…В 1718 году во время раскопок в Вечном городе на свет божий извлекли Венеру — римскую копию древнегреческой статуи. Изгибы тела древней богини были совершенны, а сама работа столь великолепна, что слух о находке долетел и до Санкт-Петербурга. Царь Петр, большой любитель редкостей, предложил папе Клименту XI за нее немалую сумму. Но его святейшество и сам слыл ценителем старины. И получил Петр Алексеевич решительный отказ. Думал он думал, как заполучить драгоценную находку, — и надумал. Сделал папе предложение — обменять статую на мощи святой Биргитты. С той поры Венера прочно «прописалась» на берегах Невы. При Екатерине ее прибрал к рукам другой известный поклонник прекрасного — князь Григорий Потемкин. Стояла она в его Таврическом дворце, за что и стала зваться Венерой Таврической. А сейчас ее можно увидеть в Эрмитаже.

Кто же такая эта Биргитта, чьи останки были так драгоценны для папы? Католическая церковь причислила сию даму к лику святых, объявив одной из трех покровительниц Европы. За что? Да за то, что призывала короля Швеции Магнуса начать крестовый поход для распространения христианской веры среди русских соседей-язычников. Отечественные историографы щедры на определения — «шведский Распутин», «религиозная психопатка», «воинственная монашка»… Чего стоит один только призыв «начинать с увещаний, а в случае неуспеха действовать силой», произнесенный той, о ком одна из служанок вспоминала: «Она была доброй к каждой твари, и лицо у нее было такое улыбчивое…»

Говорят, видения начали преследовать ее еще в детстве. В семь лет сама Богородица возложила на голову девочки корону. А в 10 ее так тронула проповедь о страданиях Христа, что Биргитта наяву увидела его распятым. Легенда гласит, что на вопрос: «Кто так обошелся с тобой?» — Спаситель ответил: «Те, кто презирает меня и отвергает мою любовь». Эти слова на протяжении жизни она вспомнит еще не раз…

Вновь Христос явился Биргитте, когда она стала вдовой. И объявил, что именно она, мать четверых сыновей и четырех дочерей, избрана посредницей между ним и смертными.

Отказавшись от мира, Биргитта поселилась близ озера Веттерн. Вскоре там появится необычный монастырь: в одной обители жили 60 монахинь, а в другой — 13 монахов (земное воплощение 12 апостолов и святого Павла). Впрочем, вопреки пересудам, видеть друг друга монахини и монахи не могли даже в храме… А вскоре Биргитта получила повеление свыше — отправиться в Рим. Оттуда она писала папе письмо за письмом, призывая его навсегда покинуть Авиньон. Его миссия — не жить в изгнании, а примирить англичан и французов, уже не первое десятилетие воевавших друг с другом…

Увы, призыв шведской Жанны д’Арк не был услышан. Так и жила она в Риме вместе со своей дочерью Екатериной, выехав из него лишь однажды — в Святую землю. По дороге ее сын Карл познакомился с некой Джованной, и они влюбились друг в друга с первого взгляда. Биргитта молила Бога, чтобы тот послал какой-то выход, — ведь у Карла в Швеции была жена, а у Джованны в Испании — муж. Через несколько дней Карл заболел лихорадкой и вскоре умер. Несчастная мать пережила его на два года. И после смерти вернулась, наконец, на родину в монастырь у озера Веттерн… Храм, где она была захоронена, разрушат в 1577 году войска Ивана Грозного в ходе Ливонской войны — но в ставшей к тому времени протестантской стране до этого никому не будет дела…

Ее литературное наследие — книга, сюжетом для которой стали 700 видений, подробно описанных Биргиттой на родном языке и переведенных исповедниками на латынь. Их главный герой — разумеется, Христос, который представлялся будущей святой эдаким рыцаремкрестоносцем, горящим желанием во что бы то ни стало творить правосудие. Ее книгами зачитывались при шведском дворе — уже не вспоминая о том, как когда-то посмеивались над видениями, о которых она порою рассказывала… А богословы, внимательно проштудировав книгу, официально признали ее не еретической — хотя и отражающей скорее благочестие автора, нежели реальность…

…Среди бесчисленных толкований слова «Русь» есть одно совсем уж необычное. Якобы пошло оно от финского «routsi» — «гребцы». Стало быть, в незапамятные времена русью называли не землю, на которой обитало сухопутное племя, а летящую по воде дружину…

«…И не было среди них правды, и встал род на род, и была среди них усобица, и стали воевать сами с собой.

И сказали себе: „Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву“. И пошли за море к варягам. Те варяги назывались русью подобно тому, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готладцы, — вот так и эти прозывались.

Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: „Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами“. И вызвались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли к славянам, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, — на Белом озере, а третий, Трувор, — в Изборске…»

Эти строки из «Повести временных лет» давно стали хрестоматийными. Услужливое воображение рисует яркую картину — рыжебородые варяги в рогатых шлемах (их крошечных копий полным-полно во всех скандинавских сувенирных лавочках), стоя на палубах своих легкокрылых драккаров, напряженно вглядываются в морскую гладь… Мы привычно отождествляем их с викингами — скандинавскими морскими разбойниками, вплоть до X века наводившими ужас на страны Европы. Говорят, их корабли достигали даже берегов Америки — а вот проделать путь «из варяг в греки» было куда сложнее. По берегам русских рек подстерегали засады, кое-где суда и вовсе приходилось тащить волоком… Право, в таких условиях куда проще было ладить с местным населением — вот и пришли варяги княжить на славянские земли не захватчиками, а друзьями…

Впрочем, кое-кто из ученых до сих пор считает «призвание варягов» всего лишь красивой легендой — ведь нигде, кроме означенной летописи, никаких сведений о Рюрике нет. Другие отождествляют его с Рёриком Ютландским — датским конунгом, владевшим местечком Дорестад во Фрисландии. С 862 года его имя напрочь исчезает из западных хроник. Зато в русских появляется Рюрик, которому предстоит благополучно княжить еще много лет…

Впрочем, оставим эту стародавнюю историю. Как бы ни было соблазнительно увидеть в ней отголоски грядущих крестовых походов викингов на Русь. И века спустя русские князья сохраняли с норманнами (шведами, норвежцами и датчанами) вполне добрососедские отношения. Всем известный Ярослав Мудрый был даже женат на шведской принцессе Ингигерд. Говорят, когда своевольная принцесса решила сочетаться браком с сыном конунга, ее отец произнес: «Знаешь, Ингигерд, как бы ты ни любила этого толстяка, тебе не бывать его женой, а ему твоим мужем. Я выдам тебя замуж за такого правителя, который достоин моей дружбы…»

А уже зимой к конунгу шведов Олафу прибыли из Хольмгарда (Новгорода) сваты Ярислейфа (Ярослава). Как гласит «Сага об Олафе Святом», Ингигерд отвечала: «Если я выйду замуж за Ярислейфа конунга, то я хочу получить от него все владения ярла Алдейгьюборга (Старой Ладоги) и сам Алдейгьюборг».

Разумеется, Ярослав согласился. А когда в 1031 году на Русь прибыл сводный брат Олафа Святого, знаменитый Гаральд Гардрад, князь тут же назначил его вторым воеводой в русском войске. Если верить «Саге о Гаральде», он бился за русичей много и отважно — а перейдя на службу к византийской императрице Зое, все захваченное золото отсылал на хранение своему родственнику в Киев.

Судя по всему, Гаральд был настоящим «горячим шведским парнем» — ибо в один прекрасный день он, прихватив внучку византийского императора Марию, пытался бежать из Константинополя. Легенда гласит, что, когда галера натолкнулась на цепь, перегораживавшую пролив Золотой Рог, Гаральд приказал всем перейти на корму. Нос судна приподнялся, и галера заехала на цепь. Затем дружинники переместились вперед — и судно перевалилось через препятствие. А вскоре Гаральд повелел высадить императорскую внучку на берег и отправить домой.

Зато из Киева, куда он приплыл, дабы забрать «множество золота своего, которое раньше посылал из Византии», он уехал мужем дочери Ярослава Елизаветы — Эллисив. Вместе с ней он отправился в Норвегию, где вскоре был коронован. Так что участь стать королевой западной страны была уготована не только знаменитой «француженке» Анне Ярославне — на трон села и ее сестра Елизавета…

В 1066 году норманны завоевали Англию. С той поры их походы в страны Западной Европы почти прекратились, и в качестве новой «мишени» потомки викингов выбрали ближайших соседей. Тем более что к XII веку новгородцы уже плотно заселили берега Невы вплоть до устья. Согласно новгородским «старым книгам», на Охте находились пять деревень Тимофея Евтихиевича Грузбва с 32 дворами. Фомин остров (нынешняя Петроградская сторона) имел 30 дворов, нынешняя Адмиралтейская часть — 8, Васильев остров — 25, «частью пашенных, частью рыболовных». Разумеется, охочих до добычи шведов это не могло оставить равнодушными. Летопись гласит, как в 1142 году к устью Невы подошел шведский князь с полусотней шнеков (гребных судов). «Разбойники» атаковали три купеческих корабля, но, потеряв 150 дружинников, отправились восвояси.

В том же году из Финляндии нагрянула емь и «воевала область Новгородскую» — но все до единого захватчика были перебиты. Семь лет спустя емь снова двинулась на новгородскую волость — но новгородцы, отправив навстречу отряд из 500 человек, легко расправились с пришельцами. Увы, это не отрезвило ни сами финнов, ни их соседей-шведов…

«В 1164 году шведская флотилия через Неву прошла в Ладожское озеро, — рассказывает в своей книге „Северные войны России“ военный историк Александр Широкорад. — Шведское войско осадило город Ладогу. Ладожане сожгли свой посад, а сами с посадником Нежатою заперлись в каменном кремле и послали за помощью в Новгород. Шведы попытались взять кремль приступом, но были отражены с большими потерями. Тогда они отошли к устью реки Вороной и устроили там укрепленный лагерь. Через пять дней к лагерю шведов подошли воины новгородского князя Святослава Ростиславовича и посадника Захария. Атака русского войска оказалась для шведов неожиданностью. Большинство шведов было убито или взято в плен. Из 55 шнек сумели уйти лишь 12.

