В третьей главе нашу «инаковость» мы начинали исследовать, напоминаю, с географических претензий XVIII века: «Россия… сама по себе уже взрывала своим гигантским размером всякое представление, которое люди привыкли иметь о «европейской» державе, то есть о члене европейской системы государств».

И вот на начало XXI века Россия, в общем-то, и не такой уж исключительный, запредельный мировой гигант. Выросли за это время Китай, Индия, Соединенные Штаты. Ну и мы сами постарались, в Беловежской Пуще-1991, в смысле приближения государства — к «удобопредставимым» европейцами размерам. Большой шаг навстречу…

Что ж еще остается из претензий? Оказывается — «Свобода». Именно понятие: «страны свободного мира», стало самым актуальным, легло на рабочие столы политиков. Едва не 95 % всех претензий к России — упреки по пункту «демократических свобод». Что ж сказать о нашей «свободности»?

Вот и Сигизмунд Герберштейн, немец XVI века отметил у нас: «Люди все считают себя холопами, то есть рабами своего Государя».

И не менее известный маркиз де Кюстин (1843): «Должен ли подобный народ иметь такое деспотическое правление или же столь жестокое правление создает такой негодный народ?»

Так мы и добрались до самого сложного пункта всей этой книги. А, кроме прочего, и до ответа на главный вопрос той книги Данилевского: «За что нас так не любят?» Его ответ был: «Просто за то, что мы, славяне, — не Европа». Конечно, из своего 1871 года он не мог предвидеть, что его гипотетическая линия противостояния Европа — Славянство, так существенно развернется и передвинется, что сегодня, в связи со славянством — собственно и говорить уже непонятно о чем.

«Европа» им понималась, как романо-германский продукт, и появление нового понятия «Свободный мир», вышедшего за пределы Европы — вряд ли виделось из 1871-го. Ну, еще можно США посчитать продолжением романо-германства (хотя с нынешним президентом и нынешними демографическими тенденциями это будет интересный постулат), но Япония…

Сегодня, полтора века спустя сохраняется разделение России с Западом, тоже по наборам… но уже не генов, а «ценностей».

Как теперь нам выстраивать отношения с… или встраиваться в… в этот дивный, свободный мир? Или, хотя бы — тут я сильно снижаю планку до своей частной задачи: как бы мне, к завершению этой книгу, не сбиться на примитивную и беспомощную «контрпропаганду», каковую я и сам столько лет наблюдал во всех наших «Правдах»?

Разве что попробовать обратиться, ну хотя б к самому «отцу русофобии», маркизу де Кюстину, книгу «Россия в 1839 году», которого и 120 лет спустя переиздавали в США, «как лучшее пособие по СССР», с предисловием директора ЦРУ Беделла Смита. Попробовать привести несколько цитат из него… и не «опровергать грязные инсинуации», а как бы — «замерить дистанцию восприятия».

Итак, маркиз де Кюстин:

«Это злосчастное мнение Европы — призрак, преследующий русских в тайниках их мыслей; из-за него цивилизация сводится для них к какому-то более или менее ловко исполненному фокусу. Надобно обладать большей силой, нежели Петр Великий, дабы исправить зло, какое причинил первый растлитель русских.

— Две эти нации — Россия, как она есть, и Россия, какой ее желают представить перед Европой. Император менее, чем кто-либо, застрахован от опасности оказаться в ловушке иллюзий. Вспомните поездку Екатерины в Херсон — она пересекала безлюдные пустыни, но в полумиле от дороги, по которой она ехала, для нее возводили ряды деревень; она же, не удосужившись заглянуть за кулисы этого театра, где тиран играл роль простака, сочла южные провинции заселенными, тогда как они по-прежнему оставались бесплодны не столько из-за суровости природы, сколько, в гораздо большей мере, по причине гнета, отличавшего правление Екатерины.

— Учтивость здесь — всего лишь искусство прятать друг от друга двойной страх: страх, который испытывают, и страх, который внушают сами. Под всякой оболочкой приоткрывается мне лицемерное насилие, худшее, чем тирания Батыя, от которой современная Россия ушла совсем не так далеко, как нам хотят представить. Повсюду я слышу язык философии и повсюду вижу никуда не исчезнувший гнет.

