…На острове посреди озера Гальве возвышается замок Тракай. Стены красного кирпича безмятежно отражаются в прозрачных зеркальных водах… Говорят, когда умер первый владелец замка, литовский князь Витаутас, озеро три дня и три ночи было кроваво-алым. А еще рассказывают, что крепость эта оказалось неприступной для врага — за всю историю никому так и не удалось ее завоевать. Небывало богат был замок — даже седла у княжеских коней сделаны из чистого золота! Сам московский князь Василий I дивился, получив такие седла в подарок…

Долгие годы — до самой смерти — проработал здесь сторожем некий Антони. Это сейчас в замке-музее установлена новейшая охранная система. А когда-то, сменяя друг друга, работали здесь всего два сторожа. В сумерках обходили они каждый зал, каждую галерею. Гулко отдавались под сводами шаги…

Когда вечером не было дежурства, Антони укладывал спать свою дочь, маленькую Галину. И вместо сказок ей частенько приходилось слушать рассказы о таинственном Тракайском замке и его невидимых обитателях…

«Однажды летним вечером небо затянулось черными тучами, поднялся сильный ветер. Во дворе замка что-то сильно скрипело. Я вышел во двор и увидел, что ворота замкового двора открыты, а ветер болтает их из стороны в сторону. Странно — я хорошо помнил, что закрывал ворота…

Тогда я решил проверить и входные ворота. Они тоже оказались распахнутыми. Такого просто быть не могло — за многие годы не было случая, чтобы я не закрыл на ночь все засовы!

И только я достал из кармана ключ от входных ворот и вставил его в замок, как прямо перед собой над пенящимися волнами озера увидел белое свечение. Чтобы лучше рассмотреть его, я подошел к самой воде. О, ужас: свечение постепенно превратилось в огромную, белую, неподвижную, парящую над черными волнами озера голову в рыцарском шлеме…

Хотел я было бежать, но ноги словно приросли к берегу. Повернулся к замку и увидел столб света, а в нем — контуры другого рыцаря в длинном одеянии, с поднятым мечом. Вместо лица белое пятно… Не иначе как сам князь Витаутас: уж больно похож…

Вдруг столб света стал медленно рассеиваться, и фигура князя плавно опустилась на землю и через открытые ворота вплыла в замок. И страх, охвативший меня, мигом куда-то исчез. Решил я пойти за привидением. Да вдруг почувствовал, что меня одолевает сон. Едва успел добраться до своей каморки — и заснул мертвым сном. Лишь на рассвете разбудил меня стук во дворе: это уборщицы гремели ведрами и щетками. Сначала подумал, приснилось, но плащ-то мокрый, словно я только что с улицы пришел…

Вышел во двор — все спокойно. Буря стихла, повсюду лужи, небо ясное, солнышко светит. Вдруг, глядь — а в замке-то ключ торчит! Подошел к озеру и вижу — в зарослях тростника моя шапка, вся мокрая, непонятно как здесь оказавшаяся…

Больше ни разу голова эта мне не являлась. Но я так решил — видно, великий князь Витаутас и впрямь отрубил голову своему лютому врагу — рыцарю и бросил ее в воду. Вот она и всплывает, стоит лишь разыграться сильной грозе. А озеро так и зовется Гальве — „голова…“».

…В 1291 году последние крестоносцы ушли из Святой земли. Где теперь бороться с язычниками во имя Господа? В какие земли направиться в поисках рыцарской славы? Твердая рука в железной перчатке вытянула указующий перст на север. Точнее, на северо-восток, туда, где обитали загадочные голубоглазые пруссы и летты — будущие литовцы.

«…Люди весьма доброжелательные. Они протягивают руку помощи тем, кто подвергся опасности на море или испытал нападение пиратов. Тамошние жители очень низко ценят золото и серебро, а чужеземных шкурок, запах которых донес губительный яд гордыни в наши земли, у них в избытке… Тамошние жители употребляют в пищу мясо лошадей, используя в качестве питья их молоко и кровь, что, говорят, доводит их до опьянения. Обитатели тех краев голубоглазы, краснолицы и длинноволосы.

Можно было бы указать многое в нравах этих людей, что достойно хвалы, когда бы только они уверовали во Христа, проповедников которого ныне жестоко преследуют…» — писал хронист Адам Бременский, побывавший в конце XI века на прибалтийских землях.

Как видно, рыцари из Западной Европы захаживали в эти края и раньше. В истории европейских государств Балтийское море играло заметную роль. Благодаря ему тесными узами были связаны Германия, Дания, Швеция, Польша, Россия, Финляндия. По его берегам раскинулся поистине благодатный край. «Вся страна изобилует множеством дичи — оленей, диких быков и коней, медведей, вепрей, свиней и иных всяких зверей, — писали германские первопроходцы-миссионеры. — Там множество масла от коров, молока от овец, жира от баранов и козлов, обилие мёда, пшеницы, конопли, всякого рода овощей, фруктовых деревьев».

Однако до поры до времени настоящей Меккой для освободителей Гроба Господня была Палестина… Час пробил, когда пала Акра — последний оплот крестоносцев в Святой земле. «Дранг нах остен» — поход на восток был неизбежен. Польша, Скандинавия, Голландия, Фландрия, Лотарингия, Франция, Англия, Шотландия дружно устремились в сторону Прибалтики. В авангарде выступали немецкие рыцари. Именно они с незапамятных времен вели здесь захватнические войны на востоке — большая часть германских княжеств и королевств образовалась на бывших землях славян. Недаром кто-то метко подметил, что Германия — не что иное, как огромное славянское кладбище…

Исторические хроники донесли до нас леденящие душу подробности средневекового немецкого геноцида. Вот король Генрих I Птицелов, в первой половине Х века взявший городок Гану, приказывает: всех взрослых жителей перебить, а детей превратить в рабов… Вот Оттон I, провозглашенный императором Священной Римской империи, повелевает увечить пленных: им вырывают языки, выкалывают глаза. В октябре 955 года на берегу моря была сложена гора из 700 трупов, которую венчал череп князя Тога. Пустые черные глазницы, устремленные вдаль, казалось, видели мрачное будущее этих земель…

«Наши немецкие князья так нас гнетут, наши налоги и рабство так велики, что нам ничего не остается, как живыми лечь в гроб. Ежедневно нас тиранят до полусмерти. Как вы хотите, чтобы мы исполняли обязанности, налагаемые на нас новой религией, когда нас ежедневно вынуждают к бегству? Если бы только нам найти место, куда скрыться…» — слова одного из языческих вождей, обращенные к католическому епископу, — самый подходящий эпиграф к кровавой летописи немецкой экспансии на восток.

Великому противостоянию германцев и народов Восточной Европы суждено будет затянуться на века. «Окончена прусская война, начинается литовская война», — сообщает хроника. Только против Великого княжества Литовского рыцари предпримут более 300 походов…

…Непроходимы жмудские леса. В топких болотах вязнут ноги одетых в железо коней, непреодолимым препятствием встают на пути реки. Вот почему походы на Литву совершались обычно зимой, когда ударяли морозы. Но, прежде чем ступить на заветную землю, надо было пройти морским путем по Балтике. Предпринять такое путешествие могли лишь знатные сеньоры. В отличие от предыдущих крестовых походов, эти были уделом исключительно дворянства. Один за другим здесь перебывали германские родственники великого магистра ордена тевтонцев фон Книпроде, представители немецкого рода фон Эльнер, фламандского фон Гистель… Дважды навестил жмудь граф Дерби — будущий английский король Генрих IV. Его превзошел Вильгельм IV, граф Голландии и Геннегау, совершивший опасный вояж целых три раза. Трижды участвовал в походах и рыцарь Дитрих фон Эльнер — в 1348-м вместе со шведским королем Магнусом он штурмовал крепость Орешек на Неве, а затем выступил с тевтонцами на Литву…

На надгробных плитах многих рыцарей того времени — полустертые тексты, подобные тому, каким почтили после кончины французского дворянина Жана де Рубо, кавалера ордена Золотого Руна: «Был в сражениях против неверных в Венгрии, в Тунисе, на Кипре и дважды в Пруссии». Посещение последней было в те времена для настоящих рыцарей поистине делом чести. Ведь во время этих походов можно было не только получить духовное спасение, но и показать рыцарскую удаль. А повезет — еще и заполучить неплохие трофеи… Тех, кому средств на путешествие не хватало, финансировали тевтонцы. В этом случае захватить военную добычу было для «гостя» (так именуют вооруженного паломника тевтонские хроники) делом чести — кредит, выданный орденом на дальнюю дорогу, необходимо возвращать. Любопытно, но странная война, больше напоминавшая грабительские набеги, временами казалась более эффективной, чем кровопролитные битвы или многодневные осады. Можно было разорить город — и, не дав противнику опомниться, напасть снова… «Гости» подходили для таких целей как нельзя лучше. Проведя в землях неверных предписанный обетом год, они возвращались в Мариенбург или в Кенигсберг. Здесь рыцарей ожидали вещи куда более приятные, чем война, — турниры, охота, всевозможные увеселения. Что-то вроде куртуазных рыцарских забав при дворе короля Артура с его знаменитым Круглым столом… Женщин на увеселения не приглашали — известен лишь один эпизод присутствия на танцевальном вечере некоей дамы, которая его и открывала. Но это скорее исключение, чем правило. Зато орден покровительствовал искусствам: жонглеры и шуты, певцы и музыканты до утра развлекали присутствующих. Записи о щедрых выплатах сохранили казначейские книги. Нередко артистов для празднеств привозили с собой и сами гости из Европы — многие крестоносцы отправлялись в поход со своими лучшими музыкантами и певцами. Трудно было даже представить, что все это происходит на земле монашеского ордена, — настолько далеки от монастырского аскетизма были эти приемы!..

Между тем сам орден все основательнее укреплялся на прибалтийских землях. «Из крестоносной псарни прибыл тать, пес, разжиревший от литовской крови!» — это о них, тевтонцах, скажет несколько веков спустя романтик Адам Мицкевич. Правда, «псами-рыцарями» они станут еще позже, с легкой руки советских переводчиков, работающих над одной из статей Карла Маркса. Одна неверная буква — и «рыцарские союзы» (Ritter — «рыцарь», Bund — «союз») превратятся в «рыцарских собак» (Hund по-немецки означает «собака»)…

Впрочем, литовским крестьянам эта ошибка вряд ли показалась бы такой уж крамольной. Дьявол во многих литовских сказках — немец в черных одеждах. Ничего удивительного — в борьбе с язычниками тевтонцы использовали поистине «дьявольские» средства, которые церковь официально запрещала. На границах литовских территорий они создавали искусственные пустыни, «огнем и мечом» опустошая землю, полностью истребляя местных жителей… Одна из самых страшных страниц тех лет — оборона города Пиленай в феврале 1336 года.

«…В воскресенье они окружили крепость Пуллен, или Пуллевен, несколько дней, один за другим, штурмовали её со всей силы, — рассказывает хроника. — Литовцы мужественно защищались; их, могущих держать оружие и меч, там было около четырех тысяч из всех соседних окрестностей. Услышав о приближающихся братьях Ордена, с женщинами, детьми, животными, богатством и пожитками вбежали в замок, как в надежное прикрытие. Войско Ордена жаждало добычи, поэтому оно сделало все, что было возможно, чтобы взобраться на стены крепости; со своей стороны, литовцы были готовы дождаться последнего, нежели сдаться со своей крепостью и попасть в руки врага, особенно из-за религии, которой они не терпели, так что легче было им умереть. Это они в этот раз по-настоящему нечеловеческим способом выполнили и доказали. Когда они увидели, что не могут больше удерживаться, и что их башни и заграждения из-за постоянной и непрекращающейся атаки проломаны, а в некоторых местах вообще разрушены, они разожгли большой костер, бросили туда все богатство и пожитки, потом задушили женщин и детей, после этого начали убивать один другого. Большая часть согнула шею вождю, чтобы он одного за другим рубил. Также здесь была одна старая язычница, которая своим топором отрубила головы ста мужчинам; они по собственному желанию приняли смерть из ее рук. В конце концов, когда ворвались враги, она тем же топором отрубила голову себе. Братья ордена не без слез и боли могли наблюдать большую часть этого страшного зрелища. Поэтому их войско еще быстрей спешило, чтобы спасти еще оставшихся от меча и огня. Когда они уже смогли спасать, остался только вождь со своими слугами, которые еще немалое время храбро защищались в одном укреплении, из них большинство было убито, и мало кто отдался в плен. Вождь Маргирис, как большой сильный великан, нечеловечески защищался и отрубил не одну голову, прежде чем захотел отказаться от своей. Когда уже больше не мог, он быстро выпрыгнул в темный подвал, где спрятал свою жену, и мечом разрубил ее пополам. После этого то же оружие вонзил себе в живот, так что оттуда кишки вылезли, упал к жене и отпустил несчастную душу. Крепость была сожжена, разрушена до основания и сравнена с землей…»

И все же, несмотря на яростное сопротивление, количество новообращенных христиан постепенно росло. Впрочем, сделавшись христианином, уважающий себя летт продолжал столь же сильно ненавидеть немцев, как и его сосед-язычник «…Когда хоронили литовца или прусса, плакальщики пели над ним: „Ступай, горемыка, из этого скорбного мира в лучший, где не хитрые немцы будут властвовать над тобой, а ты над ними…“» — пишет Мицкевич.

Немцы были не только хитры, но и жестоки. Двигаясь на восток, рыцари возводили все больше замков и крепостей. Вчерашних крестьян силой сгоняли в гарнизоны, лишая возможности работать на собственных полях и фермах. Молодых сотнями вербовали в солдаты — и плохо вооруженные пехотинцы погибали в бою первыми…

Любое восстание против правления рыцарей кроваво подавлялось. Его участников ожидала либо зверская казнь — либо пожизненное рабство. Быть может, именно поэтому, крестоносцы, как полагают многие исследователи, не слишком сильно усердствовали в вопросе обращения язычников — правоверный уже не мог быть рабом. А раб — прекрасное приобретение; он может трудиться до седьмого пота на черной работе, его можно отдать в уплату долга или продать… В результате и десятилетия спустя после официальной христианизации этого края многие новообращенные католики продолжали тайком посещать священные рощи предков.

…В современной детской книге о Тракайском замке рассказывается, как в подземном ходе, что тянется под озером Гальве, мальчик и девочка встречаются с ужасными монстрами. Перепуганные насмерть дети бросились наутек. И вдруг — о чудо! — крылатые чудовища превратились в братьев-рыцарей Тевтонского ордена.

«Дойдя до ниши, где спрятались девочка и мальчик, крестоносцы остановились. Как по команде, все рыцари обернулись к детям и присели на одно колено. Испуганные и удивленные дети жались к стене. Тогда из ряда коленопреклоненных воинов встал один, видимо, старший, и обратился к ним:

— Спасибо, что спасли нас! Мы — рыцари-крестоносцы. Мы совершили много преступлений, ибо убивали и грабили ваш народ. Один из литовских жрецов проклял нас, чтобы мы за свои злые поступки не имели покоя после смерти. Он превратил нас в слепых крылатых чудовищ и загнал в это подземелье… Благодарим вас!

Бряцая доспехами, призраки рыцарей поднялись и… исчезли. Только вверх устремились легкие облака и скрылись в открывшемся своде тоннеля, проходящем под озером Гальве…»

Давайте же и мы перенесемся на несколько веков назад, в то время, когда литовский жрец еще не произнес своего страшного проклятия. Ну а братья-тевтонцы и не помышляли о завоевании балтийских земель, настоящими хозяевами которых им так и не суждено будет стать…

…Если среди покорителей Палестины иоаннитов и тамплиеров были «дети разных народов», то Тевтонский орден был образованием сугубо национальным. Чтобы вступить в него, нужно было обязательно говорить по-немецки. Хотя формально в уставе это правило отсутствовало, но выполнялось неукоснительно — насчет правил у германских рыцарей вообще было строго. Каждое их действие регламентировал свод строгих законов. Они вместе спали на простых лежаках, вместе ели в столовой, имели денег лишь на самые необходимые нужды. Доспехи тевтонцев были просты и практичны. С утра до вечера они занимались военной подготовкой, чистили амуницию, тренировали лошадей.

Сама история создания ордена вполне традиционна. Его предтечей стала больница, основанная немецкими паломниками где-то между 1120 и 1128 годами. Увы, после падения Иерусалима во время Второго крестового похода она была разрушена. Казалось, орден умрет, так по-настоящему и не родившись, — но тут грянул Третий поход. В нем, как мы помним, пал краснобородый император Фридрих Барбаросса, и на место отца заступил его сын — тоже Фридрих, но Швабский.

