Явления морского разбоя отделяются от всеобщей истории, как эпизоды от длинной эпопеи, и сохраняют свой отдельный драматический интерес.

Первое появление аравитян в Европе, вследствие завоевания ими Испании в 710 г., составляет один из важнейших фактов истории средних веков. Мы рассказали во 2-й части, как изгнание их, в конце XV столетия, послужило зародышем морского разбоя, которому турки дали в скором времени такое обширное развитие и трехсот тридцатилетнее существование.

Вторжение аравитян одним столетием предшествовало вторжению скандинавов. Первые начали завоеваниями и цивилизацией и кончили морскими разбоями; последние начали морскими разбоями и достигли цивилизации. Победоносные скандинавы сделались французскими гражданами, покинув меч для сохи. «Побежденные аравитяне сделаются тем же, если, — как говорит французский писатель Христиан, — мы сумеем показать им разумную силу в соединении с правосудием, когда вице-королевство и покровительствующие завоеванию учреждения, заменят в Африке вандализм, во многом доселе сохраняющий свою силу».

Возвратимся теперь к векам, покрытым мраком, и посмотрим, что делается на далеком Севере.

С V столетия весь Запад был опустошен или погружен в величайшее варварство. Народы, покоренные некогда древними римлянами, жили до V века, по крайней мере, в счастливой покорности. Единственный пример во всех веках — римляне- победители, соорудившие для них огромные дороги, которым с тех пор ни одна нация не дерзала даже подражать. Существовал только один народ: на латинском языке говорили от Кадикса до Евфрата; Рим сообщался с Триером и Александрией легче, чем нынче многие владения сообщаются со своими соседями. Варвары принесли с собою опустошение, бедность, невежество. В числе этих голодных и диких народов, устремлявшихся на разграбление империи, находились и франки; они существовали разбоями, хотя страна, в которой поселились, была так же плодородна, как и прекрасна. Каждый народец этих гордых завоевателей захватил себе свою долю добычи, но все эти владения были почти ничто до конца VIII века. Французское королевство простиралось тогда от Пиренеев и Альпов до Рейна, Майна и Саары. Бавария зависела от него, и король французский отдавал это герцогство в лен, когда имел на то довольно силы. Королевство французское, почти беспрестанно разделяемое со времени Кловиса и раздираемое внутренними войнами, было не что иное, как варварская провинция древней Римской империи; императоры константинопольские смотрели на него как на возмутившееся владение, но по бессилию усмирить его вели с ним переговоры.

Григорий Турский (538—594) — Геродот этой эпохи. В сочинении этого наивного писателя, единственном памятнике о тех покрытых мраком веках, варварство живет и дышит, как жило и дышало оно тогда в действительности, в книге его вы созерцаете это время во всей его страшной истине. История Григория Турского похожа на старинные стекла Реймсского собора, из которых каждое представляет изображение варварского стиля. В этой гигантской эпопее, не имеющей себе равной, надобно прислушиваться к громовым голосам Севера и к бурному волнению вторжения; здесь молнией сверкают широкие мечи завоевателей. Страница за страницей, жалость ослабевает и ужас усиливается; история отступает, варварство само не дерзает более повествовать о своих подвигах и вскоре перо выпадает из руки Фредегара от бессилия писать далее!

В эту эпоху бедствий судьба, которую можно назвать чудесною, спасает в монастырях обломки погибшей римской образованности. Насупротив этих печальных зрелищ, склоняющих долу чело народов VII и VIII столетий представляют другое зрелище — зрелище великих миссионеров, приносящих германским племенам вместе с христианством первые начатки новой гражданственности. Таков ирландец Колумбау, борющийся против Фредегонды среди князей меровингского дома; таков Св. Галль, очищающий леса Швейцарии. Чудесное преобладает во всех этих рассказах, но рядом с чудесным находится глубокий исторический смысл в предназначении этих поборников веры, которые отправляются оспаривать уединения у их диких обитателей и приобретают владычество над землею, чтобы вполне возвратить ее человеку. Вот еще Св. Бонифаций, апостол германских народов, который, проведя 40 лет в поучении народов на Везере, сделавшись около конца своей жизни уважаемым епископом, возвращается в леса к своим новообращенным, унося с собою только Евангелие и власяницу.

Когда, после первого вторжения варваров, все узлы общественные были насильно расторгнуты, людям остался один Бог спасителем посреди бедствий, их окружающих. Нищенствующие общества заживо погребли себя в местах неизвестных и почитаемых недоступными, и обработанные поля не замедлили сделаться бесплодными под шалашами дикарей, умевших только опустошать. На месте произведений земли, иссушенных дыханием пожаров, снова явилась пустыня, между тем как на высотах, оспариваемых у ледников, остатки изгнанной цивилизации в страданиях ждали дня, назначенного для прекращения этого бича. Нравы Востока, расположенного к созерцательной жизни, населили уединения Кармели, Ливана, Фиваиды; труд характеризует религиозные общества Запада. Исчисление услуг, оказанных ими земледелию, одно уже составило бы длинную повесть. Они сгладили следы варваров, и, говоря об одной только Франции, колонизировали целые провинции. Бретань, Анжу, Берри, Овернь, Гаскония, Лангедок первоначально были необъятными монастырскими фермами. В недрах этих работ частности цивилизации начали снова возникать под тенью первых монастырей. После строгого исполнения постановлений орденских, между молитвами и умерщвлением плоти, полезные искусства занимали досуги. Монастырь представлял семейство, живущее в беспрерывном совершеннолетии. Ему принадлежало время для приготовления, созерцания и исполнения предприятий, которые потребовали бы содействия великого числа людей и многих генераций. Сколько людей не знают, или не помнят, читая нынче Гомера или Виргилия, Плутарха или Тацита, что только тяжкому труду нескольких отшельников мы обязаны этими драгоценными сокровищами литературы, с которыми ни один народ до сих пор не мог еще сравниться.

Но монастыри не ограничивались сохранением: они становились средоточиями всех умственных сокровищ Гражданские школы, уничтоженные нашествием, заменились училищами духовными. С VI до половины VIII столетия, славнейшие училища этого рода во Франции находились в Пуатье, Париже, Мане, Бурже, Клермоне, Вьенне, Шалон-сюр-Соне, Арке и Гапе. Монастырские школы были не менее цветущи. В школе сен-ванбрильской или фонтенельской, в Нейстрии, считалось около 300 учеников. В монастыре Св. Цезаря Арльского, в начале VI столетия двести духовных беспрерывно занимались переписыванием древних рукописей. Аббатства Ситин (впоследствии столь прославившееся под именем Сен-Бертенского), в Сент-Омере, Св. Медаря в Суассоне, уже обращали на себя взоры всех. Между тем как в епископальных школах обучали городских жителей, все большие монастыри открывали школы в селах, и в них приходили издали. Та же рука, которая только что держала заступ, во время отдохновения держала кисть или перо. Современная хроника собирала запасы в свои архивы и молча отмечала события каждого дня. Большие аббатства мало-помалу становились для наук, искусств и литературы живыми энциклопедиями, и мы до сих пор остаемся только их компиляторами.

Среди таких достопамятных событий, доходим мы до Карла Великого. Он германец, он верен языку, поэзии, духу своего племени; он пишет франкскую грамматику и приказывает собирать народные песни германцев, но он видит также, что цивилизация живет в воспоминаниях о римском мире. Этот мир, почти совершенно исчезнувший, он отыскивает, собирает по мелким частицам и зоссоздает. Он приказывает обучать всех чтению и списыванию уцелевших рукописей. В то же время, ему известны все потребности эпохи; он законодатель: взгляните на его Капитулярии; он богослов: вот Каролинские книги. Он призывает монаха Алкуина, который предсказывает великие судьбы монашеских орденов. Карл Великий с помощью Алкуина учреждает школы, образование становится народным; происходит мена вопросов литературных, философских, религиозных, научных. Из них возникает свет. Карл находит время не только для всего этого, но и для пятидесяти трех походов. Карл Великий был первым полководцем своего века.

Одной из ошибок Карла Великого было его завещание, разделявшее империю. Сын Карла Великого, Людовик Аквитанский, государь слабый, видит вокруг себя искателей престола; внутри государства смуты; вне его возникают возмущения, и слухи о нашествиях иноплеменных приходят с отдаленных границ. Партии становятся смелее, во главе их сыновья Людовика, и вся эта борьба имеет результатом двукратное свержение и двукратное восстановление. Людовик, который умирает от огорчения в 840 г. с именем Debonnaire, Добродушного. Франция при Карловингах приходит в упадок. Не имея силы утвердить в недрах ее мощные учреждения, короли этой фамилии остаются без сил и для отражения внешнего врага, всегда пользующегося общественными раздорами стран, которыми желают овладеть. Набеги нортманнов[24], испугавшие уже предусмотрительного Карла Великого, освещают пожарищами все берега Франции. Они являются в одно время от Сены до Луары, от мелей Бретани до берегов Гаронны; Тулуза дрожит при их приближении, и Пиренеи, согнув под стопами их свои гранитные выи, бросают их в Испанию.

Европа представляла тогда хаос, в котором сильнейший поднимался на трупе слабейшего, чтобы потом быть, в свою очередь, низвергнутым другими. Вся история — история нескольких варварских предводителей, споривших об обладании тем или другим участком земли, людям не доставало разума и мужества. Все было разделено, все было несчастливо и слабо. Этот беспорядок открыл путь народам скандинавским и жителям балтийских прибрежий. Эти слишком многочисленные дикари, обрабатывая бесплодную почву, не имея мануфактур, лишенные искусств, заботились о том, как бы убраться подальше из своей родины. Грабежи и морские разбои были им так же необходимы, как кровь диким зверям. В Германии их называли нортманнами (Northmanns) (северные люди) без различия. С IV столетия они вмешались в потоки других варваров, которые прошли опустошителями до Рима и Африки. Леса, покрывавшие родину их, доставляли им лес для построения двухпарусных и гребных судов. В них помещалось до ста человек с провизией пива, морских сухарей, сыра и копченого мяса. Они разъезжали около берегов, высаживались там, где не находили сопротивления, и возвращались домой с добычей, которую разделяли потом.

Эта мрачная драма скандинавских набегов доставила поэтам и составителям хроник средних веков рассказы, похожие на плачевную эпопею. Некоторые из лучших новейших историков прибавили к этим воспоминаниям свои розыскания, вносящие свет в каждый поворот этого лабиринта. После столь плодовитых трудов, остается только почерпать в прошедшем.

«Народы севера, — говорит Гельмольд Нигель, поэт IX века и панегирист франкского короля Людовика Благочестивого, — носили прежде и до сих пор носят название данов или датчан. Их называют также нортманнами на франкском языке. Они живы, поворотливы и храбры до излишества, слава их проникла в отдаленнейшие страны. Живя близ моря, они ищут себе пищу на ломких судах; высокий рост, красота лица и благородство движений заставили заключить, что франкская нация происходит от них». Но франки происходили столько же от нортманнов, сколько нортманны происходили от франков. Принадлежа к одному семейству, эти народы должны были иметь сходство, выйдя из одной и той же страны, но в разные эпохи, они поселились — одни на север, другие на юг от Германии, и когда встретились на полях Галлии, желание походить на своих победителей напомнило франкам родственное происхождение с ними.

Прежде, чем распространение германского племени населило Кимврию и Скандинавию, на этих двух полуостровах находились обитатели, которым трудно было бы назначить еще древнейшую родину. Первая сохраняла имя кимры или кимвров, завоевавших бельгийскую Галлию и впоследствии населивших остров Альбион, где племя их сохранилось без примеси в Камбрии или Валлисе (Уэльсе. — Примеч. ред.). Финны первые заняли Южную Скандинавию, откуда были оттеснены на крайние северные пределы, в Финляндию и Лапландию, вследствие германской эмиграции, время которой нам так же неизвестно, как причины, ее произведшие, и последствия ее. Не без некоторой достоверности полагают, что скиф Один или Водан, покинув страну Асгард и пройдя через Сарматию, увлек находившиеся на пути готские племена Германии и завоевал с ними Херсонес Кимврический и Скандинавский полуостров. Так объясняется тевтоническое происхождение датчан, норвежцев и шведов, доказываемое сходством нравов, языка и учреждений.

Один, дав законы народам прибалтийским, передал им религию, совершенно сообразную с потребностями, удовлетворяемыми одной только войной. Законодатель Севера сделался главным божеством его; его обожали как отца убийств, истребителя народов, зажигателя. Он вперед назначал воинов, долженствовавших погибнуть в бою, и за душами их являлись на поле битвы девы, его посланницы. Он приуготовлял для храбрых награды Валгаллы (Вальхаллы. — Примеч. ред.), где девы Валькирии наливали им волны пива в черепа убиенных врагов. Трусам назначалась обитель в Наструде (царстве смерти), где Гела принимала их во дворце Томления за стол Голода и в постель Истощения. Двенадцать богов и столько же богинь составляли двор Одина. Между этими божествами главнейшими были Фрейя или Фригга, богиня любви; Локи или злое начало; Тор, бог грома и Ниорд, царствовавший на море и предводительствовавший бурями. Божества эти любили человеческие жертвы и через каждые девять лет было торжественное собрание в Леире, на острове Зеланде, где приносили богам двойную гекатомбу из людей и лошадей.

Эта воинственная религия внушала обитателям Севера презрение к жизни, заставлявшее их слепо бросаться в самую очевидную гибель и искать смерти как конца трудов своих и начала жизни за гробом. Товарищи, о которых говорит Тацит и которые посвящали себя воинственным начальникам Германии, были известны на Севере под названием кэмперов (koemper) или бойцов. Узы, привязывавшие их к господам своим, разрывались только смертью. Этот образец варварского рыцарства имел также свои правила: кэмперу запрещено было похищать женщин и детей, искать убежища от непогоды и перевязывать раны свои прежде окончания битвы. Когда воинственный жар этих бойцов выступал из границ, они вступали в ряды берзекеров (berseker) или неистовых бойцов. Мужество этих воинов подвергалось ударам врагов и ярости бурь, морской разбой был для них необходимостью.

