-либо из членов Политбюро с данным товарищем в Гражданскую в штабном вагоне водку пил? И кто будет этим заниматься — те же органы? И потом, не могут же быть «липовыми» все дела? Тем более что и реальной «политики», как уже говорилось, хватало, а уж после убийства Кирова и всякие сомнения должны были улетучиться. В общем, предложение увеличивало спрос, а увеличившийся спрос рождал новое предложение.

Пока во главе органов оставался Ягода, он сдерживал процесс нарастания «политических» дел, иначе уже после убийства Кирова тот мог бы стать неуправляемым. Тому есть очень простое объяснение. В то время в СССР уже практически оформился заговор против существующего правительства<Этой теме посвящена книга: Колпакиди А., Прудникова Е. Двойной заговор. М., 1999.>, в котором участвовал и начальник ОГПУ, и ему была невыгодна излишняя «политизация» чекистской работы. Иначе невзначай, просто от усердия, можно было задеть своих и раскрыть заговор. Однако после ареста Ягоды произошло еще два роковых события, которые, соединившись вместе, и послужили причиной того, что процесс стал неуправляемым.

Первый — это раскрытие заговора военных, за считанные дни до намеченного переворота. Трудно найти что-либо более страшное для любого правительства, чем заговор в войсках. Отчасти потрясенное, отчасти перепуганное и даже приблизительно не представлявшее масштаба угрозы, Политбюро фактически дало органам карт-бланш — с этого момента они могли делать, что хотели. И они принялись выявлять врагов.

Органам же, как всем вместе, так и каждому работнику в отдельности, естественно, выгодно, чтобы масштабы раскрываемого заговора были как можно больше — чем больше «врагов народа», тем больше орденов, премий, повышений по службе и пр. Делать липовые дела они к тому времени были научены, никаких барьеров по этой части не существовало, бить тоже умели, еще с Гражданской, тем более что новый нарком самолично задавал тон<Мы здесь говорим только об органах — рассмотрение структуры и механизма репрессий не входит в задачу этой книги.>.

Вторым роковым событием стало назначение наркомом внутренних дел Николая Ежова.

Знавшие его до того времени люди характеризовали Ежова как человека тихого, скромного и внимательного. Как исполнитель он был идеален. И. М. Москвин, начальник Орграспредотдела ЦК, у которого Ежов одно время работал, характеризовал его так: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным: он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: не умеет останавливаться. Бывают такие ситуации, когда надо остановиться; Ежов не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить».

Предполагалось, что Ежов, как человек чрезвычайно исполнительный и аккуратный, будет точно проводить политику властей, всецело находясь под влиянием Политбюро. Его назначение на пост наркома было воспринято как признак «оттепели». Кто мог предполагать, что, оказавшись во главе органов, Ежов начнет работать под влиянием не Политбюро, а своего заместителя Фринов-ского? Новый нарком не имел ни малейшего опыта чекистской работы — на кого еще он мог опереться, как не на первого зама, опытнейшего чекиста? И Фринов-ский начал вводить своего наркома в курс дела, как сам его понимал. А остановить Ежова было уже некому…

Фриновский, второй человек в органах, по сути, был больше военным, чем чекистом. В Гражданскую войну он служил в особых отделах ВЧК. Затем, закончив командные курсы, командовал дивизией Дзержинского. С 1933 года был начальником Главного управления пограничной охраны ОГПУ. Сразу же после ухода Ягоды, с ноября 1936 года, стал первым замом наркома внутренних дел. Мы уже встречали его в качестве собутыльника Ягоды.

Человек это был безудержный, жестокий и абсолютно беспринципный. Как вспоминает тот же Шрейдер: «Когда Ежов получил указание свыше об аресте Ягоды и надо было направить кого-нибудь для выполнения этого приказа, первым вызвался бывший ягодинский холуй Фри-новский, с готовностью выкрикнувший: „Я пойду!“ Фри-новский не только возглавил группу работников, ходивших арестовывать Ягоду, но рассказывали, что он первым бросился избивать своего бывшего покровителя».

Аппарат НКВД, с такими привычками и под таким руководством, быстро сделал из неопытного наркома марионетку. С другой стороны, тому новая работа пришлась по душе. Получив неограниченную власть над всецело зависящими от него арестованными, он раскрылся с совершенно неожиданной стороны. Николай Иванович оказался чрезвычайно жестоким человеком, причем свирепость проявлял не столько в интересах дела, сколько из чистого садизма. На допросах зверствовал, самолично бил подследственных. Он присутствовал при расстреле Ягоды и даже собирал пули, вытащенные из тел расстрелянных лидеров партии.

Как-то раз на банкете у своего приятеля, нашего старого знакомого Станислава Реденса, пьяный Ежов заявил, обращаясь к подчиненным: «Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим — казним, кого хотим — милуем. Вот вы — начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы — это все. Нужно… чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области»28.

Фактически этими заявлениями Ежов открыто поставил органы над партией и государством. По сути, так оно и было. Оруэлл сыграл с нашим массовым сознанием злую шутку: после него СССР 30-х годов стал казаться гораздо более управляемым, чем он на самом деде был. А реально тогда не было никакого всевластия Сталина — оно появилось лишь после 1938 года, до того же стол заседаний Политбюро был установлен отнюдь не на камне, а качался на штормовых волнах мятежного партийного моря. К середине 1938 года в регионах местное начальство НКВД подмяло под себя партийные органы — кто им мешал завести— дело на любого партначальника, хоть на самого первого секретаря? А от области до страны — один шаг по структурной лестнице.

Неожиданное подтверждение отыскалось в мемуарах Павла Судоплатова. «Полную правду об этих событиях (имеется в виду снятие и арест Ежова. — Е. П.), которая так никогда и не была обнародована, рассказали мне Мамулов и Людвигов, возглавлявшие секретариат Берия, — вместе со мной они сидели во Владимирской тюрьме. Вот как была запущена фальшивка, открывшая дорогу кампании против Ежова и работавших с ним людей. Подстрекаемые Берия, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских торжеств»29.

Может быть, товарищи из Ярославля и Казахстана действительно написали свои письма по наущению Берия — хотя едва ли об этом могли знать его секретари. Но с чего Судоплатов решил, что эти обвинения были клеветнические? «Поплывшие» от власти и безнаказанности чекисты ежовско-фриновской команды уже не могли остановиться, и естественным продолжением всего, что они делали, как раз и был государственный переворот…

Трудно сказать точно, когда в Кремле стали понимать, что происходит. Вероятно, где-то в первой половине 1938 года. Но… понять-то поняли — а что делать-то? К тому времени правительство давно уже стало заложником НКВД. Меч революции превратился во взбесившийся танк, который мчится вперед, давя гусеницами все живое. Его надо было остановить, пока он не уничтожил все вокруг себя. Но как?

Остановить танк можно двумя способами. Во-первых, его можно уничтожить. Но как это сделать технически? Даже если бы Сталин захотел ликвидировать НКВД, у него не было аппарата, чтобы это выполнить — во-первых. Не под пулемет же их поголовно ставить, в самом-то деле? А во-вторых, как только взбесившееся ведомство почуяло бы угрозу, правительство было бы мгновенно уничтожено — в отличие от Сталина, у НКВД аппарат, как раз, имелся.

Второй способ — посадить на водительское место своего человека, причем такого уровня профессионализма, который сможет справиться с управлением. Тут нужен был не просто верный человек, а профессионал высочайшего класса, знающий работу «от» и «до», который и руководить умеет, и имеет опыт практической работы, чтобы ни один следователь не смог навесить наркому лапши на уши. А еще он должен быть смелым, чтобы не побояться схватиться с монстром, в которого к тому времени превратился наркомат, непьющим, высокоинтеллектуальным и достаточно гордым, чтобы ему западло было заниматься теми делами, которые там творились. Едва ли у Сталина был большой выбор таких людей. Хорошо, что один нашелся, и тут уж было не до того, чтобы разбирать, какую он должность занимает, как себя на ней проявил и есть ли возможность его лучше использовать.

Кажется, эта версия отвечает на вопрос, заданный в начале главы, — не правда ли?

«О преступлениях Берия, связанных с организацией политических репрессий, беззаконием, терроризмом, убийствами, похищениями людей, т. е. о том, в чем Берия действительно виновен, речь не шла вообще…» (Автор имеет в виду заседание Президиума ЦК 26 июня 1953 г. — Е. П.)

(А. Сухомлинов. «Кто вы, Лаврентий Берия?»)

«…Я … хочу сказать „не приведи Господь“, чтобы кто-то подумал, что я взялся за перо, дабы оправдать, обелить, реабилитировать, попросту говоря, отмыть от людской крови Лаврентия Берия. Отнюдь! Во-первых, это не моя задача, а во-вторых, это и невозможно, даже если сильно захотеть».

(А. Сухомлинов. «Кто вы, Лаврентий Берия?»)

Печально, что наши сотрудники спецслужб так изумительно знают историю. Профессиональный юрист, военный прокурор, не знает, при каком из наркомов были организованы политические репрессии. Хоть бы вспомнил, что ли, слова «взять в ежовые рукавицы»…

Итак, чем же занимался Берия в наркомате?

Первый удар был нанесен грамотно, в самое сердце спрута. Сталин не стал назначать нового наркома, оставляя в неприкосновенности всю систему, как это было с Ежовым. 22 августа 1938 года Берия был назначен первым заместителем наркома на место Фриновского. Таким образом, был сразу захвачен ключевой пост и ликвидирован самый опасный человек в системе. А того, не иначе как в порядке издевки, отправили в наркомат Военно-Морского Флота — вакансий в Совнаркоме после года его хозяйствования было предостаточно. Тот какое-то время «входил в должность», и, поняв, что бесполезно, в марте 1939 года попросил освободить его «ввиду незнания морского дела». Его просьбу удовлетворили, переведя в апреле 1939 года на новое место — тюремные нары.

Следующий шаг был не менее грамотным (интересно, кто придумывал методику — Сталин или Берия?). 29 сентября 1939 года Берия был назначен начальником Главного управления государственной безопасности, сделавшись, таким образом, практически независимым и от Ежова. Если бы он сразу начал стучать кулаком по столу, кричать о соблюдении законов и грозить арестами, ведомство попросту смело бы нового главу госбезопасности. Но он действовал постепенно, так что сначала казалось, что ничего не меняется…

Кстати, он не забыл просьбу своего старого подчиненного — его заместителем стал бывший заведующий промышленно-транспортным отделом ЦК КП(б) Грузии В. Н. Меркулов.

В октябре полным ходом начала работать комиссия Политбюро, которая должна была подготовить проект постановления ЦК, СНК и НКВД «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». Председателем комиссии числился все еще Ежов, но чисто номинально — среди ее членов не было ни одного человека наркома. Членами комиссии были Л. П. Берия, прокурор СССР А. Я. Вышинский, председатель Верховного суда А. С. Рыч-ков и Г. М. Маленков, который курировал деятельность административных органов.

Пока работала комиссия, ведомству был нанесен еще один удар — решающий, после которого оно стало беззащитно. В начале ноября Политбюро приняло специальную резолюцию, в которой руководство НКВД было объявлено «политически неблагонадежным». Сразу после этого последовали аресты высших руководителей органов. Теперь можно было спокойно работать — приводить наркомат в порядок.

За то время, пока работала комиссия, последовала смена начальников отделов — большинство новых назначенцев были людьми Берия, которых он вывез из Грузии и которые работали-с ним еще в Грузинском ГПУ.

17 ноября было утверждено постановление, над которым работала комиссия. Органы НКВД и прокуратуры лишались права производить массовые аресты и выселения. Теперь все это могло происходить лишь по постановлению суда или с санкции прокурора. Судебные «тройки» ликвидировались, дела передавались на рассмотрение судов. Прокуратуре предстояло заняться проверкой обоснованности арестов — надо думать, она там немало накопала…

В постановлении говорилось: «Работники НКВД настолько отвыкли от кропотливой, систематической аген-турно-осведомительской работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых „лимитов“ для производства массовых арестов». Кстати, это интереснейший вопрос — кто спускал на места пресловутые «разнарядки» на аресты? Судя по чисто канцелярскому подходу, то была выдумка Ежова: Фриновский бы до такого не додумался, а среди членов Политбюро подобных дураков все-таки не было. Конспиративную работу они знали не понаслышке и понимали, что равно распределенных по стране заговоров не бывает. Другое дело, что процесс так называемых репрессий был сложным, многоуровневым и многоплановым… и все же слабо верится, что Политбюро докатилось до такого идиотизма, тут нужно иметь душу столоначальника. А Ежов как раз таким и был.

«…Как правило, следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными…» О да, признание — царица доказательств, как говорил А. Я. Вышинский. Кстати, вот пример цитатного передергивания. Знаете что на самом деле писал Вышинский?

«В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае, считавшейся наиболее серьезным доказательством, „царицей доказательств“. …Этот принцип совершенно неприемлем для советского права и судебной практики…»30 То есть, те кто пустил гулять эту «дезу», не смогли даже разобраться в достаточно простом тексте и понять, что «царица доказательств» — не признание, а пытка. Ну, а то, что Вышинский был против этой практики, естественно, было выпущено сознательно. Но продолжим читать постановление…

«Совершенно не выполняется требование о дословной, по возможности, фиксации показаний арестованного. Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока обвиняемый не признается в совершенных им преступлениях…» Вот вам и разгадка «мгновенных признаний» и «выдерживаний без допросов», которые встречаются в делах того времени.

Берия покушался и на Особое Совещание, но Политбюро не отдало свою любимую игрушку. А то, что он смог сделать — так это максимально уменьшить количество дел, проходящих через этот орган, — в несколько раз.

23 ноября Ежов был вызван на встречу со Сталиным. Встреча длилась четыре часа. О чем они там говорили — конечно же, неизвестно, но результатом беседы стало собственноручное заявление, в котором Ежов просил об отставке. По-видимому, для единообразия стихий, его назначили наркомом водного транспорта. При этом он все еще оставался членом ЦК — правда, ненадолго. На XVIII съезде Сталин подверг Ежова резкой критике, в основном за пьянку и плохую работу. Естественно, о необоснованных арестах слова не было сказано, чтобы, не дай Бог, не внести смуту — перед войной признание Сталина в том, что в возглавляемом им государстве возможны такие вещи, как массовые необоснованные репрессии, а тем более пытки, было совсем ни к чему.

Ежова арестовали в апреле 1939 года и в феврале 1940 года расстреляли вместе с большой группой его сотрудников, среди которых, кстати, был и Реденс. И едва ли это было потому, что Сталин таким образом избавлялся от неугодного родственника…

Затем началось реформирование наркомата.

Ежов еще занимался речными трамвайчиками, а в НКВД уже начались чистки31. За 1939 год из органов были уволены 7372 человека (22,9 % от общей численности). 66,5 % из них — за должностные преступления, контрреволюционную деятельность и по компрометирующим материалам. Руководящих кадров, как и следовало ожидать, чистка коснулась куда более сильно: из 6174 человек было убрано 3830 (62 %).

В 1939 году были приняты на работу 14506 человек (45,1 % всех оперативных сотрудников). При этом подавляющее большинство из них никогда не работало в органах. Большая часть пришла в НКВД по партийному и комсомольскому набору (11 062), 347 — из РККА, 602 — приняты по заявлениям. Какое-то отношение к органам имели лишь те, что были переведены из отделов вне УГБ (1332), выдвинуты из канцелярских и технических сотрудников (1129) и всего 34 — из чекистского запаса.

В центральный аппарат НКВД пришли на работу 3460 человек, из них 3242 — из партийных и комсомольских органов. На ключевые посты Берия поставил своих людей, которые работали с ним еще в ГПУ Грузии.

С образованием в органах было по-прежнему печально. На 1 января 1940 года высшее образование имели всего 2036 чекистов (6,3 %), незаконченное высшее — 897 (2,8 %, в том числе и сам нарком), среднее — 11 629 (36,2%), низшее — 17601 (54,7%).

Из руководящего оперсостава стаж работы «в органах» меньше года имели 57 человек (9,4 %), от 1 до 3 лет — 184 (30,5 %), от 3 до 6 лет — 43 (7,2 %), выше 6 лет — 319 человек (52,9 %, в том числе и сам нарком).

Из 3573 сотрудников центрального аппарата НКВД 363 человека были моложе 25 лет (10,2 %), возраст от 25 до 35 лет имели 2126 человек (59,5 %) и 1084 сотрудника были старше 35 лет (30,3 %).

Наконец, о национальном составе центрального аппарата. Русских в нем было 3073 человека (84 %), украинцев — 221 (6 %), евреев — 189 (5 %), белорусов — 46 (1,25%), армян — 41 (1,1 %), грузин — 24 (0,7%).

Интересно, что из аппарата практически полностью исчезли поляки и латыши. Очень мало осталось евреев, которых до репрессий было около 40 %. Примерно половина их пострадала от репрессий, вторая половина была убрана в результате кадровых чисток.

Вообще, конечно, евреи — молодцы! Вызывает уважение их умение поставить себя так, что отношение к этому народу оговаривается особо. Ну что ж, оговоримся особо — а заодно по поводу поляков и латышей.

Впрочем, с последними все ясно. Происхождение делало их особенно уязвимыми для «охотников на ведьм», позволяя предъявить естественное обвинение в шпионаже в пользу родной страны, так что с этими «шпионами» расправились в первую очередь. Евреев при Ежове арестовывали на общих основаниях. Те же, что остались (да, впрочем, и те, которых репрессировали) в большинстве своем были еще выдвиженцами времен Гражданской войны, со всеми вытекающими из этого факта последствиями по части безудержности, жестокости и прочих милых качеств. Так что не стоит удивляться, что они попали под бериевскую чистку, и антисемитизм тут был совершенно ни при чем32.

Кстати, «бериевские репрессии» в органах были не так уж и велики. При Ежове, с 1 октября 1936 года по 15 августа 1938 года, было арестовано 2273 сотрудника органов госбезопасности, из них за «контрреволюционные преступления» — 1862 (могли ведь арестовать и за воровство, и за пьяную драку — чекисты тоже люди…). В 1939 году было арестовано вдвое меньше — 937 человек. Может статься, если бы Ежова не трогать, через полгода-год органы безопасности съели бы себя сами и остановились. Но стоило ли этого дожидаться — ведь был возможен и другой исход…

…Рясной — человек из команды Хрущева, вывезенный им с Украины, и в этом качестве не должен бы про Берия хорошего слова сказать. В общем-то, и не говорит. Но когда он беседовал с Феликсом Чуевым, он был уже очень стар и то ли проговорился, то ли уже не считал нужным соблюдать прежние договоренности. И вот что он рассказал про первые недели работы Берия в наркомате…

«…Он начал спокойно, не проявляя характера. Постепенно наращивал мощь. Вызывал к себе сотрудников и задавал им только один вопрос:

— Вы работаете здесь уже давно — год или полтора. Кто, на ваш взгляд, ведет здесь себя не по-человечески?

С этого начал. И таким вежливым, участливым тоном расспрашивал, дознавался. Тех, кто вел себя «не по-человечески», выгонял, арестовывал и расстреливал — вплоть до командного состава…»

Шрейдер тоже кое-что вспоминает. Нет, его книга полна нападок на Берия — товарищи Шрейдера по камере рассказывали ему, как нарком их самолично бил на допросе, и прочие ужасы. Впрочем, эти мемуары четко распадаются на две составляющие: то, что их автору говорили товарищи по работе и по камере, и то, что происходило с ним самим. Так вот: автора мемуаров нарком почему-то пальцем не тронул. Наоборот — два раза он вызывал Шрейдера, и оба раза был абсолютно, стопроцентно корректен, как и все прочие, присутствовавшие на допросах. Вот выдержки из их встреч:

«Подойдя к письменному столу, Берия сел в одно из кресел, стоящих с наружной стороны, напротив друг друга, а затем сказал, повернув голову в мою сторону:

— Садитесь.

Я пересел на указанное кресло.

— Как ваша фамилия? — спросил Берия. — И давно ли сидите?

Назвав себя, я сказал, что сижу почти полгода, а за что — не знаю. При этом от волнения я заикался, и голос у меня дрожал.

— Успокойтесь, — сказал Берия, налил и подал мне стакан воды, а затем, когда я выпил воду, предложил мне папиросу.

Закурив, я стал рассказывать существо дела…» «…Во время возникшей паузы я снова попытался заговорить о своем деле… Но Берия нетерпеливо перебил меня, сказав, что не отвечает за действия врагов, пробравшихся к руководству НКВД, по приказу которых я арестован.

— Гражданин Берия! — сказал я. — Заявляю вам как представителю Сталина, что я ни в чем не виноват, и мое дело является полностью сфальсифицированным, как и дела многих других арестованных, находящихся в камерах.

— За других не ручайтесь, — сухо оборвал Берия.

— Прошу вашего указания, — продолжал я, — о тщательном расследовании моего дела… Если бы я действительно совершил преступление против моей партии и Родины, то меня следовало бы не расстрелять, а жестоко пытать и резать на куски. .

— Резать и пытать вас никто не собирается и бить никто не будет, — пообещал Берия. — Дело расследуем, разберемся; окажетесь виновным — накажем, арестованы по ошибке — освободим, подлечим и восстановим на работе…»

После этой встречи в судьбе Шрейдера произошли некоторые странные события. Около двух месяцев его не вызывали на допрос, потом вызвали к какому-то начальнику, которого он не знал, снова предъявили политические обвинения и отправили в Иванове, по одному из прошлых мест службы. Там опять начались избиения, в результате которых он все-таки подписал признание. Спустя некоторое время он вновь оказался в Москве, в кабинете Берия. Кроме наркома там присутствовало еще человек шесть, в том числе Кобулов, Меркулов и Влодзимирский, и стенографистка.

«Как же это получается? — обращаясь ко мне на „ты“, начал Берия. — Значит, тогда, в Лефортове, ты соврал, отрицая свое участие в контрреволюционной троцкистской деятельности?

Я ответил, что не врал, но через несколько дней после того, как был у него, один крупный работник аппарата НКВД избил меня и отправил в Иванове, где меня также страшно избивали, будто бы по его, Берия, приказу. Доведенный до отчаяния избиениями, пытками, инсценированными расстрелами и т. п., я вынужден был написать ложные показания, чтобы поскорее быть расстрелянным…

…Берия поговорил о чем-то по-грузински с Кобуло-вым и еще с каким-то грузином, покачал головой и вдруг неожиданно сказал:

— Ну, а теперь расскажи, кто из аппарата НКВД Московской области приезжал в Иванове, допрашивал и избивал тебя.

Я рассказал о приезде в Иванове Софронова, представившегося мне заместителем начальника следственного отдела центра и приезжавшего по личному распоряжению замнаркомвнудела СССР Журавлева.

Когда я назвал фамилию Журавлева, да еще и с присовокуплением ему должности замнаркомвнудела СССР, которой он никогда не занимал, на лице Берия отразилось явное удовольствие, в первое мгновение не понятное для меня. Берия опять что-то сказал по-грузински, обращаясь к своей свите, а затем, обернувшись к девушке-стенографистке, приказал:

— Пишите все подробно. И что ж, тебя крепко били?

— Если бы не крепко, то я никаких показаний бы не дал, — ответил я.

— Значит, пытали? — полувопросительно-полуувер-дительно уточнил Берия. И, так как я еще не успел ответить, он повернулся к стенографистке и сказал: — Пишите — пытали! — явно подчеркивая последнее слово.

…Берия …предложил мне рассказать все, что я знаю о Журавлеве. С готовностью, стараясь не упустить ни малейшей из известных мне подробностей, я стал рассказывать… Наконец, после моего рассказа о том, как Журавлев изобрел пытку под названием «утка», Берия воскликнул:

— Ну и сволочь этот Журавлев! — а затем стал быстро-быстро говорить по-грузински с кем-то из своих приближенных…

…А допрос все продолжался и продолжался. Меня спрашивали о все новых и новых подробностях.

Подумав, я решился и заявил Берия, что знаю о существовании шифровки за подписью Сталина, адресованной всем секретарям крайкомов, обкомов и начальникам НКВД, на основании которой меня били<Речь идет о шифровке за подписью Сталина, санкционирующей пытки. По-видимому, ежовская фальшивка. Теоретически такая санкция могла быть дана — устно. Однако надо быть клиническим идиотом, чтобы рассылать санкции на применение пыток в качестве шифровки обкомам партии и начальникам областных управлений НКВД, неизбежно нарываясь на утечку информации и жуткий вой во всей мировой прессе.>.

— Что за чепуха? Откуда ты можешь это знать? — удивился Берия. — Ведь ты же сидишь около года.

Я ответил, что эту телеграмму мне показывал на допросе начальник следственной части Ивановского НКВД Рязанцев.

Берия рассвирепел. Он начал ругаться по-грузински и стал что-то возбужденно и со злобой говорить Кобу-лову. А затем по-русски спросил про кого-то, взяты ли — эти, на что Кобулов, кивнув утвердительно, сказал: «Взяты!» И снова оба они заговорили по-грузински…

Допрос у Берия продолжался несколько часов. Все, что я рассказывал, стенографистка записывала, и протокол должен был быть огромным… Когда допрос закончился, Берия сказал:

— Ну иди, разберемся. Преступников накажем».

Кстати, через несколько дней Шрейдера вызвали к следователю, и тот выслушал еще раз все, что он говорил на встрече с Берия, и оформил в виде протокола.

В судьбе Шрейдера— отразилась внутренняя борьба в НКВД, между новым наркомом и старым аппаратом. Оказалось, начальник УНКВД Московской области Журавлев, узнав, что ставится вопрос об освобождении Шрейдера, убедил Берия, что того надо этапировать в Иванове, где на него есть показания. Нарком согласился, и там за арестованного взялись всерьез. Хитрый чекист и опытный оперативник Шрейдер, оговорив собственных следователей и самого Журавлева, добился того, что его вернули в Москву, и снова попал в поле зрения Берия. К тому времени, по-видимому, дело о теплой компании ивановских следователей уже шло вовсю, и эти показания пришлись очень кстати.

Через некоторое время политическое дело против Шрейдера было прекращено. Осужден он был по другой статье, предусматривавшей наказание за преступную халатность и злоупотребление властью. Но это уже к делу не относится…

Так что, как видим, несмотря на душераздирающие описания пыток, о которых автору мемуаров рассказывали соседи по камере, лично со Шрейдером нарком был предельно корректен. Кстати, довольно типичная ситуация для мемуаров: рассказы о жутких зверствах с чужих слов, и никакого собственного опыта по этой части. Это не значит, что при Берия в органах не били — в подобных местах били, бьют и будут бить. И нет никакой гарантии, что в отдельных случаях сам нарком не закрывал на это глаза. Но фальсификация дед и пытки как система, направляемая «сверху», с приходом нового наркома прекратились.

Даже из воспоминаний Шрейдера видно, что реформирование органов шло трудно, «ежовщина» сопротивлялась изо всех сил. На самом деле эта система, конечно, была не ежовской, беспредел в ЧК начался еще при Дзержинском и с тех пор в течение двадцати лет так и не заканчивался. В одночасье такую структуру не реформируешь.

В этом смысле очень показательны воспоминания Павла Судоплатова. Если их внимательно читать, то из них видно, как непросто шел этот процесс на Лубянке и как действовал Берия.

Итак, осень 1938 года. В НКВД работает специальная проверочная комиссия ЦК. В воздухе пахнет грозой. Чекисты, напуганные предшествующими репрессиями, притихли и ждут, на кого теперь обрушится карающий меч. В начале ноября 1938 года последовала резолюция Политбюро о политическом недоверии и аресты руководителей. Судоплатов тогда работал в Иностранном отделе.

«Наступил ноябрь, канун октябрьских торжеств, — вспоминает он. — В 4 часа утра меня разбудил настойчивый телефонный звонок: звонил Козлов, начальник секретариата Иностранного отдела. Голос звучал официально, но в нем угадывалось необычайное волнение.

— Павел Анатольевич, — услышал я, — вас срочно вызывает к себе заместитель начальника управления госбезопасности товарищ Меркулов. Машина уже ждет вас. Приезжайте как можно скорее. Только что арестованы Шпигельглаз и Пассов. (Руководители внешней разведки ОГПУ. — Е. П.)

Жена крайне встревожилась. Я решил, что настала моя очередь.

На Лубянке меня встретил сам Козлов и проводил в кабинет Меркулова. Тот приветствовал меня в своей обычной вежливой, спокойной манере и предложил пройти к Лаврентию Павловичу. Нервы мои были напряжены до предела. Я представил, как меня будут допрашивать о моих связях со Шпигельглазом. Но, как ни поразительно, никакого допроса Берия учинять мне не стал. Весьма официальным тоном он объявил, что Пассов и Шпигель-глаз арестованы за обман партии и что мне надлежит немедленно приступить к исполнению обязанностей начальника Иностранного отдела, то есть, отдела закордонной разведки. Я должен буду докладывать непосредственно ему по всем наиболее срочным вопросам. На это я ответил, что кабинет Пассова опечатан и войти туда я не могу

— Снимите печати немедленно, а на будущее запомните: не морочьте мне голову такой ерундой. Вы не школьник, чтобы задавать детские вопросы".

Через десять минут я уже разбирал документы в сейфе Пассова».

Там Судоплатов нашел представление о собственном награждении орденом Красной Звезды, а также неподписанный приказ о его назначении помощником начальника ИНО.

«Я отнес эти документы Меркулову. Улыбнувшись, он, к моему немалому удивлению, разорвал их прямо у меня на глазах и выкинул в корзину для бумаг, предназначенных к уничтожению. Я молчал, но в душе было чувство обиды — ведь меня представляли к награде за то, что я, действительно рискуя жизнью, выполнил опасное задание. В тот момент я не понимал, насколько мне повезло: если бы был подписан приказ о моем назначении, то я автоматически, согласно Постановлению ЦК ВКП(б), подлежал бы аресту как руководящий оперативный работник аппарата НКВД, которому было выражено политическое недоверие…»

Но самое интересное — то, что было дальше. Начальником ИНО Судоплатов пробыл около месяца. В декабре начальником отдела был назначен Деканозов, несколько позднее — Фитин. Судоплатов же стал заместителем начальника испанского отделения. С приходом в НКВД новых людей «стариков» значительно понижали в должности — впрочем, некоторые потом снова быстро шли вверх, и Павел Анатольевич в их числе.

Затем у Берия состоялось партсобрание. И тут один из сослуживцев Судоплатова, Гукасов, предложил рассмотреть его «подозрительные связи». Кстати, Павел Анатольевич сам писал, что репрессии в органах были обусловлены не столько каким-то политическим заказом, сколько внутренними счетами и завистью сослуживцев.

Партбюро создало комиссию под руководством другого его близкого знакомого, Гессельберга. Комиссия подготовила соответствующий докЖд, и партбюро приняло решение исключить Судоплатова из партии за «связь с врагами народа» (а у кого, спрашивается, не было этих «связей»), в лучших традициях отстраненного наркома. Решение должно было утверждаться на общем собрании, а пока что Судоплатов приходил на службу и сидел в кабинете, ничего не делая — ждал исключения и неизбежного ареста.

