Глава XII

К этому времени крестоносцы перешли Дунай и вступили в Турцию; они победоносно прошли по стране, города и укрепленные замки сдавались без боя, и не нашлось никого, кто оказал бы сопротивление мощной армии врага. Они подошли к Никополю и осадили его; одна за другой следовали жестокие атаки – город не знал передышки. Баязета и духу нигде не было, и король Венгрии уже слал послание сеньорам Франции – графам Невэрскому, д'Э, де Ла Марш, де Суассон, сеньору де Куси, баронам и рыцарям Бургундии. «Высокочтимые сеньоры! – говорилось в них. – Благодарение богу, удача сопутствовала нам и на этот раз, ибо мы славно повоевали, мы обратили в прах могущество Турции, последним оплотом которой был этот город: я не сомневаюсь, что мы одолеем и его. По моему разумению, нам не следует продвигаться дальше в этом году; если на то будет ваша воля, мы свернем наши действия и удалимся в принадлежащее мне королевство Венгрию, которое располагает бессчетным количеством крепостей, укрепленных городов и замков и которое готово принять вас. Этой зимой мы употребили наши усилия для подготовки грядущего лета; мы отпишем королю Франции, в каком состоянии наши дела, и будущей весной он пошлет нам свежие силы. Возможно, узнав, как далеко мы продвинулись в наших делах, он и сам пожелает принять в них участие, ибо, как вам известно, он молод, силен духом и любит ратный труд. Но будет он с нами или нет будущим летом, – да ниспошлет нам бог свое благословение, – мы выгоним неверных из Армении; перейдем пролив Св.Георгия19 и войдем в Сирию, с тем чтобы освободить порты Яффу и Бейрут, завоевать Иерусалим и всю святую землю. Если же суданец опередит нас, то быть бою».

Эти планы будоражили отважных и воинственных французских рыцарей; они принимали их с восторгом и дни свои проводили в беззаботной веселости, – у французских солдат это скорее признак не уверенности в себе, а наивного, добродушного доверия, которое они питают к знати и военачальникам. Между тем все должно было произойти не так, как предполагалось.

Баязет затаился и, казалось, ничего не предпринимал, чем вводил рыцарей в заблуждение; на самом-то деле лето он провел, собирая свою армию. Она состояла из солдат разных стран, к нему шли даже из самых отдаленных районов Персии – он был щедр на посулы. И едва его армия обрела нужную мощь, как он выступил в поход, пересек Дарданеллы, используя потайные пути, некоторое время провел в Адрианополе, чтобы сделать смотр своему войску, и направился к осажденному городу, лишь в нескольких лье от него он остановился. Тогда он отрядил одного из своих наиболее отважных и преданных ему воинов – Урнуса Бека – осмотреть местность и снестись, насколько это казалось бы возможным, с Доган Беком, правителем Никополя; но лазутчик вернулся ни с чем, ибо, по его словам, неисчислимое войско христиан охраняло все лазейки, через которые можно было бы проникнуть к осажденным. Баязет презрительно улыбнулся; с наступлением ночи он приказал, чтобы ему привели его самого быстрого коня, вскочил на спину лошади и, легкий, бесшумный, как дуновение, промчался через уснувший лагерь противника, взлетел на вершину холма, возвышавшегося против Никополя, и крикнул оттуда громоподобным голосом:

– Доган Бек!

Тот, кто по воле благосклонной на этот раз судьбы, оказался на крепостном валу, узнал окликавший его голос и отозвался. Тогда суданец на турецком языке спросил Доган Бека, в каком состоянии город, достаточно ли съестных припасов и фуража. Доган, пожелав Баязету долгой жизни и процветания, ответил так:

– Благодарение Магомету, двери и стены города надежны и хорошо защищены, солдаты, как видят твои священные глаза, бодрствуют днем и ночью, а продовольствия и фуража достаточно.