Датчане и скандинавы повиновались высшим начальникам, называемым овер-конгар (over-kongar), и начальникам — данникам, или вассалам, унтер-конгар (unter-kongar), которые по большей части вели свое происхождение от Одина. Наследование их, как в Германии, зависело частью от выборов, частью от права происхождения. Первых было по четыре в Дании, т.е. двое в Ютландии, один в Леире и один в Скании. В Норвегии считалось до восемнадцати, а в Швеции меньше. После низших начальников следовали ярлы (jarls) или графы, которые имели под своей властью вассалов, называемых (по-немецки herren, бароны) и вели на войну людей свободных, известных под названием бендсов (bends).

Если после высшего начальника оставалось несколько сыновей, то те из них, которые не имели никакого участка в поземельном наследстве, делались предводителями морских наездников и принимали название королей моря (seekongar); их называли викингами (Wikingr), если они управляли станцией или морским постом при берегах. Достаточно бросить взгляд на карту Севера, чтобы увидеть, что море должно было представлять гораздо более средств к существованию, нежели суша, когда земледелие находилось в младенчестве и минеральные богатства Скандинавских гор были еще неизвестны тем, которые попирали их ногами. Поэтому недостаток хлебных растений и других растительных произведений принудил северные народы прибегнуть к неистощимой плодовитости Норвежского моря, самого изобильного рыбой на нашем полушарии. Но, несмотря на этот драгоценный промысел, скандинавские народы часто подвергались голоду. Между прочим, голод, опустошавший Ютландию в царствование конгара Снио, внушил Тингу (Thing), генеральному собранию Вильборга ужасный закон, которым повелевалось умерщвлять детей и стариков народонаселения. Но отчаяние одной матери сыскало совет менее ужасный: положили посредством жребия выбирать людей, которые должны были покинуть земли, неспособные пропитать их. Подобные эмиграции возобновлялись впоследствии и, если верить свидетельству некоторых современных писателей, собиравших во Франции предания, принесенные нортманнами, постоянный закон присуждал младших сыновей к периодическому удалению, совершавшемуся каждые пять лет.

Эти принужденные эмиграции юношества, может быть, находились в связи с ежегодными экспедициями скандинавов, как прежде у англосаксонцев, которых не забыли и вандалы, когда великое движение народов V столетия бросило их на берега Африки. Эти экспедиции представлялись в правильной организации. Все морские кантоны[25] участвовали в них по мере своей значительности, и обычай установил число холкерсов (holkers), снекарсов (snekkars) и дракарсов (drakars), которое каждый должен был поставлять для флота[26]. Предводитель Фродде III имел под своим начальством до 3000 таких судов, и если бы между скальдами (военными поэтами), воспевавшими подвиги этих наездников, Север произвел своего Гомера, то слава аргонавтов, этих древних морских разбойников, померкла бы, может быть перед славой какого-нибудь норвежского конгара. Подобно грекам, отправлявшимся грабить Колхиду и сокровища Трои, нортманны направляли свои набеги к берегам, изобиловавшим предметами мены и особенно к городам, богатство которых обещало драгоценную добычу. В городах запасались они оружием и чеканенной монетой, двумя важными предметами торговли, ибо нельзя повторять довольно часто, что скандинавские морские набеги были вместе выражением войны и торговых сношений. Они были более торговыми, нежели воинственными в Балтийском море и почти всегда только воинственными на океане. Через Балтийское море шведские города Бирка и Сигтуна вошли в сношения с Рейд-Готией или Ируссией и с Грека-Ландом, т.е. той частью России, которая служила посредницей между Севером и Греческой империей. Более смелые на внешнем море, норвежцы одолевали льдины Северного мыса, чтобы перенести на берега Белого моря и Двины торговлю с финскими обитателями Пермии (Биарма-Ланд).

Географическое положение Швеции должно было доставить ей первенство на внутреннем море, омывающем все берега ее. Корабли ее часто посещали Остурвег, занимавший все восточное прибрежье Балтийского моря, от Вислы до Финского залива. Экспедиции в эти дикие страны менее известны, чем набеги, причинившие бесчисленные бедствия образованным народам Запада.

Нортманны из Рослагена, известные под названием варягов, основали поселения во внутренности залива, где Петр Великий соорудил впоследствии новую столицу Московского государства. Это было в то время, когда богатства Новгорода Великого возбуждали алчность варварских народов, посреди которых эта республика представляла зрелище правильного общества, цивилизация образовала оазис в пустыне варварства. Новгородские славяне, разделяемые внутренними раздорами и угрожаемые финнами, решились искать спокойствия под покровительством чужестранцев. По совету некоего старца Гостомысла они просили у варягов князя, который мог бы положить конец раздорам и управлять ими по законам их. Три брата Рюрик, Синав и Трувор, вызвались удовлетворить этому приглашению и с воинами своими явились на берегах Ильмень-озера.

Рюрик поселился в Старой Ладоге, чтобы останавливать финнов и пиратов, местечко Белозеро занял Синав, который должен был противостать вторжениям биармийцев, а Трувор в Изборге (Изборск) обещал отражать чудь ливонскую. Несколько лет после этого поселения варягов три владения соединились в одно по случаю смерти Синава и Тру вора, и Рюрик в 869 году перенес свою резиденцию в Новгород.

Рюрик принял тогда титул великого князя, обозначавший могущественнейших начальников славянских народов, и таким образом викинг с берегов Невы основал династию, дававшую России государей до конца XVI столетия.

Два товарища Рюрика, Аскольд и Дир, увлекаемые беспокойной страстью к приключениям, пришли к городу Киеву, тогда даннику хозаров, и овладели им в 864 году. Скандинавы присоединились к ним, и вскоре Борисфен (Днепр) понес на водах своих в Черное море целые ополчения с берегов Балтики. Аскольд и Дир явились пред Константинополем в следующем году с флотом в 200 судов в то самое время, когда другие нортманны угрожали Лондону и Парижу. Столица византийских царей подверглась еще опаснейшим нападениям, когда, после смерти Рюрика, наследник его, Олег, отняв Киев у Аскольда и Дира, объявил его в 882 году столицей России. Соединение под одними законами двух самых цветущих славянских городов сделало монархию Рюрика страшной для всех народов, обитавших на Черном море, и Константинополь, осажденный с моря в царствования Олега и Игоря в 904 и 941 годах, избегнул еще большей опасности, когда победоносный Святослав возымел намерение перенести столицу своего государства на юг от Дуная. Россия, прославившаяся с самой колыбели победами первых князей своих, вскоре потом была обязана религиозному духу Владимира и мудрости Ярослава двумя могущественными стихиями, долженствовавшими утвердить ее будущее могущество и величие.

Около того самого времени, когда шведские нортманны основали русское государство, норвежцы под начальством Ингульфа учреждали в Исландии в 874 г. республику.

Двенадцать лагманнов (lagmanners) или законников управляли этим островом до той минуты, когда он перешел во власть норвежских королей. Позже, в царствование Олафа I, исландские беглецы, предводимые Эриком Рыжим, имели необыкновенное счастье открыть другой материк и решили таким образом географическую задачу ученой древности. В 983 году основали они в Гренландии поселение, которое климат принуждал оставаться в продолжение четырех веков только станцией без значительности, известной одним скандинавским мореплавателям, отправлявшимся туда ежегодно на китовую ловлю. Кто может сказать, что сталось бы с севером Европы, если бы ветры снесли исландские корабли несколькими градусами южнее[27].

В морях нашего полушария нортманны проникли рано и на юг. Там предшествовали им соседи их, саксонцы, которые, несмотря на оборонительные меры, принятые римскими императорами и на бдительность графов саксонского берега, находившихся на берегах Галлии и в Великобритании, почти в одно время основались твердо и в той, и в другой стране. Саксонская колония в Сессо (Saxonia), Байе и Кане была еще независима в то время, когда Кловис простирал свое владычество на эту часть Арморики, и когда, 400 лет спустя, другие нортманны основались в соседстве их, все эти северные люди узнали сродство свое по общности языка. Что же касается до англосаксонцев, завоевавших Великобританию в V и VI веках, сродство их с датчанами доказывается не только языком, но и поклонением Одину, которого держались товарищи Генгиста и других основателей гептархии. Датские и норвежские нортманны пришли в столкновение с англосаксонцами, когда последние отказались от морских разбоев, чтобы возделывать земли, похищенные у бретонцев. Завоевание Оркадских островов сблизило их с Британскими островами, и они часто вмешивались, как союзники или неприятели, в ссоры шотландцев, англосаксонцев и ирландцев. Во время плавания своего вдоль восточного берега Великобритании, они заметили Валланд или Галльскую землю, и богатства, которые, по-видимому, сулила им эта прекрасная страна, заставили нортманнов сойти на берега ее. Но поражение Хлокхилаика на берегах Мёзы в 515 году показало датчанам, что Галлия завоевана людьми, способными защищать ее. С тех пор одни Британские острова подвергались опустошениям северных людей и Ирландия приняла датскую колонию. Позже нортманны показались снова на берегах Франции и Англии и нападения их были рассчитаны с таким единством, что в них видно стремление не к одной добыче и воинским подвигам, но к решительным завоеваниям и владычеству.

Прошло более трехсот лет от появления Хлокхилаика, когда нортманны снова вышли на берега Франции.

Слабость королей меровингской династии привлекала их туда, не испугало их, однако, и могущество Карла Великого. Полагали даже, что завоевания его на берегах Эльбы вызвали и северных жителей к югу, дав датчанам бегущих саксонцев руководителями и союзниками. Как бы то ни было, нортманны сделали несколько высадок в Фрисландию при жизни Карла Великого, и дерзость их возбудила в этом государе тревожные предчувствия.

Эти опасения начали осуществляться в царствовании Людовика Кроткого, который сделал большую ошибку, уступив датчанину Гарольду одну провинцию, чем как бы приглашал других предводителей просить у Франции поземельных участков, в которых Скандинавия отказывала большей части чад своих. Но можно сказать, что великое вторжение нортманнов в карловингскую монархию началось только после битвы при Фонтене, где погибли воины, которые могли бы защитить ее. Эти вторжения имели общее с прежними вторжениями варваров только бедствия, которые причиняли. То не были уже народы, оставляющие массой свои пепелища, чтобы нагрянуть на более благоприятствуемые природой страны, но немногочисленные сборища отборных воинов, без жен, без детей, без рабов: то были вместе матросы и солдаты, пробегавшие моря столь же быстро, как бурные птицы, и производившие свои нападения с внезапностью и стремительностью, уничтожавшими всякую оборону и оледенявших от ужаса неприятелей, побежденных прежде боя. В бурные ночи равноденствия, когда другие моряки стараются укрыться в безопасной гавани, они поднимали все паруса, утлые суда их летят по бушующим волнам, входят с пенящимся приливом в устья рек, овладевают островком, фортом, труднодоступным постом, способным для расположения в нем, для укрытия добычи и отпора, потом поднимаются вверх по реке и ее притокам во внутренность страны.

Днем они остаются неподвижными в самых уединенных бухтах[28] или под тенью прибрежных деревьев, при наступлении ночи, они выходят из своего убежища, взбираются на стены монастырей, замков, на городские укрепления и опустошают все огнем и мечом, на лошадях побежденных импровизируют конницу и объезжают окрестности во всех направлениях, удаляясь на 30 и 40 миль от своей флотилии. Какое огромное преимущество должен был иметь такой образ действия в государствах неустроенных, где милиция собиралась только медленно и с трудом; где мелкие местные владельцы гораздо менее расположены были к помощи друг другу, чем ко взаимному уничтожению. Галло-франкские вельможи не только не подавали помощи друг другу, но сами приглашали нортманнов, чтобы с помощью их восстать против соседей своих или против короля. Пагубные раздоры их открывали всюду страну вторжениям иноплеменников.

От устья Эльбы до устья Гвадалквивира приморские провинции Германии, Франции и Испании подвергались опустошениям нортманнов, и если прибрежные страны Эльбы и Везера менее Франции страдали от их нападений, то это должно приписать бедности страны. Хотя они разграбили Гамбург в 845 году и сожгли церкви, построенные Св. Аншером, они не проникли, однако, со значительными силами во внутренность Саксонии ранее конца IX века, когда цивилизация, внесенная Карлом Великим в саксонские провинции, усилила ее естественное богатство посредством основания монастырей и городов. Тогда-то нортманны попытались основать колонию на Эльбе и одержали в 880 году великую победу над герцогом Брунноном, который погиб с одиннадцатью графами и двумя епископами. Саксонцы отомстили вскоре за это страшное поражение, уничтожив датских пиратов в Норденской битве в Вестфалии, где победители с удивлением смотрели на огромные тела этих детей Севера, которым не было равных в франкском народе.

Другие причины способствовали к тому, что Испания реже Германии подвергалась набегам нортманнов. Кроме отдаленности, ее защищали бури Гасконского залива, и притом кордовские халифы были еще достаточно сильны для защиты ее. Однако же нортманны показались в ней рано и в 827 году сожгли Севилью после того, как были отражены из Галлии королем Леона Рамиром I. Позже они овладели Лиссабоном, который грабили в продолжение тринадцати дней, обогнули мыс Сан-Винцент и, поднявшись вверх по Гвадалквивиру до Севильи, направились к Кордове и Аликанту, где приближение мусульманской армии принудило их отступить на суда свои. Тогда-то узнали они и назвали Ниерва-Зундом (Nioerva-Sund) пролив, отделяющий Европу от Африки, и один из прославленнейших морских королей, Гастинг, вскоре должен был проплыть через него для опустошения берегов Италии.

