Глава 4

Реформы

Со дня царской свадьбы и до начала поста простой люд и бояре, каждые на свой лад, шумно пируют и предаются обильным возлияниям. Наконец звон тысяч колоколов призывает православных к молитве и покаянию, веселье мгновенно стихает, и город окутывает серая дымка. Иван и его жена одеваются как простые паломники и пешком, по снегу, отправляются в Троице-Сергиев монастырь. Там они проводят первую неделю поста, причащаясь и приходя каждый день поклониться раке со святыми мощами преподобного Сергия. Анастасия набожна так же, как и ее супруг, но ее религиозное чувство основывается на милосердии и снисхождении, тогда как религиозность Ивана вовсе не предполагает любви к ближнему. Его молодую жену вырастила мать-вдова, она привыкла к скромности, чувствует себя на равных с окружающими и пытается сочувствовать их бедам и страданиям. Он же полагает, что стоит так высоко, что его ближний не человек, а сам Господь. Там, внизу, копошится муравейник, который он может с легкостью раздавить. Царю неважно, что думают эти насекомые, важно, что думает Отец Небесный. Опьяненный этой безграничной властью, царь перестает интересоваться управлением государством, а предается радостям охоты, пиршествам и любви.

Завершив паломничество, он начинает изводить окружение вздорностью своих капризов. Ничто не забавляет его больше, чем несправедливое наказание или незаслуженное вознаграждение. Он выбирает на несколько дней нового фаворита, наслаждается отчаянием тех, кого отдалил и у кого отнял все. Чем меньше наказания соответствуют законам, тем сильнее свидетельствуют они о его независимости, полагает Иван. Он смешивает власть и всемогущество, силу характера и жестокость. Что же касается текущих дел, пусть ими занимаются другие! Например, Глинские, им это привычно. И они от имени царя правят страной. Осыпанные почестями и богатством, притесняют народ, бесстыдно обращают в деньги любое свое посредничество, беспощадно наказывают тех, кто смеет жаловаться. Царь нуждается в них для выполнения самых гнусных дел. И признателен им за преданность, даже если мимоходом они набивают свои карманы. Мелкий люд и большинство бояр, напротив, не испытывают ничего, кроме злобы, к этим притеснителям, которым покровительствует сам государь. Имя Глинских становится символом тирании, бесчестия и порока. В отчаянии жители Пскова решают обратиться прямо к царю и посылают делегацию из семидесяти именитых горожан, чтобы пожаловаться на своего правителя, князя Турунтая-Пронского, ставленника Глинских. Этот дерзкий поступок объясняется тем, что город присоединили к Московскому княжеству недавно, и псковитяне не поняли еще до конца характер своего нового господина. Узнав, что живет он в своем загородном доме в деревне Островке недалеко от Москвы, предстают перед ним 13 июня 1547 года, как перед своим отцом. Вне себя от гнева, что посмели нарушить его покой по столь ничтожному поводу, Иван безжалостно расправляется с просителями: им связывают руки за спиной, выливают на головы кипящее вино, а царь, переходя от одного к другому со свечой в руках, поджигает им волосы и бороды. Затем всех до одного раздевают и заставляют лечь на землю. Но пока государь обдумывает, какой казни их предать, из Москвы прибывает гонец с вестью о том, что самый большой колокол в Кремле упал без видимых на то причин и от удара раскололся на множество кусков. Ошеломленный Иван спрашивает себя, нет ли в этом зловещего предзнаменования. Забыв о псковитянах, требует немедленно седлать коня и отправляется в столицу. Его жертвы, расставшись с путами, спешат унести ноги и благословляют ниспосланный провидением колокол за спасение.

В Москве царя охватывает ужас. Происшествие с колоколом – не первое его потрясение. Двенадцатого апреля того же года огонь погубил множество домов, церквей и лавок в Китай-городе. Восемь дней спустя другой пожар поглотил все улицы, расположенные на противоположном берегу Яузы, где живут гончары и кожевенники. И вот 20 июня в городе снова пожар. Из-за ветра невиданной силы огонь перебрасывается с одного деревянного дома на другой, рассыпается снопами искр, подбирается к зубчатым стенам Кремля, пытается добраться до куполов церквей и крыши дворца. Перекрывая завывание ветра и огня, раздаются громкие взрывы – один за другим взлетают на воздух пороховые склады. Железо раскаляется докрасна, медь плавится. В каменных церквях языки пламени слизывают фрески, опаляют иконы, пожирают святыни. На небе – сплошная завеса пурпурного дыма, на которой тут и там вспыхивают разноцветные огни.