В 1188 году в Центральную и Северную Финляндию ходили новгородские молодцы под началом воеводы Вышаты Васильевича и „пришли домой поздорову, добывши полона“. В 1191 году ходили новгородцы вместе с карелами на емь, „землю их повоевали и пожгли, скот перебили“. В 1227 году князь Ярослав Всеволодович пошел с новгородцами на емь в Центральную Финляндию, „землю всю повоевали, полона привели без числа“.

В следующем 1228 году емь решила отомстить, пришла на судах Ладожским озером и начала опустошать новгородские владения. Новгородцы, узнав о набеге, сели на суда и поплыли Волховом к Ладоге, но ладожане со своим посадником Владиславом не стали дожидаться помощи из Новгорода, сами погнались на лодках за емью, настигли их и вступили в бой, который закончился только к ночи. Ночью гонцы от еми пришли просить мира, но ладожане не согласились. Тогда финны, перебив пленников и бросив лодки, бежали в лес, где большую часть их истребили карелы.

Сильнейший удар шведам русские нанесли в ходе таинственного похода на шведскую столицу Сиггуну в 1187 году. Флотилия кораблей с новгородскими, ижорскими и карельскими воинами скрытно прошла по шведским шхерам к Сиггуне. Столица шведов была взята штурмом и сожжена. В ходе боя был убит архиепископ Ион. Надо сказать, что как русские, так и карелы имели основания разделаться с этим духовным лицом, которое „9 лет воевало с русскими, ижорой и карелами ради Господа и святой веры“…»

Но что же таинственного было в этом походе? Да только одно — о нем нет никаких упоминаний в русских летописях. Зато прекрасно сохранилось куда более основательное доказательство — врата с бронзовыми барельефами, украшающие вход в новгородский храм Святой Софии. Их новгородцы вывезли из Сиггуны.

Надо сказать, что суеверные шведы не стали восстанавливать разрушенную крепость. Они заложили новую столицу — Стокгольм. Строительством руководили вдова архиепископа Иона и ярл Биргер — однофамилец того, что более полувека спустя пойдет войной на самого Александра Невского…

…В 1240 году незваные католические «братья» вторглись на Русь. Шли они не с севера, а с запада, из «неметчины». Перед великим походом магистр наставлял их:

«Вам предстоит биться с язычниками, особенно с русскими еретиками — самым опасным и сильным нашим противником. Ибо руссы имеют склонность помогать и эстам, и литовцам, и ливам. Мы должны сокрушить их. И мы добьемся этого своим мечом. Действовать надо без пощады, чтобы никто не посмел поднять оружие против рыцарского воинства»… В ответ братья, издавая воинственный клич, потрясали мечами. Русских еретиков они будут разить без промаха! Не случайно их братство прежде звалось орденом меченосцев! На их рыцарских плащах красовались два скрещенных меча, острием вниз — как символ несокрушимой мощи. Второе название — «Братья Христова рыцарства» — было давно позабыто. Полно, до заповедей ли Божьих, когда речь идет о борьбе с неверными! И братья-рыцари дружно топтали всех, кто оказывался у них на пути. Казнили без разбора, обдирали без совести, брали в заложники…

«Междоусобия не перестают, кровь льется, набеги русских и впадения рыцарей в их границы пустошат оба края, ничтожат соседние племена… Крепости переходят из рук в руки, везде трупы, развалины, слезы от утешения, вопли от грабежа…» — напишет несколько веков спустя писатель и будущий декабрист Александр Бестужев, много путешествовавший в тех краях. «Буллы Ватикана, как театральные перуны, гремели, никого не пугая и не поражая. Должно, однако же, отдать справедливость папам, столь часто клеветанным, что они под проклятиями запрещали делать рабами новообращенных христиан в Ливонии, как и в Америке, и все напрасно. Свои выгоды были ближе к сердцу рыцарей, чем увещевания папы…»

Со временем орден превратился в анархическую вольницу, не признающую никаких законов. Доблестные рыцари сами решали, на кого и когда идти. И к 1229 году меченосцами были завоеваны Эстония, часть Курляндии и Ливония. Под именем Ливонии и объединились земли — как владение ордена, единое и неделимое. Сам же орден был измотан и унижен целым рядом крупных поражений. В 1236 году в битве при Сауле меченосцы потеряли треть своего войска, включая и самого магистра Волквина. О том, где проходило сражение, до сих пор спорят историографы двух прибалтийских стран. Латыши считают, что речь идет о Вецсауле, через который пролегал путь из Литвы в Ригу. Литовцы убеждены, что битва произошла у Шяуляя. Несмотря на разногласия, обе стороны не забывают подчеркнуть тот факт, что в составе трехтысячной армии меченосцев были две сотни псковичей. Судя по всему, устав от чрезмерной опеки новгородцев, они искали в Риге союзника — а нашли смерть на поле брани…

Захватчики попали в засаду. Это произошло настолько неожиданно, что рыцарская кавалерия даже не пыталась контратаковать. Большая часть воинов полегла в непроходимой топи литовских болот. Лишь каждый десятый псковитянин вернулся домой.

Снарядили посла в Рим — чтобы поведал папе о жалком состоянии братства. Слезно умолял он о соединении с сильным соседом — тевтонцами. И был услышан. Папа постановил: быть гроссмейстеру Тевтонского ордена сюзереном меченосцев. А им, раз квартируют в Ливонии, отныне называться Ливонским — орденом Святой Марии немецкого дома в Ливонии. И на груди рыцарей отныне рядом с мечами будет красоваться черный немецкий крест…

Рыцари легко захватили территорию к востоку от реки Наровы, «повоевавша все и дань на них возложиша». На землях, прилегающих к Финскому заливу, они создали крепость Копорье — важный плацдарм, позволявший контролировать торговые пути по Неве. И — дерзко вторгшись в самый центр русских владений, вторглись в новгородский пригород Тесово.

Теперь они беспрепятственно грабили новгородских купцов в 30 верстах от города. Богатый край постепенно превратился в пустыню: «Не на чем и орати по селам», — сообщает летописец. «Орати» означает «пахать», но вопль отчаяния и впрямь стоял в те дни по всей Русской земле. «Ни одному русскому не дали уйти невредимым. Кто защищался, тот был взят в плен или убит. Слышны были крики и причитания: в той земле повсюду начался великий плач…»

Вскоре пал древний Изборск. Тогда рыцарям «противу… выиде весь град» — Псков. Но и псковское ополчение потерпело поражение — почти тысяча убитых, бесчисленное множество пленных. Преследуя ополченцев, тевтонцы подступили к городу. С ними был и князь Ярослав Владимирович, сын псковского правителя, еще в 1232 году изгнанный за какие-то грехи новгородцами. Бежавшего приютило Дорпатское (ныне — Тарту) епископство. Разумеется, роль отставного князя была Ярославу не по душе, и он с упорством, достойным лучшего применения, подбивал новых союзников выступить против русичей. За помощь в возвращении княжеского трона местному епископу была обещана ответная помощь в борьбе с Литвой. А тут еще поступили обнадеживающие вести из бывшей вотчины отца Ярослава — часть горожан во главе с боярином Твердило Ивановичем обещала поддержку опальному правителю.

Ивот немцы уже под стенами Пскова. Горит посад, полыхают окрестные села. «…И зажгоша посад весь, и много зла бысть, и погореша церкы… много сел попустиша около Пскова. Истояше под городом неделю, но города не взяша, но дети поимаше у добрых муж в тали, и отъидоша прочее». Рыцари готовились к штурму — но его не последовало. Слово Твердило Ивановича и впрямь оказалось твердым: он сдал Псков немцам. «Великим плачем» наполнилась Псковская земля. Помните жуткий эпизод из черно-белого фильма «Александр Невский»? Закованный в железо рыцарь бросает в огонь рыдающего ребенка… И хотя я в детстве всякий раз крепко зажмуривала глаза, жалобный плач еще долго стоял в ушах. Разумеется, как настоящий октябренок, я и слыхом не слыхивала о библейском избиении младенцев. А вот Эйзенштейн, разумеется, Библию читал, и мрачная тень царя Ирода зловеще маячила «между кадров» фильма. Упоминания о сожжениях встречаются и в древнерусской «Повести о Довмонте». Там рассказывается, как тевтонские инквизиторы заживо сжигали монахов, а также женщин и детей, искавших убежища в монастырских стенах: «Изгониша немцы посад у Пскова марта в 4-й день, черноризиц и убогих избиша, и жены, и дети, и монастыри немцы пожгоша…»

Оставив в захваченном городе двух рыцарей и небольшой гарнизон, ливонцы отправились дальше — на Новгород. «Укорим словенский язык себе» — подчиним русский народ! И одновременно крестовым походом двинулись на Русь шведы. Еще два года назад римский папа Григорий IX «благословил» их короля Эриха Картавого на крестовый поход против Руси: «Воистину, если бы все поднялись против подобных людей и, невзирая на возраст и пол их, целиком истребили, то это не было бы для них достойной карой!» Тем, кто вернется домой, было обещано «отпущение грехов», а павшим — «вечное блаженство». Что ж — вполне достойная цена за «крещение» проклятых схизматиков! А заодно с выполнением этой святой цели не грех и прибрать к рукам балтийские земли. И вот в мае 1240 года в Новгород прибыли кардиналы Гальд и Гемонт. Выслушав их ультиматум, Александр отрезал: «От вас учение не примем!» Видимо, не зря Священное Писание еще в детстве было любимым чтением князя…

А еще, говорят, он до дыр зачитал «Александрию» — книгу о подвигах Александра Македонского. И, чтобы стать вторым Александром, княжич исправно учился — «вседше на коня, в бронех, за щитом, копьем биться». В 10 лет вместе с дядькой он поднимал на рогатину медведя, а когда подрос, участвовал в походах отца. В общем, что такое славный бой, он знал не понаслышке.

