2 августа 1464 года Козимо был предан земле в Сан-Лоренцо. Похороны, согласно желанию покойного, устроили простые. В церкви и на хорах горело множество свечей. Вокруг катафалка зажгли шестнадцать факелов. Вместе с приходскими священниками заупокойную мессу служили доминиканцы из Сан-Марко и каноники из Фьезоле.

Первыми за гробом шли Пьеро Медичи, сын Козимо, и его двоюродный брат Пьерфранческо. За ними — внуки покойного, Лоренцо и Джулиано. Потом — его незаконный сын Карло, секретарь герцогства Миланского Никодемо да Понтремоли и канцлер Флорентийской республики Бартоломмео Скала, вдова Контессина в сопровождении родственниц под черными вуалями. Синьория и оба совета присвоили Козимо титул Отца отечества. Народ выразил свое одобрение. Об этом гласила надпись на гробнице, у которой в течение месяца служили двести сорок заупокойных месс.

Во всех городах, где были отделения банка Медичи, в Риме, Венеции, Милане, Брюгге, Лондоне, Женеве и Авиньоне, также служили мессы. Управляющие в филиалах раздавали милостыню и выкупали на свободу узников.

Во Флоренции Пьеро Медичи готовился принять отцовское наследство. Он был уже в зрелом возрасте — сорок восемь лет — и имел необходимый опыт. Девятью годами ранее отец передал ему и его брату Джованни дела банка. Когда в 1463 году Джованни преждевременно скончался (на год раньше отца), все бремя ответственности легло на Пьеро.

Козимо очень надеялся на помощь сыновей. Младший был весьма ловок, умен, а главное — активен. Как показывает его переписка, он мог носиться по всей Италии, проверяя бухгалтерию филиалов, ведя переговоры о контрактах, завязывая прямые сношения с клиентами. Но старший брат, Пьеро, с 1450 года болел полиартритом. Вскоре он стал инвалидом, обреченным на постоянное пребывание в четырех стенах, откуда мог отправиться в путь только на носилках. Он унаследовал отцовский правый смысл и ясность ума, но болезнь испортила его характер, развила склонность к скупости и некоторой мелочности. Он был воспитан прекрасными гуманистами, был большим знатоком искусства. От имени Козимо он давал заказы художникам. Роспись капеллы во дворце Медичи была выполнена Гоццоли под его непосредственным надзором. Переписка сохранила одно из его требований к художнику: закрыть облаками тела больших серафимов, написанных по обе стороны от алтаря.

Как было принято во флорентийском обществе, Козимо выбрал сыну невесту. Это была Лукреция Торнабуони из древнего аристократического рода, уже давно занимавшегося торговлей. Невеста была девятью годами моложе Пьеро: она родилась в 1425 году. Она была не очень красива, но выделялась в обществе элегантностью и утонченными манерами, получила превосходное воспитание, прекрасно играла на музыкальных инструментах, танцевала, сочиняла стихи. Лукреция стала и замечательной матерью. Из семи ее детей (четырех мальчиков и трех девочек) совершеннолетия достигли четверо. Старшая дочь Бьянка Мария, родившаяся в 1445 году, в 1459 году вышла замуж за Гильельмо Пацци, вторая, Лукреция, в семье прозванная Нанниной, родилась в 1448 году, а в 1466-м стала женой Бернардо Ручеллаи.

Старший сын появился на свет 1 января 1449 года. Он получил традиционное у Медичи имя Лоренцо в честь святого покровителя семьи, именем которого называлась большая базилика рядом с дворцом. Младший сын, Джулиано, родился в 1453 году.

Кроме этих четырех детей, Пьеро имел внебрачную дочь Марию от неизвестной женщины. Она воспитывалась отдельно от других детей, но была признана их сводной сестрой. В 1470 году она вышла замуж за Лионетто Росси, управляющего банком Медичи в Лионе.

И в недостроенном еще флорентийском дворце, и на виллах, раскинувшихся по окрестным холмам, жизнь текла спокойно. По случаю разрешения Лукреции от бремени к ней являлись с визитами патрицианские дамы, окруженные свитой, как это изображено на фресках «Рождество Богородицы» и «Рождество Иоанна Крестителя» в Санта-Мария Новелла. Возможно, заказчик этих фресок, брат Лукреции Джованни, желал запечатлеть рождение своих племянников и племянниц под золочеными балдахинами в палаццо Медичи. Сюжеты этих фресок — земная жизнь Божьей Матери и житие Иоанна Крестителя — были любимыми темами духовных стихотворений, которые писала Лукреция. Ее искренняя набожность стала еще глубже под влиянием архиепископа Антонио Пьероци, которого из-за маленького роста любовно прозвали Антонино и который был канонизирован под именем святого Антонина.

