ЗАМЫСЛОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ГОРЬКИЙ ХЛЕБ РОМАН Часть VI ...

ЗАМЫСЛОВ ВАЛЕРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

ГОРЬКИЙ ХЛЕБ

РОМАН

Часть VI

ОРДЫНЦЫ

Глава 60

ТАТАРЫ ИДУТ НА РУСЬ

Последние шесть лет на Руси жили спокойно, басурмане не тревожили своими набегами московские города и села.

Все эти годы в Крыму шли кровавые междоусобицы. Грозный хан Магмет-Гирей в одну из темных ночей был зарезан в своем дворце коварным братом Исламом. Горячие сыновья Магмет-Гирея - Сайдет и Мурат сбросили с трона нового повелителя. Мстя за отца, опустошили весь Крым, разграбили ханскую казну. Но не долго властвовали братья. Ислам-Гирей собрал десятки тысяч джигитов и прогнал обоих в степи. Братья ушли под покровительство московского царя. Мурату было дозволено "жить и кормиться в завоеванной русским государем Астрахани, а Сайдету милостиво позволили кочевать с ногаями в степях близ своего сородича.

Опасаясь своих дерзких племянников, хан пригласил в Крым турецких янычар. Искал дружбы Ислам и с русским царем. Он писал Федору:

"Ежели захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки попались. Ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а денег и казны не годится им давать. Ежели ты с нами подружишься, то мы непременно станем под неверною Литвою промышлять"1.

От имени великого государя Борис Федорович Годунов направил в Крым посла с грамотой, в которой заверял, что Сайдет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не поведет свои тумены2 на московские порубежные земли и турецкому султану поход на Астрахань отговорит.

Ислам умер своей смертью в 1588 году, оставив трон преемнику Казы-Гирею. И новый самонадеянный хан с первых же дней стал помышлять о набеге на Русь. Заверяя царя Федора своей верной дружбой, хан Казы-Гирей тайно сносился с королем шведским Иоанном, просил у него золота, обещая сильным набегом поколебать Москву. На это его подбивал и султан турецкий Амурат - извечный враг государей московских.

Зимой Казы-Гирею удалось выведать, что русский царь тайно известил литовских панов о намерениях совместно воевать Тавриду. Эта весть разгневала крымского хана. Притом он давно был сердит на царя Федора за то, что он не отпустил царевича Мурата к нему в Орду.

Мурат все еще кормился в Астрахани, неизменно усердствовал Москве, обуздывая ногайских мурз3. Однако вскоре верноподданный царевич скоропостижно скончался. В Москве думали, что Мурата извели подосланные из Крыма злодеи. А хан утверждал, что это москвитяне отравили ядом царевича и клялись жестоко отомстить им. Кроме того тщеславный Казы-Гирей говорил на диване4, что каждый добрый хан обязан, во исполнение древнего обычая, хоть однажды видеть берега Оки для снискания воинской чести.

Крымский хан задумал коварством и хитростью усыпить бдительность московского правителя Бориса. Собрав свои тумены, он клятвенно заверял Годунова, что идет разорять Вильну и Краков. Хан назначил великое и знатное посольство в Москву для заключения дружеского союза.

Весной к ханским улусам5 присоединилась ногайская орда, султанские янычары, полки из Азова и Белгорода с огнестрельным снарядом6. Но в Москве в ту пору особо еще не тревожились, выслав к обычной порубежной рати знатных воевод - князей Мстиславского, Трубецкого, Голицына, Хворостинина и Ноготкова.

Весь май сторожевые разъезды доносили в Серпухов и Калугу, что в степях и на берегах Донца Северского и Боровой ни одного поганого не повстречали, лишь только видели следы зимнего кочевья и оставленные старые юрты.

И только в конце июня прискакали в Москву гонцы с вестью, что степь покрылась тучами ханскими, что не менее ста пятидесяти тысяч ордынцев, обходя порубежные крепости, нигде не медля и не рассыпаясь для грабежа, идут на Тулу.

Царев правитель Борис Федорович Годунов, заглаживая свою оплошность, спешно разослал гонцов к воеводам степных крепостей, веля им немедля выступать к Серпухову, соединиться там с ратью князя Мстиславского и встречать неверных в поле.

На Москве в Боярской думе были сильно обеспокоены и тем, что главное русское войско стояло тогда в Новгороде и Пскове, наблюдая шведов. Оно едва ли успеет подойти к решительной битве.

После длительного совета на Боярской думе государевы глашатаи прокричали на торговых площадях посадскому люду, что быть стольному граду в осаде. Бирючи объявили также, что государев Кремль поручено охранять с полками князьям Ивану Глинскому и Дмитрию Шуйскому, Китай-город - Голицыну, Белый город - Ногтеву-Суздальскому и Мусе Туренину.

28 июня Борису Годунову ратные гонцы донесли, что крымский хан быстро продвигается к Москве. Воеводы сообщали, что им уже не успеть соединиться на берегах Оки до прихода ордынцев.

И тогда снова собрались бояре на совет. Заседали с обедни и до утренней зари - спорили, доказывали, шумно бранились.

И все же по совету князей Телятевского, Трубецкого и Бельского правитель Борис Годунов переменил свое прежнее решение и повелел государевым именем князю Мстиславскому с войском идти к Москве. Ближний царев боярин сказал тогда:

- Перед священными стенами, на виду храмов и палат кремлевских, в глазах царя и царицы, за веру и отечество сразимся с басурманами. Да поможет нам бог!

Но в народе взроптали: вспоминали крымский набег, лет двадцать тому назад, когда, почитай, вся рать, посадские люди и бежане сложили свои головы, а стольный град был выжжен дотла. Уж лучше встретить поганых во чистом поле и не отдавать на поругание святыни московские.

В одобрение народу бирючи разглашали, что, покидая берега Оки, мы заманиваем басурман в крепкие сети, из которых им живыми не выбраться.

А чтобы крымский хан не проник в Москву и не подверг ее сожжению, как это сумел сделать Давлет-Гирей, стан русскому войску определили в трех верстах от стольного града между Тульскою и Калужскою дорогами. Соорудили там дощатый подвижный городок7 на колесах и церковь святого Сергия, где поставили икону Богоматери, с которой когда-то великий воитель князь Димитрий, прозванный Донским, одержал славную победу над ордынцами свирепого эмира8 Мамая.

Подмосковные монастыри - Данилов, Новоспасский и Симонов - обратили в боевые твердыни.

Само предместье стольного града за Москвой-рекой с удивительной быстротою укрепили деревянными стенами с бойницами. Здесь поставили огнестрельный снаряд с пушкарями знатными, которые недавно еще ливонцев воевали.

Глава 61

ПОД ДАНИЛОВЫМ МОНАСТЫРЕМ

Москва в тревоге ожидала татар.

Царь Федор Иванович с духовенством трижды обходили Москву с крестами. Служили молебен и ждали набольшего воеводу - князя Федора Мстиславского.

29 июня воевода выступил из Серпухова, оставив на Оке небольшой отряд. К вечеру первого июля полки прибыли к селу Коломенскому и расположились на лугах Москвы-реки.

Воеводы поспешили к государю и правителю на Совет. Возвратившись ранним утром, ввели полки в приготовленный для них ратный стан, против Данилова монастыря.

В полдень этого же дня приехал смотреть войско государь Федор Иванович. В Большом полку был воеводою князь Федор Иванович Мстиславский, в Правой руке - князь Никита Романович Трубецкой, в Передовом полку - князь Тимофей Романович Трубецкой, в Левой руке - князь Василий Черкасский.9

Князя Андрея Телятевского с ратниками определили в Передовой полк под начало Тимофея Трубецкого.

Пока царь находился в Большом полку, Андрей Андреевич объезжал своих воинов, окидывал каждого зорким взглядом, поучал коротко:

- Шапку поправь.

- Выпрямись, чего сгорбился. В седле надлежит наездником быть.

- Копье от плеча чуть отведи.

- Грудь щитом прикрой.

Остановился возле Болотникова, поглядел на него строго и невольно залюбовался. Строен, плечист, держится молодцом.

- Здоров ли, Ивашка?

- Здоров, князь.

- Не боишься татарина?

- А чего нам робеть? Мы на своей земле. Да и народишко ихний, сказывают, мелковат. Собьем с них спесь, - спокойно отозвался Иванка.

- Верно парень. Все ли так разумеют? - обратился Телятевский к ратникам. И в ответ дружно послышалось:

- Не дрогнем!

- Постоим за землю русскую!

Князь остался доволен ратниками. Якушка, видно, не зря с ними десять дней возился. И главное - бодры. Перед битвой это зело отрадно.

Вскоре воевода Тимофей Трубецкой приказал своему воинству строиться в десятки. Полк вытянулся вдоль Москвы-реки, засверкал кольчугами, латами и шеломами, запестрел хоругвями.

Приехал царь Федор Иванович на белом коне. Он в сибирской шапке, отороченной соболиным мехом, усыпанной драгоценными каменьями и увенчанной золотым крестом, в зарбафном кафтане и красных малиновых сапожках. Окруженный боярами и рындами в белых кафтанах с серебряными топориками на плечах, государь подъехал к воинству и вымолвил:

- Доброго здравия вам, дети мои, и ратной удачи. Злой ворог задумал лишить нас крова, осквернить наши храмы магометовой верой. Господь бог услышал наши молитвы. Он покарает неверных. Мужайтесь, православные! Сокрушите басурман во имя господа и веры православной!..

Царь говорил тихо. Его тонкий и слабый голос едва был слышен.

Иванка смотрел на помазанника божия и удивлялся. Уж больно неказист царь. Не в батюшку родился. Иван Васильевич был и телом дороден, и воин отменный. Отец не раз об этом рассказывал.

Болотникова дернул за рукав кафтана Тимоха Шалый, прошептал тихо:

- На нашего приказчика Калистрата обличьем схож. Гы-ы-ы...

- И впрямь, ребяты. Из-за конской головы одна шапка торчит. Мелковат государь наш, - вторил бывшему холопу Никита Кудеяр.

- Будя вам, мужики, - сердито прошипел на односельчан степенный чернобородый ратник. - Государь державными делами велик. И богомолец он первейший.

Когда Федор Иванович объехал весь полк, приземистый и широкогрудый воевода Тимофей Трубецкой зычно прокричал, обратившись лицом к воинам:

- Слава великому государю!

И передовой полк дружно отозвался:

- Слава! Слава! Слава!

А затем разноголосо понеслось:

- Долгих лет жизни государю!

- Разобьем поганых!

- Постоим за святую Русь!

Ночь. Тихая, звездная. Густой туман низко стелется над Москвой-рекой. Русская рать затаилась. Не разжигая костров, бодрствует, поджидая ордынцев.

Иванка прилег возле коня, прислушиваясь к выкрикам дозорных. Внезапно его плеча коснулась легкая рука.

Болотников обернулся и обрадованно воскликнул:

- Здорово, друже! Как сюда угодил? Не думал тебя здесь повстречать.

- Чего не чаешь, то скорее сбудется, - посмеиваясь, обнимал Иванку Афоня Шмоток. -Да токмо ты потише, парень. Кабы князь не услышал.

- Выходит, сбег с конюшни?

- Сбег, Иванка. Уж мне ли на дворе сидеть, когда басурмане под Москвой. Уж лучше в чистом поле помирать, чем в неведении томиться...

- Как разыскал меня? Экий ты проныра.

- Нелегко разыскать было. Как только к лагерю подошел - меня оружные люди остановили. Кто да что и почему по ночам шатаешься. Одним словом, не поверили мне и в ратный городок не впустили. А тут вскоре обоз к лагерю шел. Пушечные ядра везли. Одна телега в колдобине застряла. Помочь пришлось. Вытолкал телегу, а сам под рогожкой спрятался. Так на фитилях в стан и приехал. Обошлось, слава богу. Не приметили во тьме. Потом зачал о князе Телятевском спрашивать. Отбился-де, от своих, помогите, православные. Поди, часа три по стану блуждал, покуда тебя сыскал. Теперь вместе злого ворога бить будем.

- Эх, ты, ратник! - обнимая за плечи Афоню, тепло вымолвил Болотников. - Давай подкрепись. Чай, голоден?

Иванка поднял с земли железную миску, прикрытую чистой тряпицей, протянул бобылю.

