Этот, пожалуй, самый необычный персонаж Гражданской войны, заслуживает отдельного рассказа. Одни его считают сумасшедшим, другие — чуть ли не великим государственным деятелем. Самое смешное, когда совсем глупые называют Унгерна «участником Белого движения».

В любом случае, его биография неординарна даже для тех безумных времен.

Роберт-Николай-Максимилиан Унгерн фон Штернберг (или, по-русски, Роман Федорович) родился 22 января 1886 года, по одним сведениям, на острове Даго (Балтийское море), по другим — в Ревеле (Таллине). Род его происходил из прибалтийских баронов, предки которых являлись рыцарями Тевтонского ордена. Учебу Унгерн начал в Ревельской гимназии, откуда его выгнали «за проступки» — то есть, грубо говоря, за хулиганство. Тогда мать отдала Унгерна в Морской кадетский корпус в Петербурге — сверхэлитное учебное заведение, одно из самых престижных в России. Однако и в гардемаринах что-то не срослось — Унгерн из корпуса вылетел. С началом русско-японской войны он поступил вольноопределяющимся в пехотный полк и оказался на театре военных действий, где дослужился до ефрейтора и получил медаль «В память русско-японской войны». Дальше все пошло вроде бы как и положено. Барон поступил в Павловское военное училище в Санкт-Петербурге, а после его окончания оказался в Первом Аргунском полку Забайкальского казачьего войска[138]. Что вообще-то необычно. Павловское училище гоже было из числа элитных, после него открывались большие карьерные перспективы. А забайкальские казаки считались, мягко говоря, не самыми престижными частями. Но, видимо, Дальний Восток его манил уже тогда.

Служил Унгерн усердно. К примеру, он поставил себе целью сравняться в верховой езде с казаками, что пехотинцу было очень непросто — но своего добился. Меньше чем через год командир сотни подписал аттестацию на Унгерна: «Ездит хорошо и лихо. В седле очень вынослив».

Вместе с тем проявилась одна милая особенность барона — время от времени он напивался до белой горячки, не гнушался и наркотиков. Да и вообще характер имел тяжелый, а также склонность к рискованным предприятиям.

В 1910 году Унгерн заключил пари, что расстояние от Даурии до Благовещенска — а это 400 верст по непролазной тайге, да еще с переправой через бурную Зею — он преодолеет верхом на лошади, имея при себе лишь винтовку. И что вы думаете? Барон это пари выиграл.

С Монголией Унгерн впервые вплотную столкнулся в 1912 году, когда началось монгольское восстание против Китая. Русские восстание поддерживали, и барон отправился добровольцем в монгольские степи. По некоторым сведениям, он изучал буддизм, монгольский язык и культуру, сошелся с виднейшими ламами. В конце 1913 года Унгерн вышел в отставку, и никто не знает, где он провел следующие полгода — что дает повод ко всяческим спекуляциям в мистическом духе. Дескать, барон был в каком-то буддийском монастыре — и так и далее, и тому подобное. Но есть и куда более прозаическое объяснение — разведывательная деятельность в стратегически важной для России Монголии. Подобных любителей Востока в штатском было тогда в тех местах полно — и русских, и англичан, и всех прочих. Впрочем, разведка и увлечение мистикой друг другу не мешают.

…С началом Мировой войны Унгерн снова оказался в армии, в Первом Нерчинском полку 10-й Уссурийской дивизии армии генерала Самсонова. Воевал он храбро, получил пять орденов, а особенно прославился диверсионными рейдами в тыл противника. Один из его сослуживцев позже вспоминал: «Унгерн любил войну, как другие любят карты, вино и женщин».

Однако барон Врангель, в полку которого Унгерн служил, высказывался он нем менее лестно:

«Есаул барон Роман Унгерн-Штернберг храбр, четыре раза ранен, хорошо знает психологию подчиненных. В нравственном отношении имеет пороки — постоянное пьянство и в состоянии опьянения способен на поступки, роняющие честь офицерского мундира. За что и был отчислен в резерв чинов».

Отчислением в офицерский резерв дело не ограничилось. В конце 1916 года Унгерн в пьяном безобразии ударил офицера одной из городских комендатур шашкой, за что получил три месяца крепости. Впрочем, полностью он свой срок не отсидел.

В июле 1917 года Временное правительство поручило однополчанину барона есаулу[139] Семенову (тому самому) сформировать в Забайкалье добровольческие части из монголов и бурят. Вместе с Семеновым в Сибири оказался и Унгерн. Трудно сказать, какова была подоплека этого поручения. Еще менее известно, каковы были собственные намерения Семенова и Унгерна. Во всяком случае, в европейской России их больше никто не видел. Что касается Унгерна, то он сформировал подчиненную лично себе Азиатскую конную дивизию.