Узнав, таким образом, все, что ему было нужно, Баязет спустился с холма, да к тому же сир Хелли, командовавший ночным патрулем, услышал вопрошавший голос, дал сигнал тревоги, а сам устремился к холму. Внезапно его взору предстал словно какой-то призрак, оседлавший коня; легкий, как ветер, он пролетел, едва касаясь земли. Сир Хелли со своим отрядом бросился ему вдогонку, но хоть и слыл одним из лучших наездников, не только не догнал беглеца, но даже не увидел пыли, взметнувшейся из-под копыт царственного коня. Баязет в какой-нибудь час проскакал восемь лье, и ворвавшись в самую гущу своего воинства, издал клич, от которого проснулись люди и тревожно заржали лошади, – он хотел воспользоваться остатком ночи, чтобы как можно ближе подойти к армии христиан. От тотчас же выступил в поход, а когда настал день, дал приказ к бою. Будучи человеком опытным, отдававшим должное мужеству крестоносцев, он бросил вперед восемь тысяч турок, а примерно на расстоянии лье за ними в форме буквы V следовала остальная часть армии, сам же Баязет находился в глубине этого клина; двум флангам этой армии он приказал окружить неприятеля, как только авангард повернет вспять, якобы обратившись в бегство, открыв тем самым для них поле деятельности, как и было предусмотрено. Авангард и эти два крыла в общей сложности составляли около ста восьмидесяти тысяч человек.

Христианские воины в это время предавались всевозможным увеселениям, не подозревая, что на них движется армия, неисчислимая, как песок, все сметающая на своем пути, словно самум; их лагерь превратился в настоящий город, где спешили навстречу одна другой все приятности жизни. Парусина палаток простых рыцарей была заткана золотом, все старались не отстать от новейших мод во Франции и даже выдумывали их сами, но от недостатка воображения вытаскивали на свет божий старые. Завиток стремени так увеличили, что нога не могла свободно пройти в стремя; а некоторые додумались до того, что пристегнули стремя к колену золотой цепью. Такая неумеренность и расслабление духа приводили в изумление иноземцев; было непостижимо, как эти сеньоры, соединившие мечи ради защиты своей веры, сами давали неверным повод для презрения; как рыцари, столь отважные в бою, превратились в бездеятельные ничтожества; как одни и те же люди могли носить и легкие одежды, и тяжелые доспехи.

Дело происходило 28 сентября – в канун праздника святого архангела Михаила. В десять часов утра все французы знатного происхождения собрались в палатке графа Невэрского – тот давал большой обед. Было выпито много вин Венгрии и Архипелага. Молодежь, радостная, говорливая, строила прекрасные прожекты, расшивая золотом свое будущее. И только мессир Жак де Хелли был удручен и сумрачен; над его молчаливостью смеялись; он не останавливал насмешников, давал излиться безрассудной молодости; но вот он поднял свое чело, потемневшее под солнцем Востока, и промолвил:

– Сеньоры, смеяться и веселиться – хорошо. Но вы спали, пока я бодрствовал, и вы не видели и не слыхали того, что видел и слышал я: этой ночью, когда я осматривал лагерь, мне вдруг явилось чудо небесное, я услышал человеческий голос, и в страхе я подумал – земля и небо не предвещают нам ничего хорошего.

Рыцари веселились, зубоскалили по поводу отсутствия Аморат-Бакэна, некоторые уверяли даже, что неверный пес не осмелится напасть на христианских рыцарей.

– Король Базаак20– неверный, все так, – отвечал сир де Хелли, – но этот первый среди неверных человек полон искренней преданности своей неправой вере, и он следует заветам своего лжепророка столь же неукоснительно, сколь мало рвения в нас, что служат истинному богу. В храбрости его не усомнится никто, кто видел его в бою, как я. Вы зовете его, не щадя горла, ну что ж, он и придет, если уже не пришел.

– Мессир Жак, – сказал, поднимаясь со стула, граф Невэрский; одной рукой он то ли из дружеского расположения, то ли от боязни не устоять на ногах, опирался на плечо маршала Бусико. – Вы уже немолоды, это ваша беда; вы невеселы, это порок, но вы хотите и нас заставить горевать, а это – преступление. Однако вы многоопытный и бесстрашный рыцарь, скажите нам, что вы видели и слышали. Я возглавляю священный поход и желаю услышать ваш доклад. – Затем, взяв свой стакан и обращаясь к виночерпию, граф сказал: – Налейте нам кипрского вина; коль уж это последнее, так пусть будет доброе. – И, подняв кубок, провозгласил: – Во славу господа бога и за здоровье короля Карла!

Все поднялись, осушили свои кубки и сели каждый на свое место. Один только мессир Жак де Хелли остался стоять.

– Мы слушаем, – произнес граф Невэрский, поставив локти на спинку стула и упершись подбородком в крепко сжатые кулаки.

