326

богатства. Время не стало в глазах проповедника самостоятельной ценностью земной жизни, да еще и не могло ею стать. В его интерпретации время явно обесценивается, коль скоро речь заходит о вечности. И тем не менее то, что в проповеди «О пяти фунтах» время выдвигается в ряд центральных ценностей человеческой жизни как условие осуществления службы, призвания, – высоко многозначительно и чревато последствиями: время выступает в качестве неотъемлемого параметра личности.

Видимо, для проповедников, принадлежавших к нищенствующим орденам и развертывавших свою активность в теснейшем контакте с бюргерской средой, время начинало (подчеркнем: только начинало!) приобретать новую ценность, и хотя эта ценность по-прежнему осознавалась в традиционном теологическом ключе, самый факт объединения категории времени человеческой жизни с категориями персоны и призвания (служения) был весьма симптоматичен. Можно предположить, что высокая оценка времени, как и принадлежности к корпорации, естественная для торгово-ремесленных кругов города XIII века, оказала свое влияние на проповедь, которая переводила и время, и должность, и богатство в религиозно-моральный план.

Показательно, что, обращаясь к пастве, Бертольд уже не мог говорить о богатстве только в негативном смысле. Имущество служит утолению потребностей человека и его семьи (семьи в средневековом понимании, включающей наряду с женой и детьми также и других родственников, и слуг и работников). Конечно, нужно помогать бедным и нищим, творить добрые дела, но о себе тоже незачем забывать. Бертольд не раз возвращается к мысли о том, что богатство распределено не поровну, у одних его много, у других мало или нет вовсе. Но какие практические выводы следуют из этих рассуждений?

Допустим, у одного человека имеются два или три хороших плаща, а у другого нет и одного или есть единственная драная одежонка, – обязан ли имущий отдать одно из своих одеяний нищему? Рассуждая на тему «Люби ближнего своего как самого себя», проповедник побуждает фиктивного собеседника возразить ему: «Увы, брат Бертольд, сам ты наверняка так не поступаешь. Я твой ближний, но у тебя имеются два хороших одеяния, а у меня – один плащ, и тем не менее скорее ты оставишь в нужде меня, нежели самого себя». «Да, это верно, – соглашается проповедник, – у меня есть одежда, но тебе я не дам, однако я хотел бы, чтобы и у тебя было не хуже и даже более моего. Любовь в том, чтобы желать ближнему того же, что и себе самому: себе желаешь Царствия Небесного – желай и ему»¹⁹. Эта мысль весьма существенна для Бертольда, и он дословно повторяет ее