Но от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней.

Я уже упоминал, что перебиравшиеся в Крым солдаты и офицеры ВСЮР первоначально не имели никаких планов. Никто не знал, что будет дальше, насколько они смогут тут задержаться. Но оказалось, что в Крыму дела обстоят очень даже неплохо. И главной причиной этого был генерал Я. А. Слащев.

Вернемся в декабрь 1919 года. После разгрома в Орлово-Кромской операции белые поспешно откатывались на юг двумя основными потоками — на Кавказ и на Одессу. В промежутке между ними находился 3-й армейский корпус с примкнувшими к ним конной Донской казачьей бригадой и тремя полками. Другое название — «ольвиопольская группа войск». Она была создана специально для борьбы с Махно. Всем этим командовал мало кому известный генерал Слащев, в задачу которого входила оборона Тавриды и Крыма.

Но только пусть читателя не вводят в заблуждение все эти «бригады» и «полки». Как известно, в Гражданскую войну численность боевых частей и в лучшие времена частенько сильно не соответствовала названию (полк численностью в 500 штыков был совершенно заурядным явлением). А уж после разгрома ото всех этих частей фактически остались рожки да ножки.

Генерал Слащев приводит такую численность вверенных ему войск:

«Для выполнения задачи в моем распоряжении находились: 13-я пехотная дивизия — около 800 штыков, 34-я пехотная дивизия — около 1200 штыков, 1-й Кавказский стрелковый полк — около 100 штыков, Славянский полк — около 100 штыков, чеченцы — около 200 шашек, Донская конная бригада полковника Морозова — около 1000 шашек и конвой Штакора — около 100 шашек. Артиллерия имела всего на одну дивизию 24 легких и 8 конных орудий; итого около 2200 штыков, 12 000 шашек и 32 орудия».

Согласитесь, «полки» численностью меньше роты — это сильно… Так что особых надежд на всю эту сборную солянку из остатков воинских частей белое командование не возлагало. Сумеют какое-то время продержаться — и то хорошо. Но тут вмешался человеческий фактор в лице командира всего этого сброда — генерала Слащева[115].

Яков Александрович Слащев был известен как чрезвычайно строптивый человек, всегда имеющий собственное мнение и предпочитающий поступать по-своему, наплевав на начальство. Военная биография Слащева во время Гражданской войны была несколько своеобразной. Он служил начальником штаба у «белого партизана» А. Г. Шкуро, а кроме того — воевал с Махно, причем являлся единственным из белых генералов, кто сумел нанести батьке серьезное поражение. Словом, Слащев полностью проникся духом Гражданской войны. В этом-то и состоит главный секрет его успехов.

В отличие от многих, Слащев понял, что у Гражданской свои законы — и опыт Первой мировой тут надо применять с осторожностью. А ведь и белые, и красные (у которых в штабах сидели все те же «военспецы», то есть офицеры и генералы старой армии) по мере сил старались воевать «по правилам». Потому-то частенько и смотрится эта война как театр абсурда.

Слащев же на эти правила наплевал и действовал в соответствии с особенностями той войны, на которой находился. Отсюда, к примеру, его стойкая неприязнь к обороне. Дело в том, что кое-как сформированные воинские части были похожи на велосипед — сохраняли устойчивость лишь в движении. Остановка вела к падению. Потому-то Слащев и оказался уникальным явлением.

Что же касается политических взглядов, то складывается впечатление, что ему было глубоко все равно, за кого воевать. Выпала карта за белых — он и воевал за белых. Возможно, этим и объясняется огромная популярность Слащева среди офицерской молодежи — в этой среде подобные настроения были скорее правилом, нежели исключением. У поручиков и штабс-капитанов политические взгляды редко выходили за рамки тезиса, что всех большевиков надо перевешать. А что дальше? Какая разница!

Кроме того, Слащев откровенно презирал игры в демократию. Точнее — упорное желание белых лидеров делать вид, что у них существует нормальное государство.

…Свой характер он проявил сразу же, как начал играть самостоятельную роль. Деникин требовал, чтобы Яков Александрович под командой генерала Шиллинга защищал Северную Тавриду. На что Слащев по-простому ответил, что делать этого ни в жизнь не станет, потому что для этого у него нет никаких возможностей, а гибнуть ни за что посреди степей в его планы не входит. А потому послал всех далеко и стал отходить в Крым.

По дороге с ним случился очень характерный эпизод.

…Кроме чудовищной своры интендантов, о которой уже много говорилось, у ВСЮР имелась столь же чудовищная и вороватая система бухгалтерии. Жалованье бойцы и офицеры порой не получали по 3–5 месяцев. Не потому, что денег не было. Деникинские деньги — ничем не обеспеченные бумажки, которых можно напечатать сколько надо. Но вот порядок такой. Бюрократия-с.

Так вот, отступая в Крым вдоль железнодорожных путей, генерал узнал, что где-то неподалеку драпают и военные финансисты. Слащев нанес визит туда, чтобы выбить деньги для своих бойцов, и получил ответ, что денег нет. Тогда он стал действовать вполне в духе своих противников, красных или махновских командиров. Вынул из кобуры наган и, постукивая его рукояткой по столу, вежливо объяснил, что, дескать, нехорошо, ребята, зарплату задерживать. Разумеется, деньги были тут же выданы, а Слащев получил очередной нагоняй от Деникина.

Кстати, о деньгах. Их во время Гражданской войны печатали все, кому не лень. Каждое из многочисленных правительств шлепало собственные бумажки. Даже Махно включился в эту увлекательную игру. Знаменитый эпизод из фильма «Свадьба в Малиновке» («Бери, бери, я себе еще нарисую») — не такое уж и преувеличение. Для примера возьмем Тавриду. В 1920 году тут ходили следующие банкноты:

1. Царские деньги.

2. Керенки.

3. Немецкие марки.

4. Карбованцы Скоропадского.

5. Карбованцы Петлюры.

6. Советские деньги.

7. Деникинские «колокольчики».

8. Махновские деньги.

9. Врангелевские купюры.

10. Французские франки, английские фунты и турецкие лиры.

И это все ходило одновременно. Точнее, крестьяне денег уже никаких не брали. Хаты, оклеенные банкнотами, — это отнюдь не преувеличение. Так было. В глубинке наиболее ходовой валютой являлись патроны и соль.

Поэтому когда говорят, что белые (иногда) расплачивались за реквизированное продовольствие, это не стоит принимать всерьез. Так можно и теперь — отправиться в деревню в компании крепких ребят с автоматами, под угрозой стволов отобрать продукты и «расплатиться» купюрами собственного изготовления, распечатанными на домашнем принтере. Согласитесь, в этом случае вас все одно будут считать грабителями.

Однако на черном рынке деньги все же ходили, да и в кабаках их тоже принимали. Курс всех этих бумажек зависел не от экономических факторов (тем более что никакой экономики в это время в России просто не было), а от успехов той или иной армии. Подходили красные — начинали брать советские рубли. Отступали — совзнаки резко падали в цене. Единственной серьезной валютой были царские империалы — золотые десятирублевые монеты. Золото — оно всегда золото.

…Но вернемся к крымской эпопее. Обстановка на полуострове сложилась паршивая.

«Крым был наводнен шайками голодных людей, которые жили на средства населения и грабили его. Учета не было никакого, паника была полная. Каждый мечтал только о том, чтобы побольше награбить и сесть на судно или раствориться среди незнакомого населения.

Во главе гарнизона стояли лица старого режима. Все сводилось к тому, чтобы отписаться: не им было справиться с наступившей разрухой. Во главе обороны Крыма стоял инженерный генерал Субботин, человек очень хороший, но не военный».

(Я. Слащев)

А с севера прибывали все новые и новые беженцы. Один за другим шли эшелоны, вдоль путей тянулись какие-то обозы и разрозненные воинские части, которые уже давно никому не подчинялись.

Да и белое командование, по сути, махнуло на Крым рукой. Удержаться на Кубани для ВСЮР было важнее во всех отношениях. Там у них имелась как продовольственная, так и социальная база. Так что позиция Деникина была такой: держитесь сколько можете, а там будет видно. Оставалось только понять — как и какими средствами держаться? Тем не менее Слащев в своем приказе сказал:

«Вступил в командование войсками, защищающими Крым. Объявляю всем, что пока я командую войсками — из Крыма не уйду и ставлю защиту Крыма вопросом не только долга, но и чести».

…Стоит напомнить, что представлял из себя будущий театр военных действий. Как известно, посуху в Крым можно попасть двумя путями. Первый путь — по узкой дамбе, протянувшейся с Чонгарского полуострова. Сегодня именно так попадают в Крым все, кто едет туда поездом. Другой путь — это древняя дорога через знаменитый Перекопский перешеек, который в самом узком месте имеет ширину около восьми километров. Перекоп пересекал Турецкий вал — старинное, построенное еще турками укрепление, представлявшее из себя и в самом деле вал высотой примерно в десять метров, возвышавшийся среди плоской, как стол, степи. На нем стояли четыре крупнокалиберных устаревших пушки, имелись какие-то окопы и колючая проволока в несколько рядов.

Стоит еще добавить, что в те времена Северный Крым являлся безводной и малозаселенной степью (современный вид он приобрел лишь в шестидесятых годах XX века, после постройки Северо-Крымского канала). Через эти просторы пролегала единственная железная дорога на Симферополь. Больше никаких транспортных артерий не имелось. Вообще.

Что же касается населения, то до поры до времени белая власть его устраивала. Крестьяне тут жили зажиточные, а к белым шла из-за кордона «гуманитарная помощь». Жить было можно.

Генерал Субботин собирался защищать полуостров, исходя из, казалось бы, очевидных вещей. Он планировал создать линию обороны возле дамбы и на Крымском валу. Слащев прокомментировал этот план со свойственным ему здоровым цинизмом:

— Далеко вы на своих укреплениях уедете, вероятно дальше Черного моря.

И пояснил свою позицию:

«Я совершенно не признаю сидения в окопах — на это способны только очень хорошо выученные войска, мы не выучены, мы слабы и потому можем действовать только наступлением, а для этого надо создать благоприятную обстановку».

В самом деле, обороняющимся войскам пришлось бы ждать наступления красных в окопах посреди продуваемой всеми ветрами степи (а зима в Северном Крыму очень даже холодная). Испытывая при этом неизбежные трудности со снабжением — иначе чем на телегах, доставить продовольствие к Перекопу невозможно. А ведь моральное состояние армии было и без того паршивое. Слащев понимал, что подобная оборона рухнет, лишь только красные на нее всерьез надавят. (Забегая вперед, замечу — это и случилось через год.)

Поэтому Слащев предложил совсем иной план:

«Впереди, на Сальково и Перекопском валу, нужно оставить только ничтожное охранение, по бегству которого мы узнаем, что красные идут. Красным по перешейкам идти целый день, ночью ночевать негде, они перемерзнут и будут дебушировать[116] в Крым в скверном расположении духа — вот тут мы их атакуем».

Сказано — сделано. Войска были расположены в деревнях, находящихся в двадцати километрах за Крымским валом.

Красные подошли к Перекопу в 20-х числах января. 23-го числа они начали штурм. Турецкий вал охраняли лишь крепостные пушки, которые просто-напросто невозможно было куда-либо перетащить, и Славянский полк в количестве аж 100 человек. Как отмечал Слащев, «все происходило, как я ожидал и как обыкновенно бывает при обороне во время гражданской войны». В том смысле, что белые вскоре побежали. Красные без боя заняли Армянск — первый город на их пути в Крыму, и двинулись дальше.

В тылу царила паника. Все судорожно паковали вещи. Еще бы! Перекоп-то был взят! Красные тоже, видимо, решили, что победа у них в кармане. Кстати, и это учел Слащев. Он рассудил, что большевики долго и успешно наступали, практически не встречая сопротивления. А это неизбежно ведет к некоторой беспечности.

Так оно и вышло. Красные ринулись на Джанкой, стремясь выйти к железной дороге. Они перли по степи всю ночь, при температуре минус 16 градусов — и, само собой, к утру были не слишком боеспособны. И тут они получили мощные удары по флангам и в тыл. Слащев действовал очень грамотно, за передвижением красных следили наблюдатели с самолетов, так что генерал прекрасно знал, куда направлять свои силы… В общем, все было кончено к середине дня. Красные ломанулись обратно, бросая по пути тяжелое вооружение. Слащев строжайше приказал не увлекаться и преследовать противника лишь до Крымского вала, чтобы войска, в свою очередь, не вляпались в какую-нибудь неприятность. Выполнив приказ, они вернулись на свои теплые квартиры.

Итак, благодаря генералу Слащеву с ходу взять Крым красным не удалось. Но Яков Александрович не был бы собой, если б не ознаменовал свою победу каким-нибудь приколом. Хотя в данном случае он, в общем-то, был и не слишком виноват…

А дело было так. Два дня генерал не вылезал из штаба, «дирижируя» действиями своих войск. Надо сказать, что подобные лихие фланговые удары — это сложнейшая операция, где командир должен постоянно держать руку «на пульсе», иначе успех очень легко оборачивается поражением. Можно представить его состояние. А губернатор Татищев звонил в штаб чуть ли не каждые пять минут. Причем ему уже сообщили, что красные отбиты, но он хотел услышать это лично от Слащева. Что, в общем, понятно — мы уже сталкивались с тем, что «достоверные сведения» на Гражданской войне были зачастую очень далеки от достоверности… В общем, уже на ночь глядя адъютант Слащева сотник Фрост явился в очередной раз: губернатор просит сообщить, что происходит на фронте? На что Слащев, который, возможно, уже начал отмечать победу (а выпить он любил), ответил: «Что же ты сам сказать ему не мог? Так передай, что вся тыловая сволочь может слезать с чемоданов».