- Тут вареное мясо да пшеничного хлеба ломоть. Князь Телятевский со двора своего доставил. Вдосталь нас кормит. Эдак бы в вотчине на севе.

Афоня от снеди не отказался. С обеда в животе и крохи не было. Ел и весело приговаривал:

- И муха набивает брюхо.

Но вдруг чья-то сильная рука подняла Афоню с земли на ноги.

- Ух, ты мне пустобрех! Пошто княжью волю нарушил?

- Уж ты прости меня, милок. Я ведь не на конюшню из вотчины просился, а поганых татар мечом сечь.

Якушка отпустил бобыля и покачал головой.

- Не ведаю, что с тобой и делать. В Москву прогнать - караульные не выпустят. В стане оставлять - князь прогневается. И вечно ты, как блоха, под рубашкой скачешь. Беда мне с тобой.

- Оставь ты его, Якушка. Утро вечера мудренее, - рассудил Болотников и потянул бобыля к себе.

Челядинец молча погрозил Шмотку кулаком, повернулся и зашагал к княжьему шатру. Как бы Андрей Андреевич не хватился. То и дело от воеводы Трубецкого посланцы снуют.

Болотников распахнул кафтан и на груди его при лунном свете сверкнула чешуйчатая кольчуга...

- Ишь ты. Знатно вас князь на бой снарядил, - присвистнул Шмоток.

- Князь не только свои хоромы, но и Русь от недруга защищает, отозвался Болотников. - Приляг, Афоня. Прижмись к конскому брюху - тепло будет.

Шум в лагере затихал. Было уже далеко за полночь, но никому не спалось. Ничего нет тревожнее, чем тягостное ожидание жестокого боя. Ратники, запрокинув руки за голову, тихо переговаривались, вздыхали и проклинали ордынцев. Другие вспоминали покинутые избы, семьи, своих любимых.

Невдалеке от воинов князя Телятевского послышалась вдруг задушевная, бередящая душу песня ратника. Он пел о славном витязе, который умирает в дикой степи, подле угасающего костра:

Припекает богатырь свои раны кровавые.

В головах стоит животворящий крест,

По праву руку лежит сабля острая,

А по леву руку его - тугой лук,

А в ногах стоит его добрый конь.

Он, кончался, говорил коню.

Как умру я, мой добрый конь,

Ты зарой мое тело белое

Среди поля, среди чистого.

Ты скачи потом во святую Русь,

Поклонись моим отцу с матерью,

Благословенье свези малым детушкам.

Да скажи моей молодой вдове,

Что женился я на другой жене:

А в приданое взял поле чистое,

Была свахою калена стрела,

Положила спать сабля острая...

Глава 62

ХАН КАЗЫ-ГИРЕЙ

На рассвете четвертого июля татарские тумены подошли к селу Коломенскому. Спустя час, на Воробьевой горе приказал хан раскинуть шатер. Пусть презренные москвиты увидят грозного крымского повелителя и покорно ждут своего смертного часа.

Казы-Гирей в темно-зеленом чапане10, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши. Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на стольный град неверных.

Вот она златоверхая Москва!

Поход был утомителен и долог. Джигиты жаждали богатой добычи. И теперь скоро! С нами аллах. Мы побьем урусов, навьючим коней драгоценными каменьями, уведем в Бахчисарай красивых русоволосых полонянок и тысячи рабов, а Москву спалим дотла. Такова воля аллаха!

- Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в поле, - осторожно заметил стоявший вблизи хана мурза Сафа-Гирей.

- Ни при великом кагане11 Чингизе, ни при Бату хане урусы не вставали возле стены. Мы осаждали их в крепостях, - поддержал Сафу другой военачальник.

- Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомкнут ряды неверных! - хрипло выкрикнул Казы-Гирей и, резко повернувшись, в окружении тургадуров12 пошел к золотисто-желтому шатру.

Пятнадцать крымских туменов, словно огромная черная туча, покрыли Воробьевы горы. В каждом тумене - десять тысяч конных воинов - смуглых, безбородых, выносливых.

Джигиты расположились куренями13, по тысяче в каждом. Посреди куреня стояла белая торта тысячника с высоким рогатым бунчуком.

Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком.

Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые ратные кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым салом, ячменем, пшеном, с рисом и бурдюками14 с кумысом.

Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым знаменем. На стяге вышит золотыми нитями свирепый покровитель всех монгольских набегов - бог войны Сульдэ.

У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура. Неподвижно застыли, словно степные каменные истуканы. За кожаными поясами длинные острые ножи.

Ордынцы знали - тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший воин замертво падал наземь.

Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник. Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его золотистый шатер триста отборных нукеров15, готовых перерезать горло любому коварному врагу, посягнувшему на ханский престол.

Совершив утреннее моление солнцу и богу Сульдэ, крымский повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай16.

Казы-Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого входящего, почтительно приветствующего своего повелителя:

- Салям алейкум, великий хан!

Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги, мурзы и военачальники молча ждали ханского слова.

Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять светильников, окутывая сизой дымкой парчовой занавеси.

У входа, по углам шатра, и позади трона стояли, скрестив смуглые руки на груди, телохранители, не спуская зорких глаз со знатных гостей. Всякое может случиться по воле аллаха.

Наконец Казы-Гирей повернул свое каменное лицо в сторону ближнего мурзы, мотнул белой чалмой.

- Говори, Бахты.

Приложившись правой рукой ко лбу, мурза произнес:

- О, великий и мудрейший! Благословен твой путь. Мои пять туменов рвутся в бой. И никакая сила не остановит моих верных джигитов. Полки урусов останутся под копытами наших быстрых коней! - воинственно прокричал Бахты-Гирей.

Затем крымский хан обратил свой взор на следующего мурзу. Сафа-Гирей в малиновом чекмене17 и красных сафьяновых сапожках, расшитых жемчужными нитями, был хмур и озабочен.

- Велик аллах и велики помыслы твои, повелитель. Прямо скажу - бой будет труден. Урусы соорудили военный городок, поставили великое множество пушек. В их рати сто пятьдесят тысяч храбрых и сильных воинов.

- Уж не предлагаешь ли ты, бесстрашный мурза, повернуть тумены в Бахчисарай? - язвительно проговорил Казы-Гирей, качнувшись в кресле.

- Правоверные! Сафа поджимает хвост, как трусливая собака. Он гневит бога Сульдэ! - визгливо прокричал Бахты-Гирей.

Коренастый и широкоплечий Сафа вскочил с ковра. К лицу его прилила кровь, в глазах блеснули злые молнии. Выхватив из ножен изогнутый меч, он замахнулся на Бахты.

- Презренный шакал! Тебе ли говорить о моей трусости. Вот этим мечом я разбил в степях ногаев, а ты отсиживался на шелковых подушках в Бахчисарае и забавлялся с наложницами.

Тогда с ковра вскочил, словно ужаленный, Бахты-Гирей. Он тоже выхватил саблю.

- Уймите мурз, мои верные тургадуры, - подал знак телохранителям Казы-Гирей.

Тургадуры метнулись к разгоряченным военачальникам и оттолкнули их друг от друга. Вытащив кинжалы, глянули на повелителя, ожидая нового приказания.

- Садитесь, мурзы. Говори, Сафа, - строго сказал повелитель. Шумно сопя носом, Сафа опустился на ковер и продолжал:

- Я видел много походов, хан. Еще при великом Девлет-Гирее я брал столицу урусов. Это была славная победа. Мы не потеряли ни одного багатура. Урусы укрылись под защиту стен московских. Здесь ждала их погибель. Мы подожгли столицу огненными стрелами. Московиты задохнулись в дыму. Их трупы запрудили Москву-реку. Аллах наказал неверных. Теперь наши тумены вновь подошли к Москве. Но враги стали изворотливей. Сейчас они отошли на три версты от столицы и ожидают нас великой ратью. Я предлагаю не бросать сразу все тумены на урусские полки, а выманить их из укрепленного стана, отрезать от городка и крепости, окружить нашими храбрыми багатурами и разбить строптивых московитян. Таков мой совет. Так завещал нам биться великий и искусный каган Чингиз.

- А что думает мой юный Валди? - после недолгого молчания ткнув пальцем в сторону племянника, спросил хан.

Молодой царевич поднялся с ковра, короткими шажками подбежал к трону и, поцеловав подол парчового чапана повелителя, молвил:

- О, светлейший хан! Столп правоверия и гроза язычников! Твои уста всегда изрекают мудрость. Я сделаю так, как прикажет мне мой повелитель. Мои воины рвутся в бой с русобородыми.

Казы-Гирей ласково кивнул юному военачальнику, а затем обратился к паше18 турецких янычар:

- Скажи мне, славный Резван, о своих помыслах.

Рыжебородый и статный паша в высокой белой чалме и шелковом халате с рубиновыми пуговицами, глянул на притихший диван, тронул себя за золотую серьгу, вдетую в левое ухо и высказал степенно:

- Твой враг - наш враг, почтенный хан. Великий султан Амурах, защитник ислама, повелел наказать мне неверных московитов. Он недоволен дерзкими урусами. Их казаки беспрестанно ходят под Азов, осаждают крепость и берут в полон славных янычар. Донцы на своих разбойных стругах спускаются в Черное море и топят наши корабли. Царь Иван вошел в родственный союз с нечестивыми черкесами и вопреки султанской воле поставил крепость на Тереке, затворив нам торговый путь в Дербент и Шемаху. Персидский шах Аббас посылает теперь своих тайных послов к царю Федору и, уступая урусам Кахетию, ищет союза против великого султана. Не бывать тому! Мои янычары вместе с твоими, почтенный хан, джигитами разобьют московские рати. И тогда мы заставим Федора вернуть Казанское и Астраханское ханство, свести подлых казаков с Дона и разрушить московскую крепость на Тереке. Такова воля аллаха.

Казы-Гирей, внимательно выслушав турецкого пашу, вновь задал ему вопрос:

- Как думаешь нападать на врагов ислама, мой верный Резван?

Паша, посапывая носом, долго молчал, поглаживая пальцами мягкий ковер и наконец обмолвился:

- Сафа-Гирей прав. Надо выманить урусов из укрепленного городка, а затем ударить по ним всем войском.

Крымский повелитель нахмурился. На диване нет единства. Дурной признак. Поднялся с трона и сказал свое слово:

- Правоверные! Я слушал ваши советы. Мои отважные мурзы Бахты и Валди хотят единым ударом смять урусов. А мудрые Сафа и Резван предлагают иной путь. С нами аллах. Он предсказывает нам славную победу над иноверцами. Он говорит мне - веди Казы-Гирей своих воинов на рати русобородых и опрокинь их всеми туменами. Такова воля всевышнего, такова моя воля. И тот, кто посмеет нарушить ее - того покарает аллах и мой острый меч. Вы слышите меня, багатуры?

- Слышим, хан. Мы с тобой, наш несравненный! Мы с тобой, наш повелитель! - хором отозвались военачальники.

- Близится битва. Сейчас всех приглашаю на малый достархан19, а потом на коней. Пусть закипит наша кровь от айрана20 и кумыса! - проговорил хан.

В шатре появились черные рабы-невольники с серебряными кольцами в носах. Накрыли шелковую скатерть посреди ковра, положили на нее серебряные и золотые блюда с жареным мясом молодой кобылицы, с тонкими румяными лепешками на сале и различными сладостями.

Перед ханом, пашой, мурзами и темниками поставили рабы золотые чаши с кумысом, айраном, хорзой21 и красным персидским вином.

Приглашенные на курлутай, дождавшись, когда повелитель первым положит в рот кусок мяса и запьет его кумысом, шумно принялись уничтожать обильное угощение. Чавкая, обтирая жирные пальцы о замшевые сапоги, гости пили пенящийся холодноватый кислый напиток и хмельные красные вина.

Когда хмель ударил в голову, Казы-Гирей вытащил из ножен кривой меч и трижды взмахнул им над своей белой чалмой. Гости смолкли, поставив на скатерть чаши с напитком.

- Прекратим достархан, правоверные. Поднимайте тумены. Потопчем конями хулителей ислама! - свирепо рявкнул Казы-Гирей, сверкая мечом.

Когда тумены были приготовлены к бою, к воинам выехал на нарядном с золотой сбруей и серебряными бубенцами гнедом коне повелитель, окруженный могучими тургадурами. Казы-Гирей - в золотом остроконечном шлеме с сетчатым надзатыльником и в серебристой кольчуге.