— Сколько здешних лесов — всего лишь топи, где вы не нарежете и вязанки хворосту!.. Все расположенные в удалении полки — только пустые рамки, в них нет ни одного человека; города и дороги только замышляются; сама нация доселе — всего лишь афишка, наклейка для Европы, обманутой неосторожной дипломатической выдумкой. Торговцы, из которых составится когда-нибудь средний класс, столь немногочисленны, что не могут заявить о себе в этом государстве; к тому же почти все они чужестранцы. Писателей насчитывается по одному-два в каждом поколении, и столько же живописцев, которых за немногочисленность их весьма почитают, благодаря ей им обеспечен личный успех, но она же не позволяет им оказывать влияние на общество. В стране, где нет правосудия, нет и адвокатов; откуда же взяться там среднему классу, который составляет силу любого государства и без которого народ — не более чем стадо, ведомое дрессированными сторожевыми псами?

— 30 июля 1893 года. Вчера, окончив писать, решился я перечитать переводы некоторых стихотворений Пушкина и утвердился в том своем мнении о нем, какое составилось у меня по первому чтению. Человек этот отчасти заимствовал свои краски у новой западноевропейской школы в поэзии. Не то чтобы он воспринял антирелигиозные воззрения лорда Байрона, общественные идеи наших поэтов или философию поэтов немецких, но он взял у них манеру описания вещей. Так что подлинно московским поэтом я его еще не считаю. Поляк Мицкевич представляется мне гораздо более славянином, хоть и он, подобно Пушкину, испытал влияние западных литератур».

Нет, начать все же придется с небольшого возражения. «Вспомните поездку Екатерины в Херсон» — это Кюстин говорит, как о доказанном, общеизвестном факте, о наших «потемкинских деревнях». Но невелика тут маркизова вина, когда мы и сами 200 лет спустя повторяем этот штамп. О котором здесь, предельно кратко:

1. Князь Потемкин действительно готовился, ну представляете, как обычно у нас делается к визитам большого начальства.

2. Дома вдоль дороги действительно были приукрашены, плюс разные там арки, гирлянды, картины (аналоги нынешних билбордов и уличных растяжек).

3. Элемент театральности во всем — был, каким он и бывает на подобных демонстрациях, торжествах! Ведь, задумайтесь… теоретически, даже подносимый торжественно полуметровый каравай («хлеб-соль»), можно назвать: «потемкинским караваем», преувеличенным, приукрашенным, так как «в обычные-то дни — пекут в 5 раз меньшие караваи».

4. Но… самый-самый первоисточник этой легенды, саксонский дипломат Георг Гельбиг (книга-памфлет «Потемкин Таврический»), писал ведь, что бутафорским был и Севастополь, куда доехали монархи и… новый флот, стоявший на рейде. Но этот флот через пару лет воевал с турецким флотом и в нескольких битвах полностью разбил его, завладев Черным морем.

5. И главное. У фаворита и наместника князя Потемкина, можно сказать: «по определению» были враги… И Гельбигова легенда была обречена на успех.

Так что здесь разговор с де Кюстином может зайти вообще в мирно-философский диспут о… «О преукрашательстве, преувеличении, торжественности — вообще».

Другой интересный, умно-заумный кюстиновский тезис: «Писателей насчитывается по одному-два в каждом поколении… за немногочисленность их почитают, но она же не позволяет им оказывать влияние на общество»…

То есть: Писательская немногочисленность не позволяющая влиять на общество? Не знаю, что ответить.

Еще один момент, по-моему, иллюстрирует саму суть проблемы «Интерпретации». Днем был спор о Пушкине, и вечером де Кюстин добросовестно перечитывает переводы из Пушкина, обнаруживает заимствованную у Байрона и немецких философов «манеру описания вещей». Думаете, стоит «защищать» Пушкина, парировать, что и сам Байрон свои взгляды заимствовал, как известно, у Жан-Жака Руссо? Что Кюстин «очернив» Россию, бросился, «брызгая слюною» и на «наше все»? Нет, думаю, де Кюстин вполне добросовестно сличал переводы, и нашему пониманию пушкинских творений никак не помешает их принципиальная непонятность для иноязычных. «Трудности перевода». И так не только с Пушкиным, многие наши реалии — «переводятся на зарубежный» с неизбежною погрешностью.