– Сеньоры, как я уже сказал вам, я обходил дозором наш лагерь, как вдруг где-то на востоке услышал идущие с неба голоса, и то не были голоса людей. Обернувшись на крики, я увидел, так же, как и все мои люди, огромную звезду, на которую неслись пять маленьких; с той стороны, где разыгралась эта странная битва, и донеслись до нас крики, а донесло их до наших ушей чудное дуновение, которое, достигнув границ лагеря, как бы растаяло, словно ему не было нужды проникать вглубь, ибо бог, послав с ним грозное предзнаменование, предназначал его лишь нам одним. Перед этой огромной звездой все время проходили какие-то тени, очертаниями похоже на вооруженных людей, тени все сгущались, пока наконец совсем не погасили звезду, а вместе с ней потухли две маленькие – ее враги; другие три соединились, образовав треугольник, и эта символическая фигура сияла до утра. Мы шли, каждый во власти увиденного чуда, пытаясь найти ему хоть какую-то разгадку, и тут, когда мы проходили по лощине, отделявшей гору от стены города, мы услышали голос, – на сей раз это был человеческий голос, – он несся с холма и, пролетев над нашими головами, затухал в городе. Тотчас же ему ответил другой голос, с крепостного вала. Они переговаривались некоторое время, а мы, вперив глаза в темноту, пытались разглядеть человека, говорившего на чужом наречии посреди нашего лагеря. Наконец мы заметили, как тень, будто облако, скользнула вдоль холма; мы бросились к ней и разглядели в нескольких шагах от себя вполне реального человека из плоти и крови. Солдаты, увидев на нем белые одежды, решили было, что это призрак в белом саване, но я-то узнал бурнус арабского всадника и кинулся в погоню. Вы, сеньоры, конечно, знаете моего коня Тадмора: он арабской породы, которая уступает только породе Аль Боралка. Так вот, в несколько прыжков лошадь незнакомца оторвалась от Тадмора и оставила его так далеко позади, как Тадмор оставил бы ваших коней. Поскольку владеет такими лошадьми лишь Баязет, то я утверждаю, что тот всадник – не кто иной, как один из его генералов, которому он одолжил это бесценное животное; а скорее всего, сеньоры, то был ангел-губитель, Антихрист, сам Базаак.

Сир Жак сел, воцарилось долгое молчание: он говорил с таким жаром, что убедил всех. У некоторых из молодых рыцарей еще играла на губах усмешка, но умудренные опытом бойцы – коннетабль, сир де Куси, маршал де Бусико, мессир Жан Венский – сурово нахмурили брови, и видно было по их лицам: они так же, как и мессир Жак де Хелли, полагают, что армию подстерегает большая беда.

В то же время створки палатки раздвинулись, и весь покрытый потом и пылью гонец крикнул с порога:

– Скорее, сеньоры, трубите сбор и вооружайтесь, да не застанут вас врасплох, на нас движется конная и пешая армия турок, их восемь – десять тысяч. – И он исчез, чтобы сообщить весть другим военачальникам.

При этом известии все разом поднялись, и пока в растерянности глядели друг на друга, граф Невэрский подбежал к выходу из палатки и крикнул громко, так, чтобы всем было слышно:

– К оружию, сеньоры! К оружию! Враг близко.

Вскоре этот крик эхом отозвался во всех уголках лагеря.

Пажи спешили седлать лошадей, рыцари звали оруженосцев, и хотя в головах еще бродил хмель, все бросились к оружию. Так как молодым рыцарям из-за лишнего завитка не удавалось сунуть ногу в стремя, граф Невэрский подал пример и отрубил шпагой это украшение на своем стремени. В один миг люди, одетые в бархат, оказались закованными в железо. Оседлали коней, и каждый встал под свой флаг. Развернули знамя с изображением божьей матери, оно заплескалось на ветру, и граф Невэрский вручил его адмиралу Франции, мессиру Жану Венскому.

Вдруг все увидели, что к ним во весь опор мчится рыцарь, держа в руках знамя с вышитым на нем серебряными нитями гербом и вдавленным черным крестом; остановившись перед знаменем с изображением божьей матери, вокруг которого уже собралась чуть ли не вся знать Франции, он громко крикнул:

– Я, Анри д'Эслен Лемаль, маршал короля Венгрии, послан к вам его величеством. Его величество предупреждает вас об опасности и предписывает не начинать битву, прежде чем не подоспеют новые части. Он опасается, что наши дозорные плохо разглядели и что армия врага гораздо больше, чем вам донесли. Он выслал навстречу ей конников, которые подойдут к ней ближе. Делайте, как я вам сказал, сеньоры, таков приказ короля и его совета; а теперь я возвращаюсь обратно, ибо не могу дольше оставаться здесь.