Тем временем папские послы, несолоно хлебавши, отправились в Швецию. И в первых числах июля рыцари под командованием ярла Биргера, «в силе велице, пыхая духом ратном», вошли в Неву. Неприятеля сопровождали и католические епископы; они шли с крестом в одной руке и мечом в другой. Высадившись, шведы и их союзники раскинули свои шатры в устье Ижоры.

«С причаливших судов были переброшены мостики, на берег сошла шведская знать, в том числе Биргер и Ульф Фаси в сопровождении епископов…за ними высадились рыцари. В Новгород, где правил Александр Ярославич, полетело дерзкое послание: „Если можешь, сопротивляйся, но знай, что я уже здесь и пленю твою землю“. Впрочем, письмо запоздало — князь уже и так знал о вторжении врага. Ижорский старейшина Пелгусий, бывший язычник, крещенный в православие и нареченный Филиппом (ему была поручена „стража морская“), заметил корабли шведов и сообщил в Новгород. Летописи, впрочем, утверждают — дело тут вовсе не в бдительности Пелгусия. Просто накануне боя стражник имел видение: стоял „при крае моря, стрежашеть обою пути, и пребысть всю нощь во бденьи; яко же нача всходити солнце, и слыша шумъ страшенъ по морю, и виде насадъ (судно) един гребущь, посреде насада стояща мученику Бориса и Глеба в одеждах червленныхъ… и рече Борис: брате Глебе! повели грести, да поможемх сроднику своему Александру“…»

Так или иначе, реакция новгородцев была незамедлительной. Едва услыхав о появлении вражеских судов, Александр, по словам древнего жития, «разгорелся сердцем, вниде в церковь Святыя Софьи (в Новгороде), поде на колену перед олтарем, нача молиться со слезами… и восприим Псаломную песнь рече: суди, Господи, обидящим мя, возбрани борющимся со мною, приими оружие и щит, стань в помощь мне. Скончав молитву, встав, поклонися архиепископу, архиепископ же Спиридон благослови же его и отпусти». И двинулся в поход — «в мале дружине, не сождався со многою силою своею, но уповая на Святую Троицу». Войско свое он собрал всего за один день — никак нельзя было допустить шведов до города Ладоги, нельзя, чтобы разорили они земли русские вдоль Невы! Чтобы преодолеть путь быстрее, решили не плыть по Волхову, а идти «Водской дорогой» от Новгорода через Тесово. Примерно полторы сотни километров рать могла преодолеть дня за два.

15 июля 1240 года в 11 часов утра новгородцы атаковали шведов. Те, не подозревая о близости русских, даже не озаботились охраной своего стана. Неприятельские ладьи — шнеки покачивались на волнах; под лучами солнца ослепительно белели шатры. Златоверхий шатер Биргера был виден издалека. «В Ладожское озеро, оттуда по Волхову на Новгород — честолюбивый зять короля уже зрил себя на княжеском троне… Нападение русских было столь внезапным, что шведы не успели „опоясать мечи на чресла свои“.

И вот уже русская дружина гонит неприятеля к берегу. Пешие ополченцы рубят сходни, топят шнеки. „Ту бысть велика сеча свеем…“ Сам Александр рассказывал после о подвигах шестерых мужей из своей дружины. „…Один из них, Гаврило Олексич, прорвался вслед за бегущим Биргером до самого корабля его, был низвергнут и с конем в воду, но вышел невредим и опять поехал биться с воеводою шведским“. Этот воевода навсегда остался на поле боя, та же участь постигла от руки Гаврилы и епископа. Другой новгородец, Сбыслав Якунович, поразил всех „своею храбростию, не раз врываясь с одним топором в толпы неприятельские“. Рядом с ним княжеский ловчий Яков Полочанин с мечом в руках бросался на шведов… Четвертый новгородец, Миша, с отрядом своим „ударил на неприятельские корабли и погубил три из них“; пятый, отрок княжеский Савва, „пробился до большого златоверхого шатра Биргерова и подсек у него столп“; шестой, слуга княжеский Ратмир, „бился пеш, был окружен со всех сторон врагами и пал от множества ран…“»

От своих доблестных воинов не отставал и сам князь — «и самому королю възложи печать на лице острым своим копией». Вопрос о том, следует ли понимать эти слова буквально (мол, король был ранен в лицо), до сих пор остается открытым. Такое понимание, думаю, неверно. В описаниях того времени «сташа в лице» означало расположиться перед войском. «Печать на лице» вполне можно трактовать и как урон, нанесенный авангарду шведов. Впрочем, заслуг Александра это никак не умаляет.

Сражение затянулось до вечера. На ночь все стихло. Летопись сообщает, что шведы вывезли на двух кораблях своих погибших «вятших людей», а прочих «ископавше яму, вметаша в ню бещисла». А вот новгородские потери: «всех двадцать мужь с ладожанами, или мне, бог весть». И пусть вместе с простыми ратниками, потери были, вероятно, несколько большими — главное, что шведы позорно бежали вниз по течению Невы. А отважный князь получил свое второе имя — Невский…

Но в руках неприятеля по-прежнему оставались Псков и Копорье, откуда до Новгорода рукой подать. Вот почему Александр решает нанести первый удар на копорском направлении. Короткий переход — и русское войско овладело крепостью. «И изверже град из основание, а самих немец изби, а иных с собою приведе в Новгород, а иных пожалова отпусти, бе бо милостив паче меры, а вожан и чюдцу переветников извеша»… Правый фланг воинства новгородского, «водьская пятина», был в безопасности. А неутомимый полководец снова в походном седле. В марте 1242 года он уже под Псковом. На помощь спешит его брат Андрей Ярославич с «низовым» войсками — и вот орденские наместники в оковах отправлены в Новгород. 70 знатных братьев и много простых рыцарей полегло в том бою…

Но тевтонцы отнюдь не планируют сдаваться. Мейстер Ливонии Андреас фон Фельвен, брызгая слюной, приказывает готовить расправу: «Пойдем на Александра и победивше руками имам его!» В Дорпатское епископство стекаются рыцари «со всеми бискупы (епископами) своими, и со всем множеством языка их, и власти их, что ни есть на сей строне, и с помочью королевою». В один «один громящий кулак» собрались немецкие рыцари, эсты и войско короля шведского. Весной 1242 года из них формируется разведывательный отряд — прощупать силу русских войск. 20 км южнее Дерпта он наголову разбивает русский «разгон» под началом Домаша Твердиславича и Керебета — им доверил разведку Александр Ярославич… Те, кто уцелел, вернулись к князю. Темнее тучи сделался он. «И поиде, — сообщает летописец, — на землю немецкую, хотя мстити кровь христианскую». Русская рать выступила на Изборск.

А в ставке орденского командования ликовали. До утра не смолкали победные гимны, звенели кубки, горели огни. Победа над небольшим отрядом русских окрылила ливонского мейстера. Он принимает решение дать русским сражение — и сам встает во главе войска, выступившего из Дерпта на юг. Так закованные в броню рыцари сделали первый шаг по направлению к Чудскому озеру.

…Это место находится в стороне от больших дорог. Ничто, кроме птичьего пения, не нарушает тишины, которой овеяны древние курганы да дремучие леса. Разве что рыба плеснет хвостом — и уйдет на глубину… Там, на дне озера хранится немало тайн. Что ж — на то оно и Чудское, чтобы в его окрестностях творились чудеса. А их здесь случается немало. То под лопатой строителей обнаружится загадочное подземелье, то досужий грибник обнаружит в лесу следы «снежного человека», а то и вовсе по небу пролетит, разливая таинственный свет, летающая тарелка… Что из этого правда, а что лишь игра фантазии, не нам судить. В конце концов, любая раскрытая тайна становится всего лишь фактом — а это уже совсем не так интересно. Так почему уже много веков подряд исследователи всего мира стремятся сюда, чтобы узнать правду о самом таинственном событии этих мест — битве, известной нам по учебникам истории как Ледовое побоище?..

Сражение на Чудском озере оценивают по-разному. Для кого-то она вырастает до масштабов эйзенштейновской «битвы века», кто-то видит ее как ничего не решающую пограничную стычку. Некоторые исследователи и вовсе задаются вопросом: «А было ли вообще это сражение?» Версия о том, что побоище — не более чем красивая легенда, действительно существует. А между тем о нем сохранилось достаточно свидетельств. Почти современная сражению запись в Новгородской первой летописи старшего извода, описание в «Житии Александра Невского»:

«И наехаша на полкъ Немци и Чюдь и прошибошася свиньею сквозе полкъ, и бысть сеча ту велика Немцемь и Чюди. Богъ же и святая Софья и святою мученику Бориса и Глеба, еюже ради новгородци кровь свою прольяша, техъ святыхъ великыми молитвами пособи Богъ князю Александру; а Немци ту падоша, а Чюдь даша плеща; и, гоняче, биша ихъ на семи верстъ по леду до Суболичьскаго берега; и паде Чюди бещисла, а Немець четыреста, а пятьдесят руками яша и приведоша в Новъгородъ. А бишася месяца априля въ 5, на память святого мученика Клавдия, на похвалу святыя Богородица, в субботу».