Но собрание все откладывалось и откладывалось, и вот однажды в марте его вызвал Берия.

«Неожиданно для себя я услышал упрек, что последние два месяца я бездельничаю. „Я выполняю приказ, полученный от начальника отделения“, — сказал я. Берия не посчитал нужным как-либо прокомментировать мои слова и приказал сопровождать его на важную, по его словам, встречу».

Они приехали в Кремль к Сталину, и Судоплатов получил новое задание — ликвидировать Троцкого.

Тут мы совершенно четко видим стиль работы Берия. Он не размахивал револьвером, не клеймил никого на собраниях, не грозил стереть всех «ежовцев» в лагерную пыль. Он просто оттягивал собрание (если не он — то кто?), а потом доверил Судоплатову важнейшее задание, тем самым дав понять, что его лучше не трогать. И процесс осуждения увял сам собой. И, кстати, не сказал ни слова упрека за безделье, прекрасно понимая его состояние.

Показательна также история Петра Зубова, резидента в Праге. В 1938 году президент Чехословакии Бенеш сделал через Зубова предложение Сталину финансировать военный переворот в Югославии. Советское правительство решило, что это выгодно, и отправило группе сербских офицеров-заговорщиков деньги с тем же Зубовым. Однако, встретившись с офицерами, наш разведчик счел их ненадежными авантюристами и деньги не передал. Взбешенный такой самодеятельностью, Сталин приказал арестовать Зубова, В январе 1939 года его арестовали, и он попал в еще не расформированную ежовскую мясорубку.

Кстати, Зубов был старым знакомым многих из бе-риевской команды, а Кобулов останавливался у него, когда приезжал в Москву. Но, естественно, тут ему помочь никто не мог, против Сталина нет приема…

В одном месте Судоплатов утверждает, что Зубова избивали по приказу Кобулова — и действительно, Кобулов был тогда начальником следственной части НКВД. Но в другом месте он пишет: «В 1946 году, когда министром госбезопасности стал Абакумов, Зубову пришлось срочно выйти в отставку. В свое время именно Абакумов был причастен к делу Зубова и отдавал приказы жестоко избивать его».

Так кто же все-таки приказал бить Петра Зубова?

Но вернемся к Берия и его методам работы. В марте 1939 года Судоплатов предложил использовать Зубова для вербовки полковника Сосновского, начальника польской разведслужбы в Берлине, который в ходе не-мецко-польской войны попал в руки НКВД и сидел теперь в тюрьме. Берия согласился. Их посадили в одну камеру, и Зубов успешно завербовал поляка. Затем его использовали для вербовки князя Радзивилла. Потом потихоньку, не афишируя, освободили, и Зубов проработал начальником отделения у Судоплатова до самого 1946 года.

И, на закуску, еще одна история, показывающая, как непросто все было в наркомате даже несколько лет спустя. В. Н. Новиков в годы войны работал в оборонном комплексе, возглавлял производство стрелкового оружия. И вот он в мемуарах рассказывает о своем друге, наркоме внутренних дел Удмуртии М. В. Кузнецове. Пишет о нем только хорошее и, по-видимому, не всегда сам понимает, что пишет. Вот какую историю рассказывает Новиков об этом «милейшем человеке».

«…В те годы человеческая жизнь ценилась очень дешево.

Один раз захожу к М. В. Кузнецову в кабинет. Он один. Сидит, уставившись взглядом в стену.

— Ты что это, Миша, задумался? Он под хмельком. Как будто очнулся после моих слов и махнул безнадежно рукой:

— Видишь, Владимир, у нас порядок: список лиц, приговоренных к расстрелу, посылаем на утверждение в Москву с краткой справкой — за что расстрел. Сейчас получил список обратно — утвержден на 26 человек. Трех человек вычеркнули почему-то, причем ранее никто никого не вычеркивал, а мы их уже расстреляли»33.

Ну, и кто же дешево ценил человеческую жизнь — Берия, который, не доверяя своим кадрам, требовал на проверку все расстрельные списки — и действительно их проверяли! — или «друг Миша», тот, что сначала расстреливал, а потом отправлял бумажки в Москву?

И что с ними, такими, делать? Самих расстреливать — так ведь всех не перестреляешь!

Придя в наркомат, Берия занялся не только наведением порядка в тех делах, которые в то время велись, но и в тех, которые были уже окончены.

В этом смысле существует интереснейший документ — отчет заместителя начальника ГУЛАГа А. П. Лепилова. Для начала послушаем риторику. Пересмотр дел в его отчете шел отдельным пунктом (почему-то очень сомнительно, что так было и при прежних наркомах).

«Одной из важнейших функций учетного аппарата ГУЛАГа является проверка законности содержания под стражей осужденных.

Такая проверка имеет своей целью:

а) обеспечение освобождения по истечении срока наказания;

б) реализация определений судебных органов и постановлений Наркомвнудела, выносимых в порядке пересмотра дел об осужденных;

в) представление органам прокурорского надзора данных о сроках незаконного по тем или иным причинам содержания под стражей отдельных лиц.

Эта работа чрезвычайно трудоемка, так как приходится иметь дело со значительным количеством лиц…»34

Дело в том, что реабилитация — процесс непростой. Это только при Хрущеве все проводилось «тройками» — такими же, как и в тридцать седьмом, только с обратным знаком. Выезжала такая «тройка» в лагерь, вызывала зеков, говорила с ними и писала справку. Но если все проводить по правилам, то каждое дело должно быть проверено, фактически — расследовано заново. Все это требует времени — а время идет, и кадров — а с кадрами плохо (отчасти это, кстати, объясняет, почему Берия на 5 тысяч человек увеличил аппарат НКВД — кроме текущей работы, пришлось заниматься еще и пересмотром огромного количества дел).

Сталину приписывается фраза о том, что смерть одного человека — это трагедия, а смерть тысяч — статистика. Что ж посмотрим как Берия влиял на эту статистику, а потом, умножив ее на единицу, получим количество предотвращенных трагедий.

Согласно справке А. П. Лепилова, за 1939 год из лагерей было освобождено 223 600 человек, а из колоний — 103 800 человек, т. е. всего 327 400 человек, как в связи с окончанием срока заключения, так и по иным причинам. Но сколько и по каким, не указано.

По всей вероятности, освобожденные из колоний не имеют отношения к бериевской реабилитации, так как в колониях содержались осужденные на малые сроки — до 3 лет. По 58-й статье такие сроки предусматривались, в первую очередь, по знаменитой 5810 — контрреволюционная пропаганда и агитация (не ниже шести месяцев), а также за разглашение секретных сведений (до трех лет), недонесение (не ниже шести месяцев), саботаж (не ниже одного года). Но едва ли пересмотр дел стали бы начинать с малых сроков. Они скоро сами по себе закончатся, так чего возиться? Естественно было бы начинать с больших.

За первый квартал 1940 года цифры приведены полностью, и тут уже речь идет только о лагерях. Из 53 778 человек, покинувших лагеря, 9856 человек было освобождено в связи с прекращением дела, и 6592 человека — по пересмотру дела. То есть, всего в порядке реабилитации — 16448 человек.

И снова — вот что значит предубеждение, которое делает человека слепым настолько, что он не видит то, что сам написал в предыдущем абзаце. Алексей Топтыгин пишет: «…число освобожденных к началу войны могло составить от 100 тысяч до 125—130 тысяч человек». И буквально в следующем абзаце: «Вплоть до начала Великой Отечественной войны возвращались из тюрем и лагерей те, кого уже успели записать в покойники. Да, явление это наверняка не было массовым… но воздействие на общественное мнение оно оказывало немалое».

Да что же это такое деется! 600 тысяч посаженных — это «массовое» явление, а 100 тысяч освобожденных — не «массовое»? А какое?

Давайте на основании этих скупых цифр проведем подсчеты — сколько человек могло быть освобождено в результате «первой бериевской реабилитации»? Подсчеты, правда, очень грубые и приблизительные, но все же…

Предположим, что скорость пересмотра дел и приблизительный процент освобождаемых в 1939 и 1940 годах одинаков. Из данных 1940 года мы видим, что число выпущенных в результате проверок дел составляет примерно около трети всех освобождаемых. Значит, в 1939 году должно было быть освобождено около 100—110 тысяч человек. Исключив колонии, получим около 75 тысяч.

Умножив 16500 на четыре, получим примерное число освобожденных в 1940-м — 66 тысяч. Можно прибавить сюда и 1941 год — хотя бы первые пять месяцев. Итого, получается примерно 170—180 тысяч человек.

А всего в 1937—1938 годах было осуждено за контрреволюционные преступления около 630 тысяч, так что в результате нашей прикидки мы получаем, что до начала войны были освобождены около трети посаженных в годы ежовских репрессий.

Но на самом деле процент еще выше. Во-первых, часть — и мы не знаем, какая, была осуждена на малые сроки. Во-вторых, не все были посажены необоснованно. 58-я статья предполагала самые разные преступления — измена Родине, шпионаж, саботаж в самых разных вариантах. Самая массовая статья в то время была — 58'°, за болтовню. Может быть, это было жестоко — отправлять в лагеря фрондирующих болтунов, но уж никоим образом не необоснованно. До чего может довести страну болтающая интеллигенция, мы видели на примере 1917-го и начала 90-х годов, и оба раза разгул свободы слова кончался настолько плохо, что невольно закрадывается крамольная мысль — может, лучше бы уж было пересажать всех этих «поборников гласности», зато сохранить державу?

Считаем дальше. Очень-очень грубо мы можем оценить и количество осужденных на малые сроки. Дело в том, что нам известно общее число репрессированных за контрреволюционные преступления в 1937—1938 годах, когда было максимальное количество «дутых» дел. Их было около 630 тысяч.

У нас есть еще одна статистика — число заключенных в лагерях, осужденных за контрреволюционные преступления. Посмотрим «прибыль» за искомые два года. В 1937 году в лагерях было 104 826 «контрреволюционеров». Это те, кто осужден еще до начала «ежовщины». В 1939 году их максимальное число — 454432. Итого, получается, что прибыло около 350 тысяч заключенных. Где же остальные 300 тысяч? Умерли от голода, убиты зверями-конвоирами, заедены «верными Русланами»?

Вот еще цифры — смертность в лагерях. За эти два года умерло около 140 тысяч заключенных. Это очень большая цифра, и к ней мы еще вернемся, но это не триста тысяч! И потом, это общая смертность, она относится ко всем заключенным — осужденным в годы «ежовщины» и раньше, уголовным и политическим. Она должна была быть относительно равномерной по всем категориям, почему — о том речь впереди…

Сколько было уголовников и бытовиков? Это очень просто подсчитать. В 1939 году всего в лагерях НКВД содержалось примерно 1 млн 320 тысяч человек. Из них «контрреволюционеров» — около 450 тысяч. Самая прямая и элементарная арифметика говорит, что «политические» составляли около трети всех зеков. Будем считать, что и умерло их примерно треть. Это около 48 тысяч человек. Около четверти из них должны составлять те, что были осуждены до 1937 года. Получаем конечную цифру — около 36 тысяч. Теперь прибавим ее к числу «репрессированных». Получается около 386 тысяч. Где еще 250 тысяч человек?

Ответ может быть только один. Они находятся вне системы лагерей — то есть в тюрьмах и колониях. Сводки-то даны только по лагерям! В тюрьмы много не засунешь, да там и мало кого из осужденных содержат. Остается один ответ: около половины «репрессированных» получили малые сроки и находятся в системе ис-правительно-трудовых колоний, а статистика-то у нас имеется только по лагерям…

А вот теперь-то и посмотрим процент реабилитированных после прихода Берия в наркомат. В лагерях сидят около 400 тысяч осужденных «за политику». Около 200 тысяч освобожденных. Из них примерно 180 тысяч было освобождено — а ведь мы не учитываем тех, кому, например, снизили сроки заключения. Получается, что до начала войны по пересмотру дел была выпущена на свободу почти половина посаженных на длительные сроки «за политику». Это «массовое» явление — или как?

Цифры, повторюсь, очень-очень грубые, на основании тех данных о системе ГУЛАГа, которые были опубликованы, но оценка тоже дает представление о происходившем. Кстати, неизвестно, закончился ли процесс пересмотра дел с началом войны. Учитывая, что у Берия была привычка доводить начатое до конца, то можно предположить, что процесс и был доведен до конца, и действительно невинные жертвы «ежовщины» были освобождены.

Ведь имелись среди осужденных и не невинные. Были реальные изменники, участники заговора, троцкисты, саботажники, шпионы, члены «параллельной партии». Это первое.

Второе: тут ведь что еще надо учитывать? Возьмем, допустим, какого-нибудь начальника цеха, который по разгильдяйству допустил серьезную аварию, или директора магазина, который проворовался. По обычным временам первого судили бы за преступную халатность, второго—за растрату. Ежовские следователи припаяли обоим «политику» и посадили первого — за саботаж, второго — за подрыв социалистической экономики. В процессе бе-риевского пересмотра политические обвинения сняли. Но халатность, но растрата — они-то остались! Стало быть, никакому освобождению ни тот, ни другой не подлежат, просто из политических преступников они стали уголовными, только-то и делов… Самый близко лежащий пример — судьба того же Шрейдера, политическое дело на которого было прекращено, но он получил десять лет «за преступную халатность и злоупотребление властью» во время работы в милиции. Он сам пишет, что необоснованно, но на самом деле — кто его знает… Что такое милиция в смутное время, мы с вами знаем не понаслышке…

Писатель Николай Кочин, автор романа «Девки», просидел десять лет. Был в Средней Азии, где-то на медных рудниках. Лагерь средний — тысяч двести (большие — миллиона полтора).

Юрий Борее. «Краткий курс истории XX века»

ГУЛАГ (Главное управление лагерей) придумал не Берия и не Ежов. Это нововведение относится еще ко временам Менжинского, а именно к 1930 году. Оно было создано тогда, когда в нем появилась необходимость.

Почему она появилась? До 1930 года число осужденных, содержавшихся в лагерях, колониях и тюрьмах, было невелико — на 1 января 1930 года их насчитывалось всего 179 тысяч человек. Да и потом оно тоже не так уж увеличилось. На 1 января 1931 года их стало 212 тысяч, еще через год — чуть меньше 269 тысяч. Для такой огромной страны это вообще не цифра. Дяя такого количества заключенных вполне хватило бы Главного тюремного управления, и незачем заводить особую контору.

Собственно говоря, ГУЛАГ начинался для управления не. лагерями, а спецпоселениями, или трудпоселе-ниями, в которые выселяли кулаков в ходе коллективизации. На 1 января 1932 года там числилось 1317 тысяч человек. Это была экономическая работа, отличавшаяся от работы по исполнению наказаний (так это звучит в современной терминологии). Именно ради этих поселков и создавалось новое управление.

Однако, раз создавшись, оно продолжало существовать, вбирая в себя лагеря, и скоро стало значительной экономической силой. Народу там было не так много, как об этом говорят. В самый пик существования ГУ-ЛАГа в лагерях содержалось около полутора миллионов заключенных — не намного больше, чем теперь'в России, при примерном равенстве численности населения. Что же получается — что у нас сейчас тоже репрессии?

К началу массового притока заключенных, осужденных в 1937 году, лагеря, естественно, оказались не готовы. Пока шли дела, пока выносились приговоры, пока заключенных готовили к этапу — пик пополнения лагерей пришелся на 1938 год. Отсюда и пик смертности, которая в 1938 году составила около 90 тысяч человек, или примерно 8 % всех заключенных. Кстати, и описания ужасов голода, невероятной скученности, приведенные в многочисленных воспоминаниях, относятся обычно к началу заключения авторов.

Естественно, так и должно было быть. Ведь репрессий никто не планировал, они получились спонтанно. Стало быть, никто не предупреждал Управление лагерей о том, что надо приготовить дополнительные места, позаботиться о дополнительном продовольствии. Чекистское начальство в пьяном угаре запустило и развалило всю работу, кроме поиска «заговорщиков», и о таких приземленных бытовых вещах оно просто не думало. А сосланные в лагеря при Ягоде, в порядке защиты чести мундира, разгильдяи и коррупционеры не смогли справиться с чрезвычайной ситуацией, а то и просто махнули рукой: а чего их спасать-то, контриков? Чем больше передохнет, тем воздух чище! Особенно пострадали оторванные от большой земли дальние лагеря на севере и востоке.

После прихода Берия в наркомат смертность сразу снизилась более чем в два раза и держалась на таком уровне до начала войны. Она, правда, все равно была примерно в два раза больше, чем в целом по стране (на самом деле, цифра несколько меньше, ибо в исчислении смертности по стране в составе населения учитывались старики, которых в лагерях было мало, и дети, которых там не было совсем). Надо еще учесть, что данные по разным районам страны все-таки разные и смертность в дальних суровых районах, где были расположены лагеря, была выше, чем средняя. Но не от голода, как у нас принято думать!

И снова цифры35. До войны на одного заключенного в день полагалось 670 г ржаной и пшеничной муки, 56 г крупы, 280 г овощей, 14,3 г мяса, 78 г рыбы, 8 г сахара, 8 г жиров. Мука — это, естественно, хлеб. Учитывая припек, хлеба на день выходило примерно 800 г. 56 г крупы — как хозяйка, могу сказать, что это пристойная порция каши. Остальные цифры переведем в более привычные нам месячные нормы потребления. Умножив их на тридцать, получим в месяц: 8,5 кг овощей, примерно полкило мяса, 2,5 кг рыбы, 250 г сахара, 250 г жиров. Т. е., основу питания составлял хлеб, крупа и овощи. Ну и плюс подсобное хозяйство, лагерный ларек, какие-то посылки…

Не санаторий, конечно, но и не Освенцим. Иначе быть не могло — ведь эти люди должны были не просто как-то существовать, а работать, причем работать продуктивно. Во время войны, например, на рабочую карточку на Урале, где с продовольствием было не так уж плохо, выдавали те же 800 г хлеба, и люди на таком пайке не только жили, но и по 12 часов в смену работали на производстве.

С медицинским обслуживанием было не хуже, чем на воле. Даже авторы мемуаров вспоминают, что во всех мало-мальски крупных лагерных пунктах был хотя бы фельдшер, а то и врач. Имелись и больницы — кстати, об организации этих самых больниц много пишет Вар-лам Шаламов, который сам работал фельдшером. В лагерях один врач приходился на 750 заключенных, тогда как в той же Грузии — один врач на 806 человек. По довоенным данным, общее число коек в больницах было 35 тысяч. Кроме того, в лагпунктах имелось 519 амбулаторий и 2174 фельдшерских пункта.

Рабочий день в лагерях был больше, чем на воле, хотя и меньше, чем за двадцать пять лет до того на абсолютном большинстве российских фабрик. Он длился 10 часов, без выходных, за исключением общегосударственных праздников. Работать были обязаны все, кроме нетрудоспособных. Их в 1940 году было 73 тысячи человек — около 5 % всех заключенных. Их содержание обходилось в 144 рубля в месяц.

Конечно, везде было по-разному Во-первых, тюрьма — не воля. А во-вторых, все зависело от бессовестности начальников лагерей и прочих власть имущих. Учитывая, кого туда ссылали, особой совестливости от них ждать не приходилось и, чем дальше от начальства, тем больше цвели махровым цветом воровство и произвол. Но той вседозволенности, что при Ежове, уже не было.

Для пресечения злоупотреблений был придуман простой, но гениальный ход. Обычно письма заключенных сдавались в незапечатанном виде и проверялись лагерной цензурой. Но письма, адресованные наркому НКВД, Генеральному прокурору, «всесоюзному старосте» Калинину, членам Политбюро и, само собой, Сталину, должны были быть запечатаны, и лагерному начальству категорически запрещалось их вскрывать, под страхом уголовного наказания. Так что зеки всегда имели возможность пожаловаться, если в их содержании были беспорядки.

Могли, конечно, наплевав на все запрещения, и вскрывать письма. Но тут были свои опасности. Во-первых, заключенные переводились из лагеря в лагерь, и не было никакой гарантии, что с нового места не уйдет жалоба в центр. А во-вторых, в НКВД, как и позднее в КГБ, была развита система доносительства. Она, конечно, не достигала уровня творческих союзов, но была достаточно сильна, чтобы начальник лагеря трижды подумал: а стоит ли нарушать закон?

…Естественно, труд заключенных использовался в первую очередь в тех районах и на тех работах, где был дефицит рабочих рук — в горнодобыче, на лесоповале, на Севере и Дальнем Востоке. Хотя не только. Действительно, по карте ГУЛАГа можно географию изучать. Самый большой лагерь был БАМлаг, трасса Бама (железнодорожное строительство) — на 1 января 1939 года там находилось 262 тысячи человек. Следующим был Сев-востлаг, «солнечный Магадан» (освоение региона, добыча золота и олова) — 138 тысяч человек. Потом Белбалтлаг, Карелия (лесоповал) — 86 тысяч человек. И так далее…

Его основными отраслями были горнодобывающая промышленность и строительство. Норильский комбинат, «Североникель», Актюбин-ский (хром), Джезказганский (медь) комбинаты, Волго-строй (Угличская и Рыбинская гидроэлектростанции), строительство гидроэлектростанции под Соликамском, на Верхней Каме. Крупнейший сельскохозяйственный лагерь находился под Карагандой. Было несколько огромных швейных производств — это в женских лагерях. Кстати, что бы ни говорили о том, что репрессии не разбирали ни пола, ни возраста, на то же 1 января 1939 года в лагерях находилось 1180 тысяч мужчин и всего 107 тысяч женщин — менее 10 процентов. Так что сыпется и легенда о «ЧСИР», о женах и дочерях, которых забирали всех подчистую, а также о голодных крестьянках, получавших по 10 лет за «колоски». Сыпется, как и прочие легенды о том времени.

Отдельно стоит поговорить о «шарашках» — впрочем, о них чуть позже…

Так что, как видим, лагеря, были хотя и сильно не курортом, но и не фабриками смерти. Жили там трудно и не слишком сытно, работали много и тяжело — но в то время все жили трудно и все тяжело работали. Конец 30-х годов отнюдь не был легким временем для советского народа — ни для кого, кроме отдельных элементов. Впрочем, эти отдельные элементы быстро перекочевывали на нары — в те две трети заключенных, которые не были политическими.

Кстати, в завершение темы, об «указниках». В одной из книг, посвященных лагерям (к сожалению, не помню, в какой именно) попались мне проникновенные страницы о заключенных женского лагеря где-то на севере, молоденьких девочках-«указницах», которых за опоздание на работу бросили в лагерный ад. К сведению тех, кто верит подобной «липе»: по пресловутому «указу» от 6 июня 1940 года, самая строгая кара — тюремное заключение от 2 до 4 месяцев — предусматривалась за самовольный уход с места работы (в смысле увольнения, а не прогула). Даже эти люди ни при каких обстоятельствах не могли бы попасть в лагеря, поскольку в эту систему с такими сроками не отправляли. За прогул же без уважительной причины, а также неоднократные опоздания или опоздания больше 20 минут нарушитель дисциплины наказывался исправительно-трудовыми работами по месту работы. То есть он делал все то же, что и раньше, но весь срок из его заработка удерживалось 25 %. Вот и весь ужасный «указ». А пресловутые юные девочки, если они существовали, то были, скорей всего, какими-нибудь воровками, выдававшими себя за «указ-ниц», либо автор мемуаров добавил их с чужих слов — для полноты картины «ужасов ГУЛАГа». Бумага — она не краснеет…

«Была изобретена особая форма использования специалистов, в чьей лояльности Советская власть могла ^усомниться. Оказалось, что академиков и конструкторов можно использовать не просто на лесоповале или железнодорожном строительстве… Лучше за каждым сидящим у микроскопа или стоящим за кульманом поставить охранника, на окна повесить решетки, а самим творцам за их „преступления“ дать лет по 10—15 строгой изоляции — и пусть себе творят».

(А. Топтыгин. «Неизвестный Берия».)

Среди арестованных было много людей не только полезных, но и прямо необходимых для страны, в их числе немало ученых, технических специалистов, конструкторов и пр. Донос был самым обычным средством решения споров, сведения счетов и карьерного роста в этой среде. Менее удачливые попадали в «ежовые рукавицы», более удачливые занимали освободившееся место на ученом Олимпе.

Вообще масштаб репрессий в ученой и промышленной среде — особая тема. Кто и при каких обстоятельствах сажал разработчиков военной техники в условиях надвигающейся войны, почему наркомы безропотно «сдавали» их, какую роль в этом сыграли военные… Вопрос «глупость или измена» тут совсем не риторический, и тема саботажа в армии и оборонном комплексе накануне войны еще ждет своего исследователя.

Но, как бы то ни было, приняв наркомат, Берия столкнулся с фактом: в его ведомстве находились сотни ученых, и использовать их на общих работах — государственное преступление, да и по-человечески жалко…

…Историю конструктора Туполева Серго Берия знал, по-видимому, из двух источников — от отца и от самого Туполева. Вот что он пишет:

«Так называемое „Дело Туполева“ от начала до конца было выдумано. Отец это понял. Но было признание самого осужденного. Какими способами в тридцать седьмом году получали такие признания, известно…

Когда мой отец вызвал его на беседу, был потрясен. Туполев находился в тяжелейшем физическом и психическом состоянии.

— Я был буквально ошеломлен тем, что говорил мне Лаврентий Павлович, — рассказывал мне позднее сам Туполев. — Откажитесь, сказал, от своего признания. Вас ведь заставили это подписать…

По его же словам, он просто не поверил новому наркому и расценил все это как очередную провокацию НКВД. Он уже отчаялся ждать, что кто-то когда-то попытается разобраться в его судьбе. Три месяца Туполев упорно настаивал на том, что он понес заслуженное наказание за свои преступления. Окончательно, рассказывал мне, поверил отцу лишь тогда, когда услышал:

— Ну, хорошо, ну, не признавайтесь, что вы честный человек… Назовите мне лишь тех людей, которые нужны вам для работы, и скажите, что вам еще нужно.

По приказу отца собрали всех его ведущих сотрудников, осужденных, как и сам Туполев, по таким-же вздорным обвинениям, и создали более-менее приличные условия для работы. Жили эти люди в общежитии, хотя и под охраной, а работали с теми специалистами, которым удалось избежать репрессий».

Так появились «шарашки».

Как теперь модно говорить: почувствуйте себя наркомом!

Перед вами лежит явно дутое дело. Что делать? Писать на нем: «Освободить!», показывая подчиненным пример беззакония обратного свойства? Но вы не имеете права взять и освободить заключенного. Фактически по каждому делу надо провести повторное следствие — а половина следователей только вчера получила удостоверения и не умеет даже толком заполнить протокол, вторую же половину надо проверять и проверять на предмет запачканности кровью. Если речь идет об уже осужденном, надо еще и добиться отмены приговора, а у судейских собственная гордость. А время идет…

Не все так просто, правда?

Почувствуйте себя наркомом!

У вас есть шкаф, в котором шестьсот тысяч дел. Половина из них дутые — а может быть, четверть, а может быть, три четверти. Вы этого не знаете. С кого начать? С ученых? С военных? С собственного, ведомства — работников НКВД? А время идет…

Время идет, ученые, элита, золотой фонд страны, сидят по камерам, дрессируя тараканов, или валят лес, немцы спешно разрабатывают новые танки, самолеты, война все ближе…

Так «шарашки» — это хорошо или плохо?

Надо сказать, сориентировался Берия быстро. Уже 10 января 1939 года он подписывает приказ об организации Особого технического бюро при наркоме внутренних дел и под его руководством. Тематика — чисто военная. В состав бюро входят следующие группы:

а) группа самолетостроения и авиационных винтов;

б) группа авиационных моторов и дизелей;

в) группа военно-морского судостроения;

г) группа порохов;

д) группа артиллерии снарядов и взрывателей;

е) группа броневых сталей;

ж) группа боевых отравляющих веществ и противохимической защиты;

з) группа по внедрению в серию авиадизеля АН-1 (при заводе № 82).

Как видим: авиация, военно-морской флот, боеприпасы, химзащита… сколько народу из важнейших оборонных отраслей вместо того, чтобы работать, сидят. Не каждый враг сумеет нанести такой удар.

Но вернемся к Туполеву. Осенью 1938 года его перевели в бывшую трудовую колонию в поселке Болшево, и вскоре последовало задание от Берия: разработать четырехмоторный пикирующий бомбардировщик. Задача была технически невыполнимой, о чем Туполев и сказал наркому. После он рассказывал своим товарищам:

«Мой доклад вызвал у Берия раздражение. Когда я закончил, он взглянул на меня откровенно злобно. Видимо, про ПБ-4 он наговорил Сталину достаточно много, а может быть, и убедил его. Меня это удивляло, из прошлых приемов у Сталина я вынес впечатление, что он в авиации если не разбирается, как конструктор, то все же имеет здравый смысл и точку зрения. Берия сказал, что они со Сталиным разберутся. Сутки я волновался в одиночке, затем был вызван вновь. „Так вот, мы с товарищем Сталиным еще раз ознакомились с материалами. Решение таково: сейчас и срочно делать двухмоторный. Как только кончите, приступайте к ПБ-4, он нам очень нужен“. Затем между нами состоялся такой диалог:

Берия: Какая у вас скорость?

Я: Шестьсот.

Он: Мало, надо семьсот! Какая дальность?

Я: Две тысячи.

Он: Не годится, надо три тысячи. Какая нагрузка?

Я: Три тонны.

Он: Мало. Надо четыре. Все! (Обращаясь к Давыдову): Прикажите военным составить требования к двухмоторному пикировщику. Параметры, заявленные гражданином Туполевым, уточните в духе моих указаний».

Тут, конечно, много вопросов. У кого родилась идея четырехмоторного пикировщика? Что это за материалы, с которыми знакомились Берия со Сталиным?

Вскоре Туполева и его группу перевели из Болшева в Москву, в здание конструкторского отдела сектора опытного самолетостроения ЦАГИ. Кроме них, там работали группы Петлякова и Мясищева. В этой «шарашке» родились такие самолеты, как пикировщик Пе-2, дальний высотный бомбардировщик ДВБ-1, Ту-2. Работали над ними как заключенные, так и вольные специалисты. Особым пунктом в приказе об организации «шарашек» говорилось: «Особое техническое бюро привлекает для работы в фуппах вольнонаемных специалистов, в первую очередь, из числа молодых специалистов». Это зсобое попечение о молодых было всегда характерно для Берия.

…Между тем дела арестованных конструкторов двигались своим загадочным путем. 28 мая 1940 года Туполеву объявили приговор — 15 лет лагерей. 2 июня 10 лет получил Петляков. Примерно в течение двух недель все их работники узнали свои приговоры — от 5 до 15 лет.

Через полтора месяца — 25 июля — Петляков был амнистирован по ходатайству НКВД, подписанному Берия, и в январе 1941 года уже удостоен Сталинской премии. Вместе с ним были освобождены еще 18 человек, в том числе и конструктор Мясищев.

