Глава X

Однажды, несколько дней спустя после тех событий, о которых мы только что поведали, в покои короля стремительно вошел мэтр Гийом и возвестил, что к королю пожаловала ее величество королева. Одетта сидела у ног Карла и, положив голову ему на колени, глядела на него.

– Вот как! – воскликнул Карл. – Она уже не опасается бедного безумца: ей сказали, что разум вернулся к нему и теперь она смело может подойти к логову зверя. Ну что ж, проводите госпожу Изабеллу в соседние покои.

Мэтр Гийом вышел.

– Что с тобой? – спросил король у Одетты.

– Ничего, – ответило дитя, смахивая с ресниц крупную слезу.

– Безумица! – сказал король и поцеловал девушку в лоб. Затем, взяв в обе руки ее голову, он бережно положил ее на кресло, а сам поднялся, поцеловал еще раз Одетту и вышел. Одетта не шелохнулась. Вдруг ей почудилось, что на нее легла какая-то тень, она обернулась.

– Его высочество герцог Орлеанский! – вскричала она и закрыла глаза руками.

– Одетта?! – произнес герцог и устремил на нее изумленный взгляд. – Ах, так это вы, милая, творите такие чудеса, – спустя мгновение с горечью сказал он. – Я не знал другой такой обольстительницы, я не знал никого другого, кто мог бы так лишать рассудка, но, оказывается, вы умеете и возвращать его.

Одетта вздохнула.

– Теперь, – продолжал герцог, – мне понятна ваша суровость, ваша неприступность; цыганка предсказала вам будущность королевы. Что вам любовь первого принца крови!

– Ваше высочество, – сказала Одетта, поднявшись и повернув к герцогу свое спокойное, строгое лицо, – когда я пришла к его величеству королю, я была не куртизанкой, которая ищет приключений, а жертвой, которая отдает себя на заклание. Найди я тогда близ короля принца крови, меня бы это поддержало, но я увидела лишь несчастного больного – вместо королевской короны на нем был терновый венец, – я увидела забытое богом существо, лишенное разума и простых инстинктов, даже того, которым природа одарила последнего из животных, – инстинкта самосохранения. Так вот, этот человек, этот несчастный еще вчера был вашим королем, прекрасным, молодым, могущественным, и вдруг ночь все перевернула; от захода до восхода солнца он словно прожил тридцать лет, его лоб сморщился, как у глубокого старца, от его могущества и следа не осталось, – даже воли к власти, – ведь вместе с рассудком он лишился и памяти. Меня до глубины души тронула эта зачахшая молодость, эта высохшая красота, эта ослабевшая сила, – горе потрясло меня. Королевство без трона, без скипетра, без короны, святое старинное королевство, жалко влачась, взывало о помощи – но ни звука в ответ; оно с мольбой протягивало руки – и никто не подал своей; оно исходило слезами – и никто не утер их. Тут-то я поняла: я избранница божья, мне назначено исполнить высокую, благородную миссию; когда случаются события, выходящие за рамки повседневных, обычные условности теряют смысл: инстинное благодеяние здесь – ударом кинжала прикончить страдальца. Лучше потерять душу, но спасти жизнь, если это всего-навсего душа бедной девушки, а жизнь – жизнь великого короля.

Герцог Орлеанский в изумлении взирал на нее: этот поток красноречия, льющийся из сердца, произвел то же действие, как цветок, раскрывающийся в ночи.

– Вы странная девушка, Одетта, – вымолвил наконец герцог, – вы вкусите райское блаженство, если то, о чем вы поведали, – правда. Верю, что так оно и есть, и прошу простить меня за нанесенное оскорбление, – ведь я так вас любил.

– О ваше высочество, если б это вы были больны!..

– Ах, Карл, Карл! – вскричал герцог, стукнув себя кулаком по лбу.

При этих словах на пороге показался король. Братья бросились в объятия друг к другу; мэтр Гийом следовал за королем.

– Ваше высочество герцог Орлеанский, – начал он, – благодарение богу, король в добром здравии, передаю его вам из рук в руки, но пока поостерегитесь утомлять или сердить его: он еще не окреп; а главное, не разлучайте короля с его ангелом-хранителем: пока они вместе, я ручаюсь за здоровье его величества.