Псковская летопись добавляет: «…и Чюди много победи, имь же несть числа, а иных вода потопи…»

Для русских летописцев битва на Чудском — почти героический эпос. Свидетелям со стороны «нападения» она видится несколько по-другому. По мнению автора немецкой «Рифмованной хроники», итоги сражения были куда более скромными: «С обеих сторон убитые падали на траву. Те, кто был в войске братьев, оказались в окружении. У русских было такое войско, что, пожалуй, шестьдесят человек одного немца атаковало. Братья упорно сражались. Всё же их одолели. Часть дорпатцев вышла из боя, чтобы спастись. Они вынуждены были отступить. Там двадцать братьев осталось убитыми и шестеро попали в плен».

Тевтонскому летописцу вторит калининградский историк и архивист Анатолий Бахтин, более 20 лет изучавший события по хроникам и летописям.

«Сама хроника битвы была фальсифицирована, — полагает он. — Не было там умопомрачительного столпотворения воюющих сторон, не было и массового ухода людей под лед. В те времена доспехи тевтонцев по своему весу были сопоставимы с вооружением русских ратников. Те же кольчуга, щит, меч. Только вместо традиционного славянского шишака головы братьев-рыцарей защищал ведрообразный шлем. Не было в те времена и латных лошадей.

Еще одна откровенная мистификация, которая оказала медвежью услугу, — это количество участников сражения. В составлении русских летописей того времени наверняка принимали участие имиджмейкеры, которые, для того чтобы признать значимость победы или объяснить причины поражения, не утруждали себя педантизмом. Количество воинов в те времена указывали одним словом „бещисла“, то есть несметное количество. Эта формулировка дала повод псевдоисторикам в советские времена увеличить на порядок количество участников битвы на Чудском озере. Как анекдот, звучали нереальные и необоснованные цифры: 18 тысяч со стороны русских, 15 — со стороны ордена. Между тем историческим фактом является то, что большинство рыцарей Тевтонского ордена в тот период проливали свою и чужую кровь в Палестине за Гроб Господень, а в целом орден состоял примерно из 280 братьев-рыцарей. Так что непосредственно на лед Чудского озера вышли биться не более двух десятков тевтонцев».

Тайной является и само место Ледового побоища. Из летописей было известно, что оно произошло на льду Чудского озера «у Вороньего камня, на Узмени» и что разбитых немцев гнали оттуда семь верст «до Соболического берега». Казалось бы, три вполне точных географических ориентира. Но оказалось, что Вороньих камней около Чудского озера больше десятка, а никакого Соболического берега и вовсе нет. Узнали только, что деревня Мехикорма когда-то называлась Узменкой, — но точно такое же имя носил и узкий пролив между Чудским и Псковским озерами, и даже южная оконечность Чудского озера, в наши дни называемая озером Теплым.

Так что же подразумевал летописец?

В 60-х годах прошлого столетия к Чудскому озеру была отправлена научная экспедиция под руководством Г. Н. Караева. Ученым удалось выяснить, что среди небольших островов один носит название Вороньего. Причем окрестные жители называют его Вороньим Камнем! Дело в том, что прежде этот островок составлял единое целое с ближайшим островом Городец — там-то и стоял высокий утес, известный под названием Вороньего камня.

А еще оказалось, что в озере водится рыба соболек. Весной она кишмя кишит у западного берега, там, где в озеро впадает река Эймаыга, — рыбу и сейчас там ловят. Так был обнаружен Соболический берег, до которого от Вороньего камня ровно семь верст, как и сказано в летописи.

Казалось бы, вывод очевиден — битва «имела место» у восточного берега озера близ современного острова Городецкий. Но в 90-х годах группа археологов выдвинула новую теорию — побоище вообще произошло не на льду, а на суше, в треугольнике между нынешними селами Таборы, Кобылье городище и Козлово. Откуда иначе здесь появились захоронения средневековых воинов?.. Да и на миниатюре из Лицевого свода, изображающей войска перед началом битвы, хорошо видны оборонительные валы и строения. Сами летописи ни о каком острове Вороний тоже не говорят, да и о льде упоминается лишь в самом конце…

Ученые обнаружили, что в те далекие времена между деревнями Козлово и Таборы находился укрепленный форпост новгородцев. Он был скрыт за деревьями — идеальное место для засады! Здесь-то и попали рыцари в расставленные «сети». А к концу битвы, оттесненные на весенний лед Желчинской бухты, пошли на дно, где и сейчас в толще ила покоятся их останки… Нашелся и новый Вороний камень на окраине Таборы. Точнее, лишь его подземная часть — века не пощадили и утеса. По мнению исследователей, на летописном рисунке он изображен в виде стилизованного ворона. Магическое культовое место наших предков, символ мудрости и долголетия — нечто вроде легендарного Синь-камня, что находится на берегу Плещеева озера. Идеально круглый, похожий на кита валун когда-то служил для поклонения Яриле-солнцу — и по сей день, едва прикоснувшись к его поверхности, тают снежинки. Кстати, именно здесь, в городе Переславль-Залесском и родился Александр Невский…

Яростные споры о том, где именно он произнес исторические слова: «Разсуди, Боже, споръ мой съ этимъ высокомърнымъ народомъ!» — продолжаются и сейчас. Но где бы это ни произошло — без сомнения, именно Вороний камень придал князю мудрости и силы…

…Узнав, что навстречу движется огромный отряд ливонцев, новгородское войско повернуло («вспятися») на озеро, «немцы же и чудь поидоша по них». Новгородцы двинулись к Чудскому озеру, чтобы отразить обходный маневр немецких рыцарей. Здесь, у острова «Воронея Камени», встали лагерем русские ратники. Александр решил дать бой. «Воя великого князя Александра исполнишаяся духа ратна, бяху бо сердце их аки львом», они готовы были «положити главы своя»…

Еще и еще раз осматривал Александр позицию. За спиной — поросший густым лесом берег с крутыми склонами. Правый фланг защищен водным участком — Сиговицею. Сюда, в воду, теплую от ключей, зимой в изобилии собираются сиги — а лед бывает очень тонок… Не случайно жители приозерья всегда объезжают это место стороной. Стоит загнать сюда врага — ни один не уйдет живым! Камнем потянут на дно железные латы… Наконец, на левом фланге — высокий береговой мыс, откуда широко кругом видно.

Перед битвой Александр помолился в церкви Святой Троицы, получил благословение. Выйдя из храма, произнес: «Суди, Боже, и разсуди прю мою от языка валеречива: помози, Господи, яко же древле Моисеови на Амалика и прадеду моему, князю Ярославу, на окаянного Святополка…» Вставало солнце, алыми лучами рассекая белоснежную гладь льда. Темными рядами застыли пешцы. Щиты сомкнулись, образуя непроходимую стену, ощетинились длинные копья. Впереди построились лучники, на флангах — конные. Занималось утро 5 апреля 1242 года.

Но вернемся к тевтонцам. Как мы помним, автор «Рифмованной хроники» за каждым немецким участником сражения закрепляет 60 русских. Для большинства исследователей это выглядит всего лишь неубедительной попыткой оправдать собственное поражение. По подсчетам военных историков, ландмейстер фон Фельвен вывел на лед Чудского озера 10–12 тысяч воинов. Кроме ливонцев, там были отряды Дорпатского епископства и многочисленные датчане во главе с сыновьями короля Вальдемара II. Закованным в броню крестоносцам противостояло 15-тысячное войско Александра. Это было ополчение, набранное из посадских людей, — лишь малую часть составляла профессиональная княжеская дружина.

Рыцари прекрасно знали, как надо действовать против пехотных ополчений. Подобно мощному тарану они разбивали строй надвое. Дальше расколотое войско дробилось на мелкие группы и уничтожалось по частям.

Боевое построение крестоносцев — клин, или, как пишет летописец, «великая свинья», известно нам со школьной скамьи. Подобное построение немецкой рати детально расшифровывает уникальный документ — «Приготовление к походу», написанное в 1477 году для одного из бранденбургских военачальников. Три хоругви под типовыми названиями — «Гончая», «Святого Георгия» и «Великая» — должны насчитывать 466, 566 и 666 конных воинов. Во главе каждого отряда — знаменосец и рыцари, выстроенные в пять шеренг. Это была элита — самые опытные, тренированные и хорошо вооруженные воины. С флангов их прикрывали два ряда таких же отборных рыцарей. В «острие» — от 3 до 9 конных, в последней шеренге — от 11 до 17. Шеренги выстраивались таким образом, чтобы в каждой последующей было на два человека больше. Так крайние воины охраняли едущего впереди, что делало клин трудно уязвимым с флангов.

За клином, как хвост за кометой, тянулись отряды кнехтов-ополченцев, выстроенные четырехугольником.

Среди них находилась и боевая свита рыцарей: лучник или арбалетчик и оруженосец. Эта низшая войсковая единица — «копье» — экипированная не хуже своего господина, во время боя приходила ему на помощь.

В общем, убойная сила железного «клина» не подвергалась сомнению. Сплоченная, прикрытая с флангов колонна обеспечивала такую таранную силу удара, что перед ней не могло устоять ни одно войско. Но, как известно из одного замечательно старого фильма — у каждого свои недостатки. Были они и у рыцарской «свиньи». После нанесения удара хаос наступал не только в рядах противника. Сохранить боевой порядок зачастую не удавалось и самим крестоносцам — слишком уж громоздким и жестким был строй. Ни о какой гибкости маневра не шло и речи. Если бой затягивался, лучшие силы первыми выходили из строя. Кнехтам же зачастую и ударить в полную силу не удавалось. Эти слабые стороны хорошо знал Александр Ярославич. Ведь «свинью» на поле боя выводили не только немцы, но и литовцы, и поляки, и сами русичи. В Новгородской и Суздальской летописях встречается слово «клин». Боевой треугольник изображен также на 113 миниатюрах Радзивилловской летописи.