Франция, находясь ближе Испании к северу, почти столь же богатая, доступная небольшим судам посредством множества судоходных рек и особенно ослабленная анархией, царствовавшей во всех провинциях ее, Франция в подобных обстоятельствах должна была сделаться целью беспрерывных усилий скандинавских морских наездников. Карл Великий слишком поздно подумал об ограждении берегов со стороны океана средствами обороны и нападения, кораблями и крепостями. После него внутренние раздоры и, особенно, фонтенеская война заставили забыть о прибрежьях. Аквитания не имела флота, и если было еще несколько кораблей в пристанях Нейстрии, то они предназначались для ловли китов и оставляли Францию именно тогда, когда время года привлекало туда пиратов. Надобно еще заметить, что эти частные суда принадлежали по большей части бретонцам, которые, правда, были врагами нортманнов, но и не защитниками Франции. Фонтенеское сражение 25 июня 341 г. и особенно раздоры графов Ламбера и Рейналя, споривших о городе Нанте, открыли доступ в их отечество, и герцоги, долженствовавшие защищать империю, предпочитая народным интересам свои частные ссоры, доставляли варварам способы обесчестить Францию всяческими грабежами, хищничествами и пожарами. Но преступление вельмож, которым поручена была оборона приморских берегов, заключалось не в том только, что они покинули защиту их: большая часть их прибегала к нортманнам и употребляла их в виде союзников в своих частных ссорах и в восстаниях против престола. Должно ли удивляться при такой доступности Франции грабителям, что пираты так часто пробегали Лорренскую провинцию, Нейстрию и Аквитанию и что все города этих трех королевств испытали по нескольку раз в течение

IX столетия ярость варваров? Монастыри привлекали их своими богатствами, придавали им смелости своей слабой обороной; самая религия христианская сделалась ненавистной северным народам с тех пор, как миссионеры попытались уничтожить их суеверия. Вследствие этого, немногие монастыри избегли разрушения и большая часть их могла применить к нортманнам слова псалмопевца: «Они пролили кровь святых, и не было никого, кто бы мог похоронить убиенных!» Благочестивые иноки не столько помышляли о защите, сколько об укрытии святыни от святотатственных рук идолопоклонников, перенося ее в самые недоступные места и преимущественно в Дижон, вдвойне защищенный неприступными стенами и отдаленностью судоходных рек. По окончании тревоги, каждый монастырь требовал обратно, иногда тщетно, сокровище, вверенное отдаленной земле, и признательные граждане Тура предложили звание епископа у себя одному аббату из Мармутье, который сберегал в продолжение 30 лет многие монастырские сокровища.

Вторжения нортманнов простирались по всем бассейнам древней Галлии, имевшим исток в океан, так что пределом их хищничеств можно означить возвышенность, которая, начинаясь у Вормса, доходит, постепенно подымаясь до Ремиремона, повертывает потом к Лангру и Отёну, проходит Божоле и Форед и потом, посредством Сезеннов, соединяется с Пиренейскими горами. За этой горной цепью долины верхнего Рейна никогда не были посещаемы нортманнами, и обширный бассейн Роны, вмещавший в себе оба бургундских королевства, претерпевал уже довольно бедствий от сарацин и венгров, чтобы не быть еще подверженным другим опустошениям. Однако же Рона приняла однажды нортманнов, которые с острова Камарги, куда буря бросила флот Гастинга, с трудом поднялись до Балансы. Быстрота ее течения, останавливавшая эту попытку, спасла, может быть, прибрежные области. Страна, орошаемая Гаронною и ее многочисленными притоками, была менее других западных бассейнов подвержена вторжениям. Без сомнения, она была обязана этим своей отдаленности и еще более часто непреоборимым препятствиям, представлявшимся, как и доныне, судоходству вверх против течения. Однако же ссора Карла Лысого и Пеппина II привлекла пиратов на берега Аквитании, которые были несколько раз опустошены Гастингом, смелейшим из королей морских. Между 843 и 848 годами, нортманны несколько раз поднимались вверх по Шаранте, Гаронне и даже Адуру. Город Бордо три раза разграблен, и два гасконских герцога, Сижевен и Гильом, потеряли при защите его, один жизнь, другой свободу. Во время этих вторжений пираты взяли Сент, поднялись до Перигё, опустошили предместья Тулузы, и, проникая в самые ущелья Пиренеев, разграбили и сожгли Бигорр, Табр, Олерон и Байонну. Претендент Пеппин, одобрявший высадку их в Аквитанию, призвал их еще раз в 864 г. и тулузские окрестности снова были опустошены. Пираты взяли контрибуцию с Пуатье, едва поправившегося после первого разграбления и, разбив и убив графа Ангулемского и опустошив его графство, имели дерзость проникнуть до Оверни. Стефан, граф Овернский, пал под ударами их и Клермон был сожжен. Вслед за этим те же нортманны, или другие толпы их, осадили Тулузу, но безуспешно. С этих пор земли между Шарантою и Пиренеями не страдали более от нортманнов, но не то было со странами, прилегающими к Луаре, Сене, Шельде и Мёзе. На этих пунктах грабежи производились с большим единством и продолжительностью, пираты основали на всех этих реках укрепленные посты, служившие сборными пунктами северным флотам, центром и точкой опоры их нападений и складочными местами для добычи. Это были настоящие поселения, и каждое из них имеет свою долю в истории этой плачевной эпохи.

С тех пор, как Гарольд Датчанин получил от Людовика Благочестивого уступку части Батавской провинции, другие предводители пиратов начали являться в надежде основать свое владычество в стране, со всех сторон доступной их кораблям. Взяв Дёрштадт, перерезав всех жителей Утрехта (855 г.), сжегши Антверпен и разрушив Витту на устье Мёзы, им было нетрудно овладеть островом Валхерном, который в 837 г. сделался первым постом их. Когда император Лотарь уступил этим пиратам земли, ими завоеванные, и особенно Дёрштадт, один из главных рынков фризов, они скоро поселились в Лувене и превратили его в главное хранилище своего оружия. Отсюда вторгались они с огнем и мечом в соседние страны. Балдуин I сумел защитить Фландрию, но Нижняя Лотарингия, Фрисландия и позже северная Нейстрия часто чувствовали близость Шельды. Главные начальники этой колонии опустошителей были: Рюрик, который в 870 году получил от слабого Карла Лысого герцогство фризское; Рудольф, ограбивший Германию и убитый в 873 году; Роллан, который, опустошив Голландию и разбив на Шельде наместников короля французского оставил остров Валхерн, чтобы в 876 году принять начальство над колонией на Сене, наконец Готфрид, который сошел на берега Мёзы с частью датских воинов, отказавшихся принять христианство в Англии, управляемой Альфредом Великим. Этого Готфрида можно почитать могущественнейшим из всех нортманнских предводителей, прославивших имя свое на север от Галлии. Победа при Туине, в Арденнах, где погиб один из незаконнорожденных сыновей Людовика Германца, усилила владычество его на берегах Шельды и Мёзы; он укрепился в Нимвегене, откуда германский король не мог изгнать его, построил цитадель в Куртре и основал новую колонию в Аскологе (Гаслу Эсло в двух милях от Мастрихта).

Все земли между Мёзой и Соммою находились во власти нортманнов. Поселившиеся на Шельде под предводительством Вермунда, они сожгли Корби, Амьен, Аррас, Теруан, и хотя в 881 году были разбиты у Сокур-ан-Виме в трех милях от Аббвили, но Людовик II, король Нейстрии, извлек из своей победы только бесплодную славу, потому что Антверпен, Гент и большая часть Фландрии остались во власти пиратов. В следующем году аскалогская колония отомстила за поражение у Сокура страшным вторжением в Лотарингское королевство. Готфрид с братом своим Зигфридом и подчиненными начальниками, Галфом и Гормом, прошел по берегам Самбры, Мёзы и Рейна, предавая насилию, смерти и огню жителей и города Тонгр, Кельн, Бонн, Юлих, Триер, Мец и Ахен. Дворец Карла Великого был превращен в развалины. Разорение Ахена, казалось, служило извещением, что империя Карла Великого превратилась в прах. Между тем, как вельможи и духовенство помышляли только о бегстве и спасении, народ с мужеством отчаяния взялся за оружие и дал изрубить себя в арденнских ущельях. Немецкий король, страдавший смертельной болезнью, не мог защищать несчастных подданных своих, впрочем, он приказал своим вассалам выступить против варваров, но он умер 20 января 882 года. Карл Толстый осмелился явиться с армией перед стенами Аскалога для наказания стольких преступлений. Но, не успев овладеть городом, должен был войти с Готфридом в миролюбную сделку, которая одна могла спасти честь его оружия. Нортманнские военачальники обязались принять Св. крещение, и Готфрид приобрел этой ценой в 882 году руку Жизлы, дочери Лотаря II, герцогство Фризское и все другие выгоды, представленные некогда Рюрику. Однако же могущественный Готфрид вскоре стал жаловаться на недостаточность приданого Жизлы. Фрисландия не имела винограда, а пиратам нужно было рейнское вино. Император обещал уступить ему Кобленц и Андерних, но при свидании, которое состоялось на Гериспихе, острове на стоке Рейна с Вартою, между герцогом фризским и графом Генрихом Франконским, последний убил Готфрида.

После смерти этого предводителя, лувенские нортманны бросились с новой яростью на грабежи и опустошения. Брат Готфрида, Зигфрид, наследовавший ему, сперва бросился на берега Уазы, откуда король Карломан удалил его, заплатив 12'000 серебряных ливров. В следующем году он соединился с нортманнами на Сене, чтобы в 885 году осадить Париж, и когда после многочисленных набегов по всем рекам Нейстрии, возвращался в Нижнюю Лотарингию, его встретил майнцский архиепископ, хотевший остановить его, и погиб в битве. Король Арнульф, предводительствуя восточными франками, пошел против него и осадил в складочном месте, окруженном рекой Дылой и обширными болотами, и оттого почти неприступном. Несмотря на эти трудности, франкский король первый пошел на приступ, Зигфрид был убит, несколько тысяч датчан опрокинуты в Дылу и шестнадцать знамен, трофеи победы, возвестили германскому народу об освобождении Лотарингии.

Но нортманнам Луары и Сены была суждена иная будущность. Со времени царствования Людовика Благочестивого, одна из этих воинственных колоний овладела устьем Луары, и когда, после смерти этого императора, беспокойное честолюбие графа Ламбера или Лантберта употребило в свою пользу силы, которые могли бы отразить общего врага, нортманны беспрепятственно разъезжали по реке, открывавшей им путь в сердце государства. Около конца 843 года они поселились на острове Гере, имя которого, превращенное в Нуармутье (Nigrum monasterium), напоминало о сожжении монастыря Св. Филиберта. Несколько позже, когда Нант в первый раз впал во власть пиратов, они перенесли свое местопребывание на остров Бьер, пониже Сен-Флорана, где хижины приняли вскоре вид города. Здесь помещали они своих пленников и добычу в ожидании возвращения судов, долженствовавших отвезти эти богатства в отечество, здесь отдыхали они от трудов или лечились от ран. Горрик, первый приведший нортманнов на остров Гер, уготовил путь Гастингу. Последний дебютировал в своем разрушительном шествии набегом на берега Соммы, за которым вскоре последовала экспедиция на Луару, где Амбуаз, сожженный в 838 году, долго хранил память о них. Гастинг, представляемый современными летописями злобнейшим человеком, когда-либо существовавшим, если верить древнейшим историкам нортманнов, родился в той самой Франции, бичом которой сделался впоследствии. Он собрал один из страшнейших флотов, о которых упоминается в IX веке. Со всех концов Скандинавии тысячи искателей приключений устремились под его знамена, и великий вождь Рагнар Лодброг вверил ему своего сына Бьёрна Железный Бок. Товарищи Гастинга поднялись вверх по Луаре, путеводимые графом Ламбером, который во что бы ни стало хотел возвратить себе управление Нантом, но союз его с пиратами доставил ему одни окровавленные развалины. Прочие города на Луаре подверглись бы тем же бедствиям, как Нант, если бы Гастинга не увлекли более опасные предприятия. Возвратясь из Испании, он снова явился на Луаре и в продолжении нескольких лет был бичом берегов ее, пока, замыслив баснословные подвиги, этот железный человек не попытался проникнуть в неизвестные пути Средиземного моря. В 860 году он проехал через Гибралтарский пролив со ста судами, приехал к берегам Италии, разграбил Пизу, и, брошенный на возвратном пути бурей з воды Роны, опустошил Прованс, привез добычу в Нуармутье и снова явился на Луаре. Между тем, как его грабежи повергали в ужас жителей тосканских берегов, Карл Лысый поручил графу Роберту Сильному управление и защиту всей страны между Луарой и Сеной.

Борьба сделалась, таким образом, разнее, но Гастинг, несмотря ни на что, продолжал свои набеги во внутренность страны. Он возвращался с разграбления Мана во главе 400 всадников, когда герцоги французский и аквитанский напали на него неожиданно в Бриссерте (Bria-Sarthae), в пяти милях от Анжера. Здесь завязалась летом 866 года отчаянная битва. Гастинг, имевший только 400 человек, тотчас с большей частью людей своих бросился в большую каменную церковь селения. Франкские начальники изрубили всех, кто не укрылся в церкви, и, видя, что она может продержаться несколько времени, разбили вокруг нее свои палатки, чтобы осадить ее на другое утро с помощью военных машин, которые везли с собою. Солнце заходило. Роберт, герцог французский, утомленный жаром, снял каску свою и кирасу, чтобы немного освежиться, и все были заняты устройством лагеря, как вдруг нортманны выбежали из своего убежища и с громкими криками устремились на Роберта и его воинов. Франки бросились к оружию и отразили неприятеля, но Роберт, преследуя беглецов и сражаясь впереди своих воинов с обнаженной головой и грудью, был убит на самом пороге церковном, а Рамнульф, граф Пуатьеский, следовавший за ним, минуту спустя был смертельно ранен стрелой, пущенной из окна. Франкская армия, лишившись своего вождя, печально рассеялась, а торжествующие пираты возвратились на суда свои. Гастинг поднялся вверх по Луаре, сколько позволяла глубина, и опустошил Клермон в Оверни, где наконец пресеклись его опустошения.