В Успенском соборе еле живой митрополит Макарий, задыхаясь от дыма, не оставляет молитву. Священники умоляют его бежать. Они оказываются на стене, нависшей над обрывом. Не обращая внимания на его протесты, служители заставляют Макария спускаться, держась за канат с узлами. Но добраться до конца он не может – силы покидают его, выпустив веревку из рук, падает. Раненного, без сознания, его перевозят в близлежащий монастырь. Со всех сторон сбегаются жители, бессмысленно толпятся, рыдая, не зная, что делать, чтобы остановить это бедствие. В городе нет ничего для борьбы с пожаром. Остается рассчитывать только на милосердие Божие. Женщины в страхе плачут и не могут отыскать своих детей. Скорбят старики и осеняют себя крестом перед руинами своих домов. Охваченные огнем люди пробегают с воплями, одежда догорает прямо на них. Многие бросаются в реку, чтобы избавиться от пламени. Коровы и лошади гибнут от удушья в стойлах и конюшнях. Вокруг обгорелых трупов жалобно завывают собаки. В садах от деревьев остались лишь черные скелеты. Воздух наполнен горячей копотью.

Едва начался пожар, царь, царица и их приближенные укрылись в селе Воробьево, которое возвышается над Москвой. Оттуда Иван созерцает огонь и подсчитывает убытки. Потрясенная Анастасия погружена в нескончаемую молитву. Государь ежечасно получает с гонцами новости. Купол Успенского собора, царские палаты и палаты митрополита, два монастыря, множество церквей со святынями, бывшими в них, боярские дома, арсеналы, казна – все погибло в огне. Говорят о семистах погибших, «не считая детей».

К вечеру ветер утих. Ночью успокоился и пожар, лишившись пищи. Но в этой коптящей пустыне сверкают еще угрожающе огоньки. Назавтра с закопченными лицами горожане возвращаются к руинам, пытаясь найти в золе обгоревшие тела и остатки своего добра. Время от времени они наклоняются и выпрямляются снова, со стенаниями, похожими, по словам летописца, на крики «диких зверей». Ходят слухи о том, что московский пожар – не простая случайность, а следствие ворожбы. «Глинские! Глинские! – слышно повсюду. – Виноваты они». По словам посвященных, старая княгиня Анна, мать Юрия и Михаила Глинских, вынимала сердца из тел умерших, опускала их в воду и кропила той дьявольской водой улицы Москвы. «Вот почему сгорел наш город!» – раздаются голоса.

Шуйские, давние противники Глинских, умело поддерживают в народе эту версию, их сторонники не дают утихнуть слухам, где только можно подогревая их. Сам царский духовник, протопоп Федор Бармин, поддерживает эти чудовищные обвинения. Ему вторят некоторые бояре. Их убежденность действует на Ивана, он назначает расследование. Двадцать шестого июня, через пять дней после пожара, множество людей, лишенных пристанища, собираются по его приказу на кремлевской площади. Многочисленные свидетели утверждают под присягой, что Глинские действительно прибегли к ворожбе, чтобы разрушить город. Княгиня Анна Глинская, бабка государя по матери, и ее сын Михаил находятся в это время в своих ржевских землях, но другой ее сын – Юрий – здесь, среди бояр, стоит перед толпой. Сначала в ответ на эти вздорные обвинения черни он лишь пожимает плечами. Поняв, что многие сановники сочувственно прислушиваются к крикам толпы, пугается и, потихоньку пробравшись меж рядов бояр и вельмож, скрывается в Успенском соборе. Но, несмотря на все предосторожности, это не остается незамеченным. Обезумевший от ярости народ устремляется за ним. Вельможи расступаются под его напором. Несколько самых исступленных людей с криками проникают в собор с закопченными стенами и обугленными иконами. Не помня о том, что место это святое, они хватают Юрия, избивают, а затем душат и волокут тело прочь из Кремля, на площадь, где обычно казнят. Войдя во вкус после этого первого убийства, чернь, как с цепи сорвавшись, рассыпается по улицам, грабит и сжигает дом Глинских, истребляет родственников и слуг ненавистной семьи. Мятежники разграбили арсенал и взяли оружие, в церквях завладели хоругвями, утварью, иконами. Ими они размахивают над головами – кто крестом, кто саблей.