– Мэтр Гийом, – ответствовал герцог, – вы недооцениваете своей науки, она также необходима королю, и потому не покидайте его.

– О ваше высочество, – сказал мэтр Гийом и покачал головой, – я стар и слаб, мне ли тягаться с двором, позвольте мне вернуться в Лан. Я исполнил свой долг и теперь могу спокойно умереть.

– Мэтр Гийом, – возразил герцог, – герцоги Беррийский и Бургундский – ваши должники. Я полагаю, они щедро наградят вас. Как бы то ни было, если вы останетесь ими недовольны, обратитесь к Людовику Орлеанскому – вы увидите, что он по праву зовется Великолепным.

– Господь уже сделал для меня то, чего никогда не сделали бы люди, – ответствовал мэтр Гийом, склонив голову в поклоне, – после него вряд ли они смогут воздать мне по заслугам.

Мэтр Гийом поклонился и вышел. На следующий день, несмотря на все просьбы и посулы, он покинул замок Крей и вновь поселился в своем домике близ Лана, он никогда больше не возвращался в Париж, ничто не прельщало его: ни золото, ни обещанная ему четверка лошадей из экипажа двора.

Король вернулся в Сен-Поль, неподалеку от которого он нашел скромное пристанище для Одетты, и мало-помалу все пошло своим чередом, словно и не было болезни короля.

Карл особенно спешил снова приступить к государственным делам: он горел желанием поддержать большое и святое дело – предмет его долгих мечтаний – крестовый поход против турок.

Послы от Сигизмунда прибыли в Париж, когда король находился в Крее; они рассказали о планах Баязета, наследовавшего отцу, – тот был убит во время одного из крупных сражений с Сигизмундом. Баязет сам объявил о своих планах, а суть их была такова: захватить Венгрию, пройти насквозь земли христиан, подчинив их своей власти, но оставив за ними право жить согласно своим законам; затем, обретя таким образом силу и власть, дойти до Рима и задать овса своему боевому коню у главного алтаря храма св.Петра. Эти неслыханные, кощунственные помыслы неверного должны были поднять на ноги всех, у кого билось в груди сердце христианина. Вот почему Карл поклялся, что Франция, старшая дочь Христова, не потерпит подобного кощунства, что он, Карл, сам выступит против неверных, как это сделали его предшественники, короли Филипп-Август, Людовик IX и Людовик XII. Граф д'Э, вновь овладевший шпагой коннетабля, вырвав ее из рук Клиссона, и маршал Бусико, побывавший в странах, где жили неверные, не колеблясь, поддержали короля в его решении: долг всех рыцарей, осеняющих себя крестным знамением, – говорили они, – объединиться в борьбе против общего врага.

Ближе всех принял к сердцу эту затею герцог Филипп Бургундский, находившийся под большим влиянием своего сына графа Невэрского: граф рассчитывал стать главнокомандующим этой армией избранных и, выступив с ней, показать себя во всем своем великолепии. Герцог Беррийский не противился этому предприятию, и совет немедленно поддержал его. Отрядили гонцов со словом от короля; послали людей к императору Германии и герцогу Австрийскому просить не препятствовать переходу через их страны; великому предводителю Тевтонского ордена и родосским рыцарям отправили письмо, из которого явствовало, что в случае угроз со стороны Баязета, по прозванию Аморат-Бакэн, им на подмогу придет Жан Бургундский в сопровождении тысячи рыцарей и дворян – лучших из лучших среди самых отважных мужей королевства.

Герцог Бургундский сам занялся военным снаряжением своего старшего сына, ибо желал, чтобы оно было достойно принца, на чьем гербе красуется королевская лилия. Первое, о чем он подумал, – это приставить к сыну многоопытного рыцаря непоколебимого мужества. Он написал сеньору де Куси, только что вернувшемуся из Милана, и просил прибыть к ним в замок Артуа для важного разговора. Сир Ангерран немедленно отозвался на приглашение; завидев его еще издали, герцог и герцогиня бросились к нему со словами:

– Сир де Куси, вы, конечно, слышали о том, что готовится поход, возглавить который надлежит нашему сыну; наш сын будет путеводной звездой Бургундского дома, так вот, мы целиком поручаем его вашим заботам и вашему мужественному сердцу, ведь нам известно, что из всех рыцарей Франции вы самый искусный в ратном деле. Мы умоляем вас быть его спутником и советчиком в этом тяжелом походе, да обернется он, благодарение богу, к нашей славе и ко славе всего христианства.