После прихода к власти большевиков Унгерн под началом Семенова, который уже стал атаманом, начал борьбу с красными. Однако вскоре пути их разошлись ввиду полной неуправляемости барона. Вот выдержка из приказа Семенова: «Командующий конноазиатской дивизией генерал-лейтенант барон Унгерн-Штернберг за последнее время не соглашался с политикой главного штаба и, объявив свою дивизию партизанской, ушел в неизвестном направлении. С сего числа эта дивизия исключается из состава вверенной мне армии».

Унгерн отправился в свободное плавание, где и пребывал до самого конца. Так что участником Белого движения его назвать трудно.

Дивизия Унгерна имела весьма пестрый состав: в ней были и русские офицеры, и уголовная публика всех национальностей. Впоследствии он пополнял ее добровольцами из Монголии и Китая, теми, кому было глубоко безразлично, за кого воевать — была бы добыча. Кстати, имелся в ней и отряд японских добровольцев — тоже наверняка весьма своеобразных ребят. Дело в том, что по тогдашним японским понятиям военная служба кому бы то ни было, кроме императора, абсолютно недопустима. То есть это были японские маргиналы — или дезертиры.

Поначалу Унгерн придерживался в общем, обычной антибольшевистской риторики. Только, в отличие от многих других, он все говорил честно, не прикрываясь болтовней о демократии. Чтобы никто не сомневался в его намерениях, Унгерн издал что-то вроде манифеста:

«Я не знаю пощады, и пусть газеты пишут обо мне что угодно. Я плюю на это! Мы боремся не с политической партией, а с сектой разрушителей современной культуры. Почему же мне не может быть позволено освободить мир от тех, кто убивает душу народа? Против убийц я знаю только одно средство — смерть!»

Слово с делом у Унгерна не расходилось. Разные публичные наказания и пытки были в его дивизии обычным явлением. Причем за время, проведенное в Азии, он многому научился. К примеру, провинившихся избивали зелеными бамбуковыми палками — наказание, по сравнению с которым порка кнутом — просто детская забава. Были приняты и более изощренные пытки.

Вскоре барона повело и вовсе куда-то не туда… Он объявил о создании «Ордена военных буддистов», провозгласил себя наследником Чингисхана и выдвинул идею создания Великой Монголии, которая будет простираться от Волги до Тихого океана. Именно после этого он обрядился в желтый монгольский халат, поверх которого носил генеральские погоны. Кстати, он говорил о себе «я не русский патриот» и постоянно заявлял о превосходстве «желтой расы», которая, дескать, должна сокрушить прогнившую западную цивилизацию. «Желтая раса должна двинуться на белую — частью на кораблях, частью на огненных телегах, поход объединенных сил желтой расы в союзе с Японией на Россию и далее на Запад поможет восстановлению монархий во всем мире».

Собственно, именно подобные закидоны и дают повод объявлять Унгерна сумасшедшим. Дело тут, пожалуй, не столько в наполеоновских (простите, чингисхановских) планах, сколько в силах, находившихся под командованием барона. Даже с полноценной дивизией завоевывать Китай и половину России — это как-то не очень серьезно. А боевые части времен Гражданской войны чаще всего совершенно не соответствовали их «уставной» численности. Так, у Унгерна на момент его громких заявлений было в подчинении 3000 человек при одной (!) артиллерийской батарее.

Впрочем, в те времена люди, имевшие и меньше сил, претендовали на создание самостоятельных государств. Власть, она, знаете ли, несколько ослепляет. Да и во время своей монгольской эпопеи барон слишком уж увлекался алкоголем и наркотиками, что тоже не очень способствует трезвой оценке ситуации.

С 1920 года Унгерн фактически полностью погрузился во внутренние монгольские дела, которые, по сути, являлись типичными феодальными разборками с легким политическим оттенком. Этот оттенок придавал разборкам один из участников, Сухэ-батор, который был самым умным и сразу объявил о своей коммунистической ориентации.

3 февраля 1921 года Унгерн под лозунгом «восстановления свергнутых монархий» берет штурмом занятую китайцами Ургу (ныне Улан-Батор) и сажает на трон одного из местных князьков — Бато-хана.

