Прочные корни

В ночь на 18 ноября штабная рация приняла Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении личного состава десанта на Эльтиген. Тридцати четырем солдатам и офицерам присвоено звание Героя Советского Союза. Тысячи наших боевых товарищей награждены орденами и медалями.

Ночь прошла без сна. Указ заставил многое мысленно пережить заново и многое обдумать.

Подошел Иван и, встав "смирно", сказал:

— Разрешите поздравить, товарищ командир!

— Спасибо, дорогой! — Я обнял его и на мгновение почувствовал, что он прильнул ко мне всем телом, как сын. Потом он взял себя в руки и вышел из капонира.

Едва забрезжил рассвет, немцы начали «приветствовать» нас артиллерийскими и минометными налетами. Зашел Копылов. Он тоже был взволнован высокой честью, оказанной нашей дивизии партией и правительством. Смеясь, спросил:

— Слышал, как фрицы бесятся?

— Орут?

— Еще как! Оперативность, мерзавцы, проявляют… Сидит у них наш десант вот здесь. — Копылов похлопал себя рукой по шее.

— Эльтиген связал их по рукам. В этом неоспоримая заслуга десанта. Мы мечтали о большем. Не так бы хотелось, Михаил Васильевич, отметить этот великий для дивизии день, но… Пошли к Героям?

— Да, пойдем!

Мы решили лично поздравить всех товарищей, получивших звание Героя Советского Союза, а также тех, кто был награжден орденом Ленина. В первую очередь направились в 39-й полк, где Героев было больше, чем в других частях.

Над Керченским проливом низко плыли густые, набухшие дождём облака. Море шумело раскатами волн, как в день форсирования. Кричало немецкое радио: "Поздравляем красный десант с наградами! Они вам боком выйдут, гер-р-рои!"

Траншея, пересекая поселок, вела на северо-западную окраину, к небольшой сопке. У ее подножия располагался штаб полка. Блиндаж был построен немцами, поэтому амбразура, теперь ненужная, глядела на пролив. Около нее стояли товарищи, уже собравшиеся в штабе.

— А верно, — послышался голос Ковешникова, — сегодняшнее утро похоже на утро первого ноября? Смотрите, так же низко плывут облака и волны грозно бьются о берег.

— Да, — ответил Мирошник, — первое ноября никто из нас не забудет! Вот в том месте я подал команду: "За борт!" Дно оказалось обманчивым. Сначала вода была по пояс, а потом все глубже и глубже, Толстов брассом махнул…

— Нет, товарищ капитан, с пэтээром не выплывешь. Правее там отмель, мы с Фуниковым по ней проскочили. Один только раз окунулся с головой.

— Вон чайки, товарищи, — воскликнул Толстов. — Смотрите, все кружат и кружат над одним местом. Вы знаете, они мину видят! Мне рассказывал один капитан, что моряки по чайкам ориентируются, чтобы не наскочить на мину. Чайки кружатся над минами, ожидая добычу. Уже знают, что будет здесь много глушеной рыбы.

— И птица к войне привыкла.

— Пусть к ней черт привыкает!

— А что же ты хочешь, Василий? — спросил Исмагулов.

— Хочу, чтобы сегодня кончилась война, — ответил Толстов. — Вернулся бы в свой колхоз, эх, и поработал бы! Чтобы в Лысогорской все было — и красивые школы, и просторные дома. Как надоели эти траншеи, блиндажи и вся эта кротовая жизнь!

— У тебя большие потребности, — добродушно сказал Исмагулов. — Мне бы сейчас кусок баранины. Килограмма на два.

— Ничего себе аппетит! — откликнулся старшина Поправка. — Двумя кило я взвод накормлю!

— У нас в Казахстане так не едят. Бывало, сядешь втроем — барашка нету…

Во время этого оживленного разговора мы зашли в блиндаж. Раздалась команда "Смирно!". В этой роте стало одиннадцать Героев. Все они были в отряде первого броска. Восемнадцать дней назад они первыми прошли от берега в глубь эльтигенского плацдарма тысячу двести шагов.

Что ни человек, то замечательный характер — цельный, волевой, с идейной убежденностью. Несмотря на молодость — все Герои полка еще не вышли из комсомольского возраста, хотя многие и носили у сердца партийный билет, — эти люди обладали высокой военной выучкой. Общество заложило им в души, а фронт развил необходимое качество солдат и большевиков: один за всех и все за одного.

Первым мы с Копыловым поздравили майора Дмитрия Степановича Ковешникова. Рядом с ним стоял молодой офицер с упрямыми карими глазами. У него было забинтовано плечо, и шинель поэтому надета внакидку. Шинель видала виды, только четыре звёздочки на погонах блестели как новенькие. Это и был командир прославленной в дивизии роты капитан Андрей Степанович Мирошник. За ним, окружив полукольцом своего командира, стояли семь Героев Советского Союза (двое — лейтенанты Топольников и Кокорин — лежали в медсанбате). Пожимая Мирошнику руку, я поздравил его с высокой наградой Родины и поблагодарил за воспитание такого замечательного подразделения.

Нужно было видеть лица других Героев, сияние дружелюбных улыбок, блеск их глаз, чтобы почувствовать, до чего же красива профессия офицера.