Легенда гласит, что однажды, проходя по морскому берегу близ Акры, он увидел большую палатку, сшитую из паруса стоящего рядом корабля. Заинтересовавшись, герцог приоткрыл полог. Его взору предстали десятки раненых и больных, за которыми ухаживали люди, облаченные в белые одежды с черными крестами на груди. Оказалось, что это паломники из Бремена и Любека, которые не в силах были больше смотреть на страдания своих соотечественников. Пилигримы пожаловались, что госпитальеры не слишком охотно помогали немцам, отдавая предпочтение французам. Уже на следующий день герцог объявил о создании нового немецкого госпиталя и утвердил медицинскую форму — белый плащ с черным крестом.

«…После размещения больного в госпитале за ним должно ухаживать прилежно, и к больным должно относиться сострадательно и любовно заботиться о них, согласно суждению лекарей, и каждый день им должно давать пищу перед тем, как братия садятся за стол, и по воскресениям Послания и Евангелия должно читать им и окроплять их Святой Водой и братии должно в шествии следовать к ним…» — строки из устава станут для братьев милосердия своеобразной «Клятвой Гиппократа».

Прямого отношения к Иерусалиму новая больница не имела, но вдохновленные германцы все же использовали имя священного города в названии своего детища. Его нарекли Госпиталем святой Марии в Иерусалиме, и вскоре римский папа Клемент III утвердил новое учреждение как духовный орден, входящий в уже существующий Оорден иоаннитов. Папская булла, увидевшая свет 6 февраля 1191 года, закрепила его название — «орден тевтонцев при госпитале святой Марии в Иерусалиме». А незадолго до этого, в январе, скончался от тяжелой болезни Фридрих Швабский — на руках тех самых пилигримов, которых он столь активно поддержал. Случается, что смерть основателя становится и для его дела началом конца — но кончина герцога лишь вдохнула в орден новые силы. Дело в том, что умирающий завещал ему почти все свое имущество, включая несколько больших зданий в Акре. Когда 12 июля 1191 года крепость, наконец, пала, члены братства тут же справили новоселье… В результате через пять лет германцы имели в Святой земле шесть собственных центров и вооруженные силы, вполне сопоставимые с госпитальерскими. И в орденской верхушке очень скоро возникла крамольная мысль об отделении от иоаннитов. Что ж, немецких крестоносцев вполне можно понять. Если раньше абсолютное большинство паломников составляли французы, то начиная с времен Второго крестового похода именно немцы составляли едва ли не половину воинства. И вот 5 марта в храме Акры состоялась церемония реорганизации ордена — из духовного он превратился в духовно-рыцарский. Папская булла определила задачи ордена: защита паломников, лечение больных, борьба с врагами церкви — все вполне в духе времени. Орден подчинялся папе римскому и императору Священной Римской империи.

«Я приношу обет и обещаю блюсти невинность, отказаться от собственности, быть послушным Богу и благой Деве Марии и тебе, брат такой-то, магистр Тевтонского ордена, и твоим преемникам согласно Уставу и Статутам ордена и буду послушен тебе и твоим преемникам до самой смерти…» Братья клялись каждый день не менее пяти часов проводить в молитвах, не участвовать в турнирах и в охоте, 120 дней в году соблюдать строжайший пост. Посол прибалтийских язычников, как-то раз посетивший орденский замок, с удивлением сообщил соплеменникам: «Крестоносцы, как и их боевые кони, питаются травой!» За нарушения самой страшной карой был запрет носить знаменитый белый плащ с черным крестом — этот позор можно было смыть только кровью…

«…Молитесь за тех, кто впал в смертный грех, чтобы Господь помог им в милости своей и они избегли вечного проклятия.

Молитесь за земли, что лежат подле земель язычников, чтобы Господь пришел к ним с помощью, со своей мудростью и силой, чтобы вера в Бога и любовь могла распространиться там и они смогли противостоять всем своим врагам.

Молитесь за друзей и сторонников ордена и за тех, кто творит добрые дела и жаждет совершать их, дабы Господь вознаградил их.

…Молитесь за всех верующих, дабы дал Господь им вечный мир. Да пребудут они в мире. Аминь!»

Новое духовно-рыцарское братство набрало силу. Новые комтурства и госпитали росли как грибы после дождя. 1199 год — комтурство в Швейцарии, 1200 — госпиталь в Тюрингии, 1202 — госпиталь в Южном Тироле, 1204 — комтурство в Праге…

Перешагнув границы, орден уверенно оккупировал континент. География особенно расширилась при четвертом магистре Германе фон Зальце, уроженце города Мейсена, который чуть позже прославится, как родина знаменитого фарфора. Благодаря фон Зальце влияние ордена простиралось от Нидерландов к Италии и Сицилии, от Франции и Швейцарии до Пруссии. Безусловно, гроссмейстер не собирался отказываться от священной войны за Гроб Господень — впрочем, и устав ему этого не позволил бы. Но интуиция подсказывала, что судьба его ордена лежит не в палестинских пустынях. Слишком уж велико было здесь влияние храмовников и иоаннитов. Да и число паломников, рвущихся с оружием в руках в Святую землю, сокращалось год от года. Полным крахом обернулся для крестоносцев Третий крестовый поход — так стоило ли рваться в далекие земли, где уже сложили голову сотни братьев по вере?

Новый тевтонский магистр решил поискать счастья поблизости от милой его сердцу Германии. И это несмотря на то, что в начале его правления по Европе было разбросано не более десятка комтурств. Три-четыре госпиталя, меньше сотни рыцарей — не такое уж и завидное наследство… Но, как учит нас старая сказка про Кота в сапогах, — важно, как наследством распорядиться. Ловко лавируя между римским папой и императором Священной Римской империи, он обеспечивал ордену покровительство обоих. При этом фон Зальца был не только умен, но и отважен. Золотой крест из рук короля Иерусалима — знак признания заслуг главнокомандующего при штурме Дамьетты в 1219 году.

Но, геройствуя в Святой земле, мудрый гроссмейстер продолжал поглядывать в сторону Европы. Он хорошо понимал, что господство крестоносцев в Палестине не вечно. Оставалось умело направить их энергию в русло, близкое рыцарской идеологии, — выгодное, в первую очередь, немцам.

Направлением «главного удара» он выбирает Германию. С 1209 года именно здесь оседают деньги ордена, строятся комтурства, возводятся храмы, вербуются новые братья. В Венеции — всего в паре шагов от Германии фон Зальце основывает новую штаб-квартиру, юридически не подчиненную прежней резиденции в Акре. Теперь гроссмейстеру куда легче контролировать ситуацию в Европе. При этом никто не заподозрит его в том, что он отринул интересы Святой земли, — ведь долгий путь паломников начинается именно в Венеции…

Итак, блестящий дебют разыгран. Новая линия священной войны проляжет по Европейскому континенту. Либо на юг — где давно уже ждут своего часа погрязшие в расколе схизматики. Либо северо-восток, где до сих пор поклоняются своим языческим идолам жители Пруссии и Литвы. А там уж рукой подать и до православной Руси… Гроссмейстер строил смелые планы, а жизнь между тем вносила свои коррективы. В 1221 году король Венгрии Андрей пригласил тевтонских рыцарей разместиться на границе Трансильвании, где Византийской империи досаждали воинственные гунны. Вроде бы южное направление одерживало верх — но венгерскому королю Андрею запросы немецких миссионеров в латах показались чрезмерными, и он потребовал от рыцарей покинуть его земли.

Молниеносная рокировка — и вот уже объявлен крестовый поход против прусских язычников. Плацдармом для борьбы должна была стать Польша. Пруссы издавна досаждали этой стране, совершая опустошительные набеги, опустошая и разоряя Поморье и Мазовию. Пограничная Кульмская земля была превращена в пустыню — в руинах лежали 250 церквей, горели часовни и монастыри… Чтобы остановить варваров, необходимо было наладить постоянную охрану границы. Польский князь Конрад Мазовецкий даже создал для этой цели собственный рыцарский орден — Добринский или Добжинский (Добжин — маленький городок на берегу Вислы). Магистром стал он сам, а помимо местной шляхты в орден было нанято полтора десятка германских рыцарей.

В 1237-м Конрад предпримет попытку укрепить орден, пожаловав ему замок Дрогичин на восточном берегу Буга. Правда, некоторые полагают, что Конрад «пожаловал» рыцарям то, что никогда ему не принадлежало (во всяком случае, хроники умалчивают о том, что Дрогичин был владением мазовецкого князя). Но — дело сделано, и рыцари Дрогичина, близ которого сходились польские, русские и прибалтийские владения, встали на их защиту, как от набегов язычников, так и от посягательств русских схизматиков. Именно последние, под предводительством Даниила Галицкого, нанесут полякам решающий удар, наголову разбив орден и отвоевав Дрогичин. После этого судьба добринцев теряется во мгле веков. По мнению одних, они примкнули к ордену иоаннитов в Зоннебурге. По мнению других — осели в одном из монастырей тамплиеров в Мекленбурге. Так или иначе, конец этого «кукольного» ордена оказался бесславным, а сам он — абсолютно беспомощным. Несмотря на рыцарскую защиту, положение Польши все ухудшалось, и Конрад пребывал в отчаянии. Похоже, у него просто не осталось сил сопротивляться напору пруссов. Как-то раз их отряд, подойдя к замку, в котором князь пировал со знатными панами, потребовал от него лошадей и одежду. Конрад, не смея отказать, обобрал своих гостей и отослал их имущество врагам…

Неожиданный выход подсказал князь Генрих Бородатый. Он предложил обратиться к тевтонцам. И вот, в 1226 году, орден получил приглашение от мазовецкого князя осесть на 20 лет в Кульмской земле для «умиротворения и христианизации» местного населения. За помощь во владение магистра должны были отойти города Кульм и Добрин. Герман фон Зальца предложением заинтересовался, князю посочувствовал, но, помня о провале орденской миссии в Венгрии, соглашаться не спешил.

Но не только Конрад пытался продвинуть немецких рыцарей в Пруссию. Папа Гонорий III и император Священной Римской империи Фридрих II тоже всеми правдами и неправдами поощряли орден на этот поход. На землях неверных должны взойти «ростки добродетели во имя славы Божьей, и даст сие обильные плоды»… Судя по всему, эти плоды стали падать в орденскую корзину еще до начала похода. Во всяком случае, дав таки согласие и получив от Конрада Кульмские земли, фон Зальца тут же обратился к императору Фридриху с просьбой закрепить их за орденом навечно. Фридриха нимало не смутил тот факт, что эта земля ему не принадлежала. И в 1226 году император направил гроссмейстеру Золотую буллу. Свиток был действительно скреплен золотой печатью. Он не только утверждал сделку с Конрадом, но и априори отдавал во владение ордена любые земли, захваченные им в будущем. Именно на этих землях должно было появиться тевтонское государств на прусской земле — государство, в котором роль короля отводилась великому магистру.

Для решения столь амбициозных задач необходимо было наращивать «мускулы». В общем-то, число самих рыцарей-тевтонцев было невелико. На помощь пришли братья по «бундес-вере» — многие германские государства отправили в Пруссию свои лучшие силы. Маркграф Генрих Мейсенский, подарив два военных корабля «Пилигрим» и «Фриделанд», сам, во главе рыцарского отряда, выступил в поход. Его примеру последовали маркграф Бранденбургский, ландграф Тюрингский, епископ Мерзебургский и другие германские феодалы. Как мы помним, пилигримы в латах прибывали обычно в начале весны, когда на Балтийском море открывалось судоходство. А спустя год отбывали обратно, с тем чтобы на их место встали новые бойцы, — в отличие от ближневосточных, этот крестовый поход не прекращался ни на сутки.

Была и другая разница. Несмотря ни на что, римские папы отнюдь не ставили знака равенства между Палестиной и Прибалтикой. Все-таки одно дело — защита Гроба Господня и совсем иное — обращение язычников где-то «на севере диком»! Так, в послании, отправленном Гонорием III в ответ на прошение князей Гнезненского архиепископства, загоревшихся желанием вместо Палестины отправиться в соседние прусские земли, четко указано, что судьба Святой земли несравненно важнее дела крещения пруссов. А когда в первой половине 1216 года немецкий феодал Альберт фон Орламюнде решил-таки посетить Ливонию, то он не смог отыскать и десятка рыцарей, не успевших уже дать обет отправиться освобождать Гроб Господень. Графу пришлось апеллировать к папе — тот благословил поход, но отметил, что все же «большему благу не стоит предпочитать меньшее».

Правда, по свидетельству хрониста Генриха Латвийского, еще первый ливонский епископ Мейнгард ухитрился добиться от Целестина III буллы, в которой «гостям» Балтии было обещано полное отпущение грехов, — но сам документ, увы, не сохранился. Подобную буллу получил от Иннокентия III в 1199 году и рижский епископ Альберт. Рыцарские действия в Ливонии вроде одобрены — но ни слова о том, что они приравнены к походам в Святую землю. Более того, папа полагал, что ехать в Ливонию могли лишь рыцари из ближайших к ней Саксонии и Вестфалии. И это, кстати, не снимало с них обязательства посетить-таки Восток. Исключение делалось для больных и неимущих…

А каша в Ливонии заваривалась весьма крутая.

Согласно вездесущей энциклопедии Брокгауза и Эфрона, «первое появление немцев в Ливонии относится к началу второй половины XII века… Сношения немцев с туземцами имели сначала характер исключительно торговый; первые наскоро сколачивали свои лавочки и выставляли в них разную мелочь. Торговля была меновой. Те из немцев, которые оставались в Ливонии, поддерживали деятельные сношения со своими соотечественниками; немецкая колонизация принимала все более и более широкие размеры. С торговлей вскоре соединилась и миссионерская деятельность Мейнгарда, в конце XII века. Он был первым епископом Ливонии (1186–1196); столицей его был Икскуль (Икескола). Новая епископия находилась в зависимости от бременского архиепископа. Распространение христианства встречало в Ливонии большие препятствия со стороны язычников-туземцев. Мейнгарду оказывал покровительство полоцкий князь Владимир.

В 1188 году Мейнгард строит первую церковь и укрепляет Икскуль. Неоднократно обращался он за помощью к римскому папе; Целестин III обещал ему свое покровительство, проповедовал крестовый поход против ливонских язычников, обещал всем участникам в походе полное отпущение грехов, но из этого ничего не вышло. Более успешной была сначала деятельность второго епископа Ливонии, Бертольда (1196–1199). В 1198 году большое крестоносное войско высадилось у устьев Двины и успешно повело борьбу с язычниками. В следующем году счастье изменило немцам: они были разбиты, епископ пал. Немцы жестоко отомстили туземцам за его смерть. Водворение христианства выпало на долю третьего епископа Ливонии, настоящего основателя Ливонского государства, Альберта фон Буксгевден или Аппельдерн (1199–1229). Вооруженный апостол ливов, как называли Альберта, заручился помощью и дружбою датского короля Канута и вступил на ливонскую территорию, имея в одной руке меч, в другой распятие. Ему без особенного труда удалось смирить ливов. Весною 1201 года он основал новый город — Ригу; первым жителям ее он даровал преимущества и перенес туда епископский стол…»

Надо сказать, что за скупым сообщением о том, что ливы были усмирены епископом Альбертом «без особого труда», стоят его колоссальные усилия. Все свободное от церковных дел время он посвящал «рекрутскому набору». К его огорчению, прибывавшие на помощь ливонцам отряды были не столь уж и многочисленны. Исключением было лишь первое появление Альберта в Ливонии — тогда он привез с собой почти 2,5 тысячи рыцарей. В другие же годы удавалось завербовать лишь несколько сотен крестоносцев — так хроника Генриха Латвийского сообщает, что в 1201-м «епископ… возвратился в Ливонию с пилигримами, каких сумел собрать»… Помощь местных князей, уже обращенных в христианство, тоже проблемы не решала. При малейшей опасности плохо обученные воины бежали с поля боя, как зайцы жмудских лесов. Нет, для покорения язычников нужна была надежная военная сила.

И вот, как мы читаем в энциклопедии Брокгауза и Эфрона:

«…для утверждения и распространения христианства и немецкой культуры на востоке Балтийского моря Альберт основал здесь духовно-рыцарский Орден, названный Орденом меченосцев. Рыцари нового Ордена давали клятву безбрачия, послушания папе и епископу и обязывались всеми силами распространять христианство. Во главе Ордена становился магистр, или мейстер; следующую иерархическую ступень составляли комтуры, или командоры, ведавшие военное дело, сбор десятины, светский суд, наблюдение за орденскими землями и вместе с магистром составлявшие капитул. Отношения магистра и епископа были вначале самые дружественные; в отсутствие одного другой замещал его должность. Но при ближайших преемниках Альберта между двумя властями возникает соперничество и борьба…»

Так на свет появились «Братья Христова рыцарства», или попросту — меченосцы. Справедливости ради заметим, что орден основал не сам Альберт (он в это время как раз находился в Германии), а замещавший его священник Теодерих.