Далее. Мелькающая у него довольно часто тирания Батыя — да, популярный образ. Истории того визита в Европу татаро-монгол уже была уделена почти глава. И в главном де Кюстин, уж во всяком случае — не клеветник. Он добросовестно сопоставляет: в его Франции король Луи-Филипп, конституционно ограничен, есть выборы, есть свобода выборов.

А царь Николай, как тот Батый — неограничен в своей власти, у подданных нет свободы выборов. Или уж свободы выбора — в таком уже философско-обобщенном смысле. Я ведь взял де Кюстина и эпоху царя Николая — не подумайте, не для того, чтоб спрятаться за 150-летнюю дистанцию, и уйти от аналогичной пары, например: Бжезинский и Путин! (Кстати, и по Бжезинскому у меня кое-что выходило, в статьях и книгах.) Маркиз здесь приведен просто оттого, что его книга, можно сказать — каталог архетипов, к тому же достойно литературно оформленный. Оценки его выверены и сохраняют актуальность до сих пор…

Восстановим еще раз логическую цепочку всей моей книги. История XX века и прежде всего связанная с 30-ми годами, «мюнхенами», «пактами», Войной, Ялтинской системой — подвергается реальному давлению. Но есть «фальсификации» и… «фальсификации». (С эпитетами, например: «жульнические и концептуальные»).

Чешские заводы извиняются за сотни танков, сделанных для чешской армии и доставшиеся Гитлеру, но тысячи танков, сделанных потом для того же Гитлера, засчитывают, как германскую продукцию, только от того, что вывески на воротах были уже на немецком языке и сопроводительные документы — с немецкими печатями. Это, конечно, жульническая фальсификация. Как и у Литвы с ее «версальским суверенитетом», шелушившимся в руки Гитлера. И так далее, вся первая часть книги о подобного рода передергиваниях.

Но есть, похоже, и другие неверные на наш взгляд интерпретации истории, связанные неверной оценкой самой нашей страны. Сегодня в «добросовестном случае», западный историк или политолог пересматривает все детали нашей государственно-политической машины, сравнивает с деталями западного аналога и утверждает: в России нет свободы выбора!

Вот теперь, не отступая к декюстиновским и николаевским временам, можно и признать: да как детали той политической машины, ни Верховный Совет СССР, ни даже нынешняя Госдума — не эквивалентны парламентам Запада. И в партийной системе КПСС — не была аналогом европейских политических партий. И нынешняя «Единая Россия» — сейчас больше похожа не на британскую консервативную партию, не на германскую ХДС, а… да, признаем, — на ту же родимую КПСС!

Но и это еще не самое «страшное признание». Дело в том, что и народ наш в целом, объективно говоря, не так ценит эти самые «свободные выборы», вообще — «свободу выбора», как ценят их европейцы!

На ваш взгляд — это рабство, или, если без оскорблений: НЕпринадлежность русских — к «свободному миру».

Нью-Йорк. 12 января 2010. INTERFAX.RU

Выпущен доклад международной правозащитной организацией «Фридом Хаус»: «Свобода в мире 2010», по которому сегодня: Свободных государств — 89, частично свободных — 58, несвободных — 47, в их числе Россия. Критерии оценки: изменения в школьных программах, подавление свободы СМИ, отсутствие независимости судебно-правовых органов, нарушения в ходе выборов. Директор по исследованиям «Фридом Хаус», Арч Паддингтон: ухудшение ситуации со свободой в мире связано с тем, что небольшая группа крупных, влиятельных, самодостаточных в геостратегическом отношении стран, таких, как Россия, Китай, Венесуэла, Иран, выступали как пример для подражания и защищали небольшие государства, где правят авторитарные режимы.

То есть 136 государств мира — свободнее, чем Россия. По критериям «Фридом Хаус»…

Действительно, в сложные сферы заплывает вопрос о «фальсификациях истории». Был такой лозунг «За нашу и вашу свободу!» — это поляки, подсмеиваясь над нашими начиненными (всякой идеологической дрянью) «разночинцами», подбивали их швырять бомбы в губернаторов и царей. Узкоутилитарное применение авторами того лозунга давно изучено, однако остается повод задуматься и более широко. Да, наверное, все же у нас и у них… — разные свободы.

Полтора тысячелетия отлаживаемый механизм их работает на достижение важнейшей цели: «свободы», «свободы выбора», главных ценностей европейца.