Фрост был офицером очень исполнительным, но при этом начисто лишенным мозгов. Он все передал дословно. Паника потихоньку улеглась, зато начался скандал. Многие герои тыла сильно обиделись — тем более что эти слова попали в газеты…

Тут надо знать, что в тылу Деникина существовала определенная свобода прессы. Выходили газеты разных направлений — от меньшевистских до черносотенных. Вся эта столь милая либералам демократия обошлась белым очень дорого. Мало того, что все бесконечные разборки в белых верхах выносились на страницы прессы в виде поливания грязью конкурентов — так газеты, кроме того, еще и с настойчивостью идиотов распространяли всяческие слухи и прочую непроверенную информацию. Та же паника 24 января была вызвана, в числе прочего, и тем, что утром пресса сообщила о взятии красными Перекопа, снабдив материал соответствующими комментариями. Того очевидного факта, что во время войны никакой свободной прессы быть не должно по определению, ни деникинцы, ни Врангель так и не поняли. Какой-то порядок в этом деле последний попытался навести лишь в сентябре 1920 года. Принципы оказались дороже здравого смысла…

…Как бы то ни было, но красные были отбиты. По большому счету, эта победа продлила Гражданскую войну на Юге России еще на год. Впоследствии генерал Слащев комментировал этот факт на лекциях, читаемых уже красным курсантам, в таком ключе: дескать, да, это я нехорошо поступил. Но раз уж так получилось, давайте изучать, как это мне удалось…

Разумеется, Слащев понимал, что добился всего лишь передышки, и красные не оставят Крым в покое. Поэтому он начал укреплять оборону. Но отнюдь не путем создания оборонительных сооружений — глухую оборону он продолжал отвергать. А вот что надо было решить — так это вопрос со снабжением.

Как я уже сказал, никаких приличных дорог в эту часть Крыма не вело. Надвигавшаяся весенняя распутица грозила превратить доставку грузов в полный кошмар. К тому же возить грузы заставляли местных жителей на собственном транспорте, что, разумеется, не добавляло популярности белогвардейцам.

И тут Слащев узнал, что еще до войны в этих местах проводились изыскательские работы для постройки железной дороги на Перекоп. И генерал решил дорогу построить. Он вогнал к шок инженеров, которые заявили, что подобная задача невыполнима. На что Слащев отреагировал со свойственной ему непосредственностью: не хотите строить дорогу? Что ж, тогда возьмете винтовочки и пойдете на Перекоп защищать Крым от красных…

Такая перспектива заставила напрячь мозги. Все оказалось возможным. Дело-то в том, что инженеры были не военными, а гражданскими железнодорожниками. Они привыкли строить нормальные магистрали. Но Слащеву-то была нужна всего лишь времянка! Пускай поезда плетутся по ней со скоростью 10 километров в час — все ж лучше, чем на телегах.

К февралю железная дорога была построена. Интересно, что при ее строительстве применили технологию, до которой ранее почему-то никто не додумался (а вот сейчас только так и строят) — «с колес». Все необходимое — рельсы, шпалы и прочее — подвозили по уже проложенному пути.

Но одновременно навалилась еще одна проблема. Из-за чрезвычайно холодной зимы замерз Сиваш, который вообще-то обычно не замерзает из-за повышенной солености воды. А вот на этот раз, сволочь такая, замерз. То есть теперь на полуостров было куда больше путей, по которым туда могли проникнуть красные.

Главным для Слащева был вопрос: смогут ли большевики не просто пройти по льду, а протащить тяжелое вооружение? Прежде всего, пушки. Как известно, наступать с артиллерией или без нее — это очень большая разница. Поэтому по ночам генерал выезжал на лед Сиваша на сцепленной паре саней, груженных камнями, общим весом 45 пудов (738 килограммов) — примерно вес артиллерийской упряжки. Таким образом он проверял лед. Недруги в тылу отреагировали оперативно.

«Это мое действие было моими "друзьями" всех степеней освещено так: "После случайной победы Слащев допивается в своем штабе до того, что заставляет катать себя ночью по Сивашу в телегах, не давая спать солдатам". Когда это распространяли сторонники большевиков, я это понимал, они-то отлично знали, зачем я это делаю, мы тогда были врагами. Но когда это говорили наши "беспросветные" (у генералов нет просвета на погонах. — А. Щ.), не понимая, что большая разница: вторгнутся ли красные в Крым через лед сразу с артиллерией или без нее, — это уже было признаком либо слишком большой злобы, либо глупости».

(Я. Слащев)

Кстати, стоит отметить, что Слащев и в самом деле был большим любителем выпить. По некоторым сведениям, баловался он и кокаином. Но в отличие, скажем, от генерала Май-Маевского, эти вредные привычки не мешали ему выполнять служебные обязанности. В беспросветные запои он не впадал.

…Вообще подготовку Крыма к обороне Слащев отметил вопиющим «волюнтаризмом». К примеру, он «раскулачил» вещевые склады, чтобы одеть своих бойцов в зимнее обмундирование. Тут он покусился на святое! Дело в том, что, по словам Якова Александровича, «принципом Добровольческой армии было держать склады для оправдания наличия большого числа интендантов, а люди пускай мерзнут. Система эта привела к сдаче красным огромных складов Деникина». В самом деле, ВСЮР имела совершенно чудовищную по своим размерам интендантскую службу, добиться от которой чего-либо было невозможно. Но методы у Слащева были простые. Он не писал бумажек, он просто брал, что ему нужно. И получал очередной выговор, на который плевал.

…Вторую попытку овладеть Крымом красные предприняли только в марте — до этого у них хватало дел на Северном Кавказе. На этот раз все было куда серьезнее. Красные хорошо подготовились к операции — но и Слащев не сидел сложа руки. Для начала он жесткими методами навел порядок в своих частях, а также увеличил их численность почти вдвое, выловив огромное число тех, кто проник в Крым во время отступления, но предпочитал хорониться в тылу. К этому времени у него было около 6000 человек, конно-артиллерийский и гаубичный дивизионы, плюс три бронепоезда (один с дальнобойными морскими орудиями) и шесть танков.

Но самое главное — он наладил очень четкую систему наблюдения. Для этого Слащев использовал самолеты и воздушные шары. Собственно, в этом ничего нового не было: авиаразведку активно применяли в Первую мировую войну, а воздушные шары с успехом использовали еще на Гражданской войне в Америке. Но дело было именно в системе — благодаря которой передвижения красных в степной местности были ему известны заранее. Еще стоит отметить оборудование на берегу Сиваша железнодорожных веток-тупиков, благодаря которым бронепоезда могли маневрировать, а не стоять друг за другом, как это обычно случалось на Гражданской войне.

Наступление красных началось 8 марта, одновременно с Чонгарского полуострова и на Перекопе. Основной удар приходился снова на перешеек. С некоторыми отличиями, все случилось так же, как и в первый раз — прорвавшиеся через перешеек красные были атакованы и отброшены.

Однако к этому времени у Слащева имелся и внутренний враг…

Как уже неоднократно говорилось, в белом тылу было еще меньше порядка, нежели в красном. И, разумеется, там хватало и разнообразной оппозиции. Крым не являлся исключением.

Речь не идет о большевиках. Во времена главенства Слащева большевистское подполье имело бледный вид и редкие зубы и не шло дальше выпуска прокламаций. Куда активнее были левые эсеры, которые действовали полулегально. Они активно мутили рабочих в Севастополе и пользовались среди них достаточно большой популярностью. Чего эсеры хотели — понять сложно. Они отнюдь не сочувствовали красным, но при этом всячески гадили и белым. Видимо, такая уж у них была натура — наиболее комфортно представители этой партии чувствовали себя, находясь в оппозиции. «Несогласные», в общем. Но это было делом для того времени обычным. Гораздо интереснее явление, получившее название «орловщины» — в этом случае одни белогвардейцы выступили против других.

Термин «орловщина», как нетрудно догадаться, происходит от фамилии ее вдохновителя. Орлов являлся кадровым офицером, но за две войны — мировую и Гражданскую — дальше капитана так и не продвинулся. Зато обладал невероятным самомнением. Еще в 1919 году он, коренной крымчанин, начал формировать на полуострове собственную военную часть. Тогда это было во ВСЮР очень распространено. Множество людей получали от командования мандаты на подобную деятельность. Одни и в самом деле что-то формировали, другие, прикрываясь этим мандатом, просто-напросто болтались в тылу, транжиря по кабакам казенные деньги.

Орлов в Крыму создал-таки боевую часть примерно в 500 штыков. Она являлась довольно типичным для Гражданской войны формированием, в котором бойцы подчинялись прежде всего своему командиру, а на остальных плевать хотели. И все бы ничего, но капитан занял резко оппозиционную позицию по отношению в командованию ВСЮР. Его взгляды можно определить так: «Белое движение без генералов». Сравнение с лозунгом: «Советы без коммунистов» прямо-таки напрашивается.

«Генералы нас предают красным, они неспособны спасти положение. Долой их. Станем вместо них и поведем борьбу», — говорилось в манифестах орловцев.

Надо сказать, что это движение было весьма популярно среди младших офицеров. Причина проста — генералам перестали доверять. Недаром ведь во ВСЮР к ним прилипла кличка «беспросветные». Хотя и тут, как водится, не все просто — во главе этого движения стояли весьма знатные персоны. Кроме того, Орлова поддерживали многие люди, имевшие монархические взгляды. Так что, возможно, орловщина имела и тайную подоплеку — попытку явочным порядком перехватить власть у либерала Деникина. Напомню, что к этому времени всем уже было очевидно, что на Северном Кавказе белые бодрым маршем двигаются к катастрофе, и единственным местом, куда они могли бы переместиться, являлся Крым.

Стоит упомянуть и еще об одном факторе, который питал «орловщину». Белая армия эволюционировала в противоположном направлении, нежели Красная. Красные начинали с выборности командиров и полного к ним недоверия. К 1920 году все в первом приближении устаканилось — хотя и случались время от времени разные чудеса, вроде беспорядков среди буденновцев осенью 1920 года.

У белых происходило наоборот. Нет, до выборов командиров там не дошли — но в так называемых «цветных полках»[117] командирам, которые не пришлись ко двору, попросту не подчинялись. (Как известно, в армии есть множество способов козырнуть, рявкнуть «так точно», а приказ не выполнить.) И ничего поделать с ними было нельзя. Вразумлять элитные части с помощью жестких мер командование не решалось. Так что фактически командирами всех уровней в этих полках ставили только тех, кто нравился господам офицерам.

То же самое происходило и с доверием высшему командному составу. После поражения Деникина под Орлом все чаще раздавались голоса: «Генералы предали». Что, в общем, понятно. Эйфория быстрого наступления, надежда, что «зимовать будем в Москве», сменилась горечью отступления, переходящего в бегство. А Белая армия, как признают многие из тех, кто в ней воевал, имела очень маленький «запас прочности» — в отличие от Красной.

Росту «орловских» настроений в Крыму способствовала эвакуация из Одессы отряда генерала Шиллинга, произошедшая в начале февраля. Дело в том, что эвакуация была проведена отвратительно. Как пишет генерал Деникин, «только часть людей, собравшихся на молу, попала на английские суда, другая, перейдя в наступление, прорвалась через город, направляясь к Днестру, а третья — погибла. На пристанях происходили душу раздирающие сцены».

Считается, что так произошло из-за отсутствия пароходов и угля. Так-то оно так. Но только Шиллинг и другие большие одесские начальники умудрились вытащить из Одессы все свое немаленькое имущество, бросив при этом боевые части на произвол судьбы. Возмущение этой эвакуацией было чрезвычайно сильным. В итоге в марте Шиллинг был «отчислен в распоряжение штаба Главнокомандующего» и более никаких должностей не занимал[118].

Впрочем, прибытие отряда Шиллинга только подбавило масла в огонь. «Орловщина» как таковая началась раньше. Сразу после первого наступления красных Орлов совместно с князем Романовским и герцогом Лейхтенбергским (ничего такие титулы, а?) захватили Симферополь. То есть, по сути, нанесли белым удар в спину. По той причине и пошли версии, что Орлов являлся чуть ли не агентом ЧК — хотя никаких подтверждений этому нет.

Надо сказать, что Орлов, выступая против генералов, Слащева считал исключением. Впрочем, против Якова Александровича идти было сложно — он был очень популярен в тех же самых кругах младших офицеров. За что? А за то, что воевать умел. Кстати, Орлов арестовал в Симферополе коменданта, губернатора и кое-кого из их подчиненных, заявив при этом, что действует по приказу Слащева. Пикантность ситуации состояла в том, что Яков Александрович неоднократно сообщал Деникину: данные господа не соответствуют занимаемым должностям и их надо срочно менять. Так что, возможно, Орлов планировал совершить переворот, но при этом оставить генерала на своем месте. По крайней мере, к нему в ставку прибыл князь Романовский, член бывшего императорского дома[119]. Как пишет Слащев, он «много говорил, но ничего не объяснил: понять его было совершенно невозможно».

