ДЕНЕЖНЫЙ МЕШОК ГАРПАГОНА

В противовес художникам и дилетантам расточительства скупец развязывает мешок с деньгами только затем, чтобы набить его битком.

Crescit amor nummi, quantum ipsa pecunia crescit[101].

(Растет любовь к деньгам по мере роста состояния.)

Из этой вечной истины, сформулированной Ювеналом, следует, что по-настоящему скрягой может быть только тот, у кого есть деньги — больше всего скупых бывает там, где больше всего денег. До расцвета Америки самым богатым государством новых времен была Англия, значит, там и надо искать, если мы хотим наколоть на булавку древнейшие типы скряг. Долго искать не придется, старые английские газеты в то время уделяли много места известным подвигам скупердяев, имевших худую славу.

Осенью 1852 года лондонские газеты сообщили, что на 72 году жизни скончался Джон Камден Нильд, эсквайр, известный сквалыга. Согласно данным его биографии учился в Кембридже, сдал экзамены на адвоката, словом начинал как нормальный человек. В возрасте тридцати четырех лет унаследовал от отца громадное состояние в 250000 фунтов и стал на путь сквалыжничества. Он был настоящим скрягой: не любил платить, торговался за каждый грош, никому не делал добра и был счастлив, если ему удавалось прокатиться на дармовщинку. Однажды морозной зимой случилось ему ехать почтовым дилижансом среди всякого скудного люда. Пока меняли лошадей, пассажиры с малыми средствами пошли в пивную и грелись там за стаканчиком бренди; экономный господин, напротив, оставался дрожать в экипаже. Те пожалели его, сбросились и отослали рюмочку "бедному господину". Бедный господин поблагодарил и выпил.

Как всякий чистокровный скупердяй, он и к себе-то относился, как к противной стороне в сделке. Не давал ему есть, держал на сухом хлебе, крутых яйцах и небольшом количестве молока. Клал спать на голые доски и отпускал как можно меньше мыла для умывания. Он не позволял чистить щеткой свое платье, потому что сукно так скорее износится. В 1828 году его постиг тяжелый удар: на бирже неожиданно упали ценные бумаги. С огорчения он опять же начал мстить, конечно же, самому себе: перерезал себе горло и наверное бы истек кровью, если бы не жена его квартиранта, та самая миссис Нил; она прибежала ему на помощь и спасла ему жизнь, чтобы он прожил ее в скаредности.

Всего этого еще однако недостаточно, чтобы газеты вдруг стали исписывать про него целые колонки: в Англии встречается много подобных жадюг. Огромный сюрприз ждал во время вскрытия завещания. Выяснилось, что Нильд приумножил отцовское наследство до 500000 фунтов и, насряжничав эти несметные деньги, он оставил их королеве Виктории. Он не желал никакого возмещения, просил королеву принять наследство и обратить его на собственные цели. Как и можно было предвидеть, Виктория приняла наследство. Достойно похоронила старого скрягу, привела в порядок церковь в его имении и назначила пожизненную ренту той самой миссис Нил, которая спасла жизнь господину Нильду после попытки перерезать себе глотку и открыла возможность перед этим достойным господином еще целые четверть века наслаждаться радостями экономии и преумножать наследство.

Таким же необыкновенным человеком был Даниэль Дансер, происходивший из знатной семьи. Он вел себя так же враждебно по отношению к самому себе, как и все неподдельные скряги. У него не было рубашек, а только одна, и он носил ее до тех пор, пока она не сопревала на нем. Это надо понимать почти в буквальном смысле, потому что он, как и остальные его товарищи-скопидомы, жалел денег на мыло. В солнечный денек он выходил на берег ручья в соседнем парке и там отмывался песком, потом ложился ничком и обсыхал на солнце. Жил он вместе с сестрой, которая по воскресеньям готовила на целую неделю: стряпала суп из костей и четырнадцать пудингов — из расчета по два на день. Этим они питались из недели в неделю, из года в год, пока старая леди не заболела. Брата охватил страх божий, проявившийся в том, что он не позвал врача. "Я совершил бы грех, — сказал он, — вмешиваясь в промысел божий. Если дни старой дамы сочтены, тут не поможет ни один врач со своим знахарством". Промысел божий, естественно, призвал вконец изголодавшееся существо, а господин Даниэль был вынужден вступить в переговоры с похоронной конторой. Они долго торговались и наконец заключили такую сделку, что подрядчик сделает гроб. а дерево господин Даниэль даст из своего леса. После похорон опечаленный брат долго сетовал, что подрядчик забил слишком много гвоздей в гроб, хватило бы и меньшего количества.