Лукреция вносила вклады в монастыри и давала приданое бедным девушкам. Ее христианское милосердие косвенным образом давало детям уроки щедрости. Но молодая компания не всегда жила во Флоренции. Дети часто покидали ее под предлогом то жары, то эпидемии, подолгу жили в Пизе или на больших семейных виллах Кафаджоло, Треббио и Кареджи, где встречались с другими Медичи — сыном и внуками брата Козимо.

В семейных поместьях Лоренцо и Джулиано познавали окружающий мир. Они видели круговращение времен года. На сборе винограда в Кареджи, на больших скачках в Муджелло юные горожане сталкивались с грубоватыми сельскими жителями. Была у них и еще одна возможность встречаться с народом: непременные в семье Медичи поездки на горячие воды. Чаше всего они отправлялись в Петриоло, Карсену или Мачерато. В честь их приезда всякий раз устраивались празднества. Позже, в 1477 году, мать Лоренцо купила серные источники в Морбе, переделала ванны и трубы у источников, превратив это заведение в лечебный курорт.

Развлечений во дворцах и на виллах юным Медичи хватало. Воспитывали их очень нестрого. Характерный в этом отношении анекдот рассказывает Феррарский хронист Лодовико Карбоне. Когда послы из Лукки обсуждали с Козимо какие-то важные вопросы, в комнату вдруг вбежал его внук, дал деду ножик, тростинку и попросил сделать свисток. Козимо, прервав аудиенцию, вырезал игрушку, и мальчик ушел довольный. Удивленным послам Козимо сказал: «Неужели вы не знаете, до чего можно любить детей и внуков? Вас смущает, что я вырезал свисток? Хорошо еще, что внучок не попросил меня посвистеть в него: тогда пришлось бы при вас и этим заняться».

Много лет спустя дед оценил ум Лоренцо. Он любил состязаться с ним в шахматы. Позднее Козимо допустил внука на философские споры, которые вел в узком кругу. Очень рано стал он поручать Лоренцо и почетные функции, дававшие возможность понравиться народу.

В мае 1454 года пятилетний Лоренцо уже принимал дипломатический визит. Окруженный блестящей свитой, одетый по-французски, он встречал Иоанна Анжуйского, сына короля Рене, незадачливого претендента на неаполитанский престол. Принц был официальным гостем республики, давшей ему рыцарское звание.

Через пять лет, в апреле — мае 1459 года, когда во Флоренцию прибыли Галеаццо Мария Сфорца и папа Пий II, Лоренцо и его брат Джулиано играли более важную роль. Миланского наследника, которому едва исполнилось семнадцать лет, Козимо принял в капелле своего дворца, сиявшей золотом фресок. Внуки произносили принятые в таких случаях приветствия. Несколько дней спустя Галеаццо Марию принимали в Кареджи. Ему со свитой оказали царские почести. В знак почтения Лоренцо и его дядя Джованни прислуживали гостям, не садясь за стол. Одна из сестер Лоренцо играла на комнатном органе. После обеда жены Пьеро и Джованни вместе с первыми красавицами Флоренции танцевали во дворе.

Приезд папы Пия II, направлявшегося в Мантую, где должно было быть вынесено соборное решение о Крестовом походе, стал поводом для больших народных гуляний. Празднества, в которых участвовало тысяч шестьдесят флорентийцев, начались с турнира на площади Санта-Кроче. 29 апреля состоялся бал на Новом рынке, который был весь убран богатыми тканями. Шестьдесят юных пар, одетых в самые лучшие наряды, прошли перед папой в изящном танце.

На следующий лень на площадь Синьории, огороженную со всех сторон и превращенную в огромную арену, выпустили двух львов, содержавшихся на счет республики (лев, наряду с красной лилией и красным крестом на белом фоне, был одним из символов Флоренции), двух лошадей, четырех быков, двух волов, корову с теленком, дикого медведя, волка и даже такое диковинное тогда животное, как жираф. Народ ожидал общей грызни, но, увы! Крики толпы не разъярили, а напугали зверей, застывших точно вкопанные. Тогда на арену вышли двадцать молодцов. Они стали бегать среди хищников, катая большой деревянный шар.

Гвоздь программы был назначен на ночь с 1 на 2 мая. В свете сотен факелов по посыпанной песком Виа Ларга прошел парад. Впереди шли тридцать музыкантов. Затем прошествовали двенадцать всадников в роскошных одеждах под штандартом молодого Лоренцо Медичи, в сопровождении пажей и ливрейных слуг, а за ними сам Лоренцо на белом коне, одетый в золото и пурпур, как потом он был изображен на фреске Гоццоли.