Правда, вскоре Орлов арестованных выпустил и с отрядом в 150 человек ушел из Симферополя куда-то в крымские просторы.

Слащев держался осторожно, потому как не очень представлял, насколько сильно влияние Орлова. А начинать междоусобную войну в тех условиях значило потерять все. Поэтому он объявил амнистию всем орловцам, которые пойдут на фронт — но одновременно начал расследование по поводу финансовых злоупотреблений капитана.

«Вторая серия» орловщины началась во время мартовского наступления красных. Капитан снова принялся качать права. «Одновременно я получил от Орлова телеграмму с вызывающе резким требованием прекратить всякое расследование по поводу истраченных им сумм и о подчинении ему войск, сосредоточиваемых вместе с ним в Воинке».

(Я. Слащев)

То есть беспокойный капитан требовал подчинить себе войска на направлении главной атаки красных. Это и в самом деле тот случай, когда глупость и амбиции хуже предательства… Рано утром 11 марта, то есть в разгар боев, Орлов со своим отрядом самовольно пошел к Симферополю. Такое спускать было уже никак нельзя.

В 13 часов Слащев отдал приказ: «Разбитый у Юшуня противник отходит в беспорядке к Перекопу. Орлов изменил и двинулся на Симферополь. Полковнику Морозову с Донской кав. бригадой, арт. дивизионом преследовать красных до района Чаплинки, полковнику Выграну со сводным полком 9-й кав. дивизии и 9-м арт. дивизионом преследовать Орлова на Симферополь. Капитану Мезерницкому с конвоем погрузиться в Богемке и следовать по железной дороге через Джанкой на Сарабуз с задачей перехватить отряд Орлова. Остальным частям расположиться по квартирам в районе Богемка — Воинка — Юшунь по указанию генерала Стокасимова. Я еду с конвоем».

В итоге Орлов и его ближайшие соратники были арестованы и приговорены к смертной казни. Не избежали этого и его высокопоставленные друзья, к примеру комендант Ялты генерал Зуев. Все это Слащев проделал своим волевым решением, не дожидаясь утверждения приговора генералом Деникиным. Что вызвало страшный скандал.

Вот тут стоит остановиться на очень интересном вопросе. Как известно, генерал Слащев получил кличку «вешатель». Именно в этом ключе его вывел Булгаков в пьесе «Бег» под именем Хлудова. Но только не все так просто.

Конечно, генерал в методах не особо стеснялся — как и большинство фигурантов Гражданской войны. Но он ничем не выделяется по этой части среди других белых военачальников Юга России, а по сравнению, скажем, со своим бывшим командиром, генералом Шкуро, и вовсе выглядит сущим гуманистом. Не говоря уже о таких фигурах, как начальник врангелевской контрразведки генерал Секретев. Так почему же именно к Слащеву прилипло такое прозвище?

Тут сыграло роль многое, в том числе — и история с Орловым. Он ведь не мужиков каких-нибудь казнил, а социально близких! Повесить пару сотен бунтующих крестьян — дело житейское. А вот шлепнуть несколько бузотеров из своих… Вот зверь-то!

Слащев никогда не скрывал, что в случае с Орловым намеренно продемонстрировал жестокость — чтобы все всё поняли. Но так как у Якова Александровича было множество недоброжелателей, а у таких людей, как казненные генерал Зуев и полковник Протопопов, имелось много друзей, то уж они постарались…

Имелась и еще одна причина. Слащев свои казни всегда предавал гласности, сообщая в газетах, кого и за что. Это было нехарактерно для белых. Они продолжали играть в демократию — а потому все расправы проводили так, чтобы никто не видел. В этом, кстати, сходство Слащева с большевиками, которые тоже печатали в газетах списки расстрелянных. В отличие от белых, которые аналогичные действия предпочитали не рекламировать.

Тем временем в Крымской эпопее наступал новый поворот…

В конце марта, после новороссийской эвакуации, в Крым стали прибывать суда с армейскими частями и беженцами.

«Состояние войск, прибывших в Крым из Новороссии, было поистине ужасно: это была не армия, а банда. Орудия и обозы были брошены. Ружья и часть пулеметов сохранил еще Добровольческий корпус, в который была сведена Добровольческая армия, под командой Кутепова. Донцы и кубанцы в большинстве и этого не имели».

(Я. Слащев)

О моральном состоянии и дисциплине и говорить не приходилось. Первое, что сделали солдаты (да и офицеры), оказавшись на берегу — это бросились грабить местных жителей. Заодно новоприбывшие начали стихийную расправу со всеми, кого подозревали в сочувствии к большевикам. (Напомню, что термин «большевик» трактовался белыми очень широко).

Это стоит запомнить тем, кто любит лить слезы по поводу красных крымских расстрелов в конце 1920 года.

В верхах тоже шло веселье. После новороссийской катастрофы всем было ясно, что Деникин командовать более не может. Он лишился какого бы то ни было авторитета, и люди просто не стали бы воевать под его началом. Да и сам Деникин был морально не в состоянии продолжать борьбу. Требовался новый лидер.

В белых верхах назывались три фамилии: генерал Слащев, начальник штаба ВСЮР генерал Романовский и генерал Врангель. Первый, хоть и являлся спасителем Крыма, но в сложной иерархии ВСЮР занимал слишком низкое место, а нарушения старшинства здесь очень не любили. Это вам не большевики. К тому же Слащев никогда не скрывал своего резко отрицательного отношения к опоре на иностранцев. Он достаточно проникся духом Гражданской войны и понимал, что таким образом победить невозможно. Но для остальных подобные мысли звучали жуткой ересью. Романовский, как и Деникин, был «запятнан» разгромом. Оставался Врангель…

С Деникиным барон находился в очень непростых отношениях. Я уже упоминал о его особом мнении по поводу наступления на Москву. Но по-настоящему конфликт разгорелся после разгрома белых под Орлом-Кромами. Врангель начинает откровенно «копать» под главнокомандующего. Он пишет Деникину докладные, которые, по сути, являются чем-то вроде военной публицистики. В них он критикует действия своего начальника — и, что интересно, об этих докладных знают все.

В ответ Деникин переформировал Кавказскую Добровольческую армию в корпус. Формально причиной было то, что после поражения численность армии не тянула и на дивизию, но в итоге Врангель оказался на ступеньку ниже в иерархии ВСЮР. 20 декабря 1919 года барон и вовсе был отстранен от командования войсками, уволен в отставку и отправился в Константинополь. Правда, перед этим он разразился «открытым письмом Деникину» — в котором, в частности, говорилось:

«Боевое счастье улыбалось вам, росла слава и с ней вместе стали расти в сердце вашем честолюбивые мечты… Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, "отдавая свою жизнь служению горячо любимой родине" и "ставя превыше всего ее счастье"… Не жизнь приносите вы в жертву родине, а только власть, и неужели подчинение другому лицу для блага родины есть жертва для честного сына ее… эту жертву не в силах был уже принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами честолюбец… Войска адмирала Колчака, предательски оставленные нами, были разбиты…

Цепляясь за ускользавшую из ваших рук власть, вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая самостийникам, решили непреклонно бороться с вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как вам казалось, государственный переворот».

Впоследствии сам Врангель признавал, что был несправедлив к Деникину, но дело свое письмо, размноженное во множестве копий, сделало. Кстати, барон активно переписывался с уже знакомым нам капитаном Орловым.

На самом-то деле трудно понять, кто был прав, кто виноват в этой грызне. Противостояние продолжалось и после окончания Гражданской войны — а потому эмигрантские мемуаристы и историки оценивали конфликт по-разному, в зависимости от того, принадлежали они к сторонникам РОВС или к «деникинцам».

Как бы то ни было, но 20 марта Деникин ушел в отставку, а 21 марта в Севастополе собрался военный совет под председательством генерала Драгомирова, на котором главнокомандующим был выбран Врангель. На следующий день барон прибыл из Константинополя в Крым и принял командование.

Тут стоит отвлечься и рассказать о дальнейшей судьбе Деникина…

Оставшись не у дел, Антон Иванович убыл в Европу, жил в Бельгии, Венгрии и во Франции, где написал пять томов «Истории русской смуты» — которая до сих пор является одним из самых авторитетных «небольшевистских» трудов по Гражданской войне. В активной политике участия не принимал, оставаясь тем не менее очень авторитетным для белой эмиграции человеком. Во время Второй мировой войны Деникин отказался от предложений нацистов о сотрудничестве и призвал эмигрантов не поддерживать Германию — хотя до самой смерти являлся противником Советской власти. Умер Деникин 7 августа 1947 года в США.

Интересна судьба и претендента на верховное командование генерала Романовского. 22 марта он прибыл в Константинополь — и на следующий день был застрелен в помещении общежития русского посольства. Убийство так и осталось нераскрытым. Однако в 1933 году писатель Роман Гуль[120] привел данные, согласно которым, убийцей являлся некий поручик Мстислав Харузин, сотрудник деникинской контрразведки. А вот кто стоял за ним, вряд ли когда-нибудь станет известно…

Но вернемся в Крым. Ситуация там складывалась невеселая.

«Каждый член новороссийской и одесской армий, раз испытав ужасы эвакуации, хотел обеспечить себя на будущее и надеялся своевременно улизнуть. Высший командный состав показывал ему в этом отношении пример, и хотя главных героев предыдущих грабежей вроде Покровского, Шкуры[121], Мамонтова и т. п. уже в армии не было (они, кроме умершего Мамонтова, благополучно жили на награбленные деньги за границей), но оставшиеся шли по их стопам и своими действиями показывали пример подчиненным, а об упорной борьбе с грабежами лиц, у которых у самих рыльце было в пушку, конечно, не могло быть и речи».

(Я. Слащев)

Тем временем 22 апреля красные начали очередное наступление на Крым. Напомним, что направить туда особо крупные силы они не имели возможности — шла советско-польская война. Первоначально им противостоял лишь все тот же корпус Слащева, однако вскоре подошли и наспех переформированные другие части. В конце концов Крым все же снова удалось отстоять, но упорные бои шли семь дней, и их исход неоднократно висел на волоске. Белые понесли очень серьезные потери. Что же касается Слащева, то он, не особо скрываясь, говорил о «неумении Врангеля управлять частями на широком фронте». Так началось еще одно «великое противостояние» в стане белых…

Между тем Врангелю необходимо было разбираться и с политическими делами. ВСЮР были переименованы в Русскую армию — что, в общем, правильно, поскольку к тому времени никаких иных серьезных белых формирований в стране уже не имелось. На Дальнем Востоке еще держались семеновцы с примкнувшими к ним каппелевцами — но они погоды не делали.

После этого барон опубликовал манифест: «20 мая 1920 года, № 3226, г. Симферополь.

Русская армия идет освобождать от красной нечисти родную землю. Я призываю на помощь мне русский народ… Слушайте, русские люди, за что мы боремся: За поруганную веру и оскорбленные ее святыни. За освобождение русского народа от ига коммунистов, бродяг и каторжников, вконец разоривших Святую Русь. За прекращение междоусобной бойни. За то, чтобы крестьянин, приобретая в собственность обрабатываемую землю, занялся бы мирным трудом. За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси. За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе ХОЗЯИНА. Помогите мне, русские люди, спасти родину. Генерал Врангель».

Барона не зря называли «эластичным политиком». Потому что на вопрос: «А что вы предлагаете?» ответа в этом документе нет. И это не случайно. Собственно говоря, предложить-то было нечего. Правда, в Крымском правительстве сподобились — на третьем году Гражданской войны! — решить-таки главный вопрос — о земле. Напомню, что до сих пор все белые вожди отделывались на этот счет невнятным бормотанием. Однако аграрный закон вышел таким, что глаза бы не глядели. Согласно ему помещичьи земли передавались крестьянам, но те должны были выплатить их стоимость в течение 25 лет. И кому такой закон был нужен? Да и к тому времени никто уже не слушал белогвардейскую пропаганду…

Впрочем, по-иному и быть не могло. Врангелевский тыл представлял из себя то же, что и деникинский — в том смысле, что руководители увлеченно играли в «цивилизованное государство». Только теперь все это было сосредоточено на очень небольшом пространстве. Как известно, начальство всегда успевает драпануть… простите, эвакуироваться. Поэтому в Крыму оказались донские и казачьи руководители, которые уже ничем не командовали (все войска подчинялись Врангелю), но чем-то занимались. Речь не идет о разнообразных «общественных деятелях» всех родов и видов. В Симферополе и других крупных городах функционировали городские Думы, которые прибавляли веселья. Вот что пишет в мемуарах член Симферопольской Думы Н. Бобровский:

«Все мы хорошо знали вопиющие недостатки этой армии и ее правительства. Первой в Крыму протестовала против неправильных, часто губительных шагов правительства Врангеля, против эксцессов его власти Симферопольская городская дума, а в ней, один из первых, я».

Мы легко можем представить себе этих критикующих и ни за что не отвечающих господ. Они нам знакомы, не правда ли?