Франция могла отдохнуть немного, когда, по возвращении из этой экспедиции, Гастинг присоединился с лучшими воинами своими к конфедерации скандинавских ярдов, вторгнувшихся в 867 году в Англию во время малолетства Альфреда Великого. Но когда англосаксонский государь освободил свое государство от чужеземного ига, те датчане, которые отказались подчиниться по примеру своего вождя Гудруна, переплыли море и принялись за прежнее ремесло свое. Роллан, Готфрид и другой Гастинг вышли на берега Франции между 876 и 879 годами. Нортманны с Луары только что претерпели сильный урон под Анжером, где Карл Лысый принудил их к капитуляции, отведя течение реки, так что суда их остались на песке. Подкрепленные Гастингом и другим вождем, Герлоном, они вскоре сделались опять нападающей стороной, и тогда-то Франция противопоставила им трех воинов, достойных такого поручения: Гюга, герцога Французского со смерти Роберта Сильного; Эда (Eudes), владетеля провинции Марш за Меном (Marche de Outre Maine) и Ингелгера, графа Анжуйского. Несколько поражений не помешали Герлону и Гастингу предписать условия мира. Первый заставил сыновей Людовика Косноязычного уступить себе графство Турское, которым владел долго под именем Теобальда, принятым при крещении. Гастинг поручил от Карла Толстого шартрское владение, но боязнь подвергнуться участи Готфрида, убитого в Гериспихе, вскоре заставила его продать свое владение Теобальду и покинуть Францию, куда он уже более не возвращался. Теобальд, владетель Тура, Шартра и даже Блуа, отказался навсегда от нравов и веры отчизны своей и, приобретя для потомков своих прекраснейшее владение во французском герцогстве, запер Луару северным пиратам в то самое время, когда один из морских предводителей, родственник его, кончил скандинавское вторжение, обеспечив себе обладание приморской Нейстрией. Как бы то ни было, первоначальное поселение на Луаре удержалось еще в нижней Бретани, откуда оно часто выходило под предводительством Рейнбольда, — то, чтобы воспользоваться смутами королевства в царствование Карла Простого и Рауля, то для отмщения нейстрийским нортманнам, хотевшим подчинить их себе.

Но ни Шельда, ни Луара, может быть, не были поприщами самой упорной и отчаянной борьбы скандинавских нашествий.

Париж, еще слабый, должен был увидеть пиратов у ворот своих и понести свою долю несчастий. В 820 году флотилия из 13 барок, брошенная бурей в устье Сены, осмотрела местность, двадцать лет спустя, эти предшественники смерти должны были воротиться. 15 мая 841 года, в то время, как междоусобная война готовила смерть 65'000 франкам или германцам в равнинах Оксерруа, нортманнский флот под начальством Оскера поднялся вверх по Сене, захватил врасплох, разграбил и сжег Руан, Жюмьеж, Фонтенелль (Saint Wandrille). Все монастыри, города и селения между Руаном и морем были также разграблены, сожжены или обложены контрибуцией. С этой минуты город, защищавший Париж, доведенный до невозможности противиться северным пиратам, навсегда был исторгнут из-под королевского владычества. Смелее и счастливее Оскера был норвежец Рагнар Лоброг, знаменитый герой скандинавских преданий, который в 845 году с 120 судами проник в Сену, на минуту остановился в Руане, опустошенном за четыре года перед тем, поднялся по реке до Парижа и накануне Пасхи вышел на остров Сите и в предместья на обоих берегах реки. Жители скрылись частью в соседних лесах и болотах Бьевры, частью в Сен-Дени, где находился король Карл Лысый со своим двором и небольшим отрядом. Пираты беспрепятственно разграбили Сите и большие монастыри Св. Женевьевы и Сент-Жермен-де-Пре, где хранилось множество богатств. Варвары разрушили гробницы Кловиса и супруги его Клотильды. В летописях Св. Бертена говорится, что король Карл хотел выступить против них, но, видя, что его воины никак не могут противостоять яростному напору нортманнов, заключил с последними мир и дал им 7000 серебряных ливров, чтобы они отступили. При всем том, пираты согласились только потому, что появившаяся болезнь производила в рядах их большие опустошения.

Рагнар и другие вожди посетили Карла в Сен-Дени, поклялись своими богами и своим оружием никогда более не переходить за границы его королевства и спокойно сели на суда с великолепной добычей. Но они почти тотчас же нарушили свое обещание, за которое получили уплату. Карл Лысый, купив таким образом мир, дал им новые средства к ведению войны, а себя лишил средств поддерживать ее. При отступлении нортманны опустошили огнем и мечом оба берега нижней Сены, потом берега Понтье и разграбили монастырь Св. Бертена в Сент-Омере. Зато велики были удивление и радость на Севере, когда Рагнар Лоброг, выставив при дворе датского короля Горрика добычу из Нейстрии, куски медной крыши церкви Сен-Жермен-де-Пре и замки от ворот Парижа, объявил, что подчинил дани все королевство Карла II. Вся датская и скандинавская молодежь толпилась около него, чтобы слышать, как он прошел плодоносную страну, наполненную всякого рода добром, которую боязливые и трусливые жители ее не умели оборонять. Рассказы его воспламенили жадность и удвоили дерзость пиратов. Между тем, несчастия франков происходили от других причин: не от слабости и трусости, а от непривычки поселенцев действовать оружием, немощь и раздельность царствовали между мелкими свободными владельцами, грубый эгоизм между значительными, которые сосредоточивали вокруг себя почти все воинское население. По сказаниям современных писателей, король желал бы сразиться, но вельможи не хотели, многие из них были подкуплены нортманнами: они получали часть из награбленного во Франции! Города, которые должны были бы образовать центр отпора, после Карла Великого разучились вести войну и поддерживали свои старые римские стены так же дурно, как защищали их. За опустошением, которому подверглась Нейстрия, последовал жестокий голод.

Хотя Франция, Германия и Италия, собранные на Мерзенском конгрессе в лице королей своих, унизились в 847 году до того, что попросили мира у конгара датских островов, честь трех корон пострадала без пользы, потому что 13 октября 851 года нортманнский флот, опустошив Гасконию, явился снова на Сене: тот самый Оскер, который сжег Руан в 841 году, разорил те монастыри на обоих берегах, которые откупились ценой золота при прежнем нашествии, совершенно разрушил Фонтенелльское аббатство, всю зиму и следующую весну оставался владыкою земель на нижней Сене, которые опустошил неслыханным дотоле образом. Но в июне 852 г., пробравшись сухим путем до Бове, который сжег, он на обратном пути попал в засаду владельцев страны, которые изрубили почти весь отряд его, немногие спасшиеся от меча бежали в леса и ночью добрались до своих судов. Но это слабое возмездие не могло лишить пиратов бодрости. В октябре Готфрид, король моря, проник до Вернона, где попытался основать укрепленное поселение, которое оставил в июне 853 г., чтобы соединиться на Луаре с отрядами Рюрика. Опустошения начались с новой яростью в верхней Бретани, Анжу, Мене, Пуату, Турене; Нант, Анжер, Тур были преданы огню, который недалеко от Нанта истребил монастырь Св. Мартина, знаменитое святилище меровингской Галлии; останки галлского апостола были перенесены в Орлеан, а оттуда в Оксер, когда Орлеану, в свою очередь, угрожали пираты. Все дороги были покрыты бегущим народом.

В 854 году нортманны продолжали в западных провинциях свои опустошения. Находившиеся на Луаре сожгли Блуа; бывшие на Гаронне поселились в опустошенном Бордо. Между тем, жертвы их начали оживать некоторой надеждой, когда увидели, что можно разъединить пиратов. Сирок, вместе с Готфридом начальствовавший в 853 году над экспедицией на Сене, в 855 году продал свою рать королю Бретани и в пользу бретанцев осадил отряды, расположенные в Нанте и на Бьерском острове, но осажденные купили его отступление, и он, покинув своих христианских союзников, из Луары перебрался в Сену и соединился с флотом Бьёрна Железный Бок. На этот раз пираты встретили сильное сопротивление, и Карл Лысый, после такого множества неудач, имел, наконец, успех: он произвел между варварами страшное кровопролитие в Першском лесу и думал, что совсем уничтожил их, тем более, что в то же время нортманны на Луаре претерпели поражение у стен Пуатье.

У королевства еще было больше силы, чем сколько требовалось для изгнания грабителей, но опаснейшими врагами его были собственные подданные, и политические смуты вскоре уничтожили плоды только что пожатые. Нортманны воспользовались этим и в апреле 856 года разграбили Орлеан, на следующий год Шартр подвергся той же участи и Пуатье заплатил совершенным разрушением за поражение их. Бьёрн Железный Бок, преобразовавший флот свой, вошел снова в нижнюю Сену в августе 856 г., расположился на зимние квартиры на опустошенных берегах ее и в следующем году пошел к Парижу, не встречая нигде препятствий. Собор Св. Женевьевы, ограбленный уже в 845 году, был сожжен. Этот памятник благочестия знаменитой королевы Клотильды, украшенный фресками и мозаикой внутри и снаружи, не уступал в великолепии церкви Сен-Жермен-де-Пре. Последняя, сильно пострадавшая в 845 г., по крайней мере, избегла огня, монахи монастыря, находившегося при ней, и монахи Сен-Дени купили свое спасение за значительные суммы денег, но остров Сите и складочные места купцов были разграблены. Однако же ни на этот раз, ни когда-либо, город Париж не впадал весь во власть нортманнов, и из всех городов западной Франции один Сан был столько же счастлив.

Экспедиция, распространившая тогда в Париже большую тревогу, явилась с острова Оассель, близ Пон-де-Ларш (Pont de Larche), обыкновенного сборного места сенских пиратов. В следующем году Бьёрн Железный Бок, командовавший на этой станции, показал вид, что готов вступить в переговоры с Карлом Лысым и поклялся ему в союзничестве и верности, но товарищи его не обратили на это внимания, захватили аббата сендениского, внука Карла Великого, и король был принужден наложить подать на всех епископов, аббатов, графов и других вассалов, чтобы заплатить огромный выкуп за своею племянника[29]. Кроме того, надо было заплатить Бьёрну огромную воинскую контрибуцию и обезоружить нортманнов на Сомме, которые грабили города, жгли монастыри, убивали священников, и встретили сопротивление только со стороны аббатов Сен-Рикве, близ Бабвилля, обыкновенных начальников морского берега. Карл Лысый не мог прогнать пиратов с острова Оассель. В 864 году имел неприятность видеть, как они укреплялись на острове Сен-Дени за счет аббатства, которое оставалось три недели в их руках и удалило их оттуда только посредством больших денежных пожертвований, возобновив унизительную контрибуцию, известную под названием нортманнского налога.

Карл Лысый, истощив почти все средства свои, придумал избавиться хотя от части этих диких врагов, посеяв между ними несогласия. Он предложил датским вождям на Сомме 3000 ливров серебра, с условием, чтобы они прогнали пиратов на Сене. Но подать, наложенная для этой цели на церкви, замки и владельцев, едва доставила требуемую сумму, которую собирали в продолжение целого года. Наскучив ждать платы, требованной вперед, и озлобленные неудачей экспедиции на берега Англии, варвары на Сомме в 861 году возобновили опустошение Понтьё. Карл не менее того выплатил им обещанную сумму, и тогда они поехали к устью Сены. Сенские нортманны вступили в Париж в день Пасхи и, ограбив снова Сите и аббатство Сен-Жермен-де-Пре, возвратились в укрепленную позицию свою на острове Оассель. Пираты с Соммы осадили здесь 260 барок и довели их до голода. Капитуляция, вполне достойная этих хищных людей, окончила блокаду: они согласились разделить между собой добычу, взятую в Париже, потом под предлогом, что приближение зимы не позволяет им выйти в море, расположились на обоих берегах и в речных портах от Мелёна до Сен-Мор-де-Фоссе. В следующем году они бросились в Марну, опустошили равнины Бри (Brie) и разграбили Мо. Но на этот раз Карл показал некоторую твердость: он явился из Санлиса, запрудил Марну мостом близ острова Трибалду, занял оба берега всем народом, который мог собрать, запер таким образом обратный путь пиратам и если не мог истребить их, то, по крайней мере, принудил вступить в переговоры. Вся награбленная ими добыча была выдана обратно, они покинули страну, и Веланд (Weeland), один из главных вождей их, согласился даже принять крещение и сделаться вассалом короля[30].

Большая часть пиратов ушла в Бретань и определилась на службу владельцев, ведших междоусобные войны. Избавившись от них, Карл Лысый позаботился о том, чтобы сделать невозможным их возвращение, и вследствие того приказал всем мелким прибрежным владельцам на Сене укрепить свои жилища, устроил плотину у стока Сены с Эрою и Анделлой, близ острова Оасселя, который необходимо было спасти от нового занятия.