И он исчез так же внезапно, как и появился.

Граф Невэрский спросил у сеньора де Куси, что, по его мнению, следует предпринять.

– Надо последовать совету короля Венгрии, – ответил сир Ангерран, – в нем есть здравый смысл.

Но графа д'Э, подошедшего в это время к графу Невэрскому, сильно задело, что спросили сперва не его мнения, а сира де Куси, и он сказал:

– Все так, монсеньер; только король Венгрии хочет первым сорвать нынче цветы славы; то в авангарде были бы мы, а теперь будет он. Пусть кто хочет повинуется ему, я же отказываюсь.

Вытащив из ножен, украшенных лилиями, свою шпагу коннетабля, он приказал рыцарю, несшему его знамя:

– Знамя вперед! Именем бога и святого Георгия, вперед! Так должен вести себя сейчас настоящий рыцарь.

Сир де Куси, озабоченный таким оборотом дела, сказал, обращаясь к мессиру Жану Венскому, державшему в руках знамя армии с изображением божьей матери:

– Как же теперь быть?

– А так, – отвечал со смехом сир де Ла Тремуй, – пусть старики плетутся сзади, а молодых не удерживайте!

– Мессир де Ла Тремуй, – спокойно возразил сеньор де Куси, – мы сейчас в деле увидим, кто останется позади, а кто будет впереди. Постарайтесь только, чтобы голова вашей лошади не отрывалась от хвоста моего коня. Но я-то обращаюсь не к вам, меня интересует мнение мессира Жана Венского, – я еще раз спрашиваю, что он думает предпринять.

– Сейчас, – сказал мессир Жан Венский, – бесполезно взывать к разуму, верх одерживает безрассудство. Нет сомнения, нам следовало бы дождаться короля Венгрии или, по крайности, – тех трехсот наших бойцов, которых я нынче послал за фуражом. Но раз уж графу д'Э угодно выступить, мы должны последовать за ним и биться из последних сил. А впрочем, взгляните-ка: теперь поздно отступать!

И впрямь, справа и слева от лагеря взметнулось облако пыли, которое время от времени прорезывал, словно вспышка молнии, блеск оружия. Это два крыла армии Баязета, смяв заслон христиан, отходили назад, чтобы задушить их потом в своем кольце. Те из христиан, у которых был за плечами хоть какой-то боевой опыт, поняли, что сегодня они проиграли. Однако мессир Жан Венский не повернул вспять, а, напротив, крикнув «Вперед!», первым пришпорил коня. Тотчас же, повторив этот клич, рыцари, осененные знаменем божьей матери, ринулись на врага, и странно было видеть, как семь сотен человек атаковали сто восемьдесят тысяч.

Они неслись, потрясая копьями, но турецкий авангард внезапно отхлынул, оставив позади себя насаженные вкривь и вкось острые копья, и лошади рыцарей, мчавшиеся во весь опор, грудью напарывались на них. Этот оборонительный заслон, должно быть, соорудила пехота, бывшая в распоряжении короля Венгрии. Несколько всадников спрыгнули с лошадей и попытались, несмотря на град сыпавшихся на них стрел, ударами копий снести эту изгородь. Вскоре образовалась брешь, через которую смогли пройти фронтом двадцать человек. Этого было более чем достаточно: вся армия крестоносцев устремилась в этот довольно широкий проем и атаковала неприятельскую армию. Они насквозь прорезали турецкую пехоту, а затем повернули назад, топча тех, кто попадался на пути, копытами своих лошадей. Но тут слева и справа от них раздались звуки труб и цимбал – на них двинулись два крыла турецкой армии, в это же время в бой вступила кавалерия из восьми тысяч человек, которая, по расчетам Баязета, должна была стать в авангарде. Христиане, завидев это сверкавшее золотом и облеченное высшим доверием войско, решили, что среди них должен быть султан, их вновь охватил боевой задор, и они, выстроившись для атаки, с не меньшим пылом, чем только что на пехоту, обрушились на это войско. И оно, так же как и первое, не устояло под натиском французов и, несмотря на численное превосходство, обратилось в бегство, рассыпавшись по полю, как стадо овец, на которое напала стая волков.