Летом 1940 года вышел на свободу и Туполев, а с ним еще 32 человека. Большая часть остальных была освобождена в 1943 году, и остальные получали свободу с 1944 по 1948 годы. По-видимому, через амнистию провести все это было проще…

«Туполев, Королев, Мясищев, Минц, многие другие люди, ставшие жертвами репрессий, рассказывали мне о роли моего отца в освобождении советских ученых… и до моего ареста, и позднее, когда отца уже не было в живых, — говорит Серго Берия. — Какая нужда была этим людям что-то приукрашивать? Они считали, что их спас мой отец. Двурушничать передо мной в той обстановке им не было никакого смысла. Напротив, их заставляли давать показания на отца…

Возьмите любое «дело» тех лет. В каждом непременно найдете визу наркома, другого ответственного работника. Скажем, если ученый был из наркомата авиационной промышленности, резолюцию накладывал нарком этой отрасли. Знаю, что единственным человеком, не завизировавшим своей подписью ни один подобный документ, был Серго Орджоникидзе…

Никто не может опровергнуть такой факт: во время войны в тех отраслях, которыми руководил Берия, не было ни одного ареста, ни одного снятия с должности… И совсем не потому, что не пытались это делать. Пытались.

Но отец санкции не давал, требуя у органов реального обоснования обвинения. Другие поступали иначе. Когда с такими предложениями приходили к Ворошилову, тот подписывал тут же или сам садился писать… И не он, к сожалению, один.

— Дайте мне факты, что этот ученый действительно сотрудничает с разведкой, а не рассказывайте, что он английский шпион, — говорил отец…

Почитайте материалы Пленума ЦК, где его обвиняли в том, что он прикрывал политически не преданных людей. Такие обвинения звучали и раньше, но отец был последователен:

— То, что этот ученый считает, что мы сволочи, это его личное дело, но ведь работает он честно?

Эти принципы он исповедовал на протяжении всей жизни…»

Берия в докладной Сталину от 21 июня 1941 года писал: «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня „дезой“ о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра. То же радировал и генерал-майор В. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на берлинскую агентуру». А вот резолюция Берия на документе, датированная 21 июня 1941 года: «В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников „Ястреба“, „Кармен“, „Верного“ за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить»,

(П. Ивашутин. «Докладывала точно»36)

Эта история относится к разряду тех, которые «все знают», К сожалению, по этой причине мало кто задумывается о ее достоверности.

Тут можно привести родственную историю. Вот уже сорок лет «все знают» о том, что Рихард Зорге буквально до последних дней слал в Центр радиограмму за радиограммой, предупреждая о близящемся нападении Германии. «Война начнется 22 июня!» — кто не читал об этом отчаянном вопле в эфир советского разведчика. И лишь в последние годы, когда были опубликованы его подлинные радиограммы, стало ясно, что всех этих предупреждений… просто не было! Их в середине 60-х годов, пользуясь конъюнктурой, выдумали журналисты.

Так и тут: еще вопрос — существуют ли эти надписи на донесениях, да и сами донесения? Дело в том, что публикации последних лет неопровержимо доказывают: нападение Германии на СССР не только не было неожиданным, но войска пограничных округов за несколько дней до 22 июня получили приказы о соответствующей подготовке к нападению. Так что этих надписей просто быть не могло — это либо легенда, либо фальшивка. Деканозов же был одним из людей Берия, которому нарком доверял и который по этой причине был расстрелян в 1953 году, как один из членов его команды.

За два года, проведенных у власти в НКВД, Ежов сумел почти полностью разгромить внешнюю разведку. Ее работники, так же как латыши и поляки, были особенно уязвимы для чекистов-инквизиторов. За это время из 450 сотрудников ИНО было репрессировано 275 человек — около 60 %, в том числе и те, кто работал за границей. Если кто из заграничных работников уцелел, то лишь из-за самоотверженности сидевших в Центре — те, уже видя над головой занесенный меч, берегли и прятали зафанработников, особенно нелегалов, «золотой запас» любой разведки.

В этом смысле показательна история все с тем же Рихардом Зорге — хотя этот разведчик и «проходил» по другому ведомству, но принцип везде был тот же. В 1940 году он, до того семь лет проработавший в Японии, попросил об «отпуске». Ему уже почти разрешили приехать в Москву, но тут начальник ИНО НКВД Фитин сообщил: «По нашим данным, немецкий журналист Зорге Рихард является немецким шпионом. Поэтому после пересечения государственной границы СССР сразу же будет советскими органами арестован». Спасибо Фитину — естественно, после такого предупреждения руководство Разведуправления тут же передумало отзывать Зорге из Японии37.

Это оперативника, худо-бедно, можно научить за год-два. Нелегалы воспитываются годами, а разведывательные сети создаются десятилетиями. Часто бывает так, что все нити, ведущие к агентам, находятся в руках резидента — в этом случае с его потерей разведка теряет всю сеть. Результатом ежовских усилий было, например, то, что в 1938 году в течение 127 дней Политбюро не получило ни одного донесения из ИНО НКВД. Некому было эти донесения посылать, и некому было их принимать. Уже за одно это — разгром внешней разведки — Николай Иванович, по законам того времени, заслуживал высшей меры по статье 581а или 58м (измена родине или контрреволюционный саботаж).

Получив наркомат, Берия поставил во главе внешней разведки одного из своих старейших соратников. В. Г. Деканозов в 1918 году работал в большевистском подполье в Баку, затем, с 1921 года, в АзЧК, и неотрывно следовал за Берия из АзЧК в Грузинское, а потом в Закавказское ГПУ, оттуда — в ЦК КП Грузии. В мае 1939 года он был переведен в другой наркомат — назначен зам. наркома по иностранным делам, а в конце 1940 года направлен на самый «горячий» участок дипломатической работы — послом в Германию. Так что судите сами — мог ли Берия на его донесении написать такую резолюцию?

После перевода Деканозова на дипломатическую работу Берия идет на рискованный шаг. Подобно тому, как сам он, не имея практически никакого опыта чекистской работы, был назначен начальником секретно-оперативного отдела Ч К, он ставит во главе внешней разведки 33-летнего Павла Фитина, который пришел в органы всего-навсего в марте 1938 года по партийному набору. Правда, он имел высшее образование. Хотя это и был всего лишь институт механизации и электрификации сельского хозяйства, но все же не семь классов и два коридора. В разведке без образования делать нечего, это работа для интеллектуалов.

Берия в выборе не ошибся — Фитин действительно с порученным ему делом справился. Вскоре в центральном аппарате работало 692 человека, за границей — 242 разведчика. Это не так мало, как может показаться по сравнению с числом начальства, ведь кадровый разведчик — это лишь верхушка сети, на каждого из них замыкается сложная система агентов..

В июле 1938 года, практически сразу же после назначения Берия, Павел Судоплатов, вернувшись из Парижа, где он блестяще провел ликвидацию одного из главарей украинских националистов Коновальца, был вызван к новому наркому и полностью отчитался о своей командировке.

«Из вопросов Берия, — пишет он, — мне стало ясно, что это высококомпетентный в вопросах разведывательной работы и диверсий человек. Позднее я понял: Берия задавал свои вопросы для того, чтобы лучше понять, каким образом я смог вписаться в западную жизнь.

Особенное впечатление на Берия произвела весьма простая на первый взгляд процедура приобретения железнодорожных сезонных билетов, позволивших мне беспрепятственно путешествовать по всей Западной Европе. Помню, как он интересовался техникой продажи железнодорожных билетов для пассажиров на внутренних линиях и на зарубежных маршрутах. В Голландии, Бельгии и Франции пассажиры, ехавшие в другие страны, подходили к кассиру по одному — и только после звонка дежурного. Мы предположили, что это делалось с определенной целью, а именно: позволить кассиру лучше запомнить тех, кто приобретал билеты. Далее Берия поинтересовался, обратил ли я внимание на количество выходов, включая и запасной, на явочной квартире, которая находилась в пригороде Парижа. Его немало удивило, что я этого не сделал, поскольку слишком устал. Из этого я заключил, что Берия обладал опытом работы в подполье, приобретенным в Закавказском Ч К.

Одет он был, помнится, в весьма скромный костюм. Мне показалось странным, что рукава рубашки, кстати, довольно хорошего качества, закатаны… Будучи близоруким, Берия носил пенсне, что делало его похожим на скромного совслужащего. Вероятно, подумал я, он специально выбрал для себя этот образ: в Москве его никто не знает, и люди, естественно, при встрече не фиксируют свое внимание на столь ординарной внешности, что даст ему возможность, посещая явочные квартиры для бесед с агентами, оставаться неузнанным. Нужно помнить, что в те годы некоторые из явочных квартир в Москве, содержавшихся НКВД, находились в коммуналках. Позднее я узнал: первое, что сделал Берия, став заместителем Ежова, это переключил на себя связи с наиболее ценной агентурой, ранее находившейся в контакте с руководителями ведущих отделов и управлений НКВД, которые подверглись репрессиям…»

А вот и еще конкретный случай. В сентябре 1940 года в Германию для восстановления связи с одним из лучших агентов НКВД Вилли Леманом отправляется разведчик Коротков. И Берия, не полагаясь на Фитина, самолично инструктирует Короткова подробнейшим образом. «Никаких специальных заданий „Бройтенбаху“ давать не следует, а нужно брать пока все, что находится в непосредственных его возможностях и, кроме того, то, что будет знать о работе разных разведок против СССР, в виде документов, не подлежащих возврату, и личных докладов источника»38. Чтобы в полной мере оценить, насколько грамотны эти указания и как Берия бережет Лемана, надо знать, сколько агентов были погублены именно тем, что Центр давал им задания, не соответствующие их возможностям.

К началу войны разведка работала на полную мощность. В Союз шел поток самых разных сведений, часто противоречащих друг другу. Но нелепо было бы думать, что у Берия не хватило бы интеллекта разобраться в этом информационном хаосе и создать из него стройную картину Кстати, еще раз: публикации последних лет неопровержимо доказывают: то, что война застала советское руководство врасплох — брехня. Именно так: коротко и грубо.

8 апреля 1941 года НКВД был разделен на два наркомата: собственно НКВД и НКГБ. Впрочем, новый наркомат возглавил все тот же верный ставленник, «второе я» Берия — Меркулов. Это тоже опытнейший чекист, кстати, успевший до революции закончить университет и, как и Деканозов,. прошедший со своим начальником весь путь от АзЧК до Москвы. Так что разделение, наверняка, во многом было чисто номинальным. Естественно, Меркулов во всех затруднительных случаях советовался с Берия, а тот имел всю нужную ему информацию и полное влияние на дела нового наркомата. Да и разделение, кстати, было непродолжительным: уже 20 июля наркоматы объединились вновь, и Меркулов опять стал заместителем Берия.

Война с Германией, не снимая ни одной из задач, стоявших перед НКВД, прибавила к ним множество новых — в действующей армии, в тылу, за линией фронта. И наркомат Берия оказался одной из немногих государственных структур, готовых к решению этих задач. Ни разу не пришлось читать или слышать о том, что война застала НКВД врасплох. Вот только, говоря об успехах как ведомства, так и других участков, которыми занимался его нарком, предпочитают не вспоминать, кто стоял во главе. Пограничники были сами по себе молодцы, партизанское движение организовывали секретари райкомов, танки и винтовки изготавливались исключительно благодаря мужеству работников заводов, и т. п. А человек, обязанный сем этим руководить, по-видимому, тратил все свое время на интриги, поиск девочек да размышления, кого бы еще расстрелять…

В истории войны много пишут о мужестве пограничников, которые приняли на себя первый удар врага, героически сражались и организованно, с минимальными потерями отходили и вырывались из окружения либо создавали партизанские отряды. Но почему-то в этих рассказах молчаливо обходится тот факт, что пограничные войска относились к ведомству НКВД.

«Пограничные войска вступили в бой первыми, ни одна пограничная часть не отошла, — пишет Серго Берия. — На западной границе эти части сдерживали противника от 8 до 16 часов, на юге — до двух недель. Здесь не только мужество и героизм, но и уровень военной подготовки. И сам собой отпадает вопрос, зачем пограничникам на заставах артиллерия. Гаубиц, как пишут, там не было, а противотанковые орудия заставы имели. На этом перед войной настоял отец, прекрасно понимая, что с винтовкой наперевес на танк не пойдешь. А гаубичные полки были приданы погранотрядам. И это тоже сыграло свою положительную роль в первых боях. Армейская артиллерия, к сожалению, не сработала…»

Кстати, оснащение погранзастав противотанковыми орудиями — еще одно, хоть и маленькое, но доказательство того, что война не была неожиданной, к ней готовили, а сам Берия ни в коей мере не мог писать на докладных те резолюции, которые приписывает ему начальник ГРУ Ивашутин.

…На фронте сражались и дивизии внутренних войск, а уже 19 июня началось формирование пятнадцати стрелковых дивизий НКВД. Это была своего рода гвардия первых месяцев войны. Да, но откуда чекисты брали столько бойцов?

До войны у наркомата имелись свои войска, а во время войны их как бы «рассредоточили». Так, в приказе Берия от 29 июня 1941 года сказано: «На формирование указанных выше дивизий выделить из кадров войск НКВД по 1000 человек рядового и младшего командного состава и по 500 человек начальствующего состава на каждую дивизию. На остальной состав дать заявки в Генеральный штаб Красной армии на призыв из запаса всех категорий военнослужащих».

Войска НКВД, из кадров которых создавали костяк новых дивизий, — это, в основном, как раз и есть пограничники. Их в новых дивизиях было более 15 тысяч. Через месяц после приказа новые части уже вступили в бой. «Героизм и прекрасная боевая выучка различных подразделений войск НКВД, — пишет А. Топтыгин, — начиная от пограничников и до конвойных частей, свидетельствует о том, что нарком Л. П. Берия действительно уделял самое серьезное внимание проблемам формирования и обучения войск, подбору и умелому использованию командного состава (и не с началом войны, а значительно раньше. — Е. П.). Народный комиссариат обороны во главе со Сталиным, особенно на первом этапе войны, видели во внутренних войсках резерв, который направлялся на наиболее угрожаемые направления, выполняя функции общевойсковых формирований»39.

В обороне Москвы участвовало четыре дивизии, две бригады и отдельные части войск НКВД. 17 октября, в самое отчаянное время, когда враг стоял в нескольких километрах от столицы, а в самом городе создавались линии обороны по окружной железной дороге, Садовому и Бульварному кольцу, был сформирован-истребительный мотострелковый полк НКВД, подобравший всех, кого только было можно — бойцов истребительных батальонов, добровольцев с московских заводов, из Промакадемии, аппарата Совнаркома и пр. Полк не только участвовал в обороне, но и забрасывал в тыл врага диверсионно-разведывательные группы. Так же отчаянно сражались войска НКВД и под Ленинградом, защищая город и охраняя коммуникации.

Интересный штрих промелькнул в воспоминаниях Серго Берия. «Уже после войны Георгий Константинович (Жуков. — Е. П.) рассказывал мне о поездках на фронт. Нередко, в места прорывов, они выезжали вместе с моим отцом. А ситуации, как вспоминали оба, бывали критические. Например, прорвутся немцы на том или ином участке обороны, а перед ними никого и ничего. Случалось и так…»

Выходит, что нарком внутренних дел и на фронт ездил, хотя ни в коей мере не был обязан это делать. Кстати, осенью 1941 года на фронте бывал и Сталин, но, поскольку это не обставлялось никакими особыми церемониями, выставленным по дорогам оцеплением и эскортом из сотни танков, то об этом никто и не знал.

Приехал — уехал. А уж о личной храбрости Сталина до-статочро известно из многих воспоминаний.

Впрочем, и в личной храбрости Берия сомневаться не приходится. В 20-е годы среди кавказских чекистов трусов не было — не то время и не то место. Учитывая количество добровольцев, среди населения страны тоже было достаточно мужественных людей. И, если полстраны было на фронте, то почему бы не поехать туда и наркому?

Чем еще занимался наркомат в годы войны? Во время обороны Москвы в составе НКВД был создан Штаб охраны Московской зоны обороны. В его задачи входили: само собой, борьба с вражеской агентурой, шпионами и диверсантами, а кроме того, порядок на дорогах, контроль за службой регулировки движения, обеспечение фронтов ВЧ-связью. Даже это — ведь со связью в Красной армии сказать что было плохо — значит ничего не сказать. Ну, и кому еще это дело поручить?

Хорошо работали органы НКВД и в самой столице — впрочем, как и в других городах. Крупные диверсии в годы войны были редкостью, тем более в Москве, да и в Ленинграде тоже…

Когда наша армия перешла в наступление, внутренние войска начали заниматься своим делом. Так, в освобожденных городах из них должны были формироваться гарнизоны на смену армейским. Занимались они, кроме обычных для гарнизонов дел, еще и «зачистками». На освобожденной территории кого только не было — отставшие от своих группы немцев, диверсанты, бандиты, оставленные немцами агенты, полицаи, дезертиры… Причем новобранцев Берия в эти войска не направлял, не то что при развитом социализме или демократии, когда мальчишек посылали в Афганистан и в Чечню. Туда направлялись бойцы войск НКВД, имевшие срок службы не менее года, поскольку там было, пожалуй, иной раз потруднее, чем на фронте… По этому поводу есть хорошая книга — В. Богомолов, «Момент истины».

История войск НКВД изучена мало и, в общем-то, входит в задачу данной книги ровно в той мере, которая необходима, чтобы показать: эту работу Берия, как и все, что ему поручали, делал хорошо. И неудивительно: он сам прошел путь от разведчика до наркома, занимался подобной работой еще в 20-е годы на Кавказе и знал ее «от» и «до». Да и к делу подходил добросовестно, хотя не любил всякой романтики, вроде того, насколько виновен человек, сидящий в тюрьме, если он нужен для дела…

Эта рота наступала по болоту,

А потом ей приказали и она пошла назад.

Эту роту расстрелял из пулемета

Свой же заградительный отряд. 

(Из песни.)

Кто не слышал о чекистских «заградительных отрядах», которые стояли в тылу наших войск и расстреливали отступающих? Это одна из козырных карт в обли-чениях «зверств режима». Хотя такие отряды существовали со времен древнего мира. Да и тот пулемет на грузовике, с помощью которого останавливали бегущих красногвардейцев в дни обороны Баку — чем не заград-отряд? Нечто подобное было и во время Великой Отечественной войны. Вот только чекисты здесь совершенно ни при чем.

В феврале 1941 года НКВД, как известно, претерпел очередное преобразование. Он был разделен на НКВД и НКГБ, а военная контрразведка передана наркоматам обороны и ВМФ, и стала в их составе Третьими управлениями НКО и НКВМФ. Контрразведка и породила заградотряды, которые были организованы в соответствии с директивой № 35523 от 27 июня 1941 года. Согласно этой директиве, перед ними ставились задачи:

«а) задержания дезертиров;

б) задержания всего подозрительного элемента, проникшего на линию фронта;

в) предварительного расследования, производимого оперативными работниками органов Третьего управления НКО (1—2 дня) с последующей передачей материала вместе с задержанными по подсудности»40.

А за день до того, 26 июня 1941 года, все оставшиеся не при деле войска НКВД, оказавшиеся в зоне боевых действий, — конвойные, железнодорожная охрана, охрана промышленных предприятий — передавались в подчинение начальникам охраны войскового тыла. Из них формировались войска НКВД по охране тыла. Чем они занимались? «Начальники охраны войскового тыла, — говорится в этом приказе, — выполняют обязанности по наведению порядка в войсковом тылу, очищению тыловых дорог от беженцев, обеспечению подвоза и эвакуации, обеспечению бесперебойной работы связи». Кстати, тот факт, что этот приказ появился уже 26 июня, говорит о том, что война не застала НКВД врасплох — в наркомате к ней готовились заблаговременно, и после 22 июня просто повернули переключатель: «мирный режим» — «военный режим».

В июле 1941 года происходит объединение НКВД и НКГБ, а 17 июля 1941 года постановлением Государственного Комитета Обороны контрразведка снова переходит в подчинение НКВД, став особыми отделами. Вместе с ней в подчинение НКВД перешли и заградотряды. Приказом от 19 июля 1941 года при особых отделах дивизий и корпусов были сформированы отдельные стрелковые взводы, при особых отделах армий — отдельные стрелковые роты, при особых отделах фронтов — отдельные стрелковые батальоны. Они были укомплектованы личным составом войск НКВД.

Про особистов существует отдельная сказка. Конечно, особисты бывали разные — впрочем, как и их жертвы. Но в целом, по инструкции, задачи у них были следующие:

«Особые отделы дивизии, корпуса, армии в борьбе с дезертирами, трусами и паникерами осуществляют следующие мероприятия:

а) организуют службу заграждения путём выставления засад, постов и дозоров на войсковых дорогах, дорогах движения беженцев и других путях движения, с тем чтобы исключить возможность какого бы то ни было просачивания военнослужащих, самовольно оставивших боевые позиции;

б) тщательно проверяют каждого задержанного командира и красноармейца с целью выявления дезертиров, трусов и паникеров, бежавших с поля боя;

в) всех установленных дезертиров немедленно арестовывают и ведут следствие для предания их суду военного трибунала. Следствие заканчивать в течение 12-часового срока;

г) всех отставших от части военнослужащих организовывают повзводно (поротно) и под командой проверенных командиров в сопровождении представителя особого отдела направляют в штаб соответствующей дивизии;

д) в особо исключительных случаях, когда обстановка требует принятия решительных мер для немедленного восстановления порядка на фронте, начальнику особого отдела представляется право расстрела дезертиров на месте. О каждом таком случае начальник особого отдела доносит в особый отдел армии и фронта;

е) приводят в исполнение приговор военного трибунала на месте, а в необходимых случаях перед строем;

ж) ведут количественный учет всех задержанных и направленных в части и персональный учет всех арестованных и осужденных;

з) ежедневно доносят в особый отдел армии и особый отдел фронта о количестве задержанных, арестованных, осужденных, а также о количестве переданных в части командиров, красноармейцев и материальной части»41.

Масштаб производимых особистами «репрессий» можно определить из докладной записки, поданной 10 октября 1941 года заместителем начальника Особых отделов Мильштейном. О результатах работы его ведомства на десяти фронтах он докладывал: «Особыми отделами НКВД и заградительными отрядами НКВД по охране тыла задержано 657 364 военнослужащих, отставших от своих частей и бежавших с фронта. Из них оперативными заслонами Особых отделов задержано 249 969 человек и заградительными отрядами войск НКВД по охране тыла — 407 395 военнослужащих».

Что же их — всех расстреляли? Да ничуть не бывало! «Из числа задержанных Особыми отделами арестовано 25 878 человек, остальные 632 486 человек сформированы в части и вновь направлены на фронт».

Кто же эти арестованные Особыми отделами 25 878 человек? «Шпионов — 1505; диверсантов — 308; изменников — 2621; трусов и паникеров — 2643; распространителей провокационных слухов — 3987; самострелыци-ков — 1671; других — 4371»42. Но даже из этих людей расстреляли меньше половины: 10 201 человек. И это на десяти фронтах с 22 июня по 10 октября 1941 года. Где же тут «лютующие чекисты»?

Что же касается тех заградотрядов, которые из песни — то это сосем другая история.

Эти заградительные отряды, которые с пулеметами, были созданы в сентябре 1941 года по предложению командующего Брянским фронтом генерал-лейтенанта А. И. Ерёменко. 5 сентября Ставка Верховного Главнокомандующего издала соответствующую директиву, адресованную Еременко:

«Ставка ознакомилась с Вашей докладной запиской и разрешает Вам создать заградительные отряды в тех дивизиях, которые зарекомендовали себя как неустойчивые. Цель заградительных отрядов — не допускать самовольного отхода частей, а в случае бегства остановить, применяя при необходимости оружие»43.

А неделю спустя, 12 сентября, другой директивой Ставки приказано было создавать заградотряды уже на всех фронтах. Там говорилось:

«Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: „Нас окружили!“ и увлекают за собой остальных бойцов. В результате подобных действий этих элементов дивизия обращается в бегство, бросает материальную часть и потом одиночками начинает выходить из леса. Подобные явления имеют место на всех фронтах. Если бы командиры и комиссары таких дивизий были на высоте своей задачи, паникерские и враждебные элементы не могли бы взять верх в дивизии. Но беда в том, что твердых и устойчивых командиров и комиссаров у нас не так много.

В целях предупреждения указанных выше нежелательных явлений на фронте Ставка Верховного Главнокомандования приказывает:

1. В каждой стрелковой дивизии иметь заградительный отряд из надежных бойцов, численностью не более батальона (в расчете по 1 роте на стрелковый полк), подчинённый командиру дивизии и имеющий в своем распоряжении кроме обычного вооружения средства передвижения в виде фузовиков и несколько танков или бронемашин.

2. Задачами заградительного отряда считать прямую помощь комсоставу в поддержании и установлении твердой дисциплины в дивизии, приостановку бегства одержимых паникой военнослужащих, не останавливаясь перед применением оружия, ликвидацию инициаторов паники и бегства, поддержку честных и боевых элементов дивизии, не подверженных панике, но увлекаемых общим бегством»44.

То есть как видим, это совсем другие заградотряды армейские, укомплектованные обычными солдатами, а не бойцами войск НКВД, и права у них гораздо более широкие, чем у отрядов НКВД, которым позволялось расстреливать дезертиров лишь в исключительных случаях, и о каждом таком случае надо было особо доносить по начальству. Они существовали все время отступления советских войск, были расформированы, когда наша армия перешла в наступление, и вновь появились на свет летом 1942 года, когда немцы прорвались к Волге, после знаменитого приказа Сталина № 227. С той разницей, что теперь во главе этих отрядов ставили особистов.

Впрочем, слухи о зверствах и этих отрядов очень сильно преувеличены. Так, 14 августа 1942 года Особый отдел НКВД Сталинградского фронта сообщал в Управление особых отделов НКВД СССР:

«На основании приказа № 227 сформировано три армейских заградотряда, каждый по 200 человек. Указанные отряды полностью вооружены винтовками, автоматами и ручными пулеметами.

Начальниками отрядов назначены оперативные работники особых отделов.

Указанными заградотрядами и заградбатальонами на 7.8.42 г. по частям и соединениям на участках армии задержано 363 человека, из которых: 93 чел. вышли из окружения, 146 — отстали от своих частей, 52 — потеряли свои части, 12 — пришли из плена, 54 — бежали с поля боя, 2 — с сомнительными ранениями.

В результате тщательной проверки: 187 человек направлены в свои подразделения, 43 — в отдел укомплектования, 73 — в спецдагеря НКВД, 27 — в штрафные роты, 2 — на медицинскую комиссию, 6 чел. — арестовано и… 24 чел. расстреляно перед строем»45.

Всего с 1 августа по 15 октября 1942 года заградотрядами было задержано 140755 военнослужащих. Из них арестовано 3980 человек, расстреляно 1189 человек, направлено в штрафные роты 2776 человек, штрафные батальоны 185 человек, возвращено в свои части и на пересыльные пункты 131 094 человека46.

Так что, как видим, все тот же уровень преувеличений, что и с репрессиями, и с лагерями…

В первый же день войны — приказы подоспели несколько позже, но работа началась уже 22 июня — в НКВД была сформирована так называемая Особая группа с задачей: организовать разведывательно-диверсионную работу в тылу немецкой армии. Возглавил группу Павел Судоплатов, среди его помощников были такие легендарные «ликвидаторы», как Эйтингон и Серебрян-ский. Зарубежной разведкой по-прежнему руководил Фитин, а эта группа была совершенно новым подразделением.

НКВД испытывал острейшую нехватку кадров. Тогда Судоплатов и Эйтингон предложили освободить из тюрем и лагерей арестованных сотрудников госбезопасности. Берия подошел к делу просто. Как вспоминает Судоплатов, «циничность Берия, простота в решении людских судеб ясно проявилась в его реакции на наше предложение».

Не иначе как он приказал их расстрелять, а Судопла-това с Эйтингоном пригрозил стереть в лагерную пыль, если они еще хоть раз заявят, что не могут справиться без «врагов народа»? Нет, тут была циничность особого рода.

«Берия совершенно не интересовало, виновны или невиновны те, кого мы рекомендовали для работы. Он задал один-единственный вопрос:

— Вы уверены, что они нам нужны?

— Совершенно уверен, — ответил я.

— Тогда свяжитесь с Кобуловым, пусть освободит. И немедленно их используйте».

А я-то всегда думала, что цинизм — это расстрелять без вины, а освободить, не разбирая вины, — это что-то другое…

Задачи Особой группы были столь же разнообразные, сколь и сложные. Сюда входила разведработа в тылу врага, заброска разведывательно-диверсионных групп, проведение радиоигр, организация партизанской войны. По поводу первых трех пунктов все вроде бы ясно, а последний нуждается в особых комментариях.

В знаменитом в свое время фильме «Секретарь райкома» и множестве ему подобных в качестве организатора партизанских отрядов выступают партийные работники, либо же отряды появляются сами собой и сразу начинают наводить ужас на немцев. На самом деле это, конечно, было не так, поскольку, при всем желании сражаться, партизаны не имели навыков конспиративной и диверсионной работы, не имели оружия и снаряжения. Без помощи Центра и связи с ним они могли, в лучшем случае, громить вражеские обозы и склады, что, конечно же, нервировало немцев, но особого урона им не наносило. Тем более что против партизан и подпольщиков выступали опытные профессионалы.

Однако почти сразу с началом оккупации организацией партизанского движения занялась разведка, как армейская, так и чекистская, и постепенно из находившихся в немецком тылу партизанских отрядов стала формироваться целая диверсионная армия — ничего подобного история войн еще не знала. А не знала ничего подобного история войн именно потому, что эта работа не была пущена на самотек. На всех уровнях — от штабов партизанского движения до лесных землянок — было много чекистов. Серьезные операции — ликвидации высокопоставленных немцев, крупные террористические акты, а особенно диверсии на коммуникациях — в абсолютном большинстве организовывали и проводили профессионалы из НКВД или Разведуправления Красной армии.

С первых же дней войны была создана Отдельная мотострелковая бригада особого назначения — легендарный ОМСБОН. Коминтерн призвал эмигрантов, находившихся на территории СССР, вступать в ее ряды.

«Бригада формировалась в первые дни войны на стадионе „Динамо“, — пишет Павел Судоплатов. — Под своим началом мы имели более двадцати пяти тысяч солдат и командиров, из них две тысячи иностранцев — немцев, австрийцев, испанцев, американцев, китайцев, поляков, чехов, болгар, румын. В нашем распоряжении находились лучшие советские спортсмены, в том числе чемпионы по боксу и легкой атлетике — они стали основой диверсионных формирований, забрасывавшихся в тыл врага… Во взаимодействии с районными местными организациями мы начали засылать партизанские формирования в тыл к немцам, включая в их состав опытных офицеров — разведчиков и радистов… В тыл врага было направлено более двух тысяч оперативных групп общей численностью пятнадцать тысяч человек… Подразделения 4-го управления и особой мотострелковой бригады особого назначения уничтожили 157 тысяч немецких солдат и офицеров, 87 высокопоставленных немецких чиновников, разоблачили и обезвредили 2045 агентурных групп противника».