Джигиты сидели верхом на низкорослых, гривастых и лохматых лошадях. Они в суконных чекменях, кафтанах и турбанах22. На головах - стальные шлемы либо черные овчинные шапки с отворотами. У многих воинов грудь защищена медными пластинами, в левой руке - круглые металлические щиты, в правой короткие копья с белыми конскими хвостами на конце. К седлам приторочены саадаки23 с тугими изогнутыми луками и красными стрелами с закаленными стальными наконечниками.

У бывалых воинов, а также сотников и темников24 кони покрыты железными и кожаными панцирями.

Джигиты громко приветствовали подъехавшего Казы-Гирея.

- Салям алейкум, великий хан!

- Слава повелителю!

- Слава несравненному!

Казы-Гирей окинул внимательным взглядом несметное войско, ощетинившееся копьями, кривыми мечами, и громко произнес:

- Мои верные и храбрые джигиты! Я привел вас к богатой столице урусов. Сейчас мы двинем свои тумены на московитян и уничтожим презренных. Вспомните славные походы великих монгольских каганов. Мы властвовали над всей вселенной. Теперь неверные подняли свои головы. Но мы посечем их своими острыми мечами и по их поверженным трупам въедем в Москву.

Славные воины! Я отдаю вам столицу язычников на три дня. Вьючьте коней богатой добычей, набивайте чувалы25 золотыми крестами, и драгоценными каменьями, наполняйте бурдюки красным боярским вином и хмельными медами.

Берите в полон рабов, убивайте стариков, кидайте детей в костер. Все живое - предайте земле. Пусть один черный пепел останется после нашего победного набега. Не стоять Москве на семи холмах!

Воины, размахивая клинками над шлемами и меховыми шапками, дико взвыли, сотрясая Воробьевы горы гортанными воинственными криками.

Повелитель, зажигаясь от боевых воплей джигитов, приказал Бахты-Гирею:

- Убейте молодого коня и принесите мне чашу крови.

- Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель, - приложив руку к груди, отозвался мурза и с десятком нукеров поскакал к пасущемуся на склоне горы конскому табуну.

Вскоре темник явился обратно и, припав на одно колено, поднес спешившемуся хану чашу с темной лошадиной кровью.

Казы-Гирей снял с головы золотой китайский шлем, повернулся лицом к солнцу и, воскликнув - с нами аллах - жадно припал губами к чаше.

На горе раздались мощные ратные кличи багатуров.

Глава 63

НА ПОЛЕ БРАНИ

Близился час битвы.

Ратники, переминаясь с ноги на ногу, еще раз проверяли на себе доспехи, поправляли шеломы, натягивали кольчуги, панцири и тревожно поглядывали на гору.

Пушкари встали возле подвижного дощатого тына. У них все наготове чугунные ядра, мешочки с зельем, фитили.

Здесь же прохаживается знатный литейный мастер государева Пушечного двора - Андрей Чохов. Он в суконном кафтане, осанистый, кряжистый, русобородый. Зорко поглядывает на пушкарей и затинщиков26, дает скупые советы.

- Не посрамим матушку Русь, Андрей Иваныч. Не пропустим басурман в Москву, - заверяли знатного мастера пушкари...

- Ты бы поостерегся, Андрей Иваныч. Голова27 велел тебе во дворе оставаться. Татары метко стрелу пускают. Зашибут, чего доброго, - вымолвил старый, жилистый затинщик с опаленной рыжей бородой.

- Где как ни в ратном бою литейное дело проверять. Здесь мое место, Акимыч, - строго произнес Чохов и пошел дальше вдоль деревянного тына, мимо многопудовых громадных пушек.

Вместе с пушкарями приготовились к бою пешие стрельцы с ручными пищалями и самопалами.

- Татары иду-у-ут! - вдруг пронесся по Передовому полку зычный возглас.

С Воробьевых гор услышали русские воины дребезжанье рожков, гулкие удары боевых барабанов, пронзительный вой труб.

Московское войско зашевелилось. Вершники по приказу сотников взмахнули на коней, а пешие ратники построились в десятки и тесными сплоченными рядами, поблескивая шеломами и красными остроконечными щитами, панцирями и кольчугами, с волнением ожидали грозного врага.

Размахивая кривыми саблями, прижавшись к гривам низкорослых, но быстрых и резвых коней, с дикими воплями неслись на русское войско монгольские тумены.

Когда татары приблизились к дощатому городку, из бойниц укрепленного стана, с крепостных стен Данилова, Новоспасского и Симонова монастырей дружно ударили тяжелые пушки, пищали, единороги.

Ордынцы не ожидали столь громогласной огневой встречи. Многие ядра достали передние ряды конницы и внесли заметное замешательство среди джигитов. Улусники рассыпались по полю и повернули вспять к холму, отойдя на безопасные рубежи.

Казы-Гирей, встревоженный громом урусских пушек, спешно послал гонцов к темникам, приказывая им явиться к его шатру.

Когда начальники туменов появились перед разгневанным повелителем, Казы-Гирей, размахивая мечом, закричал:

- Презренные шакалы! Бог войны Сульдэ не любит, когда багатуры показывают неверным спины. Я даю вам еще один тумен. Идите на Урусов и разбейте город!

И теперь уже тридцать тысяч джигитов, издавая свирепые вопли, ринулись на русский стан. Сотники, темники и мурзы, увлекая за собой воинов, страшно визжали:

- И-ойе! И-ойе! Уррагх!28

И вновь дружным огнем встретили яростно напиравшего неприятеля русские пушки. Над песчаной равниной заклубились тучи пыли. Кони шарахались в стороны, ржали, поднимались на дыбы, выкидывая из седел всадников, которые погибали под копытами испуганных лошадей.

Но все же татары упорно неслись вперед. Приблизившись к дощатому городку, воины на полном скаку метали через тын копья, спускали тетиву, поражая меткими калеными стрелами ратников Передового полка.

Но тут ударили в гущу конницы две тысячи пеших стрельцов из пищалей и самопалов.

Монгольские тумены остановились, а затем, резко повернув коней, вновь понеслись назад, оставив на поле брани тысячи поверженных наземь трупов.

Русское воинство ликовало. Опытный воевода Федор Иванович Мстиславский, неторопливо поглаживал окладистую пушистую бороду, сказал степенно окружившим его князьям и боярам:

- Непривычно ордынцам под ядрами и пулями скакать. Лихо пушкари и пищальники басурман бьют...

- Нашим пушкам нет равных. Ливонцы и свейцы до сих пор помнят их силу. Андрейку Чехова и затинщиков следует наградить щедро за радение, - произнес князь Андрей Телятевский.

- До награды еще далеко. Монголы упрямы. Орда их несметна. Вначале надлежит бой выиграть, - посуровев, проговорил воевода, поглядывая из-под ладони на отступавших татар.

Узнав о больших потерях и поняв, что урусов смять нелегко, крымскому повелителю пришлось согласиться с доводами Сафы-Гирея.

- Выманите неверных из лагеря и перебейте, как паршивых собак, - отдал хан военачальникам свой новый приказ, недовольный ходом сражения.

Такого прежде не бывало. Тумены обычно в степных боях, яростно налетев на противника, опрокидывали его и начисто уничтожали стрелами, копьями и мечами. А здесь - стена, о которую споткнулись джигиты. Урусы надежно укрылись в своем боевом городке, укрепившись сотнями пушек и тысячами пищалей. Их ядра и картечь летят в конницу из стана и монастырей.

О, аллах! Помоги низвергнуть язычников!

Из каждого тумена темники выделили по сотне багатуров и направили их к русскому стану. Джигиты придвинулись к вражескому городку и остановились на безопасном расстоянии, выжидая урусов.

От татарской конницы отделился огромный, словно копна, воин в серебристой кольчуге. На резвом и сильном степном коне, покрытом защитным кожаным панцирем, он дерзко приблизился к боевому городку и поднял над головой хвостатое копье, вызывая уруса на поединок.

На ратном поле застыла тишина. Лишь слышались предсмертные стоны раненых и хрипы умирающих коней. Замолкли пушки, пищали, походные трубы, рожки, бубны и барабаны. По отважному багатуру не стреляли, не пускали из тугих луков стрелы. Таков закон ратного поля: одинокий воин, требующий боя, пользуется с незапамятных времен полным неприкосновением. Иначе бог покарает любого, кто посмеет нарушить издревле заведенный обычай.

Тысячи глаз устремились на могучего, закованного в броню всадника, горделиво застывшего с поднятым копьем. Сердца русских воинов наполнились гневом и неумолимо звали их на бой с иноверцем. Многие с надеждой поглядывали на воеводский, расшитый золотом голубой стяг, ожидая, кого же выберет князь Тимофей Трубецкой из своего Передового полка на схватку с татарином.

Но все знали - ордынцы выставили самого сильного и искусного воина, повергшего разящим мечом уже не один десяток ратоборцев. У кочевника тяжелая рука, верный наметанный глаз и свирепое сердце завоевателя, не ведавшее и тени страха.

Бой будет нелегок. Нужен славный витязь - стойкий, мужественный, чтобы не осрамиться, не уронить чести русского войска.

Это понимали ратники, об этом думали воеводы. К белому шелковому шатру князя Тимофея Трубецкого прибыл из Большого полка сам Федор Иванович Мстиславский. Глянув на князей и бояр в сверкающих дорогих ратных доспехах, молвил:

- Уж больно спесив басурманин - под Москвой гуляет. Не пора ли поганому и на свое место указать, бояре? Наши удальцы-молодцы в поле рвутся. Кого против злого нехристя выставим?

Вышел вперед князь Андрей Телятевский - статный, широкоплечий. Высказал твердо:

- С татарами у меня особые счеты, князь Федор. Вотчину мою когда-то испепелили, над сестрой надругались. Зол я на поганых. Отпусти меня с татарином биться...

- Спасибо тебе, княже. Воистину обрадовал. Не перевелись, знать, среди князей ратоборцы. Ведаю о твоих поединках по ливонским походам. Добрый воитель. Одначе на поле тебя не пущу. Твое место здесь. Ежели Тимофей Трубецкой голову в битве сложит - тебе в Передовом полку воеводой быть. Так с Борисом Федоровичем и великим государем порешили. Ты и родом своим высок и воин отменный, - проговорил Мстиславский.

Телятевский хотя и был польщен словами князя, но все же решением воеводы остался недоволен. Уж очень хотелось выйти в поле к ордынцу. Однако вслух промолвил:

- Волю государя не смею рушить, воевода. Спасибо за честь.

К боярам протолкался крупный большеголовый дворянин в шеломе и стальном панцире. Низко поклонился князю Мстиславскому и запальчиво заговорил, ударяя себя тяжелым кулаком в грудь:

- Мочи нет смотреть на похвальбу басурманскую. Дозвольте, бояре, мне с татарином поразмяться. Силушкой меня господь не обидел. Застоялся я тут в городке.

- Имя свое назови, молодец.

- Митрий Капуста - дворянин поместный. Выпускай, воевода, а не то сам пойду. Я поганого единым ударом наземь свалю.

К Федору Мстиславскому наклонился один из ближних челядинцев, сказал негромко:

- Сей дворянин навеселе, князь.

Воевода крякнул с досады. Дворянин - виду богатырского, чисто Илья Муромец. Такой бы не осрамился. Да жаль - зелена вина хватил.

Федор Иванович нахмурился, сказал строго:

- На татарина надлежит без хмеля ходить, братец. Здесь одной силы мало. Нужна сноровка и голова разумная. Так что посиди покуда, Митрий.

Капуста обиженно фыркнул и отошел в сторонку. Князь Андрей Телятевский после недолгого раздумья вновь подошел к воеводе.

- Уж ежели, Федор Иванович, меня на бой не пускаешь, тогда дозволь моему ратнику в поле выйти.

- Чем примечателен твой ратник, княже Андрей?

- Парень молод, силен, разумен и на коне проворен. Не подведет - за то словом своим ручаюсь.

- Зови своего молодца, княже.

Иванка Болотников предстал перед князем. Воевода и бояре пытливо оглядели ратника. Высокий, плечистый. С виду могутный детина, однако татарин много крупнее будет. Выдюжит ли?

Заметив в глазах воеводы сомнение, Телятевский снова заверил князя:

- Звать его Иваном. Из пахарей он. Сам не раз видел - силы непомерной сей удалец...