— Не жалеете, что бросили в свое время библиотечный техникум?

Капитан в ответ только повел карими очами. Одни украинцы могут так разговаривать взглядом. Он, конечно, помнил нашу ночную беседу в Анапе, когда, воодушевленный прекрасными действиями полка и своего подразделения, рассказывал мне о днях своей ранней юности: Черниговщина, колхозная семья, увлечение литературой, и вдруг украинский паренек бросает техникум и просит Черниговский военкомат направить его в военное училище.

Что это было? Увлечение романтикой или же сознание, что именно здесь, на военной службе, он может принести больше пользы Родине? Скорее всего, и то и другое. Не случайно ведь в конце тридцатых годов военные школы и клубы добровольных обществ не могли удовлетворить все заявления советской молодежи о приеме.

Еще в боях за освобождение Новороссийска рота Мирошника выдвинулась в число лучших подразделений полка. Она первой высадилась в порту и захватила электростанцию, а на другой день окружила и захватила штаб гитлеровской артиллерийской части. Мастерство этой роты помогло тогда полку овладеть цементным заводом. Мирошник с увлечением говорил, как росли в боях люди. Сержант Исмагулов со штурмовой группой блокировал и затем взял в рукопашной дом, в котором засели фашисты. А сержант Толстов! Уже в те дни проявилась его казацкая хватка и выдержка идущего впереди.

— Сержант, помшшнь баню?

— Еще бы, товарищ капитан! Мы тогда перебрасывались с противником гранатами, словно дети снежками.

Баня стояла неподалеку от цементного завода, в 25 метрах от немцев. В ней укрепились наш бронебойный расчет и несколько автоматчиков. То и дело заходили на баню немецкие бомбардировщики, атоковала вражеская пехота. Но выстояли наши солдаты!

К своему подвигу на эльтигенском плацдарме рота поднималась как по ступенькам. Мне ярко запомнилась одна из этих ступенек, и я сказал собравшемся в блиндаже:

— Помните, товарищи, тринадцатое октября?

Солдаты дружно ответили что, разумеется, помнят.

— Генеральная репетиция!

— Это когда вы нас заставили быть преподавателями!..

Перед тем как идти десантом на Эльтиген, штаб дивизии по совету генерала И. Е. Петрова разослал бывалых десантников 39-го полка в другие части в качестве инструкторов.

Вышло так, что в их числе оказались те, кого мы сегодня чествуем как Героев Советского Союза.

Они учили людей, как высаживаться с мотоботов в воду, как прокладывать путь через минные и проволочные заграждения и штурмовать огневые точки. В боевой подготовке мы делали упор на действия отделения, штурмовой группы, которые должны были при захвате плацдарма самостоятельно вести бой. С солдатами, боявшимися воды, тренировку проводили на боевых катерах. За несколько дней до десанта рота Мирошника провела показные занятая в Тамани на макете эльтигенских укреплений противника. Исмагулова спросили: "Скажите, сержант, как вы под Новороссийском уничтожили танк, штурмовали дом и взяли в плен пятерых немцев?" Он кинул короткое: "Сма-атрите!" — и упал. Слился с землей. Полз. Укрылся за бугорком, как бы вдавил себя в землю. Бросил противотанковую гранату. Снова весь прилип к земле. Вскочил и стремглав метнулся под стену макета огневой точки. Толстов в роли инструктора тоже показал себя с наилучшей стороны. "Солдат должен действовать, а не рассказывать", — заявил сержант. И он действовал мастерски. Командующий И. Е. Петров, присутствовавший на показных занятиях, был удовлетворен. Он сказал, что рота понимает природу десантного боя, с такими людьми можно выполнить любую задачу. Вот тогда-то и была решена судьба роты капитана Мирошника. Она была поставлена направляющей в отряде первого эшелона. С честью выполнила свое дело. Указом Президиума Верховного Совета СССР весь личный состав роты был награжден орденами и медалями, а десять солдат и офицеров удостоены звания Героя. Вот их имена: капитан Андрей Мирошник, младший лейтенант Анатолий Кокорин, лейтенант Николай Топольников, старшина Иван Ивлев, старшина Павел Поправка, сержант Константин Исмагулов, младший сержант Василий Толстов, старшина Василий Фурсов, старшина Самед Абдулаев и рядовой Владимир Эсебуа. Мовшович уговаривал капитана Мирошника писать статью в "Комсомольскую правду":

— Вы же любите литературу, я знаю, Андрей Степанович. За чем же дело стало? Вы понимаете, какое по-ли-ти-ческое звучание будет иметь статья о такой героической роте. Десять Героев — это один вопрос, а главное: прочные корни этого явления. Смотрите, во-первых, все — воспитанники комсомола и партии. Это факт? Факт! Во-вторых, сыны разных народов — русские, украинцы, казахи, грузин, азербайджанец. Это разве не факт? В третьих, все вы родились после Октября, в новом социалистическом обществе выращены. В-четвертых, я изучил наградные листы и подметил, что Герои роты — крестьянские сыновья. Это же показательно, какую патриотическую силу дало армии колхозное крестьянство. У того же Толстова вся семья воюет, на фронте — отец, два старших брата, сестра…

— Его дядя тоже воюет. С нами, — сказал Поправка.