Около осени 885 года посреди беспрестанных войн, опустошавших королевство, в Сене явился новый скандинавский флот, который на этот раз приносил с собою уже не убийства и грабежи, но близкий мир и порядок вещей более счастливый, нежели какой доставила Нейстрии самая могущественная эпоха монархии. Рольф или Рад-Гольф, более известный под популярным именем Роллона[31], был внук Рейн-Вольфа, ярла или графа Мёреи в Норвегии. Принужденный оставить отечество как лишенный наследства, потом осужденный главою норвежского народа на вечное изгнание за разные насилия, он присоединился с несколькими лодками к армии пиратов, отправлявшихся опустошать англосаксонское государство. Альфред Великий отделил его от этого сборища других скандинавских вождей, между которыми Рольф занимал только подчиненное место, и облегчил ему средства поселиться на острове Вальхерне. Вскоре опустошение Фризии и прибрежий Шельды придало молодому изгнаннику смелость на значительнейшие подвиги. Сена была тогда свободна и взоры его обратились на нее. В долинах Брабанта образовалась экспедиция многочисленнее всех дотоле виденных в Галлии. По зову Рольфа храбрейшие морские короли Севера присоединились к нему со своими воинами, и армия нортманнов, одушевляемая вождем, в котором уже зарождались способности законодателя, выступила в двух колоннах сухим путем и водою. Общим сборным пунктом избран был Руан. Рольф, пришедший туда сухим путем, вошел в Руан беспрепятственно 25 июля и овладел им. Флот прибыл не раньше ноября, но, несмотря на холод, Рольф тотчас пошел к Парижу. Карл Толстый, соединявший под своим слабым скипетром все, что оставалось от монархии Карла Великого, вел войны с несколькими вельможами Италии и Германии, отказывавшими ему в повиновении; карловингская династия достигала последней степени упадка; Париж казался беззащитно открытым нападению завоевателя.

Армия пиратов взяла замок Понтуаз и 25 ноября явилась перед Парижем. Семьсот раскрашенных судов покрывали реку на пространстве двух миль, варваров считалось более 30'000. Смелые грабители, три раза в 40 лет опустошившие Париж, не ждали никакого сопротивления и полагали, что могут пробраться до источников реки. Какого же было их удивление, когда нашли город укрепленным вновь, а Сену запруженною двумя деревянными мостами, защищаемыми двумя огромными башнями. Три знатнейших владетеля Нейстрии Гюго-Аббе, маркиз Анжуйский, Гозлин, аббат Сен-Жермен-де-Пре, впоследствии епископ Парижский, заперлись на острове Сите со всеми храбрецами, остававшимися в стране и убеждали жителей победить или умереть с ними. Воинская доблесть возникала, наконец, из избытка опасности и отчаяния. Эд недавно наследовал графу Парижскому, Конраду, брату Гюго-Аббе: этот молодой человек был старший сын Роберта Сильного и шел по следам отца, так же и брат его Роберт, разделявший с ним опасности и подвиги.

Придя к Парижу, Зигфрид, командовавший авангардом пиратов, потребовал свидания с епископом Гозлином и просил позволения пройти через запруду Сены, чтобы подняться по ней выше города. «Император Карл, — отвечал Гозлин, — вверил нам Париж не для пагубы государства, но для защиты его. Если бы оборона этих стен, например, была вверена тебе, как вверена нам, то неужели ты согласился бы на подобное требование?» — «Конечно нет, — воскликнул Зигфрид, — и если бы я сделал это, то заслужил бы, чтобы мне отрубили голову и бросили псам на съедение! Однако же, если ты откажешь мне, то я буду приходить ежегодно опустошать твой город». Тем и кончились переговоры.

На другое утро с восходом солнечным началась атака. Нортманны обратили все усилия против башни большого моста на северном берегу, еще не совсем конченную, и на этом мосту бились два дня с неслыханным ожесточением. Горожане, монахи и священники участвовали в деле, аббат Эбль, племянник Гозлина, соперничествовал в мужестве и храбрости с графом Эдом; сам Гозлин был слегка ранен копьем. Видя, что не могут взять ни башни, ни Сите врасплох, пираты превратили осаду в блокаду, поставили лагерь в северном Предместьи, и возобновили нападения уже несколько дней спустя. Варвары эти, гордость которых требовала непременно победы, употребили все, что осталось в преданиях о воинском искусстве римлян. Они построили трехэтажную подвижную башню, но парижане убили стрелами людей, двигавших ее. Потом нортманны подошли к другой башне, одни под подвижными мантелетами, покрытыми сырыми кожами, другие покрываясь своими щитами. Они в одно время осадили башню с земли и мост с судов, стараясь наполнить ров башни, бросали туда землю, деревья, трупы животных и даже, наконец, тела своих пленников, которых убивали в глазах осажденных. Они поражали башню тремя таранами, стараясь в то же время отдалять парижан градом стрел и свинцовых пуль, метаемых пращами, наконец спустили три судна, наполненные горящими деревьями, против козлов моста. Вот уже огненные змеи обхватывают стены, пожар готовится открыть путь. При виде неизбежной гибели, мужественный Гозлин бросается к башням, издали господствующим над неприятелями, бросается на колени, и, прочитав пламенную молитву, собственноручно мечет во врага первую стрелу, пример его возвращает всем мужество, защита становится еще упорнее, на руках переносят огромные камни на верх башен и скоро барки, долженствующие зажечь мосты, потоплены.

Нортманны отступили к лагерю, но неожиданный случай едва не погубил парижан. Ночью вода в Сене поднялась внезапно, сорвала часть моста на южном берегу и отделила таким образом башню от Сите. Нортманны толпой бросились на нее, двенадцать человек, охранявшие башню, весь день отстаивали ее против целой армии в виду парижан, которые с яростью и отчаянием смотрели на бесполезные подвиги храбрецов, которым не могли подать помощи. Наконец, башня загорелась и защитники ее отступили на обломки моста, где бились еще долго, около солнечного заката они сдались наконец, потому что им обещали жизнь и свободу, но едва бросили они оружие, как их убили всех без исключения. Несмотря на невероятность такого подвига, должно, однако, верить, что он, действительно, совершился, потому что, несмотря на неустроенность тогдашнего времени, летописи сохранили имена двенадцати стражей башни. Это были Эрменфред, Герве, Эриланд, Одовакер, Эрвиг, Арнольд, Солинс, Госберт, Гюй, Ардрад, Эйнард и Госвин.

Постыдная победа эта принесла, однако, мало пользы пиратам: смерть двенадцати только утвердила еще более парижан в намерении защищаться до последней капли крови, потому что все предвидели себе подобную участь. Уменьшение сил неприятеля побудило их даже делать вылазки, большая часть нортманнов, утомясь продолжительностью осады, отправились грабить страны между Сеной и Луарой. Рольф разграбил города Байе и Эврё, но другие отряды были разбиты перед Шартром и Маном жителями под предводительством двух вассалов эдских графов. Молва о подвигах парижан гремела по всей империи, отвыкшей от бранной славы. Генрих Немецкий, герцог саксонских и французских земель, самый могущественный и известный вождь германский, наконец поднялся на защиту Нейстрии, ночью врасплох ворвался в лагерь нортманнов, несмотря на его укрепления, и успел даже провести в Париж подкрепление. Но толпы варваров, нахлынувшие со всех сторон, вскоре принудили его к отступлению и положение осажденных сделалось хуже прежнего. К бедствиям войны присоединилась чума, лучшие защитники Парижа гибли. Смерть епископа Гозлина повергла Сите в мрачную печаль, которую увеличил еще отъезд графа Эда, который счел нужным лично отправиться за помощью к Карлу Толстому и важнейшим вождям немецким. Вся тяжесть обороны осталась аббату Эбльскому. Однако же осажденные вскоре увидели на Монмартре блеск шлемов и щитов Эда и его воинов, нортманны бросились ему навстречу, чтобы не допустить до города, но храбрый воин устремился с соратниками вскачь в середину их, рубя и коля во все стороны, и возвратился в мостовую башню, где возвратил радость горюющему народу, объявив, что герцог Генрих во главе многочисленного воинства, составляющего только авангард армии Карла Толстого, идет вслед за ним. К несчастью, надежды, основанные На этой помощи, вскоре уничтожились между тем как Генрих с небольшим отрядом рекогносцировал неприятельский лагерь, лошадь его упала в волчью яму, которых множество было вырыто кругом лагеря, нортманны изрубили его и весь отряд, бывший с ним, а войско, лишившись предводителя, отступило.

Был июль месяц. Осаждающие надеялись достигнуть, наконец, цели своих усилий, упорнее прежнего, они сделали общий приступ сухим путем и водой ко всем укреплениям Парижа. Новые машины возобновили пожар, когда вдруг, повествует одна летопись, пламя разделяется и носится под небесным ветром, который наклоняет дым к земле, на самой высокой башне является одинокий священник, в руках держит он крест. Это неожиданное явление поражает нортманнов ужасом, сильная вылазка отбивает их со страшным кровопролитием.

Этот приступ был последний, которому подвергся Париж, однако варвары остались еще три месяца перед городом, Карл Толстый показался на вершине Монмартра только в октябре. Опасаясь, что им придется померяться с многочисленным и храбрым войском, пираты перенесли свой лагерь к аббатству Сен-Жермен-де-Пре. Париж ожидал, что за претерпенные им бедствия отомстят блистательной победой, и узнал не без досады, что Карл Толстый платит пиратам 700 ливров серебром выкупа за город непобежденный и, кроме того, дал им право разграбить Бургундию. Нортманны перешли из Сены в Ионну, осадили Сан, с успехом последовавший примеру Парижа и оборонявшийся в продолжение шести месяцев. Карл Толстый лишился затем престола и умер в глуши одного саксонского монастыря. В следующем 888 году 24 июня Эд, сын Роберта Сильного, напал на нортманнов в лесах и дефилеях Аргоны и изрубил девятнадцать тысяч.

Однако же борьба с последними усилиями скандинавских пиратов не была еще кончена. Варвары собрали разрозненные остатки и опустошили Тур и Верден; Труа равномерно подвергся их яростному набегу, и Париж, год спустя, снова увидел их под своими стенами, но пираты не осмелились снова напасть на него и перенесли свои суда сухим путем выше города. Направившись к западу, они голодом и жаждой принудили к сдаче замок Сен-Ло, защищаемый епископом Кутанским с величайшим мужеством. Осажденные, заключив капитуляцию, отперли ворота, и все погибли. Эта победа была последним успехом пиратов, они были разбиты в Бретани, и из 15'000 едва 400 возвратились на свои суда.

После смерти короля Эда флоты пиратов снова показались на Сене, но на этот раз скандинавская экспедиция походила менее на сборище смелых воинов, чем на колонию выходцев и изгнанников. Кровавая морская битва уничтожила на севере независимость норвежских вождей и повергла их к стопам Гарольда Гарфгагера; множество мелких князей, не в силах будучи сносить иго, соединились под начальством Рольфа, который направил их к Нейстрии. Руанский архиепископ, видя, что город его не в силах обороняться, отправился к предводителю нортманнов в Жюмьеж и предложил ему сдать город, с условием, чтобы жители были пощажены. Рольф согласился и, заметив выгодное положение Руана, назначил его главным городом своего поселения. Эвре, Байе и большая часть Нейстрии также были заняты нортманнами, которых невозможно было изгнать без возобновления пагубных войн. Название Нортманнии, нынешней Нормандии, сделалось с исхода IX столетия названием обширного поселения, глава которого вел себя с самого начала более как умный хозяин, чем опустошитель. Мир, который он поддерживал в небольшой столице своей, собрал около него на обоих берегах нижней Сены большую часть обитателей их, покинувших было свою отчизну. Время от времени северные люди затевали некоторые набеги, но так как они не вели междоусобных войн, как владельцы франкские, то новое отечество их оставалось спокойным, пока они находились в набегах.

В первые годы X столетия они проникли во внутренность Бургундии, Оверни и Берри; в 911 г. три флота поднялись в одно время по Сене, Луаре и Жиронде. Рольф лично попытался снова взять Париж, но был отражен. Он осадил Шартр, но герцоги Бургундии и Франции поспешили к нему навстречу, напали на него в самом лагере и убили более 6000 человек между тем как Антельм, епископ Шартрский, в блистательной вылазке повел в битву своих прихожан. Рольф отступил в добром порядке с остатками армии, он не упадал духом от неудач, но укреплялся еще более, и досада на поражение зарождала в нем замыслы страшного мщения. Карл Простой, наследник короля Эда, решился тогда на дело, долженствовавшее иметь важные последствия. Покупать мир на деньги было всегда бесполезным стыдом, что доказывал опыт прежних лет, оковать нортманнов цепью союза — стоило попытаться. Карл решился на это, как на единственное средство, которое могло кончить бедствия. Он предложил Рольфу руку дочери Гизеллы с правом выбрать себе любое владение, Фландрию или Нейстрию. Для завершения этого дела заключили перемирие на три месяца. Местом свидания назначили Сен-Клер на реке Эпте (приток Сены. — Примеч. ред.).

Король Франции и вождь нортманнов прибыли в назначенное место в одно время; их разделяла река Эпта, и архиепископ Руанский, которому были поручены переговоры, сделал несколько переездов, пока обе стороны поладили между собой. Рольф отказался от Фландрии по причине болот, еще покрывавших ее, и, приняв Нейстрию, требовал прибавления к ней Бретани, как вознаграждения за состояние необработанности и опустошения, в какие война повергла большую часть руанской территории. Бретань не была подчинена Карлу Простому, поэтому ему ничего не стоило разрешить завоевание ее скандинавскому герою. Когда все было улажено, он пригласил своего нового вассала переехать через реку для совершения обряда присяги в верности. Дело было окончено, и Рольф уехал в Руан, где согласился принять крещение. Роберт, герцог Франции, отвез туда Гизеллу, едва достигшую совершеннолетия и которую политика принесла в жертву неприятелю, воспользовавшемуся слабостью опустошаемой им страны.