Князь Федор Иванович кивнул головой, сошел с коня и шагнул к Болотникову.

- Не посрамишь земли русской, молодец? Ведаешь ли, на что идешь?

- Ведаю, воевода. Со щитом вернусь, - спокойно и коротко отозвался Болотников.

- Ну, храни тебя бог!

Князь Мстиславский троекратно облобызал ратника и протянул ему свой меч.

- Знатными мастерами сей меч кован. Верно служил он мне в ратных походах. Надеюсь и сегодня не подведет.

Иванка принял меч, молча поклонился князю и взмахнул на коня. Перед ним расступились ратники, подбадривая его выкриками.

Напутствуя Болотникова, князь Телятевский предложил ему заменить свою лошадь:

- Конь у тебя пахотный. На нем далеко не ускачешь. Басурманские лошади быстры и резвы. Возьми коня у Якушки.

- Спасибо за добрый совет, князь. Однако менять коня не стану. Привык я к Гнедку, все повадки его мне ведомы. А чужой конь - потемки.

- Ну, как знаешь, парень.

Перед тем, как выехать из боевого городка, молодого ратоборца благословил чудотворной иконой архимандрит Данилова монастыря.

- Мужайся, сыне. Помни бога, и он дарует тебе победу над нехристем.

А затем прорвался к ратнику Афоня Шмоток и протянул маленький кожаный мешочек на голубой тесьме.

- Удачи тебе, Иванка. В поле - ни отца, ни матери: заступиться некому. Накинь на грудь мою ладанку. В ней землица с родной отчизны. От ворога сохранит.

Ладанку от бобыля Болотников принял. Снял шелом и надел через голову мешочек на широкою грудь, обтянутую чешуйчатой кольчугой.

- Может, накажешь чего-нибудь Исаю? Неровен час, - вздохнув, тихо промолвил бобыль.

- Из похода приду - сам все обскажу, Афоня, - проговорил Иванка и, поправив на голове шелом, выехал в ратное поле.

Глава 64

ПОЕДИНОК

Хан Казы-Гирей, нервно закусив нижнюю губу, мрачно восседал на коне и, прищурив острые волчьи глаза, молча вглядывался в свои застывшие боевые сотни. Непривычно для хана складывается битва. Урусы - сметливы и упрямы. Они, как всегда, не спешат. Багатур Ахмет уже давно стоит с поднятым копьем, а они все мешкают. Сказал с издевкой:

- Презренные трусы! Они боятся моего славного джигита.

Находившийся вблизи повелителя Резван-паша, поглаживая рыжую бороду, проговорил хану:

- Урусы - храбрые воины. Они пошлют к Ахмету достойного наездника.

- Мой тургадур не знает равных во всей вселенной. Ахмет сильнее барса. Он укрощал тигра и носил на своих плечах дикую степную кобылицу. Мой могучий джигит проткнет копьем уруса и на поднятой руке принесет его к моему шатру. И так будет!

- С нами аллах, повелитель, - опустив глаза, произнес паша турецких янычар.

И вот от боевого стана на крупном светло-гнедом коне выехал навстречу татарскому багатуру русский витязь.

Замерли татары, замерли московитяне. Казалось, куда-то пропало, улетучилось трехсоттысячное войско. Оставалась лишь широкая песчаная равнина, по которой, сближаясь друг с другом, ехали два отважных воина.

Один защищал святую Русь, Отчизну.

Другой - хотел поработить ее, истоптать конем, испепелить, обесславить.

Тишина - тревожная, изнуряющая. Нет ничего томительнее этих беспокойных минут для обоих ратей. Ордынцы ждали победы своего багатура, русские - верили в своего ратоборца. И те и другие понимали: победа вселит в сердца воинов бесстрашие и мужество, придаст новые силы для битвы с врагом, поражение - повергнет в уныние, вызовет ужас и смятение перед грозным противником.

Покуда сближались, Болотников не вглядывался в своего недруга. Он ехал не спеша, спокойно. Почему-то вдруг опять вспомнилась ему первая теплая борозда, отец в чистой белой рубахе с соляными каплями пота на морщинистом лбу, рано поседевшая сгорбленная мать с немудрящим узелком в руке. А потом всплыла в памяти Василиса с ее теплыми, ласковыми глазами, горячими руками и озорной улыбкой. И тотчас обожгла мысль - выжить! Сразить басурмана! Иначе не увидеть больше лесной заимки, родной отчины, пряного запаха земли.

- Победить! Победить врага!

И уже забыв обо всем на свете и видя перед собой лишь одного супротивника, Болотников весь напрягся, напружинился, словно натянутый тугой лук, и понесся навстречу ордынцу.

Громадный багатур пригнулся к гриве, наклонил перед собой короткое хвостатое копье и с резким криком полетел на уруса.

Все ближе и ближе воины. И вот, когда просвет между ними оставался сажени три, сильно метнули друг в друга копья. Успели прикрыться щитами. Ахмет - круглым, Иванка - остроконечным красным. Звякнув о металл, копья отлетели в стороны, а всадники разминулись.

Вновь повернули коней. Багатур, издавая хриплые устрашающие вопли, выхватил из ножен изогнутую длинную саблю.

Ахмет был опытный и коварный враг. Он хитер и изворотлив, знал немало великих сражений. Его тяжелый меч опускался на головы ногаев и греков, грузин, армян и персов. Все тело монгола - в боевых рубцах и шрамах. Он принимал на себя удары каленой стрелы, остроконечного копья и сверкающей сабли.

Ахмет твердо верил в удачу и знал - ему сопутствует сам бог войны Сульдэ.

Но с урусом он встречался впервые. И при первом же наскоке, почувствовав, как со страшной силой обрушилось о его крепкий щит вражеское копье, Ахмет сразу понял, что перед ним искусный, отважный воин, обладающий богатырским ударом.

Во второй раз сшиблись ратоборцы. Заслоняясь щитами, взмахнули мечами. Зазвенела сталь, посыпались искры.

Ахмет покачнулся в седле и резко поворотил коня в сторону. Надо перехитрить уруса. Его конь тяжел и не так поворотлив. Следует закружить противника вихревым круговоротом и, улучив момент, поразить его мечом.

Иванка понял, что татарин начинает уклоняться от прямого боя. Он с диким визгом заметался вокруг Болотникова.

Внезапно поворачивая коня, на скаку ударяя мечом о металлический щит и вновь рванув удила, Ахмет стремительно налетал на Иванку, но вплотную не сближался и ударами не обменивался.

Болотников разгадал хитрость татарина. Ласково потрепав Гнедка за гриву, сказал, словно человеку:

- Держись, Гнедок. Не поддадимся на уловку поганого.

Знал Иванка, что исход поединка теперь во многом будет зависеть и от коня. Надо успевать поворачивать лошадь, вовремя натягивать и отпускать удила и быть готовым к любому коварному наскоку иноверца.

Монгол своими неожиданными опасными вывертами заставлял думать только об одном - не попасть впросак, не угодить под внезапный разящий удар.

Ахмет, покрутившись возле уруса и поняв, что испытанный боевой прием на этот раз ему не удается, вдруг поворотил коня и, пригнувшись к гриве, стремглав помчался к своему воинству.

Русские ратники обрадованно вскинули вверх копья. Однако ордынец, выхватив у одного джигита колчан со стрелами, повернул вспять.

Иванка знал: татары пускают стрелы искуснее русских. У них наметанный глаз, их длинные железные стрелы могут пробить и кольчугу. Здесь уже медлить нельзя. Нужно спешить татарину навстречу, опередить его.

Багатур на полном скаку вытянул из колчана стрелу, натянул тетиву гибкого лука с набитыми на нем блестящими стальными полосами.

Русское войско замерло.

Изогнулся тугой лук колесом. Зазвенели металлические полосы, запела тетива, тонко засвистела стрела.

Как только татарин спустил тетиву, Болотников, мчавшийся навстречу басурманину, сделал резвый скачок в сторону. Но все же татарская стрела достала его, разорвав кольчугу на левом плече.

Своего щита Иванка не выронил, хотя сильно дернуло в руку. Стрела, не дойдя до тела, застряла в кольчуге. Болотников приготовился к решающему удару. Если сейчас басурманин успеет ускользнуть в сторону и вынет из колчана вторую стрелу - она может стать для Иванки последней.

Увидев перед собой стремительно налетевшего уруса, Ахмет швырнул саадак на землю и поднял изогнутый клинок. Сшиблись в третий раз. Иванка подставил под острый клинок ордынца свой щит, а затем мощно взмахнул рукой. Ахмет также заслонился, но удар Болотникова был настолько силен, что меч, соскользнув со щита, глубоко вонзился в конскую шею.

Конь вместе с багатуром рухнул на землю. Болотников нагнулся и вновь занес над головой кочевника свой тяжелый меч. И только сейчас разглядел Иванка смуглое безбородое плосконосое лицо, короткую загорелую шею и широко раскрытые, застывшие в немом ужасе черные глаза.

Близка победа! Повергнут татарин. Но не отпустил своего меча Иванка. Не принято на святой Руси лежачего бить. Спешился с коня, мрачно сплюнул и, выдрав стрелу из кольчуги, придвинул ногой к поганому выпавшую из рук саблю.

Ахмет опомнился, поднялся на ноги и свирепо рявкнув - Уррагх! надвинулся на уруса.

И начался пеший поединок.

Блистали мечи, лязгало железо. Татарин бился жестоко. Он был крупнее и выше Болотникова. Обозленный своей неудачей, Ахмет хотел побыстрее уложить уруса и вновь поднять в глазах джигитов свою пошатнувшуюся ратную доблесть.

Однако гибкий и верткий Болотников на земле держался цепко. Багатуру никак не удавалось поразить уруса своим клинком. Иванка умело защищался и выжидал удобного момента.

Бились отчаянно, долго. Ордынец все время визжал, издавал воинственные вопли. А Иванка сражался молча, стиснув зубы, сурово поблескивая из-под шелома внимательными зоркими глазами.

Ахмет, уверившись в своей победе, все наседал и наседал. Его клинок словно молния сверкнул в воздухе, тяжело опускаясь на красный и крепкий русский щит. Вот-вот урус дрогнет и обретет смерть на поле брани.

У Иванки мелькнула мысль:

"Княжий меч, видно, знатные мастера ковали. Не устоять против него басурманской сабле".

Болотников, прикрываясь от клинка щитом, стал лишь изредка обмениваться ударами. Но вот, улучив момент и собрав воедино всю силу, Иванка неожиданно для багатура взмахнул мечом и обрушил его на кривую саблю. Клинок монгола переломился. Следующим ударом Болотников рассек растерявшемуся багатуру голову.

Взмахнув руками, Ахмет рухнул замертво наземь.

Так на русском поле, возле Москвы-реки, и закончилась боевая слава татарского тургадура.

Глава 65

ТЕЛЯТЕВСКИЙ И КАПУСТА

Русское воинство ликовало. А Болотников, победно потрясая мечом, взмахнул на коня и поскакал к дощатому городку.

Ордынцы сникли. Печальный вой долго слышался над их станом. Казы-Гирей от злости больно теребил свою подкрашенную хной29 бороду, плевался. Бог Сульдэ отвернулся от Ахмета.

Высокий, худощавый раб, зазвенев легкой цепью на ногах, подал повелителю красную чашу с айраном. Так полагалось всегда, когда великий крымский хан гневался.

Казы-Гирей выбил ногой чашу из рук невольника и в слепой ярости полоснул саблей раба по тощей шее. Голова невольника откатилась к ногам оробевших тургадуров...

Запели ратные трубы, загремели тулумбасы30. Из русского стана выехали на поле отобранные из каждого полка боевые сотни. Воодушевленные победой Болотникова, воины понеслись на татар, врезались в их конницу. Началась кровавая сеча.

А тем временем Иванка подъехал к воеводскому шатру. Спешился, шагнул навстречу Мстиславскому, протянул ему меч.

- Земли русской не посрамил, князь.

Князь Федор Иванович, забыв о высоком своем роде, троекратно расцеловал ратника-простолюдина.

- Каков молодец, бояре! Славно с татарином бился. За сию отвагу - свой меч тебе дарю. Носи его с честью и приумножай славу русскую.

Глянув на князя Андрея Телятевского, воевода добавил:

- Этого молодца в поле на басурман не выпускай, княже Андрей. Сберечь его надобно для воинства.