«Предвидя вероломство ливов и боясь, что иначе нельзя будет противостоять массе язычников, для увеличения числа верующих и сохранения церкви среди неверных он учредил некое братство рыцарей Христовых, которому господин папа Иннокентий дал устав храмовников и знак для ношения на одежде — меч и крест, велев быть в подчинении своему епископу…»

Первое упоминание об участии меченосцев в военных операциях против язычников относится к 1205 году — вместе с епископской дружиной они разбили литовский отряд. В следующем году, собираясь в поход на ливов, Альберт вновь «созвал братьев-рыцарей» под свои знамена. 4 июня в схватке при Гольме особенно отличился некий Арнольд, первым бросившийся в атаку. В 1207-м меченосцы участвовали в разгроме литовцев у Ашерадена, в 1208-м — при Сельбурге… Меч, зажатый в одной руке, явно перевешивал крест, зажатый в другой. Впрочем, и сами язычники не отставали от рыцарей — эсты, ливы, летты налетали на селения друг друга, грабили и жгли, уводили в рабство женщин… Хроника Генриха Латвийского описывает зловещий случай: как-то раз эсты вторглись в землю ливов, привязали одного из вождей к шесту и стали вращать его у костра, аки барашка на вертеле, требуя рассказать, где несчастный схоронил свое золото…

Романтическому сердцу декабриста и писателя Александра Александровича Бестужева была близка несчастная судьба ливонских крестьян, притесняемых безжалостными рыцарями. Во всяком случае, за последние четыре года перед арестом он создает четыре «Ливонских повести» — «Замок Нейгаузен», «Ревельский турнир», «Замок Эйзен» и «Замок Венден». Древняя орденская крепость, Венден, бывшая резиденция великих магистров, особенно его заинтересовала. В мае 1821 года, отправившись из Петергофа в заграничный поход и проезжая через Лифляндскую губернию, он специально побывал в Цесисе, где стоят развалины Венденского замка.

«…Итак, я увижу столичный город древнего ливонского рыцарства, искони знаменитый битвами, осадами, усеянный костями храбрых, запечатленный кровью основателя. Винно фон Рорбах, первый магистр меченосного ордена, построил Венден, первый замок в Ливонии. Любуясь величавыми его стенами, он не мыслил, что они скоро обратятся в его гроб…»

Так начинается повесть. На титульном листе подзаголовок — «Отрывок из дневника гвардейского офицера. Мая 23, 1821 года». Но мы не станем излагать сюжета книги — тем более что история эта произошла на самом деле и вписала, пожалуй, самую зловещую картину в хронику Ливонского ордена. О чем же повествует хроника?

…В Ливонию из крошечного германского городка Сузат прибыл рыцарь Вигберт Серрат. Юноша благочестивый и смирный, превыше всего он желал служить Господу, как предписывали данные им обеты. Серрата направили в крепость Венден.

То, что он там увидел, повергло рыцаря в настоящий шок. Что именно его огорчило: притеснение ли несчастных ливов, царившая среди братьев коррупция или их звериная жестокость, — неизвестно. Факт остается фактом — Вигберг бежал из Вендена, мечтая встретиться с епископом Альбертом, дабы тот перевел его в Ригу. Но на лихих конях по его следу бросились меченосцы, схватили беглеца, заковали в цепи и бросили в каменную башню… Кстати, его темница сохранилась и поныне — там даже летом не больше восьми градусов, и экскурсанты, поеживаясь, стремятся поскорее выбраться наружу. Так бы и погиб наш герой — да за него неожиданно вступился сам епископ.

Беглеца отправили в Ригу. После долгой беседы с ним магистр Винно фон Рорбах снял-таки обвинение в дезертирстве. Стало быть, жалобы молодого человека показались ему не лишенными оснований. А вот что дальше делать — магистр не знал. Слишком серьезны были обвинения — начни их расследовать, и придется весь орден привлечь к ответу! В общем, дело решили замять. И замяли бы — но не таков был наш рыцарь. Он посчитал, что, потворствуя грабителям и убийцам, Винно порочит саму Пресвятую Деву. Он, как правоверный христианин, не в силах был с этим мириться! И Вигберт задумал кровавую месть. Однажды, когда братья отправились на богослужение, он передал магистру фон Рорбаху и главному священнику Рижского замка Иоанну, что хочет открыть им страшную тайну. Мол, узнал он ее случайно в Венденском замке, и от этой информации зависит судьба всего ордена. Магистр и святой отец тут же направились в келью рыцаря. Едва за ними затворилась дверь, Вигберт выхватил секиру, которую всегда носил с собой, — и в мгновение ока главу меченосцев постигла участь несчастного Берлиоза. Вторым ударом рыцарь покончил с Иоанном.

Поэтический взгляд Александра Бестужева увидел эту сцену несколько по-другому. Его Серрат сам пробирается в комнату магистра, чтобы совершить месть. Под покровом ночи бросается он в крепостной ров и гребет что есть силы, пытаясь уйти от преследовавшей его стражи…

«Но рыцарь выплыл и, вонзая кинжал в пазы, уже взбирается на стену, лепится по неровностям камней, и вот висит под верхним поясом. Силы ему изменяют, нога скользит, еще миг — и он оборвется; но он уже наверху.

Проснись, Рорбах, или час твой близок! Ужели не слышишь крика ласточки над окном твоим, не слышишь граяния ворон, тучей поднявшихся с башен замка?

Нет! пагубный сон теснит магистра в объятиях. Оконницы вырваны с петель, холодный воздух свевает пыль с завесы, и пламя лампады трепещет, шаги убийцы звучат, — но он спит, и железная перчатка Вигберта упала на плечо его прежде, чем открыл он глаза свои; открыл — и веки, будто свинцовые, снова закрылись. В волнении ужаса и надежды ему кажется бледное лицо Серрата будто в сновидении или в мечте; но зловещий голос, как звук судной трубы, возбудил и омертвил его разом.

— Мщение и смерть магистру! — прогремел Серрат, стаскивая его с постели. — Смерть, достойная жизни! Напрасно блуждаешь ты взорами окрест — помощь далека от тебя, как от меня сострадание. Отчего ж трепещешь ты, подлый обидчик, воин среди поселян, бесстрашный с своим капелланом? Для чего пресмыкаешься, гордец, перед врагом презренным? Меня не смягчат твои просьбы, не поколеблют угрозы — ты не вымолишь прощения! Да и стоит ли его тот, кто дважды лишил меня чести, а детей моих — доброго имени. Пусть я умру на плахе убийцею; зато щит мой не задернется бесчестным флером на турнирах и мой сын, не краснея за трусость отца, поднимет наличник для получения награды. Ты презрел вызов мой, не хотел честно преломить копья с обиженным — узнай же, как платит за обиды Серрат!

С сим словом ринулся он на магистра; но отчаяние зажгло в нем мужество, и ужасный вопль огласил своды. Смело схватил он грозящее лезвие и сдавил Серрата мощными руками. Цепенея от ярости, грудь на груди смертельного врага, рыцари душат друг друга. Месть воспламеняет Вигберта, страх смерти сугубит силы магистра — они крутятся, скользят и падают оба! Идут, идут спасители — оружие гремит, крики их раздаются по коридорам; с треском упали двери, воины магистра с мечами и факелами ворвались в комнату… но уже поздно! Кровь Рорбаха оросила помост — преступление свершилось!..»

Рассказывают, что рыцарю все же удалось покинуть келью и забежать в замковую церковь — возможно, он надеялся, что Пресвятая Дева, во имя которой он исполнил свой страшный приговор, защитит его… Но братья навалились и выволокли убийцу из храма. Очень скоро суд приговорит его к ужасной казни — колесованию. Последнее, что услышит Вигберт перед смертью, будет хруст его собственных костей…

Впрочем, довольно «страшилок». Поговорим о прекрасном — ибо край, в котором кипели столь нешуточные страсти, вполне заслуживает самых изысканных и возвышенных слов…

…Задолго до прихода «псов-рыцарей» в недрах земли, которую станут называть Пруссией, жили-были маленькие бородатые человечки — барздуки. Иногда они вылезали на поверхность и раскидывали под кудрявой бузиной скатерть-самобранку. Сами собой появлялись на ней мягкий хлеб да веселое хмельное пиво. Край этот носил тогда имя Самбия — что означает на давно уже мертвом языке не то «община», не то «братство», не то — «простой народ»…

Первые представители «простого народа» появились здесь еще в III тысячелетии до нашей эры. И то понятно, благодатный был край: леса, в которых зверья без счета, песчаные косы, уходящие в море… Опусти в него корзину — и она тут же заполнится сельдью, угрями, осетрами да семгой. Последней ловилось столько, что ее разрешено было продавать лишь дважды в неделю, чтобы не сбивать цену. Говорят, однажды (когда на этих берегах уже «прописались» тевтонцы) вместе с семгой в рыбацкую сеть попался водяной в одежде епископа. Взглянуть на диво дивное собрались рыцари со всей округи. Морской епископ ничего не ел — и тлел на глазах. Через пару дней его решили отпустить в море. Водяной перекрестился, низко поклонился и ушел на дно…

…Давным-давно жители этих мест были совсем не похожи на современных прибалтов. Темноволосые смуглые арии, благородные воины добрались сюда из северной Индии и Ирана. Мастерски лепили они сосуды из глины, украшая их оттисками витых шнуров. Причудливые орнаменты стерегли содержимое горшков от злых сил… А еще, как и пруссы, арии поклонялись богу молний. Звался он у них Индрой, и символом бога был огромный дуб, растущий на вершине холма…

Потом сюда пришли кельты. С той поры представители местных племен стали носить гривны — тяжелые шейные украшения, которые кельты называли «торквес». Их надевали лишь по особым случаям, каковых выпадало два-три раза за всю жизнь…

Однажды облаченные в торквес самбы отправились к вещим воинам Брутену и Видевуту с просьбой возглавить их народ. Видевут стал королем, Брутен — наместником богов, властелином живых душ. Время от времени Брутен или Криве-Кривайтис (так его стали называть соплеменники) созывал подданных на священную гору к бессмертному дубу. Прямо к звездам взметались искры жертвенного костра. Через него бросали куски мяса только что заколотого козла. Пока мясо жарилось — каялись в грехах да лупцевали друг друга что есть мочи. А потом пировали, потягивая священные напитки — молоко и мед…

После боевой вылазки место козла занимал плененный враг. Вайделоты, хранители огня, сжигали его дотла — вместе с конем и воинским снаряжением. На том же костре обращалась в пепел и треть захваченной добычи. Ополчение самих пруссов было вооружено, в основном, дубинами. Они свято верили, что оружие им ни к чему, ибо боги не допустят их поражения. И до поры до времени боги им помогали — юный вояка Потримптс, покровитель молний Пэркунис, седобородый хозяин смерти Патолс. И невдомек им было, что после распятия и воскресения Христа прошло уже более тысячи лет… Жители Самбии по-прежнему обожествляли таинственную силу природы — землю и солнце, гром и огонь, цветущую липу и даже безобразных жаб. Еще бы — ведь они твердо знали, что после смерти непременно воплотятся в одно из этих существ…

Последний языческий ритуал, который зафиксировали хроники, состоялся аж в 1520 году. Тогда к берегам давно уже христианской Пруссии направлялись корабли из Польши, которая вела перманентные боевые действия с крестоносцами. Не желая новой схватки, народ всем миром отправился к колдуну Вальтину Суплиту. Тот потребовал привести к нему быка да прикатить бочку пива. Целую ночь в присутствии мужчин он жег внутренности и кости жертвенного животного, отчаянно жестикулируя и читая молитвы. А утром суда поляков неожиданно развернулись и отправились домой — по какой-то необъяснимой причине эти берега показались им сущим адом на земле.

Разумеется, на самом деле это было далеко не так. Особое северное очарование Прибалтики и сейчас пленяет наше воображение. Как и застывшая древняя смола — янтарь, который добывали здесь с незапамятных времен. Желтые кругляши самбам выносило море. Долгое время «глэзум», как они их называли, россыпями валялся на берегу — пока красоту камня не оценили римляне. Они-то и проложили великий Янтарный путь в древнюю Самбию — и нарекли ее поэтическим именем Глэзария… При Нероне в столицу империи было доставлено столько морского самоцвета, что вся арена Колизея была выложена им. Боевое снаряжение гладиаторов и даже носилки, на которых уносили убитых, — все было янтарным. Сами самбы поначалу из янтаря ничего не мастерили. Просто собирали, относили на рынок и с удивлением обнаруживали, что за него дают неплохую цену. Торговля шла настолько успешно, что сведения о поселениях древних пруссов даже попали в сочинения арабского географа Идриси. Он называл это место Гинтийар, от «гинтарс» — янтарь: «Большой, цветущий город, находящийся на вершине неприступной горы, где жители укрепились от нападения викингов…»

Но явился враг пострашнее викингов. Спустя годы право на торговлю янтарем присвоят себе тевтонцы. Чудодейственные свойства, которые приписывали камню, станут приносить им баснословные барыши. Всякий стремился купить украшение, способное избавить от душевного расстройства или мигрени, сердечной болезни или подагры. Измельчая лучезарную смолу в порошок, лекари готовили целебные снадобья, а за кражу янтаря карали с особой строгостью.

На ночь выход из порта в реку, по которой шли торговые суда, перекрывали два огромных древесных ствола. Как и пруссы, немецкие рыцари торговали необработанным камнем. Лишь изредка мастера — исключительно для личных и дипломатических нужд орденской «верхушки» — создавали шедевры, равных которым не было во всей Европе. Вернемся в те времена, когда Александр Ярославич еще не похоронил ливонцев подо льдом Чудского озера, а в Пруссии в помине не было никакого короля. Но крестовый поход на север уже был объявлен — и вот ранней весной 1230 года на границе Польши и Пруссии появился тевтонский магистр Герман фон Бальк, призванный возглавить вторжение. Вместе с ним прибыл маршал ордена Дитрих фон Бернхайм, а также группа отборных рыцарей со своими оруженосцами.

Разумеется, пруссы об их приезде ничего не знали. Как-то раз один из их отрядов, переправившись через Вислу, привычно принялся грабить польские земли. Получив донесение разведки, братья-тевтонцы, давшие слово защищать поляков от варварского разбоя, кинулись в погоню. Увидев за спиной группу вооруженных до зубов рыцарей, пруссы очень удивились — и в растерянности отступили. Но… Хороший прусс — мертвый прусс, и маленький отряд стал первой жертвой этой войны. Война не на жизнь, а на смерть — невиданные доселе грабежи, кровавые оргии и казни станут обычной практикой для обеих сторон. В результате к концу XIII века едва ли не половина коренных обитателей Пруссии будет уничтожена…

В 1230 орден построил на Кульмской земле замок Нешаву, где разместились первые 100 рыцарей-миссионеров. Год спустя они перейдут на правый берег Вислы и, сломив сопротивление прусского племени памеденов, возведут в устье реки замок Торн. Его руины и сейчас красуются неподалеку от Старого города. А рядом с ратушей стоит памятник, на котором написано по-латыни: «Николай Коперник, торунянин, сдвинул Землю, остановил Солнце и Небо». Первые торуняне — тевтонские рыцари — были далеки от столь высоких целей. Единственное, во что они по-настоящему верили, — исключительность орденской миссии. Без покорения ненавистных язычников само их существование теряло смысл. Они воевали не в силу обязательств и не за деньги — за идею. На подвиги тевтонцев благословлял сам Господь, и за такого сюзерена они готовы были драться до конца. Вечная война, в которой все средства хороши, а злодеяние, совершенное во имя исполнения «миссии», вполне может быть оправдано. Впрочем, в этом тевтонцев вряд ли можно назвать оригинальными — ведь о том, что никакое дело, совершенное во имя ордена, не является грехом, сказал еще незабвенный идеолог тамплиеров Бернар Клервосский…

Воинами рыцари были отменными. Готовые по первому сигналу обнажить мечи, они служили пожизненно. Универсальные солдаты, чем-то напоминающие роботов-андроидов из современных голливудских блокбастеров, они могли равно драться конными и пешими, штурмовать и обороняться. В перерывах между походами они постоянно оттачивали мастерство. Прибавим к этому жесточайшую дисциплину — и вот вам секрет их головокружительных успехов на Балтике. Между прочим, именно из прусского воинства вышли родоначальники многих русских дворянских фамилий — Романовы, Шереметевы, Яковлевы… Были и среди них блестящие офицеры — но это уже совсем другая история.

Тактика ордена в Пруссии до боли напоминала тактику крестоносцев на Ближнем Востоке. Из вновь отстроенных замков братия нападала на соседние земли. За долгие годы все было отработано до мелочей. С границы уже освоенной территории рано поутру отправлялась вооруженная группа. Едва солнце начинало клониться к закату — всадники спешивались. Здесь закладывалась следующая крепость.