— Где?

— В нашем же полку, в батальоне Жукова. Боевой старик. Имеет орден Красной Звезды.

Командир роты подтвердил, что действительно у сержанта Толстова имеется на плацдарме родственник, рядорой Ефименко. Он как-то встретил станичника в медсанбате, когда тот пришел навестить племянника и принес ему эльтигенское лакомство — печеную свеклу.

Под напором Мовшовича капитан, улыбаясь, сказал, что попытается написать заметку в газету. Но он не смог выполнить обещание: вскоре на плацдарме начались такие события, что всем нам было не до этого.

Мирошник счастливо воевал и на плацдарме и во время трудного прорыва на Митридат. В последние дни десанта был ранен, эвакуирован на лечение, вернулся обратно в родную дивизию, принимал участие в подготовку штурма керченских укреплений в 1944 году. При освобождении Керчи он действовал в качестве командира комсомольского отряда особого назначения и пал смертью храбрых. Выдержка из послевоенного письма Героя Советского Союза Д. С. Ковешникова: "…У меня, как о дорогом товарище, сохранилась на память фотография капитана Мирошника из газеты. Это была большая утрата для нашего соединения — гибель такого командира и товарища".

Вместе с Героями замечательной роты был 18 ноября в блиндаже штаба полка еще один человек, который формально уже не принадлежал к ней, но был связан всей своей военной биографией. Это старший лейтенант Дмитрий Васильевич Тулинов, близкий друг капитана Мирошника и его боевой соратник.

Еще недавно, в боях Новороссийск, Тулинов был в роте командиром взвода и лишь незадолго до десанта в Крым получил роту и на эльтигенский плацдарм пошел уже на равных с Мирошником правах. Обе роты были в первом эшелоне, вместе захватили северные высоты на плацдарме и держали их, несмотря на все трудности. Старший лейтенант тоже был ранен, но не покинул строй и так и воевал с рукой на перевязи. Нам было понятно его рвение. Кто из офицеров смог бы оставить своё подразделение после таких боев и в таких условиях, особенно если учесть, что это была первая в его командирской жизни рота!

Как офицер, Дмитрий Тулинов являлся крестным сыном полка. У него не было никакого военного образования. Это был талантливый самородок. Война застала его на Западной Украине в должности старшины роты. Он участвовал в боях за Новоград-Волынский, был в окружении под Полтавой, десять суток выбирался из вражеских тылов, нашел свою часть, воевал под Изюмом, Красным Лиманом, на Донце и Кубани, снова попал в окружение и снова с группой бойцов пробился к своим. Под Новороссийском Тулинов прибыл в нашу дивизию старшиной роты. Здесь он был замечен сначала как человек выдающейся храбрости и инициативы. Где было трудно в дни обороны, там, появлялся энергичный, рвущийся в бой старшина. Потом Ковешников (он был тогда начальником разведки дивизии) и Мирошник углядели у Тулинова жилку организатора, умение обучить людей тому, что постиг сам. Ему стали давать боевые задания. Однажды старшина повел группу солдат в разведку. Грамотно, умело повел — и взял языка. Был награжден орденом Отечественной войны II степени. В дальнейшем уже и штаб дивизии заинтересовался этим человеком. Через некоторое время ему было присвоено звание младшего лейтенанта. Дорожа доверием командования, Тулинов с упорством повышал свой знания. Со взводом возился, как требовательная мать с ребёнком. Мне довелось не раз бывать в этом подразделении и видеть, что солдаты научены мастерски владеть оружием, сколочены в коллектив и пойдут за своим командиром на самое опасное дело. При освобождении Новороссийска взвод был в десанте. Тулинов за эти бои получил орден Красного Знамени. При подготовке к форсированию Керченского пролива мы с полной уверенностью поставили его во главе роты. И не ошиблись. Старший лейтенант Тулинов по праву разделил со своими учителями и товарищами высокую честь. Его грудь тоже украсила Золотая Звезда Героя.

Среди Героев я увидел старшего адъютанта первого батальона В. П. Галкина. Он уже не молод — участник гражданской войны. В нашей дивизии всего два месяца — и вон уже Герой Советского Союза. Жаль, что нет с нами еще одного Героя комбата П. К. Жукова: тяжело раненного, его отправили на Тамань.

Гордостью дивизии стал 39-й полк — в нем выросли двадцать два Героя Советского Союза!

..Мы уже говорили на партактиве, что труд наш дал прекрасные результаты. Итог был коммунистами подведен правильно.

Указ заставил нас взглянуть еще более широко на все: на прошедшие бои, на огромную работу людей по строительству обороны, на голодную и холодную жизнь периода блокады.

Трудности были большие. Но они не сделали людей хуже. Наоборот, люди стали лучше. Больше стало дружбы, товарищества. Дни тяжелых боев подняли организованность, сплоченность и боеспособность нашей Новороссийской дивизии. В этом был успех всех командиров и политработников.

… Высоко оценил 18 ноября 1943 года Верховный Совет СССР подвиг 318-й Новороссийской дивизии на крымском плацдарме!