Большая часть товарищей Рольфа подобно ему приняли христианство, но скандинавы, поселившиеся около Байе и Кутанса, более столетия еще пребывали верными поклонению Одина. Первый герцог Нормандии разделил пустынные земли своей провинции на участки и роздал их по жребию. Нортманны, преобразованные в землевладельцев, пригласили к обработке полей поселенцев, некогда оставивших их, и так как Нормандия, покрытая сильными племенами Севера, представляла более безопасности, чем какая-либо другая часть королевства, то народонаселение, от берегов океана отхлынувшее к центру Франции, возвратилось, так сказать, в свое лоно. Многие поселяне соседней страны покинули свои жилища, чтобы воспользоваться выгодами, которые обещали им в герцогстве Рольфа. Через несколько лет Нормандия сделалась самой богатой и населенной провинцией Франции; Рольф приобрел любовь людей всех состояний и образовал один народ из множества различных племен. Он возобновил разрушенные храмы, починил и умножил укрепления, покорил бретанцев и прокормил всех вельмож своих припасами, награбленными в Бретани. Вассалы его поселились на своих землях, где строили замки и церкви, вокруг которых строились поселенцы. Эти средоточия земледелия ныне превратились в местечки и даже города, сохраняющие в названиях своих память о своих основателях и следы своего происхождения. Таковы, например, Танкарвиль (Tancardi villa), обиталище Танкарда, Геронвиль (Heroldi villa), Ролльвиль (Rollonis villa), владение Рольфа или Роллона. Другие окончания местностей скандинавского происхождения, всего чаще встречающиеся в Нормандии, — на eur (древнее our), beuf (прежде boe), dal, bie и gard, означающие остров, жилище, долину, деревню и ограду.

Когда предания скандинавского язычества и народная вражда уступили времени и могуществу привычки, нортманны превзошли своих соседей-французов, и духовные приобрели большую власть над потомками тех нортманнов, которые преследовали их с таким ожесточением. Духовные внесли с собой просвещение. Тогда начали возникать те многочисленные и великолепные памятники архитектуры, которые, уцелевшие или в развалинах, делают и ныне Нормандию классической почвой средних веков. Монастыри, возродившиеся в XI веке из развалин своих, Фонтель, Жюмьеж и множество других, занялись образованием умов. И, наконец, после трех четвертей столетия умолкли молитвы, воссылаемые к небесам об избавлении от ярости нортманнов: «А furore North Mannorum libera nos, Domine!».

Между тем как реки Франции в VIII веке принимали первые посещения пиратов Севера, они выходкли также на берега Англии, и грозное появление их пробудило в жителях память о прошедших бедствиях.

В эпоху, точное время которой теряется во мраке, большая эмиграция из восточных пределов Европы, через Немецкое море попавшая в пролив, называемый ныне Ламаншским, бросила часть выходцев на галлский берег, а другую — на британский остров, обширную пустыню, в которой обитали, по древним преданиям, только медведи и дикие буйволы. Эта эмиграция, составленная из двух народов, кимбры или камбрийцев (kymbris) и лоэгрисов или логров (loegris) поселилась, будто бы там по праву первого занятия, не встречая препятствий и не подвергаясь трудам завоевания. Но гораздо вероятнее, что коренные жители, кто бы они ни были, не будучи в силах противиться нашествию, отступили перед ним в высокие горы на севере острова, где продолжали жить под именем гаэлов или галсов (валибцев), которые сохранили доныне. Камбрийцы и логры разделили между собой почву и мало-помалу имена их исчезли в названии Бретонов (bretons), обозначающем вообще всех обитателей острова в историях древности. Другие народы, эмигрирующие или воинственные, в свою очередь, приходили просить или требовать себе места в этой колонии и, наконец, пятьдесят пять лет до Рождества Христова, несколько римских легионов, под начальством Юлия Цезаря вторглись вооруженною рукою в Англию и превратили ее в римскую провинцию.

Римское владычество продолжалось четыреста лет и простиралось до северных гор, служивших туземцам убежищем и оградою от камбрийцев. Изгнанный народ вскоре простер ненависть свою к чужеземцам и на римлян, которые грозили покорить и последнее убежище его. Не раз воинственные толпы горцев брали штурмом латинские поселения, украшенные храмами и дворцами, богатства которых не могли не привлекать племени, терпевшего недостаток во всем. Эти набеги, усиливаемые и учащаемые успехом, сделались, наконец, столь страшными, что завоеватели были принуждены построить на границе две необъятные стены, снабженные башнями и простиравшиеся от одного моря до другого. Народы, укрывавшиеся в горах Аль-Бена или Албании, известны у римских писателей под названием пиктов и скоттов. Скоттами называли обитателей северо-западных прибрежий, а Пиктами тех, которые поселились на востоке, на берегах Немецкого моря. Первые питались охотой или своими стадами, вторые занимались земледелием. Разделенные цепью высоких гор, они бились иногда между собою, не помня общего происхождения своего, но при каждом случае, который представлялся для нападения, они соединялись и дружно шли против хищников равнин.

Когда в 410 году римские легионы были отозваны в Италию, чтобы защитить самый Рим против нашествия готов и вторжения Аттилы, бретоны восстановили прежнее управление племенами, начальники которых зависели от верховного вождя, избираемого народом. Но эта организация, которая должна была, по-видимому, положить основание твердому и единодушному отпору новым нашествиям извне, имела результатом только возбуждение беспрерывных соперничеств и внутренних раздоров. Память о их происхождении жила еще между камбрийцами и лограми, несмотря на некоторого рода соединение, долгое время сближавшее их. Политическая власть основалась в Лондоне, городе кораблей[32], на земле, занимаемой лограми, которым удалось доставить одному из своих начальников верховную власть. Завистливые камбрийцы возражали, что выбор должен был бы пасть на начальника древнейшего племени и что, в этом отношении, они одни, как первые обладатели страной, имеют преимущество; они утверждали, что, задолго до римского завоевания, камбриец по имени Прыдень, сын Аодда, привел под власть свою весь остров и надеялся удержать обладание им навсегда в своем племени. Логры сопротивлялись, спор превратился вскоре в ссоры с оружием в руках и, в продолжение этих раздоров две отрасли британского народонаселения не думали ни о защите границ своих, ни об удержании в покое северных горцев. Последние воспользовались обстоятельством, столь выгодным для их намерений, срыли римские стены и вторглись со всех сторон, между тем, как другие враги высаживались на берег острова с моря. Последние были пираты, разъезжавшие по Немецкому морю для хищничества. Они при сильных ветрах, заставлявших большие корабли римской постройки искать защиты в гаванях, с распущенными парусами реяли на утлых ладьях своих по бушующим волнам, нападали врасплох и почти всегда оставались победителями. Несколько британских триб (округов) тотчас соединились, чтобы противостоять этому двойному вторжению. Несколько вождей, имевших торговые сношения с галльским материком, воспользовались ими для испрошения внешней помощи, и римские войска пришли сражаться вместе с ними и помогли им восстановить северную стену. Но скоро наступило время, когда сами римляне были изгнаны из Галлии тремя нашествиями варваров, на юге, востоке и севере, и народным восстанием западных приморских стран. Солдаты империи отступили к Италии, и бретоны были предоставлены одним собственным средствам своим.

В такой крайности, главный вождь Британии, видя вокруг себя неисцелимые раздоры между племенами, которые должны были бы соединиться против общей опасности, предложил саксонцам[33] с берегов Эльбы доставить ему вспомогательное войско, которому обязывался платить жалованье и раздавать земли. Предложения эти были приняты, саксонское войско вышло на берега Британского острова[34] и обязалось защищать северную границу против набегов горцев. К несчастью, вскоре несогласия возникли между британцами и их новыми союзниками. Последние с каждым днем увеличивали свои требования. Упоенные успехами, они потребовали обширнейших земель и большого жалованья и грозили взять сами то, в чем им отказывали. Для подкрепления своих угроз, они пригласили новые толпы саксонцев и, решившись, наконец, сделаться владыками страны, которую пришли защищать, соединились с горцами и начали продолжительную войну, в которой британцы были побеждены около половины V столетия. Остатки побежденного племени переплыли океан, чтобы отыскать в Галлии землю, которую предки их населили в одно время с Британским островом и где еще жили люди той же крови и говорившие одним с ними языком. Многочисленные суда, нагруженные беглецами, приставали одни за другими к самому западному концу Арморики в кантонах, которые при римлянах, и даже до них, назывались землею Венетов. Согласившись с этими древними обитателями, признавшими в них своих единоплеменников, изгнанники расселились по всему северному берегу до маленькой речки Куезнон (Couesnon) и к югу до города Венета, ныне Ванна. Они придали этому прибрежью название Бретани, которое изгладило наименования разных туземных племен, между тем, как остров, столько веков носивший это имя, переменил его на имя своих покорителей, саксонцев и англов, и назвался Англиею.

К 787 году протекло более полутора столетий с тех пор, как вся южная часть Британского острова носила название земли англичан, и на языке его обладателей германской породы имя бретона или галла означало служителя или данника, когда неизвестные люди на трех кораблях пристали к берегу недалеко от одного из портов восточного берега. Желая узнать, откуда они и куда едут, граф или правитель ближайшего поселения отправился на берег. Незнакомцы подпустили его и окружили, потом, бросясь неожиданно на него и его воинов, убили их, ограбили окрестные строения и поспешно уехали. Таково было первое появление в Англии пиратов севера, называемых датчанами или нортманнами, смотря по тому, приезжали ли они с островов Балтийского моря или из гористых стран Норвегии. Варвары эти были одинакового первоначального происхождения с англо-саксонцами и франками; они говорили даже на диалекте, понятном обоим этим народам, но это сродство не могло уже защитить ни саксонскую Британию, ни франкскую Галлию, ни даже древней родины франков на правом берегу Рейна от вражды этого племени, которое видело, как реки крови, пролитые победами Карла Великого, дотекали до него.

Все мыслящие историки согласны в том, что война с саксонцами сделалась источником вторжений скандинавских, опустошавших Западную Европу после смерти Карла Великого. Эти народы не имели ничего такого, что могло бы привлекать завоевателя. У них не было ни богатств, накопленных долговременной промышленностью, ни городов, обладание которыми было бы дорого. Дело шло, следовательно, только о том, чтобы иметь руки для обрабатывания земли в суровом климате. Война с саксонцами началась за дань в 300 лошадей и несколько коров, которую потребовал от них Пипин Короткий: эта война продолжалась тридцать три года и была длинною цепью опустошений. Саксонцы были дурно вооружены, дисциплина франков и превосходство их военных снарядов закрепляли им победу, но Карл Великий всячески старался обратить побежденных в христианство. Избегнувшие смерти укрывались у датчан, которым завещали отомстить за них. В предыдущей главе мы видели, какая месть была плодом кровавых торжеств франков. Обращение тевтонских народов юга в христианство разорвало все связи между ними и тевтонами Севера. Житель Севера еще в VIII веке считал за честь именоваться сыном Одина и почитал отступниками всех германцев-христиан, он не отличал их от народов, ими же самими покоренных; франки и галлы, ломбарды и латины, все были одинаково противны человеку, оставшемуся верным древним божествам Германии; всех их считалось одинаково позволительным грабить и увлекать в рабство. Таким образом, в душе скандинавов некоторый род религиозного фанатизма соединялся с дикостью их характера и с неутолимой жаждой стяжания.

При восточном ветре флоты из двухпарусных барок датчан и норвежцев в три дня достигали юга Британии. Солдаты целого флота повиновались одному главному начальнику, корабль которою отличался от прочих особенными украшениями. Этот вождь командовал также вышедшими на берег солдатами, когда они шли, построившись в батальоны, пешком или верхом. Его называли конунгом или викингом, но он был им только на море и во время битвы, в час пиршества собирались в круг, и турий рог, наполненный пивом, переходил из рук в руки как попало: не было ни первого, ни последнего. За викингом моря или битвы всюду следовали с верностью, ему всегда повиновались беспрекословно, потому что он всегда слыл храбрейшим между храбрыми, ибо «кто не спал под закопченным потолком, тот по праву может быть назван морским царем[35] — (Перевод ред.). Он умел управлять судном, как добрый ездок управляет конем своим, он бегал, во время плавания, по двигавшимся веслам, играя метал три копья на верхушку мачты и ловил их при падении, метал их снова и снова ловил, не давая ни разу промаха. Равные под начальством такого вождя, перенося легко добровольную подчиненность свою и тяжесть железного вооружения, которое обещались скоро променять на равный вес золота, пираты шли весело, как говорят древние песни, по пути лебедей. Часто яростные бури северных морей рассеивали и уничтожали их утлые суда, не все собирались вокруг командирского судна по сигналу; но у тех, которые пережили, не убавлялось ни самоуверенности, ни смелости: они смеялись над бурями и океаном, которые не могли повредить им. «Сила бури, — пели они, — облегчает наших гребцов, ураган служит нам и бросает нас туда, куда мы хотели ехать».

Первая экспедиция датских и нортманнских пиратов, направившаяся к берегам Англии, вышла на берега Корнуалла в 835 году и была отражена; но, три года спустя, другие скандинавские флоты привезли на эти берега такое множество хищников, что никакая сила не могла остановить их, и они вскоре проникли в сердце страны. Они поднимались по большим рекам до тех пор, пока находили удобное место. Там они выходили из своих барок, привязывали их или вытаскивали на берег, рассыпались по окрестностям, похищали везде стада, и из моряков превращались в воинов, как выражаются современные летописцы. Сначала они ограничивались тем, что, ограбив селение, возвращались опять на суда; оставляя за собою на холмах несколько военных постов и маленькие укрепленные лагеря, для поддержания близкого возврата своего, но скоро, переменив тактику свою, они сделались оседлыми, как обладатели туземцев и почвы, и оттеснили английское племя от северо-востока к юго-западу, как последнее оттеснило некогда древнее население от Галльского (соответствует современным Генуэзскому заливу и Лигурийскому морю. — Примеч. ред.) моря. Сопротивление английского народа этим завоевателям-язычникам имело в одно и то же время оттенок патриотический и религиозный. Люди, бравшиеся за оружие, соединялись вместе в один день и клялись над священным хлебом умереть за отечество и веру Христову. Епископы, священники и монахи шли в битву, как предводители и как воины. Но, несмотря на эти, в некотором роде, крестовые походы, пираты продолжали свои завоевания с успехом необъяснимым; они осаждали монастыри, изрубали монахов, разрывали могилы, ища сокровищ. В 874 году они обладали почти всей страной, завоеванной прежде них англосаксонцами, последний вождь которых, Эльфред, покинутый своими, был принужден бежать на полуостров, окруженный болотами, на границах корнуаллийских британцев. Он жил здесь под чужим именем в хижине бедного семейства рыбака, доведенный до того, что сам должен был печь грубый хлеб, который уделяли ему хозяева. Большое число подданных его сели на суда на западных берегах, чтобы искать убежища или в Галлии, или в Исландии, другие согласились возделывать землю для своих новых победителей, но вскоре начали жалеть о своей утраченной свободе и о вожде, которому изменили. Эльфред, со своей стороны, укрепил свое убежище земляными насыпями и деревянной стеной! Во главе нескольких беглецов, приведенных случаем в его жилище, он составил план поразить в одно время и датчан, обогатившихся добычей, и саксонцев, унизившихся перед чужеземными властелинами. Мало-помалу слух о некоторых успехах, одержанных неизвестным вождем, боровшимся еще против всеобщего покорения, привлек к нему многочисленные семейства притесненных.