Через три дня, подчиняясь страшному импульсу, толпа направляется к селу Воробьево и требует, чтобы ей выдали царских родственников по материнской линии – князя Михаила Глинского и его мать, княгиню Анну. Но здесь их нет. Что ж, нет так нет, найдут и в других землях. Иван в ужасе от этого народного гнева, но не уступает ему. Даже будучи уверенным в виновности Глинских, он не мог бы позволить диктовать себе без опасности быть свергнутым. Только он должен решать в своей стране вопросы жизни и смерти. Без колебаний он приказывает страже стрелять в толпу. Несколько человек падают, кто-то убегает, остальные встают на колени и просят пощады. Среди них хватают тех, кто подвернулся под руку, и тут же казнят на глазах ошеломленных товарищей.

Порядок восстановлен. Царская власть упрочена. Но государь страшно напуган. Тем более что во время беспорядков его посетил отец Сильвестр – уроженец Новгорода, служитель Благовещенского собора. Он не поддерживает Иванова духовника в том, что московский пожар – следствие колдовства, а утверждает, что разрушил город Всевышний, как когда-то Содом и Гоморру, и что это Его наказание. Он без боязни говорит об этом царю, подняв обличающий перст. Сила его голоса, пророческий блеск глаз воздействуют на слабые расшатанные нервы Ивана, который неожиданно начинает сомневаться в непогрешимости своих решений и действий, впервые прислушивается к критике. Да, совершил ошибку, доверив управление государством Глинским, да, в некоторых случаях проявил слишком мало любви к ближнему. Сильвестр открывает перед ним Евангелие, напоминает о божественных заповедях, говорит, что необходимо очистить свою душу, чтобы избежать еще более страшной катастрофы, и признается, что ему были видения и знамения в осуждение царя. Услышав это, Иван падает на колени. Ему всегда казалось, что они с Богом – друзья. И вот посланник Господа, безусловно, хорошо осведомленный, свидетельствует об обратном. Быть может, Бог решил отвернуться от своего наместника на земле? Возможно, между ними возникло непонимание, ссора, как это часто бывает и в самых лучших семьях? Быть может, надо изменить себя, пока не поздно? Сдерживая рыдания, заикаясь от страха, царь соглашается с отцом Сильвестром, обещает исправиться и в подтверждение тому отстраняет от власти Глинских, против которых выступает народ.

Заменить их он решает советом[2] из представителей «людей государственных» и духовенства, известных своей мудростью, уравновешенностью и преданностью. Среди них – митрополит Московский Макарий, оправившийся после произошедшего с ним, Сильвестр, Алексей Адашев, князь Андрей Курбский... Главные роли играют здесь двое – митрополит Макарий, самый просвещенный человек на Руси, и протопоп Сильвестр, который осмеливается говорить с царем как с простым грешником. Этот священник низкого происхождения имеет на государя такое влияние, угрожая ему карой небесной, что вскоре на него возлагается управление делами церковными и гражданскими. Все проходит через него, и каждый должен полагаться на его компетентность. При нем проявляется Алексей Адашев – молодой боярин, прекрасный военный, с интересной внешностью и острым умом. Недавно он был всего лишь постельничим. Теперь, по воле царя и благословению Макария и Сильвестра, становится советником и доверенным лицом царя. Летописцы называют его «ангелом» и хвалят за чистоту намерений и чувствительность; «имея нежную, чистую душу, нравы благие, разум приятный, основательный и бескорыстную любовь к добру, он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы Отечества». Андрей Курбский, со своей стороны, утверждает, что Сильвестр своими увещеваниями в сердце царя «возбудил желание блага», а Адашев облегчил ему осуществление оного.

Говоря об этих благотворных влияниях, нельзя забывать и о царице Анастасии. Часто она беспокоилась из-за характера одновременно сильного, жестокого и малодушного своего супруга. Она чувствует себя как в присутствии дикого зверя, которого любит, боится и пытается приручить. Иван любит ее за красоту и покорность. Своей слабостью царица добивается от него того, в чем отказал бы ей, будь она менее беззащитна. И потом, они часто вместе предаются молитве. Для нее – это выражение веры в милосердного Бога, для него – боязнь Божьего гнева.

После пожара Москвы и образования Рады Иван раздает немного денег пострадавшим и приказывает восстановить город. Со всех сторон прибывают строители. Города Московского княжества присылают иконы и святыни. Москва превращается в огромную стройку, где звенят пилы и стучат молотки. Открываются лавки. Но этого недостаточно, чтобы стереть следы небесной кары. Иван чувствует необходимость возродить из руин не только столицу, но и собственную душу. Он вновь хочет обрести милость Господа через раскаяние, а своему народу продемонстрировать охватившее его стремление к добродетели. Все подчиненные княжества получают распоряжение прислать в Москву «людей избранных, всякого чина и состояния», чтобы те предстали перед царем и выслушали его. В результате приезжают только представители духовенства, бояре и чиновники. Этот первый Земский собор созван только для того, чтобы стать свидетелем новых решений царя.