«Оперативными группами», или, иначе, разведывательно-диверсионными отрядами, командовали далеко не «секретари райкомов», а такие люди, как, например, знаменитый диверсант Станислав Ваупшасов. Свой боевой путь он начал еще в Гражданскую, был партизаном в Западной Белоруссии в 1921—1924 годах, затем пограничником, воевал в Испании и в Финляндии. В ОМС-БОНе он официально был заместителем комбата, а реально — командиром разведывательно-диверсионного отряда.

«Ядро бригады составили чекисты и пограничники, — вспоминает Ваупшасов. — ЦК партии направил к нам 1,5 тыс. коммунистов, почти столько же комсомольцев прислал ЦК ВЛКСМ. Среди пришедших в бригаду студентов и преподавателей Института физкультуры находились многие известные спортсмены… Наряду с молодыми парнями и ветеранами предыдущих войн в бригаде служили 500 девушек-радистов…»

Потом Ваупшасов возглавил разведывательно-диверсионный отряд, состоявший из опытных диверсантов, а также командиров, которые в случае надобности могли бы организовать и возглавить партизанский отряд. Эта спецгруппа стала партизанским отрядом «Мстители», действовавшим на территории Минской области. О деятельности другого подобного отряда написал свою знаменитую книгу «Сильные духом» ее командир Дмитрий Медведев.

Отдельной строкой стоят операции на коммуникациях. Мне приходилось встречать даже такие мнения — что вся история с партизанским движением была затеяна ради «рельсовой войны», остальные действия партизанских отрядов и групп не очень-то интересовали Центр.

Одно из «оборонных сооружений» России — это ее огромные расстояния. Но если Наполеон, например, мог дойти до Москвы, снабжаясь всем необходимым по окрестным деревням и имениям, то немецкой армии в этом смысле было труднее. Слишком многое приходилось везти из Германии. Оружие, боеприпасы, танки (танк не может идти на фронт своим ходом — не позволит ресурс двигателя, да и расход топлива огромный, а топливо в Германии было в дефиците), бензин, запчасти и многое, многое другое. Немецкий тыл в Германии с немецким фронтом в России связывало всего несколько тоненьких ниточек русских железных дорог длиной в тысячи километров. И на каждом километре из этой тысячи могла стоять партизанская мина. Взрывались станции, мосты, эшелоны, разбирались пути.

А всего в немецком тылу во время войны действовало 2222 опергруппы органов НКВД — НКГБ, из них около 600 вошло в состав партизанских отрядов, уничтожившие 229 тысяч фашистов, взорвавшие 2852 эшелона и 1326 шоссейных и железнодорожных мостов.

Однако, если прочитать об этих операциях в истории Великой Отечественной войны, о Берия там ни слова!

Так же просто, как к судьбам арестованных чекистов, Берия подошел и к решению судьбы заключенных в тюрьмах и лагерях на тех территориях, которым угрожала оккупация. Нет, он отнюдь не велел всех их расстрелять, как можно бы подумать, исходя из писаний «перестроечных авторов».

22 июня 1941 года 27 областей, краев и прочих территориальных единиц были объявлены на военном положении. Во всех были тюрьмы и во многих — лагеря. Всего в этой зоне находилось 27 лагерей и 210 колоний, не считая тюрем, общая численность заключенных составляла 750 тысяч человек. Что делать с ними? Врагу оставлять, чтобы тому легче было вербовать шпионов и полицаев?

В первую очередь было принято решение «разгрузить» тюрьмы, колонии и лагеря, освободив всех, осужденных за маловажные преступления: нарушение дисциплины, кражи на производстве, хулиганство, а также беременных женщин и женщин с детьми, стариков, инвалидов, имевших небольшой остаток срока. Соответствующий Указ был принят Президиумом Верховного Совета уже 12 июля, спустя десять дней после начала войны. Оставшихся серьезных преступников с большими сроками, рецидивистов, осужденных за «контрреволюционные преступления», то есть политических, приказано эвакуировать.

И лишь третьей мерой, а не первой, как утверждают, стал расстрел. Сколько людей было расстреляно? 27 июня Берия и Меркулов попросили санкции Сталина на расстрел 775 государственных преступников, содержавшихся в Москве, а также во Владимирской и Орловских тюрьмах. Еще 1282 человека набралось в остальных «угрожаемых» районах. И это все.

Однако враг наступал быстро, далеко не везде успевали провести эвакуацию, и в тюрьмах расстреляли больше — по данным НКВД, 9817 человек. Кроме того, по ходу эвакуации было расстреляно: при подавлении бунта заключенных — 674 человека и конвоем в пути — 769 человек.

Несмотря на военное время, которое «все спишет», с теми, кто позволял себе бессудные расправы, разговор был короткий. С 22 июня по 31 декабря за превышение власти, в том числе и за незаконные расстрелы, к уголовной ответственности было привлечено 227 работников НКВД. Большинство из них отправились на фронт, но 19 человек получили высшую меру.

Естественно, начало войны сказалось и на положении заключенных. Сразу ужесточился режим лагерей, была запрещена переписка с волей. Однако везде говорят о другом — о массовых расстрелах и голодных смертях тысяч людей.

Есть в статистике лагерей одна странная цифра, которой там не должно, по идее, быть — это смертность заключенных в годы войны. В 1940 году она была 3,3 %, в 1941 году — 6,93 %. А в 1942 и 1943 годах вдруг взлетела до 20 %47. Эти цифры связывают с резким уменьшением норм питания — но ведь не до блокадных же пайков уменьшили эти нормы! Тем более, что 20 % — это средняя цифра. О смертности от голода в сельхозла-герях едва ли приходится говорить, и, кстати, в нормальных по климату районах лагеря обычно имели свое подсобное хозяйство. Много пишут о голоде на Колыме, но пишут и другое — что как раз Колыма во время войны снабжалась лучше, чем страна в целом, поскольку туда прямым ходом шли американские поставки. Кстати, и в воспоминаниях заключенных приходилось читать о белом хлебе и тушенке, которые выдавались во время войны. Могли страдать от голода северные лагеря, но чтобы в среднем по ГУЛАГу смертность доходила до блокадной…

И тут вступает еще одно соображение. Ведь начальники лагерей лично отвечали за жизнь заключенных. Дело тут не в особом гуманизме бериевского НКВД, равно как и не в особом садизме, а в жесткой целесообразности. Зеки в лагерях ведь не на нарах припухали — они работали, причем в важнейших отраслях народного хозяйства — угледобыче, золотодобыче, лесоповале, строительстве железных дорог и т. д. Чтобы . работать, они должны быть живы и хотя бы относительно сыты. 20 % — это уровень блокадного Ленинграда. Если 20 % заключенных умирали от голода, то ведь и остальные едва ли могли бы нормально работать! Житель блокадного Ленинграда мог стоять у станка, да, но лес валить он бы не смог, хоть ты ему пистолет ко лбу приставь! И любой начальник лагеря, допустивший такое снижение выработки, через небольшой срок уже сам бы шагал в строю в лагерном бушлате! Нет, что-то с этими цифрами не так.

А вот другие данные. 24 января 1942 года Берия подписал сердитый циркуляр, в котором говорилось: «Имеющимися в НКВД СССР материалами устанавливается, что в ряде лагерей и колоний за последнее время резко ухудшилось состояние быта и содержания заключенных.

В результате среди заключенных распространены вшивость, простудные заболевания. Происходит резкое увеличение числа больных, слабосильных, истощенных, в бараках грязно, отсутствует регулярное мытье заключенных, санитарное обслуживание поставлено плохо. Начальники лагерей и колоний пытаются объяснить ухудшение содержания лагерей и колоний трудностями с продовольствием и вещевым снабжением… Неудовлетворительное содержание быта заключенных объясняется, прежде всего, плохой работой аппаратов лагерей, нет должной дисциплины и ответственности. Приказы НКВД СССР преступно нарушаются. В ряде лагерей и колоний имеют место пьянство части лагерных работников, связь с заключенными, воровство продуктов питания и продовольствия»48. Мол, вы, ребята, там думаете, что будете воровать и ничего не делать, а война все спишет. Не надейтесь!

И что же — начальники лагерей ответили на этот циркуляр двадцатипроцентной смертностью? Позвольте не поверить! Кстати, Алексей Топтыгин приводит другой показатель смертности среди заключенных в 1942 году — 5,4 %. Да и нормы питания уменьшились не в два или в три раза, а всего на 30 процентов.

Да, но откуда же взялись эти двадцать процентов умерших? И почему из-за них никого не расстреляли?

Впрочем, есть одно предположение, которое эту несообразность объясняет. Может быть, это просто другая статистика? Ведь в какие годы произошло увеличение смертности? Началось оно в 1941 и продолжилось в 1942 и 1943 годах, а потом вернулось к прежним цифрам.

Помните, есть такая песня у Высоцкого? «Все срока уже закончены, а у лагерных ворот, что крест-накрест заколочены, надпись: „Все ушли на фронт“». Это, конечно, преувеличение, всех на фронт не отправляли. Но известно, что из бывших заключенных комплектовали целые воинские части.

Трудно сказать, как обстояло дело со штрафбатами, отправлялись ли туда бывшие заключенные, и если да, то какие именно — может быть, одни лишь «политические», или рецидивисты воевали там, наравне с дезертирами и солдатами-правонарушителями.

Есть среди военных мемуаров одна милая, почти детская книжечка. Называется' она: «Чижик ~ птичка с характером». Ее автор, Валентина Чудакова, во время войны была командиром пулеметного взвода в Сибирской дивизии. Так вот, как она пишет мимоходом, в ее подчинении был «спецконтингент», то есть бывшие заключенные. Это был никакой не штрафбат, обычная воинская часть, обычным образом участвовавшая в боевых действиях, без какого бы то ни было особого режима. Воевали в ней бывшие бытовики и уголовники, посаженные за воровство, хулиганство, были даже убийцы. Один из ее пулеметчиков убил вора на своих таежных ловушках, другой — жену по пьяному делу… Так вот, к чему я веду: убитые бойцы этих частей — штрафбатов, воинских частей со «спецконтингентом» — статистика их потерь по какому ведомству шла? Ведь их никто не освобождал, и, будучи «командированными» на фронт (кстати, любопытно, что в лагерях «выносные» производства назывались «командировками»), они вполне могли числиться за своим ведомством, ГУЛАГом. В этом случае, действительно, может быть такая статистика смертности, за которую никто никому голову не снимет. Конечно это нелогично — учитывать погибших на войне не по военному, а по лагерному ведомству — но где логика и где бюрократия!

Прикинем: всего за время войны ГУЛАГ передал действующей армии 975 тысяч человек, а умершими за два года — 1942 и 1943 — числятся соответственно 249 и 167 тысяч человек. Если мы откинем 5 % умерших естественной смертью — то есть, одну четверть от числа умерших, то получим около 300 тысяч человек. В общем-то, это похоже на боевые потери, учитывая, что воевали бывшие зеки, в основном, все-таки в штрафбатах…

Раньше других я должен

Сына вперед послать

(К Симонов «Сын артиллериста».)

Члены советского правительства, да и самого Политбюро, не прятали своих детей от фронта. Начиная с самого Сталина, у которого все три сына — двое родных и приемный — воевали в действующей армии. Яков и Артем Сергеев были артиллеристами, Василий — летчиком. Летчиками были и сыновья Микояна, Тимур Фрунзе, Леонид Хрущев и многие другие.

Однако даже на этом фоне сын Берия выделяется из общего ряда.

. .Когда началась война, Серго было неполных семнадцать лет, однако он, как и многие другие подростки, сразу же отправился в райком комсомола, добровольцем. По идее, такого бойца должны были тут же отправить домой, как и прочих допризывников. Однако он успел заполнить анкету, где указал, что владеет немецким языком и является радиолюбителем. Это меняло дело, потому что параллельно с мобилизацией шел набор в разведшколы, и там уже были совсем другие критерии.

Им заинтересовались и, естественно, обратили внимание на фамилию. Берия, как сами понимаете — это не Иванов, фамилия приметная, да и отчество совпадает. Серго ответил, что не имеет никакого отношения к наркому, ему не поверили, он настаивал и добился того, что его все же зачислили в разведшколу.

Едва ли можно поверить, что, обнаружив такого кандидата в диверсанты, те, кто набирал бойцов в разведшколы — а занимались этим в первые дни войны люди из ведомства НКВД, — не связались с наркомом. Наверняка связались, и наверняка получили соответствующий ответ, а уж потом зачислили.

Как отнеслись к поступку сына родители? Отец взялся за ремень, а мать стала у двери: «Не пущу!»? Серго вспоминает:

«С. Б. Дома, за обедом, отец одобрил мое решение.

Корр. Доложили?

С. Б. Разумеется. И мама не возражала: «Война — такое дело, что стыдно прятаться за юбку»».

Так что сын Берия оказался в ведомстве своего отца и под его «покровительством». Покровительство это было такого рода, что парень попал на самый опасный участок работы. Лаврентий Берия знал, как никто, что отправляет единственного сына почти на верную смерть — и хорошо, если всего лишь на смерть…

После нескольких месяцев подготовки, окончив разведшколу под Москвой, Серго получил звание лейтенанта и стал радистом. Как он рассказывает в своей книге, в ноябре его включили в состав разведгруппы, и в конце месяца направили в район Пенемюнде, в Германию, где находился ракетный центр фон Брауна. Их группа должна была добывать данные об испытаниях нового оружия. По сути, они были смертниками — ничтожно малое число участников диверсионных групп, выброшенных в немецкий тыл в 1941 году, возвращались обратно или доживали до Победы, а уж про радистов и говорить нечего. Однако Серго повезло. Вот что он рассказывает о своем боевом пути:

«С. Б. Мы вылетели к намеченной цели на петляков-ской машине. Внизу простиралось окутанное туманом Балтийское море: даже на бреющем полете ничего нельзя было рассмотреть, поэтому выброситься нам не разрешили. Через три-четыре дня мы предприняли вторую попытку. Целый час кружили над заданным районом, но вновь последовал приказ о возвращении назад: оказывается, произошел провал явки. В конце концов, заслали нас туда довольно сложным путем — через иранский Курдистан, где уже были налажены контакты. Из Ирана нам предстояло попасть в Турцию, а оттуда, с помощью курдов, переправиться в Германию. По ходу операции не все получилось, как было задумано, и лишь одному из нас удалось добраться до цели…

Корр. Сколько длилась ваша «одиссея»?

С. Б. Около трех месяцев. После ухода нашего товарища мы остались вдвоем, но вскоре к нам присоединилась группа курдов и персов из десяти человек.

Корр. Вы были радистом?

С. Б. Исключительно. Место, откуда я передавал шифровки, дважды бомбили самолеты без опознавательных знаков. Было предположение, что англичане вышибали нас из этого района как конкурентов.

Корр. Каков был характер передаваемой вами информации?

С. Б. Наша группа установила почти всю сеть немецкой агентуры в Иране. Непосредственно разведкой я не занимался, но добытые товарищами данные шли в центр через меня: я одновременно и шифровал, и передавал. Мы с ребятами переживали, что в боевых операциях не участвуем, так как не понимали сути выполняемой работы. Все разъяснилось во время Тегеранской конференции, когда наши специалисты во всем Иране чувствовали себя как дома…»49

В армии Серго прослужил до октября 1942 года, сначала в составе разведгруппы, потом у генерала Штемен-ко. В октябре 1942 года в войска поступил приказ наркома обороны — то есть Сталина — откомандировать на учебу в военные академии офицеров-фронтовиков — по сто человек с фронта. Казалось бы, разведчику, да еще сыну Берия, естественно было бы пойти на разведывательный факультет, но Серго хотел стать военным инженером, заниматься радиолокацией. Он был направлен на учебу в Ленинградскую военную академию связи. Шел второй год блокады, и, хотя такого голода, как первой зимой, уже не было, но Ленинград по-прежнему оставался фронтовым городом.

Во время учебы Серго несколько раз отзывали по личному указанию Сталина для выполнения правительственных заданий. Об одном из них он вспоминает:

«После выполнения первого задания Сталин часто интересовался мной, вызывал, вел беседы на различные темы. Чувствовалось, что он собирается использовать меня для какой-то цели. Параллельно он держал в поле зрения еще нескольких молодых людей, с которыми я вроде бы случайно встречался у него. Однажды меня отозвали из академии и вместе с теми „случайными“ знакомыми послали в Тегеран. Там нам пришлось устанавливать подслушивающую аппаратуру в апартаментах Черчилля и Рузвельта. Круглосуточно прослушивались и записывались все беседы, которые они вели. Были, конечно, люди, которые лучше меня владели английским языком, но Иосиф Виссарионович решил, что тут надо иметь своего человека. Каждое утро, прежде чем выйти на новый раунд переговоров, он получал текст всех закулисных раздумий своих многоопытных союзников. Читая переводы подслушанных бесед, Сталин, бывало, вызывал меня и спрашивал: „Ну какая тебе здесь слышится интонация — будет настаивать Черчилль (или Рузвельт) на своем или сможет уступить?“ Он хотел знать не только содержание, но и акценты в намерениях тогдашних „друзей“…».

В том же качестве Серго присутствовал и на Ялтинской конференции.

Забегаю вперед, чтобы не возвращаться к этой теме:

в 1947 году Серго с отличием окончил академию и был направлен в знаменитый КБ-1, где работал над созданием ракетных систем. К 1953 году он был уже доктором наук, лауреатом Государственной премии. Впоследствии, правда, его лишили этих званий, утверждая, что диссертация была написана не им. Может быть, и так… хотя слабо верится в то, что сын такого отца пошел бы на подлог, а отец, направивший сына на самый опасный участок работы, ему бы это позволил. Дураком быть Серго не в кого, а наука знает и других столь же молодых докторов и лауреатов. Его лишили званий на основании материалов следствия, на котором Серго не сдал отца, но сдал себя, не став защищаться от этих обвинений. Какая ему разница — он ждал смерти…

Когда немцы были под Москвой, Берия случалось бывать на фронте. Еще раз принять непосредственное участие в военных делах ему пришлось в дни битвы за Кавказ.

25 июля 1942 года немецкая группа армий «А» начала наступление на юге, чтобы уничтожить советские войска южнее Ростова и прорваться на Кавказ, к грозненской и бакинской нефти. В течение первых трех недель наступления они вышли к предгорьям Большого Кавказского хребта. Хотя немцы и не смогли уничтожить наши части Южного фронта, однако серьезного сопротивления они не встречали. Ситуация стремительно выходила из-под контроля.

«Боевые действия Берия в Великой Отечественной войне фактически ограничиваются двумя его поездками в качестве члена ГКО на Кавказ в августе 1942 — марте следующего года. Архивы свидетельствуют: здесь он от имени Сталина нагонял страх на военных работников, снимал ему неугодных людей, расстреливал. Сопровождали его в тех поездках Кобулов, Мамулов, Милыитейн, Пияшев, Цанава, Рухадзе, Влодзимирский, Каранадзе, Какучая, его собственный сын. Досталось Тюленеву, Сергацкову, другим военачальникам».

Дмитрий Волкогонов. «Триумф и трагедия»

Нотка осуждения слышится даже в том, что Берия-де всего два раза на фронт ездил. А с какой стати ему мотаться по фронтам, когда в том не было необходимости? Возникла — поехал.

Берия летел на Кавказ как представитель Ставки. Прошло всего четыре года с того времени, как он уехал из Закавказья, его там помнили, обстановку и специфику Кавказа он знал, как никто в Москве. Поэтому ничуть не удивительно, что в августе — сентябре 1942 года, когда над этим регионом нависла нешуточная угроза, он вместе с полковником Штеменко, который отвечал за кавказское направление в Генштабе, отправился туда, чтобы лично разобраться в ситуации и сделать все, что можно, для обороны.

Кстати, Серго на самом деле ездил тогда на Кавказ, но не с Берия, а с полковником Штеменко, которого сопровождал в качестве радиста. Возможно, тот выбрал именно этого из своих подчиненных потому, что хотел сделать приятное Берия — а что тут, собственно, плохого, если отец и сын лишний раз увидятся?

Правда, потом, когда Штеменко писал мемуары, он «запамятовал», с кем летал тогда на фронт. Надо думать, если бы не короткая память, ему было бы гораздо труднее издать свои воспоминания, ведь Берия приказано было вычеркнуть из советской истории.

Ну, зато Серго все помнил.

…Они летели на личном самолете Берия. За несколько часов до отлета нарком распорядился собрать с разных фронтов и отправить на Кавказ офицеров-грузин. Наркомат у него был так выдрессирован, что уже с ними в самолете летело несколько человек. По другому его приказу на Кавказ, также по воздуху, перебросили несколько пограничных частей по главе с генерал-полковником Масленниковым — в 1953 году, когда начнут «потрошить» НКВД, он застрелится, чтобы избежать хрущевского следствия и «суда».

До Тбилиси добирались через Среднюю Азию, Крас-новодск и Баку — памятные места! Неподалеку от Баку самолет загорелся, однако летчик сумел сбить пламя, и катастрофы не произошло.

Серго Берия был в курсе всего, что происходило в штабе, — его радиостанция находилась в соседней комнате, он зашифровывал и передавал в Москву донесения, ну и, конечно, все видел и слышал. Так что рассказывал о происходившем он не со слов отца, а по собственным впечатлениям. Думаю, лучше просто дать ему слово, как свидетелю.

«Еще в Москве отец договорился со Сталиным, что части, которые в свое время были направлены в Иран, в противовес англичанам (сразу же после начала войны Черчилль предложил ввести для защиты Кавказа английские войска. Сталин отказался, объяснив на Политбюро свою позицию так: „Мы их потом оттуда не выведем“. Тогда же две армии, дислоцированные ранее на Кавказе, были по его приказу введены в сопредельный Иран), будут возвращены в Союз и использованы для обороны Кавказа. Отдельные противотанковые мобильные соединения из состава „иранских“ частей должны были прибыть на место дней через десять, но это время надо было продержаться. Сил же для настоящей обороны, повторяю, было явно мало.

Первоочередной задачей отец считал закрытие перевалов. Их сразу же перекрыли пограничные части и горнострелковая дивизия. Привлекли альпинистов-студентов Института физкультуры. Словом, какой-то заслон врагу был, наконец, поставлен…»50

Затем Берия предложил остроумный способ оттянуть время. По его предложению были сформированы небольшие группы снайперов, вооруженных только что появившимися бесшумными снайперскими винтовками и инфракрасными прицелами. У этих групп была особая задача.

«Фронтовики отлично помнят, что немцы всегда работали по шаблону: прежде чем какое-то подразделение выдвигалось вперед, непременно впереди шла армейская разведка. В ее состав входило несколько старших офицеров — артиллерист, сапер, танкист, летчик. Кроме них, радист и, конечно же, охранение. Так было и здесь. Ни одна танковая колонна не выдвигалась без тщательной разведки, поддерживающей связь с воздухом. Как только намечался контакт с противником, охранение вступало в бой, а затем уже подходили танки.

Решили шаблонные действия противника использовать. Всего за сутки было устроено в местах вероятного продвижения гитлеровцев около 500 засад. Принцип их действия в дальнейшем был такой. Метров за 100—150 офицерская разведка выбивалась, а без нее немцы вперед не шли. В те дни удалось человек 30 из состава таких групп взять в плен. Всего, насколько помню, таким образом армия Клейста потеряла до двух с половиной тысяч офицеров. Мы же выиграли дней пять-шесть.

Лишь оправившись от растерянности, немецкое командование пустило танки. Но было уже поздно — начали подходить некоторые части, выведенные из Ирана, в этот район были переброшены несколько десятков танков, полученных от англичан.

Численный перевес все еще оставался за противником, но темп наступления был сорван. Немцы завязли в боях и только под Моздоком потеряли сотню машин.

Все эти две недели, пока немцы не были остановлены и обстановка не стабилизировалась, отец находился там. И лишь когда убедился, что оборона надежна, уехал в Новороссийск. Впоследствии Севере-Кавказскую группу войск во главе с заместителем отца генералом Масленниковым немцы немного потеснили, но до Владикавказа, как планировали, так и не дошли»51.

О том же периоде рассказывает и Павел Судоплатов, который тоже был на Кавказе. В августе 1942 года Берия приказал ему за 24 часа найти и экипировать 150 альпинистов, и, как только приказ был выполнен, Судоплатов тут же вместе с ним и Меркуловым вылетел на место.

«Было решено, что наше специальное подразделение попытается блокировать горные дороги и остановить продвижение частей отборных альпийских стрелков противника.

Сразу после нас в Тбилиси прибыла группа опытных партизанских командиров и десантников, руководимая одним из моих заместителей, полковником Михаилом Орловым. Они не дали немцам вторгнуться в Кабардино-Балкарию и нанесли им тяжелые потери перед началом готовящегося наступления. В то же время альпинисты взорвали цистерны с нефтью и уничтожили находившиеся в горах моторизованные части немецкой пехоты.

Наши собственные потери были также велики, потому что альпинисты зачастую были недостаточно подготовлены в военном отношении. Их преимущество было в профессионализме, знании горной местности, а также активной поддержке со стороны горцев. Только в Чечне местное население не оказывало им помощи…»52.

Что касается волкогоновских «репрессий», то о них Серго Берия тоже упоминает. Кое-кто был «репрессирован», правда не расстрелян, а всего лишь лишился должности. Речь идет о командовании Южного фронта, который к тому времени находился в критической ситуации.

«Штаб фронта полностью утратил управление войсками и был деморализован, — пишет он. — По согласованию со Ставкой И ГКО отец тут же освободил от должности командующего фронтом Семена Буденного и члена Военного совета Лазаря Кагановича, еще целый ряд людей, повинных в развале обороны…

Я видел Буденного, находящегося, как мне показалось, в состоянии прострации. Когда отец приехал к нему, тот начал убеждать: «Незачем эти мандариновые рощи защищать, надо уходить!» Отец, хотя и знал, что как военачальник представлял собой маршал Буденный, был поражен. Командующий фронтом не мог внятно объяснить, где какие части находятся, кто ими командует. Когда он докладывал отцу об обстановке, тот сразу понял, что больше говорить не о чем. Прервав разговор, отец начал вызывать к себе командиров всех рангов и выяснять, что же там происходит в действительности.

На моих глазах делали карту боевых действий, а маршал Буденный сидел в сторонке с отсутствующим взглядом. Мне показалось, что он вообще толком не понимает, о чем идет речь…»

О том, что творилось на фронте, говорит еще один штрих. «Помню один разговор, состоявшийся… в штабе Южного фронта сразу же по приезде. Отец поинтересовался соотношением сил воюющих сторон. Тут и выяснилось, что бойцов вполне достаточно, но… во втором эшелоне. Просочились, доложили, из первого. Что ж, на войне всякое бывает, но где же командиры? Словом, кое-кому досталось крепко, но порядок навели». Призрак Бакинской коммуны отступил от Кавказских гор.

Так что у Кагановича была причина десять лет спустя клеймить Берия позором на пленуме ЦК.

Что же дальше делал Берия? «Обсудив ситуацию, отец по согласованию с Москвой принял решение о создании двух отдельных армий. Единый фронт в том виде, в каком он был до этого, себя не оправдал. Командующими армиями тогда же отец назначил двух молодых командиров. Оба, насколько я тогда понял, произвели на него хорошее впечатление своей компетентностью и решительностью. Речь — о Константине Николаевиче Леселидзе, будущем генерал-полковнике, Герое Советского Союза. Второй выдвиженец отца — Андрей Антонович Гречко»53.

В общем, можно ли сказать, что именно благодаря действиям Берия удалось отстоять Кавказ и не допустить немцев не только к мандариновым рощам, но и к бакинской нефти — судите сами.

Кстати, операция закончилась курьезом. Берия, естественно, ожидала благодарность, а вот Меркулов, его заместитель, получил от Сталина выговор за то, что во время минирования нефтепромыслов, буквально под носом у наступавших немцев, находился там, подвергая опасности свою жизнь, и, более того, рискуя попасть в плен. Меркулову досталось от Сталина, а Судоплатову — от Берия — зачем он это допустил. А попробуй не допусти… Берия за неоправданный риск не попало ни от кого — а он ведь тоже не в тылу отсиживался…

Кстати, напоследок еще один нюанс. Судоплатов был хорошим разведчиком, но мало понимал в чисто военных вопросах и как-то раз заявил об этом на штабном совещании. И… получил втык от начальства. Берия сказал ему: «Надо серьезно изучать военные вопросы, товарищ Судоплатов. Не следует говорить, что вы некомпетентны…»

Он-то когда успевал?

К началу войны Берия был уже не только наркомом внутренних дел. 21 марта 1941 года его назначают заместителем председателя Совнаркома. В этом качестве он занимается не одним лишь НКВД, но обязан курировать и другие области. И, конечно же, избирает для себя промышленность.

Страна предельно возможными темпами готовится к войне, в том числе и организационно. В военное время власть должна быть в одних руках, никакое разделение властей тут неуместно, и 7 мая 1941 года Сталин становится председателем Совнаркома СССР. Берия, его заместителю, поручено, кроме собственного, курировать наркоматы лесной, угольной и нефтяной промышленности и наркомат цветной металлургии — важнейшие оборонные отрасли. После начала войны к ним прибавляется еще и черная металлургия. Но вскоре все изменилось.

30 июня, через неделю после начала войны, был учрежден чрезвычайный орган власти — Государственный Комитет Обороны. В его руках сосредотачивалась вся полнота власти в стране. Председателем ГК стал Сталин. А кто входил туда, помимо него?

В выпущенных после 1953 года учебниках истории самого разного ранга из списка членов ГКО незаметно изъяли Берия. Более того, например, в краткой истории Второй мировой войны образца 1985 (!) года, в указателе имен, приведенном в конце книги, где присутствуют такие персоны, как Овидий и Шандор Петефи, Берия нет совсем. Получается, что к этой войне он не имел ни малейшего отношения. Интересно, как он это сумел и кто ему позволил, когда вся страна воюет, заниматься неизвестно какой ерундой. Неудивительно при такой забывчивости историков, что люди полагали, будто у него было время самолично лупить на допросах арестованных и насиловать многочисленных школьниц.

На самом деле уже 30 июня Берия стал членом Государственного Комитета Обороны. Их всего-то было пять человек: Сталин, Молотов, Маленков, Берия, Ворошилов. И трое уполномоченных: Вознесенский, Микоян и Каганович. Но очень скоро война стала вносить коррективы. Берия, в частности, постепенно «выжимал» других из самых важных оборонных областей. Но это не потому, что другие плохо справлялись, это потому, конечно, что он интриговал… Вот только зачем ему столько лишней головной боли — брать на себя самые трудные и «провальные» участки работы?