За всадниками проехала аллегорическая колесница, изображавшая триумф Любви. Прошествовав по улице несколько раз, молодые патриции вместе с Лоренцо отправились во дворец, где их ждали изысканные яства, а простой народ до зари пел и плясал в честь гостей Флоренции.

Так, в постоянных праздниках и удовольствиях, юный Лоренцо готовился к светской жизни. Но гораздо больше времени он посвящал учению. Очень рано, уже в 1454 году, к нему приставили гувернера, который стал и его педагогом, и товарищем. Джентиле Бекки. уроженец Урбино, принадлежал к числу клиентов Медичи; в 1450 году они сделали его настоятелем прихода Сан-Джованни. Бекки получил от них еще много милостей, например, в 1462 году пребенду соборного каноника. Потом он стал генеральным викарием при архиепископе Флоренции Джованни Нерони, а в 1473 году (по предложению своего воспитанника Лоренцо) — епископом Ареццо. Бекки был превосходным оратором и благодаря этому таланту участвовал в дипломатических миссиях, чаще всего в Риме и при французском дворе. Веселый и умный человек, он оставил яркие письма, блещущие юмором. Он преподавал Лоренцо гуманитарные дисциплины: научил его прекрасно писать по-латыни и правил первые его итальянские стихи. Библиотека Медичи, пополнявшаяся начиная с 1440 года, давала мальчику превосходные источники, среди которых можно назвать лучший из списков писем Цицерона и две рукописи Тацита, в том числе единственный древний список, содержащий пять первых книг "Анналов". Плиний, Вергилий и Юлий Цезарь стояли на ее полках рядом с греческими авторами, в частности Софоклом, а также величайшими флорентийскими поэтами Данте и Петраркой.

С великими поэтами Лоренцо знакомил другой учитель, Кристофоро Ландино. В 1458 году мальчик стал посещать занятия по риторике и поэтике во Флорентийском университете, старом Studio, где греческий и философию еще преподавал знаменитый Аргиропулос. Целых десять лет юный Лоренцо слушал его лекции об Аристотеле и Платоне, по истории греческой мысли и культуры. Наконец, глубокое влияние на Лоренцо оказал Марсилио Фичино. Юноша внимательно слушал беседы о смерти в духе Платона, которые по просьбе старого Козимо философ вел в Кареджи.

 Лоренцо повезло и в том, что он встретил одного из «универсальных гениев» своей эпохи — архитектора и философа Леона Батисту Альберти. Зодчий посвятил ему одно из своих произведений «Тривиум», излагающий искусство обсуждения государственных дел. Мальчик часто виделся с Альберти во Флоренции, куда он приезжал надзирать за постройкой зданий по своим планам, в частности, дворца для семейства Ручеллаи. Позднее в Риме Лоренцо именно под его руководством осматривал античные руины.

Разумеется, художники, бывавшие во дворце Медичи, не могли не привлекать внимания мальчика. Музыка, которой он учился под руководством замечательного соборного органиста Антонио Скварчалупи, вскоре стала его любимым искусством. Лоренцо играл на разных инструментах, любил петь, сочинял для своих стихов мелодии.

Период формирования личности Лоренцо прошел под таком развития духовных способностей. Именно тогда он полюбил подолгу вести беседы в узком кругу верных друзей, чаще всего в спокойной обстановке камальдолийского монастыря, о разных предметах, и особенно часто — о высшем Благе. Отзвуком этих встреч стати «Камальдолийские беседы» Ландино, написанные в 1474 году.

Смерть Козимо положила конец этому блаженному времяпрепровождению, столь непохожему (потом он жалел об этом) на трудную молодость его предков — трудолюбивых дельцов.

В 1464 году Лоренцо уже почти достиг своего роста — среднего. Сложение его было крепкое, лицо — волевое, с неправильными чертами, в черных глазах светился ум. Были у него некоторые телесные недостатки: писклявый голос, плохое зрение, полное отсутствие обоняния. Вскоре начались приступы подагры. Но благодаря храбрости и веселому нраву Лоренцо окружающие этого не замечали. Элегантный, любезный, всегда доступный, он всем казался многообещающим наследником рода Медичи.

Во дворце на Виа Лapгa приходило множество писем сначала с соболезнованиями, а затем с поздравлениями новому главе семьи. В мае 1465 года король Франции Людовик XI назначил Пьеро членом своего тайного совета и дал ему право изобразить на своем гербе на первом из шаров французскую золотую лилию в лазоревом поле.