– Ваше высочество и вы, сударыня, – ответил сир де Куси, – подобная просьба для меня приказ, и, если будет угодно господу нашему богу, я совершу это путешествие, и вот почему: во-первых, во имя долга, дабы защитить веру Христову, а во-вторых, чтобы оказаться достойным той чести, которую вы мне оказываете. Однако, любезные сударь и сударыня, вы должны бы освободить меня от этой обязанности, чтобы затем возложить ее на более достойного, например, на господина Филиппа д'Артуа, графа д'Э, коннетабля Франции, либо на его кузена графа де Ла Марш; надо полагать, оба примут участие в походе и оба ближе вам по крови и по званию.

– Сир де Куси, – прервал его герцог, – вы больше видели и пережили, нежели те, кого вы нам называли. Вы знакомы с местностью, по которой предстоит пройти, а они никогда в тех краях не бывали. Да, они храбрые и благородные рыцари, но вы превзошли их отвагой и благородством, и мы вновь обращаем к вам свою просьбу.

– Ваши высочества, – отвечал сир де Куси, – я готов повиноваться и надеюсь с честью выдержать испытание, да помогут мне в этом господин Ги де Ла Тремуй, его брат господин Гийом и маршал Франции господин Жан Венский.

Заручившись согласием сира де Куси, герцог стал подумывать о том, как раздобыть денег для сына, дабы не посрамить его чести. По случаю посвящения сына в рыцари он обложил налогом все окрест лежащие села и деревни, а также владельцев замков и жителей некоторых городов; он собрал таким образом сто двадцать тысяч золотых крон. Но так как этой суммы оказалось недостаточно, чтобы содержать свиту, которая должна была сопровождать сына, герцог приказал всем дамам и господам покинуть их ленные владения под предлогом, что они составят часть дома его сына; те же, кто пожелал остаться, облагались изрядным налогом – один в две тысячи, другие в тысячу, третьи – в пятьсот золотых крон, в зависимости от дохода, который приносила земля.

Престарелые дамы и рыцари, которые, как пишет Фруассар, боялись физического труда, откупились от герцога; что касается молодых людей, то им объявили, что дело не в деньгах, а что им оказывают большую честь и пусть они готовятся выехать на свои средства, дабы в этом святом деле быть подле их сеньора графа Жана; после этого вторичного обложения герцог получил еще шестьдесят тысяч крон.

Приготовления прошли как нельзя более быстро, к 15 мая все было в полной готовности, граф Жан дал сигнал к выступлению и сам отправился в дорогу. За ним последовало более тысячи рыцарей и дворян, отличавшихся не только знатностью, но и отвагой; среди них были коннетабль Франции граф д'Э, господа Анри и Филипп де Бар, сир де Куси, господин Ги де Ла Тремуй, маршал Франции господин Бусико, Рено де Руа, сеньор де Сенпи и, наконец, Жан Венский. На двадцатый день месяца мая армия вошла в Лотарингию, затем, миновав графства Бар и Бургундию, переправилась через Рейн, сделала остановку в Вюртемберге и достигла Австрии, где ее уже поджидал герцог Австрии, – люди, составлявшие это воинство, были приняты как дорогие гости со всевозможными почестями. Там каждый отправился своим путем, ибо это облегчало поход, сговорившись предварительно о встрече в Буде, в Венгрии.

Между тем в Париже развертывались следующие события: из Англии прибыли послы, чтобы просить для короля Ричарда руки Изабеллы Французской, впрочем, совсем еще юной. Это родство, если б не возраст принцессы, было желательно со всех точек зрения: Ричард был королем Англии и мог стать надежным союзником Франции. Больше того, оно навсегда положило бы конец междоусобице, которая в продолжение четырех столетий изнуряла два народа, родившихся на одной и той же земле, эти две ветви одного ствола; порознь они были слабы, вместе – могли бы противостоять любой буре. Итак, вопрос о браке был решен, Изабеллу Французскую нарекли невестой Ричарда Английского, на будущий год он приедет за ней в Кале17, где Карл Французский отдаст ее ему в жены.