И все же обычным боевым порядком русских войск в те времена были три полка: в центре — «чело», по флангам — полки «правой и левой руки». Все три выстраивались в линию. Но новгородский князь решил поломать эту схему. Он соорудил на поле боя настоящие клещи. Раздвинувшись, они должны были охватить противника и, сжав, переломить ему хребет. Основные силы — конницу — Александр разместил на флангах, а в центре, щит к щиту, стояло новгородское ополчение. Ему предстояло принять на себя первый удар. Сам князь со своей дружиной укрылся в засаде — чтобы в нужный момент ударить ненавистной «свинье» в тыл.

Все произошло, как и замыслил Александр Ярославич. Едва из-за горизонта выкатилось круглое солнце, железный рыцарский клин двинулся в атаку. Русские лучники осыпали врага ливнем стрел. Закованным в латы тевтонцам они не причинили вреда, но рядом с крестоносцами наступала чудь — и эсты падали как подкошенные, один за другим… Русские лучники, теснимые вражеской конницей, пятились к рядам пехоты — и вот клин врубился в пешую рать: «И немци и чюдь пробишася свиньей сквозь полк…» Крестоносцы уже готовы были торжествовать победу, но неожиданно впереди вырос непреодолимый для конницы крутой берег. А сзади, не видя этого внезапного препятствия, напирали остальные… Тут-то и сомкнулись знаменитые русские клещи. Слева и справа на ливонцев обрушились оба крыла русского войска, а с тыла, совершив обходной маневр, ударила княжеская отборная дружина.

Окруженных рыцарей крючьями стаскивали с лошадей, а самих коней выводили из строя острыми ножами-засапожниками, спрятанными за голенищем. На земле неповоротливый крестоносец становился легкой добычей — подняться без посторонней помощи он не мог. Первыми дрогнули кнехты, следом обратились в бегство рыцари. Вот и Сиговица — хрупкий лед затрещал под многопудовой тяжестью… Первыми шли ко дну самые знатные: их доспехи были увесистей всех. «И бысть ту сеча зла и велика немцем и чюди, и бе труск от копии ломлениа, и звук от мечнаго сечениа, якоже озеру помрзшу двигнутись, и небе видети леду, покры бо ся кровию…» Остатки бежавшего в беспорядке войска новгородцы преследовали до противоположного берега. А потом 50 неприятельских гордых «нарочитых воевод» пешком брели за конями победителей до самого Новгорода…

Летом того же года «орденские братья» прислали в Новгород послов с поклоном: «есмя зашли мечем Псков, Водь, Лугу, Латыголу, и мы ся того всего отступаем, а что есмя изоимали в полон людей ваших, а теми ся розменим, мы ваших пустим, а вы наших пустите, и псковски полон пустим». Орден отказывался от всех притязаний на русские земли — и мир был заключен.

С той поры имя князя, как пишет автор Жития Святого Благоверного князя Александра Невского, «нача слыти… по всем странам и до моря Египетьского, и до гор Араратьских и об ону страну моря Варяжьского, и до великаго Рима. Глас его акы труба в народе, и лице его аки лице Есифа, иже поставил его Егупетьскый цесарь втораго цесаря в Егупте; сила бе его часть от силы Самсоня; дал бе ему Бог премудрость Соломоню, и храбрьство же акы цесаря Римьскаго Еуспасьяна, иже бе пленил всю Подъиюдейскую землю…Такоже и сий князь Олександр бе побежая, а не победим».

Ледовое побоище — первый в истории случай, когда тяжелая рыцарская конница была разбита войском, состоящим, по большей части, из пехоты. Но это — тема для теоретиков военного искусства. А Русская православная церковь заслуженно чтит подвиг православного воинства, разгромившего агрессоров в решающей битве. Древнее Житие сравнивает победу в Ледовом побоище с библейскими священными войнами. «И слышал я это от очевидца, который мне рассказал, что видел воинство Божие в воздухе, пришедшее на помощь Александру. И так победил их помощью Божией, и обратились враги в бегство, и гнали их воины Александровы, словно неслись они по воздуху…»

Годы спустя и сам Александр Ярославич стал героем Святого знамени. Перед Куликовской битвой в одну из ночей иноку владимирского Богородицкого монастыря привиделся давно усопший князь. Монахи разрыли его могилу и обнаружили там нетленные мощи…

Чем окончилось сражение, которое возглавил московский князь Дмитрий Иванович, праправнук Невского, известно каждому школьнику.

…Итак, крестоносцы больше угрожали западным границам Руси. Но, увы, всему хорошему быстро приходит конец. Миновало чуть более двух десятилетий — и уже не ливонцы или шведы, а датчане, захватив принадлежавшую Руси северо-восточную Эстонию, возвелили там замок Раковор (сегодняшний Раквере). Тут же выступившие в поход новгородские воины опустошили земли вокруг крепости, но самого замка взять не смогли. В начале 1269 года было решено повторить поход.

Силы собрались немалые. Плечом к плечу с новгородским ополчением встали псковские полки во главе с Довмонтом. Летописцы в один голос утверждают, что этот князь своими доблестями напоминал лучших представителей рода Рюриковичей — в том числе и Александра Невского. А ведь совсем недавно он и не помышлял о православии! Волынский летописец рассказывает, что Довмонт и великий князь литовский Миндовг были женаты на родных сестрах. Когда жена Миндовга умерла, он отправил гонцов к свояченице: «Приезжай сюда плакаться по сестре». Но едва та приехала, заявил: «Сестра твоя, умирая, велела мне жениться на тебе, чтоб другая детей ее не мучила», — и повел ее под венец. С этого момента Довмонтом владело одно желание — свершить месть. Когда год спустя Миндовг послал свои войска за Днепр, Довмонт, «усмотря удобное время… объявил другим вожакам, что волхвы предсказывают ему дурное, и потому он не может продолжать поход». Вернувшись домой, он тут же отправился ко двору Миндовга — и убил его вместе с двумя сыновьями. А вскоре вместе с дружиной отправился в Псков, где был крещен Тимофеем и начал княжить. Уже через несколько дней отправился он на Литовскую землю и «повоевал свое прежнее отечество, пленил родную тетку свою, жену князя Гердена, и с большим полком переправился через Двину». Часть дружины отправил восвояси, а с сотней человек вышел против 700 преследователей — и победил их.

В следующем, 1267-м, новгородцы вместе с Довмонтом вновь успешно ходили на Литву. А год спустя в составе большого русского войска он отправился в Ливонию на Раковер. Вместе с ним в поход выступил переяславский глава Дмитрий Александрович, сын Александра Невского. Великий князь Ярослав Ярославич отправил своих сыновей Михаила и Святослава с дружинами. Снаряжались с особой тщательностью — «изыскаша мастеры порочные и начаша чинити порокы во владычни дворе» (мастера начали строить стенобитные орудия на Епископском дворе). Озаботились и договором с ливонцами: русичи обязались не вторгаться в их пределы, а те — не мешать воевать с датчанами.

23 января три больших отряда подошли к Раковору. И — как это нередко случалось в русско-немецких отношениях — обнаружили, что союзники нарушили договор. Огромное войско во главе с магистром Отто фон Роденштейном было брошено на помощь датчанам. Как и во время Ледового побоища, немцы выстроились клином, тесно сомкнув ряды. Но теперь железная «свинья» уже не казалась непобедимой. Прямо напротив ее «пятачка» встало новгородское ополчение. На левом фланге расположился полк Михаила Ярославича, на правом — псковичи. Именно они, дабы поддержать стоявших насмерть новгородцев (по свидетельству летописи, люди падали целыми рядами), ударят с двух сторон в бока хваленой «свиньи». Рыцари смешались и, топча друг друга, бросились бежать. Говорят, русичи гнали их семь верст, до самого Раковора — аж кони спотыкались о трупы… «Ни отцы, ни деды наши, — говорит летописец, — не видали такой жестокой сечи». Три дня и три ночи победители «стояли на костях», но разбитое рыцарское войско так и не вернулось…

А тем временем Довмонт Псковский со своей дружиной «утюжил» Ливонию — и вернулся «с большим полоном». Когда же немцы, собрав в «громящий кулак» остатки сил, перешли границу и сожгли несколько псковских сел, князь погнался за ними — и вновь разбил. По свидетельству летописцев, соотношение сил было еще более неравным, чем прежде, — 60 русских против 800 ливонцев. В 1269 году магистр опять пришел под Псков «с силою тяжкою»: больше недели стояли немцы под городом и «с уроном» отступили… Последний раз Довмонт отбил их от Пскова в 1298-м — а через год умер, оставив после себя славу не только героя, но и «божьего человека» — был он «милостив безмерно, священников любил, церкви украшал…».

Что же касается «разных прочих шведов», память о доблестях Александра Невского надолго отбила у них охоту воевать с русскими. Вот что писал в своей булле римский папа:

«…Из писем дражайшего во Христе сына нашего Вальдемара, прославленного короля Швеции, стало известно неприятнейшее для нашего слуха и души сообщение о тягчайших и жестоких нападениях, которые очень часто переносят верноподданные этого королевства от врагов Христа, называемых обыкновенно карелами, и от язычников других близлежащих областей. Действительно, среди всех прочих опасностей, которые причинили названному государству коварство и жестокость этого племени, особенно в этом году, когда оно, неистово вторгнувшись в некоторые части данного государства, свирепо убило многих из верноподданных, пролило множество крови, много усадеб и земель предало огню, подвергло также поруганию святыни и различные места, предназначенные для богослужения, многих, возрожденных благодатью священного источника, прискорбным образом привлекло на свою сторону, восстановило их, к несчастью, в языческих обычаях и тягчайшим и предосудительным образом подчинило себе…»

Жестокое племя, о котором идет речь, — и есть русичи; в 1256-м крепко ударили они по шведам, вторгшимся на исконные земли еми. Это теперь шведский язык в Суоми — второй государственный, а тогда емь, как один человек, восстала против захватчиков.