Между прочим, небезынтересно вспомнить невольное признание врага. Немецко-фашистское командование в Крыму хвасталось, что ему будто бы удалось поймать в Эльтигене в ловушку и даже уничтожить "одну из наиболее боеспособных дивизий" Советской Армии. Неплохая характеристика, что же касается «ловушки» и прочего то известно: гитлеровские офицеры и генералы горазды были хвастать в начале войны. Не отучились они от этой глупой привычки даже в 1943 году. История жестоко над ними посмеялась. Позже, в феврале 1944 года, наша дивизия заняла оборону под Керчью. Случилась так, что перед нами была 73-я немецкая дивизия, которая противостояла нам еще под Новороссийском и Анапой. Один наш разведчик попался в плен. Потом ему удалось вырваться. Вернувшись, рассказывал: немецкий офицер, узнав, что перед ними новороссийцы, воскликнул: "Как! Опять триста восемнадцатая. Она же была дважды уничтожена — первый раз под Новороссийском, а второй — в Эльтигене".

Вместе с десантниками дивизии высокие награды получил 386-й морской батгальон. Мы с Копыловым с удовольствием пошли из штаба полка к морской пехоте поздравить Героев Советского Союза капитана Николая Белякова, главстаршину Василия Цымбала, Николая Дубковского, Николая Кривенко, Среди них находилась девушка, совершившая утром 1 ноября подвиг, описанный в письме С. А. Борзенко.

У главстаршины санинструктора Галины Петровой были золотистые волосы, выбивавшиеся из-под потрепанной ушанки, и чудесные голубые глаза. Она была среднего роста, в полном расцвете своей милой юности — немногим старше двадцати лет. Даже голодный паек не смог погасить молодого румянца. Держалась в матросской среде, как между братьев, с простотой и достоинством любимой сестры.

Матросы были счастливы, что их Галя тоже будет носить Золотую Звезду Героя, дружно аплодировали в ответ на мои слова: "Желаю вам большого счастья, Галя. Желаю вернуться с победой домой, завести семью и хорошего сына".

Никто в тот момент не мог оценить всю глубину героизма Галины Петровой, потому что мы не все знали о ней. Знали, что она студентка, комсомолка из Новороссийска. Доброволец. И — только. Оказывается, она была молодой матерью. У нее был сынок девяти месяцев от роду, когда она пошла добровольцем на фронт. Она оставила сына-первенца на попечение бабушки в родном городе.

В дверь, распахнутую Ковешниковым, хлынула волна влажного холодного воздуха. В блиндаже запахло морем. Майор зашел поздравить с наградами правых соседей полка. Не желая мешать друзьям, я вышел, взяв с собой замполита. Боевая деятельность капитана Рыбакова тоже была высоко оценена: он получил орден Ленина. Докладывая о выполнении решений партактива, капитан говорил, что в батальоне очень тревожатся за положение раненых. Я ответил, что пока не могу сообщить ничего утешительного. Каждый корабль, подходящий к берегу, используем, чтобы отправить раненых в Тамань. Но кораблей подходит мало. В наших возможностях сейчас одно: усиливать саперные работы, чтобы получше укрыть медсанбат.

С КП морской пехоты был хороший обзор на север, в сторону Чурбашского озера. Перед глазами простиралась грязно-рыжая поверхность болота, сливавшаяся на горизонте с грязными тучами.

— Капитан! Не пытались проверить проходимость болот на своем правом фланге?

— Нет... — Рыбаков помолчал, обдумывая что-то. Спросил: — В этом есть срочная необходимость?

— Пока что нет. Но всегда необходимо знать окружающую местность.

К нам подошли Ковешников и Беляков. Командный пункт морского батальона был прикрыт высотками, которые мешали противнику вести наблюдение. Здесь можно было даже пройти во весь рост. Мы вчетвером долго смотрели на болота. Определенного решения в те дни у меня еще не созрело. Но мне захотелось побольше узнать об этом участке. Я распорядился тщательно разведать болото.

— Тут уже один лазил, — сказал Рыбаков. У него в глазах мелькнули искорки. — Очень интересовался болотами…

— Кто такой?

— Ваш ординарец, товарищ полковник.

Мне было известно, что Байбубинов и Говберг иногда совершали вылазки на "ничейную территорию" в поисках картофеля и свеклы. Но болото? Вот уж совершенно неподходящее место для подобных заготовок!

Распрощавшись с Беляковым и Рыбаковым, мы покинули КП морского батальона, Ковешников шел впереди легким упругим шагом. "Спортсмен!" — мелькнула мысль.

— Ну как, навестили друзей, майор?

— Чудесные люди, товарищ комдив, — живо откликнулся Ковешников. Вообще-то он был не словоохотлив, но в этот торжественный день и у него, видно, душа рвалась наружу, и он с охотой продолжал: — Мы многим обязаны морякам. Ведь они вместе с нами высаживались на северной окраине Эльтигена. А Гнатенко! Как я сожалею, товарищ полковник, что не имею возможности сегодня пожать ему руку и поблагодарить его…

Капитан 3 ранга Григорий Гнатенко был командиром отряда плавсредств, на которых первый эшелон 39-го полка шел к берегу Крыма. Рассказывали, что это опытный морской офицер, но встречаться с ним мне не приходилось. С тем большим интересом слушал я майора.