К Эльфреду возвратилась надежда, когда он увидел себя во главе значительных сил, он открылся соратникам, сражавшимся под его начальством, не зная его и, приветствуемый их кликами, уверенный в их преданности, произвел общее восстание, сделав воззвание ко всем саксонцам, которые захотят соединиться с ним, чтобы смелым ударом овладеть главным лагерем датчан. Перед решительным действием он переоделся музыкантом, с арфою проник в середину датчан, которых потешал саксонскими песнями, и с помощью этой счастливой уловки собрал все сведения, необходимые ему о числе неприятеля и лучших средствах атаковать его. Возвратясь домой, он отправил гонцов во всю окрестную страну, назначая всем саксонцам, которые захотели бы участвовать в верной победе, место и час сбора. В продолжение трех ночей, к нему со всех сторон сходились вооруженные люди; некоторые из них были схвачены датскими дозорами, но ни угрозы, ни самая смерть не могли заставить их изменить тайне восстания, и пираты, не зная еще об угрожавшей им опасности, удовольствовались тем, что усилили свои наблюдательные посты. Этой предосторожности было недостаточно, потому что Эльфред явился неожиданно и, направив своих воинов к пункту лагеря, наиболее защищенному природой и потому слабее охраняемому, сделал отчаянный приступ, овладел местностью и произвел страшное кровопролитие. Вследствие этого поражения, пираты, упав духом и полагая, что имеют дело с превосходными силами, сами предложили вступить в переговоры с условием, чтобы за мир уступили им участок земли на восточном берегу. Эльфред, не имея достаточных средств для продолжения трудной войны, поспешил принять эти условия. Но едва датчане заняли уступленную им землю, как нарушили договор, заключенный с саксонцами. Враждебные действия вновь открылись с обеих сторон, но на этот раз Эльфред собрал под знаменем своим все англосаксонские племена и, сосредоточив силы страны, успел удержать в мире своих противников до 893 года.

В эту эпоху датчане, подкрепленные прибытием сильного флота новых пиратов, предводимых знаменитым морским викингом Гастингом, взялись снова за оружие и могли в мгновение почесть себя предназначенными к непобедимому счастью. Растингу предшествовала воинская слава, которая производила ужас всюду, где он показывался; то был, по словам летописцев, беспримерный смельчак, избравший океан своим жилищем, проводивший жизнь в поездках из Дании на Оркадские острова, в Галлию, из Галлии в Ирландию и из Ирландии в Англию. Но он нашел англосаксонцев готовыми к отпору. Побежденный с первых же встреч с ними, он увидел, как большая часть его воинов разбегалась, чтобы искать убежища у датчан, поселившихся в Англии, только беднейшие остались у него и на кораблях своих добрались на берега Англии.

Эльфред, прозванный новыми историками Альфредом Великим, был типом героя-образователя. После побед своих он сумел соединить под одним скипетром датчан и англосаксонцев. Он укрепил Лондон, украсил его, соорудил флот для обороны морских берегов и посвятил последние восемь мирных лет своего царствования на образование народа. Законы его были кротки, но он требовал точного исполнения их. Он первый учредил в присутственных местах присяжных (Jury), разделил Англию на ширы или графства, и возбудил первые проблески того торгового духа, который впоследствии развился так необыкновенно. Он ссужал судами и деньгами людей предприимчивых и предусмотрительных, которые ездили в Александрию и оттуда, переправясь через Суэцкий перешеек, торговали с Персией и Аравией. Он учредил милицию и всюду водворял порядок. Кто в наше время поверит, что этот Эльфред, во времена всеобщего невежества, отважился отправить корабль для попытки отыскать проезд в Индию севером Европы и Азии? Описание этого путешествия сохранилось и переведено по просьбе графа Плело, посланника Людовика XV в Копенгагене, с англосаксонского на латинский язык. Итак, Эльфред — первый виновник смелых попыток, сделанных в последнее время англичанами, голландцами и русскими. Из всего этого видно, до какой степени этот замечательный государь опередил свой век. Друг просвещения, он приготовляет его возрождение. Ему обязан своим основанием знаменитый Оксфордский университет; он выписывал книги из Рима, потому что в совершенно варварской Англии не было их; он сожалел, что не имеет ни одного английского священника, знающего латынь. Сам он знал латинский язык, был даже порядочный геометр, имел обширные исторические сведения и в досужие часы занимался стихотворством. Мудрая экономия давала ему возможность быть щедрым. История помещает его в первый ряд героев, бывших полезными роду человеческому, и этот род бессмертия вполне достоин памяти его.

После смерти этого государя в 901 году, англосаксонские вожди избрали ему в преемники сына его, Эдварда, который в войне против Гастинга оказал отличное мужество и преданность отечеству. Этот молодой государь воевал с 905 до 924 г. с датчанами, и посредством линии крепостей сжал их в круг, откуда они не могли более выходить для новых опустошений. Наследник его, Эдельстан, окончил покорение их, и пронес свое победоносное оружие до северных горцев. Последние позвали на помощь датчан из-за моря и в 934 году дали генеральное сражение на берегах Гумбры. После чудес храбрости союзное войско было оттеснено в горы и англосаксонские барды воспевали этот день в героических поэмах, отрывки из которых сохранились до настоящего времени. «Король Эдельстан, — говорили они, — вождь вождей, руководитель храбрых, сражался при Бруннан-Буре с мечом Клая Мора. Он пробил стену щитов, низверг славнейших воинов, породу гор, и мужей корабельных. Олаф Норвежский спасся с небольшим числом воинов и смешал слезы горечи с горькими волнами моря. Иноземец не расскажет об этой битве, сидя у домашнего очага своего, окруженный семейством, ибо ближние его пали в долине убийства, и друзья его не вернулись из нее. Короли Севера в совещаниях своих будут горевать о том, что воины их задумали поиграть в смертоносную игру с детьми Эдварда. Король Эдельстан возвратился в землю саксонцев; он оставил за собою несущегося над трупами черного ворона с острым клювом, ядовитую ящерицу, орла, жадного до человеческого мяса, коршуна с окровавленными когтями и дикого волка лесного. Никогда не было большего побоища и убиения на этом острове; никогда не погибло более людей от лезвия меча с того дня, когда саксы и англы пришли с востока по волнам океана, и эти благородные работники войны вступили в Британию, чтобы поселиться властелинами на почве, взрытой мечом!»

Преемники Эдельстана продолжали начатое им дело с такой деятельностью, что в 955 году большое число датчан приняло христианскую веру, чтобы перестать казаться чуждыми и ненавистными своим победителям.

Однако же датчане в Англии, против воли подчиненные королям саксонского происхождения, беспрестанно обращали взоры свои к морю, надеясь, что ближайший ветер принесет освободителей и вождей из их прежней родины. Это ожидание было непродолжительно: в 988 году семь скандинавских военных кораблей выбросили на восточный берег толпу хищников. Тревога распространилась до самого Лондона. После трехлетних грабежей, возобновляемых неожиданно, король Этельред, истощив скорее мужество, чем средства для уничтожения этого зла, собрал народный совет, составленный большей частью из богатых землевладельцев, столько же желавших обезопасить свое имущество, сколько избегнуть случайностей войны. Это собрание решило, что пиратам, жаждавшим только грабежа, должно для удаления их отдать то, чего нельзя было спасти от их хищничества — постыдная сделка, которая ослабила настоящие бедствия только для того, чтобы усилить их впоследствии. В пользу пиратов отдали некоторые налоги, которые платились некогда, под названием датских налогов, на жалованье воинам, вооружившимся против этих грабежей. Первая уплата была премия, предложенная их жадности, ибо они покинули берега Англии только для того, чтобы вернуться в больших силах. В 994 году весенние ветры принесли в Темзу восемьдесят кораблей под начальством Олафа из Норвегии и Свена из Дании, которые, говорит древний историк, шли сопровождаемые железом и огнем, их обыкновенными спутниками. Этельред предложил им снова налог с земли, они потребовали 24'000 ливров серебра, которые и получили, но, не думая уехать после этого, рассеялись во все стороны по полям и буграм, убивали мужчин, женщин и детей. Доведенные до крайности, англосаксонцы почерпнули, наконец, в избытке бедствий отчаянное мужество. Они вооружились втайне, и в условленный день, в 1003 году, началось всюду убиение чуждого племени. Но это кровавое побоище не могло уничтожить всех датчан, и те, которым удалось спастись, отправились искать мстителей в странах Севера.

В следующем году бесчисленные толпы морских разбойников сели на суда с высокими бортами, из которых каждое носило отличительный знак своего начальника: у одних на носу находились изображения львов, волов, дельфинов и людей из позолоченного металла; у других на вершине мачт находились птицы с распростертыми крыльями, поворачиваемые ветром. Бока судов были разноцветно раскрашены и по ним развешены в ряд щиты из полированного железа. Корабль предводителя имел продолговатый вид змеи, голова которой находилась на носу, а хвост сгибался на корме; его называли поэтому Большим Драконом. Выйдя на берег Англии, датчане построились в отряды, развернули белое шелковое знамя, посреди которого был изображен ворон с раскрытым клювом и хлопающий крыльями. Всюду, где проходили, эти гордые грабители весело съедали пищу, неохотно для них приготовляемую и, уходя, убивали хозяина и сжигали дом его. Везде брали лошадей и, становясь всадниками, подобно своим предшественникам, вдруг появлялись в таких местах, где всего менее страшились их появления. Они нападали врасплох с неудержимой быстротой на села, местечки и города. Этельред, посреди этих бедствий народа, не решался взяться за оружие, и советники его не придумали ничего лучшего, как возобновление налога, произведение которого поддерживало дерзость ненасытного врага. Между тем нашелся человек, который предпочел смерть позору своей отчизны. То был Эльфедж, архиепископ Кентерберийский. Впав во власть датчан, он долгое время переносил рабство и жестокое обращение вместо того, чтобы купить свою свободу. Наскучив этой стоической решимостью, пираты предложили ему свободу за 3000 ливров серебра, с тем, чтобы он уговорил Этельреда искать мира за сумму 12'000 ливров. Но мужественный Эльфедж громко отверг это предложение. «Я не из тех людей, — сказал он, — которые готовы губить христиан для идолопоклонников и отдать вам то, что накопили для своего содержания бедняки, которые находятся под моим пастырским надзором». Датчане, раздраженные его упорством, приказали отвести его в середину своего лагеря и побили его костьми, рогами и челюстями волов, которыми питались, а потом бросили тело его в воду.

Вместо того чтобы извлечь пользу из урока твердости, данного старым пастырем церкви, Этельред продолжал отягчать народ налогами, всегда недостаточными для утоления жажды золота в пиратах. В 1013 году целые области добровольно покорились датчанам. Этельред бежал во Францию, в нормандскую провинцию, где брат жены его, происхождения скандинавского и сын прежних пиратов, дал ему скромное убежище. Но англичане скоро должны были пожалеть об Этельреде и отправили к нему тайно послов, которым поручили привезти его назад. Этельред возвратился. В продолжение двух последних лет своего царствования он поддерживал войну с датчанами с почти равными успехами и неудачами. По смерти его, в 1016 г., англичане выбрали в преемники ему, устранив от престола наследия законных детей, незаконного сына его Эдмунда, отличившегося в глазах народа в битвах с чужеземцами. Молодой вождь этот отнял у датчан Лондон и дал пять больших сражений, следствием которых было перемирие. Эдмунд, король английский, и Канут, король датчан, заключили союз и положили, что Темза будет природной границей обоюдных владений их. Но слишком ранняя смерть Эдмунда нарушила прочность этого мира. Канут, пользуясь слабостью соседей, употребил страх для расширения своих владений. Большая часть английских вождей соглашалась лучше подчиниться ему, чем ожидать последствий новой борьбы, но едва датский король принял присягу их, как, нарушив свои обещания, частью изгнал, а частью убил родственников Этельреда и Эдмунда и богатейших и сильнейших владетелей.

Во время этих происшествий, два законных сына Этельреда оставались в Нормандии с матерью своей Эммой. Дядя их, герцог Ричард, помышлял сблизиться посредством брака со страшным Канутом. Переговоры удались. Эмма согласилась выйти за естественного врага своих детей. Сделавшись вскоре матерью сына, она забыла первородных, и они, удерживаемые далеко от Англии, потеряли даже память об участи своей и разучились языку и нравам саксонцев. Канут, впоследствии, сделался христианином и покровителем духовенства. Он восстановил церкви, которые сам разрушил, основал монастыри и почтил память архиепископа Эльфеджа, убитого датчанами. С 1031 до 1035 года, Канут завоевал все страны севера до Эльбы, как Карл Великий завоевал страны на юге; деньги и оружие англичан он употребил на покорение единородного племени, низверг с престола королей Норвегии и земель, омываемых Балтийским морем, и назвался королем всего Севера. Но первой мыслью народов Севера было раздробление владений Канута, как народы юга раздробили империю Карла Великого. Норвежцы изгнали сына датского завоевателя и избрали себе вождя из среды своей. Но в Англии страх, наведенный датским могуществом, был слишком силен для того, чтобы покоренные отважились явно восстать против покорителей: довольствовались тайными мерами против основания чужеземной власти, чтобы незаметно ослабить и со временем уничтожить ее.