Александр немедля отправился в поход. Увы, вернуть Новгороду землю еми не удалось — зато коренные новгородские владения вдоль берегов Финского залива агрессору не достались. Правда, граница земель еми и карел фактически превратилась в государственную границу Швеции и Новгорода. Она начиналась на берегу Финского залива, всего в паре десятков километров от устья Невы.

В те далекие времена от нынешнего благодушия не было и следа — порабощенная емь пылала по отношению к шведам лютой ненавистью. А последние, ощущая себя словно на пороховой бочке, стремились во что бы то ни стало отрезать финские племена от контакта с новгородцами. «Пощипывать» русичей словно бы входило у них в привычку. То шведские суда напали в Ладожском озере на новгородских купцов. То швед Трунда с отрядом попытался там же грабить карел — но получил отпор. То, как пишут хроники, 800 шведов с моря напали на ижорцев — но и они были отбиты.

Куда удачливее оказался Торгильс Кнутсон — марскалк (маршал) при короле Биргере, внуке ярла Биргера, того, что улепетывал под всеми парусами от доблестной дружины Невского. Полвека спустя, в 1290-м сел малолетний Биргер на шведский престол. Однако заправлял делами воинственный Кнутсон — и тут же объявил крестовый поход против карел. Будучи верными подданными Господина Великого Новгорода, они, в большинстве своем, оставались язычниками. Новгородцы никого креститься не принуждали — лишь засылали в глухие места священников да строили церкви и монастыри. Именно тогда был заложен, пожалуй, самый знаменитый из них, на многие века сделавший остров Валаам местом святого паломничества…

Начало похода ледунга (так называлось морское ополчение) шведы приурочивали к Троицыну дню. В 1293-м году он выпал на 17 мая. И вскоре там, где рукав Вуоксы впадает в Выборгский залив, высадилось вооруженное до зубов войско. «Хроника Эрика» свидетельствует:

В земли язычников двинулись шведы.
Трудности ждали их, раны и беды.
Дрались язычники, что было сил.
Тех, кто в поход шел, конунг просил
Крепость построить чтоб постарались
Там, где чужие леса простирались…

Новую крепость назвали Выборг. И по сей день почти все путеводители дружно называют Кнутсона основателем города, а его главная улица долгое время носила имя марскалка — «одолеть» его смог лишь всем известный вождь мирового пролетариата. Памятник же гордому шведу до сих пор украшает самый центр Выборга. По странному стечению обстоятельств создал его финский скульптор Вилле Вальгрен — потомок той самой еми, что боролась когда-то против шведов. Установлен он был с высочайшего разрешения самого императора Николая II 4 октября 1908 года — и простоял на площади Старой ратуши ровно 40 лет. В 1948-м Торгильс Кнутсон был свергнут с пьедестала и вновь занял свое место лишь полвека спустя. Но и на этом его злоключения не закончились. Как-то ночью многострадальный маршал остался без шпаги. Правда, вскоре злоумышленники подкинули ее к подножию памятника, и реставраторы вложили ее в бронзовую руку того, кто, разрушив «до основанья» стоявший здесь карельский город, возвел на его обломках собственную крепость…

Шведская хроника безапелляционна: в 1293 году рыцари покорили все карельские земли общим числом 14 погостов. Под Кексгольмом (современный Приозерск) «много язычников было… побито и застрелено в тот самый день». Однако вскоре отряд новгородцев отбил крепость. Гарнизон, включая «воеводу Сига» — Сигге Лоне, — был безжалостно истреблен, в живых осталось лишь два шведских воина. А Кексгольм (русские летописи называют его Корела) так и остался за новгородцами — они «сильно укрепили его и посадили там мудрых и храбрых мужей, чтобы христиане не приближались к этому месту».

Пытались русичи взять и Выборг — но безуспешно. А шведы, железными засовами заперев выход к морю, предались пиратству на Балтике. Не только русские суда, но и всех, кто вез в Новгород и Псков товары, безжалостно грабили. Перепуганные ганзейские купцы даже вынуждены были пожаловаться германскому императору. Узнав об этом, король Биргер поклялся, что шведы не станут больше трогать немецких купцов — но при одном условии: чтоб не везли в Новгород оружия.

…В ожерелье петербургских мостов Большеохтинский — одно из самых необычных украшений. Но мало кто знает — там, где он «впадает» в левый берег и где должен появиться скандально известный небоскреб «Газпрома», стояла когда-то неприступная шведская крепость. Однажды летним днем 1300 года вражеская флотилия в полсотни кораблей вошла в Неву и стала на якорь там, где Нева сливается с Охтой. Охта была тогда куда шире, да и глубже, чем сейчас, — большие корабли вполне могли подойти прямо к берегу. И они подошли, встав «борт к борту и штевень к штевню». Больше тысячи рыцарей под командованием самого Торгильса Кнутсона сошли на неприветливую невскую землю… Начался новый крестовый поход на Русь. Вместе с крестоносцами приплыли лучшие европейские инженеры — папа Бонифаций VIII снял их со строительства своего дворца в Риме и отправил строить крепости на землях «русских язычников», пообещав за это, как водится, райское блаженство.

На земле, однако, о блаженстве не было и речи. Построить крепость надо было быстро — зимовать здесь Кнутсон не планировал. Хроника пишет — уже к концу лета между Невой и Охтой был прорыт глубокий ров, а над ним возведена стена, увенчанная восемью башнями. По берегам рек выросли укрепления. Крепость нарекли Ландскрона — «Венец Земли». Четыре века спустя именно здесь великий царь-реформатор прорубит «окно в Европу» — как ни странно, унылые невские пейзажи всегда располагали к пышным и громким названиям…

Работа шла своим чередом — но тут до шведов дошли слухи, что на одном из островов Ладожского озера, они называли его Белым, прячется отряд новгородцев, готовый напасть на Ландскрону. Около тысячи рыцарей отправились вверх по Неве. Однако Господь был явно не на их стороне — подул сильный ветер, и лишь близость Карельского перешейка спасла легкие шнеки от неминуемой гибели. Впрочем, шведы не пощадили приютившей их земли, привычно предавшись на ней грабежам и разбою. А пять дней спустя, когда ветер стих, они двинулись в обратный путь в Ландскрону, оставив на Ореховом острове отряд, дабы контролировать вход в Неву. И не зря — очень скоро дозорные заметили в Ладожском озере русские корабли, везущие, по утверждению шведской хроники, тысячу воинов. Ореховский отряд в ужасе ретировался в Ландскрону. Там готовились к бою — однако вместо русских ладей течение вынесло… плоты из сухих деревьев — «выше иного дома». Пылая, как факелы, они приближались с неумолимой быстротой — хорошо, шведские моряки успели спрятать корабли в устье Охты, вход в которое перекрыли огромной сосной. Впрочем, заперли они сами себя, и, воспользовавшись этим, русские ладьи подошли вплотную к Ландскроне.

«Русское войско прямо с кораблей двинулось на штурм Ландскроны, — пишет Александр Широкорад. — В бой шло не разношерстное ополчение, какое мы привыкли видеть на картинах художников XIX–XX веков, а профессионалы — „кованая рать“. Как гласит шведская хроника: „Когда русские пришли туда, видно было у них много светлых броней; их шлемы и мечи блистали“. И если шведы на Ореховом острове более-менее правильно оценили численность русского войска, то защитникам Ладскроны со страху показалось, что их атакуют свыше 30 тысяч русских воинов.

Русские стремительно преодолели ров и начали бой на стенах крепости. В этот критический момент две группы рыцарей под началом Матиаса Кетильмундсона и Хенрика фон Кюрна атаковали русских с флангов. После упорного боя обе эти группы с потерями отошли назад, но штурм они сорвали, русские войска отошли к опушке леса.

Согласно шведской хронике, через некоторое время из Ландскроны выехал совсем еще юный рыцарь Матиус Дроте, вместе с ним ехал переводчик. Толмач подъехал к русскому войску и сказал:

„Здесь благородный муж, один из лучших среди нас. Он здесь в полной готовности ждет и хочет побороться с лучшим из вас на жизнь, добро и плен. Как вы видите, он здесь близко. Если кто-нибудь из ваших его одолеет, то он сдастся в плен и войдет за вами. Если случится, что ваш будет побежден, то и с ним будет то же самое. Больше ему ничего не надо“.

Русские ответили:

„Мы видим, что он здесь и уж очень близко подъехал к нам“.

Русские переговорили между собой, и князь их сказал:

„Если кто-нибудь из вас хочет с ним побороться, то пусть подумает об этом. Мы видим, что он доблестный воин. Я хорошо знаю, что они посылали к нам мужа не из худших. Я уверен, что если кто-нибудь станет с ним биться, то мы получим весть, что ему пришлось плохо“.

Русские ратники отвечали:

„Мы за это не беремся. Здесь никого нет, кто хотел бы с ним биться“.

Молодой рыцарь стоял и ждал до самой ночи, а затем вернулся к своим».

Тут автор, зная новгородцев, позволит себе усомниться в правдивости хроники. В новгородском войске не мог не найтись какой-нибудь Васька Буслаев, и у юного шведа возникло бы много проблем. Тем более что простодушный автор хроники здесь же замечает, что Матиус Дроте через много лет стал шведским канцлером, а от себя добавим — фактическим правителем страны при несовершеннолетнем короле Магнусе Эриксоне. Дальше хронист без всякого перехода сообщает, что шведы заключили с русскими перемирие на один день.