— О нем мало сказать, что опытный. Все, кто был на флагмане, восхищались его храбростью. Кругом такая кутерьма, а он на своем боевом посту уверенно управлял кораблями, маневрировал, не теряя при этом направления высадки. Он ведь дважды меня высаживал:

— В Цемесской бухте тоже шли на его плавсредствах?

— Да. И в Новороссийск, и сюда, в Эльтиген. Оба раза мы с ним шли передовым отрядом, и оба раза именно Гнатенко наиболее удачно высадил десантников на берег. В обоих случаях при подходе к берегу создавалась почти безвыходная обстановка. В самую тяжелую минуту он говорил мне: "Ну, на берег я тебя доставлю, а вот уж по суше плавай сам!"

Позже за подвиги при освобождении Одессы капитану 2 ранга Гнатенко было присвоено звание Героя Советского Союза.

Увлеченно рассказывая о своем боевом соратнике, майор неожиданно сравнил его с красными командирами — героями борьбы против басмачей. Я поинтересовался почему. Оказывается, Ковешников хотя и родился в селе Емельяновке Оренбургской области, но рос и учился в Средней Азии. Общеобразовательную школу он кончал в 1935 году в Коканде.

— Там все мальчишки грезили борьбой против басмаческих шаек. Для нас тогда не было ничего более возвышенного, чем образ краскома — грозы басмачей… Басмачи — это ж были такие звери, мучители населения, ну как фашисты. И мы мечтали стать смелыми и бесстрашными защитниками народа.

Прислонясь к стене траншеи, я слушал молодого офицера, с радостью ощущая прочную нить преемственности подвига поколений советских людей. А Ковешников рассказывал, что там же, в Коканде, он узнал, что есть в Ташкенте Объединенная Средне-Азиатская Краснознаменная военная школа имени В. И. Ленина. В ней преподавали те командиры и комиссары, которые гоняли по пескам бандитские шайки баев и кулаков. Юноша подал заявление в горвоенкомат и был принят в славную школу. История ее походов пленяла молодое воображение. Ее преподаватели на личном боевом опыте воспитывали курсантов волевыми, инициативными, смелыми, находчивыми.

В 1939 году комсомолец Дмитрий Ковешников был выпущен из военного училища командиром взвода и в сентябре участвовал в освобождении Западной Украины. Потом он стал командиром роты, а осенью 1940 года после инспекторской проверки награжден значком "Отличник РККА" за образцовую подготовку своего подразделения и назначен помощником начальника штаба полка. Ему шел тогда двадцать первый год. Полк стоял на границе и через семь месяцев принял на себя тяжелый удар немецко-фашистских войск на Станиславском направлении. Полк вел непрерывные бои до глубокой осени. Окружение. Борьба в тылу фашистских войск. Попытка перейти линию фронта в районе Харькова. Она закончилась для молодого офицера трагически: фашисты захватили его, он совершил побег при этапировании; был пойман, избит и брошен в Красноградский лагерь. Сутки спустя Ковешников бежал, организовав группу товарищей, и перешел фронт около станции Солнцево. Впоследствии майор говорил, вспоминая те дни: "Я сутки провел у них в лапах. С меня хватит на всю жизнь". Все, что вложило ему в душу наше свободное общество, возмутилось и восстало против унизительного рабства, принесенного фашистскими оккупантами на захваченные советские земли. И это тоже было одним из прочных корней тех подвигов, которые ему довелось совершить на войне. Дальнейшая военная биография майора Ковешникова всецело связана с 165-м запасным стрелковым полком и Новороссийской дивизией.

В тот день, 18 ноября, о котором идет сейчас рассказ, майор сказал: "У меня, товарищ полковник, было две жизненные школы — Ташкентское военное училище и триста восемнадцатая дивизия. Им я обязан всему, чего достиг".

После 39-го полка и морского батальона я побывал на южной окраине Эльтигена, чтобы пожать крепко руку лучшему комбату дивизии Герою Советского Союза Александру Кузьмичу Клинковскому и поблагодарить его. Противник с особенным усердием «поздравлял» десантников с правительственными наградами: артиллерийские и минометные налеты следовали один за другим, а в промежутках фашистский пропагандист орал всякую дрянь.

О Клинковском я скажу так: человек, который в годы сплошной коллективизации был секретарем комсомольской ячейки в селе, обязательно должен был стать героем в Отечественную войну. Такова линия жизни. Мы, старики, по личному опыту знаем, какой острой была тогда в деревне классовая борьба. А молодежь про это знает хотя бы по "Поднятой целине". Не раз в селе Тетеревке обрез куркуля подстерегал бедняцкого сына Сашу Клинковского. Семья задыхалась в нужде, умерла мать, дома — четыре малолетних сестры. Вожак сельских комсомольцев Клинковский всю душу отдал организации колхоза. Он был секретарем ячейки до тридцать четвертого года, когда ушел служить в армию. И вот еще штрих: образование у него было небольшое, едва пять классов. В армии он экстерном сдал экзамены за десятилетку.

Вот так складывался этот героический характер.