Россиянин тоже любит «свободу выбора». Но… в тех свободах, похоже, есть одно различие: наша свобода, кроме «свободы выбора», включает еще и свободу от выбора! И это вовсе не какой-то измышленный мною парадокс. Это, действительно, наша, российская, ценность — иметь свободу выбора, в том числе имея еще одну свободу: свободу выбирать самому, или передоверить свою свободу выбора кому-то другому (царям, вождям).

Ведь западная политическая свобода требует постоянных усилий по обеспечению этого самого «механизма поддержания свободы». Политическая машина требует постоянного внимания, работы, смазки. Причем, такой работы, что не может быть передоверена каким-нибудь наемным менеджерам. Тут, действительно, требуется постоянная работа всего общества, для каковой работы требуется еще и самоорганизация (еще не легче!!), постоянная самодисциплина всего общества. Самоустранение общества от текущей политики — оно и на Западе чревато потерей их свободы. Вот это постоянная политическая работа во имя свободы и ощущается у нас, в России — уже как нелегкая, неприятная обязанность.

Такие ли мы уж исключительные в этом своем выборе? Я довольно долго размышлял именно над этим моментом. Эта наша «свобода выбора, со свободой и от выбора» — что это? Найденный какой-то наш альтернативный путь политического развития, имеющий, свои достоинства, которые нам надо как-то пропагандировать или хотя бы защищать? Вроде нет, в наших разговорах, в жизненных коллизиях, в литературных произведениях — нигде я не замечал вокруг этой «Свободы от Свободы» никакого ореола гордости. Более того, эта особенность никогда особо и не формулировалась, оставляя ощущение не альтернативы, а скорее какого-то нюанса.

Важным, хотя и мимоходным пояснением показалась мне одна из формулировок Фомы Аквинского. Да-да, того, чьи труды стали теоретическим основанием, для строительства этой западной политической машины. И вот он, составляя свой перечень молитв, вдруг сформулировал это: благодарность Святому Духу за избавление от необходимости иметь политическое мнение.

Не поручусь за цитату точно, может, та мысль Фомы Аквинского и была связана с какими-то отдельными, частными тогдашними политическими дебатами, но мне показалась потрясающе важной именно эта нюансировка:

Избавление НЕ от политических мнений, (Фома Аквинский вовсе не анархист!), НО избавление именно… от необходимости иметь политические мнения!!

Он может его иметь, но может и не…

И еще об одном слове — «члене» этой формулы Фомы Аквинского, которую я считаю действительно в числе самых важных изречений в истории человечества: … избавление от необходимости иметь политическое мнение. — Теперь я выделяю последнее слово формулы: «мнение». Оцените еще и этот нюанс! Ведь имея «мнение», можно действовать или нет. Можно как-то выражать это «мнение», ухлопать миллион людей за его торжество, или «оставить его при себе». И Фома Аквинат, понимая первичность «мнения», говорит об избавлении — НЕ от необходимых политических действий, а об избавлении даже от корня всяких действий — от «мнения» вообще. Он словно отвечает тянущим его за рукава, зовущим его (кто на трибуну парламента, кто на митинг протеста): «У меня по этим пунктам — вообще нет никакого мнения!» Единственное его действие — пожатие плеч.

Получается, наш Фома тоже ценит Свободу от политической необходимости, и в специальной молитве благодарит за Свободу передоверить свой выбор Богу (или его помазаннику?). Он и сохраняет ее, эту Свободу — как оттенок, нюанс, как запасной клапан, запасной выход, как страховка от абсолютизма политической машины.

И российское отношение к этому явлению надо видеть сквозь давнее недоверие: 1) к политике, 2) к машинности (рутине, механической повторяемости, к «машинерии вообще»).

Помните, на распутинской Матере, еще в счастливые, непрощальные дни утвердился «каприз, игра, в которую, однако, включились с охотой все»: единственной на острове автомашине …серьезной работы не давали… запрягали поутру коней… а машина сиротливо плелась позади и казалась дряхлей и неуместней подвод. Тут тоже дело в нюансе: протест не против машины! (материнцы — не английские луддиты, разбивавшие станки), а против — абсолютизации машины.

Абсолютные монархи, как мы убедились в XX веке — оказались легко свергаемы, но вот абсолютизм политической машины — это совсем другая статья… Сидящих за ее тонированными стеклами даже и разглядеть не получается! У кого-то там пять газет и контрольные пакеты телеканалов, у кого-то — квитанции и «расписки в получении» за подписями «народных трибунов»… и вот уже избирательная масса тянется, как из тюбика, проголосовать за того, кто больше часов был вывешен на телеэкране.