Предписания мэтра Гийома насчет здоровья короля исполнялись неукоснительно, особенно когда речь шла о развлечениях. Дня не проходило, чтобы не совершалась прогулка верхом, не давался обед в Лувре или во дворце, а каждый вечер во дворце Сень-Поль устраивались танцы; приближенные изощрялись в хитроумных выдумках, лишь бы угодить королю, и самые невероятные из них тот особенно приветствовал. Что касается Одетты, то она, скромная, всегда печальная, и так держалась вдали от увеселений, а тут обнаружилось, что ее ждет святое материнство.

Король любил ее глубокой, полной признательности любовью, на которую способны лишь возвышенные натуры; он ежедневно находил час, чтобы провести его в обществе своей милой врачевательницы, и среди празднеств, которые заканчивались ночью и возобновлялись вечером, этот час был самым ярким в его жизни.

Мы подвинули наш рассказ к тому месту, когда шевалье Вермандуа, из свиты короля, задумал жениться на немке – приближенной королевы. Высокие покровители молодых, поразмыслив, решили сочетать их браком во дворце Сен-Поль, и тут со всех сторон посыпались предложения, как сделать празднество приятным и радостным, таким, какого еще не бывало. Предполагалось, что будет устроен костюмированный бал, и король склонял Одетту принять участие в бале, но она решительно отказалась, сославшись на слабость и предвидя возможную опасность для ее положения.

Приближался день свадьбы, все втихомолку готовились к празднеству, помышляя лишь об одном: чем бы поразить собрание. Бал открылся кадрилью, маски были обычные; но в одиннадцать часов послышались крики: «Расступись!», пиковый и бубновый валеты, одетые в соответствующие костюмы, с алебардами в руках, встали по обе стороны двери, и дверь почти тотчас же отворилась, пропустив игру в пикет; короли шествовали друг за другом в порядке старшинства: первым шел Давид, за ним – Александр, далее – Цезарь и, наконец, – Карл Великий. Каждый подавал руку даме своей масти, за которой тянулся шлейф, поддерживаемый рабом. Первый раб был наряжен как для игры в мяч, второй – в бильярд, третий изображал шахматы, четвертый – игру в кости. Далее следовали, составляя штат королевского двора, десять тузов, одетых гвардейскими капитанами и возглавлявших каждый девять карт. Кортеж замыкали трефовый и червовый валеты; они затворили двери, дав таким образом понять, что все в сборе. Тотчас дали сигнал к танцам, и короли, дамы и валеты составили кружки по три – по четыре одинаковых фигуры, – это привело всех в неописуемый восторг, затем красные масти встали с одной стороны, черные с другой – и игра завершилась общим контрдансом, где смешались все масти и люди разных полов, возрастов и рангов.

Еще не смолкло веселье, вызванное выдумкой, которую все нашли весьма забавной, как в соседней зале раздался чей-то голос, на варварском французском языке потребовавший, чтобы ему указали, где вход. Все решили, что это новая маскарадная затея, и выразили готовность поддержать ее. И вправду, тот, кто требовал указать ему вход, был вождь дикого племени, тянувший за веревку пятерых своих подданных, привязанных друг к другу и облаченных в белые балахоны, на которые с помощью смолы были наклеены нити, выкрашенные в цвет волос, – создавалось впечатление, что мужчины наги и волосаты, как сатиры. Дамы вскрикнули и отпрянули назад, а в середине залы образовался круг, где и принялись отплясывать свой дикий танец вновь прибывшие. Через несколько секунд дамы осмелели до того, что приблизились к дикарям, только герцогиня Беррийская одиноко стояла в уголке. Главарь дикарей, чтобы попугать бедняжку, устремился прямо к ней. Вдруг раздались громкие крики: герцог Орлеанский неосторожно приблизил факел к одному из дикарей, и все пятеро тотчас оказались объятыми пламенем. Один из них бросился к дверям, другой же, не помышляя о собственном спасении, забыв о боли, кинул в залу потрясшие всех слова:

– Спасайте короля! Небом заклинаю, спасайте короля!

Тогда герцогиня Беррийская, решив, что подошедший к ней вождь дикарей не кто иной, как сам Карл, обхватила его обеими руками, но он рвался к своим товарищам, хотя ничем не мог им помочь и ему грозила опасность сгореть вместе с ними; однако герцогиня крепко держала его и звала на помощь. Отовсюду неслись крики отчаяния, и все тот же голос тревожно взывал:

– Спасайте короля! Спасите короля!