 Этот жест был небескорыстен. Франция тогда переживала тяжелый кризис, и королю срочно требовался банкир, готовый финансировать его войны с мятежными баронами. Но Пьеро было нужно не столько признание иноземцев, сколько укрепление своего положения во взаимоотношениях с наиболее крупными государствами самой Италии. Он решил послать к итальянским дворам своего сына Лоренцо. Особенно важно было укрепить установленные Козимо связи с миланским герцогом Франческо Сфорцой. Тот как раз только что выдал свою дочь Ипполиту за Альфонса Арагонского, старшего сына короля Неаполитанского Фердинанда. В апреле младший сын короля Федерико прибыл во Флоренцию во главе большой делегации прелатов и дворян. Он направлялся в Милан замещать своего брата на свадьбе с дочерью герцога. Неаполитанцы тогда соблюдали траур по своей королеве, и официальных торжеств не было. Возможно, частным образом тринадцатилетний неаполитанский принц встречался и с Лоренцо Медичи. Вскоре они встретились в Милане, куда Флоренция послала на свадьбу делегацию, состоявшую из Лоренцо, его зятя Гильельмо Паши и Диотисальви Нерони, представителей деловых кругов, могущественных сторонников Медичи. По пути Лоренцо побывал в Ферраре и Венеции, где его встретили недружелюбно: об особых связях Медичи с миланским герцогом там знали не понаслышке.

9 мая 1465 года посольство прибыло ко двору Сфорцы. Лоренцо привез с собой серебряную посуду Медичи. Ее он ставил на стол на великолепных пирах, которые давал в фамильном дворце, где находился и банк под управлением Пиджелло Портинари. Герцог и его сын Галеаццо Мария, прекрасно знавшие Лоренцо, когда-то ехавшие в кавалькаде рядом с ним, решили воспользоваться случаем, чтобы просить о помощи: Людовик XI обратился к ним за поддержкой, и флорентийские деньги пришлись бы чрезвычайно кстати. Не имея полномочий, Лоренцо не мог принять такого решения. Сразу после свадьбы он отправился домой.

Месяц спустя во Флоренцию приехала Ипполита Сфорца. Вместе с деверем, принцем Фердинандом, она остановилась во дворце на Виа Ларга. На ее пребывание пришелся храмовый праздник города, Иванов день, который отпраздновали с особым размахом: на специально устроенную арену выпустили львов — символ Флоренции; состоялись скачки; в церквях раздавали обильную милостыню. Таким образом Пьеро Медичи желал продемонстрировать всем дружбу, связывавшую его с миланским и неаполитанским дворами.

 Его внимание привлекал и еще один итальянский двор — папский, с которым у Медичи были деловые отношения. В феврале 1466 года Пьеро решил отправить туда Лоренцо с чрезвычайным посольством. Вместе с молодым человеком выехали Джентиле Бекки и Роберто Малатеста. 8 марта они прибыли в Рим.

С 1464 года там правил папа Павел II, бывший венецианский купец. Он желал сделать более доходным месторождение квасцов в Тольфе, которое с 1462 года давало всей Европе основную массу этого продукта, необходимого для обработки тонких тканей и закрепления краски. Большую часть добываемой продукции сбывали Медичи: в 1463— 1466 годах они продали за границей 4 тысячи тонн квасцов в пользу Апостолической палаты. Но компания откупщиков, уполномоченная папой вести добычу и обогащение минерала, имела разрешение на производство только полутора тысяч тонн в год. Как оказалось, этот объем никак не мог покрыть спроса.

Лоренцо и его дядя Джованни Торнабуони, управляющий римским филиалом, выставили Святому престолу условия: они желали не только сохранить за собой всю торговую часть, но также контролировать производство, войдя пайщиками в компанию откупщиков.

1 апреля, после острых споров, они добились своего. По договору. Пьеро Медичи занял место папского человека Бартоломмео да Фрамуры. Новая компания получила право производить столько квасцов, сколько будет требоваться на рынке.

Во всех финансовых операциях от имени Апостолической палаты выступали Медичи. Они стали депозитариями кассы Крестового похода, пополнявшейся в основном за счет продажи квасцов. Из поступавшей суммы две трети приходились на долю палаты, а треть — на долю откупщиков. Договор был золотым дном. Цель поездки к папе была достигнута: к великой зависти конкурентов, финансистов Флоренции и других итальянских городов, Медичи овладели главным рынком века.