В воскресный день 1550 года, отстояв молебен, Иван выходит с крестным ходом на Лобное место, где его ждет народ. Здесь он останавливается перед молчаливой толпой и твердым голосом обращается к митрополиту Макарию:

«Святый Владыко! Знаю усердие твое ко благу и любовь к Отечеству; будь же мне поборником в моих благих намерениях. Рано Бог лишил меня отца и матери; а вельможи не радели о мне; хотели быть самовластными; моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ – и никто не претил им».

Эту жалобу уже не раз слышали от царя его приближенные: всегда, чтобы оправдать свои ошибки, он вспоминал о своем сиротстве, о том, что вельможи, вместо того чтобы растить его как собственного сына, грабили его и народ. Но никогда еще он не обвинял бояр публично, признавая одновременно и свою вину как простой грешный. Повышая голос, продолжает он свою речь, как актер, опьяненный словами; он любит длинные фразы, тщательно выверенные паузы, трагическое выражение лица. Перед ним, на площади, где обычно казнят, болтаются на виселицах приговоренные по его приказу. Их иссушенные тела клюют вороны. Но никаких угрызений совести он не испытывает. Риторика – вот что увлекает его. Только бояре виноваты во всех его ошибках. О них говорит он:

«В жалком детстве своем я казался глухим и немым; не внимал стенанию бедных, и не было обличения в устах моих! Вы, вы делали, что хотели, злые крамольники, судии неправедные! Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слез, сколько крови от вас пролилося! Я чист от сея крови! А вы ждите суда небесного!»

При этих словах царь поклонился на все четыре стороны площади. Затем произнес, но уже о своих обездоленных подданных:

«Люди Божии и нам Богом дарованные! Молю вашу веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла; могу только впредь спасать вас от подобных притеснений и грабительств. Забудьте, чего уже нет и не будет! Оставьте ненависть, вражду; соединимся все любовию христианскою. Отныне я судия ваш и защитник».

Народ не верит своим ушам. Этот красноречивый оратор, одетый в золото и усыпанный драгоценностями, который сверкает на солнце как скарабей, это их царь. А царь не может лгать, и для России наступает время мира. Чтобы положить начало новой мудрой политике, Иван объявляет, что прощает всех виновных бояр, и предлагает всем своим подданным по-братски обняться. В толпе льют слезы благодарности и троекратно лобызаются. Кажется, вполне уместны были бы восклицания «Христос воскресе!». Удовлетворенный успехом своей речи, Иван поворачивается к Адашеву и велит ему принимать жалобы бедных, сирот и «всех страждущих».

«Алексей, – говорит он ему, – ты не знатен и не богат, но добродетелен. Ставлю тебя на место высокое не по твоему желанию, но в помощь душе моей, которая стремится к таким людям, да утолите ее скорбь о несчастных, коих судьба мне вверена Богом! Не бойся ни сильных, ни славных, когда они, похитив честь, беззаконствуют. Да не обманут тебя и ложные слезы бедного, когда он в зависти клевещет на богатого! Все рачительно испытывай и доноси мне истину, страшася единственно суда Божия».

Закончив речь, Иван принимает поздравления от близких, среди которых первая – Анастасия, видящая чудо духовного преображения своего супруга. Сам же он полагает, что Господь «долготерпелив и многомилостив». До какой степени царь искренен в своем намерении простить бояр, которые плохо ему служили? Ни один из виновных не будет приговорен к смерти. Лишь немногие из придворных будут смещены, отправлен в монастырь царский духовник Федор Бармин, который подстрекал народ, Михаил Глинский сослан с разрешением самому выбрать место жительства. Опасаясь за свою жизнь, он бежит в Литву с Турунтаем-Пронским. Но их останавливают, начинают расследование, и только великодушие Ивана спасает их от казни. В Избранную Раду входят теперь и дядя царицы Захарьин, и друг несчастного Бельского Хабаров, и Дмитрий Палецкий, чья дочь Иулиания удостоена чести стать невестой брата царя, князя Юрия. Несмотря на эти счастливые перемены, Иван помнит об оскорблениях, которые были нанесены ему когда-то. Характер позволяет ему проявлять мимолетную милость, но никогда не забывать о главном. Враги, которым он простил, не могут быть уверены в дальнейшей своей безопасности, а лишь во временной отсрочке возмездия. И пока они наслаждаются безнаказанностью, царь краем глаза наблюдает за ними и молчаливо ненавидит их.