Монарху-то требовалась только наша покорность, а политической машине, еще, как смазка, как необходимый элемент — еще и наша тупость!

Подойдя чуть с другого бока, Оскар Уайльд оформил эту дилемму в стиле своих парадоксов: «У современной демократии есть только один опасный враг — добрый монарх».

И еще о свободе — как отсутствии. В разных европейских языках есть этот смысловой оттенок. О невозвращающем долги говорят: он слишком свободно понимает финансовую обязательность. Отсутствие моральных ограничений: «либертины», «свободные отношения»… Бесплатность, отсутствие платы: «Free»…

Был ведь уже сформулирован популярный лозунг «Человек — есть то, что он ест!». А лозунг «Человек — есть то, что за что он голосует!» может и не фиксировался на предвыборных билбордах, (хотя, впрочем, и был уже: «Голосуй, а то проиграешь»), но он подразумевается всей политической системой Запада, которой нас обучают, и по которой мы, по вышеприведенной оценке «Фридом Хаус» — отстающие, неуспевающие.

«Свобода от выбора»… то, что я назвал запасным клапаном Фомы Аквинского… — да, признаем, что у нас и большинство агрегатов, узлов нашей российской машины — запасные (второстепенные) в сравнении с тем, «запасным клапаном Фомы Аквината». Вот такой нюанс. Но, отнюдь, не предмет гордости.

Постоянное внимание, контроль, выявление конфликтов, формирование групп по политическим интересам, проверка отчетов политиков, все это — утомительные для нас вещи. Три партии говорят об одном факте совершенно разное — и сопоставление их справок, речей, чтение публикаций с результатами проверок, вплоть до финансовых… тут, не дойдя еще и до половины перечня необходимых хлопот, россиянин начнет зевать или рассеяно оглядываться…

Помню, как в школе мы заучивали это:

Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день идет за них на бой!

(Иоганн Вольфганг Гёте. «Фауст».)

Более того, припоминаю: был у нас такой утвержденный перечень великих фраз, которые рекомендовалось брать «эпиграфами» к сочинениям. (Может, из опасений, что какой-нибудь умник шарахнет что-нибудь из Шопенгауэра, а то и Ницше?) И в том списке (выверенные отечественные авторы, плюс Маркс — Энгельс), сия цитата Гете возвышалась гордою скалой.

Наверно и я брал это звучное: Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день идет за них на бой! (эпиграфом к какому-нибудь сочинению… «Как я провел лето»), и вместе со всеми зазубривал…

И только теперь… столько лет, генсеков, и уже президентов спустя, теперь-то я хорошо представляю настоящее, не выспренное, наше, российское отношение к той гетевской дилемме:

Лишь тот достоин свободы? — Кто… ну еще ладно: «на бой». Но — «каждый день»… «каждый»?!!

Или, еще более страдальчески заведя глаза: «Что, и так — каждый божий день»?!

Все же надо это сказать. Поверх всех инсинуаций… бжезинсинуаций последних десятилетий о «рабской России». По части того: «на бой… за свободу» — Россию грех не то что упрекать — грех даже сравнивать с вами… (Если, правда, это бой настоящий, не НАТОвская бомбежка Сербии, а, допустим, Наполеон или Гитлер на пороге).

Но. Ох уж эта наша великолепная, само-свободная, но и… нетехнологичная Свобода!! И по части, «каждодневности», равномерно-аккуратного поддержания политического механизма обеспечения свободы выбора — здесь русские точно уступят европейцам.

После подобного признания мне так и видится примерно следующий допрос.

— Это ведь получается противоречие русских с европейцами по части понимания свободы?

— Да!!! — ответим.

— А может, это еще и «антагонистическое противоречие»? (Продолжат у нас выпытывать Гегель и все гегельянцы, младогегельянцы, включая Карл Маркса, все коммунисты, все сторонники «диалектики, развития и прогресса».)

…А вот тут уже можно вместо ответа, смело посылать этих, пытающихся «расставить все точки» — посылать на все знакомые буквы.

Ведь сегодня, как мы прекрасно уже видим, «исторические противоречия» не «разрешаются», не «снимаются» по-гегелевски, а просто… «заслоняются» другими противоречиями.