Так или иначе, на следующую ночь, под покровом темноты, русские ушли. А шведы продолжали строить крепость. И вскоре войско Кнутсона со спокойной душой отправилось домой, оставив в Ландскроне небольшой гарнизон во главе с рыцарем по имени Стен. По пути пришлось задержаться — дул сильный встречный ветер. Бросив якоря, шведы «…велели свести на землю своих боевых коней» и, пройдя по южному побережью Финского залива, «жгли и рубили всех, кто им сопротивлялся»…

Фиаско под Ландскроной отрезвило, наконец, новгородцев. Уже зимой отправились во Владимир послы — бить челом великому князю Андрею Александровичу. Прозван он был Городецким, потому как более всех мест на Руси любил древний Городец. Здесь, по пути из Золотой Орды, скончался его великий отец, Александр Невский, завещав эти земли младшему сыну в удел… Здесь будет похоронен и сам Андрей. Это произойдет в 1304-м — а пока, в начале весны 1301 года, он немедля отправился с дружиной в Новгород. Одновременно с ним туда же прибыл посол из Любека — подтвердить «старый мир и старую правду». Ехал он посуху, через Ливонию — шведы по-прежнему не давали ганзийцам спокойно плавать по Ладоге. Новая навигация тоже обещала быть небезопасной, и новгородские власти, ответственные за безопасность купцов, постановили гнать шведов сразу после схода льда.

Если вы живете в Петербурге, вам хорошо известно место, в котором вышел к Неве небольшой русский конный отряд. Там сейчас пересекает реку Литейный мост. А тогда вместо его опор из воды торчали наскоро сооруженные надолбы, отрезавшие шведскому флоту путь к Ландскроне. Как ни пытался Стен помешать работе русских, ничего у него не вышло — его отряд попал в засаду, а сам рыцарь был тяжело ранен…

Штурм крепости начался с лета и продолжался, как гласит хроника, и днем и ночью. Зарево поднималось до неба, на стенах кипел рукопашный бой… Уцелевшие шведы во главе со Стеном заперлись в башне, но, увидев, что дело проиграно, сдались на милость победителя. А победитель, недолго думая, сравнял Ландскрону с землей — «град запалиша и разгребоша». Много лет спустя на этом самом месте все те же шведы построят еще одну крепость — Ниеншанц. Но это, как принято говорить, уже совсем другая история… А в истории Ландскроны жирную точку поставила бесславная кончина проштрафившегося марскалка Торгильса Кнутсона. В 1305 году он был отстранен от власти, а через год ему отсекли голову, похоронив на неосвященной церковью земле.

Надо сказать, это не принесло стране покоя. Неутомимый Биргер воевал со своими братьями, герцогами Вольдемаром и Эриком (именно сын последнего, Магнус, в 1319 году сменит своего дядю на шведском троне). Тут уж было не до русских соседей — тем более что они, памятуя о недавней агрессии с севера, тоже не дремали. Еще в 1310 году «ходиша новгородци в лодьях и в лоивах в озеро, и идоша в реку Узьерву, и срубиша город на порозе нов, ветхый сметавше». Так на одном из островов Вуоксы появилась кекскгольмская крепость — «карельский городок». В приграничные земли был отправлен отпрыск тверской княжеской семьи князь Борис Константинович с дружиною — «…Бориса Константиновича кормил Новгород Корелою…» Однако вместо того, чтобы верой и правдой оборонять вверенный ему край от шведов, князь Борис силой захватил несколько богатых карельских сел, от души пограбив их жителей. «Униженные и оскорбленные» карелы не замедлили поднять восстание. В 1314 году они с позором выгнали князя Бориса обратно в Тверь. Судя по всему, разведка у шведов работала хорошо, потому что уже через несколько дней, вторгшись в приграничные земли, они взяли Корелу. Правда, по другим источникам, местные жители сами открыли им ворота, стремясь во что бы то ни стало избавиться от власти постылых тверичей. Слава богу, новый наместник, новгородец Федор, отбил крепость, сурово покарав всех шведов и изменников-карел.

Но шведов это не остановило. Потерпев поражение на суше, они пересели на суда. В Финском заливе, на Неве и Ладожском озере — повсюду реяли флаги викингов. Хронику их разбоя со скрупулезной точностью сохранили средневековые городские книги. В 1311 году у любекского купца Эгбертуса Кемпе шведы отобрали 23 предмета «прекрасной работы». И тут же ограбили еще одно немецкое судно на 5 тысяч марок. Два года спустя шведские корсары, пройдя по Волхову, «пожгеша Ладогу». А в 1317-м в районе Обонежья лютой смерти предали нескольких русских купцов, направлявшихся в Новгород…

Разумеется, русские не сидели сложа руки. Первым вышел на ушкуях в Финский залив князь Дмитрий Романович. Три дня и три ночи осаждал он Тавастаборг, но взять его так и не смог… В другой раз новгородцы поднялись до города Або (нынешний Турку) — тогда он был столицей Финляндии. Разрушили дома, спалили главный собор и, прихватив собранный за 5 лет церковный налог, готовый к отправке в Рим, «приидоша в Новгород вси здорови». А когда в 1322 году шведские войска попытались взять приступом Корелу, терпению новгородцев окончательно пришел конец. Собрав войско, двинулись они к вражьему гнезду — Выборгу. Как пишет шведская хроника: «Георгий, великий король Руссов, осадил замок Выборг с великой силой в день святой Клары». Под именем Георгия скрывается не кто иной, как незадачливый московский князь Юрий Данилович, которого родной брат Иван только что прогнал с московского престола. Поход на Выборг был для Юрия хорошим способом реабилитироваться — и он был полон решимости сделать это. 12 августа заполыхали городские предместья. Шесть метательных «пороков» денно и нощно осыпали замок многопудовыми ядрами. Хронисты писали, что подступили к нему больше 20 тысяч человек — но у страха, как известно, глаза велики. Будь русское войско и впрямь таким огромным, не пришлось бы князю снимать осаду и отправляться восвояси. Впрочем, поговаривают, причиной тому был близкий ледостав на Неве, а вовсе не яростное сопротивление шведов…

Год спустя, чтобы преградить вход в Ладожское озеро, на Ореховом острове в истоке Невы возвели крепость. «В лето… была построена новгородским князем Юрием Даниловичем, внуком Александра Невского, деревянная крепость, названная Ореховой». Остров делит Неву на два широких рукава. Течение здесь настолько сильное, что вода не замерзает здесь и в самые сильные морозы. Треугольник крепостных стен покрыл собой весь остров. По периметру выстроились пять крепких башен, внутри высилась цитадель. Годы спустя Орешек все-таки почти на столетие перейдет к шведам по Столбовскому мирному договору — и вернуть ее для великого воителя Петра I станет делом чести. Готовясь к штурму Нотебурга — так теперь называли Орешек, — государь прикажет построить в Архангельске 13 кораблей. Два из них — «Святой дух» и «Курьер» — через болота и тайгу дотащат до Онежского озера… В сентябре 1702 года начнется осада. На предложение «сдать крепость на договор» шведы ответят отказом. И — после штурма, который будет продолжаться 13 часов, Нотебург вновь станет русской крепостью. Петр запишет: «Правда, что зело жесток сей орех был, однако же, слава Богу, счастливо разгрызен». Отныне крепость будет зваться Шлиссельбург — «Ключ-город». На Государевой башне закрепят ключ от главных ворот: Орешек — это всего лишь ключ, открывающий путь к победам в Северной войне…

В июле 1323 года в новую крепость прибыли шведские послы Эрик Турессон и Хеминг Эдгислассон. Протокол сохранил и других действующих лиц переговоров: князь Юрий Данилович, посадник Варфоломей Юрьевич и тысяцкий Авраам. В роли наблюдателей выступали весьма заинтересованные лица — купцы с острова Готланд Людовик и Фодру, представляющие интересы Ганзейского союза.

Ореховецкий договор был подписан 12 августа 1323 года — «вечный мир», скрепленный «крестным целованием»: «Се яз князь великыи Юрги с посадником Алфоромеием и с тысяцким Аврамом с всем Новым городом докончали есм с братом своим с князем Свеискым с Манушем Ориковицем.

А приехали от Свеиского князя послове Герик Дюуровиць, Геминки Орисловиць, Петр Юншин, поп Вымундер. А ту был от купець с Готского берега Лодвик и Федор, и докончали есмы мир вечный и хрест целовали; и да князь великий Юрги со всем Новымгородом по любви три погосты Севилакшю, Яскы, Огребу — Корельскый погосты, а розвод и межя от моря река Сестрея, Крестовый камень от Сестрее мох, середе мха гора, оттоле Сая река, от Сае Солнычныи камен, от Солнычнего камени на Чермьную Щелю, от Чермной Щелье на озеро Лембо, оттоле на мох на Пехкей, оттоле на озеро Кангас иерви, оттоле на Пурноярьви, оттоле… на Янтоярви, оттоле Торжеярви, оттоле Сергилакши, оттоле Самосало, оттоле Жити, оттоле Кореломкошки, оттоле Колемакошки, оттоле Патсоеки, оттоле Каяно море, а что наших погостов Новгородских воды и земле, и ловит: у Уловежи половина во всем, Ковкоукали половина, Ватикиви половина, Соумовиси половина, Уксипя половина, Урбала половина, Кедевя шестая часть бобров, Коуноустани шестая часть бобров за рубежем, а то все к Новугороду…

Гости гостити бес пакости из всей немъцискою земле: из Любка, из Готского берега и Свеискои земле по Неве в Новгород горою и водою, а Свеям всем из Выбора города гости не переимати, тако же и нашему гостю чист путь за море; по сем миру городов не ставити ко Корельской земле ни вам, ни нам.

А должник, и поручник, и холоп или хто лихо учинит, а побегнет или к вам или к нам, выдати его по исправе.