На время образцом для него становится знаменитый его предок Иван III, давший России первые письменные законы. Ему хочется попробовать себя на этом поприще. Среди его приближенных есть несколько человек, сведущих в гражданском праве. Что до протопопа Сильвестра, то он собственноручно написал многие положения знаменитого «Домостроя» – свода правил благочестия, который содержит нормы поведения в религиозной и общественной жизни для зажиточных людей, отцов семейств, обладателей многочисленной челяди. Здесь можно прочитать, что набожный человек всегда задерживает дыхание, целуя иконы, чтобы не допустить таким образом их осквернения его физической сущностью, что женщина присутствует на официальных приемах, исполняя исключительно хозяйственные обязанности, она не поет и не смеется во время работы, сохраняет послушание мужу и бесстрастие. Отец сурово, но без гнева, наказывает своих детей. «Если любишь сына своего, бей его часто, в конце концов он станет радостью для тебя... Не смейся с ним, не играй с ним, так как, если ты выкажешь слабость в малом, пострадаешь в большом...Терзай ему сердце, пока он растет, так как, если затвердеет сердцем, перестанет тебя слушаться».

За женой тоже надо неустанно следить, чтобы она не вышла из повиновения. Но здесь нужна деликатность. И тогда не будет нужды прибегать к палке. Рекомендуется только плеть. Но надо знать, как ею пользоваться: отвести жену подальше от любопытных глаз, предварительно сняв с нее рубашку, чтобы не порвать, связать руки и методично стегать ее так долго, сколько необходимо; после этого обратиться с сердечными словами, чтобы супружеские отношения в будущем не были нарушены. Каждый день жена должна советоваться с мужем не только по вопросам ведения хозяйства, но и о визитах, которые она собирается нанести, о гостях, которых намерена принять, и даже о темах для разговора с ними. «У жены, которая следит за порядком, дом должен быть чистым и опрятным, – продолжает „Домострой“, – похожим на рай. При входе следует положить сено, чтобы вытирать ноги. В каждой комнате истинный христианин вешает по стенам иконы и в знак их почитания зажигает перед ними лампады и свечи, украшает их окладами. После молитвы следует закрыть иконы занавесками, чтобы защитить их от пыли». В доме должно быть провизии на целый год. Вся жизнь организуется вокруг очага, даже если средства избыточны. «Когда готовят хлеб, одновременно стирают, чтобы не транжирить дрова». Хозяин дома должен иметь, помимо слуг, портных, сапожников, плотников, чтобы все дела можно было исполнить тут же, не выходя из дома. На те случаи, когда знаний по ведению хозяйства не хватает, «Домострой» дает рецепты о приготовлении пищи, настоек и ликеров, как отбелить белье, забить и посолить поросенка. Там также говорится о том, как должен держать себя слуга, посланный к кому-либо с поручением: подойдя к двери дома, куда он был послан, образцовый слуга вытрет ноги, высморкается при помощи пальцев, прочистит горло, сплюнет и скажет: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа». Если ему не ответят: «Аминь», он повторит свою молитву громче и наконец тихо постучит в дверь. «Если его принимают в помещении, он должен следить за тем, чтобы не ковырять пальцем в носу, не сморкаться, не плевать. Он должен почтительно стоять, не смотреть по сторонам, не дотрагиваться ни до чего. Он должен вернуться как можно быстрее, чтобы принести ответ хозяину».

В последней части книги протопоп Сильвестр призывает своего сына Анфима соблюдать христианские добродетели. Чтобы молодой человек, став главой семьи, воздерживался от пития перед вечерней, почаще призывал священника, служил молебны у себя дома, не впадал в крайность, раздавая милостыню, искренне любил ближнего, ни на кого не держал зла, слушался царя и боялся Бога: «Когда путешествуешь, делись пищей со встречными... Давай им пить. Если будешь вести себя так, тебя не обманут и не убьют в пути... Если сопровождающие тебя ссорятся, выбрани их. Если дело принимает серьезный оборот, ударь своего слугу, даже если он прав!»