Вот что пишет очевидец, некто Волков:

«Страшную картину представляла собой Урга после взятия ее Унгерном. Такими, наверное, должны были быть города, взятые Пугачевым. Разграбленные китайские лавки зияли разбитыми дверьми и окнами, трупы гамин-китайцев вперемешку с обезглавленными замученными евреями, их женами и детьми пожирались дикими монгольскими собаками. Тела казненных не выдавались родственникам, а впоследствии выбрасывались на свалку на берегу речки Сельбы. Можно было видеть разжиревших собак, обгладывающих занесенную ими на улицы города руку или ногу казненного. В отдельных домах засели китайские солдаты и, не ожидая пощады, дорого продавали свою жизнь.

Пьяные, дикого вида казаки в шелковых халатах поверх изодранного полушубка или шинели брали приступом эти дома или сжигали их вместе с засевшими там китайцами».

Трудно понять, откуда в Урге взялись евреи. Но когда хочется — найдут… Особенно если можно позволить себе разгуляться.

Некоторые монгольские князьки присоединились к Унгерну, но союзники это были очень ненадежные. Не потому, что плохо воевали — монголы были отличными воинами. Просто каждый из них сражался за собственные интересы, а не за великую идею.

Понятное дело, что все эти военно-буддийские закидоны сильно не нравились находившимся в дивизии Унгерна русским. А они были необходимы. Из орудий и пулеметов монголы стрелять просто-напросто не умели. Тогда Унгерн параллельно со своими чингисхановскими идеями стал использовать курсировавший на Дальнем Востоке слух, что Великий князь Михаил Александрович (младший брат царя) не расстрелян большевиками, а чудесно спасся и теперь прячется в надежном месте, о котором Унгерну известно. На одном из митингов он говорил:

«Мы, и только мы, можем вернуть законного хозяина земли русской на престол. Больше это сделать некому. Москва будет нашей!»

Кто-то этому верил, а кто-то — не слишком. Началось дезертирство. С такими Унгерн расправлялся в лучших китайских традициях. К примеру, некий поручик Ружанский решил бежать. Для этого он подделал подпись барона, получил приличную сумму денег и поскакал за женой. Поручика догнали, его жену арестовали и отдали на поругание казакам. Затем всех согнали на площадь, приволокли поручика, прилюдно перебили ему ноги, «чтобы не бежал», потом — руки, «чтобы не крал», и повесили на вожжах в пролете ворот. После этого расстреляли и его жену.

…Некоторое время Унгерн продержался в Монголии. Его «дивизия» для тех мест была серьезной силой, а добычи хватало. Что же касается жестокости, то монголов ей не удивить. Однако все хорошее заканчивается. Посаженный на трон Бато-хан никакой благодарности к барону не испытывал. Так всегда бывает в политике: «мавр сделал свое дело, мавр может уходить». Тем более что Бато-хан счел более выгодным заключить союз с Сухэ-Батором, за которым стояло не партизанское соединение Унгерна, а Красная Армия. В монгольских степях барону стало неуютно.

Тогда он начал осуществлять новый «великий план» — решительным ударом отрезать Дальний Восток от Советской России. В мае 1921 года в пределы Дальневосточной республики вторглось войско Унгерна в составе около 10,5 тысячи сабель, 200 штыков, с 21 орудием и 37 пулеметами. Главный удар они наносили вдоль правого берега реки Селенга с целью перерезать кругобайкальскую железную дорогу. Что делать дальше — об этом Унгерн, похоже, просто не задумывался. Впрочем, особого выбора у него и не было.

И поход начался. «Барон молча скакал впереди своих войск. На его голой груди на ярком желтом шнуре висели бесчисленные монгольские амулеты и талисманы. Он был похож на древнего обезьяноподобного человека. Люди боялись даже смотреть на него». Во время похода расстреливали отставших и бросали в голой степи раненых.

Разумеется, поход был изначально обречен на неудачу. С подобным «войском» можно совершить лишь кратковременный партизанский рейд. Да и надеяться на поддержку местных жителей, даже из числа недовольных большевиками, было трудно. Представьте, как вела себя вся эта публика, привыкшая к грабежам! Тем более что при переходе на территорию России из дивизии Унгерна началось массовое дезертирство. Русские офицеры даже предприняли на него несколько покушений — и все неудачные. Так, к примеру, шесть человек стреляли в барона из револьверов с пяти шагов — и никто не попал. То ли амулеты его спасли, то ли офицеры, идя на дело, слишком уж хорошо выпили…

Итог был закономерен. Красные подтянули свежие силы, против конницы стали действовать аэропланы. Толку от них было немного, но летучие агрегаты наводили на «сынов степей» панический ужас.