Обыкновенно кампания по освоению новых территорий разворачивалась летом — на зиму рыцари возвращались по домам. Прусские племена бились отчаянно, но поделать ничего не могли. Вслед за памеденами пали пагудены, затем эрмландцы. А в 1238-м воины Христовы во главе с Дитрихом Бернхаймом напали на опорный пункт пруссов — Хонеду. Два года держалась крепость — высокий каменный вал, обмазанный глиной, да частокол в два ряда. Между бревнами — слой мелких камней и земли. Во время штурма на вал лили воду, чтобы глина, которая связывала камни, становилась скользкой. Из-за частокола защитники городища могли видеть все, что происходит снаружи. Похоже, сама родная земля помогала защитникам — топкие болота, дремучие леса да воды Фришес Хафф, ныне именуемого Калининградским заливом… Но настал день, когда из-за голода они больше не могли сопротивляться. Тогда в Хонеде вспыхнул мятеж, и пруссы зверски убили своего вождя — Кодруна…

Хонеда пала — крестоносцы тут же взялись за топоры. На глазах выросли укрепления из дерева, затем на их месте зодчие возвели неприступный каменный замок. Первыми строителями у тевтонцев были монахи. А позже за дело взялись артели вольнонаемных каменщиков. Они хранили тонкости своего мастерства в строжайшей тайне.

Только современным исследователям удалось разгадать некоторые их секреты. В нижнюю часть стен укладывались известняковые глыбы и неотесанные камни. Когда кладка достигала человеческого роста, начинали строить из кирпичей ручной формовки — значительно крупнее и прочнее нынешних. Туда, где сушились кирпичи, часто забегали дикие звери, залетали птицы, оставляя отпечатки лап. До сих пор эти следы, словно магические обереги, красуются на крепостных стенах…

В честь Германа фон Балька новый замок назвали Бальгой. Суров и величествен он был. Дом Конвента нависал над заливом на высоте 25 м. Высокие, узкие бойницы, длинные галереи с амбразурами… Под полом первого этажа находилось помещение, подобное которому есть только в замке ордена Монфорт в Сирии — квадрат с центральной колонной, на которую опираются ребра четырех сводов. Два глубоких рва окружали Бальгу, непоколебимой твердыней стояла крепостная стена. Выход закрывался подъемными воротами из дуба. Ни разу этот замок так и не был взят. На его стенах сохранились имена магистров Тевтонского ордена. Все они написаны красной краской, и только имя Ульриха фон Юнгингена — черной: именно он был ответствен за позор под Грюнвальдом…

В XVIII–XIX веках, когда земли Пруссии станут активно заселять иммигранты из чужих земель, дом Конвента превратят в каменоломню. Не пощадят и старинное кладбище с надгробиями из гранита, мрамора и даже обсидиана. Что же — строительный материал был необходим переселенцам. Туристам будущего останутся лишь рвы с подъемными мостами, крутые береговые откосы да деревья, чуть позже привезенные сюда из Южной Америки, Японии и Скандинавии… В 1945-м их нашпигует свинцом — немцев, прижатых к заливу, расстреливали из тяжелых орудий четыре дня кряду… Огонь корректировался с помощью аэростата, поднятого над Бальгой. 49 тысяч немецких солдат навсегда полегли в эту землю… А когда после войны здесь решат создать лесопильный завод, стволы деревьев будут ломать даже самые мощные пилы. И по сей день древние поля и холмы буквально пропитаны тоннами взрывоопасных материалов — по непонятной причине разминирования в крепости проводить не стали. Несмотря на это, Бальга, словно магнит, до сих пор притягивает к себе искателей сокровищ. Поговаривают, что во время войны немцы завозили сюда ящики с неизвестным содержимым. За крепостной стеной ящики навсегда исчезали в разветвленной системе подземных ходов и колодцев…

Последний раз организованные поиски проходили здесь в 80-х годах прошлого века. Когда один из участников экспедиции погиб, подорвавшись на мине времен Второй мировой, поиски были приостановлены. Но аура тайны и сейчас витает над развалинами Бальги, вписавшей одну из первых глав в историю Прусского государства.

…Уже через неделю после того, как пала Хонеда, тевтонцы заложили новый замок и назвали его Бранденбург: выходцев из этого славного немецкого города в ордене было немало. Постепенно Пруссия покрывалась паутиной крепостей — всего их будет ровно сотня. Вокруг замков возникают поселения, которые обживают колонисты, спешащие сюда из всех уголков Римской империи. Разоренные территории заново обживаются. За расселением вновь прибывших зорко следит орденский лектор. Он же ответствен и за то, как будут осваиваться распределенные участки земли.

Казалось, Пруссия покорена — приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Но не такого мнения были сами пруссы. Они словно ждали нужного момента, чтобы подняться против своих поработителей. И он настал. В начале 40-х годов XIII столетия на крепком теле Тевтонского ордена появилась брешь. Все началось с того, что русские разбили шведских крестоносцев в Неве. Одновременно Чингисхан опустошил Польшу, Чехию и Венгрию — в битве при Легнице полегло немало тевтонцев. И в довершение — сокрушительное поражение ливонских рыцарей на льду Чудского озера…

Тут-то пруссы и нанесли удар. Формально поводом к восстанию явилось нарушение орденом договора, по которому представители коренных народов имели право участвовать в управлении делами своих земель. Но из этой искры разгорелось пламя настоящей войны. Восставшие заключили союз с князем Свентопелком (Святополком) Поморским, который когда-то энергично содействовал укреплению ордена в Пруссии. К счастью для вчерашних язычников, он быстро понял, что скрывалось за миссионерскими помыслами тевтонцев. Был у него в этом деле и личный интерес — помешать захватить дельту Вислы, что серьезно угрожало бы целостности Гданьского Поморья. С 1242 года начинается борьба Святополка с орденом. Ей будет суждено затянуться на 10 лет.

«Сын дьявола… исполненный вероломства и обмана», Святополк начал перехватывать немецкие суда в нижнем течении Вислы. А летом, вторгшись в Пруссию, устроил такую бойню, что «вся почти Пруссия окрашена была христианской кровью». Устояло лишь несколько крепостей, за стенами которых и укрылись рыцари. Оттуда они нанесли несколько контрударов. Молниеносным кровопролитным штурмом была захвачена резиденция Святополка — замок Сартовице. Пять дней поморцы пытались отбить замок — тевтонцы стояли насмерть… Вслед за Сартовице был взят Вышеград. Но противник продолжал теснить — и теперь уже тевтонцам пришлось просить помощи у мазовецких князей. Рать поляков двинулась на Поморье, и Святополк запросил мира. В залог мирного договора он даже передал немцам своего старшего сына Мстивоя. Но тут же и нарушил княжеское слово, вторгшись в самое сердце орденских владений — Кульмскую землю. Как скошенная трава, полегли рыцари у Рейзонского озера — потери были столь огромны, что, по словам хрониста, женщинам после этого разрешено было выходить замуж за рабов, «дабы совсем не погибло дело веры»…

Справедливости ради отметим, что восставшие пытались решить дело не только огнем и мечом.

На лионском соборе 1245 года их представители потребовали у папского престола, чтобы католическая церковь перестала поддерживать небогоугодное дело немецких крестоносцев. Однако церковь не вняла их просьбам.

Два года спустя огромное рыцарское войско прибыло в Пруссию. Одновременно орден сумел поднять против Святополка его младших братьев Самбора и Ратибора. Пришлось поморскому князю в очередной раз заключать с немцами перемирие. Разменной монетой в нем опять стал отданный в заложники Мстивой.

Святополк потребовал возвратить ему сына, но немцы наотрез отказались. Тогда воинственный князь в третий раз поднялся против них. Снова стоном наполнилась Кульмская земля. По словам летописца, немецкие рыцари стали даже подумывать об уходе из Пруссии — но тут вмешался папа, потребовавший от славянского князя, чтобы он сложил оружие.

Святополк был непреклонен: ни папа, ни император не заставит его прекратить войну: «Верните мне сына моего, если желаете иметь мир со мной!» В планы немцев, однако, это не входило. Вместо этого они вторглись в Поморье и «на протяжении девяти дней и ночей так его опустошили, что не осталось ни одного угла, в каком бы они не побывали с грабежом и поджогами». Несколько дней полыхал знаменитый Оливский монастырь, а рыцари «ушли с большой добычею». И все-таки в 1248 году Мстивой наконец был освобожден. Святополк заключил с орденом мирный договор.

Соглашения удалось достичь и с вождями большинства восставших племен.

7 февраля 1249 года помощник гроссмейстера Генрих фон Виде и прусские повстанцы в замке Христбург подписали бумагу. Пруссы обещали впредь не воевать против ордена и участвовать во всех его походах. В обмен на это всем обращенным в христианство папа римский даровал свободу и право называется священниками — а феодалам даже и рыцарями. Отныне пруссы могли подавать в суд, а также наследовать, приобретать и менять собственное имущество.

Правда, заключая сделку, следовало оставить ордену залог, чтобы продавец не сбежал к язычникам. Если у кого-то не было наследников, его земля переходила в собственность ордена (кстати, законным наследником считался только ребенок, рожденный от церковного брака). Почетной обязанностью пруссов стало строительство кирх, для каждой местности было определено необходимое их число. Они также обязались каждую церковь обеспечить восемью убами земли, платить десятину и в течение месяца поголовно креститься. Кара за отказ от обряда была более чем строгой — у родителей некрещеного ребенка конфисковывалось все движимое и недвижимое имущество.

А взрослых, не окунувшихся в купель, навсегда выгоняли из мест, где живут христиане.

…С недавнего времени на лобном месте Калининграда, рядом с областной думой высится трехтонный валун диаметром 1,5 м. Нашли его в Чкаловском лесу местные историки-краеведы. Говорят, что был он заложен при строительстве Кенигсберга в основание орденского замка. В прошлом веке замок был разрушен — восстановить его планируют только сейчас. После того как в самом сердце города вырастут крепостные стены, реликвию возвратят на прежнее место. А пока стоит он памятником тому, кому приписывают честь основания города, — чешскому королю Оттокару Пшемыслу II. Это его герб — корона и крест — глубоко впечатан в шероховатую поверхность древнего камня…

Отряд под предводительством Оттокара ворвался в Самбию огненным вихрем. Да и могло ли быть по-другому, если за меч взялся внучатый племянник самого Фридриха Барбароссы? Кстати, у 25-летнего короля Богемии борода была не хуже, чем у деда, и так же горела на солнце жарким пламенем. И в битве он был не менее горяч. Подобно стопудовому тарану, теснил он пруссов, загоняя их все дальше и дальше, в глубь лесов и болот. Там, где останавливался со своим войском грозный монарх, — вырастали замки. Первым стал Меденау — земляной вал, окруженный частоколом. И по сей день кажется, будто 15-метровую насыпь возвели вчера…

Следом появился Варген — единственное сохранившееся деревянное тевтонское укрепление. Варгенау — так пруссы называли ручей неподалеку — был перекрыт плотиной. Искусственное озеро надежно предохраняло замок от вражеских поползновений. Несколько лет назад искатели водолазы-любители спускались на дно обмелевшего теперь водоема. Говорят, под водой вдоль плотины стоят четыре военных немецких грузовика, сброшенных в воду во время отступления. А вот рыцарских сокровищ нет и в помине.

Если судить по размерам крепости, в ней зимовали не меньше пяти тысяч рыцарей кряду. Набирались сил после лихих боев — а чтобы согреться, жгли окрестные прусские поселения да потешались, глядя на то, как мечутся на снегу насмерть перепуганные самбы… Перезимовали — и ушли навсегда, никогда больше так и не посетив основанную ими крепость… Но, как это случается в истории, трагедия нередко оборачивается фарсом. Много веков спустя в Варгене организуют «Ярмарку дураков» — «Наренмаркт». В середине XIX века толпы кенигсбергцев станут приходить сюда, чтобы, накупив разноцветных свистулек и трещоток, отправиться пешком в город, оглашая окрестности развеселыми звуками…

История возникновения самого Кенигсберга необычна. В 1255 году король Оттокар с братьями-рыцарями захватил прусское городище Твангсте над Прегелем. Через него по реке проходил Великий Янтарный путь. Чистые и светлые воды Прегеля издревле несли в себе какую-то тайну. Древние греки полагали, что именно он есть не что иное, как Кронус — река времени и забвения… По прусскому преданию, здесь утонула жена племянника верховного жреца, которому тот отдал священные земли у Хроно и Халибо — то бишь у Балтийского моря. Несчастную звали Преголла — отсюда и пошло название Прегель. А до этого река называлась Скара — «изогнутая». Потом пруссы нарекли ее Претора — «бездна». То ли потому, что она была глубока, как море — кое-где глубина достигает 22 м, — то ли оттого, что не понимали, куда она все-таки течет: то ли в небеса, то ли в пропасть…

Рядом с Твангсте крестоносцы возвели деревянный замок. Когда-то давно, в пустынях Сирии, Тевтонский орден владел крепостью Монт Рояль — Королевская гора. Увы, в ходе войны с «неверными» форпост был навсегда утерян. Новую крепость тоже нарекли Королевской горой. Только звучало это на немецкий манер — Кенигсберг. Утверждают, что сам Оттокар указал место, где надо заложить первый камень. Указал — и отбыл на родину. Через пять лет после основания Кенигсберга за разгром венгров и половцев он получит прозвище Железный. Государство Железного Короля станет сильнейшим в Европе, а сам он едва не сядет на престол Священной Римской империи — да будет предательски убит… Но нам нет сейчас дела до бесславной кончины Оттокара. Нам интересно другое — будущую столицу Пруссии и самый западный город России заложил славянский король.

Годы спустя деревянная крепость превратилась в грозный замок с башней, что, по свидетельству очевидцев, застила солнце. Здесь выбирали гроссмейстеров, короновали королей, встречали русских царей и французских солдат — кого «за здравие», а кого и «за упокой». Под защитой крепких стен росли города. Сначала появился Альштадт. Клеточки на плане города заполнялись быстро. Каждая из них — новый двор. Заштрихована последняя клетка на плане — город построен. Тут на улицах появлялся всадник с длинным копьем наперевес. От основания до острия — расстояние между домами; заденет копье стену — придется хозяину ее ломать или платить штраф…

В 1300-м в деревянном соборе отслужили первую мессу. Ландмайстер Конрад фон Тирберг вручил альтштадцам грамоту об основании города, долгие годы служившую им конституцией. И — едва смолкли праздничные трубы, рядом был заложен Лебенихт. Он расположился далеко от реки, поэтому его жителям волей-неволей пришлось заниматься ремеслами и возделывать землю. В «городе мастеров» появились первые гильдии солодильщиков, сапожников, кузнецов, землепашцев… Возник даже союз нищих — заплатив налог, они могли спокойно просить милостыню.

Укрепления Лебенихта были невысоки — младший брат могущественного Альштадта. Но — Бог любит Троиц у, и в 1327 году возник третий город. Его называли то Прегельмюнде, то Нойштадт — однако в историю он вошел под именем Кнайпхоф, по названию острова, на котором появился.

Кнайпхов был настоящим купеческим поселением. Папа Александр IV еще в XIII веке предоставил ордену торговые привилегии, и новый город тут же вошел в торговый Ганзейский союз. В одночасье был построен порт со складами — ластади, оборудованными по последнему слову средневековой механики. Склады стоят и по сей день. Древесина, смола, хмель, сало, соль, оленьи и медвежьи шкуры — Пруссии было чем удивить соседей. Одна только Россия потребляла пятую часть всей селедки, добываемой в здешних водах. А из России сюда везли лен, пеньку, древесину — любому товару расторопные прусские купцы находили применение.

Собственной церкви в городе не было, и набожные жители вскоре затеяли строительство кафедрального собора. Его посвятили Деве Марии и Святому Адальберту, первому крестителю Пруссии, которого язычники принесли в жертву своим божествам. Через 50 лет храм распахнет двери для первых прихожан. Не такой уж долгий срок, если учесть, сколько времени возводились в те годы церкви и в более богатых городах. Собор простоит невредимым до 1944 года…

Несколько веков три города развивались самостоятельно: у каждого свой совет, свой приход, свои школы и торговля. И все-таки наступил момент, когда отношения между ними стали настолько тесными, что оставалось только законодательно оформить союз. В 1724 году три города были официально объединены в один. Он получил название, придуманное еще королем Оттокаром, — Кенигсберг. По столь торжественному случаю была выпущена бронзовая медаль. На ней четыре изображения: молодой человек с мечом в руках — могучий Альштадт, женщина в бусах — роскошный Кнайпхоф, бородатый старик с морковкой — плодородный Лебенихт. Четвертый персонаж — маленький мальчик с камнем в руке — символизировал окраину Кенигсберга — Закхайм, где жили только пьяницы и хулиганы.