Эти советы, вышедшие из-под поучающего пера, обличают в своем авторе (или авторах) странную смесь религиозности и целесообразности, жестокости и милосердия. Строгость мышления и преданность Церкви подчеркивают постоянные отсылки к Библии. Правила хорошего тона и молитвенник, поваренная книга и Евангелие, огородный календарь и трактат о соблюдении приличий, святое и мирское неразделимы здесь, как вода и вино в сосуде. Согласно этому полуязыческому, полухристианскому катехизису, Бог любит бережливость, процветание, благополучие, трудолюбие, быстрое правосудие и подчинение слуги хозяину, жены – мужу, сына – отцу. Основа общества – семья, глава которой олицетворяет прочность и излучает свет. Он источник и итог всего. И в своем клане он равнозначен царю в его владениях.

В таком виде «Домострой» долго еще прослужит незыблемым законом обыденной жизни России. Иван очень доволен. Но хочет, чтобы тот же добрый порядок был установлен и в общественной жизни. Со своими советниками он садится за написание Судебника, который должен заменить Судебник его деда Ивана III от 1497 года. Новый свод законов не отменяет его положений, но приводит их в соответствие с требованиями времени. До сих пор закон, действующий в Москве, мог игнорироваться в Новгороде или Пскове, где были свои обычаи. Иван в своем стремлении к централизации считает подобное недопустимым. Несмотря на крайнюю молодость – ему должно исполниться двадцать, он требует, чтобы на всех территориях, находящихся под его властью, применялись одни и те же законы. Он восстанавливает на местах старинную судебную систему и велит заседать в судах не только боярам, но и выбранным представителям общин. Эти суды состоят из трех уровней, высший из которых – в Москве. Наказания за мелкие уголовные преступления сводятся к ударам плетью. Повторный проступок, предательство, богохульство, убийство, разбой, поджоги – караются смертью. Случается, что судья ссылается на свидетелей, обосновывая приговор. Но приговоренный имеет право не согласиться с ними и вызвать на поединок. На этот Божий суд обвинитель и обвиняемый могут не являться самолично, а прислать себе замену. Использовать лук и стрелы запрещено. Закон гласит, что орудием может быть бердыш, копье и кинжал. В качестве защиты можно использовать кольчугу и щит. Свидетельство человека благородного происхождения более весомо, чем шестерых – низкого. Порой, чтобы обличить виновного, применяют пытки. Вознаграждение судье и писцу установлено строго. Судебный кодекс осуждает взяточничество. Но оно процветает на всех уровнях. Невозможно выиграть дело, не «позолотив» нужную руку. Обычай требует, чтобы перед началом процесса стороны положили подношения перед образами святых – «на свечи». А на Пасху все судьи получают крашеные яйца, которые сопровождают иногда довольно значительные денежные суммы. Немец Генрих фон Штаден, переводчик посольского приказа, пишет в своих воспоминаниях: «В каждой канцелярии или зале суда есть у дверей два стражника, которые открывают только тем, кто дает деньги... Правосудие в распоряжении богатых; у кого больше денег – прав или невиновен... Если человек ограбил, убил или совершил воровство, но укрылся со своими деньгами в монастыре, он может чувствовать себя спокойно, как на небесах».

Все эти настроения не имеют значения, главная забота царя Ивана – объединить страну, отобрать у местных князей их судебную, административную и финансовую власть. Чтобы справиться с этой задачей, он ищет сторонников не среди неспокойной знати, а среди мелкого люда. Этих новых людей, выходцев из простого сословия, он ставит на ключевые посты в государстве. Мало-помалу они начинают плести настоящую сеть, центр которой в Москве, но которая окутывает все царство. Народ начинает понимать, что управляют им не ведущие роскошную жизнь бояре, а сам государь через своих представителей. Английский посол Флетчер пишет: «Инертный, молчаливый народ с любовью и ужасом взирал на отца этого большого русского семейства, этот живой закон, представителя Бога на земле, на преступления которого смотрели как на Божью кару, ниспосланную на его народ, и чью жестокость следовало вытерпеть, так как она порождала мучеников и отворяла небесные врата».

Озаботился Иван моральным обликом не только своего народа, но и слуг своей Церкви. Европу сотрясает Реформация, и под ее напором Иван задумывается о приумножении блеска православия. В 1547 и 1549 годах он созывает два собора. На них канонизированы тридцать девять знаменитых святых русской истории, пополнив список из двадцати девяти ранее причисленных к лику святых. Приободренное этим духовенство считает себя вне всякой критики. Но два года спустя, 23 февраля 1551 года, Иван созывает третий церковный собор. Священнослужителей во главе с митрополитом Макарием встречает в Кремле царь и боярская Дума в полном составе.