Преследуя их, французы очутились вдруг перед рядами основного воинства, в котором находился сам султан. И тут им был дан настоящий отпор. Однако рыцари, надежно защищенные своими доспехами, проникли в эту плотную массу так же свободно, как клинок входит в древесину; но так же, как клинок, они оказались плененными и стиснутыми с обеих сторон. Тогда-то они и поняли, что допустили ошибку, не дождавшись короля Венгрии, его шестидесяти тысяч человек; армия христиан представляла собой в этот миг не более чем крупицу в этом скопище неверных, которым, казалось, владела одна мысль: сдавить эту горстку ринувшихся на них людей и задушить их в своем кольце.

Коннетабль, совершивший ошибку, все бы отдал сейчас, чтоб исправить ее, да одного только мужества было мало; он был окружен со всех сторон, но смело глядел в лицо врагу. Сломав свое, копье и шпагу коннетабля, он отстегнул от седла один из огромных мечей с двойной рукояткой – сегодня нам кажется, будто их ковало для себя некое племя гигантов, – и, размахнувшись, стал наносить удары, и все, кого касалось страшное лезвие, падали, словно подкошенные. Маршал Бусико тоже бросился в самую гущу врага; словно косилка в поле, прокладывая себе дорогу и не заботясь о том, подымались ли за ним новые полчища, он продвигался вперед, производя вокруг себя страшное опустошение. Сир де Куси устремился навстречу неверным, вооруженным дубинками, они орудовали ими не хуже, чем дровосек топором, но сира де Куси надежно защищали доспехи, и на удар, причинявший ему лишь легкую боль, он отвечал ударом, оставлявшим смертельную рану. Оба де Ла Тремуй шли бок о бок, и сын отражал удары, сыпавшиеся на отца, а отец – на сына; у того ранило лошадь, и в то время, как он пытался высвободить ногу из стремени, отец загораживал его своим щитом и, подобный разъяренной львице, защищающей своих детенышей, отсекал руки, тянувшиеся к его сыну и пытавшиеся схватить его; а сын, высвободившись наконец из-под коня, стал колоть концом шпаги лошадей, и прежде чем упавший всадник успевал встать, отец приканчивал его. Мессир Жак де Хелли, промчавшись кровавой дорогой битвы, очутился по ту сторону вражеского крыла. Он мог бы вверить жизнь своему стремительному Тадмору и бежать за Дунай, оставив позади врага; но когда он поднял голову и увидел среди врагов немногих уцелевших своих товарищей, привставших на стременах и возвышавшихся над неверными, как редкие колосья пшеницы в поле ржи, он бросился назад, туда, где шел бой. Ловко орудуя шпагой, он оказался вскоре рядом с графом Невэрским; его лошадь убили, но, исполняя свой долг главнокомандующего, граф подавал всем пример, вокруг него валялась груда мертвых тел. Завидев де Хелли, граф, вместо того чтобы попросить о помощи, крикнул:

– Как французское знамя? Надеюсь, оно вздымается все так же гордо?

– Да, – отвечал Жак, – оно все так же гордо реет на ветру, и вы сами убедитесь в этом, монсеньер.

Он спрыгнул на землю и предложил графу своего Тадмора. Тот отказывался, но де Хелли сказал:

– Монсеньер, вы нам глава, ваша смерть будет означать смерть армии, от имени всей армии я прошу вас сесть на коня.

Граф Невэрский уступил просьбе, и стоило ему вдеть ногу в стремя, как он тотчас же увидел Жана Венского, тот дрался так, как только может драться человек. Граф Невэрский и сир де Хелли немедленно пришли ему на помощь, доспехи на нем были поломаны, из глубоких ран струилась кровь, с ним было не больше десяти рыцарей. Уже в пятый раз менял он лошадь, и пять раз его считали мертвым; знамя падало у него из рук; но он вновь и вновь поднимался, поддерживаемый товарищами, и громкие крики приветствовали повергнутое и вновь взмывавшее знамя единоверцев.

– Монсеньер, – сказал он, завидев графа Невэрского, – настал наш последний час. Нам суждено умереть, но лучше умереть в муках, чем жить богоотступником. Да спасет вас бог, с нами святой Иоанн и божья матерь, вперед!

И он бросился в самую гущу неверных, и упал в шестой раз, теперь уж навсегда.

Так была проиграна битва, так погибли французские рыцари. Венгры, даже не начав боя, тут же обратились в бегство, однако предательство не спасло их. Турки были быстрее и, настигнув их, учинили дикую расправу. Из шестидесяти тысяч человек, которыми командовал король, уцелело только семеро, среди них и он. Ему повезло: вместе с властителем Родоса Филибером де Найак им удалось спастись на венецианском судне, которым командовал Томас Муниго и которое доставило Филибера де Найак на Родос, а Сигизмунда – в Далмацию.