Просто вообще — забываются.

Две армии, советская и американская полвека стояли нацеленные друг на друга, стояли, переминаясь с ноги на ногу, ожидая приказа: разрешить, наконец, их «противоречие», воспринимавшееся, как главное противоречие эпохи, как диалектический источник развития всего мира. И вот, вылезли откуда-то сбоку, какие-то эти… Бен Ладены да Басаевы, и то самое главное противоречие испарилось… Просто стало как-то «не до него».

А противоречие Католицизм — Православие? Девятьсот пятьдесят лет, от анафем и контранафем, войн, крестовых походов — к печатным и телерадиоспорам, диспутам. И все столетия блюлась строгая граница между «каноническими территориями» и царило твердое понимание, что прибыль одного — это убыль другого, вспомните кровавую историю «Униатства»!.. И вот теперь, в эти «наши дни», на обеих «строго соблюдаемых канонических территориях» пролезли, словно черви эти секты, расползающиеся по законам сетевого маркетинга. И, например, я, выразивший свое отношение к этому «противоречию», в том числе в главе «950 лет НЕ вместе», с огромнейшим сожалением, болью читаю статьи о жутком продвижении сектантства, например в Бразилии. Оплот католичества. Гигантский Христос, раскинувший руки над Рио-де-Жанейро, великие бразильские футболисты, скромно стоящие в очереди благословиться у Римского Папы, все это, действительно, так красиво… и тут «эти».

Словно два профессора готовились к историческому диспуту, оттачивали контраргументы, представляли реакцию зала, репетировали жесты. И вот приехав в назначенный исторический день, видят на дверях корявое объявление: «Диспут отменен по технич. причинам. В аудитории протравка мышей».

— Позвольте, а как же ждавшая нас публика? И, кстати, где она?

— Эвона, публика! Да сегодня ж, полвосьмого, по второй программе, семнадцатая серия! Бягите, сердешные, может еще и поспеете.

Наше с Западом противоречие по пониманию свободы и так-то хромало на обе смысловые ноги. Вспомните. Главными критериями, а по сути-то, приманками! — были объявлены: Экономическое соревнование, Уровень производства, Потребительские стандарты, Достижения.

Я прекрасно помню, как 4 июля 1982 года президент США Рональд Рейган и 45 000 официальных гостей и полмиллиона туристов наблюдали посадку первого космического шаттла на базе ВВС Эдварс. Миллиардная телеаудитория и сама дата этой космической победы — все подогнано как раз к главному празднику: День независимости, день рождения США. И едва дождавшись первой благополучной посадки первого в мире шатла, президент Рейган объявил: «Мы сделали это — потому что мы были… (далее шла шикарная пауза, голивудских киноковбоев, наверное, тоже учили системе Станиславского)… потому что мы были… СВОБОДНЫМИ!!» Намек на СССР был кристально понятен. Весь мир (кроме, понятно, СССР) транслировал тогда эту рейгановскую фразу, но и наши перестроечные публицисты, производя свои прикидки, уровня своей аудитории, помните, часто повторяли: «Да-да. Учтите, граждане. Без свободы — не бывает и колбасы!!»

И вот уже вырос целый сонм стран, без «западных свобод», но с «западными достижениями». Да и ту жесткую рейгановскую «философскую» привязку Свободы — к первому же удачно приземлившемуся шаттлу… ну как ее вывернуть на другой шаттл, взорвавшийся на второй минуте полета? Или на следующий шаттл, сверзнувшийся огненной кометой? «Это потому что мы — что?..». Но обнявшиеся господа Рейган и Альцгеймер — уже не ответят на этот контрвопрос. Проехали.

И то, что сейчас на Международную космическую станцию американцы предпочитают летать российскими «Союзами» — это как «обфилософить»? Опять принять фатоватую рейгановскую позу и объявить: «Мы делаем это, потому что мы… СВОБОДНЫЕ!., но и осторожные тоже…».

Как известно, идею непрерывного мирового прогресса дал нам Гегель: «Прогресс — это развитие абсолютного духа, познающего свою свободу!» И гениально выявив все эти «законы диалектики», «переходы количества в качество», «отрицание отрицания», впервые разобрав все источники мирового развития, (те самые «противоречия»), наш Георг не споткнулся даже и на самом главном вопросе, коварном вопросе, выраставшем по мере расписывания всех законов и обстоятельств развития. На вопросе: «Куда?». Если весь мир существует только в развитии, движении, то ведь интересно же: «В движении — куда?»