Довольный этим успехом, Лоренцо очень хотел насладиться прелестями Рима. Но участвовать в светских развлечениях отец ему запретил: в это время пришло известие, что 8 марта скоропостижно скончался Франческо Сфорца. Пьеро велел сыну носить по кондотьеру траур, чтобы публично подтвердить верность Медичи своему миланскому союзнику. Кроме того, он велел ему добиться у папы, хотя тот и был родом из Венеции, признания и поддержки наследника миланского герцога Галеаццо Марии Сфорцы. Впрочем, для Рима не меньше, чем для Флоренции, было важно поддерживать сильное Миланское государство в противовес республике дожей. Дипломатические переговоры удались Лоренцо не хуже, чем финансовые. 7 апреля, сразу же после торжественной папской пасхальной мессы, он отправился в Неаполь. Это путешествие было уже прямо связано с посольством в Милан: Лоренцо должен был укрепить ось Милан — Флоренция — Неаполь. Смерть Сфорцы сделала еще более необходимой солидарность между Пьеро Медичи и королем Фердинандом. Встречи Лоренцо с королем, приватные беседы в Капуе, совместные охоты, официальные приемы без труда привели к согласию на этот счет. Совсем другое дело — финансовые дела. Фердинанд был жаден до барыша. Он угнетал баронов и купцов своего королевства, желал извлечь как можно больше прибыли из квасцовых карьеров в Аньяно (возле Пуццол), на островах Липари и Иския. Договор, только что заключенный Лоренцо в Риме, был ему не приятен: достаточно было посмотреть на условия этого соглашения, делившего европейский рынок.

Лоренцо прекрасно знал, что позиции неаполитанцев были не очень сильны: производимых ими квасцов все равно было недостаточно для серьезной конкуренции. В обмен на мировое соглашение по торговле, которое Медичи ничего не стоила, он потребовал, чтобы конкуренты Медичи в Неаполе, в первую очередь Аччайуоли и Лука Питти, впредь не имели привилегий на ведение финансовых дел государя (весьма важных, поскольку за королем была закреплена монополия на экспорт). И тут юному Лоренцо удалось выгодно завершить дело, правда, согласившись на отмену изгнания семьи Строцци, высланной в Неаполь и там подружившейся с королем.

По всем этим пунктам пришли к согласию. Медичи вновь добились полного успеха, но значительная часть флорентийского патрициата восприняла его как большую обиду. А между тем конъюнктура требовала не обижать городскую верхушку.

Уже два года во Флоренции росло недовольство действиями Медичи, даже в рядах их бывших сторонников. Аччайуоли были одной из древнейших флорентийских фамилий. После восстания чомпи они были изгнаны вместе с Медичи, связали себя с ними, поддерживали их в борьбе против партии Альбицци. Один из главных в роде Аччайуоли, Аньоло, отличился, став на сторону Козимо во время его изгнания в Венецию; его посадили в темницу и даже пытали. По возвращении Медичи он был вознагражден: стал гонфалоньером. затем послом при дворе французского короля. Дочь Лаудомину Аньоло выдал за Пьерфранческо Медичи. Но Козимо опасался его честолюбия и вечных претензий и потому отказал дать Пизанское архиепископство его сыну и расстроил брак другого сына Аньоло с невестой из рода Барди, компаньонов Медичи. Аньоло затаил обиду. Верность его и всех Аччайуоли, уже и так сильно поколебленная, окончательно улетучилась, когда Пьеро Медичи отстранил их семью от неаполитанских торговых потоков. Тогда Аньоло исполнял важную должность, являясь членом советов при синьории: его положение в государстве позволяло при случае отомстить, в законном порядке приняв вредные для Медичи меры. Такое же положение занимали и многие другие магнаты. Один из них, Лука Питти, возглавил государственный переворот 1466 года. Он полагал, что получил от политики не все, на что рассчитывал. Питти был очень богат, но ему катастрофически не хватало средств, чтобы закончить строительство дворца на холме Сан-Джорджо. Нужно было присосаться к государственному бюджету, а для этого расставить своих клиентов на ключевые посты и доходные места во флорентийской округе. Его сторонники неумеренно жаждали власти. Они составили «партию Холма», бывшую в оппозиции к «партии Долины», объединявшей клиентов Медичи с Виа Ларга и ее окрестностей в долине Арно.