Я застал А. К. Клинковского в роте. Он беседовал с подчиненными. Называл награжденного, поздравлял и разбирал его деятельность в бою, рассказывал о сноровке, мастерстве, которые привели человека к победе и славе. С необычайным вниманием слушали бойцы своего командира.

В капонире кто-то выводил на баяне "Марш десантников-новороссийцев". Музыку написал композитор Рисман. Мелодия была боевая, и песня прижилась в частях. Память не удержала слов, помню лишь, говорилось в ней, что наших ребят ждут Керчь и Севастополь, а припев звучал: "Смелей, десантники-герои, страна на подвиг вас зовет!.." Что ж, Новороссийская дивизия пришла как освободительница и в Керчь, и в Севастополь. Только произошло это пятью месяцами позже. Война несет всевозможные трудности и резкие повороты событий.

…Нащупав в темноте скобу, я открыл дверь блиндажа. Марш десантников раздался в полную силу. Десяток коптилок, чадя, освещал веселые, возбужденные лица офицеров.

Склонясь своей высокой стройной фигурой над гармонистом, инженер-подполковник Модин дирижировал, как будто перед ним сидел не один майор Ильин с баяном, а весь оркестр Большого театра. Копылов стоял у стенки и задумчиво смотрел на инженера, любуясь им. Настоящая русская душа: идет в атаку — как знамя несет, работает с саперами — весь, без остатка, отдаётся любимому опасному делу, веселится — и все искрится вокруг.

Это была первая ночь на "Огненной земле", когда на КП собрались все офицеры штаба дивизии. Штаб, наш представлял дружный, отлично сработавшийся коллектив специалистов своего дела. Его работа на плацдарме тоже получила признание — весь личный состав управления был награжден орденами, в том числе полковник М. В. Копылов, полковник В. Н. Ивакин, подполковник Б. Ф. Модин и подполковник И. X. Иванян — орденом Ленина.

Иван Христофорович Иванян — командир гвардейского минометного полка, приданного десантной дивизии, — пережил большое несчастье: его полк остался без материальной части. Часть минометов погибла в шторм при форсировании, а что удалось перевезти, было выведено из строя в боях. Мы поручили подполковнику руководство противотанковой обороной плацдарма. Он много сделал для десанта, бесстрашно сражался в бою.

Высокое мастерство артиллериста показал майор Ильин, планируя огонь с Большой земли и точно передавая целеуказания на огневые позиции в Тамань. Начальник связи дивизии майор Подлазов, несмотря на трудности и бесконечные повреждения материальной части, сумел так поставить дело, что связь с частями и высшим командованием работала бесперебойно. Среди собравшихся офицеров находился прокурор дивизии майор Франгулов, очень смелый человек, все время он был в частях, в траншеях и блиндажах, беседовал с солдатами, разъяснял им обстановку. На "Огненной земле", и особенно на Митридате, наш прокурор показал себя подлинно героем.

Я поздравил офицеров с наградами и поблагодарил за дружную работу. Ордена, данные Родиной, были свидетельством их умения воевать. Наши подразделения оказались подготовленными к самостоятельным активным действиям, что принесло успех при броске через пролив. Мы смогли обеспечить высокую маневренность подразделений при обороне плацдарма. Наша дивизия оказалась подвижнее и гибче, чем войска противника. Умело был организован маневр огнем артиллерии Большой земли. Успешно решена сложная задача приспособления для нужд десанта захваченных укреплений противника и создания прочной системы оборонительных сооружений на плацдарме. Поучителен опыт использования трофейного оружия и боеприпасов. Самый яркий пример: к середине ноября мы сумели снять с берега и поставить на нашем переднем крае около четырех тысяч немецких мин. Хорошо организовали связь. Десант имел рации для работы с Таманью и для связи с полками. Они действовали бесперебойно, так же как и узел проволочной связи, протянутой в полки и батальоны. Особенно устойчивой была связь с командующим. Большая в этом заслуга начальника рации лейтенанта Блохина. Таков итог, который мы подвели на импровизированном вечере штаба дивизии. Выступал я, выступали Копылов и Ивакин. Последний заключил свою небольшую речь обращением к инженеру:

— А теперь — плати долги, Борис Федорович!

— Какие еще долги?

— Стихи! Еще в Тамани обещаны. Давай, давай, раскошеливайся.

Модин поднялся, подтянутый как на параде. Он был щеголеват, наш инженер. Даже в Эльтигене постоянно следил за своим внешним видом. Полковник Ивакин конферировал:

— Однажды я читал стихи начинающего поэта о подвиге артиллеристов: "Пусть пушка взорвана, она еще стреляет…"

Блиндаж дрогнул от хохота. Полковник, прищурившись, продолжал:

— Честное слово, в подражание Надсону… Музы склонны, мягко говоря, к преувеличениям. Но в данном случае их арфа в надежных руках — саперы любят точность, ибо могут ошибаться лишь один раз в жизни.

Модин отмахнулся от него и стал читать:

Пусть бомбами и минами изрыты
Твои тропинки, балки и поля,
Ты стала неприступной для бандитов,
Родная эльтигенская земля!
Не раз с остервенением пытался
Коварный враг разделаться с тобой.
На ратный труд, как чудо, поднимался
И с беспримерным мужеством сражался
Защитник твой, суровый и простой…

Ему хлопали взволнованно и с благодарностью. Каждый из нас чувствовал то же, что автор. Тем и хороши были стихи.