4 февраля 1942 года Берия стал, вместо Вознесенского, курировать производство вооружений и минометов, 2 февраля — еще и боеприпасов. Взамен Вознесенский получил нефть, черную и цветную металлургию. Однако уже в июле 1941 года В. Н. Новиков, бывший замнаркома вооружений (наркомом во время войны был Д.Ф.Устинов), после начала войны переведенный в Москву, вспоминает такую сцену:

«Помнится, в конце июля 1941 г. Берия проводил совещание. Мы с Д. Ф. Устиновым были приглашены по поводу необходимости резкого увеличения выпуска винтовок. Сидели от Берия сбоку, шагах в семи-восьми. Производил он впечатление человека решительного. Лицо широкое, бритое, холеное с бледным оттенком, очки-пенсне. Волосы темные, лысина. На руках кольца<Что касается этих колец, то Серго Берия очень удивлялся: его отец не только никогда не носил колец, но и вообще не интересовался, как он выглядит и во что одет>. По виду национальность понять трудно.

Вопрос к нам:

— Товарищ Устинов, когда вы по Ижевску выйдете на выпуск пяти тысяч винтовок в сутки?

Дмитрий Федорович попросил, чтобы по этому вопросу доложил его заместитель — Новиков, который еще недавно был директором этого завода и меньше месяца как переведен в Москву.

Я встал и доложил, что для достижения такого уровня потребуется не менее семи-восьми месяцев, так как сейчас выпускают порядка двух тысяч винтовок в сутки.

Берия нахмурился:

— Что же вы, товарищ Новиков, не знаете, что на фронте одних убивают или ранят, а другие ждут освободившиеся винтовки, а вы — семь месяцев… Это не годится, надо уложиться в три месяца. Вы завод знаете, кто еще может нам помочь?

Я ответил, что при любых условиях уложиться в назначенный срок невозможно…»

И что же сделал «злодей Берия»? Пригрозил стереть саботажника в лагерную пыль? Ничуть не бывало.

«…Создали комиссию из двух заместителей председателя Госплана В. В. Кузнецова и П. И. Кирпичникова — и меня. Срок — два дня. Дать предложения, как выйти на пять тысяч винтовок в сутки за три месяца.

Сидели мы двое суток, почти не уезжая домой. Говорили с заводами, с главком и так далее, придумать ничего не могли. Кузнецов и Кирпичников склонялись согласиться с трехмесячным сроком. Я отказался подписать бумагу, ссылаясь на нереальность такого решения. Документ ушел с пометкой «т. Новиков от подписи отказался».

Опять мы на докладе у Берия, опять полный кабинет народа, включая наркомов не только оборонных отраслей, но и других.

Дошла очередь до нашего вопроса. Берия читает бумагу. Обращаясь к Кузнецову, спрашивает, почему нет подписи Новикова?

Василий Васильевич отвечает, что Новиков считает сроки нереальными.

Тогда Берия ко мне довольно сердито:

— Какой срок ставить, товарищ Новиков? Я еще раз подтвердил, что минимальный срок — это семь с натяжкой месяцев. Берия сплюнул в сторону, выругался и сказал:

— Принять предложение Новикова.

На этом инцидент был исчерпан».

Правда, к этому эпизоду Новиков присовокупляет еще и объяснение.

«Я как-то у товарищей поинтересовался: „Почему же Берия принял мое предложение при другом мнении авторитетных членов комиссии!“ Мне разъяснили, что он смертельно боится обмануть Сталина, который многое прощает, но обмана — никогда».

Правда, точно так же вел себя в подобных ситуациях и Сталин. А он, интересно, кого боялся?

На самом деле Берия ведет себя как любой хороший хозяйственник, прекрасно знающий, что зачастую «нереальные» сроки на поверку оказываются реальными и понимающий тот предел, за которым давить на подчиненного уже не имеет смысла. Поражает совсем другое. Во-первых, полное отсутствие у Новикова — в конце июля 1941 года, в ситуации, когда нерву у всех были на пределе и чуть что, могли обвинить в саботаже и расстрелять, — так вот, поражает полное отсутствие страха перед всесильным «наркомом страха». Создается впечатление, что Новиков прекрасно знает: он имеет дело с компетентным человеком, способным разобраться, где саботаж или неумение, а где техническая невозможность. То есть, что значит: «создается впечатление»? Разумеется, он прекрасно это знал, потому и не боялся.

Кстати, тот же Новиков пишет, что после того, как они оказались под кураторством Берия, аресты заводских работников практически прекратились. Что, кстати, опять же косвенно говорит о том, что промышленностью Берия занимался гораздо больше и внимательнее, чем собственным наркоматом, коль скоро ему приходилось защищать своих заводчан от своих же чекистов. Защищал он их и от Комиссии партийного контроля, и от партийных органов. Вот, например, какой случай произошел с Новиковым.

Как-то раз первый заместитель наркома В. М. Ряби-ков проездом остановился на один день в Ижевске. Новиков тоже был там. День был воскресный, и они с местным начальством решили отметить встречу. А в одной из комнат дома, где все это происходило, находился представитель КПК. Его не пригласили, и он, по-видимому, обиделся и написал в родное ведомство донос. Дней через десять Рябикова и Новикова вызывают к зам. председателя КПК Шкирятову: за «пьянку во время войны» оба получили по выговору. Обиженные — что же, раз война, так уже и выпить нельзя? — они пишут заявление председателю КПК Андрееву: мол, нас оклеветали. Их снова зовут к Шкирятову: «Что же, для вас — решение ЦК — ложь и клевета?» С испугу те попросили заявления обратно — не отдали. А через две недели ожидания неприятностей внезапно прислали новые решения, где уже объявленные выговоры снимали.

И что же оказалось? Оказалось, что, узнав об этой истории, Берия не поленился, позвонил в Ижевск наркому внутренних дел Удмуртии и попросил разобраться, как там было на самом деле. Получив доклад наркома, позвонил Андрееву, заявил, что историю работники КПК исказили, что он все проверил и считает: выговоры нужно снять. Ненормативная лексика, надо думать, была у него внутри в большом количестве, но наружу не прорвалась.

Вскоре в руках Берия оказалось и производство танков. Нарком танкостроения Малышев никак не мог увеличить их выпуск и жаловался, что ГКО ему мало помогает.

Тогда произошла история, отдаленно напоминающая банкет в турецком посольстве. По воспоминаниям Микояна, как-то у Сталина обсуждался вопрос производства танков, и Сталин поинтересовался у Берия, как именно Молотов осуществляет руководство отраслью.

«Он не имеет связи с заводами, оперативно не руководит, не вникает в дела производства, а когда вопросы ставят Малышев или другие, Молотов созывает большое совещание, часами обсуждают вопрос и формируют какое-либо решение. В этих решениях мало пользы, а на деле он отнимает время у тех, кто непосредственно должен заниматься оперативными вопросами, — говорит Берия, — так что вместо пользы получается вред».

В общем, подсидел Вячеслава Михайловича коварный Лаврентий Павлович, жестоко обидел и отобрал у него танковое производство. И, что удивительно, положение там сразу же резко изменилось. «Берия, пользуясь властью, оказал Малышеву всю необходимую помощь за счет других наркоматов. И здесь его успеху способствовало то, что к этому времени заработали заводы, эвакуированные за Урал. Производство танков резко выросло и скоро превысило их производство в Германии и оккупированных ею странах».

Ну конечно же, у бедного Молотова власти совсем не было. Да и к успеху отрасли Берия отношения не имеет — просто заводы заработали, так надо понимать… Только почему-то это «ни при чем» все повторялось и повторялось…

Спрашивал Берия с подведомственных ему руководителей жестко, зато и опекал буквально, как нянька. Вспоминает все тот же В. И. Новиков.

«…В особо острых ситуациях звонил прямо Берия. Если его не было на месте, видимо, ему сразу докладывали и он, не дожидаясь повторного вызова, перезванивал сам, задавая вопрос: „Ну, в чем там дело?“. Если я отвечал, что угля осталось на сутки, прошу помочь, он обычно отвечал: „Ладно, что-нибудь придумаем“. Или говорил: „Вот, даю трубку Вахрушеву (нарком угольной промышленности), расскажи ему, пусть принимает меры“. Власть у Берия была большая, и часто маршруты из Кузбасса, направленные в Казань, где были авиационные заводы, он поворачивал в Ижевск. Известно, что через некоторое время, видимо, дело дошло до Маленкова, который опекал авиацию, и поезда с углем шли до Казани под особой военной охраной».

Кстати, угольную промышленность тогда курировал «финансовый гений» Вознесенский…

Результаты работы Берия на посту члена ГКО лучше всего видны из цифр. Если 22 июня немцы имели 47 тысян орудий и минометов против наших 36 тысяч, то уже к 1 ноября 1942 года их количество сравнялось, а к 1 января 1944 года у нас уже было 89 тысяч против немецких 54,5 тысяч. Ижевские оружейники, которые в начале войны торговались с Берия по поводу 5 тысяч винтовок, в 1943 году выпускали по 12 тысяч винтовок в сутки. С 1942 по 1944 годы СССР выпускал примерно по 2 тысячи танков в месяц, намного опередив Германию.

Именно тогда Берия начал сотрудничать с Б. Л. Ванниковым, который с конца 30-х годов руководил производством вооружений. Ванников был человеком неудобным, постоянно спорил с замнаркома обороны маршалом Куликом, и в итоге был арестован и приговорен к расстрелу. Находясь в камере смертников, он в начале войны пишет Сталину докладную записку с рекомендациями — как усилить производство вооружений, и прямо из камеры попадает на прием к Сталину. (Интересно бы узнать, сыграл ли тут какую-либо роль Лаврентий Павлович?) В результате Ванников становится наркомом боеприпасов и пребывает в этом качестве до 20 августа 1945 года, когда Берия берет его с собой в Спецкомитет, сделав начальником Первого главного управления. В 1953 году Ванников ничем не смог помочь Берия, но сделал все, чтобы спасти его сына…

…30 сентября 1943 года, в самый разгар войны, за работу в качестве члена ГКО Берия получает звание Героя Социалистического Труда. 11 мая 1944 года он становится председателем Оперативного Бюро ГКО и заместителем председателя Комитета. 9 июня 1949 года получает звание маршала.

Фактически к 1945 году Берия становится вторым после Сталина человеком в стране…

Вот что интересно: после 1953 года многие говорили и писали о высокомерии, заносчивости, хамстве Берия. Однако те, кто работал с ним лично, вспоминают несколько иное. Так, Павел Судоплатов, едва начав рассказ о первой встрече с новым наркомом, тут же пишет:

«Берия хорошо говорил по-русски с небольшим грузинским акцентом и по отношению ко мне вел себя предельно вежливо». Собственно, и те, кто с ним работал, и даже те, кто бывал у него на допросах, говорят одно и то же: вежлив, корректен, хотя и суховат, исключительно деловой человек.

Однако «вежлив» не значит «флегматичен». В воспоминаниях иной раз встречаются рассказы о том, каков Берия бывал, когда выходил из себя, когда его, что называется, «доставали». Они такие «вкусные», что хочется привести их целиком, лишь с незначительными сокращениями.

Первые две истории рассказывает Павел Судоплатов. Дело было, по-видимому, в 1939 году или, может быть, в начале 1940-го. По крайней мере, уже после оккупации Польши немцами. В город Черновцы, неподалеку от польской границы, с достаточно серьезным поручением по линии разведки отправились из Москвы капитан Адамович и еще один сотрудник, Вильям Фишер, впоследствии известный под именем Рудольфа Абеля. В то время Первым на Украине был Хрущев, а наркомом внутренних дел — Серов. Украинские деятели были недовольны, что для работы на их территории прислали людей из Москвы: мол, мы что, сами не справимся? И вот что было дальше:

«…После того, как Адамович был принят Серовым… и договорился о материально-технической базе, необходимой для обучения агентов, он неожиданно исчез. Не найдя его, Серов изругал Фишера и доложил об исчезновении Адамовича Хрущеву. Фишер же, хотя и был сотрудником группы, не догадывался о бюрократических интригах и полагал, что если он доложил о двухдневном отсутствии Адамовича начальнику местного НКВД, то ему незачем докладывать также и мне в Москву. Можете себе представить мое состояние, когда я был вызван в кабинет к Берия, который приказал доложить о том, как проходит операция Адамовича. Он был в ярости, когда я не мог сообщить ничего, кроме информации недельной давности.

Зазвонил телефон. Это был Хрущев. Он начал возмущаться, попрекать Берия тем, что к нему на Украину засылают некомпетентных людей и изменников, вмешивающихся в работу украинского НКВД. По его словам, местные кадры в состоянии провести сами всю необходимую работу.

— Этот ваш Адамович — негодяй! — прокричал он в трубку. — Он, по нашим данным, бежал к немцам.

Линия правительственной связи давала возможность и мне слышать его сердитые слова. Берия явно не хотелось в моем присутствии отвечать в той же грубой манере, и он по возможности мягко сказал:

— Никита Сергеевич, тут у меня майор Судоплатов, заместитель начальника нашей разведки. За операцию Адамовича отвечает лично он. На любые ваши вопросы вы можете получить ответ у него.

Взяв трубку, я начал объяснять, что Адамович компетентный работник, хорошо знает Польшу. Но Хрущев не стал слушать моих объяснений и оборвал меня. Он был убежден, что Адамович у немцев и его следует немедленно найти или выкрасть. Далее он заявил, что сломает мою карьеру, если я буду продолжать упорствовать, покрывая таких бандитов… В сердцах он швырнул трубку, не дожидаясь моего ответа…

Реакция Берия была сдержанно официальной.

— Через два дня, — отчеканил он, — Адамович должен быть найден — живой или мертвый. Если он жив, его следует тут же доставить в Москву. В случае невыполнения указания члена Политбюро вы будете нести всю ответственность за последствия, с учетом ваших прошлых связей с врагами народа в бывшем руководстве разведорганов…».

Прервемся, чтобы спросить: ну и кто тут хам? Вообще чем дальше знакомишься с деятельностью дражайшего Никиты Сергеевича, тем больше берет сожаление: ведь репрессии подобрали столько партчиновников самого разного ранга — ну почему они промахнулись по Хрущеву?! Может быть, и не сидела бы наша страна в такой глубокой луже, в какой она сидит сейчас, если бы не это трагическое непопадание… Это не преувеличение, и дело не только в хамстве, но об этом впереди. А пока продолжим историю с капитаном Адамовичем, которая дальше развивалась так, что уже и Берия «прорвало»…

«Я вышел из кабинета с тяжелым чувством. Через десять минут мой телефон начал трезвонить, не переставая. Контрразведка, погранвойска, начальники райотде-дов украинского и белорусского НКВД — все требовали фотографии Адамовича. По личному указанию Берия на-чался всесоюзный розыск. Прошло два дня, но на след Адамовича напасть так и не удалось. Я понимал, что мне фозят крупные неприятности. В последний момент, однако, я решил позвонить проживавшей в Москве жене Адамовича. По сведениям, которыми я располагал, в ее поведении не было замечено ничего подозрительного. Как бы между прочим я осведомился, когда она в последний раз разговаривала со своим мужем. К моему удивлению, она поблагодарила меня за этот звонок и сказала, что ее муж два последних дня находится дома — у него сотрясение мозга, и врачи из поликлиники НКВД запретили ему вставать с постели в течение по крайней мере нескольких дней. Я тут же позвонил генералу Новикову, начальнику медслужбы НКВД, и он подтвердил, что все так и есть на самом деле.

Надо ли описывать испытанное мной облегчение? Докладывая Берия, как обычно, в конце дня, я сообщил, что Адамович находится в Москве.

— Под арестом? — спросил Берия.

— Нет, — ответил я и начал объяснять ситуацию. Мы был в кабинете одни. Он грубо оборвал меня, употребляя слова, которых я никак не ожидал от члена Политбюро. Разъяренный, он описывал круги по своему огромному кабинету, выкрикивая ругательства в адрес меня и Адамовича, называя нас болванами, безответственными молокососами, компрометирующими НКВД в глазах партийного руководства (а что — это не так? — Е. П.).

— Почему вы молчите? — уставился он на меня, неожиданно прервав свою тираду.

Я ответил, что у меня страшная головная боль.

— Тогда немедленно, сейчас же, — бросил Берия, — отправляйтесь домой.

Прежде чем уйти, я заполнил ордер на арест Адамовича и зашел к Меркулову, который должен был его подписать. Однако, когда я объяснил ему, в чем дело, он рассмеялся мне в лицо и порвал бумагу на моих глазах. В этот момент головная боль стала совсем невыносимой, и офицер медслужбы отвез меня домой. На следующее утро позвонил секретарь Берия, он был предельно краток и деловит — нарком приказал оставаться дома три дня и лечиться, добавив, что хозяин посылает мне лимоны, полученные из Грузии.

Расследование показало: Адамович, напившись на вокзале в Черновцах, в туалетной комнате ввязался в драку и получил сотрясение мозга. В этом состоянии он сумел сесть на московский поезд, забыв проинформировать Фишера о своем отъезде (а кроме того, еще и потерял фотографии наших агентов у немцев, которые потом, к счастью, нашли на вокзале. — Е. И.) …Дело кончилось тем, что Адамовича уволили из НКВД и назначили сперва заместителем министра иностранных дел Узбекистана, а затем и министром…».

Ну, и как тут обойтись без мата, с такими работничками? Один, напившись и подравшись на вокзале, тихонько сидит дома, даже не думая известить родное ведомство, пока вся страна стоит на ушах, разыскивая его. Другой два дня не догадывается позвонить ему домой… Однако, в отличие от Хрущева, который, разумеется, и не подумал извиниться, Берия, доведя своего подчиненного до мигрени, потом сделал жест, который иначе, как извинение, расценить нельзя. Кстати, что касается фруктов… это вообще для него характерно. У Берия в кабинете на столе стояла ваза с фруктами. Когда он только пришел в НКВД и расследовал то, что наворотил в органах его предшественник, он, отправляя невинно арестованных людей после допроса в камеру (ведь все, что они говорили, предстояло еще проверять и проверять, а им все это время оставаться в тюрьме), давал им с собой фрукты: яблоки, апельсины… И в этот момент сухой и жесткий нарком оборачивался какой-то на удивление трогательной, человечной стороной.

…А вот вторая история, когда Берия вышел из себя, и опять после общения с Хрущевым. Снова рассказывает Павел Судоплатов.

Примерно в то же время, незадолго до войны, Серов завел роман с известной польской оперной певицей Бан-дровска-Турской и объявил, что завербовал ее. Вскоре та с его помощью уехала за границу, в Румынию, и наотрез отказалась встречаться там с нашим резидентом. Сотрудники украинского НКВД тут же написали донос Хрущеву и Берия о том, что Серов заводит любовные истории под видом работы. Того срочно вызвали в Москву.

«Мне довелось быть в кабинете Берия в тот момент, когда он предложил Серову объяснить свои действия и ответить на обвинения в его адрес, — пишет Судоплатов. — Серов сказал, что на роман с Бандровска-Турс-кой он получил разрешение от самого Хрущева, и это было вызвано оперативными требованиями. Берия разрешил ему позвонить из своего кабинета Хрущеву, но как только тот услышал, откуда Серов звонит, он тут же начал ругаться:

— Ты, сукин сын, — кричал он в трубку, — захотел втянуть меня в свои любовные делишки, чтобы отма-заться? Передай трубку товарищу Берия!

Мне было слышно, как Хрущев обратился к Берия со словами:

— Лаврентий Павлович! Делайте все, что хотите, с этим желторотым птенцом, только что выпорхнувшим из военной академии. У него нет никакого опыта в серьезных делах. Если сочтете возможным, оставляйте его на прежней работе. Нет — наказывайте как положено. Только не впутывайте меня в это дело и в ваши игры с украинскими эмигрантами.

Берия начал ругать Серова почем зря, грозясь уволить из органов с позором, называя мелким бабником, всячески оскорбляя и унижая. Честно говоря, мне было неловко находиться в кабинете во время этой гневной тирады. Затем Берия неожиданно предложил Серову обсудить со мной, как можно выпутаться из этой неприятной истории…». И ведь не уволил и не посадил. Серов при Берия сделал в органах очень неплохую карьеру, практически все время, пока тот работал в НКВД, был то его заместителем, то заместителем Меркулова, так что из неприятной истории он, по-видимому, выпутался без особых последствий — кроме бериевских матюков.

Показательно, что обе истории, когда Берия выходил из себя, были спровоцированы общением с Хрущевым. Никита Сергеевич вообще создавал массу проблем. Су-доплатов рассказывает, как он, например, отклонил кандидатуру капитана Прокопюка, ветерана гражданской войны в Испании и отличного чекиста, которого Судо-платов рекомендовал на пост начальника отделения украинского НКВД, отвечавшего за подготовку к партизанской войне. Хрущев тут же позвонил Берия, возражая против этого назначения, поскольку брат Прокопюка был в 1938 году расстрелян как «враг народа». В итоге Судоплатов и Круглов получили втык от Берия за то, что послали на Украину человека компетентного, но неприемлемого для местного партийного руководства.

«Здесь мне хотелось бы сказать о том, кого Хрущев считал „приемлемым“, — продолжает Судоплатов. — Это Успенский, которого Хрущев ранее взял с собой на Украину в качестве главы НКВД. В Москве он возглавлял управление НКВД по городу и области и работал непосредственно под началом Хрущева. На Украине Успенский в 1938 году проводил репрессии, в результате которых из членов старого состава ЦК КПУ — более 100 человек — лишь троих не арестовали.

Успенский, как только прибыл в Киев, вызвал к себе сотрудников аппарата и заявил, что не допустит либерализма, мягкотелости и длинных рассуждений, как в синагоге. Кто не хочет работать с ним, может подавать заявление… Успенский несет ответственность за массовые пытки и репрессии, а что касается Хрущева, то он был одним из немногих членов Политбюро, кто лично участвовал вместе с Успенским в допросах арестованных».

В 1938 году, когда репрессии добрались до чекистов, Успенский попытался бежать за границу, инсценировав самоубийство, как будто бы он утонул. Поскольку тело не обнаружили, то объявили розыск и, в конце концов, его нашли.

«С тех пор, как только речь заходила об использовании кого-либо из офицеров украинского НКВД, наше руководство тут же ссылалось на дело Успенского, напоминая слова, сказанные в этой связи Хрущевым:

— Никому из тех, кто с ним работал, доверять нельзя».

Отмазывались, стало быть, от украинских кадров, и понятно, почему. Даже в этих отрывках видна редкая склочность и подлость этой публики, при том, что НКВД было в этом отношении далеко не собранием ангелов.

Нет, но Хрущев-то каков! Послушайте-ка…

«Во время допроса Успенский показал, что они с Хрущевым были близки, дружили домами, и всячески старался всех убедить, что был всего лишь послушным солдатом партии. Поведение Успенского сыграло роковую роль в судьбе его жены — ее арестовали через три дня после того, как он сдался властям. Приговоренная к расстрелу за помощь мужу в организации побега, она подала прошение о помиловании, и тут, как рассказывал мне Круглое, вмешался Хрущев: он рекомендовал Президиуму Верховного Совета отклонить ее просьбу о помиловании…».

Комментировать надо? В. качестве резюме Судоплатов пишет:

«Берия был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками, но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позднее мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро вели себя подчеркнуто вежливо».

Ну и на закуску, еще одна «грубость по отношению к руководящему составу». Из воспоминаний все того же Новикова:

Весной 1942 года в Ижевске появился генерал-лейтенант госбезопасности Ткаченко. Он заявил, что приехал по личному поручению Лаврентия Павловича, наблюдать за ходом производства пулемета «максим». Изыскания знакомых Новикова принесли следующую информацию: генерал раньше работал в Литве, перестарался, там расстреляли невинных людей, поэтому сейчас он пока без должности. В общем, приятного мало…

Несколько дней генерал ходил хвостом за Новиковым, и вот как-то раз после совещания Ткаченко сказал, что хочет поговорить наедине. Достал из кармана бумажку и зачитал следующую докладную.

«Товарищу Берия Лаврентию Павловичу. На Ижевском заводе, где производится пулемет „максим“, мною выявлены вредители: начальник цеха № 5 Викторов А. П. и начальник цеха № 8 Афанасьев Л. В. Их работа приводит к срыву программы, поэтому прошу Вашего согласия их репрессировать. Кроме того, директор этого завода Дубовой — очень слабый работник. Я прошу Вашего указания его от работы освободить, а директором завода назначить Сысоева П. А., ныне работающего главным механиком на Ижевском машиностроительном заводе. Прошу также указать товарищу Новикову, чтобы он больше уделял внимания производству пулеметов „максим“. Ткаченко».

Дальше рассказывает Новиков.

«Я постарался быть спокойным, но внутри у меня все клокотало.

— Во-первых, — говорю, — вы ничего не понимаете в производстве, поэтому ткнули пальцем в небо и нашли вредителей там, где их нет. Начальники цехов, которых вы назвали, еще совсем молодые ребята, у них есть промашки, но не по их вине, а по нашей, так как мы им не совсем ритмично подаем заготовки для деталей, но это дело выправляется, и никакого срыва программы я не предвижу. Что касается директора Дубового, то он работает добросовестно, но вам же ясно, что я его подменяю в эти тяжелые дни. И если надо освободить от работы, по вашему мнению, директора, так это надо освободить меня.

Что касается Сысоева, то он работник очень хороший, но на том заводе в десять раз нужнее, чем здесь, так как он отвечает за работу двенадцати тысяч станков. Другого такого главного механика в короткий срок не найти.

Так что, с моей точки зрения, вы товарища Берия дезинформируете и пишете, простите меня за грубость, чистую чушь.

Ткаченко сложил бумажку, положил в карман и куда-то уехал».

Было это часа в три-четыре дня. Новиков занимался текущими делами. Думал, конечно, о том, что там этот чудак на букву «м» отправил в Москву, но опять же, обратите внимание, как он разговаривал с проверяющим — генерала-чекиста он совершенно не боялся.

Вот что было дальше.

«Уже после трех часов ночи раздается звонок по ВЧ.

— Новиков?

—Да!

— Здравствуй, говорит Берия. Кто у тебя эти начальники цехов… как их… Викторов и Афанасьев?

Я объяснил, что это очень хорошие товарищи, молодые, работают с энтузиазмом, программу выполняют. Я к ним никаких претензий не имею.

— А как Дубовой работает?

Я сказал, что очень старается, а я у него хорошая подмога, во всяком случае, все делаю, чтобы на заводе все было нормально.

— А кто такой Сысоев?

Я объяснил важность фигуры главного механика на таком гиганте, как завод № 14.

— Слушай, а где Ткаченко?

В этот момент Ткаченко появляется в дверях.

Я отвечаю:

— Он куда-то уходил, а сейчас вот появился в дверях.

— Дай ему трубку.

Ткаченко берет трубку. Дальше слышу через каждые три-четыре слова такой мат, что… Короче, смысл сводился к следующему: «Я зачем тебя, сволочь такая, посылал к Новикову — шпионить за ним или помогать ему? За твою телеграмму ты, такая-то б…, подлежишь расстрелу. Я до тебя доберусь. Не тем делом ты занялся, я тебя помогать послал, а ты чем занимаешься? По привычке кляузы разводишь на хороших работников? Расстреляю».

Ткаченко стоит не бледный, а синий и-только бормочет бесконечно: «Слушаюсь, товарищ нарком».

Затем Берия бросил трубку. Такого «воспитания» я в жизни не слышал ни раньше, ни позднее. После этого случая Ткаченко ко мне не появлялся примерно дней десять. А вскоре и совсем уехал куда-то».

И, несколько ниже, Новиков со вздохом добавляет:

«После войны „шефство“ Берия над нами закончилось. И снова посыпались аресты…».

В органах опять возобладали непотопляемые Ткачен-ки. И имя им легион.

…Еще о стиле работы Берия. Юрий Мухин придумал для читателей, на основании воспоминаний управделами Совмина Я. Е. Чадаева, остроумный ребус. Приведем его и мы:

«Чадаев… характеризует Берия так: „Все существо Лаврентия Берия было отравлено желчью, а жизнь наполнена злобой, завистью, низменными инстинктами и глумлением над зависимыми от него людьми“.

И точно так же характеризует Л. П. Берия абсолютно каждый. Вот, скажем, министр нефтяной промышленности, а впоследствии председатель 1Ьсплана СССР Н. К. Байбаков жаловался на Берия на июльском 1953 г. Пленуме ЦК КПСС:

«Достаточно сказать, что мы попадали к нему в кабинет 5—6 раз в год, за истекшие полгода я был у него всего 2 раза по одному и тому же поручению. Надо сказать, что мы и сами не горели желанием попадаться ему на глаза (смех), так как знали, что из кабинета выйдем шатающимися или разбитыми…»

Попробуем подтвердить эти характеристики конкретными фактами того, как Берия издевался над подчиненными, как они выходили из его кабинета разбитыми, что должно было особенно мерзко выглядеть на фоне остальных заместителей Сталина, которых Чадаев характеризует так:

«Вознесенский в моей памяти остался как энергичный, принципиальный и компетентный руководитель. Это был человек с широким кругозором, деятельный, вдумчивый, сочетающий аналитический ум и дальновидность крупного политического деятеля» — это о тогдашнем председателе Госплана, известной «жертве сталинизма».

О Молотове: «Он обладал хорошим качеством привлекать к себе людей, заражать их своим энтузиазмом. Иногда шуткой заставлял делать больше, чем приказанием».

Нам остается только эти характеристики проверить.

В аппарате Совмина была масса мелких чиновников, над которыми удобнее всего «глумиться», если ты, заместитель Сталина, скот. Как же вели себя трое заместителей по отношению к этим людям? Поскольку Чадаев сам является одним из них, то он автоматически, сам того не замечая, на данный вопрос тоже отвечает. Но мы проведем эксперимент над собой. Возьмем этих троих замов Сталина: В. М. Молотова, Л. П. Берия и Н. А. Вознесенского, и пока обозначим их буквами А, Б и В. Выпишем из воспоминаний Чадаева их отношение к безответным клеркам Совмина.

А. «…имел самый большой и квалифицированный секретариат, подобранный из опытных работников Госплана и наркоматов… стремился по всякому поводу представлять работников к правительственным наградам».

Б. «…был скуп на похвалу… как бы хорошо ни была выполнена работа, считал это само собой разумеющимся… в требованиях резок, не стеснялся в выражениях, даже оскорблениях». Пример разговора с работниками аппарата Совмина: «Ишь распоясались! Ноги на стол! Безобразие! Подняли головы и поглядываете, словно одичавшие псы!»

В. «Идя к нему на прием, никто из сотрудников не был уверен, что все пройдет гладко, что вдруг он внезапно не вскипит, не обрушит на собеседника едкого сарказма, злой издевательской реплики… была привычка начинать разговор с придирки к чему-нибудь… считал себя после Сталина самым умным человеком… Наркомы не любили его за резкий вспыльчивый характер, нанесенные им оскорбления, унижающие достоинство человека, и как-то обходили стороной кабинет заместителя главы правительства».

Итак, попробуйте по степени глумления над чиновниками Совмина догадаться, кто из этих А, Б, В, кто? Трудно?

Наверное, вы решите по характеристикам, данным Чадаевым и Байбаковым, что Л. П. Берия — это В. Недаром же даже наркомы боялись к нему ходить. Нет, вы ошиблись. В—это Вознесенский. «Жертва сталинизма».

Тогда, возможно, вы решите, что Берия — это Б. Нет, вы опять ошиблись. Б — это Молотов. Шутник.