О том, какие мозги имела именно эта Дума, свидетельствует такой эпизод. Шел очередной городской съезд. «В утреннем заседании Н. С. продолжал свой обстоятельный доклад по проекту положения о союзе городов Крыма. Как и в предыдущие дни, мы сделали обеденный перерыв, чтобы собраться на заключительное заседание вечером. На нем надлежало окончательно принять положение о союзе городов и целый ряд резолюций».

И что тут такого? Да то, что это заседание проходило 11 ноября 1920 года! Когда никакого фронта уже не существовало, и красные бодро двигались на Симферополь. То есть балабонили люди до упора.

Недаром, как вспоминал близкий к ставке Врангеля журналист А. Валентинов, как-то в сердцах барон почти дословно повторил слова Колчака:

— Где же мне взять честных, толковых людей?.. Где их, наконец, найти!.. Где?!

Тенденция, однако…

О свободе прессы я уже упоминал. Как и любые свободные СМИ, газеты раздували успехи до небес и первые впадали в панику при неудачах.

Очень невесело обстояли дела и во внешней политике. Великобритания в ультимативной форме потребовала от Врангеля прекращения боевых действий и проведения переговоров с Советским правительством — в противном случае англичане грозили прекратить всяческую помощь. Резоны британцев понятны. В случае успеха переговоров они осуществляли заветную мечту о расчленении России. (В дальнейшем территорию «Острова Крым» можно было помочь и расширить). К тому же английские избиратели, имевшие в тот момент весьма левые взгляды, все упорнее задавали вопрос: а на кой черт правительство тратит деньги на все эти белогвардейские затеи?

С переговорами, правда, ничего не вышло с самого начала. Врангель, вообще-то, был готов их вести, хотя бы для того, чтобы выиграть время. Но все спутало несоответствие позиций потенциальных участников: Врангель рассматривал себя как равноправную сторону, а большевики были готовы обсуждать только условия капитуляции Русской армии.

Правда, появился другой спонсор — Франция, которая с начала 1919 года предпочитала держаться в стороне. Разумеется, помогать французы собирались не за красивые глаза.

О том, что требовала Франция за помощь, свидетельствует тайный договор между бароном Врангелем и его французскими союзниками, опубликованный в английской газете «Дейли Геральд» 30 августа 1920 года. «Романтики белой идеи» делают вид, что этого довольно известного документа не существует. Еще бы! «Большевистской фальшивкой» его уж никак не объявишь — больно газета солидная. Итак…

В случае победы Врангель признавал все старые и новые долги России и ее городов и должен был уплатить их, исходя из 6,5 % годовых, что по тем временам являлось совершенно грабительским процентом. Погашение долга вместе с процентами гарантировалось:

«а) передачей Франции права эксплуатации всех железных дорог Европейской России на известный срок;

б) передачей Франции права взимания таможенных и портовых пошлин во всех портах Черного и Азовского морей;

в) предоставлением в распоряжение Франции излишка хлеба на Украине и в Кубанской области в течение известного количества лет, причем за исходную точку берется довоенный экспорт;

г) предоставлением в распоряжение Франции трех четвертей добычи нефти и бензина на известный срок, причем в основание кладется добыча военного времени;

д) передачей четвертой части добычи угля в Донецком районе в течение известного количества лет».

Кроме того, для контроля «при русских министерствах финансов учреждаются официальные французские финансовые и коммерческие канцелярии, права которых должны быть установлены специальным договором».

Возникает вопрос: так кто же продавал Россию? Напомним, что Брестский мир, о котором так много и истошно кричали белые, просуществовал меньше года, большевики его расторгли при первом удобном случае. Договор Врангеля фактически делал Россию колонией. И ведь вытурить иностранцев, дорвавшихся до эксплуатации российских железных дорог, было бы куда сложнее, чем вернуть потерянные территории. Особенно при уважении к частной собственности.

Мало того, Врангель, в принципе, готов был признать и независимость Украины — потому что очень хотел договориться о совместных действиях с Петлюрой. Напомним, что Деникин с Петлюрой воевал. Но у Врангеля была иная позиция…

И вот тут мы снова видим парадоксальную перемену позиций красных и белых. Они попросту поменялись местами.

Большевики начинали с идеи мировой революции, на Российскую империю и на ее целостность им было глубоко наплевать. Но все оказалось сложнее. Нет, и в 1920 году никто из большевиков не сомневался в ее реальности[122]. Но ведь у Маркса нигде не сказано, как именно эта самая мировая революция должна происходить. Что такое для истории 10–20 лет, которые могут разделять революции в разных странах? Даже меньше, чем мгновение.

Стало понятно, что для успеха мирового пожара требуется как можно более мощный «плацдарм». Потому-то красные старались отвоевать все, что только могли — включая новообразованные «независимые» государства Закавказья, а также Среднюю Азию. Не говоря уж об Украине.

С белыми же все вышло с точностью до наоборот. Они начинали с идеи единой и неделимой России и в большевиках видели главных виновников ее распада. Но потом логика борьбы привела к тому, что борьба с большевиками стала самоцелью. Дескать, все отдадим, лишь бы кранопузых перевешать.

Позже, в эмиграции, у части белых эта логика пошла еще дальше. Если Россия приняла большевиков — то к черту эту страну. Именно такими соображениями руководствовались генералы Краснов и Шкуро и прочие, кто в Великую Отечественную войну пошел сотрудничать с нацистами.

Между тем положение Врангеля в Крыму становилось все более и более неприятным. Главной проблемой был вопрос с продовольствием. После эвакуации Одессы и Новороссийска население Крыма увеличилось в 15 (!) раз. Причем это были не только войска. На полуострове скопилось множество гражданских, а также разнообразных «героев тыла». Вся эта компания вела себя весьма разнузданно, развлекаясь в том числе и грабежом местного населения.

В результате стало стремительно расти число партизан. Далеко не все они являлись сторонниками большевиков, но врангелевцам от этого было не легче.

Кроме того, началась новая серия «борьбы белых против белых». Князь Романовский, замешанный в уже описанной истории с капитаном Орловым, попытался при поддержке ряда тыловых офицеров, а также моряков организовать «дворцовый переворот». Романовский, пасынок Великого князя Николая Николаевича, планировал арестовать Врангеля и провозгласить себя местоблюстителем царского престола, а главнокомандующим поставить Слащева (причем, судя по всему, тот об этом ничего не знал). Всех заговорщиков повязали, но Врангель предпочел спустить дело на тормозах. Романовского выслали за границу, остальных отправили на фронт.

Но все-таки главной опасностью являлся надвигающийся голод.

…Вот в такой обстановке у врангелевского командования и родилась идея наступления за пределы Крыма. Стратегической целью операции отнюдь не являлся новый поход на Москву — в белом руководстве прекрасно понимали, что на это у них просто-напросто не хватит сил. Все было гораздо проще. Основной целью являлся захват достаточно обширного куска Северной Тавриды (прилегающего к Крыму Причерноморья), чтобы заготовить там продовольствие и попытаться мобилизовать какое-то количество населения. По сути, эта операция очень напоминала памятные по истории России набеги крымских татар. Одновременно Врангель планировал поднять восстание на Дону. Цель его была проста и цинична — прикрыть свой правый фланг. О том, что будет потом с повстанцами, барона не волновало.

В дальнейшем Русская армия планировала отойти обратно. К этому времени все надежды белых (как и позже, в эмиграции) сводились к тому, что большевики падут в результате массовых крестьянских восстаний. Врангель и его люди никак не понимали простую вещь: даже если Советская власть и рухнет, то крестьянские восстания останутся им в наследство, и справиться с ними они не смогут…

Однако барон не оставлял надежд, что, возможно, получится все-таки не «татарский набег», а кое-что посерьезнее. С этой целью он начал искать союзников всюду, где только мог — причем продемонстрировал при этом полное непонимание обстановки. К примеру, он послал своих эмиссаров к Нестору Махно. Разумеется, батька имел очень сложные отношения с красными. Но Махно то мирился, то ссорился как с большевиками, так и с петлюровцами — а вот с белыми его люди разговаривали исключительно через прицелы пулеметов. У махновцев не было с белогвардейцами абсолютно никаких точек соприкосновения. Они гораздо дальше отстояли от «кадетов»[123], нежели даже большевики. Кстати, белые охотно брали в плен красноармейцев и зачисляли их в свои ряды. А вот махновцев они не брали в плен никогда! И те отвечали взаимностью.

Тем не менее батька являлся своего рода безответной любовью близких к врангелевскому правительству интеллигентов. Почему-то им казалось, что Махно «их человек». Валентинов вспоминал: «Верхом чьего-то усердия и чьей-то наглости были явно вымышленные сводки штаба Махно, усердно печатавшиеся всей усердной прессой. В «сводках» сообщалось о занятии Махно Екатеринослава, Синельникова, Лозовой, Кременчуга и чуть ли не Харькова. Сводки демонстрировались в Севастополе на Нахимовском с экрана, собирая целые толпы бессовестно околпачиваемого люда. Излишне, само собой, говорить, что никакой связи с мифическим штабом Махно у нас не существовало… Так завязывался с каждым днем все туже и туже узел лжи, лести, самообмана…»

С чего взялась эта совершенно лишенная каких-либо оснований любовь к «черно-красным» — непонятно. Впрочем, извивы интеллигентской психологии разумному анализу не поддаются.

Но и Врангель испытывал по поводу Махно определенные иллюзии. Барон заявлял в одном из своих интервью, что рассматривает партизанский отряд Махно как свою рейдовую группу в тылу врага… В одной из листовок батька был назван «генералом» — а это символично. Дело в том, что белогвардейцы очень ревниво относились к своим званиям и регалиям, и кого попало зачислять в касту «их превосходительств»[124] не стали бы.

Впоследствии это позволило советским историкам утверждать, что Махно был заодно с белыми. Хотя дело обстояло с точностью до наоборот…

…Итак, Врангель направил батьке своего офицера, который вез послание следующего содержания:

«Атаману Повстанческих войск Махно.

Русская армия идет исключительно против коммунистов, с целью помочь народу избавиться от коммуны и комиссаров и закрепить за трудовым крестьянством земли государственные, помещичьи и другие частновладельческие. Последнее уже проводится в жизнь…

…Теперь усильте работу по борьбе о коммунистами, нападая на их тыл, разрушая транспорт и всемерно содействуя нам в разгроме войск Троцкого. Главное командование будет посильно помогать Вам вооружением, снаряжением, а также специалистами. Пришлите своего доверенного со сведениями в штаб, что вам особенно необходимо…»

Разочарование было жестоким. Махно не просто поставил посланца Врангеля к стенке — он приказал его повесить. Хотя вообще-то к подобным жестам батька был не склонен. Расстрелять или порубать шашками — обычное дело, но вешать…

К трупу была прикреплена записка: «Никогда никакого союза у Махно с белогвардейцами не было и не может быть, и если еще кто-то из белогвардейского стана попытается прислать делегата, его постигнет участь, какая постигла первого».

Несколько нарушая хронологию событий, упомяну и о попытке поднять Дон. 22 июля, то есть, через месяц после начала наступления, Врангель высадил в устье Дона десант в 800 человек. Однако с самого начала стало понятно, что это авантюра. Казаки отлично помнили, как их полгода назад в прямом смысле кинули в Новороссийске, и никакого желания поддерживать врангелевцев не испытывали.

Более того: об этой операции красным стало известно еще до того, как корабли отошли от крымского берега. И дело тут не в хорошо поставленной большевистской разведке, а в том, что господа офицеры и генералы не умели держать язык за зубами. В итоге отряд довольно быстро был окружен и почти полностью уничтожен.

Но вернемся к основному наступлению.

Тут снова отличился «звезда № 1» крымской эпопеи генерал Слащев. 8 июля он высадил десант на побережье Азовского моря, в районе Кирилловки (примерно 50 километров восточнее Крыма). Это был классический «удар по тылам» — большевики, стоявшие на Чонгарском полуострове, оказывались отрезанными от главной базы 13-й красной армии — Мелитополя, да и сам город попадал под удар. Но столь же велика была и опасность. Узнай красные о десанте заранее, и Слащеву не помог бы никто — его войска просто утопили бы в море.

В условиях бардака крымского тыла, в котором к тому же полно было сторонников большевиков, да еще в придачу существовала «свободная пресса», сохранить в тайне подготовку такого крупного десанта было невозможно. Но главный-то вопрос, когда речь идет о десанте: куда его будут высаживать? Слащев сумел сохранить тайну. Погрузку на суда он начал в Феодосии, откуда можно было двигаться и на Тамань, и на Новороссийск, корреспондентам же морочил голову фразами типа: «Я буду высаживаться где-нибудь от Одессы до Батума».

К слову, сказать, ничего себе была «свобода прессы» в Крыму! Представьте, что в 1944 году к генералу Монтгомери обращается корреспондент «Таймс»:

— Скажите, сэр, а в каком месте Франции вы намерены высаживаться?

… 5 июля суда вышли в море, имея запечатанные пакеты — и только там командиры десанта узнали, куда им надо идти. Флотилия из-за шторма болталась в море аж три дня — но это уже было неважно.