Телятевский согласно кивнул головой и подошел к Болотникову.

- Не ошибся я в тебе, Ивашка. Получишь от меня достойную награду. А с этого дня забираю тебя в свою дружину. Будешь вместе с Якушкой подле меня ходить. Болотников, не остывший еще после тяжелого поединка, не сразу понял, о чем ему говорит вотчинный князь. Слова доносились до него словно сквозь сон. Опомнился он лишь тогда, когда на него налетел радостный Афоня Шмоток.

- Помогла моя ладанка, Иванушка. Сколь по Руси ни ходил, а такого детинушку, как ты, не видывал. Отколь тебе ратные хитрости ведомы?

- В баню идти - пару не бояться, Афоня.

Затем Иванку окружили вотчинные мужики - односельчане. Загалдели, восхищенно затрясли бородами.

- Князь-то как, не осерчал? - отбиваясь от мужиков, спросил бобыля Иванка, указав в сторону Телятевского.

- Рукой махнул. Не до меня ему нонче, - весело рассмеялся Афоня.

Главные силы войска оставались в городке. Основные тумены Казы-Гирея также находились на горах. Однако на поле сражались с обеих сторон до двадцати тысяч воинов, ежечасно подкрепляя друг друга все новыми и новыми отрядами всадников.

Нарастал и ширился шум битвы. Всхрапывали и заливисто ржали кони, ревели походные варганы, гудели бубны, протяжно пели рога, свистели стрелы. И все это перемешалось с оглушительными воплями ордынцев и громогласными кличами, русских ратоборцев.

Ближе к Данилову монастырю жестоко рубились вершники, а правее, возле изгиба Москвы-реки, навстречу конным ордынцам выступили около тысячи пеших пищальников, поражая татар пулями и картечью. Однако джигиты также наносили русским значительный урон, почти без промаха пуская свои стрелы в ратников.

Песчаная равнина покрылась трупами коней и воинов.

К полудню князь Телятевский вновь подошел к воеводе Тимофею Трубецкому.

- Не привык праздно на битвы взирать, князь. Легче в поле быть, чем в стане изводиться. Разреши, Тимофей Романыч, своих ратников на басурман вывести.

- Не пришло еще наше время, князь Андрей. Боярам наказано при главном войске покуда быть.

- Пущай едет, воевода. Глянь - близ Данилова монастыря ордынцы наших теснят. Надо бы на подмогу еще ратников послать, - степенно поглаживая бороду, проговорил Иван Васильевич Годунов, приставленный ближним ратным советником при Тимофее Трубецком.

- Добро, князь. Даю тебе три сотни вершников. Скачи под Данилов, согласился воевода.

Телятевский подъехал к своим посошным людям, давно сидевшим на конях, крикнул:

- Пришел наш черед. Якушка, выводи ратников. Поставь их за мной в передовую сотню. А тебе, Ивашка, здесь оставаться. С богом!

Когда новые три сотни воинов выехали из дощатого городка на песчаную равнину, Иванка не удержался и поскакал вслед быстро удалявшимся всадникам. Позади услышал звонкий выкрик безлошадного Афони Шмотка:

- Вернись, Иванка! Потеряешь голову в сече! Вер-ни-и-ись!

Да где уж там! Разве удержишь теперь в стане горячего и дерзкого ратоборца. Не таков Иванка, чтобы за чужими спинами отсиживаться. Сердцем копья у недруга не переломишь...

Князь Андрей Телятевский врезался в самую гущу татар, где его сразу же оглушил звериный крик монголов, мощный гул боевых барабанов и звон оружия.

Низкорослый широкоплечий татарин сильно метнул в князя короткое копье, но оно только скользнуло по плечу чешуйчатой кольчуги. Телятевский в два скачка достал татарина и взмахнул мечом, разрубив басурманина до пояса.

Признав в нарядном всаднике знатного воина, татары принялись отчаянно наседать на Телятевского. Рослый татарский сотник, размахивая клинком, прокричал своим джигитам:

- Берите в полон уруского коназа31. Будет щедрая награда от повелителя!

Гневен и жуток был для врагов князь Телятевский. Нанося мечом страшные по силе удары, Андрей Андреевич кричал обозлено:

- Это вам за сестрицу!

- А это за вотчину!

- Теперь за Москву!

Татары валились с коней. Поняв, что уруского князя в полон взять не удается, джигиты еще яростнее закружились вокруг Телятевского, которого прикрывали Якушка, Никита Кудеяр и другие ратники.

Звеня доспехами, богатой сбруей и бубенцами, к Телятевскому прорвался мурза Бахты-Гирей. Его длинный кривой меч поверг наземь немало московитян.

- Принимай смерть, презренный! - на русском языке выкрикнул мурза. Бахты-Гирей когда-то жил на Руси в числе людей посольских и постиг язык московитов.

- Не бывать тому, поганый! - в свою очередь воскликнул князь Телятевский и с первого же удара отсек высокомерному мурзе правую руку...

Бахты-Гирей дико взвыл от боли, бросил левой рукой щит и, с перекошенным, побелевшим лицом, отскочил в сторону. Его плотным кольцом окружили верные нукеры, которые помогли мурзе выбраться из кровавой сечи...

Увлекшись битвой, Телятевский не заметил, как оторвался от своих ратников. Возле него ловко крушил врагов лишь один Якушка.

Словно стая черных воронов на двоих ратоборцев налетели около двух десятков злых, разгоряченных джигитов. Стало трудно. На Телятевском помяли клинком шелом, прорубили на плече кольчугу. Перед князем мелькали всхрапывающие кони, руки людей, сабли, хвостатые копья, черные потные лица. Отводя щитом очередной удар басурманина, Андрей Андреевич прокричал:

- Крепись, Якушка! Сейчас жарко будет!

- Ведаю, князь. К своим пробиваться надо.

- Держись меня. Да не горячись. Любой промах - смерть! - покрывая визг татар, поучал Якушку бывалый Телятевский.

Но пробиваться к основной массе русских воинов было нелегко. Татары, мстя за своего изувеченного мурзу, хотели во что бы то ни стало изрубить клинками отважных урусов. И они уже были близки к победе. Это почувствовали и князь с Якушкой.

Но тут случилось невероятное. В саженях десяти от сражавшихся, размахивая огромной, окованной железом дубиной, показался могутный чернобородый всадник, прокладывая путь к отбившимся воинам.

Ратоборец оказался без щита и шелома. На нем был лишь перепачканный кровью колонтарь32 да двухствольный пистоль за поясом. Взлохмаченный, с всклоченной бородой ратник оглушительно ругался на все поле непонятными для басурман словами и сокрушал своей пудовой дубиной всех, кто попадался ему под руку.

И вид богатыря-уруса был настолько страшен и буен, что басурмане, повизгивая, рассыпались от него в стороны и молили аллаха, чтобы не угодить под тяжеленную дубину косматого витязя.

Это был Митрий Капуста - захудалый дворянин подмосковный.

- А ну, геть, дьяволы! Я вам, сучьи дети! - зычно, словно из медной трубы, извергал из себя Митрий Капуста, пробиваясь к Телятевскому с Якушкой.

И вскоре разъяренный витязь очутился возле попавших в беду ратников. Признав в нарядном наезднике своего соседа - князя Телятевского, Митрий воскликнул:

- Это тебе, князь, не мужиков моих воровать. Вишь, как татарва наседает. Айда за мной!

Когда выбрались к своим воинам, плотной стеной напиравших на улусников, Андрей Андреевич воскликнул:

- Лихой ты воин, Капуста! Останемся живы - другом моим станешь. Слово мое крепко.

- Готовь вина бочонок, князь! - перекрывая шум битвы, прокричал Капуста и вновь ринулся на татар.

Глава 66

ИУДА

Иванка Болотников рубился с джигитами неподалеку. Возле него оказался односельчанин Никита Кудеяр. Татары рассекли на нем панцирь, обнажив белую пестрядинную рубаху на широкой груди.

- Осади назад, Никита! Худо без панциря, - посоветовал ему Болотников, отбиваясь от двух татар.

- Спину татарам казать не стану, - отозвался Кудеяр, опустив меч на бритую голову басурманина.

И в тот же миг в грудь Никиты глубоко вонзилась метко пущенная каленая стрела. Покачнулся Кудеяр, алая кровь хлынула из его рта. Но с коня Никита не упал. Вцепился одной рукой в гриву, а другой норовил поднять меч.

Сбоку, с другой стороны от Болотникова, на Кудеяра наскочил высокий широкоплечий татарин и острым изогнутым клинком разрубил голову смертельно раненному ратоборцу.

- Ах ты, пес поганый! - вознегодовал Болотников и обрушил на монгола свой тяжелый меч.

Джигит, взмахнув руками, вывалился из седла на потемневший от крови песок.

Но не знал, не ведал Иванка, что опасность подстерегает его не только со стороны отчаянно бившихся татар, но и от своего недруга.

В рядах русских воинов находился и объезжий голова Кирьяк. Он давно заприметил Иванку. Вперед, на рожон не лез, а все больше прятался за спины ратников, издалека наблюдая за Болотниковым и с надеждой ожидая его гибели. Но Иванка, сразив монгольского багатура и наводя ужас на татар, держался стойко.

"Дьявол ему подмога, - зло думал Кирьяк. - Уму непостижимо, как удалось Ивашке из Пыточной выбраться. И на ратном поле он удачлив. Но от меня ему не уйти. Ежели татарская сабля его не уложит, то мой меч навеки Ивашку успокоит".

Черная, злобная душа у Кирьяка. Что ему жизнь славного витязя, победившего свирепого монгола. Его своя корысть заедает. Ох, как хочется отомстить дерзкому парню за свое бесчестье у крепостных стен Белого города и в кабаке.

И стал Кирьяк незаметно подкрадываться к Болотникову. А сам с опаской поглядывал по сторонам, остерегаясь басурманского удара.

И вот уже очутился рядом с Иванкой. Воровато оглянувшись по сторонам, он сзади неожиданным предательским ударом полоснул мечом Болотникова по голове.

На счастье шелом выдержал, не раскололся, но удар на миг оглушил Иванку и вывел из равновесия. Болотников ткнулся в гриву коня и повернул голову к коварному супротивнику.

Кирьяк взмахнул мечом в другой раз, норовя окончательно добить своевольного парня. Но Иванка, прикрывшись щитом, уже успел выпрямиться в седле. Его глаза запылали яростным гневом.

- Своих бьешь, Иуда! - вскричал Болотников и, стремительно наскочив на предателя, первым же ударом напрочь отсек Кирьяку голову.

В шумной горячей сутолоке произошло это настолько быстро, что ратники, сражавшиеся рядом, ничего не поняли.

Глава 67

НА КРЕПОСТНЫХ СТЕНАХ И В ПОЛЕ РАТНОМ

Во всех церквах и храмах служили неустанные молебны, где духовные пастыри слезно просили господа даровать воинам победу над иноверцами.

А крепостные стены, башни и звонницы густо облепили московитяне, с тревогой взиравшие на ратную равнину.

Посадские то безмолвствовали, замирая, то шумно ликовали, следя за сечей. Древняя столица, знавшая многие приступы, никогда еще не видела возле себя полевой битвы.

Дед Терентий, стоя на крепостной стене и придерживая старческой рукой шустрого Аникейку, изрекал слобожанам:

- Видел я многие сражения, ребятушки, но такое - впервой на Москве случается. Мудреная битва.

- Отчего мудреная, отец? - спросил старого тяглеца из Зарядья княжий привратник Игнатий.

- Ась?

Игнатий наклонился к старику, туговатому на ухо, и повторил свой вопрос.

- А то как же, почтеннейший. Отродясь такого не бывало, чтобы промеж двух ратей еще одна рать билась...

Игнатий махнул на деда рукой, а Терентий повернулся лицом к Москве-реке, силясь хоть что-нибудь узреть слезящимися глазами. Но тщетно. Все расплывалось в старческих глазах мутным пятном.

Терентий дернул за рукав Аникейку, спросил с беспокойством:

- Чего там теперь деется, внучек?

- Бьются, деда, бьются, - уж в который раз отвечал Аникейка.

- Был бы в теле - пособил бы ребятушкам. Я с татарвой не единожды в поле встречался. Свирепые людишки. Помоги, осподи, воинству православному, - бурчал в белую пушистую бороду старый посадский...