В том же году, когда возник объединенный Кенигсберг, в семье Кантов на свет появится мальчик. Будущего отца немецкой классической философии крестят Иммануилом в кафедральном соборе Девы Марии. В 16 лет Кант поступит в Кенигсбергский университет — на какой факультет, до сих пор тайна для его биографов…

Но то будет уже в XVIII, просвещенном веке. А в веке XIII жители этих мест и не помышляли о том, что когда-нибудь их потомки будут гордиться своим городом как центром наук и изящных искусств. Ими владели совсем иные чувства. Главным из них оставалась ненависть. Кровавой поступью продолжали марш по прусской земле тевтонцы. Не желали склонять голову свободолюбивые самбы. 20 сентября 1260 года вспыхнуло великое восстание. Как огонь по сухому вереску, распространилось оно на все прусские земли. Плечом к плечу встали против завоевателей Самбия, Земландия, Эрмландия, Погезания, Бартия… Одна Померания оставалась верна ордену. Полыхали немецкие усадьбы, церкви, замки. Держались лишь стратегические форпосты немцев — Торн, Кенигсберг, Кульм, Бальга. Судя по всему, пруссы оказались неплохими учениками. Не раз они торжествовали победу над братьями-рыцарями: 22 января 1261 года — под Кенигсбергом, 13 июля 1263-го — при Лебау… Помимо 40 рыцарей и несчетного количества пехотинцев-кнехтов в этом бою сложил голову сам вице-магистр Гельмерих…

Дивонис Локис, Ауктума, Гландас, Глапас — о бесстрашных вождях повстанцев ходили легенды. Но настоящим «Спартаком» стал Геркус Мантас из Натангии.

Генрих Монте Натангенский, как его обычно называют, получил воспитание в Магдебурге. Там он и крестился — но зов предков оказался слишком силен. Генрих вернулся к языческой вере. Отринув религиозные взгляды крестоносцев, он, тем не менее, перенял от них много практических знаний. Как выстраивать боевой порядок, как мастерить осадные орудия — вся тактика и стратегия рыцарей была ему знакома. Его лесные братья часто возводили неподалеку от неприятельских укреплений временные деревянные крепости, блокируя пути, по которым шли обозы с продовольствием. Цель была одна — взять неприятеля измором. Иногда, правда, немецким гарнизонам удавалось выйти из окружения. Пруссы преследовали беглецов с поистине звериной жестокостью. Так, при попытке прорваться пали почти все защитники Крейцбурга.

«…Братья с дружиной своей после многих славных битв, совершенных здесь, когда у них кончились припасы, незаметно ночью ушли из замка, — читаем в „Хрониках земли Прусской“. — Когда это узнали пруссы, они погнались за ними и всех, кроме двух братьев, предали мечу…»

А вот гарнизону крепости Визенбург улыбнулась удача. «Этот замок осаждался пруссами почти три года, и поставили они три камнемета, которыми ежедневно штурмовали замок. Наконец братья, быстро похитив один из них, доставили в замок и долго им оборонялись. Вскоре, когда у них иссякли припасы, братья со своими оруженосцами, покинув замок, незаметно ушли, в год от Рождества Христова 1263, держа путь в княжество Мазовии. Когда об этом стало известно, Диван, бывший тогда вождем бартов, погнавшись за ними со многими оруженосцами, не мог настигнуть их, ибо их уже усталые кони отказались идти; он, взяв с собой 13 человек на более быстрых конях, повел их за собой, и когда они приблизились, то нашли братьев, уже обессилевших от голода и не в силах сражаться от усталости, и он мощным ударом обрушился на них и в первой схватке убил троих. Прочие, обороняясь, тяжело ранили упомянутого Дивана, и тогда он прекратил битву, а братья со своими людьми ушли в мире».

Число преследователей — чертова дюжина — не столько символично, сколько показательно. В те годы количество защитников крепостей, как, впрочем, и нападающих, нередко исчислялось десятками. Маленькие сражения большой войны, в которой, впрочем, и слезы, и кровь были вполне настоящими…

Четыре года удерживали замок защитники Бартенштейна.

«Во время осады в замке Бартенштейн было 400 братьев и прочих оруженосцев, а пруссы соорудили три укрепления вокруг замка, в которых постоянно находились 1300 отменных воинов. Но в упомянутом замке Бартенштейн был один человек по имени Милигедо, который был таким смелым, что, убив его, пруссы сочли бы, что убили половину осажденных. Посему они совещались, как бы хитростью заманить и убить его, и, измышляя разные хитрые способы, они начали следующим образом. Устроив сперва засады, они послали одного человека, доблестного воина, на посрамление военной силы осажденных, как Голиафа — на посрамление полков сыновей Израиля. Он воскликнул громким голосом, сказав: „Если есть кто-нибудь в замке, кто дерзнет вступить в поединок со мной, пусть выходит!“ Услышав это, Милигедо, испросив разрешения братьев и получив его, вышел и погнался за ним. Но когда он увидел, что, выйдя из засады, появилось огромное полчище врагов, он, убив того, бежал в лес и тайными путями вернулся в замок Бартенштейн. Не раз и так и этак подступались они к нему, так что в конце концов, обманув, убили его… От смерти этой была великая радость в народе прусском и, напротив, великая скорбь охватила братьев. Но чтобы обратить их радость в скорбь и печаль, братья повесили на виселице, поставленной у ворот замка, 30 прусских заложников, которых они держали в плену. Отчего случилось, что, когда пруссы увидели сыновей и сородичей своих повешенными, заплакали и они тоже горьким плачем…»

На исходе четвертого года в крепости закончились припасы. Перед тем как покинуть ее, осажденные несколько дней не показывались на стенах. Пруссы, решив, что рыцарей уже нет в Бартенштейне, приблизились к замку. И тут на них обрушился такой град стрел и камней, что все поле в мгновение ока было покрыто убитыми…

«Наконец после бесконечных стычек и битв один благочестивый брат воззвал к Богу, чтобы он явил ему, что надлежит делать при таких обстоятельствах. Глас небесный ответил ему: „Иуда и Иерусалим! Не бойтесь и не ужасайтесь. Завтра выступите, и Господь будет с вами; будьте стойкими; вы увидите, что помощь Господа с вами“. Услышав это, на другой день братья, разделившись и разделив дружину свою на две части (одна из них пошла в замок Кенигсберг, другая — в Эльбинг) и захватив святые мощи и оставив в замке одного брата, старого, дряхлого и слепого, который не мог идти с ними, ушли. А этот брат, что остался в замке, как обычно, каждый канонический час подавал колоколом сигнал. Наконец, когда он не мог долее скрываться, враги подобрались к замку и, когда увидели, что никто не сопротивляется им, вошли и, убив брата и сохранив для себя замок, вели из него многие сражения с братьями».

В эти же годы отряд наместника Тевтонского ордена Дитриха Лиделау предпринял поход к восточным рубежам Пруссии. Год за годом крестоносцы оттесняли ненавистных язычников туда, где темнели непроходимые леса, сохранившиеся с ледникового периода. Рыцари захватили прусскую крепость Саминис Вике — «Каменное жилище», но под натиском ополчения, грудью вставшего на защиту своих земель, вынуждены были отступить…

В следующий раз крестоносцы появятся здесь только через полвека. И 10 лет будут безуспешно пытаться закрепиться в этих местах. Даже строительство крепости не прекратит постоянных набегов литовцев на земли, которые орден считал своими. Деревянный Инстербург перестроят в камне — но литовцев и это нисколько не смутит. В 1369-м их князь Кейстутис напал на Инстербург столь внезапно, что стражники едва успели поднять мост… Еще через шесть лет сын Кейстутиса воинственный Свидригайло все же спалил Инстербург. Восстановив крепость, тевтонцы сделают ее совершенно непреступной…

Именно здесь, в Инстербурге, была уничтожена последняя в Пруссии ведьма — так гласит древняя сага. В ней рассказывается о девочке-сироте по имени Верона, которую взяла на воспитание семья местного кузнеца. Со временем малышка превратилась в красивую девушку, мимо которой не мог спокойно пройти ни один мужчина. Немало разрушилось крепких семей, и неизвестно, что бы ожидало город, — да старейшины решили расправиться с Вероной. Они прорубили лед на реке и утопили коварную деву в проруби. С тех пор она стала появляться в крепости каждую ночь — и уводить по одному молодому мужчине. Утром несчастного находили повешенным на окраине города… На этом сага обрывается — но, судя по всему, какой-то способ избавиться от напасти был все-таки найден.

…Одна за другой крепости оказывались в руках повстанцев. К счастью для тевтонцев, портовые города Мемель, Бальга, Эльбинг, Торн и Кульм по-прежнему держались. Особенно тяжелой была осада Кенигсберга. Чтобы отрезать его от моря, пруссы навели мост на реке Прегеле, «…а на каждом конце моста — прочное укрепление наподобие башни, и так можно было бы отбирать все, что ни отправлялось по реке в замок Кенигсберг. Когда братья в упомянутом замке, уже полумертвые от голода, узнали об этом, они, предпочтя погибнуть в сражении, чем так жалко умереть от голода, отправились во всеоружии на судах, и, когда приблизились к месту и уже встали на якоря, подул сильный ветер и быстро понес их к мосту, что было сделано провидением Божиим, и, подойдя к мосту, они обнаружили на нем в укреплениях по концам его много вооруженных людей; находившиеся на мосту и в укреплениях оказывали им мужественный отпор; и завязалась между ними такая жестокая битва, какой никогда не было видано в этом веке между немногими бойцами. Наконец послал им Бог помощь и защиту свыше, чему, несомненно, следует верить, ибо человеческой силе было почти невозможно противостоять такому множеству, так что, когда враги бежали, братья до основания разрушили и уничтожили мост и укрепления. В этом сражении некий брат Гевехард, выходец из Саксонии, преследуя некоторых бежавших пруссов, одному из них одним ударом меча отсек голову; а тот, раненный этим ударом, не упал тут же на землю, но без головы пробежал с остальными еще небольшое расстояние и лишь потом упал. Братья и прочие видевшие чрезмерно удивились этому, уверяя, что никогда еще такого не видывали…»

Главы «Хроники земли Прусской» похожи на кадры старого кинофильма. И пленка выцвела, и звук не тот — а мы все равно следим, завороженные, как из глубины веков встают непримиримые враги, тевтонцы и пруссы…

Об авторе хроники известно немного. Из его послания великому магистру Вернеру фон Орзельну, предваряющего книгу, известно, что был Петр из Дусбурга орденским священником. Все остальное — лишь домыслы да предположения. Никто не знает, как он вступил в орден; как оказался в Пруссии; в каком монастыре жил. Не исключено, что местом его пребывания был Кенигсберг. Во всяком случае, в грамоте от 26 декабря 1327 года комтур города Готфрид фон Хеймберг, подтверждая получение 600 марок от епископа Самбии Иоганна, среди свидетелей называет священников Петра и Гюнтера. Исследователи полагают, что первый вполне мог быть автором знаменитой летописи.

Другие историки полагают, что Петр создавал свой труд в Мариенбурге, в резиденции великого магистра, на суд которого он и отдал свое сочинение. Судя по всему, ему была предоставлена возможность рыться в нескончаемых архивах ордена, откуда и перекочевали на страницы героической летописи описания битв и осад, щедро сдобренные средневековой мистикой и чудесами. «Труд, завещанный от Бога» был завершен в 1326 году.

…Меж тем осажденный Кенигсберг взывал о помощи. Прибывшие из Германии на судах отряды графов Юлиха и Берга были наголову разбиты пруссами. Только три года спустя, когда на подмогу осажденным прибыла целая армада рыцарей во главе с герцогом Брауншвейгским и ландграфом Тюрингским, осада была снята. Тевтонский орден молниеносно перешел в наступление. Предводители повстанцев, в их числе и непобедимый Генрих Монте Натангенский, были схвачены и казнены. Другой военачальник, вождь племени зудавов, Скуманд увел своих людей в Литву… Совсем скоро он вернется, примет христианство и признает власть Тевтонского ордена. Его примеру последуют и другие прусские вожди. Самые стойкие из них присягнут на верность ордену в 1283 году, навсегда занеся его в скрижали истории как год окончательного покорения Пруссии Тевтонским орденом.

Так и появилось на карте средневековой Европы новое государство, которое позднейшие исследователи назовут «гораздо лучше управляемым и значительно более развитым, чем современные ему Германия и Польша». А что до пруссов — их племенная верхушка плавно перетечет в состав германского дворянства. Потомки голубоглазых язычников, перемешавшись с тевтонцами, образуют новую прусскую народность, говорившую уже на немецком языке. Ну а в нашем сознании слово «прусский» навсегда будет связано не с янтарем и хлебосольными бородатыми гномами, а с военной агрессией и муштрой.

…Только что окончилась служба в высоком замке Мальброка. Магистр Вернер фон Орсельн неспешно выходил из костела. Вдруг из толпы метнулась чья-то тень. Взметнувшийся клинок был неумолим и точен. Бездыханное тело магистра беззвучно оползло вдоль стены…

В тевтонском государстве это убийство наделает много шума. Злоумышленника схватят — им окажется рыцарь из богатой семьи, снискавший изрядное число нареканий по службе от командиров. Его отправят на высший суд, к папе римскому. Тот признает, что рыцарь невменяем.

Но для Вернера фон Орсельна все это уже не будет иметь ровным счетом никакого значения. Его погребут здесь же, в замке, в усыпальнице великих магистров. Срок его служения ордену оборвет рука коварного убийцы. Собственно, из-за дворцовых заговоров редко кому из магистров удавалось дожить до убеленной сединами старости. Их правление продолжалось по два-три года — притом что устав определял его как пожизненное. Если в Новгородском княжестве за неудачный военный поход вече могло легко отправить князя в отставку, то тевтонский магистр покидал свой пост только в гробу. Увы, глухие стены Мальброка не так уж и редко становились свидетелями подобных печальных церемоний…

…В прусских хрониках укрепления тевтонцев называются красивым словом — иладия… Трудно и вообразить, что за этим поэтичным созвучием скрывается неприступная цитадель, способная в минуты опасности ощетиниться тысячами стрел и копий. Тевтонцы знали толк в строительстве крепостей. В основе каждой лежал квадрат — так делали римляне, а они не знали поражений. Высокие стены и глубокий ров были для обитателей замков надежной защитой. Между двумя соседними был один день пути — около 20 км. С главной башни можно было видеть несколько ближних крепостей. Стоило к стенам одной приблизиться противнику — с помощью специальных сигналов связисты предупреждали об опасности остальных. Так же передавались и приказы. Если на части тевтонских земель хозяйничал враг — сообщения шли в обход захваченных территорий. Благодаря отлично отлаженной системе оповещения тевтонцы почти всегда появлялись в нужное время и в нужном месте, одерживая верх над куда более многочисленным противником.

В замке, о котором пойдет речь, тоже было немало новшеств. В его внутреннем дворе орденские умельцы соорудили колодец с хитрым подъемным механизмом. Он обеспечивал гарнизон питьевой водой. Стратегический запас зерна мог храниться годами благодаря специальной вентиляции. Сама система стен, башен, ворот, каналов и мостов была продумана столь хитро, что гарнизон из нескольких сотен человек мог обороняться от целой армии. Бойницы сужались уступами таким образом, что у стрелков был максимальный обзор. Все они были проделаны выше человеческого роста, чтобы влетавшие в них стрелы не могли ранить тех, кто находился в комнате. В стене одного из залов и сейчас торчит пушечное ядро — послание от осаждавшего Мальброк польско-литовского войска. Оно попало в окно во время заседания военного совета и просвистело через комнату, едва не сбив единственную колонну, поддерживающую свод. Но никого из присутствующих ядро не задело…

Особой гордостью средневековых инженеров была система отопления. В огромных каменных помещениях крепостей мало домашнего уюта, промозглые и сырые комнаты нагреть сложно. А в этом замке не только полы, но и потолки были с подогревом. Гигантские печи, устроенные в подвале, разветвлялись сетью дымоходов. Эта «теплоносная система» пролегала везде — под полом, в стенах, над потолком… Чтобы в нее не попал угарный газ, были сооружены специальные заслонки. Мощные валуны в девяти печах, нагреваясь, аккумулировали тепло. Всю зиму температура воздуха в помещениях замка была постоянной — может быть, этому мы отчасти обязаны тем, что он прекрасно сохранился? В келье магистра выходы отопления находились прямо под кроватью. А вот в соседней комнате атмосфера была куда более бодрящей. Гораздо большая по размеру, она была снабжена таким же числом отопительных отверстий. Секрет прост — помещение предназначалось для охраны, и рыцари должны были постоянно бодрствовать, поддерживая огонь в камине, чтобы не замерзнуть… Сон на посту отменялся еще и потому, что в караульных помещениях напрочь отсутствовали какие бы то ни было сиденья. Так что проклинать магистра за подобные условия труда стражники могли только стоя. Но делать это было опасно — в стене начальственной кельи были проделаны незаметные отверстия, чтобы глава ордена мог беспрепятственно слышать разговоры подчиненных. Была в его келье и крошечная потайная. Магистр мог, сделав вид, что заперся для молитвы, неожиданно обнаружиться совсем в другом месте…

Мальброк (или Мариенбург, как называли его тевтонцы) возвышается на правом берегу реки Ногат, на высоком холме. Рядом — река, вокруг — топкие болота, через которые трудно пробраться неприятелю. Самая большая кирпичная крепость в мире, оккупировавшая 20 с лишним гектаров, непоколебимо стоит уже семь столетий. Вначале четырехсторонний замок был предназначен для заседаний конвента. С северной стороны к нему прилегала укрепленная территория — предзамок. В центре двора высился донжон. Именно в нем с 1280 года стал жить орденский магистр. Тогда крепость ничем не отличалась от прочих пограничных укреплений Пруссии. Но символическое название — замок Марии — по определению не могло не придать ему особенную значимость в судьбе ордена, который назывался «Орденом Святой Марии в Иерусалиме»…

В 1309 году под железной пятой рыцарей пало Гданьское Поморье. Тогда же столица ордена была перенесена в Мальброк. Он начал стремительно расти, и вскоре грандиозный оборонительный ансамбль состоял уже из трех частей.