Битва длилась три часа. Всего три часа понадобилось, чтобы от ста восьмидесяти тысяч осталось лишь семьсот человек. Расправившись с христианами, Баязет осмотрел вражеский лагерь и выбрал для себя палатку короля Венгрии, в которой тот еще недавно пировал и где была выставлена золотая и серебряная утварь; другие же палатки он предоставил в распоряжение своих солдат и военачальников. Сняв с себя боевое снаряжение, чтобы отдыхало тело, – ведь он сражался не хуже простого солдата, – Баязет уселся, скрестив ноги, перед дверью на ковре и позвал к себе своих генералов, всех своих друзей, чтобы поговорить с ними об одержанной победе. Они тотчас же явились на зов; Баязет, довольный прошедшим днем, смеялся и шутил и обещал в будущем завоевать Венгрию, а вслед за нею и все другие земли христиан. Он желал царствовать над всем миром, как некогда его предок Александр Македонский, – поданные согласно кивали головами, выражая свое одобрение и славя его. Затем Баязет отдал следующее приказание: во-первых, пусть тот, кто пленил кого-нибудь, приведет пленника на следующий день к нему; во-вторых, пусть отыщут всех убитых и сложат рядом тела наиболее знатных и могущественных рыцарей, ибо он собирается отужинать перед их трупами; а в-третьих, пусть непременно сообщат ему, что сталось с королем Венгрии: убит он, пленен или спасен.

Отдав распоряжения и почувствовав, что он отдохнул, Баязет приказал привести ему свежего коня; он пожелал осмотреть поле битвы, ибо, как ему доложили, его люди жестоко пострадали в этом бою, хотя сам он не верил, чтобы горстка христиан могла нанести большой урон его армии. Итак, он отправился на поле боя и тут убедился, что ему сказали лишь полуправду: рядом с одним убитым христианским бойцом лежало тридцать турок. Вне себя от ярости, Баязет проговорил:

– Да, нашим людям пришлось тяжко, христиане дрались как львы; но, даю слово, оставшиеся в живых поплатятся за это. Пошли!

По мере того как Баязет продвигался вперед, он все больше дивился храбрости и ловкости врага. Он достиг того места, где упали друг на друга мессир де Ла Тремуй и его сын, – вокруг них лежала груда мертвых тел. Баязет последовал путем, пройденным Жаном Венским, – он был устлан трупами. Наконец он достиг места, где погиб этот славный рыцарь, прикрыв собой знамя божьей матери, его окоченевшие пальцы так крепко сжимали древко, что пришлось их отрубить топором, чтобы высвободить знамя.

Два часа потратил Баязет, в последний раз осматривая поле боя, и затем удалился в свое жилище; он проклинал христиан, победа над ними обошлась дороже, чем любое поражение. Наутро, едва он приоткрыл створки двери, как увидел поджидающих его военачальников: они хотели знать, что делать с пленными, – прошел слух, что всем отрубят голову, кто бы ни запросил милости. Но Баязет прикинул, какую выгоду может он извлечь, подарив жизнь знатным сеньорам. Он кликнул толмачей и приказал узнать, кто из уцелевших были самые богатые и знатные: переводчики ответствовали, что самыми знатными назвались шесть рыцарей: во-первых, мессир Жан Бургундский граф Невэрский – глава войска; во-вторых, мессир Филипп д'Артуа граф д'Э, в-третьих, сир Ангерран де Куси; в-четвертых, граф де Ла Марш; в-пятых, мессир Анри де Бар и, в-шестых, мессир Ги де Ла Тремуй. Баязет пожелал увидеть их, и ему их привели, они поклялись верой и законом, что говорят правду, что это подлинные их имена. Тогда Баязет сделал знак графу Невэрскому приблизиться к нему.

– Если ты тот, за кого себя выдаешь, – сказал Баязет через переводчика, – то есть если ты Жан Бургундский, я дарую тебе жизнь; не из-за твоего имени или выкупа; просто некий некромант предсказал, что ты один прольешь больше христианской крови, чем все турки, вместе взятые.

– Базаак, – ответствовал граф Невэрский, – не делай для меня этой милости, мой долг разделить судьбу тех, кого я привел к тебе; если ты положишь за них выкуп, то и я заплачу за свою жизнь, а если ты их осудишь на смерть, я умру вместе с ними.