Возле Яузской башни вздыхала о князе Андрее молодая супруга Елена Телятевская. Вытирая слезы шелковым платком, говорила Секлетее:

- Боюсь за князя, мамка. Горячий он...

- А ты больше господу молись, княгиня. Пошто из Крестовой палаты убежала. Бог-то страсть не любит на полуслове молитву прерывать. Пойдем-ка, матушка, в терем.

- Не могу. К нему хочу, в поле. Нелегко там моему соколу.

- Крепись, матушка. Перестань слезами исходить. Не един наш государь с нехристями бьется, - строго вымолвила старуха.

- Извелась душа моя, мамка. Пойду в стан, пожалуй, о князе спытаю.

- И полно тебе, матушка, - сердито стукнула клюкой Секлетея. - Мыслимо ли дело женам по рати бегать. Да и не впустят тебя туда. Идем, княгиня, в моленную...

На Ивановской колокольне стояли подьячие Разбойного приказа Силантий Карпыч и торговый сиделец Федотка Сажин.

- Отведи беду, осподи. Не дай товару пропасть. Два обоза у мя в Гостином дворе33, - поминутно крестясь, бормотал торговый сиделец.

- За добро трясешься, Федотка, - поглаживая окладистую бороду, промолвил Силантий Карпыч.

- В обозах товару немало, мил человек. На сотню рублев барыш выгорит.

- А как же Русь, Федотка? - подковырнул торговца подьячий.

- А товару да алтыну все едино, Карпыч, - хоть Москва, хоть Бахчисарай. Лишь бы выгодно дельце справить, - высказал Сажин.

- Без бога живешь, Федотка, - покачал головой Силантий Карпыч и, вглядевшись в ратное поле, вдруг испуганно добавил, - одначе татары стрельцов наших прижали. Бегут к лагерю пищальники. Ох ты, осподи.

Подьячий толкнул в спину стоявшего вблизи него холопа, закричал:

- Поспешай, Егорка. Грузи рухлядь на подводы. Да мотри не оброни чего.

- Пожалуй, и я побегу, Карпыч. Не обокрали бы обоз мой воровские людишки, - засуетился торговый сиделец.

- И то верно. Лиходеев нонче много на Москве развелось, - поддержал Федотку подьячий и также шагнул к выходу.

Старый кремлевский звонарь, слышавший их разговор, покачал им вслед седовласой головой, мрачно сплюнул и, тут же забыв про обоих, устремил свой взор на ратное поле.

Битва продолжалась до вечерних сумерек. И та и другая сторона ежечасно продолжали подкреплять свои рати...

Тяжелее приходилось пешим стрельцам - пищальникам. Конные татары на своих быстрых лошадях часто прорывались через их плотный строй. И в этой свалке уже нельзя было стрелять из самопалов и ручных пищалей: пулями и картечью можно поразить своих. Отбивались от татар саблями, пятились назад и несли большой урон.

И тогда в помощь пищальникам воевода Федор Мстиславский послал до двух тысяч посадских ополченцев, давно рвавшихся в бой.

Слобожане с громогласными криками ринулись на татар:

- Круши басурман, посадские!

- Вперед, Москва!

- За землю русскую!

Ремесленные тяглецы встретили иноверцев ударами тяжелых дубин и топоров, палиц, сулиц и кистеней. Многие ловко орудовали длинными баграми и острыми рогатинами.

Татары дрогнули, усыпая поле трупами.

Караульный стрелец с Варварских ворот Давыд Одинец, потрясая бердышом, весело воскликнул:

- Удирают басурмане, братцы-ы! А навались!

На бегу, подняв с земли окровавленный багор, Одинец зацепил им татарина, стащил с коня, а затем полоснул по нему саблей.

- Получай свою дань, поганый!

Семен Одинец взмахнул на басурманского коня и погнался за отхлынувшими монголами. Настиг одного джигита и свалил его саблей наземь. Помчался за другим. Но татарин вдруг на полном скаку остановил коня, натянул свой большой лук. Длинная стрела пронзила стрельцу насквозь горло. Семен Одинец свалился на землю, а испуганный степной конь, освободившись от отважного наездника, развевая черной косматой гривой, сминая копытами раненых, стремглав понесся к своему стану.

Среди русских вершников храбро рубились с погаными рязанцы - Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Самбулов. Подбадривая друг друга воинственными криками, молодые дворяне разили мечами вертких и смуглых улусников.

Кряжистый Прокофий Ляпунов сражался сразу двумя мечами и при каждом ударе восклицал:

- Москва бьет с носка, мать вашу!..

Ему вторил высокий широкоплечий Истома Пашков:

- Помни Рязань, плосконосые!

А Григорий Самбулов, тряся кучерявой цыганской бородкой, опуская меч на татар по-разбойному, словно филин ухал:

- У-ух! У-ух!

Глава 68

АЙ ДА АФОНЯ!

Не усидел в дощатом городке и Афоня Шмоток. Истово перекрестившись на золотые маковки Данилова монастыря, бобыль с пистолем за кушаком и обнаженной саблей один выскочил из ратного стана и шустро побежал к сражавшимся воинам.

И вид Афанасия в долгополом нараспашку кафтане и сдвинутом набекрень войлочном колпаке был настолько нелеп для ратоборца, что вызвал дружный хохот среди стоявших в лагере воинов. Глядя на тщедушную, с жидкой козлиной бороденкой фигуру, ратники кричали вслед:

- Нагонит мужичок страху на поганых!

- Пропала теперь Орда!

Первым делом Афоня Шмоток решил раздобыть для себя коня. Куда же ему в бой без лошади, да еще с малым ростом! И конь вскоре подвернулся. Низенький, гривастый, стоит смирно и лижет языком убитого басурманина.

"Вот и рысачок нашелся", - довольно подумал Афоня, взбираясь на лошадь.

Конь сильно взбрыкнул задними ногами, и Шмоток, не успев взяться за поводья, шлепнулся наземь. Горестно вздохнул и, потирая свой ушибленный зад, Афоня вдруг перекрестился. Мать честная! Ужель пушки по полю зачали палить? Повернулся в сторону. Нет, слава богу! Это ратники на все поле над ним гогочут. Афоня погрозил им кулаком, поднялся и принялся выискивать себе нового коня. Но и второй оказался неподатлив.

"Басурманским коням словно кто перцу под хвост насыпал. Ну их к ляду. Надо свою пахотную кобылку подыскать", - порешил Афоня, вновь почесывая бок.

Иванка Болотников был немало удивлен, когда услышал за своей спиной, в саженях пяти, знакомый, обрадованный голос:

- Нашел-таки! Я тута, Иванушка. На подмогу к тебе при-ше-е-ел!

Болотников попятил назад Гнедка и, утирая горячей ладонью пот с лица, устало улыбнулся приятелю-односельчанину.

- Пошто ты сюда? Поезжай в стан. Зашибут тебя басурмане.

- Стыдно мне, Иванка, к своей Агафье возвращаться, коли поганого не убью. Ты вон как басурман колотишь. И мне в деревеньку охота Ерусланом прийти...

- Берегись! Татарин слева! - поспешно предупредил заболтавшегося ратника Болотников.

Афоня, восседая на широкогрудом вороном коне, быстро повернулся и, почти не целясь, пальнул в живот нависшего над ним грузного татарина. Басурманин выронил из рук занесенную над бобылем саблю и рухнул наземь.

Афоня восторженно поднял пистоль над головой.

- Вот так-то! Знай сверчок свой шесток!

Болотников, зорко поглядывая по сторонам, мельком посмотрел на бобыля и хмуро покачал головой. Сквозь драную сермягу просвечивало худосочное тело. Много ли надо такому хилому воину. Ему и трех минут в бою не продержаться.

А бобыль взбудораженный своей первой удачей, пришпорил лаптями коня, норовя ринуться в самую гущу джигитов.

Иванка придержал бобыльского скакуна.

- Возвращайся в стан. Без брони ты не ратник.

Афоня упрямо завертел головой.

- Не для того тебя битый час искал, чтобы восвояси удирать. Не простит мне осподь, ежели тебя на поле брани покину, - прокричал Афоня.

И в эту минуту хвостатое татарское копье угодило в Гнедка. Конь споткнулся, жалобно и тонко заржал и вместе с Болотниковым повалился на поле, забившись в предсмертных судорогах и придавив Иванке ноги.

На застигнутого врасплох ратника наскочил с резким гортанным выкриком приземистый монгол в остроконечной с отворотами меховой шапке. Оскалив желтые зубы, замахнулся клинком. Болотников широко раскрыл глаза, а в голове в этот миг пронеслось: "Отвоевался Иванка. Вот и пришел твой смертный час".

Но тут бухнул выстрел. Это Афоня метко пальнул из второго ствола. Татарин шлепнулся рядом с Болотниковым. С кровавой пеной на губах, натужно хрипя, закорчился возле мертвого Гнедка, схватившись за живот.

Наехали русские всадники. Татары откатились назад. Афоня Шмоток соскочил с коня и помог Иванке выбраться.

- Спасибо тебе, друже. Второй раз ты меня от смерти спасаешь, вымолвил Болотников.

- Не зря я перед походом говорил, что сгожусь в ратном деле, - шмыгнув носом, деловито вымолвил бобыль.

Болотников, печально взглянув на Гнедка, взмахнул на Афониного коня, а бобыля посадил позади себя.

- Держись за меня крепче. В стан тебя доставлю.

- Не хочу я в стан, Иванка. Бог любит троицу - а я только двух поганых уложил.

- Моли бога, что жив остался, Еруслан. Хватит с тебя. Я тебя должен живым в вотчину доставить. А то без такого балагура на селе мужики с тоски помрут, - на скаку, обернувшись к бобылю, прокричал Болотников.

Примчались к городку. Афоня соскочил с коня и тронул Болотникова за ногу.

- Слезай и ты, Иванка. Почитай, весь день с басурманами бьешься.

- Где из пистоля стрелять научился? - не слушая бобыля, спросил Болотников.

- В ватаге у Федьки Берсеня. Вот послушай-ка...

- Потом поведаешь. Оставайся в городке. Да гляди у меня - в поле больше не лезь. Осерчаю, - проговорил Иванка и, подтолкнув Афоню к тыну, снова поскакал к ратоборцам.

Глава 69

ВИТЯЗЬ

День угасал. Солнце спряталось за крепостными стенами, но битва продолжалась.

Князь Федор Иванович Мстиславский выслал на поле еще новую сотню ратников, да две сотни конных стрельцов из государева стремянного полка34.

Среди последнего подкрепления выделялся крупный высокий наездник в колонтаре. Видно было, что он силен и отважен и мечом разит ловко.

Стремянные стрельцы прежде в своих рядах этого славного витязя не встречали. Появился он в сотне нежданно-негаданно, в последнюю минуту, когда всадники из дощатого городка в поле выезжали. Даже сотник ничего об этом не ведал.

Витязь, несмотря на свой саженный рост, был безус, словно юнец. Лицо чистое, белое, с румянцем во всю щеку.

Немало джигитов уложил своим мечом дерзкий богатырь. Но уйти победителем с поля брани ему не довелось. Басурманское копье, пробив колонтарь, угодило отважному всаднику в грудь. Витязь припал к гриве коня, а затем с тихим протяжным стоном соскользнул на землю.

...На песчаную равнину легли сумерки, озаренные багровым заревом заката. По сигналу ратных труб и барабанов первыми начали отходить к горе татарские тумены. Затем потянулись к своему стану и русские воины.

К дощатому городку, опираясь на мечи и копья, побрели сотни раненых. Навстречу им выбежали воины, не участвовавшие в битве, помогая добраться до стана. Над теми, кто уже не мог подняться, склонились знахари, давали пить снадобье из целебных трав и кореньев, присыпали золой кровоточащие раны. Другие принялись сносить погибших ратоборцев к Данилову монастырю.

Болотников снял с головы помятый шелом, вложил в ножны меч, устало тряхнул влажными черными кудрями. Слегка кружилась голова, и все тело налилось тяжестью, по правой щеке сочилась кровь.

Внимательно глянул он на ратное поле и только словно в эту минуту увидел груды мертвых тел, услышал стоны и хрипы раненых, почувствовал густой тяжелый запах крови. Тысячи убитых, изрубленных, искалеченных.

Иванка сошел с коня и не спеша, обходя стороной павших ратников, повел лошадь к лагерю.