В итоге дивизию Унгерна расколотили вдребезги. Ее остатки стали мелкими группами пробираться обратно в Монголию. Отряд, в котором находился барон, попался красноармейскому разъезду. И тут Унгерн снова повел себя необычно. Никто бы его не узнал — он был загорелым, оборванным и грязным. А что внешность совсем не азиатская — так красноармейцы (среди которых большинство были уроженцами европейских губерний) в таких тонкостях не особо разбирались. Но Унгерн сразу же назвал свою должность и звание — на что бойцы патруля лишь весело рассмеялись. И только когда барона доставили в штаб экспедиционного корпуса 5-й армии, его опознали. Чему он был очень рад.

Затем за Унгерна взялись чекисты. Общение с обеих сторон происходило чрезвычайно вежливо. По-видимому, барону нравилась роль знатного пленника. А то, что его в итоге расстреляют… Так не ему бояться смерти.

15 сентября 1921 года в Новониколаевске (Новосибирск) собрался Чрезвычайный революционный трибунал во главе со старым большевиком Опариным. Процесс, по моде того времени, был открытым. Он проходил в здании загородного театра. Желающих посмотреть на барона было так много, что билетов на всех не хватило. Унгерн обвинялся: в проведении в жизнь захватнических планов Японии, в организации свержения Советской власти в России с восстановлением монархии, в зверских массовых убийствах.

Защищаться подсудимый и не пытался. Скорее наоборот — он брал на себя что было и чего не было. К примеру, объявил о своих намерениях возвратить землю дворянству и вырезать под корень всех евреев. В последнем даже гитлеровские вожди на Нюрнбергском трибунале не сознавались — а вот Унгерн об этом спокойно заявил. Так что барон до конца твердо держался выбранной для себя роли. Единственное, от чего он решительно отмежевался — это от того, что имел согласованные планы с Японией.

Защитник Боголюбов, по сути, подыгрывал обвинению, хотя формально действовал как положено.

«И судебное следствие, и обвинитель совершенно правильно отметили, что Унгерн как политический деятель абсолютно ничего собой не представляет. Для такого человека, как Унгерн, расстрел, мгновенная смерть будут самым легким концом его страданий. Это будет похоже на то сострадание, которое мы оказываем больному животному, добивая его. Правильнее было бы не лишать Унгерна жизни, а заставить его в изолированном каземате вспоминать об ужасах, которые он творил».

Речь закончилась возмущенным свистом и топаньем ног. В Новониколаевске сторонников у барона не было — и собравшиеся такого гуманизма не понимали.

Приговор понятен и незатейлив — расстрел. Он был приведен в исполнение в тот же день.

Надо сказать, что в истории Унгерн оставил след не только как кровавый отморозок. Со временем он стал идолом для сторонников так называемого «евразийства» — как человек, пытавшийся воплотить принципы этого учения в жизнь. В Монголии и Сибири до сих пор ходят легенды о где-то спрятанных Унгерном сокровищах. Впрочем, о ком только такие легенды не ходят…

Но и красные не остались в стороне от монгольских дел. В середине июня 1921 года они сформировали экспедиционный корпус 5-й армии под командованием К. А. Неймана в составе 7600 штыков и 2500 сабель. Корпус располагал 20 орудиями, 2 бронеавтомобилями и 4 самолетами. 27–28 июня его части во взаимодействии с НРА ДВР и Монгольской Народно-революционной армией (МНРА) под командованием Сухэ-Батора начали наступление. 6 июля красные взяли Ургу.

11 июля 1921 года было образовано Народное правительство Монголии, а 5 ноября подписан договор о сотрудничестве с РСФСР. То есть образовалась вторая социалистическая страна, которая прожила достаточно долго.

Не стоит видеть в этом вмешательстве в монгольские разборки только лишь стремление к мировой революции. Тут имелись и чисто стратегические соображения. Монголия прикрывала СССР с юга. Напомню, что в 1936 году бои с японцами шли на монгольской реке Халхин-Гол, а не на территории СССР. Во время Великой Отечественной войны Монголия оказала Советскому Союзу значительную продовольственную помощь. Да и полушубки, в которых наступали под Москвой знаменитые сибирские дивизии, — из монгольских баранов[140]…

Примечания:

1

Кстати, именно оттуда пошли сказки про «Николая Палкина».

13

Замысловский Георгий Георгиевич (1872–1920). Член Союза русского народа, с 1908 Русского народного союза имени Михаила Архангела.

14

Речь идет о развернутой ультраправыми кампании против Столыпина.

138

Забавно, примерно так же поступил анархист П. А. Кропоткин. Закончив еще более элитный Пажеский корпус, он вышел в те же Забайкальские казачьи войска. Потому как хотел изучать Сибирь.

139

Есаул — майор.

140

Кстати, зимой 1941–1942 года среди солдат вермахта такой полушубок считался самым ценным трофеем.