Некоторые из тех, кто объявляли себя друзьями Медичи, из честолюбия или зависти тоже готовы были присоединиться к оппозиции, которая после смерти Козимо росла день ото дня. Таков был Диотисальви Нерони, советник и друг Козимо. Он вложил средства в дело Медичи и благодаря им разбогател. Его брат Джованни стал архиепископом Флорентийским. Сам он, когда сопровождал Лоренцо с посольством в Милан, получил от герцога рыцарское звание. Пьеро пользовался его советами в ходе реорганизации банка после смерти отца. Диотисальви посоветовал ему востребовать все кредиты, вследствие чего многие флорентийские предприятия осенью 1464 гола обанкротились. Макиавелли считал, что Диотисальви нарочно дал такой совет, чтобы спровоцировать взрыв недовольства, а затем и изгнание Пьеро декретом синьории. Доказательств такой махинации нет. Возможно, связь между прекращением кредитования флорентийским банком (для сверки счетов после смерти Козимо) и флорентийскими банкротствами случайна. Во всяком случае, даже если Диотисальви действовал злонамеренно, он не был за это отстранен от дел. Он мог ждать своего часа, скрывая зависть и втайне стараясь подорвать доверие бывших друзей Козимо Медичи к его наследникам.

Однако он сталкивался с полным антагонизмом мнений даже в лоне одной и той же семьи. Таковы были, например, Содерини. Томмазо Содерини был женат на сестре Лукреции Торнабуони, дружил со своим свояком Пьеро Медичи, разделял все его мысли. Зато его брат Никколо не упускал случая громко критиковать режим Медичи: он был идеалистически настроен и мечтал о возвращении старых порядков.

Синьория регулярно приглашала Никколо Содерини для консультаций, и он боролся за восстановление назначения на должности по жребию. В конце концов ему удалось убедить приоров и советы. 18 сентября 1465 года старый порядок назначения был восстановлен. Все решал только жребий. Никто, избранный по жребию, не мог получить отвод, за исключением совершенно недееспособных или не способных платить налоги в казну. Таким образом, Медичи потеряли возможность подбирать людей в правительство.

В результате жеребьевки, проведенной 29 октября по старинной традиции, большинство голосов получило республиканское течение. Никколо Содерини был избран гонфалоньером справедливости. Восторг его сторонников прорвался наружу. Его с триумфом отнесли на руках во дворец синьории, а флорентийские дамы наградили оливковой ветвью. От его правления ожидали чудес. И действительно, за два месяца он провел много собраний и задумал много реформ. Одна из этих реформ удалась: была создана комиссия для составления расширенного списка кандидатом на государственные посты. Она тотчас же втрое увеличила их число. Многие из новых кандидатов желали вернуть древнюю республику. В такой ситуации усилилась и оппозиция в городских советах. Весной 1466 года она подняла голову. После смерти Франческо Сфорцы Пьеро предложил синьории выдать субсидию в 40 тысяч дукатов вдовствующей герцогине и Галеаццо Марии. Таким образом он хотел купить их поддержку, благодаря которой при случае сохранил бы власть.

 Его недруги, естественно, воспротивились. Лука Питти уже в декабре 1465 года заявил, что для него сам черт лучше миланского герцога. Под влиянием Питти и Аччайуоли синьория уменьшила размер субсидии. Это было первое поражение Пьеро.

И не последнее. Синьория обязала всех кандидатов на должности выйти из каких бы то ни было политических группировок. Всем же избранным было запрещено собираться в частных дворцах. Эта мера была фактически направлена против Медичи.

Оппозиционеры почувствовали необходимость заявить о себе и испытать свои силы. 27 мая четыреста оппозиционных деятелей на своем собрании торжественно поклялись соблюдать древние правила управления государством и защищать вольности.

Присяга была подписана. В первых строках подписавшихся стояли имена Луки Питти, Аньоло Аччайуоли, Диотисальви Нерони и даже Пьерфранческо Медичи, двоюродного брата Пьеро и зятя Аньоло Аччайуоли. Пьерфранческо нашел удобный случай отомстить старшей ветви фамилии, которая, как он считал, его ограбила.

Следующей мишенью оппозиции сразу же стал Совет ста, своего рода сенат, созданный Медичи, которые сделали из него послушное орудие, штамповавшее нужные им чрезвычайные меры. Голосование Совета ста позволяло не считаться с мнением старых советов — Совета народа и Совета коммуны. Началась мощная агитационная кампания против этого учреждения. Нет никакого сомнения, что если бы в новой синьории, выборы которой были назначены на 28 августа, оппозиция подучила большинство, Совет ста, последний рычаг контроля над городом, частично остававшийся в руках Медичи, был бы упразднен. Очевидно было и то, что Медичи будут защищаться. Питти и его друзья стали искать сильного союзника для открытой борьбы. Они нашли его в лице феррарского маркиза Борсо д'Эсте, не скрывавшего враждебного отношения к Пьеро из-за того, что тот возобновил союз Флоренции с Миланом. В июле его брат Эрколе выступил в поход. Правитель Болоньи Джованни Бентивольо уведомил Пьеро, уехавшего тогда в Кареджи, что феррарское войско насчитывает 800 всадников, 2 тысячи пе­хотинцев и тысяча арбалетчиков.