Внимание его привлек могутный воин, в залитом кровью колонтаре, которого все видели храбро сражающимся с басурманами. Вокруг него лежало более десятка порубленных татар.

Витязь вдруг шевельнулся и тихо застонал. Шелом соскользнул с его головы и на поле легла пушистая льняная коса.

Иванка склонился над умирающим. Боже! Да это же Степанида - бывшая стрелецкая женка!

Болотников провел горячими ладонями по белому лицу, молвил с душевной грустью:

- Как же это ты, селянка моя?

Степанида открыла глаза, признала Иванку, улыбнулась краешком посиневших губ, сказала чуть слышно:

- Вот и повстречались, сокол. Запал ты мне в душу...

- Как оказалась здесь?

- Сбежала от мельника, сокол... Да вот ратником обрядилась.

- Я тебя сейчас в стан доставлю. Знахаря знатного сыщу.

- Не надо, Иванушка, не надо, милый... Поцелуй меня напоследок, совсем слабея, попросила Степанида.

Иванка исполнил последнюю волю селянки.

- А теперь прощай, сокол...

Сказала и испустила дух, повернувшись лицом к златоглавой Москве.

Глава 70

В ШАТРЕ

Русские воины захватили в плен до трех тысяч улусников и вместе с ними многих сотников, темников и мурз.

Боевой городок гудел, словно растревоженный улей. Из Москвы в стан хлынули густыми толпами посадские люди, которых Борис Федорович Годунов и воевода Мстиславский допустили к ратникам.

Московитяне приветствовали воинов, искали среди них родных и друзей, выспрашивали о погибших. Радостные возбужденные крики перемешивались с печальными возгласами и рыданьем матерей и жен, оплакивающих своих сыновей и мужей, сложивших головы за Отчизну.

...К шатру Тимофея Трубецкого привели пленных татар. Однако воевода находился в это время у Бориса Годунова.

Поджав под себя ноги, ордынцы уселись возле шатра, понуро ожидая своей участи.

- Что присмирели, ребятушки? Чать, норовили по нашей матушке белокаменной походить да потешиться? Шиш вам, а не Москва! - показав басурманам кукиш, проговорил Афоня Шмоток.

Подошел к улусникам и Тимоха Шалый.

- Ишь какие в полону смирные... Афонюшка, нет ли у тебя кусочка мяса?

- Пошто тебе, милок?

- Хочу поглядеть, как басурмане молятся. Уж такая, братцы, потеха! Пахом Аверьянов мне о том сказывал.

- Нету мяса, милок. У самого в брюхе урчит.

Тогда Тимоха побежал к своим односельчанам и вскоре принес большой кусок говядины. Сунул в руки первому попавшему татарину.

Басурманин за тяжелый ратный день проголодался, потому, не раздумывая, принял кусок и принялся острыми зубами жадно рвать мясо.

Тимоха, освещая факелом кочевника, терпеливо ждал, когда тот управится с варевом и зачнет свою затейливую молитву.

Ордынец быстро съел, вытер сальные пальцы о замшевые сапоги и снова неподвижно замер, молчаливо уставившись на длинноногого уруса.

- Вот те на! - удивился Тимоха. - Мясо сожрал, а молиться и не думает. А ну, приступай к молитве, поганый!

- Пошто ты к нему привязался, милок? - недоумевая, вопросил Шалого бобыль.

- Пахом Аверьянов мне рассказывал, что татары как только мяса поедят сразу же молиться начинают, - вымолвил Тимоха и поведал собравшимся ратникам Пахомову небылицу.

- Экий ты дурень! - расхохотался над Тимохой один из бывалых воинов. Довелось мне в полоне у басурман быть. Посмеялся над тобой Пахом. Отродясь так поганые не молятся.

Ратники долго гоготали над смущенным Тимохой, который стоял и бурчал себе под нос:

- Ну, погоди, казак. Дай токмо до села добраться...

В шатре Бориса Федоровича Годунова собрались на вечерний военный совет воеводы полков.

- Далеко ли сейчас Новгородское войско, князь Федор? - спросил государев правитель воеводу Большого полка.

- Последние гонцы известили меня, что северная рать спешно идет к Москве, боярин. Однако к столице войско прибудет только через два дня, отвечал Мстиславский.

- Жаль. Не успевает войско. Что мыслишь о сегодняшней битве, воевода?

- Одно твердо знаю, бояре - татарам по Москве не гулять. Басурмане изведали силу наших пушек и стойкость ратников. Мы сбили спесь с Казы-Гирея и посеяли страх в рядах ордынцев. Ежели татары с утра вновь начнут бой, он будет для них последним.

- Хорошо бы так, Федор Иванович, - произнес Годунов и обратился к другим воеводам. - Что скажешь, князь Тимофей?

Воевода Передового полка был краток:

- Князь Федор Мстиславский прав. Наши ратники не пропустят к Москве татар.

- Казы-Гирей - хитрый хан. Он пришел на Воробьевы горы и стал вблизи Москвы. Он чувствует в себе силу. Потому надо ждать новой беды. Мыслю я, что Казы-Гирей бросит свои тумены на наш городок этой же ночью. Не разумнее ли оттащить пушки в Москву подальше от греха. С татарами нам впотьмах не управиться, - промолвил свое слово, не вставая с лавки и не оказав тем самым честь государеву правителю, князь Василий Шуйский.

Телятевский вспыхнул и проговорил резко, выступив на середину шатра:

- Сняться с городка и убрать пушки - смерть для Москвы и рати. Неразумно говоришь, князь Василий.

Шуйский поперхнулся, колюче и въедливо глянул на Телятевского, но смолчал, почувствовав, что среди бояр не найдет поддержки своим помыслам. Да вон и Мстиславский с Трубецким на сей раз худородному Годунову потакают, забыв о своей высокой родовитости. Срам! А не мешало бы крымскому хану Бориску да его приспешников крепенько проучить.

После недолгого раздумья государев правитель спросил у Федора Мстиславского о затинщиках:

- Много ли у пушкарей зелья и ядер?

- Запасы Пушечного двора немалые. Литеец Андрей Чехов доносил мне, что пороха, картечи и ядер на басурман хватит с избытком.

- Добро, князь Федор. Прикажи затинщикам рано поутру открыть стрельбу по ордынцам, - решил Борис Годунов.

- А я так смекаю, боярин. Сейчас татары в замешательстве. И покуда басурмане после битвы свои потери подсчитывают, нам надлежит для устрашения неприятеля изо всех пушек ударить. Пусть затинщики всю ночь палят. Поганым это зело не понравится.

Не любил Борис Годунов, когда его на советах поправляют, но с доводами опытного воеводы согласился.

- Быть по сему, князь.

Глава 71

ПОСЛЕДНЯЯ ЧАША

Знахарь перевязывал на правой руке рану, а Митрий Капуста ворчал:

- Твоя мазь ни к чему, старик. Кабы винца ковш хватить - всю хворь разом снимет.

- Горазд ты до бражного ковша, вижу, батюшка. От тебя и сейчас за версту винцом попахивает.

- Маковой росинки с утра не было, старче. То похмелье выходит. Ну, будя над рукой шептать.

- Без заговору не отойдет, батюшка. А теперь я тебе язвы горячим пеплом присыплю.

- Пепел облегчает, валяй, дед, - согласно кивнул черной бородой Капуста и, вздохнув, тоскливо добавил. - Хоть бы едину чарочку в нутро плеснуть.

Сидевший рядом Истома Пашков, посмеиваясь, проговорил:

- Воевода Трубецкой воинов к басурманам снаряжает. Хочет изведать, что поганые против нас ночью замышляют. Накажи ратникам, чтобы бурдюк с басурманским вином в стан прихватили.

- Вот то верно, друже Истома. Пойду, пожалуй, к ратничкам, - поднялся с земли Митрий и зашагал к воеводскому шатру.

- Тряпицу-то, батюшка, я тебе тесьмой не завязал. Погодил бы чуток, крикнул ему вслед знахарь, но Капуста лишь рукой махнул.

Тимофей Романович наказывал лазутчикам:35

- Ступайте к татарскому лагерю сторожко, из пистолей не палите, берите ордынцев без шуму...

Когда Трубецкой закончил свой наказ, к нему шагнул Митрий Капуста.

- Дозволь, воевода, мне за татарином сходить.

- Отчего так, Митрий?

- Мне это дело свычное. В Ливонском походе не раз ворогов ночами добывал.

- Добро, дворянин. Будешь старшим у ратников.

И вновь с крепостных стен Москвы, монастырей и дощатого городка ударили сотни пушек.

- Славно бьют, пушкари. Пороху не жалеют. Нагорят страху на поганых, негромко и весело вымолвил Митрий Флегонтыч лазутчикам, когда добрались до середины ратного поля, усеянного басурманскими трупами.

Невдалеке раздался протяжный стон, затем еще и еще.

- Может, наших подобрать не успели? - перекрестившись, проговорил ратник Зосима.

Капуста шагнул в сторону одного раненого, другого и звучно сплюнул.

- Тьфу, дьяволы! Тут их полно, поганых, помирает. Вот нехристи. Своих унести с поля не захотели.

Когда тронулись дальше, Митрий Флегонтыч наказал строго-настрого:

- Хоть до татарского стана еще далеко, но теперь ни гу-гу, братцы. Можем на лиходеев нарваться.

- Это на кого ж, мил человек? - не поняв, вопросил один из ратников.

- На тех, кто у своих же павших воинов золотые монеты в поясах да мешочках ищут... А теперь помолчим.

Чем ближе к Воробьевым горам, тем осторожнее двигались ратники. А вот и монгольские костры совсем рядом.

Лазутчики прижались к земле.

- Нелегко взять татарина, Митрий Флегонтыч. Светло от костров и возле каждого с десяток басурман лопочут, - озабоченно прошептал Зосима.

- Ждите. Поснедают басурмане и спать улягутся, - спокойно отозвался Капуста.

И ратники ждали - долго и терпеливо, уткнувшись бородами в лопухи.

Ордынцы сидели подле костров хмурые, неразговорчивые. Перевязывали раны, чинили доспехи, хлебали деревянными ложками мясную похлебку из медных котелков. Не слышно было привычных степных песен, воинственных плясок с обнаженными клинками, шумных победных достарханов в куренях.

Богатая долгожданная добыча ускользнула. Московитяне - сильные и бесстрашные враги. Их чернокудрый витязь сокрушил непобедимого тургадура Ахмета. Пушки урусов страшно плюются огненными ядрами и разят картечью. О, аллах! Помоги правоверным!

Наконец, огни монгольских костров начали гаснуть. Воины укладывались спать, прислонившись спинами к теплым животам лошадей и положив головы на седла.

Однако возле потухших костров оставались бодрствовать сторожевые джигиты. Поджав под себя ноги, они зорко вглядывались в темному и, сняв с головы черные меховые шапки, часто припадали правым ухом к земле, чутко прислушиваясь к ночным шорохам.

"Стерегутся, дьяволы!" - с досадой подумал Митрий Флегонтыч. Летняя ночь коротка. Нешто с пустыми руками возвращаться. Сраму не оберешься перед воеводой".

Подождали еще полчаса. Но вот при блеклом лунном свете заметили, как у ближнего к ратникам костра начал клевать носом и звучно позевывать караульный татарин. А вскоре, опершись обеими руками о хвостатое копье, джигит вовсе опустил на грудь голову и заливисто захрапел.

Сделав знак Зосиме, Митрий Флегонтыч пополз к погасшему костру. До басурманина осталось меньше сажени. И тут Капуста вспомнил, что не прихватил с собой кляп. Кафтан либо порты рвать жаль - последние. Да и татарин может услышать.

И, больше не раздумывая, Митрий Флегонтыч сорвал с раненой руки пропитавшуюся кровью тряпицу и подкрался вплотную к похрапывающему ордынцу. Один миг - и татарин на земле с кляпом во рту. Зажав рукой шею улусника, Капуста поволок его к ратникам.

- Свяжите ему руки кушаком и в стан.

Ратники отползли с пленником сажен двадцать, а затем подняли его на ноги и, подталкивая мечами, повели ордынца в лагерь.

Зосима вернулся к Капусте, зашептал:

- Чего лежишь, Митрий Флегонтыч? Надо назад вертаться.

- Ты ступай, человече. А мне надо еще басурманским вином опохмелиться. Уж больно голова тяжелая, - отозвался Капуста и вновь пополз к кочевникам.