Сам он достиг семидесятивосьмилетнего возраста, и поскольку не мог поступить так, как пишет Йожеф Асала об одном скряге, который, изволите ли знать, в завещании наследником назначил самого себя, то свое имущество оставил племяннице, леди Темпест. Имущество было солидное, годовой доход с него составил 3000 фунтов. Но собирать его пришлось по частям. 2500 фунтов нашли спрятанными в коровнике, золото на 500 фунтов появилось из лошадиной кормушки, 200 фунтов было в трубе, банкноты на 600 фунтов — в старой чайной кружке. Остальные деньги появились из соломенных мешков.

Это все достоверные данные. Тех, кого интересуют анекдотические случаи со скрягами, найдут много характерного в сборнике "Гарпагониана"[102].

Как известно, Плавт и Мольер поставили памятник скупости в литературе. Менее известен книжный поток о несуществующем, выдуманном клубе скупцов, его уставе и жизни. Шутка вышла из Италии в середине XVI века. "Compagnia della lesina" ("Общество скупых") — так мог бы называться сей достойный почтения клуб[103]. Кроме всего прочего, его члены обязались по 45 дней не менять рубашки, ногти на ногах стричь под самый корень до живого мяса, чтобы не дырявили чулок, письма не посыпать песком, чтобы они были легче, и за них надо было платить поменьше, при письме не ставить точки над i, потому что так можно сэкономить кое-что на чернилах.

Можно говорить еще об одном особом виде скупцов, о богатых нищих. В старое время газеты то и дело сообщали, что после смерти того или иного нищего, что стоял на углу, в его спальном мешке, набитом соломой, нашли серебряные деньги, пачки банкнот. Пожалуй, самым известным среди них был берлинский учитель, который днем давал уроки словесности, а по ночам попрошайничал на улицах. Умер в 1812 году. В сенях под полом у него было спрятано 20000 талеров. Шотландец Уильям Стивенсон (умер в 1817 году) 87 лет своей жизни прилежно попрошайничал. В его нищенской лачуге обнаружили настоящую коллекцию золотых и серебряных монет, нашли даже заемные письма на суммы около 1000 фунтов. Этих нищих я все же не причислял бы к полноценным скопидомам, потому что они откладывали деньги не ради самих денег. Скорее их вынуждало к тому опасение, что будет с ними в старости или в случае болезни.

Под конец моего обзора я оставил князя скупцов всех времен, бессмертной памяти сэра Джонса Элвиса, английского баронета. Он умер 26 ноября 1789 года членом английского парламента. Его наследство оценивали в 800000 фунтов. Его характер составляли как бы два человека. Биографы называют его благородным человеком приятных манер; он всегда был готов оказать любезность друзьям. Даже если это стоило ему денег. Его странная личность раскрылась нагляднее всего на ньюмаркетских скачках. Он пригласил на скачки священника своего имения. Они отправились верхом в семь часов утра, и священник не позавтракал, полагая, что на скачках он все равно будет гостем богатейшего помещика. Но тот счел за благо среди волнений позабыть о желудках их обоих. Пополудни по дороге домой бедный поп наконец несмело объявил, что он-де голоден, кстати, свежий воздух Ньюмаркета вызвал это чрезвычайное состояние. "Конечно, конечно," — ответил сэр Джон. Выудил из кармана сухой калач, разделил его с попом и заверил того, что калач, правда, был привезен из Лондона шесть недель назад, но так же вкусен, как свежий. Домой они прибыли в девять вечера. Сэр Джон пошел на покой в отличном настроении, ведь ему удалось избежать излишнего угощения и сэкономить три шиллинга. С другой стороны, на этих же скачках случилось, что друг скупца, лорд Абингдон, проиграл семь тысяч фунтов и не смог заплатить. Сэр Джон, не моргнув глазом, принял на себя платежное обязательство, причем в четком сознании того, что этих денег ему больше никогда не видать.