Их собрали под предлогом благословения нового свода законов. С этой формальностью быстро покончено, и, повернувшись к митрополиту, епископам, архимандритам и настоятелям, Иван напоминает им в весьма выспренних выражениях о несчастьях своего детства и бедах своей страны. Московский пожар сделал из него другого человека: «Тогда ужаснулась душа моя и кости во мне затрепетали; дух мой смирился, сердце умилилось. Теперь ненавижу зло и люблю добродетель. От вас требую ревностного наставления, пастыри Христовы, учители царей и вельмож, достойные святители Церкви! Не щадите меня в преступлениях; смело упрекайте мою слабость; гремите Словом Божиим, да жива будет душа моя!» Никто из присутствующих не смеет упрекнуть его ни в чем. Думая, что церемония закончена, священнослужители начинают уходить, но Иван удерживает их. И, к их глубокому изумлению, вручает им документ о реформах, при помощи которых намерен оздоровить деятельность Церкви. Вместе с протопопом Сильвестром и Адашевым он составил сборник из ста статей, который и одобрил этот собор, названный Стоглавым. В них разбираются вопросы монастырского землевладения, недостойного поведения монахов и священников, торговля святынями, ошибки правщиков при переписке священных книг. Многие упреки столь пламенны, что смущают собравшихся: «Есть монахи и попы, принимают духовный сан, чтобы вести веселую жизнь, и разгуливают по селам в свое удовольствие...» «Во всех монастырях настоятели и монахи предаются пьянству, и попы в обычных церквях напиваются до бесчувствия. Во имя Бога, здраво обдумайте сии происшествия...» «Почему не соблюдается запрет вдовым попам и дьяконам быть закрепленными за какой-либо церковью?..»

Священнослужители обещают, что в будущем нравы будут под строгим контролем, а злоупотребления – строго караться. Но возникают другие серьезные вопросы, которые надо решить. Собор приказывает всем православным креститься тремя сложенными вместе перстами (большой палец, указательный и средний), символизирующими Троицу, касаться ими сначала лба, потом груди, правого и левого плеча. Тот, кто поступает иначе, «изменил вере Христовой и отдал себя дьяволу» и проклят будет навеки. Прокляты будут и те, кто пляшет на кладбище в субботу накануне Троицы, прыгает через огонь и веселится в ночь на Ивана Купалу, перед Рождеством и накануне Богоявления, трижды поет «Аллилуйя!» по латинскому обычаю, тогда как православный должен произнести это дважды, добавив: «Слава тебе, Господи!», повторяет непристойные жесты шутов и предается содомскому греху. Последним запрещено входить в церковь. «Распутники, прелюбодеи, те, кто совокупляются с особами своего же пола или животными, занимаются онанизмом, взяточники, разбойники, колдуны и пьяницы никогда не достигнут царства Божия. Они отлучены от Церкви до своего выздоровления».

«Домострой» рекомендовал соблюдать благопристойность при веселии, собор идет дальше: он приговаривает гореть в аду гусляров, тех, кто играет на барабане и трубе, танцует прилюдно, подпрыгивая и хлопая в ладоши, ходит с учеными медведями, собаками или птицами, играет в шахматы, а также тех, кто осмеливается сбрить бороду и усы, носит заморскую одежду. «Священные правила запрещают православным христианам брить бороду и усы, – решает собор. – Это латинская ересь... Этот обычай ввел император-еретик Константин Кабаллинос;[3] все знают, что он стриг бороды своим прислужникам-еретикам. Тех, кто, следуя его примеру и собственным фантазиям, преступит закон, Бог возненавидит, так как создал он вас по своему образу и подобию».

Иконописцы порой подвержены пьянству и воровству. Им приказано стать в будущем «полными смирения, кротости и благочестия» и следовать правилам, изображая «небесное могущество и святых». Они должны готовиться к работе в посте и молитве, придерживаться древних иконописных традиций, размывать краски святой водою и быть не творцами, гордящимися своими произведениями, но смиренными и безымянными исполнителями воли Всевышнего.

Так как переписчики делают слишком много ошибок, копируя тексты Писания, решено прекратить их деятельность и начать печатать книги в Москве типографским способом, воспроизводя самые «правильные». Однако для простого люда ошибка, освященная временем, дороже новейших исправлений, даже если они оправданны. Первый печатный станок, прозванный в народе дьявольской машиной, будет разрушен во время мятежа. К тому же слишком мало священников умеют читать, хотя они знают наизусть устав службы. Иван, страстно увлекающийся чтением, страдает от окружающего невежества. Он добивается от участников собора, что обучение священнослужителей должно быть обязательным. В каждом городе должна быть открыта школа, в которой будут учить письму, чтению, счету, пению, церковным наукам, хорошим манерам и ужасу перед «постыдным содомским грехом». Учителями станут иереи и дьяки, «известные умом и добрыми свойствами».