«Ну так это ж самое простое! — отвечал Гегель, — исторический прогресс, как я вам говорил, есть развитие абсолютного духа, познающего свою свободу! И тот мировой абсолютный дух упорно развивал свою свободу все три мировых исторических периода, в каковые я выделил: Восточный, Античный и Германский. И достиг высшей цели своего Прогресса, а именно: «создания конституционного Прусского королевства»».

Именно так — проверьте. И Брокзауз: ««Философия истории» в школе Гегеля, превратилась в теорию прогресса». И советские философы, да и вообще все марксисты это (гегелевский прогресс) единодушно признавали. Соглашались, получается и с тем, что у Гегеля после Античного периода был только Германский, то есть: Славяне, с прочей негерманской мелочью — вне Прогресса. И что вершина мирового Прогресса по Гегелю: конституционное королевство Пруссия…

А ведь, знаете… такое приведу сравнение. Каждый раз, щелкая кнопкой электрочайника, мы ведь очередной раз признаем — закон Ома. Вспоминаем или нет, не важно. Главное: нельзя, отвергая принципиально закон Ома, одновременно ждать и нагретия электрочайника. Но ведь точно так же дела обстоят и с прогрессом/Пруссией. Пользуясь разработанным понятием «прогресса», никак нельзя забывать (и не только по причинам авторского права), что, (чуть спрямляя здесь все гегелевские силлогизмы): «Прогресс» — это то, что ведет к Пруссии.

Единственно, чего Георг по объективной причине (собственно смерти) знать не мог, так это: «Новые приключения мирового абсолютного духа». Который, после 1831 года (дата Георговой кончины) все дальше и дальше «прогрессируя»… нанял себе для руководства своим развитием: Отто фон Бисмарка. Присоединил к себе еще две дюжины немецких королевств и княжеств, и назвался… Германским рейхом (Вторым). Потом Прусский мировой абсолютный дух организовал еще что-то там в 1914 году, потом научился говорить все более и более отрывисто и громко, вскидывая правую руку вверх, потом…

Потом-то и произошло самое интересное с точки зрения нашей книги. И в том числе произошли такие территориальные преобразования, что Пруссия была объединена с Россией. Так что теперь Россия владеет как минимум половиной (восточной) всего средоточия «мирового абсолютного духа», данного нам в ощущениях Калининградской области!

И, довершая в том же философическом стиле, — теперь и могила другого великого — Иммануила Канта для нас уже не: «вещь в себе», а вещь… на балансе Правительства Российской Федерации!

Сам проверял, посетив Калининград летом 2008-го: состояние, уход — отличны, зер гут.

Грустно, но как это часто случается у нас, именно смерть позволяет правильней оценить какие-то персоны, их эпохи. Недавняя смерть нашего страдальца Егора Гайдара, тоже чуть-чуть продвинула процесс общественного самосознания. И самое ценное признание прозвучало с «демократического фланга». Вот оно, почти дословно:

«Более всего навредили пониманию работы Гайдара те окружавшие его ультрадемократы, что несколько лет твердили обществу: «Нельзя быть немножко беременным!», «Свобода — она или есть, или ее нет!», «Демократия бывает или полная — или никакая!»»

Убогость, какая все же убогость — эти их лозунги! Действительно, лидеры партии «Демократический выбор России», очень навредили пониманию Гайдара, да и всему нашему пониманию сути нашего кризиса. Может, покажется смешно (после вышеприведенного прусско-гегелевского круиза), но Дух, действительно — развивается, познавая свою свободу. И наша свобода, на что я пытался как мог намекнуть в этой главе, это очень получается такая… свободная свобода, то есть мы… слишком свободны в своих толкованиях свободы.

«Слишком» — на западный взгляд, но и это, процитированное из нашей демвыборороссийской публицистики 1990-х годов: «Свобода — она или есть, или ее нет!», этот убогий их примитив, всероссийски громыхавший штамп, — тоже не соответствует нашей реальной общественной модели.

Это «нуйкины» (что крайне симптоматично для них): «Свободу» — с Шенгенской визой спутали…

Вот «шенгенка», она, действительно: или она есть, или ее нет. Тут вы правы, зачем только дальше-то лезть, к «свободам», в которых вы, как…