– Я сделаю так, как угодно мне, а не как хочешь ты, – отвечал султан и повелел отвести пленников обратно в палатку, служившую им тюрьмой.

Пока император раздумывал, те ли это сеньоры, за кого они себя выдавали, к нему ввели рыцаря, служившего у его брата Амурата и знавшего немного по-турецки. То был сир де Хелли. Баязет видел его однажды и припомнил его. Хорошо ли знал сир де Хелли пленных рыцарей, спросил Баязет. Сир де Хелли отвечал, что как бы мало они ни значили во французском рыцарстве, он, наверное, сможет сказать султану, кто эти люди. Тогда Баязет велел проводить его к ним, но запретил обмениваться словами из боязни сговора и обмана. Сиру де Хелли достаточно было одного взгляда – он тут же узнал их. Он быстро повернулся к Баязету, – тот потребовал назвать пленников, – и сказал, что пленники султана – граф Невэрский, мессир Филипп д'Артуа, мессир Ангерран де Куси, граф де Ла Марш, мессир Анри де Бар и мессир Ги де Ла Тремуй, – то есть самые знатные и богатые сеньоры во Франции, а некоторые даже состояли в родстве с королем.

– Ну что ж, – сказал император, – их жизнь спасена. Пусть они станут по одну сторону моей палатки, а остальные – по другую.

Приказ Баязета был незамедлительно исполнен. Шестерых пленников поставили справа от императора. Минуту спустя они увидели, как ведут остальных. Триста их собратьев, осужденные на смерть, шли, раздетые по пояс; их подводили одного за другим к Баязету, тот с хладнокровным любопытством разглядывал их, потом делал знак увести. Тот, кого он отсылал, проходил сквозь строй солдат-иноверцев, стоявших с обнаженными шпагами, и через минуту от него оставались лишь бесформенные куски, все это – на глазах у графа Невэрского и пяти его соратников.

Случилось так, что среди осужденных на смерть оказался маршал Бусико; его также подвели к Баязету, и тот его послал умирать так же, как и других. И вдруг Жан Бургундский заметил Бусико, он покинул свою группу и направился к императору; преклонив перед ним колено, от стал жестами умолять Баязета пощадить маршала, ибо тот был в свойстве с королем Франции и мог заплатить немалый выкуп. Баязет наклонил в знак согласия голову; Бусико и Жан Бургундский кинулись друг другу в объятия, после чего Баязет сделал знак, чтобы расправа продолжалась, – она тянулась ровно три часа.

Когда упал последний христианин, испустив тот же предсмертный крик, что и другие: «Господи Иисусе Христе, смилуйся надо мной!» – когда все лежали мертвыми, Баязет пожелал, чтобы весть о его победе дошла до короля Франции. Он велел привести графа Невэрского, сира де Хелли и двух других сеньоров, которые остались целы и невредимы, и, обратившись к графу, спросил, на ком из трех шевалье он остановил бы свой выбор, если понадобится привезти выкуп для него и его собратьев. Граф указал на сира де Хелли, двое других тотчас же упали мертвыми.

Написав письма, – граф Невэрский – герцогу и герцогине Бургундским, сир де Куси – своей жене, остальные сеньоры – своим родственникам или казначеям, – они вручили их мессиру Жаку де Хелли. Когда с этим было покончено, Баязет сам начертал путь, которым должен был следовать посланец, обязав его ехать через Милан, дабы известить о победе турок герцога Миланского. Баязет также заставил Жака де Хелли поклясться своей верой, что, выполнив поручение, он вернется обратно к нему.

В тот же вечер мессир Жак де Хелли пустился в дорогу.

Опередим его на пути во Францию и посмотрим, какие позиции заняли различные партии после того, как мы покинули их. Никто не догадывался, отчего король вновь впал в безумство. Одетта все время держалась в тени, ее влияние на короля проявлялось лишь в том, что она творила добро доступными ей средствами; она так же старалась стушеваться, как другие фаворитки лезли из кожи вон, чтобы быть все время на виду. Поэтому она и ушла безвестно, и никто, кроме короля, не заметил, что с неба королевства скатилась самая ясная звезда.