Да, Берия — это А. Именно он, а не председатель Госплана Вознесенский имел в своем аппарате в Совмине самых квалифицированных работников Госплана.

И, надо думать, потому, что нещадно глумился над ними — представлял к правительственным наградам»…

В общем-то из приведенных историй уже виден стиль работы Берия. Лучше всех об этом сказал Серго Берия, который хорошо знал своего отца.

«Нередко пишут, что он всегда окружал себя людьми, лично преданными ему. Еще одна ложь. Главным критерием для моего отца всегда было дело. Знает и любит человек свое дело — значит, подходит. Болтун и бездарность — таких не надо. Эти принципы он исповедовал до последних дней жизни, и, как я не раз убеждался, чутье на талантливых и одержимых людей отца никогда не подводило. Так было и с военными, и с учеными, и с разведчиками…»54

Если до б августа 1945 года еще уместны были рассуждения о том, кто в советской верхушке самый толковый и надежный, лучший организатор и руководитель, то после этой даты подобные споры просто несерьезны. Ибо после того, как американцы взорвали атомную бомбу над Хиросимой, можно было совершенно точно определить: самым-самым является тот, кому поручено курировать разработку атомного оружия.

…В мае 1942 года лейтенант инженерных войск Георгий Флеров написал Сталину письмо. Служба на военном аэродроме располагала к размышлениям, и он, в мирной жизни ученый-физик, обратил внимание на то, что в западной прессе, начиная с 1940 года, исчезли публикации по урановой проблеме. Естественно, прекратить разрабатывать такое перспективное направление ученые не могли, стало быть, эта тема перешла в разряд засекреченных. Флеров сделал вывод, что прекращение публикаций означало начало работ по созданию атомного оружия.

Эти сведения совпадали и с данными разведки. К тому времени в сейфах обеих разведок, военной и политической, накопилось немало материалов по урановой проблеме. Нам передавали информацию работавший в Англии немецкий физик-теоретик Клаус Фукс, секретарь одного из британских министров Джон Кэр-нкросс, Бруно Понтекорво, итальянский ученый-эмигрант, работающий в США у Энрико Ферми, который строил первый в мире ядерный реактор.

Ценнейшие сведения лежали в сейфах мертвым грузом, ибо руководители разведки могли самое большее оценить их, но не разобраться и, тем более, как-то использовать. В марте 1942 года Сталину был представлен письменный доклад от НКВД. Он не был подписан Берия, так как нарком не посчитал возможным подписать столь сложный технический доклад. Но уже тот факт, что Берия, получив эти материалы и не будучи физиком, умел их хотя бы оценить, говорит о незаурядном интеллекте.

В мае 1942 года Сталину устно доложил по той же теме Кафтанов, научный консультант ГКО. Вождь прошелся по кабинету и сказал: «Нужно делать».

Впрочем, судя по тому, что заниматься атомной бомбой поручили Молотову, дело это не попало в разряд первоочередных, да и не могло попасть — шла война, и было не до того, чтобы активно разрабатывать оружие далекого будущего. Вячеслав Михайлович вел дело не спеша, вразвалочку. Он проконсультировался с учеными, все подготовил — на одно это ушло три месяца. 28 сентября Сталин подписал распоряжение ГКО «Об организации работ по урану». Затем начались консультации с учеными, поиск руководителей проекта.

Молотов впоследствии вспоминал: «Чекисты дали мне список надежных физиков, на которых можно было положиться, и я выбирал. Вызвал Капицу к себе, академика. Он сказал, что мы к этому не готовы и атомная бомба — оружие не этой войны, дело будущего. Спрашивали Иоффе — он тоже как-то неясно к этому отнесся. Короче, был у меня самый молодой и никому еще не известный Курчатов, ему не давали ходу. Я его вызвал, поговорил, он произвел на меня хорошее впечатление. Но он сказал, что у него еще много неясностей. Тогда я решил ему дать материалы нашей разведки… Курчатов несколько дней сидел в Кремле, у меня, над этими материалами».

Попросту говоря, именитые ученые отказались от этой работы, у них были другие интересы и другие темы, а молодой Курчатов, которого собратья по научному миру всячески «задвигали», согласился. Ему дали некоторые материалы разведки, пока что те, что были получены из Англии, и уже по ним молодой физик написал заключение: «Вся совокупность сведений и материала указывает на техническую возможность решения всей проблемы урана в значительно более короткий срок, чем это думают наши ученые, незнакомые с ходом работ по этой проблеме за границей».

10 марта 1943 года в АН СССР был создан институт атомной энергии, под условным названием «Лаборатория № 2». Начальником «лаборатории» стал Курчатов. Теперь он получил доступ ко всем материалам, в том числе и полученным из США, куда к тому времени переместились все работы над бомбой. Естественно, это были не радиограммы агентов, а формулы, схемы, описания, и все это на английском языке — всего около 3 тысяч листов.

Объем информации был огромен, причем по самым разным аспектам проблемы, так что поневоле пришлось допустить к ним и других ведущих ученых проекта: сначала Иоффе, Алиханова и Кикоина, чуть позднее Хари-тона и Щелкина. Берия сопротивлялся расширению круга «посвященных», как мог, но поневоле приходилось уступить. Риск был громадным и увеличивался с каждым допущенным к секретам человеком: если бы кто-нибудь из них проболтался и информация пошла дальше — а в академических кругах она гуляла очень легко — то американская контрразведка без труда смогла бы вычислить источники информации.

Скажете, это не так просто? Тогда вот пример из воспоминаний Павла Судоплатова, который лично знакомил ученых с данными разведки. «Кикоин, прочитав доклад о первой ядерной цепной реакции, был необычайно возбужден и, хотя я не сказал ему, кто осуществил ее, немедленно отреагировал: „Это работа Ферми. Он единственный в мире ученый, способный сотворить такое чудо“. Я вынужден был показать им некоторые материалы в оригинале на английском языке. Чтобы не раскрывать конкретных источников информации, я закрыл ладонью ту часть документа, где стояли подписи и перечислялись источники. Ученые взволнованно сказали: „Послушайте, Павел Анатольевич, вы слишком наивны. Мы знаем, кто в мире физики на что способен. Вы дайте нам ваши материалы, а мы скажем, кто их авторы“. Иоффе тут же по другим материалам назвал автора — Фриша. Я немедленно доложил об этом Берия и получил разрешение раскрывать Иоффе, Курчатову, Кикоину и Алиханову источники информации». И представляете себе, что могло бы случиться, если бы кто-нибудь из них проболтался?

Берия пока что участвовал в проекте в той мере, в какой этим занимался его наркомат. Работа велась следующим образом: ученые знакомились с предоставленной информацией, формулировали вопросы, которые их интересовали, вопросы посылались агентам, от агентов вновь поступали донесения и т. п. Это, конечно, довольно упрощенная схема, поскольку, в общем-то, что удавалось добыть, то и хорошо. Кстати, допущенные к раз-ведсекретам физики поневоле становились «научными гениями», ибо, не имея возможности сказать кому бы то ни было о том, что информация украдена у американцев, они вынуждены были выдавать ее за собственные научные прозрения.

Однако имелась одна проблема, с которой справиться оказалось потруднее, чем с научными разработками. В СССР практически не было урана — то есть в стране-то он, вероятно, имелся где-нибудь в недрах земли, но до войны никто не занимался его поисками и разработками. В распоряжении «Лаборатории № 2» было всего несколько килограммов этого вещества, а потребность исчислялась тоннами.

Разведанные месторождения урана у нас были — в Средней Азии и на Колыме. В декабре 1944 года ГКО принимает решение — создать в горах Таджикистана ура-нодобывающее предприятие — Комбинат № 6. Но его когда еще построят — а пока что руду добывали вручную и вывозили по горным тропам на ишаках. Но советские войска уже входили в Европу, где все было намного цивилизованней.

В Европе имелись урановые рудники — в Болгарии, Чехословакии и Восточной Германии, но нам достались только болгарские. Рудники в Чехословакии и Германии были разрушены американской авиацией, равно как и завод по производству чистого урана. Разрушать эти объекты не было ни малейшей военной необходимости, это явно сделали для того, чтобы те не достались русским.

Сразу же после высадки союзников в Европе американцы сформировали особую группу, в задачу которой входил захват на немецкой территории и вывоз в США всего, что имело отношение к урану — как оборудования, так и людей. Наши разворачивались медленнее. Разведка доложила о том, что где-то на немецкой территории находятся несколько десятков тонн вывезенного из Бельгии оксида урана. Туда командировали нескольких физиков: Харитона, Кикоина, Арцимовича — искать все, что может пригодиться в их работе. И они стали искать этот уран.

«С помощью командира воинских частей западного района советской зоны нам удалось выяснить, что уран находится на кожевенном заводе города Нейштадт-Гле-ве, — вспоминал Харитон. — Там нам помогли найти цех, часть которого была беспорядочно завалена небольшими бочками. Как выяснилось, общее количество урана превышало 100 тонн. Бочки были погружены на колонну грузовиков и отправлены на ближайшую железнодорожную станцию. Впоследствии И. В. Курчатов сказал мне, что этот уран позволил примерно на год раньше запустить урановый реактор для производства плутония».

В Берлине обнаружился профессор Николаус Риль, ускользнувший от американцев, главный эксперт по производству чистого урана в Германии. Профессор родился и вырос в России и охотно согласился поехать в СССР для работы по урановой теме — и то сказать, что ему было делать в разоренной Германии? Кроме него, наши сумели заключить контракты еще с двумя группами немецких ученых. Одну возглавил лауреат Нобелевской премии Густав Герц, другую — Манфред фон Арденне. А всего в советском атомном проекте работало около 300 немцев55.

Работа над атомной бомбой шла в почти не воюющей Англии и абсолютно не воюющих США полным ходом. Если кто и мог предполагать, против кого готовится это оружие, так это Сталин, который вообще был человеком, не склонным к иллюзиям. Но и он, возможно, разделял мнение ученых, что атомное оружие никогда не будет применено на практике. Все иллюзии рухнули 6 августа 1945 года.

«Роль Берия в атомном проекте к этому времени была незначительной, так как внешняя разведка перешла в конце 1943 года во вновь созданное управление при выделенном из НКВД новом Наркомате государственной безопасности… Берия остался главой НКГБ и управлял теперь милицией и ГУЛАГом». 

(Ж. Медведев. «Сталин и атомная бомба».)

Да, только не надо забывать, что, кроме этого, Берия был еще заместителем председателя ГКО и председателем Оперативного бюро ГКО, то есть фактически вторым после Сталина человеком в стране и первым во всей практической работе. Так что этот проект никак не мог его обойти. Но почему именно Берия в 1945 году стал во главе всех работ, связанных с атомной бомбой?

Кстати, Молотов — да, он был назначен главным в урановых делах. Но его заместителем-то стал Берия! А вот об этом не пишут. Судоплатов утверждает, что его функция была — обеспечивать военных и ученых разведывательной информацией. Но Судоплатов и не мог утверждать ничего другого, ибо ничего другого ему было знать не положено.

Но есть в этом деле свидетельство человека, который, с одной стороны, пристрастен, но, с другой, с ним нельзя не считаться, поскольку ему очень многое известно. Это Серго Берия, причастный к работе Спецкомитета дважды: как сын Берия и как участник проекта, разработчик оружия. Уже после войны он постепенно, от разных людей, узнал не только историю, но и предысторию создания атомной бомбы. Он пишет, что его отец имел с самого начала гораздо большее влияние на разработку атомного оружия, чем принято думать.

Впрочем, нечто подобное ведь было и со стрелковым оружием: официально Берия курировал его производство лишь с февраля 1942 года, но, по воспоминаниям Новикова, беседовал с ним о пяти тысячах винтовок в сутки уже в июле 1941-го. Вполне может быть, что партаппаратчик Молотов был лишь номинальным руководителем — другое дело, что он никогда бы этого не рассказал.

«Мало кто знает, что даже тогда, в тридцатые. Народный комиссариат внутренних дел не был чисто карательной организацией, — пишет Серго. — Специалисты высочайшей квалификации занимались здесь всей группой вопросов, так или иначе связанных с военной техникой, да и не только с военной. Соответствующие службы НКВД интересовали транспорт, авиация, промышленность, экономика — словом, абсолютно все, что было необходимо для оценки стратегических возможностей нападения на СССР той или иной державы. Этой оценкой в широком смысле наша разведка и занималась».

С другой стороны, и советские физики занимались атомной проблемой еще до войны. Сотрудники Института химической физики Я. Зельдович и Ю. Харитон провели расчеты по цепной реакции деления урана в реакторе, а также рассчитали условия возникновения ядерного взрыва и оценили его разрушительную силу. Г. Флеров и Л. Русинов тоже проводили важные эксперименты. Но все это были научные работы, а между научными работами и техническими разработками — дистанция огромного размера. В первую очередь это деньги, деньги и еще раз деньги. В то время в Союзе лучше было и не заикаться о том, чтобы начать серьезную работу над атомной бомбой — все средства шли на подготовку к надвигающейся войне.

Но вернемся к Берия. То, что дальше пишет Серго, если это удастся подтвердить документами, является сенсацией, совсем по-иному бросающей свет на всю историю атомных проектов в СССР.

«Первая комиссия, которая рассматривала реальность и необходимость атомного проекта, была создана по инициативе моего отца. Как человек, руководивший стратегической разведкой, он располагал той информацией, с которой все и началось.

Возглавлял эту комиссию Молотов, в ее состав входили Иоффе, Капица, другие видные советские ученые.

Разговор был предметный — отец представил убедительные разведданные, полученные к тому времени из Германии, Франции, Англии. Тем не менее, проект был отклонен. Комиссия признала, правда, что теоретически проблема существует, но практически реализация такого проекта требует десятилетий. Следовательно, не время, да еще при нависшей угрозе войны, вкладывать средства в то, что в обозримом будущем не обещает отдачу…

Но разведка свое дело делала — отец организовал сбор данных из западных стран, причем любых данных, связанных с этой проблемой. Еще тогда он убеждал:

— Нельзя допустить, чтобы Германия получила такое оружие раньше нас.

В начале 1940 года отец повторно обращается в Центральный Комитет партии и к Сталину с предложением начать работы по атомному оружию… К этому времени и наши, и западные ученые уже не сомневались, что такой проект реализуем… Отец докладывал в ЦК и Сталину, что уран из Чехословакии не экспортируется, так как полностью уходит на исследовательские работы в Германию.

Все запасы тяжелой воды в .Европе немцы также пытаются захватить. Помешали французы — почти весь запас тяжелой воды попал к Жолио-Кюри. По всей вероятности, эти разведданные поступали тогда из Франции.

И самое интересное, что тогда же разведка сообщила, что из Африки тайно переправляется в Америку запас обогащенного урана.

Аналитикам не составило особого труда сделать соответствующие выводы — работы за границей переходят в инженерную стадию… Отец предлагал хотя бы не в полном объеме, но развернуть такие работы и в СССР».

Но Серго сообщает и еще более сенсационные подробности. Сейчас общеизвестно, что созданием атомной бомбы в США руководил американский физик немецкого происхождения Роберт Оппенгеймер. А незадолго до войны в доме Берия появился странный гость.

«Сам я, не догадываясь об этом, прикоснулся к тайне будущего оружия в конце 1939 года. В это время у нас в доме появился молодой человек. Так как он говорил по-английски, я считал, что он англичанин. Жил он у нас недели две.

Отец его не представлял, просто сказал, что это молодой ученый, Роберт, который приехал для ознакомления с рядом вопросов. Никаких разговоров больше не было.

Роберт оказался довольно высоким, худощавым человеком лет тридцати, с характерным лицом. С достаточной степенью вероятности можно было судить об его еврейском происхождении. А кто он и откуда, можно было только гадать.

Роберт знал немецкий, но проще ему было говорить по-английски. Язык я знал, поэтому проблем в общении у нас не возникало. К тому же отец попросил меня в те дни, когда Роберт никуда не уезжает, тоже оставаться дома и не ходить в школу. С тобой ему будет не так скучно, сказал отец.

Наш гость много читал, а когда заканчивал работу, охотно расспрашивал меня, как и чему учат в советских школах, что сейчас по физике проходим, что по математике, химии. Показал мне ряд приемов быстрого счета. Я понял, что этот человек имеет какое-то отношение к технике.

— Рассказывай обо всем, что его интересует, но сам не расспрашивай ни о чем, — говорил отец.

Так мы и общались. Роберт расспрашивал — я отвечал. Отец вообще никогда не рассказывал в те годы о людях, которые становились гостями в нашем доме.

Уж не помню точно, то ли в конце сорок второго или в самом начале сорок третьего, как-то за столом — помню, были Ванников, нарком боеприпасов, Устинов, нарком вооружения — зашел разговор о новом оружии. Речь шла о том, что американцы форсируют какие-то разработки, связанные с бомбой колоссальной разрушительной силы. Говорили о ядерной реакции и прочих вещах. Тогда и услышал я, что работы эти возглавляет в Америке Роберт Оппенгеймер.

Я приехал накануне из академии, где учился, от предмета разговора был далек, а когда гости разошлись, поинтересовался у отца:

— Помнишь, у нас несколько лет назад гостил Роберт…

Фамилию Оппенгеймер отец мне тогда не назвал, ответил коротко:

— Не забыл? Он приезжал к нам для того, чтобы предложить реализовать этот проект, о котором ты слышал. Сейчас работает в Америке…

Я спросил тогда у отца, помогает ли он нам сейчас. Отец ответил, что теперь такой возможности нет, но и без него есть немало людей, которые нам помогают».

Остается добавить, что в годы «охоты на ведьм» Роберту Оппенгеймеру были запрещены любые работы, связанные с государственными секретами, за его коммунистические симпатии.

Действительно, Берия — кодовая фигура эпохи! Где ни копни — и история тут же начинает поворачиваться совсем другой стороной…

Продолжим читать книгу Серго Берия.

«В сорок втором, когда полным ходом шла работа по созданию атомной бомбы в Америке, где были собраны научные кадры из Италии, Германии, Франции, Англии, отец вновь обратился к Сталину: „Больше ждать нельзя“…

И, наконец, дело сдвинулось с мертвой точки. Пусть и в нешироком объеме, но работы все-таки развернули. Было создано Главное управление по реализации уранового проекта… Возглавил новое управление Борис Львович Ванников… А подчинили это управление моему отцу».

Серго — единственный, кто упоминает об этом Главном управлении, остальные пишут только о «Лаборатории № 2». Но ведь наука — это всего несколько процентов, когда речь идет о таком колоссальном проекте. Остальное — рудники, производственные мощности, строительство, кадры, квартиры, пайки — этим-то кто занимался? Завхоз лаборатории? Раз была начата работа, то непременно должна была существовать и подобная структура, так, сказать, «исполнительный комитет». Ее просто не могло не быть.

Вот теперь все связывается. Берия был замом Моло-това не только «по разведке», но и по всем промышленным, инженерным, строительным и пр. делам. Вячеславу Михайловичу оставалось лишь «общее руководство» — в данном контексте совершенно неизвестно, что это такое. Не иначе как для солидности и представительства — Молотова-то во всем мире знали, а кто знал Берия?

А вот во что уж совершенно не верится — так это в то, что Молотов способен был выбрать руководителя атомного проекта. Извините, не та это фигура. Молотов был чистопородным партаппаратчиком, без какого-либо особого тяготения к промышленности и к технике, а тем более к науке. Все его воспоминания заполнены борьбой между левыми и правыми уклонами, дипломатией и пр., но в них нет почти ничего о промышленности и науке. А между тем для того, чтобы так грамотно отобрать ученых, задействованных в проекте, нужно было понимать в том, как проводятся научные исследования, уметь разбираться, кто из ученых чего стоит и будут ли они работать. Это умел Сталин, который вообще любил науку и технику, и это умел Берия, который тоже любил науку и технику и к тому времени уже имел опыт организации подобных исследований — в первую очередь потому, что непосредственно курировал «шарашки». Но каким образом Молотов мог организовать такое снайперское попадание?

Серго Берия: «Отец искал того единственного человека, который мог бы возглавить научную сторону столь сложного дела. Переговорил с доброй полусотней кандидатов и остановил свой выбор на Курчатове. И академик Иоффе, и другие своими рекомендациями отцу тогда, безусловно, помогли.

С этим предложением отец пришел к Сталину Иосиф Виссарионович внимательно выслушал и сказал:

— Ну что ж, Курчатов так Курчатов. Раз вы считаете, что этот человек необходим, то пожалуйста.

Самое любопытное, что тогда же Сталин предупредил отца:

— Знай только, что Курчатов встретит очень сильное сопротивление маститых ученых…

И отец понял, что параллельно, по каким-то своим каналам, Сталин уже навел соответствующие справки о крупных ученых…»

Так Игорь Курчатов, которому тогда едва исполнилось сорок лет, стал руководителем атомного проекта. Впрочем, уже в декабре 1943 года, по указанию Сталина, он был избран действительным членом Академии наук, так что реноме было соблюдено: во главе крупнейшего проекта стоял академик.

Берия и в дальнейшем ставил на молодых. Он прекрасно знал, что науку делают молодые ученые, а пожилые академики ее только организуют. «Отец имел довольно полную информацию о всех молодых людях, успевших так или иначе проявить себя в тех областях, которые были связаны, в частности, с обороной страны. Понятно, что сам отец не ездил по институтам и университетам, этим занимались другие люди. Были созданы специальные группы, которые целенаправленно занимались подбором научных кадров, в том числе и для ядерного проекта… Помнится, такой важной работой активно занимался академик Тамм, физик-теоретик академик Фокк и другие…».

Любопытна история с Сахаровым, который проявил себя как серьезный ученый, еще будучи студентом. Маститых ученых, отбиравших научные кадры, он не заинтересовал — слишком был неудобен и слишком оригинально мыслил, а это в науке не приветствуется, все должно протекать в рамках «научного руководства». Однако Берия откуда-то получил достаточно подробные материалы о Сахарове и пригласил его на беседу.

«Разговор был откровенный.

— Как думаете, почему наши ученые не воспринимают ваши идеи? — спросил отец.

Сахаров откровенно рассказал, что думает по этому поводу.

Независимость, неординарность мышления отцу импонировали всегда. Он пригласил молодых расчетчиков-теоретиков и попросил ознакомиться с теми идеями, которые с жаром отстаивал университетский студент. Мнение их было единодушным:

— Лаврентий Павлович, он ведь только студент, но почти готовый ученый.

— Тогда так, — сказал отец. — Помогите ему. Пусть заканчивает учебу, свои расчеты и забирайте его к себе. Пусть занимается вашей темой.

И довольно быстро, попав в группу расчетчиков-теоретиков, людей довольно молодых, Сахаров ее и возглавил».

А вот чего не терпел Берия, и что ему позднее поставили в вину, так это пресловутое «партийное руководство». О том есть множество свидетельств — да весь июльский пленум об этом просто кричит! И Серго тоже пишет:

«Юрий Жданов с товарищами громил кибернетику, а страна выпускала для „оборонки“ эти крайне необходимые нам машины (имеются в виду электронно-вычислительные машины. — Е.Щ. Их болтовня нам не мешала, потому что к таким серьезным вещам, как ядерный, ракетный проекты, партийных работников и близко не подпускали».

Итак, перед нами альтернативная история атомного проекта, заслуживающая самого серьезного внимания. Серго, безусловно, если и пристрастный, то чрезвычайно информированный человек в том, что касается вклада в атомный проект его отца, и с его свидетельствами нельзя не считаться…

…Итак, работы над проектом шли, хотя и не особенно торопливо, но в условиях войны страна и не могла позволить себе пойти на такие громадные расходы, как непосредственное создание атомной бомбы. Союзники в этой работе ушли далеко вперед. 16 июля 1945 года на полигоне Аламогордо был произведен первый взрыв атомной бомбы. 24 июля, во время работы Потсдамской конференции, президент США сообщил Сталину о том, что у них есть новое оружие, невероятное по разрушительной силе. Оба — и Черчилль, и Трумэн, были удивлены, что Сталин никак не отреагировал на это сообщение, и решили, что советский руководитель просто не понял, о чем речь. «Совершенно очевидно, что в его тяжелых трудах и заботах атомной бомбе не было места», — писал впоследствии Черчилль.

Какой реакции он ожидал, Черчилль тоже пишет. «Ничто не помешало бы ему сказать: „Благодарю вас за то, что вы сообщили мне о своей новой бомбе. Я, конечно, не обладаю специальными техническими знаниями. Могу ли я направить своего эксперта в области этой ядерной науки для встречи с вашим экспертом завтра утром?“».

На самом деле Сталин не отреагировал на сообщение американского президента совсем по другой причине — он уже обо всем знал. У Берия имелись не только сообщения об испытаниях — Меркулов, нарком госбезопасности, знал о них еще за две недели до срока, но и первые полученные американцами результаты. В общении экспертов, естественно, тоже не было нужды — если бы союзники знали, сколько информации получил СССР об этом их проекте!

Но до советской бомбы было еще далеко. Берия оценил минимальный срок реализации проекта в два года, что на поверку оказалось чистой утопией.

И даже тогда никто не думал, что это так важно. Лишь 6 августа 1945 года США продемонстрировали, что эта тема куда важнее и ближе к нам, чем можно было подумать.

И началась гонка. Сталин забросил все дела. С 12 по 16 августа он безвылазно сидел на даче, совещаясь с руководителями уранового проекта, лишь на несколько часов приезжая в Кремль.

20 августа 1945 года Сталин подписал Постановление ГКО о создании Специального Комитета с чрезвычайными и невероятно широкими полномочиями и неограниченным финансированием. В него вошли председатель Госплана Н. А. Вознесенский, член ГКО Г. М. Маленков, нарком боеприпасов Б. Л. Ванников и его заместитель В. А. Махнев, физики И. В. Курчатов и П. Л. Капица, заместитель наркома внутренних дел по строительству А. П. Завенягин, и нарком химической промышленности М. Г. Первухин. Исполнительным органом при Комитете стало Первое главное управление (ПГУ), начальником которого был назначен все тот же Ванников. А руководителем всей работы стал Берия. Теперь до самого конца жизни эта работа стала для него главной. А новогодним подарком Лаврентию Павловичу, преподнесенным 29 декабря 1945 года, стало освобождение от поста министра внутренних дел.

На стороне американцев были огромные деньги и нерастраченные силы невоевавшей и неплохо нажившейся на войне страны. В разоренном СССР лишних денег не было, да и нелишних — тоже, но на нашей стороне была система, традиционная для России система государства-армии, позволявшая достичь многого не с помощью денег, а за счет организации и мобилизации ресурсов.

…В первую очередь Берия забрал к себе в комитет собственные выдрессированные им структуры — Главное управление лагерей промышленного строительства и Главное управление лагерей горно-металлургических предприятий. В первом насчитывалось 103 тысячи заключенных, во втором — 190 тысяч. К проекту были подключены также военно-строительные части МВД. Командовал всей этой махиной Завенягин. Для сравнения: в американском атомном проекте участвовало 125 тысяч человек, а у нас к 1950 году в системе Спецкомитета было задействовано 700 тысяч человек56. Это позволило сразу набрать невероятный темп.

Первый реактор начали строить в ста километрах севернее Челябинска — этот объект назвали Челябинск-40. В 1947 году к нему присоединились еще три: Свердловск-44 и Свердловск-45 и Арзамас-16, в котором непосредственно и делали бомбы. Людей вполне хватало. По-прежнему не хватало урана.

Впрочем, и здесь положение стало меняться. Уже в 1946 году были найдены месторождения урана на территории СССР — в Таджикистане, а также на Колыме, где был создан еще и обогатительный комбинат, поскольку руду приходилось вывозить самолетами.

Разговоры о том, что все эти люди, строители и шахтеры, были впоследствии уничтожены, совершенно ни на чем не основаны — абсолютное их большинство не имело ни малейшего представления, чем они на самом деле занимаются. Даже до последнего времени работники урановых рудников в Таджикистане считали, что добывают свинцовую руду — им-то что, лишь бы деньги платили…

Работы были развернуты громадные, но, тем не менее, минимальный срок, названный Берия — два года — прошел, а бомбы все не было.

…А время торопило. Разведка работала превосходно, и постепенно перед советским правительством начал вырисовываться масштаб угрозы. Вскоре стало совершенно точно известно, против кого теперь направлено острие ядерного клинка.

Но до советской бомбы было еще далеко. Берия оценил минимальный срок реализации проекта в два года, что на поверку оказалось чистой утопией.

И даже тогда никто не думал, что это так важно. Лишь 6 августа 1945 года США продемонстрировали, что эта тема куда важнее и ближе к нам, чем можно было подумать.

Поворот в отношениях между вчерашними союзниками начался еще летом 1945 года. А уже 14 сентября американская делегация под руководством М. Колмера, посетившая Москву, заговорила с советским правительством в новом тоне. Американцы вели переговоры со Сталиным по поводу предоставления СССР займа, и в обмен на экономическую помощь делегация выдвинула целый список требований. Советский Союз должен был сообщить, какая доля его производства идет на вооружение, предоставить американцам важнейшие данные об отечественной экономике и дать возможность проверить точность этих данных.

Далее, Советский Союз должен был взять на себя обязательство не оказывать политической помощи Восточной Европе и сообщить содержание торговых договоров с этими странами. Как в СССР, так и в странах Восточной Европы, находящихся под его контролем, должна быть гарантирована защита американской собственности, право распространять американские книги, журналы, газеты и кинофильмы. Наконец, американцы настаивали на выводе советских оккупационных войск из Восточной Европы. Право, можно было подумать, что СССР и США были не союзниками в войне, а противниками, и Америка победила.

Естественно, Сталин, несмотря на тяжелейшее экономическое положение страны, от займа на таких условиях отказался.

А 5 января 1946 года президент Трумэн писал госсекретарю Бирнсу: «Если России не показать железный кулак и не говорить с ней жестким языком, то неизбежна новая война. Русские понимают лишь один язык — „сколько у вас дивизий?“». Письмо заканчивалось следующей фразой: «Я устал ублажать Советы»57.

5 марта 1946 года Трумэн сопровождал английского экс-премьера Черчилля в Фултон, где последний произнес свою знаменитую речь о «железном занавесе». «Холодная война» была официально объявлена.

Политический разрыв сопровождался и соответствующими военными приготовлениями. Уже 4 сентября 1945 года, то есть на следующий день после официального окончания Второй мировой войны, в США был подписан Меморандум 329, который ставил перед американскими военными следующую задачу: «Отобрать приблизительно 20 наиболее важных целей, пригодных для стратегической атомной бомбардировки в СССР и на контролируемой им территории»58. В приложении определялись критерии для отбора городов, предложенных Объединенным разведывательным комитетом. Цели для бомбардировок отбирались с учетом:

1) производственных мощностей, особенно производства самолетов и другого вооружения;

2) наличия государственных и административных учреждений;

3) наличия научно-технических учреждений.

В списке советских городов, которые должны были разделить судьбу Хиросимы, были Москва, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Пермь, Тбилиси, Новокузнецк, Грозный, Иркутск и Ярославль — в то время в них проживало 13 миллионов человек. Планировалось также уничтожение Транссибирской магистрали.