Четверо охваченных огнем мужчин являли собой ужасное зрелище. Никто не пытался приблизиться к ним: смола горячим потоком сочилась из них и капала на пол, они рвали на себе одежду – эту тунику Нееса – и вместе с тряпьем вырывали куски живого мяса; жалость и ужас брал, говорит Фруассар, слышать вопли и смотреть на тех, кто находился в полночный час в этой зале; двое из четверых, уже мертвые, распростерлись на полу – один был герцог Жуани, другой – сир Эмери де Пуатье, а двух других унесли обгоревшими в их особняки, то были мессир Анри де Гизак и побочный сын де Фуа, у него еще достало сил, не думая о своих муках, слабеющим голосом сказать:

– Спасайте короля! Спасайте короля!

Пятый, господин де Нантуйе, тоже весь охваченный огнем, кинувшись вон из залы, внезапно вспомнил о складе бутылок, мимо которого он проходил, он видел там огромные чаны с водой, в них обычно полоскали стаканы и кубки; он помчался туда и бросился в воду, – присутствие духа спасло его.

Король заявил, что занят своей тетушкой герцогиней Беррийской, а та, указав ему на Изабеллу, лежавшую в обмороке на руках у своих дам, настояла, чтобы он пошел сменить одежду; через несколько минут Карл вернулся, уже не в маскарадном костюме, а в своем обычном платье, и страх за короля утих. Услышав его голос, Изабелла пришла в себя, но долго еще не могла успокоиться и поверить, что действительно видит короля и что он в безопасности.

Герцог Орлеанский пребывал в отчаянии, но как он ни горевал, ясно было, что беда случилась из-за его неосторожности и неблагоразумия и что помочь горю нельзя. Однако герцог продолжал яростно винить себя, он готов был поплатиться за несчастье, он говорил, что причина всего – его безрассудство и что он рад отдать свою жизнь, лишь бы возвратить жизнь несчастным, которых он погубил. Король простил его: ведь то, что свершилось, свершилось не по злому умыслу.

Новость о несчастном случае быстро распространилась по городу, но никто точно не знал, жив ли король, вот почему на другой день толпы заполонили улицы Парижа, народ вслух высказывал недовольство молодыми повесами, которые увлекали короля в подобного рода увеселения; народ требовал отмщения, смутно намекали на герцога Орлеанского, якобы повинного в смерти короля, чей трон он наследует.

Утром во дворце Сен-Поль встретились герцоги Беррийский и Бургундский: один приехал из дворца Нель, другой из дворца Артуа. Им пришлось преодолеть огромный людской поток, они слышали глухой рык разгневанного льва, – они знали и боялись его. И вот они примчались к королю, дабы посоветовать ему сесть на коня и проехать по улицам Парижа; король согласился, тогда герцог Бургундский велел открыть окно и, выйдя на балкон, громко крикнул:

– Король жив, друзья! Вы увидите его!

И впрямь, спустя некоторое время король в сопровождении своих дядей вышел из дворца и проехал верхом через весь Париж; народ успокоился, и король отправился в Нотр-Дам послушать мессу и сделать пожертвования. Таким образом, он исполнил свой долг; король возвращался домой, как вдруг на улице Садов, по которой он проезжал, неожиданно раздался крик, – Карл вздрогнул и поднял голову. Та, что испустила вопль, была молодая девушка, бессильно повисшая на руках своей служанки. Едва король узнал ее, он тут же спрыгнул с коня и, велев дядьям возвращаться домой, бросился к дому девушки. Мигом взбежав по лестнице, он ворвался в комнату и в страхе проговорил:

– Дитя мое, что с тобой? Отчего ты так бледна и дрожишь?

– Я подумала, – отвечала Одетта, – мне почудилось, будто вы умерли. И вот теперь умираю я.

Примечания:

1.

Авторы, подробнее всего повествующие о въезде королевы Изабеллы Баварской в Париж, это Фруассар, Ювенал Юрсен и монах из монастыря Сен-Дени. (Здесь и далее примечания А.Дюма).

17.

Скрепление союза состоялось действительно в церкви св.Николая в Кале 4 ноября 1395 года.