Итак, 8 июля началась высадка. Красные от своих противников такой наглости просто не ожидали. Тем более что одновременно через дамбу ударил Донской корпус генерала Ф. Ф. Абрамова. Так что красные довольно быстро драпанули с Чонгарского полуострова, оставив в подарок Слащеву два бронепоезда. Одновременно через Перекоп двинулся генерал Кутепов. У него дело шло туго, но успех Слащева решил все. Красные, правда, пытались контратаковать и даже добились некоторого успеха — но в итоге эта попытка окончилась для них провалом, конница Жлобы была окружена белыми и разгромлена.

В итоге войска Врангеля вышли в Северную Таврию.

И вот тут начинаются интересные вещи. В результате наступления фронт белых вытянулся большой дугой. (Напомню, что сплошной линии фронта, такой, как в мировых войнах, в Гражданской войне не было и быть не могло. Речь идет просто об общем расположении войск.) При этом на левом фланге расстояние от фронта до Перекопа составляло около 80 километров, то есть два конных перехода.

Не надо быть великим стратегом, чтобы понимать, что такое положение дел, мягко говоря, небезопасно. Стоит противнику нанести хороший удар с фланга, и… Тем более что в Крыму никаких боеспособных частей не имелось, хотя там и болталось невесть зачем 2/3 армии.

Генерал Слащев, чей корпус перебросили как раз на этот фланг, где фронт проходил по берегу Днепра, разумеется, все прекрасно понимал. И, что самое интересное, шансы «прикрыться» имелись.

Дело в том, что на правом берегу как раз в это время шло крестьянское восстание, и множество повстанцев скрывалось в днепровских плавнях. Причем они придерживались отнюдь не махновских взглядов, а наоборот, постоянно просили у Врангеля помощи. Слащев предложил нанести удар по правому берегу — и тем не только прикрыть опасное направление, но и пополнить ряды армии за счет дружественно настроенных крестьян. Врангель не разрешил. Мало того, он не оказал повстанцам и никакой помощи, хотя бы оружием.

С чего бы так? А вы помните, договор с Францией? Французов куда больше интересовал Донбасс, а это — в другую сторону. Спонсорскую помощь надо отрабатывать.

Вообще не очень понятно, на что Врангель рассчитывал. Как уже говорилось, сил для разгрома большевиков он не имел. Разве что надеялся отхватить кусок побольше, заключить с красными мир или перемирие — и ждать, пока Советская власть рухнет сама собой. Или же просто образовать самостоятельную «Южную Россию». Вот в этом случае Донбасс весьма бы пригодился.

На занятых территориях происходило… А что всегда происходило в тылу у белых? Они ничего не поняли и ничему не научились.

Вот что пишет полковник В. В. Самборский, служивший в армии генерала Врангеля начальником судной[125] части 1-го корпуса. Его материал называется «Записка о причинах крымской катастрофы».

«Население местности, занятой частями крымской армии, рассматривалось как завоеванное в неприятельской стране… Крестьяне беспрерывно жаловались на офицеров, которые незаконно реквизировали, т. е., вернее, грабили у них подводы, зерно, сено и пр…Защиты у деревни не было никакой. Достаточно было армии пробыть 2–3 недели в занятой местности, как население проклинало всех… В сущности никакого гражданского управления в занятых областях не было, хотя некоторые области были заняты войсками в течение 5–6 месяцев… Генерал Кутепов прямо говорил, что ему нужны такие судебные деятели, которые могли бы по его приказанию кого угодно повесить и за какой угодно поступок присудить к смертной казни… Людей расстреливали и расстреливали. Еще больше их расстреливали без суда. Ген. Кутепов повторял, что нечего заводить судебную канитель, расстрелять, и все….»

Благодаря этому мобилизация в Северной Тавриде с треском провалилась. Крестьяне отлично научились увиливать от таких мероприятий. Пополнение шло лишь из пленных красноармейцев, а надежность этих бойцов была очень сомнительной.

Тем временем красные успешно задавили крестьянское восстание на правом берегу Днепра. И началось самое веселье…

Совершенно невозможно при рассказе о Гражданской войне обойти стороной сражение под Каховкой. Хотя бы потому, что оно нетипично для Гражданской — тут в первый и последний раз всерьез отражали танковые атаки. Но самое смешное, что это знаменитое сражение произошло из-за неверной оценки разведданных…

Для начала — предыстория. Каховка — город, расположенный на левом берегу Днепра, именно там, откуда до Перекопа 80 километров. Разумеется, красные просто не могли не начать тут наступление. Задача была проста. Как говорилось в приказе: «Форсирование Днепра, разгром живой силы противника, оказание поддержки левобережной группе, закрытие проходов противнику обратно в Крым».

В ночь с 6 на 7 августа красные начали переправу через Днепр в районе Каховки, Алешек (ныне город Цюрюпинск), находящихся в 60 километрах ниже по течению Днепра, и Корсунского монастыря (это где-то посередине). Переправа удалась без проблем, поскольку сплошного фронта не было, так что бойцы спокойно навели мосты. После чего красные пошли к Перекопу. На этот раз они, наученные горьким опытом, двигались осторожно. Слащев, как всегда, вышел им навстречу, однако на этот раз разгрома не получилось. Красные летчики засекли передвижение конницы — и колонны, отбиваясь, в двух местах отошли обратно за Днепр. А вот возле Каховки красные сумели закрепиться, создав знаменитый Каховский плацдарм, занимавший в самом широком месте 12 километров.

Слащев попробовал было его атаковать, но, встретив жестокий отпор, бросил эту затею. Как он сам говорил впоследствии: «Взять-то его можно, но вот удержать…» Все дело в местности. Правый берег Днепра, на котором находились красные — высокий. Он господствует над противоположным, то есть оттуда видно о-очень далеко. Что позволяло артиллерии красных (а с пушками у них было неплохо) вести прицельный огонь по противоположному берегу. К тому же они успели выстроить на плацдарме кое-какие полевые укрепления.

Так что Слащев, скорее всего, просто не хотел колотиться лбом об укрепленные позиции противника.

Но Врангель думал иначе. Он продолжал настаивать. Надо сказать, что к этому времени взаимоотношения Слащева и Врангеля до слез напоминали разборки последнего с Деникиным. Яков Александрович постоянно оспаривал приказы барона, со свойственным ему ехидством не упуская случая, чтобы высказать свое мнение о стратегических талантах Врангеля. А мнение это было, мягко говоря, невысокое.

История с Каховским плацдармом стала последней каплей. 17 августа Слащев подал в отставку. Врангель ее принял, но обставил дело красиво.

ПРИКАЗ

Главнокомандующего Русской армией № 3505

Севастополь 6/19 авг. 1920 г.

В настоящей братоубийственной войне среди позора и ужаса измены, среди трусости и корыстолюбия особенно дороги должны быть для каждого русского человека имена честных и стойких русских людей, которые отдали жизнь и здоровье за счастье Родины. Среди таких имен займет почетное место в истории освобождения России от красного ига имя генерала Слащева.

С горстью героев он отстоял последнюю пядь русской земли — Крым, дав возможность оправиться русским орлам для продолжения борьбы за счастье Родины. России отдал генерал Слащев свои силы и здоровье и ныне вынужден на время отойти на покой.

Я верю, что, оправившись, генерал Слащев вновь поведет войска к победе, дабы связать навеки имя генерала Слащева с славной страницей настоящей великой борьбы. Дорогому сердцу русских воинов — генералу Слащеву именоваться впредь Слащев-Крымский.

Главнокомандующий генерал Врангель.

Забавно, вообще-то… Главнокомандующий армией (не царь и даже не президент) присваивает своему подчиненному «почетную фамилию». Случай вроде бы уникальный в истории.

Надо сказать, что Слащев подал в отставку не только из-за личных амбиций (хотя амбиций-то у него хватило бы на троих). Просто к этому времени он пришел к осознанию, что из всей этой врангелевской затеи ничего не выйдет. А он отнюдь не являлся упертым врагом большевиков, готовым сражаться с ними до последнего. Согласитесь, воевать на стороне тех, кого ждет неизбежный крах, не слишком интересно…

Два месяца бои шли на других направлениях.

В августе Врангель решил снова поднять казачество, на этот раз — кубанское. Он высадил на территорию Кубани три десанта общей численностью 12 тысяч человек под командованием генерала С. Г. Улагая. Планы были большие.

«Приказ

Правителя и Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России.

№ 3504

Севастополь. 6(19) августа 1920 года.

В виду расширения занимаемой территории и в связи с соглашением с казачьими атаманами и правительствами, коим Главнокомандующему присваивается полнота власти над всеми вооруженными силами государственных образований Дона, Кубани, Терека и Астрахани, — Главнокомандующий Вооруженными Силами Юга России впредь именуется Главнокомандующим Русской армией, а состоящее при нем правительство — правительством Юга России. Означенное правительство, включая в себя представителей названных казачьих образований, имеет во главе председателя и состоит из лиц, заведующих отдельными управлениями.

Правитель Юга России и Главнокомандующий Русской армией генерал Врангель».

Задачей десантов являлось провести мобилизацию среди казаков и двигаться на Екатеринодар. При этом рассчитывали и на содействие так называемой «Армии возрождения России» генерала М. А. Фостикова. На самом деле это была не армия, а довольно многочисленные отряды «бело-зеленых», отколотых еще от деникинских войск, и воевавших в районе Черкесска. Но все попытки установить с ней связь успехом не увенчались. Видимо, эти ребята стали уж слишком «зелеными».

Первоначально десант имел успех[126]. Красных изрядно потрепали.

А вот со всеобщим казачьим восстанием не вышло. Нет, какое-то количество казаков — и немалое — присоединились к белым. Но большинство реагировали на призывы Врангеля вяло.

Вот что пишет в своих воспоминаниях сам Врангель, посетивший Северный Кавказ лично:

«Утром 11-го августа[127] я проехал в станицу Таманскую, где присутствовал на молебне и говорил со станичным сбором. Станица была почти пуста. Немногие оставшиеся казаки были совершенно запуганы, не веря в наш успех и ожидая ежечасно возвращения красных. Наши части были уже верстах в десяти к востоку от станицы».

А потом и красные опомнились и хорошо поднажали. Пришлось спешно грузиться на суда и плыть назад в Крым. К 7 сентября от северокавказских берегов ушел последний корабль. В общем, затея закончилась полным провалом. Правда, считается, что один плюс все же был — с собой удалось прихватить пополнение (по некоторым данным, 10 000 человек). Но только не очень ясно, сколько потеряли в боях. К тому же в числе погибших были бойцы элитных «цветных» полков — таких как Алексеевский и 1-й Кубанский стрелковый. Это были для белых невосполнимые потери.

Улагаевский десант не являлся авантюрой, как его оценивают многие историки. Такой, что если выйдет — хорошо, а не выйдет — и черт с ним. Ради сомнительных авантюр не посылают на смерть элитные полки. Но весь план операции свидетельствует о типично «генеральском» мышлении. Врангель заключил договор с сидевшим в Крыму командованием казачьих войск Дона и Кубани. Эти были за восстание и отдали соответствующие приказы — а значит, казаки должны подняться, раз старшие велели. Того, что восстаний по приказу не бывает, он не понимал…

Но, пожалуй, самым неприятным последствием был моральный эффект от провала операции. Улагаевский десант сперва породил надежду, что появилась или вот-вот появится возможность, так сказать, закрутить все по второму кругу. Снова поднять Юг России и уж теперь, не повторив «ошибок» Деникина, вдарить по большевикам… Недаром ведь Врангель, еще не добившись никаких особенных успехов на Кубани, поспешил восстановить старое, «деникинское» название правительства — «временное правительство юга России». Это чисто пропагандистский ход.

Но оказалось — рассчитывать больше не на кого. Как пелось в псевдо-белогвардейской песне, «все теперь против нас».

В сентябре Врангель вновь пытается наступать на Донбасс. Барону удалось еще немного продвинуться в северо-восточном направлении — но это ничего не меняло. До Донбасса он не дошел — и становилось понятно, что не дойдет…

Итак, к осени все попытки Врангеля развить свой успех не удались. Зато враги множились. 2 октября красные заключили соглашение о взаимодействии с Махно, чья «зона» находилась неподалеку.

Между тем и «программа-минимум» наступления далеко не была выполнена. Продовольствие еще не собрали, а что собрали — не вывезли. А собрать и вывезти было необходимо в любом случае — потому что иначе, даже отбившись от большевиков, Русская армия просто бы перемерла с голоду или разбежалась. Заграница не помогла бы, даже если б хотела. Не такое это простое дело — целую зиму кормить армию и многочисленных гражданских, доставляя пароходами продовольствие…

В итоге Врангель решается-таки таки перейти на правый берег Днепра. 6 октября белые форсировали Днепр в районе Хортицы и, без труда опрокинув расположившиеся там красные дивизии, двинулись на юго-запад. Смысл операции понятен — ударить в тыл красным, стоящим на том самом опасном левом фланге «дуги». Тем временем находившийся напротив Каховского плацдарма 2-й корпус генерала В. К. Витковского (ранее служившего заместителем Слащева) должен был ударить в лоб…

Положение для большевиков становилось хреновым, а потому красные сняли с плацдарма две дивизии. Это засекла разведка белых, которые решили, что основные части большевиков отходят, оставив на плацдарме незначительное прикрытие. И Витковский получил приказ начать наступление 14 октября. Но обстановка, как часто случалось на этой войне, стремительно переменилась. Теперь уже красные бодро гнали белых назад к Хортице. А при отсутствии удара с тыла Каховский плацдарм был Витковскому явно не по зубам. Но приказ об атаке никто не отменил.