"Лихой дворянин, но с чудинкой", - усмехнулся Зосима.

Утомленные тяжелым боем, улусники спали крепко. Капуста тихо подобрался к одной из лежавших лошадей, нащупал руками привязанный ремнями кожаный бурдюк и вытянул из ножен меч. Стоя на коленях, перерезал ремни, взвалил бурдюк на спину, но тут неосторожно задел ножнами по лицу спящего на спине кочевника.

Татарин встрепенулся, открыл глаза и, увидев перед собой косматую черную бородищу, в страхе завопил истошным голосом.

Митрий Флегонтыч повернулся к ордынцу и рубанул его мечом. Но было уже поздно. От соседних костров набежали на Капусту бодрствовавшие джигиты. Вскочили с земли спавшие воины. Отбросив бурдюк, Капуста поднял над головой тяжелый меч.

Шумно в шатре Казы-Гирея. Бранятся меж собой мурзы и темники, в углу воет Бахты-Гирей с отрубленной рукой.

Тургадуры стоят с саблями наголо, окружив походный трон повелителя.

Казы-Гирей молчит. Он мрачен, зол и растерян. Он слушает визгливые запальчивые выкрики военачальников и нервно барабанит пальцами по эфесу кривого меча...

- Мы потеряли почти половину войска. Джигиты уже не верят в нашу победу. Поход неудачен, правоверные!

- Урусы торжествуют. Они палят из пушек. Мои тумены не хотят больше идти на язычников.

- Мы сделали ошибку, позволив коназу Федору отойти к Москве.

- Аллах отказался от тебя, повелитель. Близка наша погибель.

При последних словах Бахты-Гирея хан поднялся из кресла и яростно взмахнул клинком по шелковой занавеси. Мурзы примолкли.

- Я два часа слышу вашу трусливую брань, презренные! Завтра я сам поведу моих нукеров, и мы сломаем урусам хребет! - прорычал, словно зверь, повелитель.

Молчаливо сидевший Сафа-Гирей подумал о хане:

"Как всегда, лукавит Казы-Гирей. Никогда не видел, чтобы он в битвах воинов за собой водил. Хан привык кичиться и загребать добычу чужими руками, укрываясь за нашими спинами".

В наступившей тишине перед шатром вдруг послышался шум и злобная, звучная брань иноверца.

Караульный тургадур известил хана:

- Джигиты поймали уруса, мой повелитель.

- Впустите его.

В окружении десятка тургадуров в ханский шатер ввалился здоровенный бородатый урус со связанными руками. Левый глаз его был выбит, кафтан изодран в клочья, с правой руки капала на мягкий ковер кровь.

- Он только что тайно проник в лагерь и убил мечом десяток джигитов, пояснил вошедший в шатер вместе с пленником кряжистый смуглолицый темник.

Татары со злобным любопытством уставились на раненого уруса. Казы-Гирей опустился в кресло и резко спросил:

- Зачем пришел в лагерь, урус?

Толмач36 перевел слова повелителя.

Догадавшись, что перед ним сам Казы-Гирей, Митрий Капуста качнул бородой, усмехнулся.

- Худо гостей встречаешь, хан.

Крымский повелитель повторил свой вопрос, а Капуста, словно не слыша визгливого голоса хана, здоровым глазом внимательно глянул на собравшихся мурз, проронил насмешливо:

- Вижу, не весело вам, дьяволы!

Когда толмач перевел слова пленника Казы-Гирею, хан гневно топнул на уруса ногой.

- Я прикажу палачам вырвать твой поганый язык. А вначале ты скажешь мне, сын шакала, что замышляет против меня царь Федор, много ли урусов стоит в лагере и отчего стреляют пушки беспрестанно. Будешь молчать прикажу жечь огнем.

Митрий Флегонтыч хорошо зная, что пришел его смертный час, оставался спокойным. Его нисколько не смущали устрашающие взгляды мурз, тургадуров и бешеный визг хана.

- Не привык на вопросы отвечать со связанными руками, хан.

Казы-Гирей приказал тургадурам:

- Развяжите уруса и следите за каждым движением этого шакала.

- Вот так-то лучше, дьявол, - пробурчал Капуста, разминая затекшие руки.

- А теперь отвечай, презренный!

- Пожалуй, отвечу вам, поганые. Первым-наперво пришел я в ваш басурманский лагерь, чтобы голову свою поправить, винцом вашим опохмелиться. Так что не поскупись, хан, на чарочку.

После таких слов Казы-Гирей замешкался. Отважно держится презренный! Но, может, урус и про остальное все скажет.

- Налейте ему большую чашу хорзы. Пусть развяжет свой язык.

Приняв наполненный до краев сосуд, Митрий Флегонтыч изрек:

- Прими, душа грешная, последний посошок, да не обессудь, что басурманским вином тебя опоганил.

Не спеша выпил, разгладил окровавленной рукой бороду.

- Ну, вот и полегчало, нехристи. Одначе наше винцо покрепче будет.

Капусту кольнул в спину клинком мурза Валди-Гирей.

- Много лишнего болтаешь, иноверец. Отвечай хану - отчего пушки палят?

- Плохи ваши дела, поганые. Зело знатно мы ваши лысые головы посекли. Ликуют наши ребятушки. А нонче и вовсе вам будет худо. В Москву новгородская рать вступила. Вот и палят на радостях пушкари-затинщики. Это во-вторых, поганые.

Слова уруса о северной рати повергли в замешательство и мурз и самого повелителя. Если этот лохматый медведь говорит правду, орде Москвы не видать. Двумя ратями урусы опрокинут джигитов.

Заметив, как притихли в шатре татары, Капуста, перекрестившись, изрек напоследок:

- А в-третьих, хан, я потому пришел в поганый лагерь, чтобы срубить твою злодейскую голову!

Митрий Флегонтыч швырнул в Казы-Гирея тяжелую чашу, выхватил у ближнего тургадура клинок и ринулся к застывшему в немом ужасе повелителю.

Путь преградили два тургадура. Одного из них Капуста рассек саблей до пояса, а второй успел подставить перед ханом круглый щит. Но удар разъяренного Капусты был настолько силен, что металлический щит разлетелся надвое, а клинок все же соскользнул на левую руку Казы-Гирея.

И в тот же миг на Митрия Флегонтыча обрушились десяток сабель. Капуста рухнул на ковер. Сжимая рукоять клинка, прохрипел:

- У-у, дьяволы-ы!

Сабля тургадура отсекла дерзкому урусу голову.

Глава 72

ПОБЕДА!

За час до рассвета татарские тумены оставили Воробьевы горы и помчались назад к Оке.

Гонцы из дозорной сотни известили Бориса Федоровича Годунова и Федора Ивановича Мстиславского о том, что крымский хан бежал от Москвы с позором. Обрадованный царев правитель приказал поднимать русскую конную рать в погоню.

- Враг подался в степи. Но надо добить ордынцев. Пусть навеки запомнят наш карающий меч! - блестя дорогими доспехами, воскликнул Борис Годунов и самолично, вместе с воеводой Федором Мстиславским встал во главе войска.

Русская конница понеслась вслед за убегающей ордой. Казы-Гирей, темники и мурзы, кидая повозки, русских полонянок и оружейные запасы, оставляя на поле чувалы, вьючных коней, с награбленной за время похода добычей, и бронзовые котлы, с еще не остывшей бараньей похлебкой, сломя голову, отступали к Оке.

На восходе солнца Казы-Гирей со своими отборными передовыми сотнями достиг широкой русской реки и приказал сделать уставшим взмыленным коням короткую передышку.

Но тут в верстах трех показалась русская конница. Крымский повелитель в страхе метнулся на коне в Оку. За ним кинулись мурзы и тургадуры. Испуганные храпящие кони не шли в воду, но на них напирали другие всадники. Началась давка, сумятица...

Оставив а Оке несколько тысяч утопленников, Казы-Гирей, с трудом выбравшись из реки, поскакал дальше, бросив на берегу золоченую повозку с походным троном и кожаными мешочками с дорогими каменьями.

Передовая конная рать настигла татарские тумены возле Тулы. Ордынцы были наголову разбиты, несколько знатнейших мурз и более тысячи джигитов были взяты в плен.

В этой схватке был ранен Сафа-Гирей37. Однако мурзу спасли верные тургадуры, умчавшись с Сафой в родные степи.

Потеряв за свой поход около ста тысяч воинов, угрюмый крымский повелитель темной ночью на русской крестьянской телеге возвратился в Бахчисарай.

Так бесславно закончился набег кичливого и тщеславного Казы-Гирея.

1 В XVI -XVII веках граница Московского государства с Речью Посполитой на юге шли по Днепру. Еще в XIV веке Литва, пользуясь раздорами в Золотой Орде, присоединила к себе Киевское государство.

2 Тумены - военные полки, насчитывающие до десяти тысяч воинов.

3 Мурза - татарский князек.

4 Диван - совет высших сановников при хане.

5 Улус - становище кочевников.

6 Огнестрельный снаряд - пушки.

7 Дощатый городок (более древнее название - "гуляй-город") применялся на Руси в XII -XVI веках, как легкое полевое укрепление, состоящее из больших деревянных щитов с отверстиями в них для затинных пушек и пищалей. Дощатый городок передвигался по полю летом на катках, зимой - на полозьях. Обычно в походе щиты перевозились вслед за войском в обозе на телегах или санях.

8 Эмир - титул правителя, владетельного князя в некоторых мусульманских странах Востока.

9 На Руси вплоть до конца XVII века каждый полк имел своего воеводу. Однако главнокомандующим в войске считался воевода Большого полка, назначаемый по принципу установившегося с конца XV в. местничества. При назначении на должность воевод правительство должно было считаться с "породой" боярина, т. е. со степенью знатности его рода и с чинами и должностями его предков; назначаемый не мог по обычаю местничества оказаться "ниже" своего начальства, если предки последнего были в меньших чинах. Такое выдвижение какого-либо боярина на важную должность зависело не от его личных качеств, а от его "породы" и "отечества". Местничество вступало в силу даже при распределении места за царским столом во время заседаний или пиров. Развитие торгового капитала и разложение феодализма привели к упадку политического значения бояр, а вместе с тем и уничтожению местничества. В 1682 году при царе Федоре Алексеевиче были торжественно сожжены книги, в которых записывались местнические дела, и было приказано "отныне всем быть без мест".

10 Чапан - кафтан.

11 Каган - главенствующий хан.

12 Тургадур - телохранитель.

13 Курень - означает круг юрт, военный стан.

14 Бурдюк - мешок из шкуры животного для хранения и перевозки вина и других жидкостей (у татар обычно для кумыса).

15 Нукер - воин из личной дружины хана.

16 Курлутай - совет знатнейших феодалов правящего рода.

17 Чекмень - верхняя мужская одежда, полукафтан.

18 Паша - титул высших сановников в старой Турции.

19 Достархан - угощение, а также нарядная скатерть, расстилаемая для пиршества. Обычно татары перед битвой устраивали малый достархан, а после победы - великое пиршество.

20 Айран - кислое молоко особой закваски (распространено в Сибири, Средней Азии, Крыму и на Кавказе).

21 Хорза - хмельной напиток, употребляемый южными народностями.

22 Турбан - верхняя мужская одежда.

23 Саадак - чехол для лука.

24 Темник - начальник тумена.

25 Чувал - большой вьючный мешок, изготовленный из кожи или шерсти.

26 Затинщик - пушкарь к затинной пушке, т. е. пушке, вделанной в стену.

27 Голова - в данном случае - начальник Пушкарского приказа.

28 Уррагх - вперед (татарское).

29 Хна - красно-желтая краска, которой татары красили себе ладони, бороды, а в походе - хвост коня.

30 Тулумбас - род бубна или небольшой барабан.

31 Коназ - так татары называли русских князей.

32 Колонтарь - доспех, броня из блях и колец, среднее между латами и кольчугой.

33 Гостиный двор - торговое помещение на Руси, в котором в XIII - XVII вв. останавливались иноземные купцы (гости).

34 Стремянной полк - состоит из стрельцов, находившихся у царского стремени при торжественных выездах государя.

35 Лазутчикам - разведчикам.

36 Толмач - переводчик.

37 Вернувшись в Бахчисарай тяжело больным, Сафа-Гирей через несколько дней умер.