В 1037 году странное событие, передаваемое, но не объясняемое историками, изменило порядок положения дел Вдова Канута, сын которого царствовал, вспомнила о детях Этельреда и тайно уведомила их, что народ англосаксонский, желая избавиться от ига датчан, хочет избрать себе короля из среды своей; поэтому она звала их в Англию для переговоров. Эльфред, младший сын Этельреда, необдуманно отправился с отрядом нортманнских солдат, высадился в Дувре и пошел к северу от Темзы. Но датчане вскоре одолели его отряд, а его приговорили к ослеплению, как нарушителя мира страны, и мать не могла спасти его.

Нортманны обвинили саксонцев в измене. Сын Канута приказал произвести судебное следствие о смерти Эльфреда. Между тем народ был отягощен новыми налогами. Такая жесткость породила возмущение по смерти канутова сына; в 1041 году[36] датчане, атакованные со всех сторон в городах, замках, в поле были оттеснены с такой силой к северу, что вскоре находили одно убежище — на судах своих и, понеся невознаградимые потери, возвратились, наконец, в свое прежнее отечество. Счастливое окончание этой народной войны открыло путь в Англию второму сыну Этельреда — Эдварду. Генеральное собрание постановило отправить к нему депутатов Нормандию для предложения короны с условием, что он приедет с незначительным числом нортманнов. Эдвард приехал, был провозглашен королем и помазан архиепископом в Винчестерской церкви. Признательный к тем, которые содействовали возвращению его в Англию, он женился на дочери Годвина, вождя и героя восстания. Это была, по сказаниям летописцев, девушка прелестная, ученая и весьма кроткая.

Не стало более датчан на английской земле, но освобожденный народ не подверг своей мести небольшого числа этого племени, которое занявшись обрабатыванием земли, предалось мирной жизни и повиновалось общим законам. Уменьшенные подати были распределены поровну между саксонскими и датскими семействами. Это равенство произвело в несколько лет слияние обоих племен и следствием тог был твердый союз, избавивший Англию от возврата северных пиратов. Ни один вождь из Норвегии или Дании не отваживался требовать наследия Канута, но зато другие беды грозили вскоре возвращенной независимости саксонцев. Эдвард чувствовал, что в жилах его течет кровь нортманнов; связи родства и любви соединяли его с теми, которые приняли его в изгнании, сделались его товарищами, друзьями Многие из них явились к нему в Англию, и он не мог отказать им предоставлении разных выгод: высшие места гражданские и военные были раздаваемы этим людям, для которых Англия не была отечеством. Крепости епископства вскоре сделались ленами прибывших из Нормандии, саксонские придворные, чтобы угодить королю, старались изучать язык нортманнов, подражали их нравам, обычаям, одежде; один только народ не поддался этому стремлению. Годвин, виновник восстания, изгнавшего датчан, вступил в союз с недовольными против вторжения нортманнских фаворитов. Эдвард был слаб, он не сумел воспользоваться благоприятными для него обстоятельствами. Между тем нортманнские придворные восстановляли его против Годвина, а саксонцы называли нортманнских любимцев возбудителями раздоров. Из этих семян неудовольствия возникли смуты, но Эдвард, поддерживаемый нортманнскими военачальниками, развил перед недовольными такую грозную воинскую силу, что мужество их исчезло. Годвин скрылся во Фландрию, и народ, лишенный вождя, возвратился к повиновению Эдвард, освобожденный от присутствия единственного человека, дерзавшего порицать его слабости, более прежнего впал во власть своих нортманнских фаворитов, стремившихся сделаться его властелинами. Они принудили его развестись с дочерью Годвина, которую заключили в монастырь… Но все это было только введением к новому порабощению английского племени. Скоро Эдварда посетил новый гость, который под видом дружбы, скрыл другую цель: обозреть будущее завоевание свое. То был Вильгельм, побочный сын Роберта, герцога нортманнского.

Обозревая Англию, Вильгельм мог подумать, что не оставлял собственной земли. Везде, где он проезжал, корабли, замки, церкви, гарнизоны крепостей были снабжены нортманнскими капитанами и духовными, он нашел их даже вокруг трона Эдварда. И, действительно, герцог нортманнский, приветствуемый их возгласами, в глазах народа казался королем больше, чем Эдвард, и он не мог отказаться от надежды и желания наследовать ему. Но в следующем году, в течение лета 1052 года, Годвин, не отказавшийся от намерения освободить свое отечество от влияния нортманнского, выступил из Фландрии с флотилией и вышел на берег в Кенте. Многочисленные эмиссары предуготовили умы в его пользу: принятый как освободитель, он быстро пошел к Лондону с небольшой армией, которая возрастала на пути от присоединения к ней людей, воспламененных его дерзостью, или веривших в его удачу. Жители Лондона, подобно жителям прибрежных фортов, участвовали в движении. Годвин, не начиная еще враждебных действий, отправил к Эдварду депутацию, которой поручил испросить уничтожения приговора об его изгнании и лишении покровительства законов. Эта милость была ему оказана, но при первом известии о прощении, которому не могли помешать, ни отсрочить его, нортманнские фавориты поняли, что владычество их кончилось и начинается возмездие. Пораженные паническим страхом, они покинули двор и рассеялись во все стороны. Годвин, пользуясь этим благоприятным для него случаем, оправдал себя перед королем и народом в обвинениях против него. Двойным приговором признана была его невинность и предписано изгнание всех нортманнов. Последние получили охранные листы для выезда из Англии и перенесли во Францию память о том, что считали оскорблением[37]. Между тем жизнь Эдварда быстро клонилась к закату посреди гражданских смут, обуревавших конец его царствования. «Он не мог, — говорит Огюстен Тьерри, — скрыть от самого себя, что его любовь к иностранцам единственная причина несчастий, угрожавших Англии в будущем. Вильгельм Нортманнский утверждал, что во время путешествия, которое он совершил некогда в Англию, король Эдвард написал в пользу его духовное завещание, он говорил также, что некогда покровительствовал Гарольду и что сын Годвина уступил ему права свои, которые он решился поддержать сильной армией. Бароны нортманнские, собранные в виде Генеральных штатов, отказали ему в деньгах для этой экспедиции, потому что, говорили они, в случае неуспеха ее, Нормандия останется в бедности, а счастливая удача унизит ее до второстепенной роли английской провинции. Но несколько предприимчивых нортманнов соединили свою судьбу с судьбою своего герцога, один из вельмож, Фитц Оберн, снарядил на собственный счет сорок транспортных судов; граф Фландрский, двоюродный брат Вильгельма, ссудил ему некоторую сумму денег; папа Александр II принял его сторону[38].

Вильгельм отправился 14 октября 1066 года из Сен-Валери с многочисленным флотом. Он вышел на берег в Суссексе, и вскоре дана была в этой провинции знаменитая битва при Гастингсе, которая решила судьбу Англии. Гарольд и два брата его были убиты в ней. Победитель приблизился к Лондону, неся перед собою освященное знамя, присланное папою. Епископы явились у городских ворот с магистратом и предложили Вильгельму корону[39].

В 1070 году завоевание было совершено. Вильгельм преследовал остатки вооруженных саксонцев до большой римской стены и не встретил более никого, готового к битве. Он усмирил несколько восстаний, отбил наезды датских пиратов, привел в исполнение строгие законы свои. Нортманнскими законами заменены законы прежние. Туземцы должны были говорить языком победителей: то был тогдашний французский язык, смешанный с датскими словами — наречие варварское, ничем не лучшее того, на котором говорили дотоле в Англии.

Вильгельм сделался грозою французского короля Филиппа I, который, желая ослабить слишком могущественного вассала, напал на Мен, зависевший тогда от Нормандии. Вильгельм возвратился в Нормандию, отнял обратно Мен и принудил французского короля просить мира. Таков корень соперничества между этими двумя народами, ознаменованного кровавыми войнами и которого не могли уничтожить мирные договоры: Франция не забудет никогда, что Париж оставался в продолжение 16 лет в руках англичан.

Примечания:

2

Строфы из «Песен» Горация в переводе Н.С. Гинцбурга: «Знать, из дуба иль меди грудь//Тот имел, кто дерзнул первым свой хрупкий челн//Вверить морю суровому…». — Примеч. ред.

3

Помпейополис, в шести милях от Тарза на берегу Карамании. — Примеч. пер.

24

Мы сохраняем это правописание, потому что оно настоящее, от Northmanns. Название норманнов присвоили им французские писатели уже после поселения их во Франции. — Примеч. пер.

25

Эти поземельные деления назывались hundare и однозначащие с hundred англосаксонцев, что значит сотенный участок. — Примеч. пер.

26

Холкерсы были простые древесные пни, выдолбленные железом и огнем; снекарсы (змеи) и дракарсы (драконы) получили название от формы, которую придавали этого рода баркам, или от грубых фигур, которыми они были украшены. — Примеч. пер.

27

Исландские мореплаватели назвали этот остров, северный берег Америки, Wineenland (страною винограда) из-за дикого винограда, который нашли там. — Примеч. пер.

28

Известное прозвание нортманнов «викинг» (wikingr) значит в буквальном смысле дети бухт, дети заливов. — Примеч. пер.

29

Сен-Дени заплатил выкуп за пленного аббата своего 685 ливров золота и 3250 лот серебра, около 1'500'000 франков. — Примеч. пер.

30

Эти примеры обращения в христианство не были редки. Впрочем, случалось также очень часто, что пираты возвращались в прежнее идолопоклонство. — Примеч. пер.

31

В Норвегии его прозвали ходоком, потому что он всегда ходил пешком: по причине большого роста мелкие лошади скандинавские не могли нести его. — Примеч. пер.

32

По латыни Lundinum, из которого новые англичане сделали Лондон (London), а французы Londres. — Примеч. пер.

33

Все северные германцы назывались тогда саксонцами. Под этим названием разумели все народы, обитавшие на берегах Везера и Эльбы, от Гамбурга до Моравии и от нижнею Рейна до Балтийского моря. Подобно всем северным народам, они были идолопоклонники. Нравы и законы их были те же, как во времена римлян. Каждый кантон управлялся как отдельная республика, но они избирали общего начальника во время войны. Законы их были так же просты, как и нравы, религия груба, в больших опасностях они приносили в жертву людей, подобно другим идолопоклонникам; таков характер варваров, считающих божество злобным духом. Саксонцы сохранили древние нравы германцев, их простоту, суеверия, бедность. Некоторые кантоны особенно сохранили страсть к хищничеству. — Примеч. пер.

34

Они сделали уже прежде несколько вторжений, но мимолетных, в III веке, во времена Константина; восточные берега этого острова назывались саксонскими. — Примеч. пер.

35

Qui sub ligno fuliginoso nunquam dormiebat, is regis maritimi titulo merito dignus videbatur (Inglinga-Saga).

36

Для датчан англичане не были сограждане, а народ покоренный. Датчанин не платил никаких податей, а, напротив, разделял между собой подати, взимаемые его вождем, получая то по семи, то по 20 марок серебра на человека. Жилище саксонца было гостиницей датчанина, который пользовался в нем даром огнем, столом и постелью и занимал почетное место как господин. Глава семейства не смел пить без позволения своего гостя, ни присесть в его присутствии. Гость безнаказанно бесчестил его жену, дочь, служанку, и если какой-нибудь смельчак решался мстить за бесчестие, то не находил уже нигде убежища; его преследовали и травили как дикого зверя; голову его оценивали как голову волка; он становился волчьей головою (Wolfhead), по англосаксонскому выражению, обозначавшему людей, лишенных защиты законов, и ему оставалось одно — бежать в пещеры диких зверей и сделаться разбойником. — Примеч. пер.

37

Дочь Годвина, супруга Эдварда, вышла из монастыря и возвратилась во дворец. Английские чиновники заняли места изгнанных нортманнских, немногие только из последних были возвращены из общего изгнания. — Примеч. пер.

38

Папа этот прислал ему диплом на право титуловаться королем англичан и, чтобы дать ему еще большую уверенность в успехе, римский двор прибавил к булле инвеституры освященное знамя и перстень. Тогда многими овладел энтузиазм. Вильгельм приказал объявить о своем походе в соседних странах, обещал значительное жалованье каждому сильному и рослому воину, который вступит под знамена его. И воинов явилось множество с севера и юга, из Анжу и Мена, из Пуату и Бретани, из Франции и Фландрии, из Аквитании и Бургундии, из Пьемонта и с берегов Рейна. Все искатели приключений стекались к нему. Одни были всадники и военачальники, другие простые пехотинцы и воинские приспешники; одни просили жалованья денежного, другие только бесплатного переезда. Многие просили поместьев, замков, городов и т.п. Вильгельм не отвергал никого. — Примеч. пер.

39

Долго спустя после битвы при Гастингсе, Вильгельм дал обет воздвигнуть в этом месте монастырь во имя Св. Мартина, патрона галлских воинов, и впоследствии исполнил его. Главный алтарь был воздвигнут на том самом месте, где было водружено и сбито саксонское знамя. Наружные стены обходили кругом пригорка, который покрыли своими телами храбрейшие англичане, и все место, где происходило сражение, на милю на все стороны от холма, сделалось принадлежностью монастыря, который назвали на нормандском или французском языке аббатством Битвы (по-латыни abbatia de-Bello). — Примеч. пер.