Если к августу 1945 года американцы располагали всего лишь двумя атомными бомбами, использованными против Японии, то уже к концу этого года в их арсенале находилось почти 200 таких бомб.

Причем речь шла не об обороне от возможной «советской агрессии», а о нападении. В 1945 году комитет начальников штабов в своем секретном докладе рекомендовал напасть на СССР, причем с применением атомного оружия, не только в случае агрессии нашей страны, но и в том случае, если успехи Советского Союза в области экономики и науки указывали бы на то, что он имеет возможность «в конечном итоге напасть на США или создать оборону против нашего нападения»59. Не слабо, да?

Далее процесс развивался и дополнялся. К середине 1948 года был составлен план «Чариотир». Согласно ему, в первые тридцать дней планировалось сбросить 133 атомные бомбы на 70 советских городов, в том числе 8 атомных бомб на Москву и 7 бомб — на Ленинград. На втором этапе, который должен был продлиться еще два года, предполагалось сбросить на СССР еще 200 атомных и 250 тысяч тонн обычных бомб. Не успел год закончиться, как по американским штабам был разослан новый план «Флитвуд». Противостояние двух сверхдержав нарастало, и оперативный план САК ЕВП 1-49, представленный комитету начальников штабов главнокомандующим американскими ВВС 21 декабря 1948 года, исходил уже из того, что война с Советским Союзом начнется до 1 апреля 1949 года. Американцев тоже поджимало время: по их расчетам, СССР создаст свою атомную бомбу не ранее 1952-1955 годов, но советский министр иностранных дел Молотов уже в 1947 году во всеуслышание заявил, что атомное оружие не является тайной для Советов. Вот и гадай: блеф это или на самом деле так оно и есть…

Если не все в точности, то хотя бы приблизительное содержание этих планов становилось известно советскому правительству и, естественно, не прибавляло бодрости.

…Наконец, десять килограммов плутония, необходимых для создания атомной бомбы, были накоплены. Первое испытание советской атомной бомбы прошло, вопреки всем западным прогнозам, 20 августа 1949 года под Семипалатинском в Казахстане.

Серго Берия тоже присутствовал на полигоне — уже тогда он был конструктором оборонной техники, хотя, скорее всего, просто попросился на испытания, пользуясь высоким родством. А что тут, собственно, плохого?

В своей книге он пишет:

«Михаил Первухин… в своих воспоминаниях, написанных еще в конце шестидесятых годов и опубликованных лишь недавно, утверждал, что „в случае неудачи нам бы пришлось понести суровое наказание за неуспех“. „Конечно, мы все ходили под страхом“, — вторил ему Ефим Славский, в те годы первый директор атомного комбината… (Впрочем, надо учитывать тот факт, что ни тот, ни другой не были репрессированы при Хрущеве, а условием этого обычно были вполне определенные вещи. Никита Сергеевич во главу угла ставил личную преданность и ненависть к его личным врагам. — Е. П.) В других источниках прямо говорится, что Лаврентий Павлович приехал на полигон с двумя списками сотрудников — один был наградной, другой, в случае неудачи, для ареста… (Ну, а это вообще глупость полнейшая — если посадить разработчиков, то откуда тогда брать последующую удачу? А дураком Берия не был. — Е. П.) Баек на этот счет ходит, действительно, много… Дописались даже до того, что отец был после взрыва в дурном настроении, потому что не успел первым доложить об удачных испытаниях Сталину.

Реакцию своего отца я помню прекрасно. Все было совершенно иначе. Сразу же после взрыва отец и Курчатов обнялись и расцеловались. Помню, отец сказал тогда: «Слава Богу, что у нас все нормально получилось…» Дело в том, что в любой группе ученых есть противники. Так было и здесь. Сталину постоянно писали, докладывали, что вероятность взрыва крайне мала. Американцы, мол, несколько попыток сделали, прежде чем что-то получилось…

Не было и в помине никаких списков, а если кто-то и утверждает, что ученые боялись отца, пусть останется это на его совести. Отношения были совершенно иными… Когда Курчатова заставляли дать показания на отца и написать, что Берия всячески мешал созданию первой советской атомной бомбы, Игорь Васильевич сказал прямо: «Если бы не он, Берия, бомбы бы не было». Произошло это уже после июня 1953 года, когда ведущих ученых вызывали к Хрущеву и Маленкову и требовали:

«Дайте показания на Берия! Партии необходимо показать его злодейскую роль». Но ученые на это не пошли, а тронуть их не решился даже Хрущев. Как ни был неумен новый лидер СССР, он понимал, что его положение в мире зависит во многом от их работы…

Естественно, первым об успехе испытаний Сталину доложил Берия — сообщение ушло в Москву прямо с полигона».

Большая группа участников проекта получила тогда высокие награды. Восемь ведущих ученых: Курчатов, Флеров, Харитон, Хлопин, Щелкин, Доллежаль, Бочвар и немецкий физик Николаус Риль стали Героями Социалистического Труда. Всем им подарили дачи под Москвой и машины «Победа», а Курчатов получил «ЗИС». Все были удостоены Сталинских премий. Героями Соц-труда стали Ванников и его заместитель Первухин, а также восемь генералов из МВД.

Все это позволит впоследствии управделами Совмина М. Т. Помазневу заявить на июльском Пленуме 1953 года: «По линии Спецкомитета имело место задабривание министров и других руководящих работников и заигрывание с ними. Большинство министров оборонной промышленности и машиностроения получили по нескольку орденов и стали лауреатами Сталинских премий. Много наград давалось строителям… Аппарат Спецкомитета не в меру отмечался наградами…»

Мол, подкупал Лаврентий Павлович своих подчиненных. Что же он себя-то забыл? Этому тоже есть объяснение.

«Берия, глава Спецкомитета, получил лишь орден Ленина. Он оказался во втором длинном списке всех тех, которые „принимали участие“ в строительстве объектов атомной промышленности. Этим обидным для Берия решением Сталин хотел, очевидно, подчеркнуть, что главная заслуга в организации всех работ по проблеме № 1 принадлежит не Берия, а самому Сталину». 

(Ж. Медведев. «Сталин и атомная бомба».)

А может быть, это Берия, подписывавший представления на участников проекта, так оценил свой вклад?

В то время было не модно награждать самих себя, и даже Сталин категорически отказался от Золотой Звезды Героя, которой его пытались наградить в 1945 году. А кто больше него заслуживал самой высокой награды?

Ученые — народ непростой. Большей частью они темпераментны, обидчивы, амбициозны, склонны абсолютизировать свое дело и его значение в жизни человечества. Не все, конечно, но многие. Теоретики — это вообще особый разговор, о них даже среди физиков ходит множество анекдотов, а простому смертному логику теоретика иной раз и понять невозможно.

Легенда о «безграмотном руководстве Берия» имела начало в знаменитом письме академика Капицы Сталину. Петр Леонидович с самого начала относился к работе над атомной бомбой скептически. Говоря по-простому, он не хотел заниматься этой проблемой. Почувствовав, что увязает в ней, Капица отправил Сталину два письма. Первое — 3 октября 1945 года, в котором он просил освободить его от всей работы в СНК, кроме Академии наук. Сталин это письмо попросту «не заметил». Тогда последовало второе, с нападками на Спецкомитет и на Берия.

«Хоть и тяжеловато будет, но, во всяком случае, попробовать надо скоро и дешево создать АБ, — пишет ученый. — Но не таким путем, как мы идем сейчас — он совсем безалаберен и без плана. Его главные недостатки: во-первых, он не использует наши организационные возможности, а во-вторых, он шаблонен».

Ну, что касается организационных возможностей — тут Петр Леонидович прав •— организационно проект находился в самом начале. Что же до шаблонности, то… и тут он прав! Ему, как ученому, хотелось решить проблему каким-то совершенно своим путем, как до него никто не решал. Не зря же говорят, что наука — это удовлетворение собственного любопытства за счет государства. Но заказчику, оплачивавшему счета — стране, правительству и, в частности Спецкомитету, было на оригинальность подхода решительнейшим образом наплевать. Ему нужна была бомба в максимально короткие сроки, самым простым и быстрым способом достижения этого было повторение американского пути» и Берия всеми способами толкал ученых на этот путь, а Курчатов послушно следовал его указаниям. Ну, и как мог стерпеть такое Петр Леонидович? Какой-то там Берия, чиновник — да что он понимает в науке?! Курчатов — да кто он такой? Тоже мне, академик — все знают, что его Сталин академиком назначил. И вообще, какой ученый смирится с тем, что работа идет не по его схеме?

Досталось, естественно, руководству. «Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Спецкомитете как сверхчеловеки. Особенно товарищ Берия. Правда, у него дирижерская палочка в руках. Это не плохо, но за ним первую скрипку все же должен играть ученый… У товарища Берия основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и знать партитуру. С этим у Берия слабо. Я лично думаю, что товарищ Берия справился бы со своей задачей, если бы отдал больше времени и сил. Он очень энергичен, прекрасно и быстро ориентируется, хорошо отличает главное от второстепенного, поэтому зря времени не тратит, у него безусловно есть вкус к научным вопросам, он их хорошо схватывает, точно формулирует свои решения».

В итоге Петр Леонидович предложил Лаврентию Павловичу поучиться физике в его институте. Не совсем понятно, зачем Берия физика, когда есть Курчатов, ну да ладно. Но, по-видимому, все же эти два характера схлестнулись всерьез.

«С товарищем Берия отношение у меня все хуже и хуже, — пишет Капица, — и он, несомненно, будет доволен моим уходом. Работать с таким настроением я не умею. Я ведь с самого начала просил не привлекать меня к этому делу, так как заранее предполагал, во что оно у нас выльется…».

Это письмо обошло множество изданий, как несомненный «компромат» на Берия, хотя не совсем ясно, какой это «компромат» — ну не сошлись люди характерами, и все тут. Обычные, в общем-то, для научного мира разборки.

Через две недели после своего эпохального письма Капица был действительно освобожден от всех работ, связанных с проектом. Никаких иных последствий для него не было, никто его не трогал. Однако почти через год, 17 августа 1946 года, Петр Леонидович был распоряжением Сталина внезапно лишен всех своих государственных и научных постов, в том числе и поста директора созданного им института физических проблем. Этот случай любят приводить в качестве примера какой-то особой злопамятности Сталина — надо же, столько выжидал…

На самом деле все было немножко иначе. Просто институт Капицы срочно понадобился для работ над водородной бомбой. Во-первых, его предполагалось несколько переориентировать, с чем директор уж точно бы не согласился, и вышел бы еще один скандал, а во-вторых, теперь этим институтом не мог руководить ученый, не задействованный в проекте. Ну и, возможно, когда речь зашла о Капице, Сталин сказал что-нибудь вроде: раз уважаемый академик не хотел помочь государству, когда его об этом попросили, то почему государство должно обеспечивать его работой и прочими благами? Вполне в духе времени и, кстати, традиционный для России подход…

Лишь девять лет спустя, когда работы над бомбой были в основном закончены, Капица смог снова вернуться к своей работе.

Самую суть конфликта, даже не касаясь его, прояснил Павел Судоплатов. «Оппенгеймер напоминает мне в значительной мере наших ученых академического типа, — пишет он, — Вернадского, Капицу, Сахарова. Они всегда стремились сохранить собственное лицо, стремились жить в мире, созданном их воображением, с иллюзией независимости… А для Курчатова в научной работе главными всегда были интересы государства. Он был менее упрям и более зависим от властей, чем Капица и Иоффе… Правительство стремилось любой ценой ускорить испытание первой атомной бомбы, и Курчатов пошел по пути копирования американского ядерного устройства. Вместе с тем не прекращалась параллельная работа над созданием бомбы советской конструкции. Она была взорвана в 1951 году…».

Это, кажется, единственный случай, когда кто-либо из ученых был недоволен Берия. Даже странно, недовольства должно быть больше. В отличие от ученых, склонных абсолютизировать свою науку, мышление Берия было комплексным, он видел проблему со многих сторон, чем иной раз удивлял физиков.

Так, например, Сахаров, будущий знаменитый академик (к сожалению, знаменитый не своим делом, а тем, что полез не в свое дело), как-то спросил Берия:

«— Почему наши новые разработки идут так медленно? Почему мы все время отстаем от США и других стран, проигрывая техническое соревнование?

Ответ был для ученого неожиданным:

— Потому что у нас нет производственно-опытной базы. Все висит на одной «Электросиле». А у американцев сотни фирм с мощной базой».

«Такой ответ мне был, конечно, не интересен», — признается Сахаров.

А чего он, собственно, ждал?

Но любопытнее всего то, что было дальше. «Он подал мне руку, — пишет Сахаров. — Она была пухлая, чуть влажная и мертвенно холодная. Только в этот момент я понял, что говорю с глазу на глаз со страшным человеком. До этого мне это не приходило в голову, и я держался совершенно свободно».

Рискну предположить: то, что он разговаривал со «страшным человеком», Андрей Дмитриевич понял не в конце разговора, а тогда, когда писал мемуары. Да и вообще соотношение действительности и ее преломления в сознании физика-теоретика, наделенного необходимым для его работы феерическим воображением, — совершенно особый вопрос. Чего стоит другой пассаж из воспоминаний Сахарова: «На одном из совещаний летом 1952 года… Берия, отчитывая Н. И. Павлова, одного из генералов МГБ… встал и произнес примерно следующее: „Мы, большевики, когда хотим что-то сделать, закрываем глаза на все остальное (говоря это, Берия зажмурился и его лицо стало еще более страшным). Вы, Павлов, потеряли большевистскую остроту! Сейчас мы не будем вас наказывать, мы надеемся, что вы исправите ошибку, но имейте в виду, у нас в турме места много“.

Берия говорил твердо «турма» вместо тюрьма. Это звучало жутковато…»

Звучит, и вправду, жутковато, но… но Берия, разглагольствующий о «большевистской остроте»! Может, Андрей Дмитриевич его с Кагановичем перепутал?

…Здесь, как и в ГКО, Берия опекал «своих» ученых и инженеров. Так, например, с самого начала работы и до ее конца Спецкомитет был «зоной, свободной от арестов». Ни Абакумов, ни кто-либо еще не решались связываться с Берией — себе дороже. Все ученые, работавшие в проекте, были обеспечены жильем, дачами, хорошим питанием и медицинской помощью, пользовались спецраспределителями. С другой стороны, их квартиры прослушивались — но без последствий. Даже к академику Ландау, который ругательски ругал советский строй, называя его фашизмом, а себя рабом, не было предпринято никаких оргвыводов. Пусть себе болтает, лишь бы работал…

Разные бывали ситуации. Вспоминает Павел Судоплатов:

«Я получил сообщение, что младший брат Кикоина по наивности поделился своими сомнениями о мудрости руководства с коллегой, а тот немедленно сообщил об этом оперативному работнику, у которого был на связи…». То есть, говоря обычными словами, младший брат физика, задействованного в проекте, что-то сказал про Сталина, а его коллега оказался стукачом. Таковы были нравы в научной среде — а еще удивляются, почему в 1937 году их столько пострадало… Но продолжим:

«Когда я об этом проинформировал Берия, он приказал мне вызвать Кикоина и сказать ему, чтобы он воздействовал на своего брата. Я решил не вызывать Кикоина, поехал к нему в лабораторию и рассказал о „шалостях“ его младшего брата. Кикоин обещал поговорить с ним. Их объяснение было зафиксировано оперативной техникой прослушивания, установленной в квартирах ведущих ученых-атомщиков».

Более того, на следующий день Берия еще и приехал в лабораторию, чтобы успокоить физика — мол, все с его братом будет в порядке, не только самим ученым, но и их родственникам гарантирована абсолютная безопасность.

Серго Берия рассказывает историю посерьезней.

Один из основных ученых проекта, Юлий Харитон, в свое время работал в Англии и, естественно, по ведомству МГБ проходил как «английский шпион».

«В свое время Юлия Борисовича дважды пытались отстранить от работ, связанных с созданием ядерного оружия, и даже обвиняли в шпионаже. Были люди, которые с самого начала не хотели, чтобы Харитон занимался научной деятельностью… К счастью, тогда все обошлось, и академик Харитон продолжил работу. А спустя несколько лет, отец к тому времени уже не имел и косвенного отношения к органам безопасности, его вызвал Сталин:

— Это материалы на Харитона… Убеждают меня, что английский шпион… Что скажешь?

Не берусь точно утверждать, кто именно возглавлял тогда госбезопасность — Абакумов или Игнатьев, — но «дело» было состряпано в этом ведомстве. Материалы на Харитона были собраны и представлены Сталину. А коль ядерный проект курировал отец, Сталин вызвал его.

Отец хорошо помнил предыдущие попытки «убрать» Харитона и не особенно удивился, что вновь зашел разговор о его работе на английскую разведку

— Все люди, которые работают над этим проектом, — сказал отец, — отобраны лично мною. Я готов отвечать за действия каждого из них. Не за симпатии и антипатии к советскому строю, а за действия. Эти люди работают и будут честно работать над проектом, который нам поручен.

Разговор происходил в кабинете Сталина, дело на академика Харитона лежало на столе Иосифа Виссарионовича, и можно только догадываться, что там было написано.

— А насчет Харитона могу сказать следующее, — доложил отец. — Человек это абсолютно честный, абсолютно преданный тому делу, над которым работает, и на подлость, уверен, никогда не пойдет.

Отец изложил свое мнение в письменной форме и отдал бумагу Сталину Иосиф Виссарионович положил ее в сейф:

— Вот и хорошо, будешь отвечать, если что…

— Я головой отвечаю за весь проект, а не только за Харитона, — ответил отец.

Бумага, написанная отцом, так и осталась у Сталина». Этот случай был не единственным. Таким вот способом создавалась «зона, свободная от арестов». Кстати, по поводу репрессий: когда речь шла о людях, занимающих достаточно высокие посты, то на их арест требовалось согласие вышестоящего начальника. Если бы все наркомы вели себя, как Берия, то никаких «шарашек» бы не понадобилось…

Академик Андроник Петросьянц оставил воспоминания, где подробно характеризовал Берия как руководителя проекта.

«Среди всех членов Политбюро и других высших руководителей страны Берия оказался наиболее подготовленным в вопросах технической политики и техники. Все это я знал не понаслышке, а по личным контактам с ним, по многим техническим вопросам, касавшихся танкостроительной и ядерной тематики. В интересах исторической справедливости нельзя не сказать, что Берия, этот страшный человек, руководитель карательного органа нашей страны, сумел полностью оправдать доверие Сталина, использовав весь научный потенциал ученых ядерной науки и техники, имевшийся в нашей стране. Он придал всем работам по ядерной проблеме необходимые размах, широту действий и динамизм.

Он обладал огромной энергией и работоспособностью, был организатором, умеющим доводить всякое начатое им дело до конца. Часто выезжал на объекты, знакомился с ходом и результатами работ, всегда оказывал необходимую помощь и в то же время резко и строго расправлялся с нерадивыми исполнителями, невзирая на их чины и положение. В процессе создания первой советской ядерной бомбы его роль в полном смысле была неизмеримой…».

После уничтожения Берия Спецкомитет был ликвидирован уже 26 июня 1953 года, а его аппарат передан во вновь образованное министерство среднего машиностроения СССР. Казалось бы — какая разница? Но разница была — и существенная. Дело в том, что к тому времени отношение Берия к своему ведомству несколько изменилось. Об этом рассказал на памятном июльском Пленуме ЦК член комитета, а ныне замминистра среднего машиностроения А. П. Завенягин.

«Берия слыл организатором, а в действительности был отчаянным бюрократом… Американцы строят новые большие заводы по производству взрывчатых атомных веществ. Тратят на это огромные средства. Когда мы ставили вопрос о новом строительстве, Берия нам говорил:

«К черту, вы тратите много денег, укладывайтесь в пятилетку». Мы не могли с этим мириться, государство не может мириться. Берия же повторял нам: «К черту, укладывайтесь в утвержденные цифры»».

Что означал этот выпад? А означал он очень простую вещь. В самом начале работы над бомбой, когда шла невероятная гонка, для ПГУ Спецкомитета был установлен особый финансовый режим — неограниченное финансирование, оплата всех смет «по произведенным затратам». Но задача была выполнена, гонка на выживание закончилась, а строители и все прочие по-прежнему хотели тратить деньги, не считая. Берия же этому воспротивился. ЦК пресек его «вражескую деятельность», так что оборонка, как и раньше, могла тратить столько денег, сколько хочет. Люди старшего поколения хорошо помнят результат — оборонная промышленность становилась все более раздутой и неэффективной, пока не превратилась в чудовищную «черную дыру», куда со свистом улетали миллиарды. В этой ситуации американцы приняли совершенно грамотное решение и стали изматывать СССР гонкой вооружений. И измотали.

И все же созданная Берия гигантская структура была настолько мощной, что продержалась до самого начала перестройки и выжила даже после ударов, нанесенных экономической реформой. Юрий Мухин пишет: «Чем бы ни занимался Берия, он всегда строил». И надо сказать, что не только строил, но и умел это делать…

«…Берия приехал на дачу Сталина утром 2 марта, как только ему сообщили о том, что у вождя случился инсульт. Сразу же, утром, появились врачи, к вечеру — еще одна бригада, светила медицины. Впрочем, с самого начала было ясно и приговор медиков не оставлял надежды — помочь было нельзя».

«Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Интересно впрочем, что как только Сталин пришел в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал ее целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол». 

(Н. Хрущев. Воспоминания.)

«Только один человек вел себя неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался в этот ответственный момент, как бы не перехитрить и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза… Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза, он желал и тут быть "самым верным, самым преданным " — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал…»

«…Когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества:

«Хрусталев! Машину!»»

(С. Аллилуева. «Двадцать писем к другу».)

Ну, что касается Хрущева, тут все ясно. С мемуарами же Светланы Аллилуевой дело иметь непросто. В них слишком большое место занимает демонстрация ненависти к Берия, чтобы это было просто так. С другой стороны, должна же она была как-то оплатить свою безбедную жизнь после смерти отца и право выехать за границу.

А вот незаинтересованные свидетели — в первую очередь, врачи — рассказывают совсем иное.

Вспоминает профессор Мясников:

«Консилиум был прерван появлением Берия и Маленкова… Берия обратился к нам со словами о постигшем партию и наш народ несчастье и выразил уверенность, что мы сделаем все, что в силах медицины и т. д. „Имейте в виду, — сказал он, — что партия и правительство вам абсолютно доверяют, и все, что найдете нужным предпринимать, с нашей стороны не встретит ничего, кроме полного согласия и помощи“».

Другой врач, В. Неговский: «У меня не сложилось впечатления, что Берия был очень возбужден, как вспоминает Светлана Аллилуева. Да, начальствующий тон, но ничего другого сказать не могу. В отношении меня был корректен, вежлив, ничего мне не приказывал. Даже поддерживал: „Находите нужным, делайте!“»

И еще один момент, пронзительный и трагический, мелькнул в мемуарах Шепилова. Утром 4 марта Сталину вроде бы стало легче, и он даже начал приходить в себя.

И тогда, заметив проблески сознания, Берия опустился на колени и поцеловал руку Сталина.

Именно Берия прекратил реанимационные мероприятия, когда стало ясно, что Сталин мертв. Врач Г. Чеснокова вспоминала: «Мы делали массаж больше часа, когда стало ясно, что сердце завести уже не удастся. Искусственное дыхание делать было нельзя, при кровоизлиянии в мозг это строжайше запрещено. Наконец, ко мне подошел Берия, сказал: „Хватит!“ Глаза у Сталина были широко раскрыты. Мы видели, что он умер, что уже не дышит. И прекратили делать массаж».

Что же касается той облетевшей все издания фразы, которая даже стала названием фильма… Как-то раз я провела эксперимент: за столом, в большой компании рассказала эту историю и попросила дать психологическое обоснование: почему сразу после смерти самый близкий к умершему человек, который любил его и почитал, не говоря никому ни слова, выходит из комнаты, вызывает машину и уезжает. Версии были самые разные, но все согласились на той, которую высказала она из присутствующих женщин: «Может быть, он изо всех сил старается не заплакать?»

…Мы пока отметим, никак не комментируя, тот факт, что после смерти Сталина все решилось мгновенно. Новые назначения разыграли как по нотам — когда только успели все обсудить и обо всем договориться?

5 марта в 20.00 открылось совместное заседание пленума ЦК КПСС, Совета Министров и Президиума Верховного Совета. За какие-то сорок минут были проведены основные назначения. Берия выдвинул Маленкова на пост председателя Совета Министров, тот тут же огласил список своих первых заместителей — Берия, Молотов, Булганин, Каганович. Кроме того, Берия снова стал во главе МВД, теперь вновь объединенного с МГБ в одно ведомство.

На все про все ему было отпущено судьбой сто двенадцать дней. Есть такое понятие: «сто дней» государственного деятеля — это срок, за который он должен предъявить государству свои намерения и возможности. Не более того, ибо больше за сто дней не успеть. Итак, что же сделал Берия за свои сто дней?

В третий раз за свою жизнь Берия оказался в МВД. Теперь он повел себя там как хозяин. Уже 13 марта создается следственная группа по пересмотру дел: по «делу врачей», по делу арестованных бывших сотрудников МГБ, которых обвинили в создании сионистской организации, по делу бывших работников управления военного министерства СССР, обвиненных во вредительстве, по «мингрельскому делу». Руководство работой групп было возложено на Круглова, Кобулова и Гоглидзе. Дела должны были быть пересмотрены в двухнедельный срок.

В тот же день появился приказ о создании комиссии по рассмотрению дел о выселении граждан из Грузии, произведенном МГБ Грузии (забегая перед, можно сказать что именно МВД Грузии снабдило следствие по «делу Берия» крайне сомнительными документами о его причастности к репрессиям). 18 марта — еще один пересмотр дела, на сей раз это было «дело об авиапроме», по которому в 1946 году контрразведкой СМЕРШ были арестованы нарком авиационной промышленности Ша-хурин, командующий ВВС маршал Новиков и многие другие. И снова срок — двенадцать дней.

Первые результаты последовали 3 апреля, когда, с подачи Берия, появилось постановление Президиума ЦК о фальсификации «дела врачей» и реабилитации арестованных, а также о привлечении к уголовной ответственности фальсификаторов. А вот дальше он сделал то, чего ему так и не простили соратники: 4 апреля сообщение МВД об этом было опубликовано в «Правде», а 6 апреля там же появилась передовая статья «Советская социалистическая законность неприкосновенна».

10 апреля последовало постановление «О фальсификации дела в так называемой мингрельской группе».

17 апреля — реабилитация «героев» дела управления военного министерства, 6 июня — отмена приговора по «делу авиапрома».

Еще один приказ датирован 4 апреля. Его хотелось бы привести полностью.

«Министерством внутренних дед установлено, что в следственной работе органов МГБ имели место грубейшие извращения советских законов, аресты невинных советских граждан, разнузданная фальсификация следственных материалов, широкое применение различных способов пыток — жестокие избиения арестованных, круглосуточное применение наручников на вывернутые за спину руки, продолжавшееся в отдельных случаях в течение нескольких месяцев, длительное лишение сна, заключение арестованных в раздетом виде в холодный карцер и др.

По указанию руководства б. Министерства государственной безопасности СССР избиения арестованных проводились в оборудованных для этой цели помещениях в Лефортовской и внутренней тюрьмах и поручались особой группе специально выделенных лиц, из числа тюремных работников, с применением всевозможных орудий пыток.

Такие изуверские «методы допроса» приводили к тому, что многие из невинно арестованных доводились следователями до состояния упадка физических сил, моральной депрессии, а отдельные из них до потери человеческого облика.

Пользуясь таким состоянием арестованных, следователи-фальсификаторы подсовывали им заблаговременно сфабрикованные «признания» об антисоветской и шпионско-террористической работе.

Подобные порочные методы ведения следствия направляли усилия оперативного состава на ложный путь, а внимание органов государственной безопасности отвлекалось от борьбы с действительными врагами советского государства.

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Категорически запретить в органах МВД применение к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия; в производстве следствия строго соблюдать нормы уголовно-процессуального кодекса.

2. Ликвидировать в Лефортовской и внутренней тюрьмах организованные руководством б. МГБ СССР помещения для применения к арестованным физических мер воздействия, а все орудия, посредством которых осуществлялись пытки — уничтожить.

3. С настоящим приказом ознакомить весь оперативный состав органов МВД и предупредить, что впредь за нарушение советской законности будут привлекаться к строжайшей ответственности, вплоть до предания суду, не только непосредственные виновники, но и их руководители».

Что за нарушение приказа придется отвечать — в этом никто не сомневался. Берия уже за подобные дела и сажал, и стрелял.

Затем новый нарком снова замахнулся на Особые совещания. Этот внесудебный орган появился в 1934 году Тогда он был несколько ужесточенным аналогом царских Особых совещаний и имел право приговаривать к ссылке, высылке и заключению в лагеря на срок до 5 лет, а также высылке за границу иностранных подданных. Однако в 1937 году Особое совещание получило новые права — выносить приговоры вплоть до высшей меры.

Берия уже дважды ставил вопрос об их ликвидации — в конце 1938-го и в октябре 1945 года, и оба раза потерпел неудачу В третий раз он вышел с этим предложением 15 июня 1953 года. Тогда этот вопрос решить не успели. В сентябре 1953 года Особые совещания были ликвидированы, и честь их уничтожения досталась «освободителю» Хрущеву.

Берия приписывают и еще одно обращение к Маленкову — самую знаменитую после «дела врачей» записку «О привлечении к уголовной ответственности лиц, виновных в убийстве С. М. Михоэлса и В. И. Голубева», которые якобы были убиты в 1948 году в Минске по приказу Сталина. Сейчас об этом деле много известно. Разбираться с ним — не тема данной книги, можно сказать лишь одно: феноменальная глупость всей этой истории (несколько позднее мы рассмотрим дело об убийстве Бовкун-Луганца и его жены — по уровню бредовости они примерно равнозначны), а также нетипичный для Берия рыхлый и многословный стиль записки дает все основания думать, что Берия записки не писал и что это — позднейшая фальшивка. Зачем она понадобилась — о том другой разговор…

Берия не любил бросать деньги на ветер. И, едва придя в МВД, он принялся всерьез разбираться с хозяйственным механизмом ГУЛАГа. Первым делом он решил избавиться о тех проектов, которые были явно не нужны ни сегодня, ни завтра.

Сметная стоимость объектов капитального строительства, которое вел ГУЛАГ, составляла около 105 млрд рублей. Берия предложил прекратить или «заморозить» объекты общей сметной стоимостью 49,2 млрд. О том, что это были за объекты, пишет Алексей Топтыгин:

«Из гидротехнических сооружений:

— Главный Туркменский канал (его потом все же построили и, получив копеечную прибыль в виде низкосортного хлопка и небольшого количества риса, обрели экологическую катастрофу, связанную с исчезновением Аральского моря);

— Самотечный канал Волга — Урал (проект не реализован);

— Волго-Балтийский водный путь (проект был реализован, но далеко не в том объеме, как предполагалось);

— многочисленные железнодорожные, автомобильные дороги, тоннели.