Доморощенный конферансье кивнул Григоряну. Майор резким взмахом вскинул согнутую в локте руку на уровень груди и пошел плясать «наурскую». Потом Модин пел арии из опер. У всех в эту ночь было веселое настроение. "Хотел бы я, чтобы фрицы увидели все это, — сказал мне Копылов, — они бы от злости все свои громкоговорители поломали…"

Вдруг музыка смолкла, и песня оборвалась на полуслове.

— Товарищи, чем это пахнет?! — воскликнул Модин.

В блиндаже распространялся раздражающе аппетитный аромат. Байбубинов притащил большую кастрюлю и поставил на стол.

— Мой подарок в честь нашего праздника, — сказал Иван.

Офицеры окружили ординарца, а он только щурил умные карие глаза и заботливо угощал собравшихся.

В кастрюле был суп из диких уток!

Услышав Указ о наградах десанту, Иван уже ночью начал беспокоиться, чем бы отметить такой день. "Праздник без мяса — не праздник", — решил он и затемно ушел к морякам.

Там, на нашем правом фланге, был в нейтральной зоне небольшой залив, примыкающий к болоту Чурбашского озера — место ночлега уток. Предупредив капитана Белякова, чтобы моряки не посчитали его за вражеского лазутчика, и попросив в случае чего прикрыть огоньком, Иван пополз на охоту. На рассвете он подстрелил трех уток, но не смог их достать, так как немцы открыли огонь. Морская пехота ответила. Охотник лежал, пока продолжалась огневая дуэль. На восходе солнца болото укрыл туман. Иван полез к заливу, забрал уток и благополучно выбрался обратно. Суп он варил у повара в медсанбате.

Давно мы не ели так вкусно. Сидя на ста граммах сухарей, не раз вспоминали обед, который устроил начальник АХЧ Гаврилов, провожая десант в Крым. Теперь тот обед потускнел перед подарком Ивана. За ужином шел оживленный разговор. Вспоминали эпизоды недавних боев. Полковник Бушин говорил:

— Я объясняю неудачи противника тем, что над ним довлеет шаблон. Заметьте, каждый раз мы заранее знали, как и где будут нас атаковать, какой и куда дадут артиллерийский огонь.

— Да, — сказал Ивакин, — у них было столь явное преимущество в живой силе и технике, что они, очевидно, думали числом нас раздавить.

— Если бы мы с вами, товарищи, в этих условиях придерживались шаблона, то противник нас давно бы разбил, — сказал я офицерам. — Мы и впредь будем ценить и поощрять тех командиров, которые проявляют разумную инициативу, ищут новые методы борьбы.

— Особенно надо отметить, — сказал Копылов, — что у нас в дивизии быстро растут молодые офицеры. Указ о награждениях свидетельствует об этом. Согласитесь, что Эльтиген в значительной мере является подвигом военной молодежи. Талантливой молодежи! — Михаил Васильевич оглядел собравшихся в блиндаже и, подмигнув капитану Шашкину, продолжал: — Среди нас есть участник гражданской войны. Как раз в те славные годы он тоже сражался и за Новороссийск, и за Анапу, и за Крым против врангелевской сволочи. Я думаю, нам интересно будет послушать нашего командира дивизии.

Раздались голоса: "Просим, просим!" Я рассказал товарищам несколько эпизодов из времен гражданской войны. Не было тогда такой военной техники, но борьба тоже шла не на жизнь, а на смерть. Восемнадцатилетним юношей вступил я в Москве в Первый Московский красногвардейский кавалерийский отряд. После подавления эсеровского восстания в июле 1918 года наш отряд убыл на Южный фронт. В те годы сначала отдельные отряды били контрреволюцию, а потом, в ходе войны, создавались полки, дивизии, росла регулярная Красная Армия.

Служил все время в коннице. Если бы удалось подсчитать, сколько пришлось проехать в седле, это, видимо, составило бы десятки тысяч километров. Были интересные моменты, которые запомнились на всю жизнь.

…При подавлении Вешенского восстания наш отряд оставил лошадей с коноводами в балке и наступал в пешем строю. Повстанцы устроили ловушку: небольшая часть отходила, а главные силы были укрыты в засаде. Мы с успехом продвигались вперед, и вдруг — во фланг и тыл несется туча конницы. Наши коноводы кому успели, кому еще не успели подать лошадей, а повстанцы уже рубили нас. Коновод подал мне лошадь. Но тут крики "ура!", лошадь горячится, бегу вместе с ней, не могу сесть. Ловлю момент — толчок! Махом очутился в седле, а за мной уже мчатся три бородача. У меня конь был хороший, думаю, лишь бы не нанизали меня на пики, а там черта с два догонят. Выхватываю наган, стреляю в среднего. Прямо в упор. Он покачнулся. Даю шпоры коню. Как пуля он пролетел между казаками. Один из них ткнул в меня пикой, но попал в заднюю луку седла, другой тоже промахнулся: пика прошла у меня под рукой. Им очень хотелось меня сбить, чтобы захватить моего прекрасного коня. Устремились за мной, но, на счастье, на нашем пути попался глубокий ярок. Мой конь со всего маху перепрыгнул препятствие, а бородачи на полном карьере свалились в яр. Не знаю, что дальше с ними было. Видел одно: барахтались на дне.