Медичи тотчас же выпросил у Галеаццо Марин Сфорцы полторы тысячи миланских всадников, и те прибыли в Имолу. Военачальник герцога мог занять крепость Фиренцуоло в Апеннинах и преградить путь войску Эрколе д'Эсте. Но миланцы находились слишком далеко от Кареджи, чтобы защитить самого Пьеро. Старый дом был укреплен, но сад и поместье открыты в поле — там невозможно было долго сопротивляться неприятельской армии. Так что только во Флоренции у Пьеро оставалась свобода маневра. Сторонников у него было все еще много. Они помогли бы выдержать осаду во дворце на Виа Ларга — настоящем бастионе посреди города. Кроме того, во Флоренции Медичи тотчас узнают результаты жеребьевки в новую синьорию и поймут, выиграно дело или проиграно, а значит, надо ли Пьеро приглашать для защиты от недругов миланских солдат.

Рано утром 23 августа из Кареджи в сторону Флоренции отправился портшез, окруженный конным эскортом. В нем неподвижно лежал Пьеро, мучившийся от подагры. Дорога была опасной: боялись нападения разбойников. Лоренцо ехал впереди верхом, как разведчик. Проезжая мимо виллы Сан-Антонио, загородного дома архиепископа Джованни Нерони, брата Диотисальви, он увидел там отряды вооруженных людей, имевших явно недобрые намерения. Лоренцо остановили, спросили, едет ли за ним Пьеро, на что тот дал отрицательный ответ. Его отпустили. Тогда Лоренцо срочно послал к Пьеро гонца, чтобы тот переменил маршрут, и портшез без помех добрался до Флоренции. Пьеро собрал друзей во дворце на Виа Ларга и рассказал им, как его собирались похитить, а может быть, и убить. Он спасся лишь благодаря храбрости и находчивости Лоренцо.

Дальше события разворачивались стремительно. Удача улыбнулась Медичи. Кое-кто считает, что улыбнулась она слишком широко и результаты жеребьевки при выборе приоров были подтасованы. Во всяком случае, для оппозиции результат был неожиданным: 28 августа жребий выбрал приоров, полностью преданных Медичи. Лука Питти все понял. 29-го числа он смиренно изъявил Пьеро свою покорность, а тот ее принял. «Партия холма» посчитала его поступок трусостью, и политической карьере Питти пришел конец. Герцог Феррарский, узнав о победе Медичи, распустил войска. Оппозиция была полностью разоружена. Приоры поспешно передали Медичи контроль над флорентийским правительством. Применили обычный сценарий, чтобы добиться видимости народного одобрения. 2 сентября по требованию новых приоров народ собрался на площади Синьории, которую Пьеро окружил тремя сотнями солдат. В первом ряду воинов люди увидели Лоренцо на коне в полном вооружении. Приоры предложили собрать балию с чрезвычайными властными полномочиями на четыре месяца. Народ одобрил эту меру. На первом же заседании 6 сентября балия вынесла постановление о новом составе полицейского комитета из приверженцев Пьеро. Комитет получил неограниченную власть, упраздненную было в 1465 году. 7 сентября перед его судом предстали Никколо Содерини, Аньоло Аччайуоли, Диотисальви Нерони и другие лидеры оппозиции. 11 сентября им был вынесен приговор: двадцатилетнее изгнание. Простили только их мелких клевретов. Тем временем официальная пропаганда славила великодушие Пьеро Медичи.

Одновременно с репрессиями балия восстанавливала контроль Медичи над государством. 5 сентября было постановлено, что выборщики смогут вытаскивать из мешочков листочки с именами сколько угодно раз, пока не выйдут имена лиц, пользующихся абсолютным доверием режима. Так поступали еще двадцать восемь лет, до падения Медичи в 1494 году.

Из двухлетнего кризиса Медичи вышли окрепшими. Изгнанники, разумеется, не признали себя побежденными. Пикколо Содерини в Венеции пользовался поддержкой властей. Светлейшая республика позволила изгнаннику прибегнуть к помощи своего кондотьера Бартоломмео Коллеони Диотисальви Нерони поселился в Мальпаге у одного рыцаря и тоже готовился к бою. К войску Коллеони присоединились другие кондотьеры: Эрколе д'Эсте, владетель Пезаро Алессандро Сфорца, Джованни Пико делла Мирандола, владетель Форли Пино III Орделаффи и владетель Фаэнцы Асторре Манфреди. Это была коалиция солдат удачи, желавших, как некогда Франческо Сфорца, воспользоваться случаем и оттяпать у больших итальянских государств княжества для себя. Державы быстро осознали опасность. Пьеро Медичи не стоило никакого труда составить 4 января в Риме лигу в составе Милана, Флоренции и Неаполя во главе с Павлом II. Общим войском командовал ученик Коллеони Федерико да Монтефельтро, граф Урбинский.