Массивная громада, в которой располагался конвент, — Верхний Замок. Все четыре его крыла были перестроены. В старейшем, северном, увеличили крепостную капеллу — теперь к ней примыкала многосторонняя пресвитерия. Расширился и Зал конвента. Его стены были расписаны в изумрудных тонах. Зеленая краска в те времена изготавливалась из очень редких морских моллюсков и была фантастически дорогой — подобную роспись стен мог позволить себе только очень богатый и могущественный орден. Кстати, во время заседаний монахи, сидящие в молельне, расположенной по соседству, должны были громко петь псалмы. С одной стороны, благодаря их благочестивому пению святые способствовали принятию правильных решений, а с другой — никто в соседних комнатах не мог подслушать, о чем идет речь на совете…

Поистине роскошно было убранство костела. Изящные скульптурные изображения, великолепная настенная роспись — все говорило о том, что ты вступаешь под стрельчатые своды главного орденского храма. Подле костела была выстроена высокая колокольная башня. На звоннице оборудовали наблюдательный пункт. Там, где прежде был предзамок, вырос Средний Замок с Дворцом великих магистров. Сам же предзамок переехал ниже, на речной откос — теперь его называют Нижним Замком.

Крепость могла выдержать самый грозный натиск. Несколько колец каменных стен окружали ее. Ворота и переходы были укреплены по последнему слову оборонительной техники тех лет. Была здесь и тюрьма. Казематы для простолюдинов находились под землей. Для знатных заключенных была оборудована отдельная камера. Ходили слухи, что убежать из нее невозможно. Но однажды произошел случай, о котором долго вспоминали. Захваченному в плен великому князю литовскому Кейстуту приносил пищу тюремщик по имени Адольфо. Он и сам был родом из Литвы — когда-то его ребенком взяли в плен, дали латинское имя. Работал он добросовестно, и о его происхождении все постепенно забыли. Менялись магистры, но Адольфо исправно продолжал обслуживать заключенных. И как-то раз, когда в замке шло пиршество, он помог Кейстуту бежать. Стоит ли говорить о том, сколь жестоко расправились с ним грозные обитатели Мальброка…

Замок был не только грозен — но и красив. Его башни и башенки, зубцы и бойницы, шпили и подвесные мосты наполнены особым рыцарским гламуром. Особенно великолепен он в солнечный день, когда изящный силуэт полыхает всеми оттенками красного на фоне голубого неба… По крепостным стенам сейчас бегают белки. А можно спуститься в ров и побродить среди могильных плит, обломков статуй и барельефов. Здесь мрачновато и тянет думать о вечном. Возможно, именно такие мысли посещали когда-то и братьев-рыцарей. Прекрасное место для подобных дум — стоящая особняком башня Гданиско. Когда-то она служила туалетом. В каменном полу был проделан ряд дырок, а воды канала, протекавшего под башней, уносили нечистоты. Современные исследователи обнаружили механизм, с помощью которого из соседнего с кабинками помещения открывался люк в полу. Стоило неугодному зайти сюда по нужде — механизм приводился в действие, и несчастный падал в бурный поток…

По уставу замка, башня Гданиско была еще и последним рубежом обороны. Узкая и длинная галерея, ведущая к ней, при необходимости уничтожалась. Приставить осадные лестницы из канала было невозможно. А вот зачерпнуть ведром на веревке проточную воду для питья — вполне. Так осажденные могли бы продержаться несколько дней до подхода помощи — даже если бы весь замок был взят. Проверить, так ли это, тевтонцам не удалось — при них все осады заканчивались еще под стенами крепости. Впервые она покорилась шведам уже в XVII веке, когда появилась новая осадная артиллерия. А весной 1945-го наши войска смогли выбить из нее немцев только после того, как «катюши» сровняли с землей половину крепостных укреплений…

Покончив с непокорными пруссами, Орден вовсе не собирался вкладывать мечи в ножны. Новым объектом для нападений стала Польша. В те годы, когда столица тевтонцев торжественно переезжала в Мальброк, было захвачено Восточное Поморье с Данцигом, вскоре — добжинские земли и Куявия. В 1328-м Ливонский орден передал братьям по вере Мемель и его окрестности. Вскоре судьба Польши постигла и Литву. Литовско-Русское государство в те годы занимало огромную территорию с выходом к Балтийскому морю. В ее состав входили Полоцк, Елец, Великие Луки, Смоленск, Ржев — лакомый кусочек для алчных тевтонцев!

Новая кампания, как и прусская, шла с переменным успехом. Литовцы отчаянно оборонялись, а нередко совершали и ответные вылазки против ненавистного врага. В конце января 1348-го войско ордена, то ли 800 человек, то ли 40 тысяч, вторглось в Аукштайтию и разграбило ее. Когда крестоносцы возвращались с добычей, на них напали литовцы. Но вскоре, подобно ливонцам на Чудском озере, они уже бежали по скованной льдом реке Стрева…

Еще одно крупное сражение произошло в Самбии, когда 17 февраля 1370 года литовцы заняли крепость Рудау. На следующий день к ее стенам подошло войско Тевтонского ордена под командованием знаменитого гроссмейстера Винриха фон Книпроде. Кровью окрасилась земля вокруг замка, несколько тысяч леттов полегло в той битве — и с ними самогиты, русские и татары… Боевой штандарт великого литовского князя Олгерда стал трофеем крестоносцев.

Более всего на свете Олгерд любил Литовскую землю. А еще своего сына — Владислава Ягайло, рожденного от тверской княжны Ульяны Александровны. Умирая, он взял со своего брата жмудского князя Кейстута слово: великокняжеский престол достанется только Ягайло.

У Кейстута было шестеро сыновей. Среди них — тот самый Витаутас, чей призрак являлся по ночам сторожу Тракайского замка. Отец мечтал о том, что именно он станет великим литовским князем. Но — не решился нарушить слова, данного брату в присутствии литовских панов и русских бояр. Он своими руками надел на голову Ягайло великокняжескую шапку и набросил на его плечи горностаевую мантию… Несколько лет спустя Ягайло сполна отблагодарит своего дядю, захватив его в плен вместе с женой Бирутой и сыном Витаутасом. В Кревском замке Кейстут то ли сам наложит на себя руки в припадке отчаяния, то ли будет задушен по приказу племянника… Рассказывали, что Ягайло приказал утопить и Бируту — лишь Витаутасу удалось спастись. Он бежал к великому магистру Тевтонского ордена, чтобы не на жизнь, а на смерть начать борьбу с проклятым братом. Орден в этой борьбе будет поддерживать то одного, то другого, но более всего — себя, и вскоре под его опекой окажутся жемайтийские земли…

А честолюбивый Ягайло обратит свой взор к западу. Без тени сомнения примет он крещение. И — 18 февраля 1386 года новоиспеченный католик, король Владислав II вступит в законный брак с польской королевой Ядвигой I. Отныне Польша и Литва — единое государство. Правда, вопрос о том, был ли Ягайло польским королем — или только венценосным супругом, — обсуждался учеными еще в XIX веке. Но факт остается фактом — 200 лет на польском троне восседали представители династии Ягеллонов…

Обретя истинную веру, Ягайло взялся за массовое крещение соотечественников. Одновременно он помирился со своим многострадальным кузеном, и Витаутас наконец сел на княжеский престол. Казалось бы, после крещения Литвы у ордена больше нет повода для агрессии. И — 12 октября 1398 года великий князь Витаутас и гроссмейстер Конрад фон Юнгинген на острове Салине, что в устье Невежиса, заключили перемирие. В обмен на поддержку великий князь отдавал тевтонцам Жемайтию и половину Судувы. Увы, в те времена добрая ссора была лучше худого мира. В 1401-м восставшие жемайтийцы выгнали со своих земель немецких рыцарей. Снова взялись за мечи братья-рыцари, снова полетел по литовским селениям «красный петух»… Войну остановило лишь вмешательство Святого престола — в 1403-м папа римский Бонифаций IX запретил ордену воевать с Литвой.

А год спустя польский король Ягайло, литовский князь Витаутас и немецкий гроссмейстер Конрад фон Юнгинген заключили новый мирный договор, по которому орден отказывался от всех претензий на литовские земли. Единственной областью, которой управлял вместе с Литвой и Польшей, была Жемайтия.

«Призрак» христианства больше не бродил по Европе. Он основательно поселился в ней, обрастя плотью и кровью. Само существование Тевтонского ордена, казалось, теряло смысл — ведь обращать в веру Христову было больше некого. Конечно, орден был еще силен — у него оставалась Пруссия, на территории которой проживало больше двух миллионов человек. Но рядом была куда более могущественная Польша — и это не давало великим магистрам покоя. Необходимо было искать союзника — и вскоре таковой был найден. Им стал венгерский король Сигизмунд Люксембургский. В 1392 году между ним и Тевтонским орденом был заключен договор о совместном ведении войны против Польши и Великого княжества Литовского. Предполагалось, что после победы — а в ней псы-рыцари ни на минуту не сомневались — орден получит Жемайтию, Белую и Литовскую Русь, Полесье, Мазовецкое княжество, псковские и новгородские земли. Сигизмунд обретал южную Польшу, Волынь и Подолье.

Говорят, хочешь мира — готовься к войне. Похоже, воинственные тевтонцы никогда не искали мира, втягивая в огненную круговерть вооруженных конфликтов всех, кто вольно или невольно оказывался на их пути… А тут еще в 1409-м восстали жемайтийцы. По приказу Витаутаса напали они на рыцарские земли, жестоко расправляясь с крестоносцами. Тевтонские послы, как сообщает хроника, тотчас обратились к Ягайле: «Отчего, мол, твой литовский брат отнял у нас землю жемайтийскую, хотя открытой грамотой сам записал ее в вечный дар Ордену? А наместников перебил или захватил в плен с позором и срамом?..»

Поляки лишь усмехнулись: «Перестань, магистр, страшить нас, что пойдешь войной на Литву, так как, если ты решишь это сделать, то не сомневайся, что, лишь только ты нападешь на Литву, наш король вторгнется в Пруссию».

Арбитром в споре Польши и ордена взялся выступить чешский король Вацлав. Его решение должно было быть оглашено в Праге 9 февраля 1410 года. Ни Ягайло, ни Витаутас не сомневались, что оно окажется в пользу ордена. Пороховая бочка на северо-востоке Европы готова была вспыхнуть в любой момент…

…Каждый вечер с наступлением темноты возле замка в Мальброке начинается представление, посвященное душевным терзаниям рыцаря Конрада фон Валленрода. Актеров нет — только вспышки и звуки. Голоса теряются в громе разрывов. Их гром нарастает, готовый поглотить все живое, потопить в крови, растоптать, не зная пощады…

«Силен и славен» был могущественный клан Валленродов! Сколько существовал орден — столько и воевали его представители на прибалтийских землях. Но не из этого рода происходил Конрад — хотя и пытался всю жизнь это доказать. Кенигсбергская хроника указывает: «Он был сыном церковного служителя». Увы, хроники того времени, часто отрывочные, неизбежно должны быть дополнены домыслами — разумеется, такими, которые не будут противоречить исторической правде…

Доподлинно известно, что долгое время Конрад был советником великих магистров. Говорят, получив приглашение на свадьбу Ягайло с принцессой Ядвигой, он пришел в неописуемую ярость: спустился в подземелье Мариенбурга и собственноручно перебил несколько десятков пленных литовцев… Любые преступления блекли перед жестокостью Валленрода. Однажды, разбив ополчение маленького городка Вентспилс, он на коне, закованном в броню, ворвался в толпу безоружных жителей. А устав избивать беззащитных, приказал женщин предать поруганию, а затем повесить рядом с детьми и стариками…

В 1390-м Валленрод сам был избран великим магистром. Первым же распоряжением он покарал одного епископа, который не раз возмущался зверствами его людей. Отдав приказ отрубить правые руки всем епископским крестьянам, он первым приступил к его исполнению. Его жертвами стали личные слуги святого отца…

Вскоре до гроссмейстера-палача дошел слух о том, что Ягайло признал за Витаутасом право владеть Литвой. О, с каким наслаждением повелел он расправиться с оставшимися в Мальброке женой и сыновьями нового князя! Дикие оргии творили его рыцари: мужчин предавали мучительным казням, женщин насиловали, а после сжигали заживо. Сам папа римский высказал свое возмущение подобной жестокостью. Неизвестно, сколько человек пало бы еще от безжалостной руки, — но, к счастью для литовцев, в 1394 году Валленрода настигла внезапная кончина. Обстоятельства его смерти столь же туманны, сколь и история его рождения.

Считается, что в одной из стычек он был ранен ржавым серпом и вскоре скончался от заражения крови. Как повествует хроника, «он умер в помешательстве, без последнего миропомазания, без пасторского благословения». Посетила ли его в последний час святая Варвара — остается только гадать. А вот этот факт известен совершенно точно. Перед смертью по приказу магистра его брат Генрих фон Валленрод перебил всех томившихся в подземелье Мальброка литовцев. Сделать это лично ему недостало сил…

Пройдет совсем немного времени — и Генрих фон Валленрод сложит голову в роковой для тевтонцев Грюнвальдской битве. Что ж — от Мальброка всего полчаса езды до Грюнвальда.

«…В большом светлом зале одного из крупных зданий Люблина лежит огромный кусок холста, подернутый плесенью. Под плесенью едва проступают неясные очертания фигур. Это — знаменитая картина художника Яна Матейко „Грюнвальдская битва“. В 1939 году, когда немцы ворвались в Варшаву, картина исчезла. Многие думали, что она погибла.

„Грюнвальдская битва“ находилась в Национальном музее в Варшаве. В последние дни обороны города группа польских патриотов проникла в здание, упаковала картину и вывезла. Три года о картине ничего не знали, и вдруг прошел слух, что она цела. Немцы переполошились. Они обещали 10 миллионов марок тому, кто укажет место ее хранения. Много раз картину перевозили, за это время двое из хранивших ее людей были замучены немцами, но последние по-прежнему не могли найти картину. Когда Красная Армия освободила Люблин, оставшиеся в живых четыре патриота, знавшие, где хранится картина, сообщили об этом Польскому Комитету Национального освобождения. Ее нашли в одном из сараев с цементированным полом, глубоко под землей. От долгого пребывания в земле картина попортилась, имеются большие разрывы, лак потрескался и потерял прозрачность, краски поблекли.

Недавно в Люблин прибыл научный руководитель реставрационной мастерской Третьяковской галереи профессор А. А. Рыбников. Он сообщил следующее: „Общее состояние картины — очень тяжелое. Несмотря на тщательную и умелую упаковку, холст весь распался. Однако я убежден, что при надлежащем реставрационном вмешательстве картина будет восстановлена. Уже сейчас удалось восстановить отдельные фрагменты“».