Из них самым затратным и технически неосуществимым был тоннельный переход под Татарским проливом и железная дорога Чун — Салехард — Игарка, одновременно прекращалось строительство ряда промышленных предприятий — Кировского химического завода и двух заводов искусственного жидкого топлива»60.

Что любопытно: при том, что сметная стоимость прекращаемых объектов составляла около половины общей, утвержденный план работ на 1953 год на них составлял от общего всего около 25%. То есть, работа там и там шла ни шатко, ни валко, и это были явно не первоочередные стройки — так зачем их продолжать?

Но это было только начало. Берия принялся за ликвидацию ГУЛАГа как хозяйственной единицы. Уже 17 марта он написал Маленкову записку о передаче хозяйственных организаций МВД в ведение других министерств. Так, Министерству металлургической промышленности переходили «Дальстрой», «Главзолото», Норильский комбинат цветных и редких металлов и пр., и таким же образом все объекты расписывались по соответствующим министерствам. Заключенных же, охрану, собственно лагеря предполагалось передать министерству юстиции. Они осудили, они пусть и разбираются.

В ведении МВД оставались особо опасные преступники: шпионы, диверсанты, террористы, политзаключенные, военные преступники и бывшие военнопленные, которые содержались в тюрьмах и особых лагерях — их МВД Минюсту не передавало.

К 16 июня Берия подготовил проект положения о Министерстве внутренних дел, где не было места никакой хозяйственной деятельности — только непосредственные задачи, входящие в круг обязанностей спецслужб, и некоторые специальные, такие, как охрана границ, организация местной ПВО, архивное дело, надзор за противопожарной охраной и т. п.

Но самой широко известной мерой Берия, относившейся к ГУЛАГу, стала знаменитая «бериевская амнистия».

«Алексей Иванович Аджубей в своей книге приоткрыл краешек завесы тайны над мотивами упреждающего удара Хрущева. Оказывается, Берия придумал хитрый ход с амнистией после смерти Сталина. Она касалась больших групп заключенных. Берия беспокоило, что он уже не был властен автоматически продлевать сроки заключения тем, кто был отправлен в лагеря в годы массовых репрессий и свое отбыл. Они возвращались по домам и требовали восстановления справедливости. А Берия было крайне необходимо вновь отправить в ссылку неугодных, задержать оставшихся там. Тогда-то и начали выпускать уголовников и рецидивистов. Они тут же принялись за старое. Недовольство и нестабильность могли дать Берия шанс снова вернуться к прежним методам».

Ага! «Кабы реки и озера слились в озеро одно…» и т.д. Именно с этой целью он амнистию и проводил — чтобы наводнить страну рецидивистами и под это дело снова посадить «жертвы тридцать седьмого года». Можно подумать, что весь тогдашний мир вертелся вокруг этих «верных ленинцев», и второму человеку в стране, кроме как злоумышлять на них, заняться было абсолютно нечем.

Ужас бериевской амнистии очень убедительно показан в замечательном перестроечном фильме «Холодное лето 53-го». Жаль только, что авторы не потрудились прочесть текст Указа, где черным по белому указан контингент: освободить осужденных на срок до 5 лет, женщин, имеющих детей до 10 лет, беременных, несовершеннолетних, пожилых, больных. А также сократить срок наполовину тем, кто осужден на срок выше 5 лет, кроме тех, кто осужден за контрреволюционную деятельность, бандитизм, умышленные убийства, крупные хищения. Так что все эти с таким тщанием показанные в фильме уголовные хари на свободу не должны были выйти ни при каком раскладе.

Амнистии, по прикидке, подлежало около миллиона человек из двух с половиной миллионов осужденных. На свободу вышло несколько больше — миллион двести тысяч. Берия просто-напросто разгружал лагеря. Эти люди все равно скоро бы вышли на волю, а ведь каждый день, проведенный в лагере, отдаляет человека от нормальной жизни и приближает к миру тех, кто показан в вышеназванном фильме. Естественно, вслед за бериевской амнистией — впрочем, как и за любой другой, последовал всплеск преступности, который был быстро сведен на нет органами МВД, и те, кто не хотел жить честно, вернулись туда, откуда только что вышли.

Куда менее известна другая мера, направленная на предотвращение рецидивов и «привязанная» к амнистии. Дело в том, что в СССР существовали значительные паспортные ограничения для освободившихся заключенных, были режимные местности, где они не могли прописаться. В своей записке в Президиум ЦК Берия пишет:

«В настоящее время в Советском Союзе паспортные ограничения распространены на 340 режимных городов, местностей, железнодорожных узлов, а также на пограничную зону вдоль всей границы страны шириной от 15 до 200 километров, на Дальнем Востоке до 500 и более километров. При этом Закарпатская, Калининградская и Сахалинская области, Приморский и Хабаровский края, в том числе Камчатка, полностью объявлены режимными местностями.

Таким образом, если взглянуть на карту СССР, то можно видеть, что вся страна пестрит режимными городами и различными запретными зонами, где запрещено проживать гражданам, имеющим судимость и отбывшим наказание.

При существующем положении граждане, отбывшие наказание в местах заключения или ссылки и искупившие тем самым свою вину перед обществом, продолжают испытывать лишения и обречены на мытарство. При выдаче или обмене таким гражданам паспортов в них делается запись о паспортном ограничении и они лишаются права вернуться в город, где у них есть семья, не могут устроиться на жительство в большинстве промышленных и культурных центров, так как жить им там не разрешают и на работу не берут…

За последние 10 лет по судимости получили паспортные ограничения 3 млн 900 тысяч граждан (из них только за один 1952 год 275 286 человек), которые после отбытия наказания не могут возвратиться в режимные местности, чтобы устроиться на работу или соединиться со своими семьями.

В течение 1948—1952 годов по всем городам страны выявлено 5 млн 591 тысяч человек, нарушивших паспортный режим…

Существующая вдоль границы Советского Союза режимная зона, которая простирается на сотни километров, в особенности на Дальнем Востоке, не имеет практического значения для охраны границы. Больше того, режим и паспортные ограничения, введенные в этих районах, тормозят их экономическое развитие…

Следует отметить, что такой практики паспортных ограничений не существует ни в одной стране. Во многих капиталистических странах — в США. Англии, Канаде, Финляндии и Швеции — у населения паспортов вообще не имеется, о судимости никаких отметок в личных документах граждан не делается…

Министерство внутренних дел СССР считает необходимым упразднить существующие паспортные ограничения в городах и местностях Советского Союза, а также режимную зону вдоль границы СССР, как не вызывающиеся необходимостью…»

Уже 20 мая соответствующим постановлением паспортные ограничения были отменены.

Так на самом деле происходила знаменитая амнистия.

Слово «крутое» здесь употребляется не в смысле «силовое», а в смысле «неожиданное», крутой поворот. Берия не боялся радикальных преобразований, это видно даже по его грузинскому опыту. И столь же неожиданным и смелым он был и на общероссийском поприще.

К 1953 году больным местом советской внутренней политики были национальные проблемы в областях, присоединенных к СССР в 1940 году. В первую очередь это касалось Западной Украины и Литвы, где существовало мощнейшее националистическое подполье: ОУНов-цы на Украине, «лесные братья» в Прибалтике. К тому времени с ними вели борьбу уже около семи лет, с определенным успехом — но этот успех слишком дорого стоил, поскольку был во многом построен на репрессиях против мирного населения. Отчасти они были оправданы, потому что в их основе лежала необходимость лишить бандитов их социальной базы. Но Берия предложил другое решение, совершенно неожиданное для традиционного партийного сознания.

26 мая 1953 года Президиум ЦК КПСС на основании материалов, предоставленных Берия, принимает два постановления по национальным вопросам: «О политическом и хозяйственном состоянии западных областей Украины» и «О положении в Литовской ССР». Оба они были секретными и доведены только до сведения Президиума ЦК и руководства республик.

«ЦК КПСС отмечает, что политическое положение в западных областях Украины продолжает оставаться неудовлетворительным.

Слабая работа местных партийных органов, а также недостаточное руководство со стороны ЦК КП Украины привели к тому, что среди значительной части населения существует недовольство проводимыми на месте хозяйственными политическими и культурными мероприятиями.

До сих пор не принимаются эффективные меры по организационно-хозяйственному укреплению колхозов, которые получают низкие доходы, что в свою очередь снижает материальное благосостояние колхозников. При этом —налоговая система в деревне осуществляется неправильно, без учета экономического состояния колхозов и сельского населения. О недовольстве среди местного населения свидетельствуют многочисленные письма жителей западных областей Украины. Только за три месяца 1953 года военной цензурой конфисковано около 195 тысяч писем, адресованных за границу из западных областей Украины, в которых содержатся отрицательные высказывания о действиях местных органов власти.

Серьезное недовольство населения западных областей Украины вызывают имеющиеся там факты грубого искривления ленинско-сталинской национальной политики. В руководящем партийном активе кадры работников из западных украинцев составляют незначительную часть, а почти все руководящие посты в партийных и советских органах заняты работниками, командированными из восточных областей УССР и из других республик Советского Союза. Так, например, из 311 руководящих работников областных, городских и районных партийных органов западных областей Украины только 18 человек из западноукраинского населения.

Особенно болезненно воспринимается населением Западной Украины огульное недоверие к местным кадрам из числа интеллигенции. Например: из 1718 профессоров и преподавателей 12 высших учебных заведений города Львова к числу западноукраинской интеллигенции принадлежат только 320 человек, в составе директоров этих учебных заведений нет ни одного уроженца Западной Украины, а в числе 25 заместителей директоров только один является западным украинцем.

Нужно признать ненормальным явлением преподавание подавляющего большинства дисциплин в высших учебных заведениях Западной Украины на русском языке. Фактический перевод преподавания в западноукра-инских вузах на русский язык широко используют враждебные элементы, называя это мероприятие политикой русификации…

…ЦК КП Украины и обкомы партии до сих пор не могут понять, что борьбу с националистическим подпольем нельзя вести только путем массовых репрессий и чекистско-войсковых операций, что бестолковое применение репрессий лишь вызывает недовольство населения и наносит вред делу борьбы с буржуазными националистами.

С 1944 по 1952 гг. в западных областях Украины подверглось разным видам репрессии до 500 тысяч человек, в том числе арестовано более 134 тысяч человек. Убито более 153 тысяч человек, выслано навечно из пределов УССР более 203 тысяч человек. О явной неудовлетворительности проводимых мер борьбы с буржуазно-националистическим подпольем говорит тот факт, что около 8000 человек из молодежи, подлежащей набору в ремесленные училища и школы ФЗО, перешло на нелегальное положение…

Все это говорит о явном неблагополучии дел в западных областях Украины…».

Все эти данные собрал и подготовил Берия и его ведомство. Что в этой записке замечательного — так это комплексный подход к проблеме: и экономика, и политика, и управление. Такими же комплексными являются и предлагаемые меры, которые были безропотно приняты Президиумом ЦК и отражены в постановлении.

«I. Признать неудовлетворительным руководство ЦК КП Украины и Совета Министров УССР западными областями Украины.

2. Снять т. Мельникова Л. Г. с поста первого секретаря ЦК КП Украины как не обеспечившего руководства и отозвать его в распоряжение ЦК КПСС.

3. Рекомендовать первым секретарем ЦК КП Украины тов. Кириченко А И., нынешнего второго секретаря ЦК КП Украины…

5. Рекомендовать тов. Корнейчука А. Е. на пост первого заместителя председателя Совета Министров Украинской CCR..

7. Обязать ЦК КП Украины и обкомы партии западных областей решительно покончить с извращениями ленинско-сталинской национальной политики нашей партии, с порочной практикой выдвижения на руководящую партийную и советскую работу в западных областях Украины преимущественно работников из других областей УССР и других республик Советского Союза, а также с недооценкой политического значения преподавания в вузах Западной Украины на украинском языке, серьезно улучшив дело подготовки и переподготовки кадров и смелее выдвигая работников из населения Западной Украины на руководящие посты…

8. Обязать ЦК КП Украины и обкомы партии западных областей УССР бережно относиться к сохранению и использованию кадров западноукраинской интеллигенции… смелее выдвигать ее лучших представителей на руководящие посты в учебных заведениях, а также в научных, культурных и других учреждениях.

9. Обеспечить наличие в руководящем составе ЦК КП Украины и в Правительстве Украинкой ССР работников из западных украинцев.

10. Признать необходимым, в целях дальнейшего хозяйственного укрепления колхозов, развития их общественного хозяйства и повышения материального благосостояния колхозного крестьянства западных областей УССР, провести снижение норм по государственным поставкам сельскохозяйственных продуктов и обязательным денежным платежам, прежде всего для колхозов горных и предгорных районов…

11. Обязать ЦК КП Украины, Совет Министров УССР и обкомы партии западных областей покончить с администрированием в работе, решительно пресекая произвол и беззаконие, чинимые отдельными работниками в отношении населения, и широко развернуть массовую политическую и агитационно-разъяснительную работу.

12. …При осуществлении необходимых карательных мер в отношении действительных врагов советской власти не допускать перегибов, вызывающих справедливое недовольство широких слоев населения…»

Несмотря на секретность постановления, в п. 13 предписывалось провести в ближайшее время пленумы обкомов и горкомов на Украине и обсудить там постановление. Срок выполнения всего комплекса мер — шесть месяцев.

Одновременно было принято и постановление по Литве. Содержалось в нем примерно то же самое, с той разницей, что ничего не говорилось об экономическом положении колхозов, зато было уделено внимание католической церкви, в том смысле, что надо не репрессии против духовенства проводить, а вести агитационную работу. И меры были мягче, без замены руководства республики. Зато обязали перевести делопроизводство на литовский язык, а в районах с польским населением — на польский. То есть, как видим, Берия положение в каждой республике изучал особо и делал особые выводы. Эти две записки, которые легли в основу «национальных» постановлений, обнаруживают у их автора незаурядный ум и талант именно государственного человека.

Что же партия — возмутилась? Да ничуть не бывало! Это уже потом Берия обвинили в потворстве националистическим элементам, и эти постановления были отменены. А пока что процесс продолжался, и, несмотря на то, что самое жесткое, «украинское» постановление было камнем в огород Хрущева, чьей вотчиной была Украина, следующие четыре постановления — сначала по Белоруссии и Латвии, а потом по Эстонии и Молдавии — готовил уже Никита Сергеевич. Это потом он от этих инициатив открестился, а тогда был с Берия в одной упряжке. Потом все это отменили… и в результате хрущевской и постхрущевской колониальной политики мы сейчас имеем то, что имеем.

Кстати, с этими постановлениями связаны некоторые забавные эпизоды из жизни МВД. Так, назначенный Берия министром внутренних дел Украины Мешик на заседании ЦК КП Украины демонстративно обратился к собравшимся по-украински, порекомендовав шокированным русским учить украинский язык. А вновь назначенный министр внутренних дел Литвы, несколько перестаравшись, отправил донесение на литовском языке в Москву, где эта бумага стала «китайской грамотой», ибо в центральном аппарате литовского, естественно, никто не знал…

Внешней политикой Берия раньше заниматься не приходилось. Тем не менее, он успел и здесь проявить некие инициативы.

Болевой точкой отношений СССР со странами из советской «зоны влияния» были Югославия и ГДР, хотя и по разным причинам Югославия была страной, где у власти находились коммунисты, но иной ориентации, чем в Советском Союзе.

Если в Польше, Восточной Германии, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Болгарии и Албании коммунисты сталинского толка, в конце концов, одержали полную победу, то в Югославии победного шествия сталинизма не произошло. Во время войны, когда генеральный секретарь югославской компартии Иосип Броз Тито был руководителем партизанского движения, он поддерживал самые тесные и дружеские связи с ВКП(б) и советским правительством. Однако после войны положение изменилось. Югославский лидер повел независимую от Москвы политику, и дело кончилось открытым разрывом.

Конфликт между Сталиным и Тито начался в 1948 году, когда последний отказался поддержать идею создания федерации Болгарии и Югославии. У него был собственный план создания Балканской федерации. После этого из Югославии были отозваны советские военные советники, а на состоявшемся в июне 1948 года в Бухаресте заседании Информбюро (преемник распущенного в 1943 году Коминтерна) Жданов огласил доклад «О положении в КП Югославии», куда лично Сталиным было вписано:

«Всю ответственность за создавшееся положение несут Тито, Кардель, Джилас и Ранкович. Их методы — из арсенала троцкизма. Политика в городе и деревне — неправильна. В компартии нетерпим такой позорный, чисто турецкий террористический режим. С таким режимом должно быть покончено».

Есть даже сведения, хотя и не слишком достоверные, что МГБ по приказу Сталина готовило покушение на Тито — но поскольку план этого покушения отличался редкостным идиотизмом (предполагалось, что советский «ликвидатор» во время аудиенции у Тито распылит в помещении бактерии легочной чумы) — то это скорей всего одна из многочисленных сказок о «страшных чекистах-киллерах».

Как бы то ни было, в 1953 году отношения между странами продолжали оставаться такими же напряженными, как и раньше, и термин «фашиствующая клика Тито» по-прежнему присутствовал в советских энциклопедиях и словарях.

Когда в СССР сменилась власть, маршал Тито заявил в интервью: «Мы в Югославии были бы счастливы, если бы наступил такой день, когда они признали бы, что допустили ошибку в отношении нашей страны. Нас бы это обрадовало. Мы будем ждать, мы посмотрим…»

И в самом деле, б июня 1953 года Совет Министров СССР и Президиум ЦК КПСС предложили Югославии обменяться послами, постепенно начали снимать ограничения на передвижение персонала посольств, заговорили о возобновлении экономических и культурных связей.

Большую роль в этой перемене курса сыграл Берия. В частности, он направил в Белград своего представителя полковника Федосеева и написал письмо югославскому министру внутренних дел Ранковичу с предложением негласной встречи. Позднее на пленуме это письмо представили, как деятельность Берия за спиной советского правительства: что это за конспиративные встречи такие, о которых никто не знает? Учитывая уровень вранья новой команды (о том, как и сколько эти деятели врали — в третьей части книги), думаю, что всё они прекрасно знали, просто надо было найти побольше обвинений, вот и это письмо сюда приплюсовали.

Другой болевой точкой была Восточная Германия. Здесь все было с точностью до наоборот. У власти в этой стране стоял коммунист левацкого толка Вальтер Ульбрихт, который взял курс на ускоренное построение социализма так, как его понимали советские «р-революционеры» 20-х годов, без учета изменившегося положения в мире и специфики страны. Начали они с репрессий, продолжили созданием колхозов и завершили приоритетным развитием предприятий группы «А» (тяжелая промышленность) в ущерб развитию предприятий группы «Б» (предметы потребления). Это можно было проделывать в предвоенной России, но немцы ведь — не русские и к такому положению дел не привыкли. С их привычкой к высокому уровню потребления считался даже Гитлер.

В довершение всего 28 мая правительство ГДР объявило о повышении норм выработки, в результате чего падала заработная плата рабочих. Немцы ответили на инициативу властей традиционным для себя способом — забастовками. В воздухе запахло грозой.

Несколько раньше, в апреле — мае 1953 года, положение ГДР не раз обсуждалось на заседаниях как Президиума Совмина, так и ЦК ЦКСС. Люди там были опытные, и революционную активность масс предчувствовали нутром 27 мая, на заседании Президиума Совмина, Берия представил проект решения по Восточной Германии. Была создана комиссия в составе Маленкова, Молотова, Берия, Хрущева и Булганина, которой предстояло в трехдневный срок обсудить и доработать проект решения, исходя из того что «основной причиной неблагополучного положения в ГДР является ошибочный в нынешних условиях курс на строительство социализма». Предлагалось отказаться от курса на строительство социализма и создание колхозов. Все члены комиссии согласились с проектом решения, кроме твердолобого большевика Молотова, который добавил к словам «строительство социализма» слово «ускоренное», тем самым изменив смысл постановления. Тем не менее, вот оно — и, право кто бы мог подумать, что читать правительственное постановление может быть так же интересно, как и обычный текст:

«В результате проводимой неправильной политической линии в Германской Демократической Республике создалось весьма неблагополучное политическое и экономическое положение.

Среди широких масс населения, в том числе среди рабочих, крестьян и интеллигенции, существует серьезное недовольство проводимыми в ГДР политическими и хозяйственными мероприятиями. Это находит наиболее явное выражение в бегстве жителей ГДР в Западную Германию. Так, с января 1951 г. по апрель 1953 г. бежало в Западную Германию 447 тысяч человек, в том числе только за четыре месяца 1953 года — свыше 120 тысяч человек. Значительную часть бежавших составляют трудовые элементы…

Главной причиной создавшегося положения нужно признать то, что в соответствии с решением второй конференции СЕПГ, одобренным Политбюро ЦК ВКП(б), неправильно был взят курс на ускоренное строительство социализма в Восточной Германии, без наличия необходимых для этого реальных как внутренних, так и международных предпосылок (напоминаю, что слово «ускоренное» внес Молотов. — Е. 77.). Проводимые в связи с этим социально-экономические мероприятия, как-то:

— форсирование развития тяжелой промышленности, не обеспеченной к тому же сырьем, резкое ограничение частной инициативы, задевающее интересы широкого круга некрупных собственников как в городе, так и в деревне, и лишение продовольственных карточек всех частных предпринимателей и лиц свободной профессии, особенно — поспешное создание хозяйственных кооперативов при отсутствии необходимой для этого почвы в деревне, привели к серьезным затруднениям в области снабжения населения промышленными и продовольственными товарами, к резкому падению курса марки, к разорению большого количества мелких собственников-ремесленников, кустарей и др. и настроило значительные слои населения против существующей власти. Дело дошло до того, что в настоящее время более 500 тысяч гектаров земли брошено и запущено, а бережливые немецкие крестьяне, обычно крепко привязанные к своему клочку земли, массами стали бросать землю, свое хозяйство и перебираться в Западную Германию».

В общем, немецкие власти пересчитали все ловушки на пути к социализму, в которых побывал Советский Союз, и не учли ни одной из наших ошибок. Для исправления положения предполагался большой и всесторонний список мер, что опять-таки выдает авторство Берия: комплексный подход — это его узнаваемый стиль решения вопросов.

«I. Признать неправильным в нынешних условиях курс на форсирование строительства социализма в ГДР, взятый СЕПГ и одобренный Политбюро ЦК ВКП(б) в решении от 8 июля 1952 года.

2. В целях оздоровления политической обстановки в ГДР и укрепления нашей позиции как в самой Германии, — так и в вопросе о Германии в международном плане, а также обеспечения и расширения базы массового движения за создание единой демократической, миролюбивой, независимой Германии рекомендовать руководству СЕПГ и правительству ГДР проведение следующих мероприятий:

а) прекратить искусственное насаждение сельскохозяйственных производственных кооперативов, не оправдавших себя на практике и вызывающих недовольство среди крестьянства.

Тщательно проверить все существующие сельскохозяйственные производственные кооперативы, и те из них, которые созданы на недобровольных началах, а также те, которые показали себя нежизненными, распустить… Иметь в виду, что в нынешних условиях в ГДР более или менее жизненной может быть лишь такая простейшая форма производственного кооперирования крестьян, как товарищества по совместной обработке земли, без обобществления средств производства… (Узнаете подход — точно такой же был в Грузии в 1932 году. Меры другие, а подход — тот же самый. — Е. П.);

б) укрепить существующие и по мере возможности создавать новые машинопрокатные станции. Помимо помощи товариществам по совместной обработке земли машинопрокатные станции должны обслуживать и индивидуальные крестьянские хозяйства на арендных началах;

в) отказаться от политики вытеснения среднего и мелкого капитала как преждевременной меры. В целях оживления экономической жизни республики признать целесообразным широкое привлечение частного капитала в различных отраслях мелкой и кустарной промышленности, сельском хозяйстве, а также в области торговли, не допуская при этом его концентрации в крупных размерах. (Узнаете? Это нэп. Но Берия пошел и дальше ленинского нэпа. — Е. П.).

При распределении материальных ресурсов предусматривать выделение частным предприятиям сырья, топлива, электроэнергии, а также предоставление кредитов. Пересмотреть существующую систему налогообложения частных предпринимателей, фактически убивающую у них стимул к участию в хозяйственной жизни, в сторону смягчения налогового пресса. Восстановить частным предпринимателям, а также лицам свободных профессий, снабжение по продовольственным карточкам;

г) пересмотреть пятилетний план развития народного хозяйства ГДР в сторону сокращения чрезмерно напряженных темпов развития тяжелой промышленности и резкого увеличения производства товаров массового потребления, а также полного обеспечения населения продовольствием с тем, чтобы в ближайший период можно было ликвидировать карточную систему снабжения продовольственными товарами;

д) провести необходимые мероприятия по оздоровлению финансовой системы и по сокращению административных и специальных расходов, а также по укреплению и повышению курса марки ГДР;

е) принять меры к укреплению законности и обеспечению демократических прав граждан, отказаться от жестких карательных мер, не вызываемых необходимостью. Пересмотреть дела репрессированных граждан с тем, чтобы были освобождены лица, привлеченные к ответственности без достаточных оснований. Под этим углом зрения внести соответствующие изменения в уголовное законодательство;

ж) считать одной из важнейших задач СЕПГ широкое развертывание политической работы среди всех слоев населения, решительно искореняя элементы голого администрирования. Добиться такого положения, чтобы мероприятия правительства были понятны народу и встречали поддержку среди самого населения.

Особое внимание уделить политической работе среди интеллигенции, с тем, чтобы обеспечить поворот основных масс интеллигенции в сторону активного участия в проведении мероприятий по укреплению существующего строя».

Если и были раньше какие-либо сомнения в том, был ли Берия или не был «отцом репрессий», хотя бы в Грузии, — то после чтения этого списка мер какие сомнения могут оставаться? Здесь явно обобщен грузинский опыт, и, значит, все эти ужасные рассказы про замученных поэтов — попросту вранье. Если кто их и замучил, то не Берия, а товарищи, подобные Ульбрихту. Но читаем дальше:

«В настоящее время и на ближайший период в центре внимания широких масс германского народа как в ГДР, так и в Западной Германии необходимо поставить задачи политической борьбы за восстановление национального единства Германии (выделено мной. — Е. П.) и за заключение мирного договора… считать неправильной проводившуюся в последнее время пропаганду необходимости перехода ГДР к социализму, которая толкает партийные организации СЕПГ к недопустимо упрощенным и торопливым шагам как в политической, так и в экономической областях. Считать вместе с тем необходимым значительно поднять роль блока демократических партий и организаций, а также Национального фронта демократической Германии в государственной и общественной жизни ГДР. (То есть в переводе на общечеловеческий язык это значит: хватит насиловать народ, переходите к политической борьбе и там доказывайте, чего вы стоите! — Е. П.)

Решительно покончить с голым администрированием в отношении духовенства, прекратить вредную практику грубого вмешательства властей в дела церкви. Отменить все мероприятия, задевающие непосредственные интересы церкви и духовенства, как-то: конфискацию церковных благотворительных учреждений (богаделен и приютов), отбирание местными властями запущенных церковных земель, лишение церкви установленной дотации и т. д. Прекратить притеснение рядовых участников молодежной религиозной организации «Юнге Гемай-нде», перенеся центр тяжести на политическую работу среди них… Основной формой антирелигиозной пропаганды следует признать широкое распространение среди населения научных и политических знаний…

3. Признать необходимым оказание ГДР экономической помощи со стороны Советского Союза, особенно в области продовольственного снабжения.

4. …Принять меры к тому, чтобы пребывание советских оккупационных войск как можно меньше задевало непосредственные интересы гражданского населения, в частности, освободить все занятые советскими войсками помещения учебных заведений, больниц и культурных учреждений…

6. Учитывая, что в настоящее время главной задачей является борьба за объединение Германии на демократических и миролюбивых началах (выделено мной — Е. П.), СЕПГ и КПГ, как знаменосцы борьбы за национальные чаяния и интересы германского народа, должны обеспечить проведение гибкой тактики (дальше речь идет о международной деятельности германского правительства — Е. П.)».

Потом и это поставят ему в вину припомнят и то, как он ратовал за объединенную Германию — пусть лучше она будет не социалистической, зато миролюбивой, и выступал против строительства социализма.

Видите теперь, какого государственного деятеля мы потеряли!

Да, если бы Берия в том роковом июне остался жив, мы бы жили сейчас совсем в другой стране, да, возможно, и в несколько другом мире. Но время не повернешь вспять и не скажешь: «Лаврентий Павлович, будьте осторожны, вас хотят убить!»

…Получив новые руководящие указания, Вальтер Ульбрихт возмутился. 16 июня профсоюзная газета, «Трибуна» опубликовала статью, в которой, ссылаясь на «немецких стахановцев», всячески приветствовала повышение норм. На следующий день берлинские рабочие вышли на улицы. У здания правительства ГДР восставшие дрались с полицейскими. Всего в этих событиях участвовало не менее 250 тысяч человек, бастовало 110 предприятий, почти в 150 городах проходили демонстрации. 17 июня на улицах появились советские танки. Толпа встречала их ревом и оскорблениями, в солдат летели камни…

Сразу же после начала беспорядков в Берлин отправились люди Берия — начальник военной контрразведки Гоглидзе, заместитель начальника контрольной инспекции МВД Амаяк Кобулов, начальник немецкого отдела разведки, полковник Зоя Рыбкина. 18 июня в Германию отправился сам Берия. Сразу после его отъезда обратно в СССР, 26 июня, состоялся Пленум ЦК СЕПГ, на котором был упразднен пост генерального секретаря партии, то есть в Германии, по советскому образцу вводилось коллегиальное руководство. Ульбрихт стал всего лишь одним из членов Политбюро и первым заместителем премьер-министра.

А в июле, уже после уничтожения Берия, состоялся еще один пленум. На нем убрали от руководства министра госбезопасности Вильгельма Цайсера, главного редактора «Нойес Дойчланд» Рудольфа Хернштадта и заместителя председателя Совета Министров и куратора внешней разведки ГДР Антона Аккермана, как «агентов Берия в германском правительстве». Их выгнали сначала из Политбюро потом из ЦК, а в 1954 году и из партии. На июньском пленуме говорили о справедливом недовольстве рабочих, а на июльском — «контрреволюционном путче» и «фашистской провокации», инспирированной Берия и его прихвостнями.

Лавры «миротворца» по отношению к Югославии в 1955 году получил Хрущев. Честь «лучшего друга немецкого народа» досталась Горбачеву. А человеку, который задумывал и начинал реабилитацию невинно репрессированных, боролся за подлинные национальные автономии, за демократические инициативы в международной политике — этому человеку достались пуля и всемирный позор.

Когда Берия погиб, ему едва исполнилось 54 года. Сталину 54 года было в 1933 году, и он едва подходил к делам, за которые впоследствии был признан великим. Впереди была беспрецедентная индустриализация, большая часть возрождения страны, впереди была победа над Гитлером. Что было впереди у Берия, какой была бы страна, если бы он остался жив, и в каком мире мы бы сейчас жили — про это не может сказать никто…