А земле и воды у новгородской Корелы не купити Свеям и выборяном. Аже имуть занаровце не правити к великому князю и к новугороду, а Свеям им не пособляти, а что ся учинит в том миру обидное или от вас или от нас, миру не порушити, всему тому исправа учинити, а где учинится тяжь ту нъ кончати по Божии правде, а Новугороду мир и пригородом всем и всей волости Новгородскои, тако, же и всей земле Свеискои.

А взял князь великий мир и весь Новгород со Свеиским князем и со всею Свеискою землею и с Выбором в пятьницу за три дни передь Успением Святая Богородиця. А хто изменит хрестеноие целование, на того Бог и Святая Богородиця».

В переводе на язык современной дипломатии эта витиеватая старорусская вязь означает следующее. Новгородско-шведская граница делила Карельский перешеек с юга на север: от берега Финского залива вверх по течению реки Сестры, через болото, откуда она брала свое начало, до устья реки Сая. Дальше — вниз, туда, где она перетекает в Вуоксу, — до священного места древних, где у крутого поворота на север и по сей день лежит гигантский валун — «Солнечный камень». За Новгородом оставались ловища — угодья, богатые рыбой и бобрами на отошедшей к Швеции территории. Как далеко простирались русские владения на север, в договоре указано не было. Однако, судя по более поздним летописям, новгородцы считали своими владениями территорию современного Суоми вплоть до Рованиеми — и, сохранись эта граница до наших дней, возможно, этот край считался бы вотчиной не финского бородача Йоллопукки, а самого настоящего русского Деда Мороза.

Итак, мир между Швецией и Новгородом был установлен. Четверть века на границе царило спокойствие. До той поры, пока на шведском троне не оказался уже известный нам король по имени Магнус — тот самый, которого вдохновит на крестовый поход святая Биргитта. Было ему в ту пору от роду три года — но так уж случилось, что в том же, 1319 году скончался его дед, норвежский король Хакон V, и наш мальчик унаследовал еще один престол. При этом в Швеции он числился Магнусом II, а в Норвегии, вполне официально — Магнусом VII.

Личность этого монарха всегда притягивала исследователей. Среди них — уже знакомый нам Александр Широкоград.

«…В далеком 1974 году мне в первый раз довелось побывать в Валаамском монастыре. Правда, в ту пору древняя обитель была превращена в дом инвалидов. Однако старое монастырское кладбище уцелело, и один из жителей острова на Ладоге привел меня на могилу со старой треснувшей плитой, сказав, что под ней покоятся останки шведского короля Магнуса II. Честно скажу, что я эту информацию пропустил мимо ушей, посчитав ее местной легендой.

Спустя четверть века, работая над книгой „Северные войны России“, вспомнил о той поездке и решил упомянуть об услышанном предании, далее написав примерно следующее: „…а на самом деле шведский король был похоронен…“ Но выяснилось, что королевской могилы в Швеции нет. Точнее, была в виде нагромождения больших камней на берегу моря, и в XIX веке туда водили туристов. Но позже, раскопав могилу, археологи пришли к заключению, что это захоронение бронзового века. Согласно же норвежской хронике, король Магнус утонул в море близ Бергена».

Однако кто такой король Магнус, и что с ним приключилось? В 1316 году в Швеции в семье герцога Эйрика Магнуссона и принцессы Ингеборг, дочери норвежского короля Хакона V, родился сын, названный Магнусом. В 1319 году был свергнут с шведского престола Биргер, родной дядя Магнуса, и трехлетний ребенок стал королем… Поначалу мать Магнуса была регентшей. Но в 1327 году она вышла замуж за герцога Готландского Кнута Порзе, потеряла власть в обоих королевствах и влияние на сына. Теперь за юного короля правил совет опекунов, руководимый Биргером Персоном. В год воцарения Магнуса дочь Персона, 16-летняя Биргитта вышла замуж за принца Альфе. После смерти мужа Биргитту охватила религиозная экзальтация. На всю оставшуюся жизнь безутешную вдову обуяли две мании — крестовый поход на Восток и создание «смешанных монастырей».

На протяжении многих-многих веков христианские обители были или женскими, или мужскими. Биргитта же считала, что вера поможет человеку «победить свою природу». В основанных ею монастырях женщины и мужчины селились примерно поровну. Что там творилось — предлагаю судить самим читателям.

Простой человек в XIV веке за пропаганду подобных идей мог легко угодить на костер. Но у Биргитты были три важных козыря: во-первых, огромное состояние; во-вторых, влияние на молодого короля и, наконец, завладение землями Господина Великого Новгорода было давней мечтой большинства шведских феодалов…

Магнус собрал большое войско, в значительной степени состоявшее из датских и немецких рыцарей. В 1348 году шведская флотилия пересекла Балтийское море, вошла в Финский залив и остановилась у Березовых островов вблизи русской границы. Обычно шведские войска при нападениях на русских использовали фактор внезапности, но на этот раз Магнус остановился на границе и отправил послов в Новгород. Послы объявили вечу от имени короля:

«Пришлите на съезд своих философов, а я пришлю своих, пусть они поговорят о вере. Хочу я узнать, какая вера будет лучше: если ваша будет лучше, то я иду в вашу веру, если же наша лучше, то вы ступайте в нашу веру и будем все как один человек».

Владыка Василий, посадник Федор Данилович, тысяцкий Авраам и все новгородцы, подумав, велели ответить Магнусу: «Если хочешь узнать, какая вера лучше, наша или ваша, то пошли в Царьград к патриарху, потому что мы приняли от греков православную веру, а с тобою нам нечего спорить о вере. Если же тебе есть какая-нибудь от нас обида, то шлем к тебе на съезд», — и послали к нему тысяцкого Авраама с боярами.

Русские послы прибыли к Магнусу, и тут король сменил тон и предъявил ультиматум: «Обиды мне от вас нет никакой. Ступайте в мою веру, а не пойдете, так иду на вас со всею моею силою…»

Стоит ли говорить, что ультиматум был отвергнут? И флотилия Магнуса двинулась по Неве к Орешку. Тогда крепость еще не покрывала собой весь остров, и шведы без труда установили осадные машины прямо под ее стенами. А пока готовились к штурму, разбойничьи отряды грабили села по берегам Невы. Пленных крестили в католическую веру, бороды брили, а тех, кто сопротивлялся, — казнили.

В Москву полетела грамота от новгородцев. Великий князь владимирский и московский Симеон Гордый обещался помочь. Но — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается — пока собирал войско, пока шел до Торжка, пришло время и назад поворачивать: прибыли послы из Орды. Тогда отправился на подмогу меньшой брат Симеона, Иван Иванович. Да вот, дойдя до Новгорода, тоже остановился. А потом и вовсе отправился восвояси, «не приняв владычня благословенна и новгородчкого челобитья»…

6 августа Орешек был взят. Собственно, крепость сама сдалась — на условии, что гарнизон свободно ее покинет. Летописцы записали: 500 воинам удалось уйти, а бояре Кузьма Твердиславович, Авраам и еще восемь человек были увезены в Швецию.

Но, как известно, русские просто так не сдаются. Пока шведы в крепости торжествовали победу, четыре сотни новгородцев под началом боярина Онцифора Лукича наголову разбили большой вражий отряд, разбойничавший на Ижорской земле. На Жабче поле, как гласит летопись, полегло полтыщщи «немцев», а русичей — только три человека. Лукич был неумолим — повелел казнить всех, кто принял католичество и подрядился служить шведам. Шведская хроника пишет об этом сражении весьма остроумно: «русские скоро показали, что бороды у них опять отросли».

Зимовать на Неве Магнус побоялся. И не зря — едва его величество отбыл в Швецию, в этих краях появилось тысячное новгородское войско. Задержавшихся подле Корелы рыцарей перебили вместе с их «воеводой Людкой». А 24 февраля запалили деревянные стены Орешка. Кто из шведов не сгорел, тот пал в бою, а остальные оказались в плену…

То, как развивались события дальше, многие серьезные историки считают легендой. Русские летописи о Втором крестовом походе Магнуса вообще молчат. Лишь в новгородском своде есть туманное сообщение: «А рать немецкая истопе в море». Шведские источники едва ли многословнее: в начале лета 1350 года флот Магнуса прибыл к устью реки Наровы и, выйдя в Финский залив, почти целиком погиб в шторме. А вот на острове Валаам считают по-другому: Магнус один спасся после шторма, и его подобрали и выходили русские монахи. Он постригся под именем Григория и четверть века спустя почил в бозе в чине схимонаха в знаменитой обители на Ладожском озере. Проверить достоверность этой версии, увы, невозможно — проводить ДНК-экспертизу шведские ученые категорически отказались.

…Напрасно папа Климент VI возвещал новый поход на Русь. В один прекрасный день, 14 марта 1351 года, он издал сразу шесть булл, призывающих жителей Норвегии, Дании и Швеции идти походом на «язычников»! Еще одну получил магистр Тевтонского ордена. Но как раз в это время огромное новгородское войско подступило к Выборгу. 21 марта новгородцы спалили посад. И воинственные «варяги» запросили мира. В мае в Дерпте встретились шведские и русские послы и в очередной раз подтвердили все условия Ореховецкого договора. Обменялись пленными. И начали возводить на Ореховом острове новую, теперь уже каменную крепость…

Что же касается Биргитты, после истории с Венерой в Риме о ней надолго забыли. Лишь в ноябре 1999 года Иоанн Павел II освятит в Ватикане ее статую, назвав святую ангелом-хранителем Европы. Пятиметрового «ангела» установят в одной из ниш базилики Святого Петра. А в 2003-м, в ее семисотый день рождения году в Швеции в основанном ею монастыре Вадстена соберутся полторы тысячи гостей из разных стран. Среди них — президенты Финляндии, Латвии, Эстонии. И, конечно, его величество Карл XVI Густав, нынешний правитель Швеции — одной и самых мирных стран на планете.