Иван предлагает рассмотреть положение о том, что монахи, умершие в глазах света, не могут владеть землями и их наделы должны отойти к царю, Макарий и все духовенство вместе с ним отвергают это святотатственное предложение. Царь останавливается на полумерах: в будущем епископы и монастыри не смогут делать никаких земельных приобретений без согласия государя, монастырям будет запрещено давать деньги в долг под проценты. Это должно приостановить стремительное обогащение Церкви.

Призывая к порядку священников и монахов, Иван параллельно решительно реорганизует знать. Кроме введенных бояр и думских бояр, появляются служилые люди. Тысяча самых способных молодых людей из городовых дворян и боярских детей пополняют ряды войска, выполняют административные или дипломатические поручения. Чтобы они могли нести службу, им выдаются земли для хозяйственных надобностей. Каждую весну служилые люди должны явиться в указанное место верхом и при оружии в сопровождении крестьян, число которых оговорено в соответствии с размером земли (один крестьянин с пятидесяти десятин). Эту обязанность несут они в течение всей своей жизни. Лишь в порядке исключения некоторые из них служат в Москве. В целом судьба их определена с самого рождения.

Переписаны все торговцы и ремесленники, они поделены на категории в зависимости от суммы налога, который платят. Самые богатые призваны в столицу, где образуют высшее сословие – гостей. В обмен на некоторые привилегии они должны снабжать город продовольствием и обеспечивать приток финансов.

Внизу сословной лестницы стоят крестьяне. Большинство из них шесть дней из семи работают на владельца земли, платят большие налоги и не имеют права сменить место жительства или хозяина. Некоторые считаются вольными и теоретически, по окончании действия договора и выполнив все его положения, могут уйти от хозяина. Но в действительности большинство из них не способны вернуть огромные долги. Они остаются привязанными к земле, лишенные прав. Рабство, хотя официально не существует, завладевает страной. Отчаявшись, крестьяне бегут в леса. Множатся невозделанные земли. Страх перед будущим охватывает города. Ивану нет до этого никакого дела. Его план поражает своей жесткой логикой. Чтобы обеспечить приток служилых людей, он закрепил за ними сферу деятельности. Чтобы они выполняли свою службу, снабдил их наделами. Чтобы возделывать эти земли, обязал крестьян, живущих на них, работать на благо владельцев земли. Так формируется порабощенная Россия, где снизу доверху, в соответствии со званием и способностями, каждый вносит свой вклад в величие и процветание страны. На вершине этой пирамиды – царь. Деньги ему приносят налоги и пошлины. По словам Флетчера, налоговое бремя в четыре раза превышает существующее в Англии. Деньги стекаются в царскую казну. Но царь имеет и собственные земли: тридцать шесть городов с прилегающими деревнями приносят ему не только деньги, он получает оттуда дичь, пшеницу, рыбу, мед, которыми торгует. Самая ясная статья расходов казны – содержание армии. Но, несмотря на то, что налоги каждый год увеличиваются, казна часто оказывается пуста. Тот же Флетчер приводит несколько способов, которыми Иван ее пополняет: «Дать сборщикам налогов обогатиться, потом отобрать награбленное... Потребовать от какого-либо города поставлять продукты, которые ему поставлять невозможно, затем потребовать выплатить штраф за невыполнение приказа». Иван и его служилые люди не обременяют себя справедливостью. Царь лишь старается придерживаться видимости соблюдения закона. В серьезных случаях он даже созывает Земский собор, который, как и боярская Дума, не посягает на прерогативы государя. Они имеют лишь совещательный голос, тратя большую часть времени на то, чтобы уследить за желаниями царя.

Так с первых лет своего правления Иван выказывает стремление к порядку и желание господствовать, которые так смущают его окружение. Как этот юноша, лишенный в детстве любви и руководства, выученный дворцовыми писцами, склонный, благодаря митрополиту Макарию, к религиозности, смог так быстро осознать свою роль государя? Даже те, кто потихоньку критикует его жестокость и деспотизм, вынуждены признать, что перед ними настоящий правитель. И если они дрожат за себя, то не опасаются больше за Россию.