…В советской литературе, описывая Каховское сражение, принято было упирать на героизм красных бойцов, которые бросались на танки чуть ли не с голыми руками. Между тем 51-я дивизия В. В. Блюхера за три месяца успела соорудить весьма неплохую оборону в духе Первой мировой — включая окопы, блиндажи и проволочные заграждения. Красные превосходили наступающих даже численно. Собственно, единственным козырем Витковского были танки.

Для большевиков отнюдь не было секретом, что против них двинут гусеничную бронетехнику. К тому времени эти машины уже не являлись запредельным ужасом, вызывающим панику одним своим видом — тем более что в 51-й дивизии служили не наспех мобилизованные крестьяне, а опытные бойцы. Танкам готовили достойную встречу. Кроме пехотных частей в окопах находились огнеметчики, плюс к этому — 47 орудий и 8 пушечных броневиков, не говоря уже о тяжелой артиллерии на том берегу. Имелись и минометы с бомбометами[128].

У Витковского было примерно 7000 штыков, 500 сабель, 60 орудий. Главная же ударная сила состояла из 12 танков и 11 броневиков. Забавно, что один из танков назывался «Генерал Слащев» (тогда они, как корабли, имели персональные имена).

И грянул бой…

Белые начали наступление на рассвете — и начали его очень странно. Вперед пошли одни лишь танки. Пехота, конница и броневики наблюдали издали, что будет дальше. То ли Витковский полагал, что немногочисленные (согласно разведданным) красные разбегутся при виде броневых машин, то ли просто не понимал, как с танками надо обращаться. Между тем особым секретом это уже не являлось. Как говорил генерал Слащев (кстати, вообще очень чуткий ко всяческим новшествам в военном деле):

«Основное условие, что всякая бронемашина, а в особенности танк, — это есть подвижной форт, могущий действовать только в непосредственной связи с пехотой или конницей».

Заметим, что во Вторую мировую войну, когда танки были куда как получше, попытки атаковать укрепленные позиции танками без пехотной поддержки неизменно приводили к печальным результатам.

Мало того, танки Витковского в процессе атаки расползлись как тараканы в разные стороны. Каждый начал действовать сам по себе.

Первую, жиденькую линию обороны белые прорвали без проблем. А вот дальше, когда вышли к основной линии, началось интересное кино.

Тогдашние орудия были плохо приспособлены для борьбы с бронетехникой, пушечные броневики — еще хуже. Особенно если учесть аховую подготовку красных артиллеристов. Но орудий было много, да и среди артиллеристов все-таки оказались профессионалы. Так что и попадали, и подбивали.

Некоторые машины все-таки прорвались сквозь окопы, но с ними случались и вовсе веселые истории. К примеру, танк «Атаман Ермак» провалился гусеницей в полковую баню (землянку, крытую камышом) и намертво там засел. Красномармейцы пытались закидать его гранатами, но не выходило — гранаты тогда были маломощные, да и кидали, видать, так себе. Тогда орудие под командованием некоего товарища Дубровина выкатили на прямую наводку на расстояние 90 (!) метров — то есть меньше дальности выстрела из маузеровского пистолета. С шестого выстрела танк добили. Еще один и вовсе подбили из миномета.

В итоге белые потеряли 7 танков из 12, остальные отошли. Что же касается пехоты, то она, заняв первую линию обороны, так дальше и не двинулась — видимо, рассчитывая, что танки все сделают. А потом было поздно — началась контратака. К вечеру красные восстановили положение.

Следующий день прошел в атаках 51-й дивизии Блюхера и контратаках белых. При этом красные артиллеристы подбили еще два танка. На третий день наступил перелом. Корпус Витковского был отброшен, его потери составили (по оценкам белых) около 3 тысяч человек. Он фактически перестал существовать как боеспособное соединение.

В бою под Каховкой особо отличился 3-й легкий артдивизион 51-й стрелковой дивизии под командованием Л. А. Говорова — будущего командующего Ленинградским фронтом и Маршала Советского Союза. Интересно, что в 1919 году Говоров командовал дивизионом у Колчака (правда, по мобилизации).

Тут стоит рассказать о дальнейшей судьбе лучшего военачальника белых, генерала Слащева. После сражения под Каховкой ему неоднократно делали предложение вернуться в строй, однако Яков Александрович всячески уклонялся. Обычно это объясняли тем, что он сильно обиделся. Но совсем недавно в архивах Лубянки раскопали документы, из которых следует, что Слащев, окончательно разуверившись в белом движении, вел тайные переговоры с чекистами. Он выражал готовность перейти на сторону красных и захватить с собой еще около тридцати офицеров. Условием генерал ставил то, что Главковерхом будет назначен генерал Брусилов, который к этому времени тоже ушел от нейтралитета в сторонники Советской власти. В этом случае уклонение Слащева от службы белым можно объяснить своеобразным чувством чести: дескать, командир не имеет права переходить на другую сторону, а гражданский человек — почему бы и нет?

Переговоры, правда, окончились ничем. Красные взяли Крым. Слащев эмигрировал в Константинополь, где продолжал устно и письменно критиковать Врангеля и его штаб. В конце концов по приговору суда чести генерал Слащев был «уволен от службы без права ношения мундира». (Кого как, а меня очень веселят эти эмигрантские игры.) В ответ Яков Александрович выпустил книгу «Требую суда общества и гласности. Оборона и сдача Крыма. (Мемуары и документы)».

В ноябре 1921 года Слащев вернулся в РСФСР. На командные должности он не попал, а работал преподавателем на курсах «Выстрел». По данным ГПУ, которое присматривало за всеми «бывшими», серьезно пьянствовал. Так, что слушателем курсов в приказном порядке было запрещено ходить к нему в гости — дабы не спивались. Интересный факт — в 1926 году Слащев снялся в фильме про крымские события, в котором играл самого себя.

11 февраля 1929 года Слащев был убит неким Коленбергом. По словам убийцы — из мести за брата, расстрелянного в Крыму по распоряжению генерала. Любители всюду искать «зверства коммунистов», конечно же, винят во всем ГПУ — хотя чекисты при желании могли бы попросту «пришить» ему статью. Яков Александрович не был популярен ни в народе, ни в армии. Да и кому он был к тому времени нужен?

В сентябре в тылу у красных начались серьезные неприятности. В отведенной с польского фронта Первой Конной армии возникли беспорядки, грозившие вылиться в прямой мятеж.

Я уже упоминал, что Первая Конная обладала очень высокими боевыми качествами, но в то же время ее бойцы всегда отличались большой, даже для Гражданской войны, склонностью к «самоснабжению» и антисемитизмом. Любопытно, что во многом — как по боевым качествам, так и по менее почетным особенностям — она до слез напоминала знаменитую белую партизанскую дивизию Шкуро. Будто из одной бочки наливали. Впрочем, так оно и есть[129] — среди буденновцев имелось много казаков.

Все это было более-менее терпимо во время боевых действий. Когда же буденновцев отвели в тыл, начался уже полный беспредел. Что тоже понятно. После новороссийской катастрофы первое, что сделали эвакуированные в Крым белые — это бросились грабить. Такая особенность вышедшей из боев армии известна еще с древних времен. Так что красные конники развернулись по полной. Проблему усугубляло то, что буденновские части жили по принципу «своих не сдаем», поэтому все безобразия старательно прикрывались — снизу доверху. Стоит еще отметить, что дело происходило в Белоруссии. Для буденновцев, в большинстве своем выходцев из казачьих областей, это была чужая земля. Вот они и развлекались как на захваченной территории.

Надо сказать, что конармейцы не просто безобразничали, у них было и идеологическое обоснование. В частях были популярны лозунги «Долой жидов и коммунистов!» и «Да здравствует батька Махно!»

Впоследствии как командиры Первой Конной, так и советские историки, утверждали, что к этим событиям приложила руку врангелевская контрразведка. Это, конечно, вряд ли. Подобных возможностей белые спецслужбы просто не имели. Но ведь существовали и иные силы, к примеру эсеры (об их деятельности речь еще пойдет). Вопреки расхожим представлениям, эсеры и в 1920 году являлись очень серьезной силой. Они продолжали считать именно себя подлинными революционерами, а большевиков — досадным недоразумением. Кстати, они очень любили Махно, члены их партии входили в «политсовет» батьки.

Апофегеем «бунта Первой Конной» стали события в Рогачеве. 21 сентября на имя Буденного пришла телеграмма: «В Рогачеве во время ночлега частями 14-й кавдивизии убиты 27 милиционеров и разогнан Совет. В ту же ночь какой-то эскадрон 6-й дивизии напал на расположение административного штаба 11-й кавдивизии, где учинил погром».

Но это, как оказалось, было только начало. Вскоре бойцы 6-й дивизии убили военкома Г. Шепелева. Убийство комиссара — это уже не уголовщина, а воинское преступление. Хотя обстоятельства наверняка те же, что и при «сражении» с милицией — грабить помешал!

Вот как описывал происшедшее в донесении секретарь Шепелева Хаган:

«28-го сентября сего года, утром, по выступлении Полештадива 6 из м. Полонного по направлении на Юровку, я, Секретарь Военкомдива и Военкомдив 6 тов. Шепелев остались в Полонном с тем, чтобы выгнать из местечка отставших красноармейцев и прекратить грабежи над мирным населением. В версте от Полонного расположено новое местечко, центр которого населен исключительно евреями…

Когда мы подъехали туда, то из каждого дома почти доносились крики. Зайдя в один из домов, перед которым стояли две оседланные лошади, мы нашли на полу старика, лет 60-ти, старуху и сына, страшно изуродованными ударами палашей, а напротив на кровати лежал израненный мужчина. Тут же в доме, в следующей комнате какой-то красноармеец в сопровождении женщины, назвавшей себя сестрою милосердия 4-го эскадрона 33-го полка, продолжали нагружать в сумки награбленное имущество. При виде нас они выскочили из дома. Мы кричали выскочившим остановиться, но когда это не было исполнено, военкомдив тов. Шепелев тремя выстрелами из нагана убил бандита на месте преступления. Сестру же арестовали и вместе с лошадью расстрелянного повели за собой.

Проезжая дальше по местечку, нам то и дело попадались по улице отдельные лица, продолжавшие грабить. Тов. Шепелев убедительно просил их разъехаться по частям, у многих на руках были бутылки с самогонкой, под угрозой расстрела на месте таковая у них отбиралась и тут же выливалась.

При выезде из местечка мы встретили комбрига-1 тов. Книгу с полуэскадроном, который, в свою очередь, занимался изгнанием бандитов из местечка. Тов. Шепелев рассказал о всем происходившем в местечке и, сдав лошадь расстрелянного вместе с арестованной сестрой на поруки военкомбригу тов. Романову, поехал по направлению к Полештадиву.

Не успели мы отъехать и ста сажен, как из 31-го полка отделилось человек 100 красноармейцев, догоняет нас, подскакивает к военкому и срывает у него оружие. В то же время стали присоединяться красноармейцы 32-го полка, шедшего впереди….

Нас останавливают с криком "Вот военком, который нас хотел застрелить в местечке". Подбегает человек 10 красноармейцев этих же эскадронов, к ним постепенно стали присоединяться и остальные, выходя все из рядов и требуя немедленной расправы над Шепелевым…

В это время подъезжает тов. Книга (командир 1-й кавалерийской бригады. — А. Щ.), вместе с арестованной сестрой, которая успела передать по полку, что тов. Шепелев убил бойца. Тут только поднялся шум всего полка, с криком во что бы то ни стало расстрелять военкома, который убивает честных бойцов…

Раздался выстрел из нагана, который ранил тов. Шепелева в левое плечо навылет. С трудом удалось тов. Книге вырвать его раненным из освирепевшей кучки и довести к первой попавшейся хате и оказать медицинскую помощь. Когда тов. Книга в сопровождении моего и военкома Романова вызвали тов. Шепелева на улицу, чтобы положить его на линейку, нас снова окружает толпа красноармейцев, отталкивает меня и Книгу от тов. Шепелева, и вторым выстрелом смертельно ранили его в голову. Труп убитого тов. Шепелева долго осаждала толпа красноармейцев, и при последнем вздохе его кричала: "гад, еще дышит, дорубай его шашками". Некоторые пытались стащить сапоги, но военком 31-го полка остановил их, но бумажник, вместе с документами, в числе которых был шифр, был вытащен у тов. Шепелева из кармана.

В это время подходит какой-то фельдшер и, взглянув лишь только на тов. Шепелева, заявляет, что тов. Шепелев был в нетрезвом виде…

Спустя лишь полчаса после его убийства нам удалось положить его труп на повозку и отвезти в Полештадив».