Эту почти детективную историю хранят пожелтевшие страницы послевоенных «Известий». Когда она отправлялась в набор, еще никто не знал, что какие-то четыре года спустя отреставрированное полотно вновь займет свое место в Национальном музее. За судьбу изуродованной картины переживала вся страна. Ведь для поляков «Грюнвальдская битва» — почти национальная святыня. Когда художник в 1878 году впервые выставил ее в Кракове, домой его несли на руках. Ликующая толпа до глубокой ночи вызывала Матейко на крыльцо — как прославленного актера в театре на поклон. И дело тут вовсе не в размере полотна — почти 10 м на 4 с лишним…

Между прочим, весит шедевр без малого 1,5 тонны. Именно поэтому действия сотрудников музея вполне можно считать подвигом. Запросто картину не «упакуешь», не спрячешь. Сняв с подрамника, ее намотали на специально выточенный вал, уложили в пятиметровый узкий ящик — и увезли под видом хозяйственной утвари.

По дорогам, забитым беженцами, конная платформа продвигалась с трудом. Добраться удалось лишь до Люблина. В местном музее ящик погребли под полом библиотеки. А когда в 1941-м немцы решили забрать здание под собственные нужды, музейщики отыскали подходящий сарай за городом. Всю ночь рыли яму, выстилали ее толем, отводили грунтовые воды… За сведения о картине немцы действительно обещали богатый выкуп — это не миф. Но никто из посвященных не выдал тайны. Да и могло ли быть иначе, если речь шла о судьбе полотна, на котором сражались и гибли их предки. Гибли — и побеждали, навсегда прославляя величие Польской земли…

…В ночь на 15 июля грянула буря. К утру ветер стих, но моросящий дождь продолжал идти. Ягайло стоял на холме. Где-то за спиной дотлевали вражеские селения. Впереди, в мокро посверкивающей летней зеленью роще, пряталось его войско. Серое небо, стесненное тучами, отражалось в водах озера Любен… Здесь, на высоком холме над озером, он повелел раскинуть шатер часовни. Только что закончилось утреннее богослужение. Он еще раз вознес молитву за успешный исход сражения с ненавистным врагом. Что ж — откладывать начало битвы более не имело смысла…

«…Между тем, когда король уже хотел надеть шлем на голову и ринуться в битву, вдруг возвещают о прибытии двух герольдов… Герольды выступили из вражеского войска, неся в руках два обнаженных меча без ножен, требуя, чтобы их отвели к королю, и были приведены к нему под охраной польских рыцарей во избежание оскорблений. Магистр Пруссии Ульрих послал их к королю Владиславу, чтобы побудить его немедленно завязать битву и сразиться в строю, прибавив к тому же еще дерзостные поручения… Оказав королю подобающее уважение, послы изложили на немецком языке цель своего посольства, причем переводил Ян Менжик таким образом: „Светлейший король! Великий магистр Пруссии Ульрих шлет тебе и твоему брату два меча как поощрение к предстоящей битве, чтобы ты с ними и со своим войском незамедлительно и с большей отвагой, чем ты выказываешь, вступил в бой и не таился дальше, затягивая сражение и отсиживаясь среди лесов и рощ. Если же ты считаешь поле тесным и узким для развертывания твоих отрядов, то магистр Пруссии Ульрих, чтобы выманить тебя в бой, готов отступить, на сколько ты хочешь, от ровного поля, занятого его войском; или выбери любое Марсово поле, чтобы дольше не уклоняться от битвы…“»

Владислав Ягайло, молча выслушав столь заносчивую речь, принял мечи из рук герольдов… И съехал вниз. Тысяча шляхтичей ожидала его, чтобы перед битвой пройти обряд посвящения… Обет давали один — победить или умереть. Прозвучал короткий приказ войску привязать к правой и левой руке по пучку соломы.

Знаете ли вы о Варфоломеевской ночи? Ну, разумеется, знаете. И наверняка помните о том, что в Париже, в 1572-м, чтобы отличаться от французов-протестантов, французы-католики будут привязывать к шляпам клочки сена — подобно тому, как делали это на Грюнвальдском поле польские рыцари.

На средневековых картах нет че границы между орденскими землями и соседними Польшей и Литвой. Тевтонские и польские замки расположены вперемешку. Так и на поле брани — различить своих и чужих было невозможно. Среди захваченных орденских знамен немецкие составят абсолютное меньшинство — остальные окажутся бело-красными, польскими. Славянская речь звучала на поле боя с обеих сторон. Во времена, когда у пушек дальность стрельбы не превышала 400 м, а основным видом оружия были мечи и копья, противники прекрасно слышали друг друга. Потому-то и требовались дополнительные знаки различия.

Тем временем небо прояснилось. Зазвучали трубы, воинский хор стройно затянул старую боевую песню. Крестоносцы дали залп из бомбард, но каменные ядра, перелетев через ряды поляков, не причинили им вреда. Начинался бой…

…Еще полгода назад, в декабре, Витаутас и Ягайло встретились в Бресте. Прежние обиды были окончательно забыты — голос крови и общие политические интересы взяли верх. План летнего похода на крестоносцев обсудили в деталях. На совет был приглашен и хан Джелаладдин, сын Тохтамыша, которому подчинялось немалое золотоордынское войско. За участие его конницы в битве Витаутас обещал после войны помочь хану вернуть отцовский престол, захваченный одноглазым Тимуром.

И вот в последних числах мая в Гродно стали стягиваться литовские полки. Отсюда тронутся они к истокам Нарева, чтобы, пройдя сквозь мазовецкие земли, встретиться на Висле с польскими отрядами. Каждый город, каждая деревня снарядили воинов на смертный бой.

Великое княжество Литовское выставило 40 хоругвей, воинских соединений, над каждым из которых развевалось собственное знамя. Их численность была разной — от 60 до 600 копий. Копье — боевая единица из трех воинов: рыцарь, оруженосец и лучник. Случалось боярам победнее сражаться и в одиночку — но всякий стремился окружить себя верными людьми, поскольку именно от них зависела безопасность в бою…

С Витаутасом пришла и отчаянная конница хана Джелаладдина. Татарские предания гласят, что было в ней 40 тысяч всадников. Мнения исследователей расходятся: одни считают, что в походе участвовало около 30 тысяч татар, другие — что не более 15. Третьи и вовсе называют цифру в одну-две тысячи. Опираясь на косвенные свидетельства, будем считать, что все же их было не менее пяти. Понятно, что смуглоликий хан жаждал победы. Но о его возвращении на трон Золотой Орды почти столь же сильно мечтал и Витаутас. Мирные границы с татарской империей, в случае прихода туда Джелаладдина, превращали Великое княжество в сильнейшую державу. Только для этого вначале необходимо было разгромить орден. И Витаутас кинул в битву все свои полки: 20 тысяч конных, несколько тысяч пеших, тысячи три обозных и коноводов. В литовском войске было и 36 русских хоругвей.

Примерно такое же войско привел его брат Ягайло.

Кроме поляков, литовцев, русских и татар в состав союзного войска входили жемайтийцы, армяне, волохи и наемники из чехов, моравов, венгров. Разноплеменная армия, вооружение и выучка которой по всем статьям проигрывали громящему совершенству тевтонцев. Их войско, несомненно, было одним из сильнейших в Европе. Точная численность самих членов ордена на Грюнвальдском поле, к сожалению, неизвестна. Обычно говорят о 800 братьях-рыцарях и 6,5 тысяч кнехтов. Их поддерживали ополченцы — поляки и пруссы, проживавшие на захваченных землях. Удивительно, но во время сражения последние бились со своими братьями по крови не на жизнь, а на смерть. И неудивительно — многим знатным пруссам было за что благодарить своих немецких покровителей.

Еще Петр из Дусбурга писал об этом так: «Кто бы (из пруссов) ни обратился к вере Христа, оставив идолопоклонство, братья милостиво обращаются с ним, и вот как. Если он происходит из рода нобилей, то ему даются земли в свободное владение и в таком количестве, что он может жить приличествующе положению своему…» Именно представители прусских «вольных» обязаны были служить ордену — и надо сказать, делали это с честью.

Кроме светских дворян, воинскую повинность в ордене несли четыре прусские епископства. Со школьной скамьи памятная скороговорка — «Вассал моего вассала — не мой вассал» — именно здесь превращалась в руководство к действию. Те, кто проживал на землях епископов, не считались орденскими вассалами. В случае войны каждый из них должен был двинуть в бой собственную хоругвь. Та же почетная обязанность была возложена и на каждый прусский город. Военная подготовка была едва ли не любимейшим занятием бюргеров. Все представители сильного пола, способные носить оружие, стремились попасть в так называемые стрелковые сообщества — что-то вроде элитных клубов боевых искусств. Феерические праздники, которые они проводили, напоминали турнир лучников из мультика о Робин Гуде. Судя по всему, не прочь они были при случае подраться и серьезно. Во главе таких отрядов стояли ратманы — чиновники городской администрации.

Плечом к плечу с ними сражались наемники — те, кто профессионально ставил против звонкой монеты собственную жизнь. Они готовы были воевать столь долго, сколько им платили. На каких полях обнажать клинки — им было, по большому счету, все равно. Сколько окажется в армии нанятых воинов — зависело исключительно от состояния кошелька сюзерена. У Тевтонского ордена проблем с деньгами не было. Собственно, это и спасет орден после грюнвальдского разгрома — крестоносцам не составит труда увеличить плату своим наемникам, дабы они не разбежались. А вскоре наемные отряды и вообще потеснят привычные рыцарские войска. Увы, в Тринадцатилетней войне с Польшей (1454–1466) это сыграет с тевтонцами злую шутку — наемные гарнизоны с легкостью сдавали крепости врагу…

Впрочем, на Грюнвальдском поле германские и чешские конные арбалетчики покажут себя вполне достойно. Как и балтийские корсары. Балуясь в северных морях, захватывая острова и корабельные конвои, они замахнулись было и на орденские земли, проникнув по рекам в сердце Ливонского ордена и напав на Дерпт… Тевтонцам удалось пресечь амбициозные планы пиратов — и получить в их лице сотни отменных воинов. Кстати, численность наемников известна нам доподлинно — братья вели образцовые бухгалтерские книги. В начале лета 1410-го в рядах немецкой армии числилось 3712 наемников. Всего в бою при Грюнвальде над войском крестоносцев развевалась 51 хоругвь.

…Грюнвальд, Танненберг, Жальгирис… В общем — Зеленый Лес, в котором так замечательно удалось укрыться союзным войскам. До сих пор не утихают споры о том, почему моногоопытные в военных науках тевтонцы решили дать бой на собственной территории. Ударь они по войскам Польши и Великого княжества еще на Висле — и наверняка победа была бы за ними. Но орден позволил противнику пересечь границу. Принимая это решение, великий магистр еще не знал, пойдут ли Ягайло и Витаутас общим фронтом. Вполне возможно, он рассчитывал истребить их по одному. А когда осознал, сколь велика опасность, оказалось, что неприятель уже движется к бродам на Дрвенце. За ними был прямой путь в глубь орденских земель… Ульрик фон Юнгинген решил, что решающее сражение будет здесь, — и опять промахнулся. Броды, ощетинившись частоколами и арбалетами, ждали врага — а враг, хорошо понимая, что поражение в этом месте неминуемо, просто свернул, решив обойти Дрвенцу у истоков…

Неслыханная дерзость! Надо во что бы то ни стало остановить братьев-разбойников — теперь это дело чести. Путь, по которому двигались польско-литовские войска, должен пройти через деревню Грюнвальд. Здесь и будет бой.

Немцы оказались в этих местах на день раньше. Их обоз расположился подле селения, а отряды заняли боевые позиции между соседними Танненбергом и Людвиково. Поле, которому суждено обагриться кровью одной из величайших битв в истории Средневековья, лежало к югу. Обычная равнина с грядами невысоких холмов да узкими оврагами… На рассвете за лощиной показался враг. Поляки зашли с левой стороны озера, литовцы — с правой. Несколько дней тому назад король Владислав Ягайло произвел смотр войск — и остался доволен. Сразу после смотра был взят и первый немецкий замок Лаутенбург. На следующий день его судьбу разделил Гильбенбург. Разграбив город, войско союзников двинулось дальше к озеру Любен… Зындрам, командовавший поляками, выслал несколько разъездов в сторону деревни. Выбравшись на опушку, разведчики замерли: всего в полуверсте стояли закованные в железо немецкие рыцари.

Крестоносцы тоже видели противника. Вопреки всем законам, он расположился в лесу и как будто не собирался покидать укрытия. Ульрих срочно собрал совет. И вот уже Владислав Ягайло принимает из рук гарольдов два меча. Начинается боевое перестроение войск…

Поляки и литовцы вытянулись на 2 км, тремя линиями. Правый фланг — русские, литовцы и татары. Левый — поляки. Рядом с новогрудцами стала волынь, а за ней — волковысцы. Они прямо-таки рвались в бой, памятуя о том, как треклятые немцы напали на их город в Вербное воскресенье… Крестоносцы тоже вначале построились в три линии. Но после, дабы удлинить свой фронт, встали в две. Впереди, под прикрытием арбалетчиков, — окованные железом бомбарды. На правом фланге находилось 20 хоругвей под командованием Лихтенштейна, на левом — 15 знамен Валленрода (того самого, что без жалости истребил пленных литовцев в подвалах Мальброка). В резерве — отряды самого Ульриха фон Юнгингена.

Пара мгновений — затишье перед бурей. Спустя несколько часов братья-рыцари будут торжествовать победу. В клочья разорвать разнуздавшегося врага, могучим «девятым валом» прокатиться по полю битвы, сметая все на своем пути… Первыми дрогнули татары. Их сабли без смысла чиркали о доспехи, стрелы отскакивали, не причиняя вреда. А от длинных рыцарских мечей не было спасения…

«Поднялся такой шум и грохот от ломающихся копий и ударов о доспехи, как будто рушилось какое-то огромное строение, и такой резкий лязг мечей, что его отчетливо слышали люди на расстоянии даже нескольких миль… Было даже невозможно ни переменить места, ни продвинуться на шаг, пока победитель, сбросив с коня или убив противника, не занимал место побежденного. Наконец, когда копья были переломаны, доспехи с доспехами настолько сомкнулись, что издавали под ударами мечей и секир, насаженных на древки, страшный грохот, какой производят молоты о наковальни, и люди бились, давимые конями…»

В бой пошли вторая и третья линии литовско-русского войска — на помощь отступавшим татарам. Но и они были смяты железной волною. Только три смоленских полка Юрия Мстиславского оставались на поле боя, но их теснили шесть хоругвей Валленрода… Целый полк полег на сырую землю, а два других с яростью пробились к правому флангу поляков и прикрыли его.

«…Сойдясь друг с другом, оба войска сражались почти в течение часа с неопределенным успехом. И так как ни то ни другое войско не поддавалось назад, с сильнейшим упорством добиваясь победы, то нельзя было ясно распознать, на чью сторону клонится счастье или кто одержит верх в сражении. Крестоносцы, заметив, что на левом крыле против польского войска завязалась тяжелая и опасная схватка, обратили силы на правое крыло, где построилось литовское войско. Войско литовцев имело более редкие ряды, худших коней и вооружение; и его, как более слабое, казалось, легко было одолеть. Отбросив литовцев, крестоносцы могли бы сильнее ударить по польскому войску… Когда крестоносцы стали теснить, литовское войско вынуждено было снова и снова отступать и, наконец, обратилось в бегство.

Великий князь Александр тщетно старался остановить бегство побоями и громкими криками. В бегстве литовцы увлекли с собой даже большое число поляков, которые были приданы им в помощь. Враги рубили и забирали в плен бегущих, преследуя их на расстояние многих миль, и считали себя уже вполне победителями. Бегущих же охватил такой страх, что большинство их прекратило бегство, только достигнув Литвы; там они сообщили, что король Владислав убит, убит также и Александр, великий князь литовский, и что, сверх того, их войска совершенно истреблены…

Александр же Витовт, великий князь литовский, весьма огорчаясь бегством своего войска и опасаясь, что из-за несчастной для них битвы будет сломлен и дух поляков, посылал одного за другим гонцов к королю, чтобы тот спешил без всякого промедления в бой; после напрасных просьб князь спешно прискакал сам, без всяких спутников, и всячески упрашивал короля выступить в бой, чтобы своим присутствием придать сражающимся больше одушевления и отваги…

Чтобы загладить это унижение и обиду, польские рыцари в яростном натиске бросаются на врагов и всю ту вражескую силу, которая сошлась с ними в рукопашном бою, опрокинув, повергают на землю и сокрушают.

После того как литовское войско обратилось в бегство и страшная пыль, застилавшая поле сражения и бойцов, была прибита выпавшим приятным небольшим дождем, в разных местах снова начинается жестокий бой между польскими и прусскими войсками. Между тем как крестоносцы стали напрягать все силы к победе, большое знамя польского короля Владислава с белым орлом… под вражеским натиском рушится на землю…»

Вот она, победа! И рыцари, прорвавшиеся к вражескому обозу, ринулись за добычей. Но тут непролазным частоколом выросли впереди тысячи пеших ратников, с цепами, кистенями, рогатинами. Такого боя крестоносцы еще не видели. Их били как зверей — наотмашь валя шипастыми шарами лошадей, дробя закаленные огнем доспехи… Вот уже и знамя вражье поднято и водружено на место… И хотя враги еще некоторое время оказывали сопротивление, однако, наконец, окруженные, были повержены и раздавлены множеством королевских войск; почти все воины, сражавшиеся под 16 знаменами, были перебиты или взяты в плен».