Penny-wise and pound-foolish — писали про него. Мудрый, когда надо сэкономить медный грош, и дурак, когда бросался золотом. В своем клубе он играл в карты ночи напролет, теряя иногда тысячи, но утром плелся домой пешком, чтобы сэкономить на наемном экипаже. Жил в нетопленой комнате, но при этом вложил 26000 фунтов в сомнительное горное предприятие в Америке. Деньги-таки уплыли, но он перенес это с куда более легким сердцем, чем доклад управляющего о падеже нескольких овец. У него была куча домов в Лондоне, аренда одного из них закончилась несчастливо, арендатор разорился и не платил. Вмешалась судьба: дом сгорел. Сэр Джон с облегчением воспринял эту весть: "Слава богу, в другом случае я никогда не освободился бы от этого бесполезного типа, и жил бы он бесплатно".

Если кто-нибудь из съемщиков отказывался от квартиры, и она пустовала, он въезжал в нее сам и жил там, пока ее не удавалось сдать. Поэтому у него никогда не было нормальной лондонской квартиры, потому что он постоянно перебирался с одного места на другое. Ему это было легко, у него не было иной мебели, как две кровати, два стула, стол и старуха, прибиравшая у него.

Как и другие законченные скряги, он тоже считал врагом свою собственную персону. Жил на яйцах вкрутую, грызя сухие корки. Не позволял чистить сапоги, они де так больше изнашиваются, никогда не шил новой одежды, платья. Всегда ходил в одном и том же, так что его сотоварищи-депутаты всегда говорили о нем с признанием: вот-де политик, никогда не меняющий цвета. Никогда не садился в кэб, даже если бы шел ливень или дождь со снегом хлестал за ворот. Скорее промокал насквозь и дома сидел часами в мокрой одежде, пока она не просыхала. Однажды нашел в уличной канаве замусоленный парик, заброшенный каким-то нищим, даже тот побоялся показываться в нем. Сэр Джон подобрал неожиданную добычу и носил только его. Если ему приходилось верхом переезжать из одного имения в другое с легендарными яйцами в кармане, то это происходило таким образом: ехал по возможности по дерну, чтобы подковы не снашивались, на узких огороженных дорогах замедлял ход, чтобы лошадь могла поедать стебельки травы, торчащие сквозь изгородь. Шлагбаумы объезжал далеко стороной, потому что жалел денег на сторожа при шлагбауме, скорее рискуя сломать шею, гнал лошадь через глубокие канавы. Если зима выдавалась исключительно холодной, и в его провинциальных замках все ж приходилось топить, он заставлял собирать древесные отбросы, остатки соломы, кости животных и набивал ими свой камин. Сосед по имению застал его за тем, что он пытался сдернуть с дерева грязное воронье гнездо. "Какая подлость, — объяснил он изумленному соседу, — что эти вороны портят столько материала на сооружение своих гнезд. Могли бы быть и поэкономнее".

Изо всех напрасных расходов более всего он боялся, что в карман к себе что-то положит врач. Однажды он все же попался в руки к врачу. Возвращаясь по своему обычаю пешком с вечернего заседания парламента, в кромешной тьме он споткнулся обо что-то и раздробил обе ноги. Дома больной маялся в постели, пока его случайно не навестил племянник и не уговорил его вызвать врача. Сэр Джон с трудом уступил и допустил врача к себе. Но, чтобы сэкономить половину гонорара, приврал, что у него болит только одна нога. И показал врачу только одну эту ногу, а другую поручил матери-природе.

Эта нога выздоровела на две недели раньше, чем та, на которой эскулап практиковал свою науку.

Среди книжных завалов, громоздящихся передо мной на библиотечных столах, оказывается довольно-таки литературного лома, научного мусора. Я не оттолкнул его, порылся и выписал много чего как "curiositatis causa".

Результат моего копания в книгах был щедр, вот только сколок того, в чем могу отчитаться.

Примечания:

101

"Растет любовь к деньгам по мере того, как растет и само богатство" (Ювенал) (прим. ред.)

102

Париж, 1801. Его автор Кузен Д'Авалон к старости впал в нищету и, странным образом, погиб точно так же, как обычно умирали его герои, придерживавшиеся голодной диеты. Однажды поутру его нашли перед собором Парижской богоматери: он умер от голода.

103

Полное название первой итальянской книги, вышедшей без указания года и места издания, — "Capitoli da osservarsi inviolabilmente da tutti i confratelli dell'onorevole compagnia della lesina". Самый первый ее французский перевод — "La fameuse compagnie de la lesine" (Париж, 1604). Одна из остроумных обработок этих легенд имеется в библиотеке им. Сечени, индекс L, eleg. m. 414 — "La contre-lesine etc." (Париж, 1618).