Что касается герцога Орлеанского, то его роман с королевой продолжался, но любовь занимала теперь в его сердце довольно малое место и не могла потушить в нем огонь тщеславия, как прежде, когда король впервые лишился рассудка. То ли из расчета, то ли по движению души, но он воспользовался подавленностью короля и добился освобождения мессира Жана Лемерсье и сеньора де Ла Ривьер; благодаря его настоятельным просьбам сир де Монтегю снова бы приглашен управлять королевскими финансами: его воспитатель герцог Бурбонский не уставал превозносить достоинства воспитанника и умалчивал о недостатках; герцог Беррийский, с которым легко можно было договориться при помощи денег, получил от племянника значительную сумму и, в свою очередь, обещал, если только потребуется, оказать племяннику поддержку. Совет, завороженный приятными манерами герцога, его умом, плененный его красноречием, позволил герцогу, можно сказать, в самом лоне своем сформировать партию, составившую противовес власти герцога Бургундского.

Разногласие между принцами углублялось, каждый бросал на карту все, что у него имелось в наличии, лишь бы потопить противника. Карла, ослабевшего и душой и телом, его подданные тянули всяк в свою сторону, король был не в силах противопоставить всей этой сумятице твердую волю и тем покончить с раздорами. И вдруг, когда каждый был занят тем, чтобы насолить другому, страшная весть поползла по Франции, общее горе объединило всех.

Триста рыцарей и оруженосцев, которые, как мы уже говорили, разбрелись по всей стране, в момент, когда развертывались описываемые события, одним махом достигли границ страны и каждый той дорогой, которая показалась ему короче, – добрались наконец до Валахии. Но там на них обрушилось столько бед и всяких напастей, что многие, не выдержав, умерли. Валахи уже прослышали о победе турок и не боялись несчастных беглецов, впускали их в город, с виду радушные и гостеприимные, но на следующий день оказывалось: у того украли оружие, у другого – лошадь; те, кого выпроваживали, дав хлеба и денег, были еще счастливчиками, но этой милости удостаивались лишь знатные особы, тех же, кто не принадлежал к старинным и знатным родам, раздевали догола и нещадно били. Натерпелись они горя в Валахии и Венгрии, – им приходилось вымаливать кусок хлеба, заклиная богом, добывать ночлег, и то их пускали лишь на конюшню, и укрывались они лохмотьями, которые разделили с ними самые попранные и неимущие. Так они добрались до Вены, где добрые люди обласкали их, дали одежду, денег на дорогу. Вскоре они ступили на земли Богемии, и в этой маленькой стране им были изъявлены всякие мелкие знаки внимания, в которых они так нуждались. На их счастье, немцы оказались жалостливее обитателей Валахии и Венгрии, иначе несчастные, страдая от голода и лишений, давно бы устлали путь во Францию своими трупами. По дороге они рассказывали о постигшем французское войско несчастье, и так мало-помалу достигли границ Франции, а некоторые – и Парижа.

Однако в Париже и слышать ни о чем не желали: слишком уж печально было то, о чем они поведали, чтобы просто на слово поверить им. Мало того, некоторые заявляли, что эти люди – обманщики, ничтожные искатели приключений, игравшие на струнах жалости; на всех перекрестках уже громко говорили, что этих болтунов надо повесить и бросить в воду. Но, несмотря на все угрозы, вновь прибывавшие снова подтверждали слова своих собратьев, и печальные новости, упорно распространявшиеся в народе, дошли наконец до ушей знати. Болезнь не помешала королю понять, что произошло, и чело его нахмурилось еще больше. Было приказано пресечь слухи, поскольку точных сведений не было, а первого рыцаря, вернувшегося из похода, какого бы чина и звания он ни был, привести к королю.

И вот в канун рождества Христова, когда знатные дамы и господа, – в числе коих были королева, герцог Орлеанский, герцоги Бурбонский, Беррийский и Бургундский, граф де Сен-Поль, – собрались вокруг короля, дабы отпраздновать рождественскую ночь, объявили о прибытии всадника, приехавшего прямо из Никополя и принесшего точные сведения о графе Невэрском и об армии. Всадник был тут же проведен в залу, где веселилась напудренная и роскошно одетая толпа. Всадник этот был Жак де Хелли. Он передал королю и герцогу Бургундскому письма, которые были ему вручены, и поведал о том, о чем мы уже говорили.

Примечания:

1.

Авторы, подробнее всего повествующие о въезде королевы Изабеллы Баварской в Париж, это Фруассар, Ювенал Юрсен и монах из монастыря Сен-Дени. (Здесь и далее примечания А.Дюма).

2.

Как известно, королева Изабелла была дочерью герцога Этьена Баварского Ингольштат и Тадеи Миланской.

19.

Дарданеллы.

20.

Под этим именем значится в Хрониках Баязет.