4 октября Романов, назначенный комиссаром 6-й дивизии вместо погибшего Шепелева, направил рапорт в Реввоенсовет Конармии: «Положение дивизии за последнее время весьма серьезное. Почти в каждом полку, определенно, засели шайки бандитов, свившие там себе прочные гнезда, с которыми необходимо повести самую решительную борьбу, ибо теперь, отводя нашу армию в тыл, они по пути творят что-то ужасное: грабят, насилуют, убивают и поджигают даже дома. В особенности все это проявляется по отношению к еврейскому населению, нет почти того местечка, где бы не было еврейских жертв, совершенно не повинных ни в чем».

То есть открытого выступления еще не было, но обстановка балансировала на самом краю. Поэтому советскому руководству приходилось действовать очень осторожно. Мятеж буденновцев был совершенно ни к чему.

ЦК РКП(б) принял решение направить в Первую Конную специальную, очень представительную комиссию, в которую вошли председатель ВЦИК М. И. Калинин, член Политбюро, председатель Моссовета Л. Б. Каменев, комиссар Главного и Полевого штабов Красной Армии Д. И. Курский, народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко, народный комиссар просвещения А. В. Луначарский и секретарь ЦК РКП(б) Е. А. Преображенский.

Однако, пока комиссия собиралась и добиралась, Буденный разобрался своими силами. Хотя это было не так просто. К. Е. Ворошилов впоследствии докладывал упомянутой комиссии:

«Сразу принять крутые решительные меры мы не могли. В других дивизиях общее объективное положение было такое же. Только субъективно состав там был лучше. Поэтому потребовалось около 2 недель подготовительной работы, во время которой в 6-й дивизии творились страшные безобразия… Это была гильотина; мы знали, что нужна чистка, но для этой чистки за собой нужно было иметь силу, нужно было иметь части, которые в случае надобности стали бы и расстреливать. Дивизия к этому времени была на две трети бандитского состава… Как вам известно, был убит комиссар дивизии. Подготовившись, 9 числа был издан от Реввоенсовета приказ, и 11 числа была произведена над дивизией операция».

Итак, 9 октября Буденный с Ворошиловым издали приказ: разоружить и расформировать три полка (31-й, 32-й, 33-й) 6-й дивизии, «запятнавших себя неслыханным позором и преступлением», а всех «убийц, громил, бандитов, провокаторов и сообщников» немедленно арестовать и предать суду.

Сухим языком телеграммы, отправленной командованием Первой Конной «наверх», дальнейшие события обрисованы так:

«11 октября у ст. Олыпаница полки 31, 32 и 33-й шестой кавдивизии, окруженные особой кавбригадой с артдивизионом и двумя бронепоездамии, были обезоружены и расформированы».

Сам Буденный в своих мемуарах процесс «умиротворения» описывает подробно.

«Чтобы смыть позор с армии и подготовить ее к новым победам, Революционный Военный совет постановил: запятнавшие себя позором и преступлениями, обагрившие себя кровью невинных жертв полки (назывались их номера), по лишении присвоенных от имени Рабоче-Крестьянской Республики полкам наград и отличий, разоружить и расформировать, а номера их из списка кавалерийских полков 1-й Конной армии исключить навсегда.

Всех убийц, громил, бандитов, провокаторов и их сообщников немедленно арестовать и предать суду Чрезвычайного военно-революционного трибунала.

После выдачи и ареста преступного элемента остальным бойцам расформированных подразделений оружие и лошадей вернуть.

Не явившихся на смотр, не исполнивших приказа, как врагов Рабоче-Крестьянской Республики объявить вне закона.

Я отдал распоряжение: для объявления приказа Реввоенсовета построить часть на поле за Олышаницей утром 10 октября.

В назначенный срок построение не состоялось. Тогда я предложил командиру части построить подразделения в пешем строю 11 октября в 10 часов утра в том же месте и предупредил, что, если приказ не будет выполнен, отдам под суд военного трибунала весь комсостав. Я приказал также командиру Особой кавбригады К. И. Степному-Спижарному вывести бригаду в полной боевой готовности к месту построения и в случае отказа сложить оружие принудить их к этому силой.

К счастью, применять силу не потребовалось. 11 октября утром полки в указанном месте были построены. Реввоенсовет армии в полном составе выехал на место. Несмотря на приказ построиться в пешем строю, многие прибыли на конях. Часть виновных в совершенных преступлениях, боясь сурового наказания, оставила лошадей в лесу в двухстах метрах от места построения. Некоторые вообще не явились.

Я подошел к настороженному строю. Одна мысль сверлила мозг: сдадут бойцы оружие по моей команде или же нет? Старался держаться как можно спокойнее, а внутри все бушевало. Превозмогая волнение, говорил сам себе: "Спокойно! Спокойно!"

Раздалась команда: "Смирно!" С. К. Минин не спеша, внятно начал читать приказ Реввоенсовета. Я следил за строем. Приказ оказывал свое действие. Вначале у многих лица были хмурыми, с застывшим выражением злости, а иные потупили взгляды. Когда же Минин стал перечислять злодеяния, совершенные бандитами над мирным населением, головы одних стали подниматься, на их лицах отразилась суровая решимость. Головы других опускались еще ниже. В этот момент кто-то надрывно крикнул:

— Да что слушать, стреляй их!

Из леса выскочила группа всадников, у каждого на поводу была свободная лошадь. Всадники галопом подлетели к построившимся и пытались передать свободных лошадей тем, кому они принадлежали.

Строй на минуту дрогнул, кто-то пытался сесть на лошадь, кого-то стаскивали с седла. Мне казалось, что в этой суматохе вот-вот дойдет до рукопашной. К счастью, ничего не случилось.

Группа подъехавших всадников да с ней еще с десяток замешанных в преступлениях бойцов ускакали в лес. После моих команд "Равняйсь!" и "Смирно!" конармейцы остались стоять на месте, и С. К. Минин продолжал чтение приказа.

Наступили решающие минуты. "Подчинятся или нет? — волновался я. — Сдадут оружие или нет? Если нет — как поступить?" Однако времени терять было нельзя.

Подаю команду:

— Сдать боевые знамена и знамена ВЦИК, врученные за боевые заслуги!

После заметного колебания знаменосцы двигаются с места и приносят знамена ко мне. На глазах бойцов замечаю слезы.

Еще команда:

— Клади оружие!

Слова прозвучали в полной тишине. Они были слышны каждому находившемуся в строю, они докатились до леса и эхом отозвались в нем. Наступила минута ожидания, не скрою, самая, пожалуй, трудная в моей жизни.

Но вот первая шеренга как бы стала ломаться. Бойцы, недружно наклоняясь, осторожно клали на землю, каждый возле себя, шашки, карабины. То же сделала вторая шеренга.

Замечаю отдельные неподвижные фигуры бойцов, на лицах которых отражается злоба. Но эти одиночки, хотя и с оружием, были бессильны теперь против абсолютного большинства уже безоружных конармейцев.

И тут случилось то, чего ни я, ни члены Реввоенсовета К. Е. Ворошилов и С. К. Минин не ожидали. По рядам вначале прошел тяжелый вздох, затем послышались рыдания. Мне редко приходилось видеть плачущих навзрыд мужчин. Мужские слезы, видимо, не зря называют скупыми. На какое-то мгновение я оцепенел: стоят передо мной боевые кавалеристы, которых много раз приходилось водить в атаку в конном и пешем строю, от которых враг удирал так, что только пятки сверкали, стоят и, не стесняясь друг друга, плачут. А среди плачущих бойцов, утратив надменность, озираются волками не сложившие оружия преступники.

Обращаюсь с краткой речью к тем, кто только что сдал оружие:

— Вы ли это, товарищи, кто еще совсем недавно под этими легендарными знаменами громил белополяков? Эх, плохо, когда у бойца не душа, а душонка и когда его сердце дрогнуло. И где дрогнуло? Не в бою, когда вражья пуля могла тебя с седла скосить, а в мирный час, когда ты поддался вражьей агитации, изменил делу революции!

Сделал паузу, смотрю на виновников. Головы опустили еще ниже. Кто-то крикнул:

— Чего с ними цацкаться! К стенке, товарищ командарм!

Легко сказать — к стенке. Среди виновных большинство таких, кто стал соучастником преступления по недомыслию. Надо, чтобы они глубоко осознали свою вину.

— Товарищи, — продолжал я, — Республика Советов, наша любимая Россия, переживает сейчас, может быть, самое тяжелое время. Враг хочет вновь заковать в кандалы наших сыновей и матерей, нас с вами. Враг делает ставку на Врангеля. "Черный барон" вооружен до зубов. Ленин, Родина зовут нас к решительной борьбе. Так неужели мы, сыны своего Отечества, не постоим за Республику Советов? Постоим! И будем биться до последнего дыхания, а если надо, то во имя свободы и счастья трудового народа отдадим свои жизни!.. Бойцы в ожесточенных боях с врагом проявили чудеса храбрости и героизма. И вот теперь в их рядах нашлись предатели. Они запятнали вашу боевую честь и славу, и смыть этот позор можно лишь честной, самоотверженной службой и своей кровью во имя дела революции. Помните об этом. Вопросы есть? Нет? Тогда приказываю здесь же и непременно сейчас выдать зачинщиков.

Над полем повисла тишина. Некоторые из замешанных в грабежах и убийствах пытались пробиться через строй и уйти в лес. Но поздно. Строй на несколько минут нарушился, короткая схватка — и бойцы разоружили бандитов.

У меня словно камень с плеч свалился. Снова обращаюсь к бойцам и командирам. Призываю их восстановить боевую славу в предстоящих боях против врангелевцев, быть верными большевистской партии и Советскому правительству. В заключение говорю:

— Боевые знамена останутся в штабе армии до тех пор, пока снова, как и прежде, не загремит ваша воинская слава на полях сражений!

Вижу, все конармейцы слушают меня внимательно, и сам я повеселел, уверенности прибавилось. Теперь уже громко даю команду:

— Взять оружие!

На меня уставились удивленные глаза бойцов. Еще секунда — и я все понял. Конармейцы не верят, что я, командарм, несколько минут назад распекавший их, вдруг разрешил взять оружие. Пришлось повторить команду. На этот раз ее дружно выполнили все как один человек. В это время еще несколько десятков бойцов бросились в лес. Ворошилов и я недоумеваем: в чем дело? Неужели бойцы решили убежать? Между тем из леса послышались выстрелы. Вскоре наше недоумение рассеялось. Оказалось, что в лесу находилась группа наиболее оголтелых бандитов, которая не вышла на построение, но все время наблюдала за нами. За ней-то и погнались бойцы. Преступники бросились наутек, по ним открыли огонь. Несколько человек было убито, остальных поймали и обезоружили».

Другие свидетельства подтверждают, что Буденный в общем довольно правдиво изложил события. Правда, о бронепоездах Семен Михайлович не упомянул, более упирая на свое моральное воздействие. Но пламенная речь с бронепоездом за спиной действует лучше, чем просто пламенная речь.

Нельзя сказать, что 11 октября мятежные настроения были полностью погашены. Неприятности продолжали происходить и в иных частях. Но в общем и целом Первая Конная была приведена в норму и могла воевать. Тем более что пора настала…

26 октября 1920 года командующий Южным фронтом М. В. Фрунзе «для личного сведения командармов» разослал директиву № 0163. В ней говорилось: «Ставлю армиям фронта задачу — разбить армию Врангеля, не дав ей возможности отступить на Крымский полуостров и захватить перешейки. Во исполнение этой общей задачи правобережная армия должна отрезать противнику пути отступления в Крым и наступлением на Восток разбить резервы Врангеля в районе Мелитополя».

Тут в красном руководстве начался конфликт, очень похожий на свару Деникина с Врангелем. Зачинщиком выступил Буденный, который потребовал вывода Конармии из подчинения Фрунзе, а кроме того — подчинения всей кавалерии себе.

Надо сказать, что дело было не только в амбициях Семена Михайловича — хотя амбиций у него всегда хватало. Речь шла о несогласии в планах наступления. Задача-то была одна — окружить Врангеля в степях Таврии и не дать ему прорваться в Крым. Вопрос в том, как это сделать. Если не углубляться в оперативные тонкости, то противоречие было следующее. Буденный предлагал стремительный удар в тыл — вполне в духе «блицкрига» Второй мировой, а Фрунзе предпочитал более осторожные действия.

Но беда в том, что его план был куда сложнее. А как известно, чем сложнее план, тем больше вероятность, что всё пойдет наперекосяк. Как любят говорить военные, «любой план заканчивается после первого выстрела». Особенно если учесть уровень организации и дисциплины времен Гражданской войны. (Напомню, что поражение под Каховкой белые потерпели во многом потому, что тоже наворотили планов громадье.)

Впоследствии советские военные специалисты оценивали план Буденного как более перспективный. Однако в споре победил Фрунзе.

Более того, Первую Конную изрядно обкорнали, отобрав у нее бронепоезда, броневики и прочие силы поддержки.

28 октября началось наступление. Естественно, все пошло совсем не так, как хотелось бы. План «посыпался» чуть ли не с самого начала. Красные без особых проблем вышли к Перекопу, однако взять его с ходу не сумели. В результате всех пертурбаций (в которых в 20-х годах красные командиры азартно обвиняли друг друга) на пути у белых, отступавших к Чонгарскому полуострову, оказались лишь две буденновские кавалерийские дивизии.