В гражданскую мне действительно пришлось воевать в этих же местах. Разница только в том, что тогда мы раньше заняли Анапу, потом Новороссийск, а Крым брали через Перекоп. Помню, как сегодня, задача полка была перерезать путь отступления белым и не пропустить ни одного белогвардейца на Тамань. Конец марта 1920 года. Теплое утро. Восход солнца, которое своими лучами согнало дремоту с не спавших всю ночь кавалеристов. Выстрел! Второй! Команда: "Шашки к бою, в атаку марш!" Конный полк выбил беляков из пригорода — станицы Анапской. На восточной окраине города показалась колонна конницы белых. Сначала шла рысью. Потом на галопе стала развертываться в боевой порядок с целью контратаковать наш полк, выбить из станицы, очистить путь на Тамань отступавшим разбитым частям деникинской армии.

Подаю команду: "Пулеметы к бою!.. Огонь!" Затрещали четыре «максима». Точный огонь по колонне. Использовав этот момент, полк ринулся в атаку, противник дрогнул, начал поспешно отходить вдоль берега моря на Джемете.

После взятия Анапы наша 16-я кавдивизия двинулась на Новороссийск. За город вела бой вся 9-я армия. В Новороссийске захватили много пленных и большие трофеи. В каждом доме — переодетые белые офицеры. Госпитали забиты. Под видом раненых солдат там скрывались офицеры и генералы белой армии. Вокруг города и на улицах — тысячи брошенных пулеметов, орудий. На вокзале и в порту — эшелоны с имуществом, которое не успели погрузить на пароходы. В окрестностях бродили десятки тысяч брошенных лошадей

В первых числах июня мы уже вели в районе Мелитополя бои с вылезавшими из Крыма врангелевскими войсками. Врангелевцы тогда имели на вооружении танки, бронемашины и авиацию. Конечно, не такую авиацию и не такие танки, как сейчас, но все же по тому времени грозное оружие. Я считаю, что одной из причин разгрома корпуса Жлобы под Мелитополем было появление на нашем фланге и в тылу танков и авиаций. Они создали панику в некоторых дивизиях корпуса.

Я тогда командовал пулеметной командой в 1-м полку 20-й кавдивизии. На нас шла белая конница при поддержке танков и бронемашин. Пять самолетов на бреющем полете вели огонь из пулеметов.

Падает мой конь. Сначала я подумал что он споткнулся Кое-как вылез из-под коня, дернул за уздечку, вижу — убит, а конница белых близко. Что делать? Хорошо что недалеко протекала речка, заросшая камышом. Бросаюсь в ту речку, до головы погружаюсь в воду, маскируюсь камышом и сижу. Два часа просидел, пока никого поблизости не стало. Потом вылез из воды, сообразил, куда идти, и, как стемнело, побежал на север. За ориентир выбрал дорогу, по которой шли обозы белых. Вдоль нее бежал около сорока километров и только к рассвету догнал части соседней дивизий. Меня уже считали погибшим… Пробежал эти сорок километров за шесть часов.

8 октября врангелевские войска опрокинули наши стрелковые части и переправились на правый берег Днепра южнее Никополя. Они двинулись вдоль берега с целью разбить 2-ю Конную армию, которая стояла на формировании в районе Апостолово, Каменка, и отрезать каховский плацдарм. Наша Блиновская кавалерийская дивизия была поднята по тревоге и 14 октября вступила в бой с конницей генерала Барбовича под селом Грушевское. Незабываемая картина: конница обеих сторон подготовилась к атаке, но команды все не было. Две равные силы стояли в сомкнутых строях на небольшом расстоянии друг от друга по команде "Шашки к бою, пики в руку!".

Но вот заиграл наш трубач. Как электрическим током пронизало всех. Ринулись заамурцы, а за ними и все блиновцы. Конница белых дрогнула, заметалась. Вскоре на поле боя лежали тысячи зарубленных кавалеристов генерала Барбовича. Немногим удалось удрать и переправиться на левый берег Днепра.

Так воспоминаниями о славных годах гражданской войны завершился на "Огненной земле" торжественный для всех нас день 18 ноября. И вновь, как при разговоре с Ковешниковым в траншее, меня охватило живое ощущение преемственности подвига поколений. Копылов был прав, сказав на вечере, что Эльтиген доказал боевое мастерство и идейную зрелость нашей военной молодежи. В дивизии рядом со старыми, опытными командирами — Ивакиным, Блбуляном, Афанасьевым, Галкиным — росла замечательная плеяда молодых, способных офицеров, таких, как Модин, Ковешников, Григорян, Ильин, Полур, Подлазов, Мирошник, Колбасов, Тулинов, Жуков, Шашкин. Родина дала им в военных училищах серьезные знания. В боях они приобрели опыт. И главное — они постоянно, непрерывно учатся.

Я пожелал товарищам новых успехов.