Пленных рыцарей сотнями сгоняли к польской и литовской стоянкам — за них можно было испросить неплохой выкуп. Всю ночь возвращались преследовавшие беглецов полки. А на рассвете, когда хоругви построились, увидели, сколь многих не хватает в рядах… Цифры неумолимы — пятая часть тех, кто ступил на Грюнвальдское поле, остался на нем навсегда. А орден, который еще утром был одним из самых могущественных государств Европы, к вечеру превратился в очередного колосса на глиняных ногах…

Поляки и литовцы предали земле убитых — и двинулись к Мальброку. Сколь стремительно шли к Грюнвальду — столь медленно передвигались теперь. 100 км преодолевали более недели. Это позволило крестоносцам наладить защиту своей столицы. Через полтора месяца бесплодной изнурительной осады войска Витаутаса первыми отправились зимовать на родину. А вслед за ними сняли блокаду и поляки.

…Рассказывают, что, когда поражение стало неминуемо, приближенные Ульриха фон Юнгингена предлагали ему бежать. Он остался непреклонен: «Не дай Бог, чтобы я оставил это поле, на котором погибло столько мужей, — не дай Бог». Конечно, он не мог не видеть, что битва проиграна. И все-таки — это казалось невозможным. Невозможно, чтобы его отборные рыцари, которые рубились как никогда прежде, были бессильны под вражьим напором… Один за другим, как подкошенные, падали они; казалось, земля уже хлюпает кровью под копытами тяжелых коней. Он и сам вовсю орудовал мечом, ожидая, что еще мгновение — и все повернется вспять: это его воины погонят ненавистных поляков, их черной кровью смывая свой нечаянный позор… И вдруг все стихло. Сверкнуло что-то — то ли шишак золоченого шлема, то ли срез боевого топора — и душа великого магистра навек соединилась с теми, кто столетия до него воевал за Гроб Господень в выжженных зноем пустынях Палестины…

В орденских хрониках записано: великий магистр Ульрик фон Юнгинген погиб от руки татарского хана Багардина. Ирония судьбы — его убийцей стал язычник. Впрочем, так ли важно, чья рука сжимала разящую сталь? На известной картине «Грюнвальдская битва» Яна Матейко не видно, раскосы ли глаза человека, наносящего великому магистру смертельный удар. Он просто одет в красное — средневековую униформу палача.

15 июля 1410 года приговор ордену был приведен в исполнение.

Первое, что проделал коварный Ягайло, после того как летние ливни смыли кровь с Грюнвальдского поля, — отказался освободить пленных. Выкуп, который он требовал — 50 тысяч флоринов, — не предвещал ордену ничего хорошего. Как, впрочем, и мирный договор, заключенный 27 сентября 1422 около озера Мельн в лагере литовских и польских войск. Карта северо-востока Европы была основательно перекроена: орден окончательно отказался от Занеманья, Жемайтии, нешавских земель и Поморья. В его владении оставались лишь земли по правому берегу Немана, Мемельский край, Кульмская и Михалавская земли. Огромное государство съежилось, как путник на холодном балтийском ветру. Похоже, удача окончательно отвернулась от тевтонцев — многочисленные военные стычки с Литвой, Польшей и Чехией оканчивались не в пользу рыцарей, налоги в стране росли, а вместе с ними — и недовольство орденской властью. В 1440 году светские рыцари и горожане, объединившись в так называемый Прусский союз, подняли народ на восстание. Долой тиранов! Отныне все прусские земли будут находиться под покровительством польского короля Казимира. За несколько недель восставшие овладели важнейшими городами и замками Пруссии и Поморья. Казалось, Орден вот-вот рассыплется в прах — однако война затянулась надолго. Только через 13 лет несгибаемые тевтонцы признали свое поражение. Торуньский мир, заключенный 19 октября 1466 года, отобрал у них Померанию, Кульмскую землю, Эльбинг, Вармию — все, что было завоевано в ходе затянувшегося на века крестового похода. За орденом сохранилось приблизительно 60 городов и крепостей, но сердце немецкого рыцарства — Мариенбург — перестало биться. Гроссмейстер Генрих фон Рихтенберг перебрался в Кенигсберг. Здесь, в новой столице, он окончательно признает власть польского короля.

…А про поражение в Грюнвальдской битве в Германии помнят и до сих пор. А когда в 1914 году, во время Первой мировой, немецкая армия снова сражалась под Танненбергом — на этот раз с одними лишь русскими, — маршал Ван Гинденбург заявил генералу Людендорфу, что это их последний шанс взять реванш за 1410 год. Пять сотен лет спустя немцы отомстили за свой позор. Цифры бесстрастны: свыше 90 тысяч русских попали в плен, около 30 тысяч были убиты или ранены. Командующий армией генерал Самсонов покончил собой во время отступления. Что ж — возможно, нечто подобное сделал бы в свое время и великий магистр тевтонцев, не настигни его на поле боя карающая рука.

…Среди тех, кто воевал на Грюнвальдском поле в составе союзной армии, был никому не известный рыцарь, слепой на один глаз. Кто бы мог подумать, что столетия спустя его конная статуя станет одним из символов Праги, а сам он будет «по праву считаться самым выдающимся военным талантом в чешской истории»! Этого рыцаря звали Ян Жижка.

Когда национальное телевидение несколько лет назад объявило зрительское голосование под девизом «Величайший из чехов», он занял в рейтинге знаменитостей почетное пятое место, опередив даже Карела Чапека и Яна Гуса. Впрочем, без одного Яна, скорее всего, не было бы и другого. Ведь именно Гус дал свое имя так называемым «гуситским войнам», признанным большинством историков как последний крестовый поход.

…Новый ректор Пражского университета был вольнодумцем. «Верный христианин, ищи правду, слушай голос правды, учись правде, люби правду, говори правду, держись правды и защищай правду до смерти», — к этому профессор-проповедник призывал своих прихожан. Обожающие его студенты жарко спорили об отделении церкви от государства, о стяжательстве духовенства, о затянувшейся немецкой «экспансии» в духовную жизнь страны… Надо сказать, что кризис католицизма к концу XIV века достиг апогея. Двоепапство уже не казалось злом — теперь на Святой престол претендовали одновременно три папы! Были придуманы индульгенции — отныне грехи отпускались за деньги. Гус клеймил эти странные нововведения на родном чешском языке. Что такое церковь? Это не ее служители, погрязшие в разврате, — а некое высшее мистическое тело, состоящее из всех прихожан, говорил он. Как ни странно, крамольными мыслями проникся и тогдашний монарх Вацлав IV, принявший беспрецедентное по тем временам решение: отныне на университетских выборах голос чеха был равен трем голосам студентов других национальностей.

Оскорбленные немецкие профессора отбыли в Германию. Дальше — больше, и вот уже папу римского, пытавшегося вступиться за них, клеймят как антихриста. Его святейшество не остался в долгу. Церковный собор, наскоро созванный в германском городе Констанце, принял решение: мятежного профессора сжечь. На предложение отречься от своих убеждений Гус не ответил отказом. На костер он взошел в колпаке шута с надписью «Еретик» — в подобном виде принял когда-то мученическую смерть последний великий магистр ордена тамплиеров, прах которого был развеян над Сеной… Что касается Гуса, то его обугленное тело для верности расчленили, кости перемололи и закопали. А сердце проткнули колом и сожгли отдельно — так в нынешних фильмах о Средневековье обычно поступают с вампирами. Но в памяти современников Ян Гус остался отнюдь не «графом Дракулой», а святым, чьим заветам они с готовностью продолжали служить, придав новому учению самое радикальное толкование.

22 июля 1419 года в столице началось восстание. Новоместскую ратушу, служившую одновременно и пражской Бастилией, окружила разъяренная толпа. Свободу собратьям-гуситам! Члены магистрата отказались отпереть засовы — и были немедленно выброшены из окон прямо на копья восставших. Историки назовут это событие «Первой дефенестрацией», то есть «Первым швырянием из окна». Хроника сообщает: «…А Ян Жижка, слуга и приближенный короля Вацлава, был при этом выбрасывании и неслыханном убийстве…»

Легенда гласит, что мать произвела его на свет во время страшной бури прямо под огромным дубом. «Ян Жижка из Троцнова, слепец недоброй памяти, здесь народился» — такая надпись была сделана в небольшой часовне, стоявшей на этом месте. Разумеется, часовня была католической — у правоверных католиков не было оснований хранить добрую память о еретике. Говорят, до того, как стать еретиком, он был разбойником. В те времена немало лихих банд промышляло на дорогах королевства. В судебной книге князей из Рожмберка за 1406 год можно прочитать: «…А о Жижке Ян Голый говорил, что Жижка, некий Йиндржих и брат Жижки взяли рыбу и другой груз из обоза… А Матей у купцов отобрал деньги, а Жижка убил одного из слуг». В 1409 году жителям города Ческе-Будейовице удалось поймать и повесить многих налетчиков. Жижке помог уйти от виселицы сам король Вацлав. Почему — никому не известно. Именно после этого счастливого избавления одноглазый Ян (говорят, первый глаз он потерял еще в детстве) уезжает в Польшу, чтобы участвовать в битве при Грюнвальде. А разгромив тевтонцев и вернувшись на родину, Жижка начинает придворную карьеру в свите супруги Вацлава IV — Софии. Каким ветром занесло его к Новоместской ратуше, неизвестно, но, судя по всему, он был одним из лидеров восстания, ибо в скором времени его назначают предводителем пражского войска.

Вскоре Вацлав IV умирает. Королем становится Сигизмунд Венгерский по прозвищу Рыжий Лис. Жижка покидает Прагу. Столицей гуситов становится город Табор. Когда-то в далеком пионерском детстве я переписывалась с девочкой из Чехословакии по имени Яна — ее адрес мне выдали в школьном клубе интернациональной дружбы. Она жила как раз в этом городе и в каждом письме присылала мне открытку с заманчивыми видами. Эти открытки хранятся у меня до сих пор. Разумеется, я (да, наверное, и она) и слыхом не слыхивала о том, что этот древний город был назван так по имени горы, где Господь предстал перед учениками в божественном ореоле. Ничего не знала я тогда и о деятельности гуситов. О том, что в стародавние времена крестьяне бросали жать и сеять, чтобы послушать священников, читавших проповеди, как некогда это делали альбигойцы. Прямо под открытым небом стояли каменные столы для причастия. Оно было непривычным — не только хлебом, но и вином, как это было принято лишь в православии. У католиков к «крови Христовой» прикладывались только священники. Отсюда, с холмов Табора, и пошло название «чашники» — так стали называть мятежников.

У реки Лужнице вырос «святой город» — очередная попытка создать на земле «Царство Божие». Тот, кто желал вступить в коммуну, должен был продать все свое имущество, а деньги вручить местным проповедникам. Все в Таборе было общим — иметь что-то «свое» считалось смертным грехом. Придерживался этих неписаных правил и Ян Жижка. Поговаривали, впрочем, что солидную часть трофеев полководец все же прятал где-то в подземельях Табора, прорытых на случай осады города крестоносцами. Так это или нет, судить сложно, поскольку никому еще не удавалось исследовать все подземные коридоры, растянувшиеся на 100 с лишним километров. Известно лишь, что, отойдя в мир иной, Жижка не оставил после себя никакого имущества…

В Таборе все были чисты душой и телом — лгуны, воры, игроки, пьяницы, сквернословы, прелюбодеи безжалостно изгонялись. Скоро не будет ни королей, ни слуг — лишь братья и сестры во Христе!.. Гуситы ждали явления Христа, которое возвестит о начале «времени отмщения». А чтобы приблизить его, решили, как водится, разрушить «весь мир насилья» — и сжигали деревни дотла, громили поместья, а заодно и монастыри, забирая все их имущество на «правое дело». Статуи и иконы в храмах безжалостно уничтожались как предметы роскоши. Священников, равно как и помещиков, безжалостно убивали — на пути к великой цели все средства хороши. В конце концов, Иисус на кресте искупил все прошлые и будущие грехи человечества — почему бы не делать теперь все, что захочется? Так рассуждали экстремалы-адамиты, вскоре выделившиеся из среды повстанцев. Они ходили голышом, называли себя именами пророков, устраивали оргии, растлевали детей — ведь дети в невинности, утверждали они, есть дети в грехе…

Справедливости ради отметим: Жижка перебил всех адамитов. Новоиспеченный полководец требовал беспрекословного подчинения. За серьезное нарушение дисциплины следовала немедленная смерть через повешение. Возможно, именно эта непреклонность помогла ему лишить Германию более 30 тысяч отборных рыцарей, отразив три крестовых похода из пяти, что были развернуты против гуситов с одобрения папы Мартина V.

«Восстань, восстань, великий город Прага…» — торжественный хорал возвещал о начале очередной битвы. Новоявленным еретикам сопутствовал успех. При Судомерже, укрывшись за составленными вместе поваленными повозками, они наголову разбивают королевские войска, почти вдвое превосходящие их по силе. Спустя несколько месяцев неожиданной контратакой обращают противника в бегство на том самом Витковском холме, где сейчас высится памятник Жижке. А он, будучи в июне 1421 года при осаде городка Раби ранен в единственный глаз, окончательно ослеп. Ему уже за 60 — по тем временам глубокая старость. Но он по-прежнему во главе войска — то отражает вторжения рыцарских отрядов из Саксонии и Баварии, то сам ведет своих людей в поход. Его имя наводит ужас — порой, едва заслышав его, противник предпочитает бежать, даже не вступая в бой. В июне 1424 года у Малешова Жижка мощным ударом разбивает преследующую его армию католиков, дотла спалив Кутну Гору — один из крупнейших центров ремесел и торговли. И отправляется в Моравию, которой правит маркграф Альберт Габсбург — союзник и зять Сигизмунда. Этот поход становится для Жижки роковым — увы, даже самый великий полководческий талант бессилен против чумы… Во время осады города Пржебыслав 11 ноября 1424 года он умирает — так и не проиграв ни одной битвы.

А его осиротевшее войско еще доброе десятилетие будет щекотать нервы католической Европе. Когда в 1426 году против восставшей Чехии начнется Третий крестовый поход, табориты под предводительством Прокопа Голого обратят в бегство саксонского курфюрста Фридриха неподалеку от Усти-на-Лабе. И, воодушевленные, двинутся в Австрию. Их блестящие победы не отрезвят немецких феодалов — и Четвертый поход закончился для последних столь же бесславно. Хроники описывают, как у города Тахова, едва заслышав гуситские песни, крестоносцы в панике бросились бежать… А гуситы, разгромив князей в Силезии, вторглись в Германию и в феврале 1430-го вернулись домой с богатыми трофеями.

В 1431 году был объявлен Пятый, самый крупный крестовый поход. Завершился он так же позорно, как и предыдущие. Пришлось его организаторам срочно собирать в швейцарском Базеле церковный собор. В начале 1433-го на него прибыл Прокоп Голый. Переговоры окончились ничем, и 30 мая 1434 года у деревни Липаны близ Праги произошла последняя битва этой затянувшейся войны. По какой-то причине гуситы потерпели в ней сокрушительное поражение.

Последний крестовый поход в истории Средневековья был окончен. Гуситы согласились признать Сигизмунда своим королем — но право мирян на причащение из чаши осталось с тех пор незыблемым…

Отголоски крестовых походов еще долго звучали в Европе. Когда в XVI веке османы подступили к Вене, друг кардинала Ришелье, капуцинский патер Жозеф выдвинул идею нового похода. Этому плану не суждено было сбыться — как и тому, что полвека спустя предложит «королю-солнце» Людовику XIV немецкий философ Готфрид Вильгельм Лейбниц. В его мечтах вновь замаячил Египет — эта, как он его назвал, «Голландия Востока». Но министр Помпонн ответил, что крестовые походы со времен Людовика IX не представляют более интереса для Франции…

Эпоха Просвещения развенчала крестовые походы, определив их как «странный памятник человеческой глупости». Тем не менее даже столь суровый приговор не похоронил крестоносной идеологии. «Чувство истинной веры, побуждающее христианина стремиться в ту сторону, где жил и страдал Спаситель, почти совершенно исчезло в так называемых высших классах, — станет сокрушаться в конце XIX века кайзер Вильгельм II. А 29 октября 1899 года, въехав в Иерусалим, добавит: — С пустыми речами здесь, на Востоке, нечего делать».