Как известно с древности, кавалерия — это чисто наступательный род войск. В обороне она действует очень плохо. Войска Врангеля сумели прорваться к Крым — правда, далось это им дорогой ценой. Белые были вынуждены оставить все свои бронепоезда и тяжелую артиллерию. Не говоря уже о танках — их бросили с самого начала отступления. Тихоходные и постоянно ломавшиеся машины были только обузой.

Но главное даже не в этом. Как пишет Врангель:

«Противник овладел всей территорией, захваченной у него в течение лета. В его руки досталась большая военная добыча: 5 бронепоездов, 18 орудий, около 100 вагонов со снарядами, 10 миллионов патронов, 25 паровозов, составы с продовольствием и интендантским имуществом и около двух миллионов пудов хлеба[130] в Мелитополе и Геническе».

То есть практически весь запас заготовленного продовольствия был утрачен. Так что Русская армия была обречена. Зиму она не пережила бы в любом случае.

…Итак, все, казалось бы, вернулось к положению, в котором стороны находились до начала летнего наступления Врангеля. Правда, соотношение сил изменилось не в пользу белых. РСФСР не вела войну с Польшей и могла бросить на Врангеля свои лучшие силы. Кроме того, в Русской армии теперь не было генерала Слащева.

Последнее обстоятельство сказалось сразу же. Белые сделали как раз то, против чего выступал Слащев — заняли жесткую оборону на перешейках, то есть тоже начали городить разные сооружения в духе Первой мировой. Качество этих сооружений, как всегда бывает в таких случаях, оценивают по-разному. В советских источниках, а особенно в художественных произведениях, они выглядят чуть ли не как «линия Мажино»[131]. Белые же, наоборот, описывают свои позиции как наспех, черт-те как нарытые окопы. Впрочем, это и неважно, потому что воюют-то не укрепления, а люди.

Красные не собирались давать Русской армии передышки. 7 ноября началось наступление на Крым. С ним, кстати, связан интересный момент. Как всем известно, наступление началось с того, что красные части при поддержке махновской конницы перешли через Сиваш на Литовский полуостров, выйдя в тыл белых позиций на Перекопе. Этот демарш определил очень многое, если не всё.

Забавно тут что? Данная операция стала возможной потому, что западный ветер отогнал воду из Сиваша, и залив обмелел. Но только обмеление залива под действием ветров — такая же закономерность, как питерские наводнения. Так что никакой неожиданностью это не было. Почему белые не учли такой вариант — непонятно.

Одновременно красные начали атаки в лоб на перешейки. Бои продолжались еще два дня, после чего фронт белых просто-напросто рухнул. В ночь с 11 на 12 ноября Врангель издал приказ:

«Приказ

Правителя юга России и Главнокомандующего Русской Армией.

Севастополь. 29-го октября 1920 года[132].

Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда.

В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.

По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделяет с армией ея крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.

Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для ея эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих.

Дальнейшие наши пути полны неизвестности.

Другой земли, кроме Крыма, у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.

Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье.

Генерал Врангель».

На самом-то деле все обстояло несколько не так, как сказано в приказе. Начнем с того, что армия была уже не в состоянии кого-то прикрывать. Но что самое главное — она и не собиралась это делать.

Безусловно, по уровню организации крымская эвакуация на порядок выше всех остальных морских эвакуаций белых — таких, как новороссийская, одесская или архангельская. Правда, Врангель имел пять портов. Но самое интересное в другом. Упомянутый приказ Врангеля в тылу был никому не известен! Катастрофу на фронте от гражданских элементарно скрывали. О том, что фронта больше не существует, не знали даже власти Симферополя.

«Утром того же дня (10 ноября. — А. Щ.) Бурцев[133] был неожиданно вызван с заседания съезда: его ждал на вокзале экстренный поезд для поездки с Врангелем на фронт. Так ему сказали, и он уехал, вполне уверенный, что еще вернется на съезд. Уже в Константинополе я узнал от Бурцева, что поезд повез его не на фронт, а в Севастополь. Там он узнал от самого Врангеля об эвакуации Крыма.

…

Характерно, что не только мы не знали об эвакуации, которая в Севастополе шла в этот день полным ходом. Не знали об этом и местные власти. По крайней мере, у губернатора 11-го утром шло совещание о хлебном кризисе», — пишет П. С. Бобровский, член Крымского правительства.

Забавно получается. Фактически Врангель потихоньку от всех вытаскивает бывшего идеолога терроризма и запихивает его на пароход. Зачем? А потому, что Бурцев незадолго до этого прибыл из Парижа. Возможно, у Врангеля были какие-то виды на него и его связи.

Гражданские узнавали о том, что пора удирать, друг от друга.

«Вестибюль гостиницы был полон людьми. Это были почти исключительно военные. Они были хозяева положения. С двумя-тремя штатскими никто не хотел говорить».

(П. С. Бобровский)

Со своей точки зрения Врангель, поступая так, был совершенно прав. В его задачу входило, прежде всего, вывести войска. Причем именно боевые части, а не «героев тыла», которые, по доброй белой традиции, составляли 2/3 армии. Что ему блестяще удалось. Погрузка войск на корабли началась еще 10 ноября и прошла в полном порядке. Крымская эвакуация 1920 года — единственная, при которой на берегу не осталось «забытых» воинских частей. Конечно, все запасы, тяжелое вооружение и пулеметы оставили. Но с другой стороны — а куда и зачем все это было тащить?

А вот из тыловиков и гражданских на пароходы попали далеко не все. И для многих это закончилось плохо.

…Стоит сказать и еще об одной подробности, о которой очень не любят говорить сторонники «белого дела». В многочисленных воспоминаниях участников «крымского исхода» упоминается, что многие из них отплыли на иностранных кораблях. Но если вы думаете, что союзники помогали из верности долгу или хотя бы из гуманизма, то очень ошибаетесь. Вот документ, взятый из воспоминаний Врангеля. Письмо барону от французского адмирала Дюменила:

«…Ваше Превосходительство, в случае если Франция не обеспечит перевозку армии на соединение с армией русско-польского фронта, в каком случае армия была бы готова продолжать борьбу на этом театре, полагаете, что ваши войска прекратят играть роль воинской силы. Вы просите для них, как и для всех гражданских беженцев, помощи со стороны Франции, так как продовольствия, взятого с собой из Крыма, хватит лишь на десяток дней, громадное же большинство беженцев окажется без всяких средств к существованию.

Актив крымского правительства, могущий быть употребленным на расходы по эвакуации беженцев, их содержание и последующее устройство, составляет боевая эскадра и коммерческий флот.

На них не лежит никаких обязательств финансового характера, и Ваше Превосходительство предлагаете немедленно передать их Франции в залог».

Если кто не понял, поясняю: француз обещает помощь в обмен на передачу Франции всего военного и торгового флота, находившегося в Крыму.

По данным же специальной секретной сводки разведывательного отдела штаба французской Восточно-Средиземноморской эскадры от 20 ноября 1920 г., «прибыло 111 500 эвакуированных, из которых 25 200 — гражданских лиц и 86 300 — военнослужащих, среди которых 5500 — раненых; ожидается только прибытие из Керчи кораблей, которые, как говорят, должны доставить еще 40 000 беженцев».

Не все из ушедших судов дошли до Константинополя. К примеру, миноносец «Живой» пропал без вести. На нем находилось 257 человек, в основном — офицеры Донского полка. А вот команда тральщика «Язон», который шел на буксире, ночью обрубила канат и ушла назад к красным в Севастополь…

Можно добавить, что Красная Армия не слишком спешила к побережью. Более того, 12 ноября Фрунзе предложил Врангелю прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками.

««Ввиду явной бесполезности дальнейшего сопротивления ваших войск, грозящего лишь пролитием лишних потоков крови, предлагаю вам прекратить сопротивление и сдаться со всеми войсками армии и флота, военными запасами, снаряжением, вооружением и всякого рода военным имуществом.

Сдающимся, включительно до лиц высшего комсостава, полное прощение в отношении всех поступков, связанных с гражданской борьбой».

Всем желающим покинуть Россию гарантировалась возможность «беспрепятственного выезда за границу при условии отказа на честном слове от дальнейшей борьбы против рабоче-крестьянской России и Советской власти», а желающим остаться — возможность трудиться на благо Родины.

В тот же день Революционный Военный Совет Южного фронта обратился по радио к офицерам, солдатам, казакам и матросам армии Врангеля: «Борьба на юге заканчивается полной победой советского оружия. Пали Краснов и Деникин, завтра падет Врангель. Все попытки восстановить в России капиталистический строй с помощью иностранных империалистов кончились позорно. Великая революция победила, великая страна отстояла свою целость. Белые офицеры, наше предложение возлагает на вас колоссальную ответственность. Если оно будет отвергнуто и борьба будет продолжаться, то вся вина за бессмысленно пролитую русскую кровь ляжет на вас. Красная Армия в потоках вашей крови утопит остатки крымской контрреволюции. Но мы не стремимся к мести. Всякому, кто положит оружие, будет дана возможность искупить свою вину перед народом честным трудом».

Белые предложения о сдаче не приняли. Врангель описывал ситуацию так:

«Наша радиостанция приняла советское радио. Красное командование предлагало мне сдачу, гарантируя жизнь и неприкосновенность всему высшему составу армии и всем положившим оружие. Я приказал закрыть все радиостанции, за исключением одной, обслуживаемой офицерами».

Тем не менее в Симферополь красные вошли лишь 14 ноября — и застали там местный ревком.

И вот тут имеет смысл вспомнить о крымском «красном терроре», в результате которого было убито, по разным данным, от 2 до 10 тысяч человек и который ужаснул советское руководство. Кто его осуществлял? Да прежде всего — местные товарищи, вышедшие из подполья большевики в компании со спустившимися с гор партизанами. Нетрудно догадаться, что к белым у них накопилось много разнообразных претензий. А публика эта отнюдь не была белой и пушистой…

…После разгрома Врангеля так называемое Белое движение прекратило свое существование. Хотя Гражданская война продолжалась, и среди ее фигурантов некоторое время действовали и осколки белых. Но эти силы все более и более «теряли свой цвет», сотрудничая с кем угодно и как угодно. Это уже была война не «за что-то», а «против большевиков».

Примечания:

1

Кстати, именно оттуда пошли сказки про «Николая Палкина».

11

Поскольку евреев в графы производить было как-то неудобно, им иногда присваивали баронские звания. Это пошло еще от Петра 1. («Исконные» бароны в России водились только в Прибалтике, где дворянство было немецким, потомками тевтонских рыцарей.)

12

То же самое наблюдалось в СССР в начале 80-х. Но начали перестройку. И что вышло?

13

Замысловский Георгий Георгиевич (1872–1920). Член Союза русского народа, с 1908 Русского народного союза имени Михаила Архангела.

115

Существуют разные варианты написания фамилии Якова Александровича Слащева. Я употребляю тот, который принят в исторической литературе.

116

Дебушировать — передвигаться походным порядком.

117

Корниловский, Марковский, Алексеевский, Дроздовский полки. «Цветными» их прозвали за яркие погоны и фуражки. Из всех белогвардейских формирований они являлись «самыми белыми».

118

Красные расстреливали своих за куда меньшие прегрешения. Отчасти еще и поэтому победили.

119

Напоминаю, что Николай II отрекся от престола, так что никакого «императорского дома» не существовало с февраля 1917 года.

120

Гуль, Роман Борисович (1896–1986). Русский эмигрантский писатель. Участник корниловского «Ледового похода», о котором написал интересные воспоминания. (После окончания похода вышел из Добровольческой армии.) Наиболее его известное произведение — роман «Азеф» (1927).

121

Шкура — настоящая фамилия генерала А. Г. Шкуро (кубанского казака по происхождению), которую он «облагородил». Бойцы Буденного пели такую частушку:

Чтоб надуть деревню-дуру,

Баре действуют хитро.

Генерал-майора Шкуру

Перекрасили в Шкуро.

Кстати, настоящая фамилия генерала Мамонтова — МамАнтов.

122

И для этого были основания. В 1918 году произошла социалистическая революция в Венгрии, и советская власть продержалась там полгода. Германия аж до 1923 года балансировала на грани «красного» переворота.

123

Кадеты — было прозвище белых.

124

Согласно Табели о рангах «ваше превосходительство» обращались к чиновникам III–IV класса. В армии — к генерал-майорам и генерал-лейтенантам.

125

Так официально называлась та должность.

126

Точнее, успеха достигла только основная группа — самого Улагая. Отряд генерала Харламова занял станицу Таманскую (это на Таманском полуострове) и дальше пройти не сумел. Отряд генерала Черепова просто разгромили.

127

Врангель приводит дату по старому стилю. К тому же его явно подводит память. Таманская была взята только 12 (25) августа.

128

Бомбомет — непосредственный «предок» миномета.

129

А генерал Слащев одно время служил у Шкуро начальником штаба.

130

Выделено мною. — А. Щ.

131

К примеру, в фильме «Служили два товарища» белые сидят на Перекопе в бетонном (!) бункере.

132

Напоминаю, что Врангель пользовался юлианским календарем.

133

Да-да, этот тот самый Владимир Львович Бурцев, бывший эсер, «охотник за провокаторами», разоблачивший Азефа.