10 мая 1467 года Коллеони перешел через По с 8 тысячами всадников и 6 тысячами пехотинцев. Для того времени это была большая сила. Но полководец был уже стар и осторожен. Он не спешил атаковать. Граф Урбинский, его противник, тоже не рвался в бой. Дело не двигалось. Только Венецианская республика яростно вела войну на всех фронтах: на море конфисковала флорентийские корабли с товарами, пыталась поднять восстание в Генуе, возобновила сношения с Иоанном Анжуйским, чтобы натравить Савойю на Милан.

Стычка двух великих кондотьеров, произошедшая 23 июля 1467 года при Риккардине возле Молинеллы (Романья), не имела решающего исхода. Пришлось пойти на переговоры. Борсо д' Эсте предложил в посредники себя, но им стал папа Павел II. 2 февраля 1468 гола он предложил проект мира, а 8 мая убедил все заинтересованные стороны согласиться на него. Пьеро Медичи вышел победителем из последнего испытания: ему не пришлось идти ни на какие уступки противникам. Флорентийская территория тоже осталась неприкосновенной. Более того, вскоре она еще увеличилась благодаря покупке за 37 тысяч флоринов Сарцаны и крепости Кастельнуово да Луниджана, расположенной на пути и Геную, в долине Таро. Флоренция теперь господствовала над путями, ведущими в Ломбардию.

Сильное и независимое Тосканское государство вновь обрело внутреннюю стабильность, которую давала негласная диктатура партии Медичи.

Между тем ненависть побежденных представляла серьезную опасность для Медичи. Несколько раз им грозили покушения и похищения. Они едва не увенчались успехом: например, летом 1467 года, когда Лукреция с Лоренцо принимали серные ванны в Морбе, их предупредили о замысле убийства. Они еле успели укрыться за стенами соседней Вольтерры. Когда опасность миновала, Лукреция вернулась на курорт, а Лоренцо отец вызвал во Флоренцию, где он и остался. Там он вместе с компанией друзей, которую называл бригадой, вновь занялся любовными играми, для которых в городе, находившемся под властью Медичи, у него не было препон.

Лоренцо рано увлекся плотскими утехами. Это отразилось и в его стихах. В июне 1465 года шестнадцатилетний юноша, остановившись на ночлег в Реджо, когда ехал из Милана, сочинил на мифологическую тему сонет — первый в его собрании стихотворений. Всего это собрание («Книга песен») включает одну балладу, пять секстин, восемь канцон и 108 сонетов, сочиненных в основном в 1465—1470 годах. Весь этот свод, пронизанный любовными эмоциями, являет собой своего рода лирический дневник его страстной юности. Страсть эта находила себе выход в интрижках с доступными девицами, к которым ходили члены бригады. По словам Макиавелли, Лоренцо «невероятно увлекали удовольствия Венеры». А Гвиччардини пишет, что он был 

«сладострастен и весь во власти Венеры... что, по мнению многих, так ослабило его телесно, что он умер, можно сказать, молодым».

 Выговоры матери и наставника, Джентиле Бекки, были напрасны. Впрочем, дед и отец Лоренцо тоже не были образцом добродетели. Но его любовь не ограничивалась ночными вылазками, причем небезопасными: ведь надо было остерегаться недругов из простонародья и ночных полицейских дозоров.

Как и все его товарищи, Лоренцо, честь по чести, ухаживал за порядочной флорентийской дамой. По правилам куртуазной любви, на людях полагалось упоминать лишь эту идеальную возлюбленную, даже если она служила только ширмой для вульгарных плотских удовольствий. Вся Флоренция знала, что Лоренцо в своих стихах называет Дианой одну из первых красавиц города Лукрецию Донати. В 1465 голу, когда юноша выбрал ее своей музой, ему было шестнадцать лет, а ей, как установили современные исследователи, восемнадцать. Она только что вышла замуж за Никколо Ардингелли, с которым два года была обручена. Таким образом, вздохи Лоренцо были обращены к молодой патрицианке с прекрасным положением в обществе. Притом его любовь так и осталась платонической в самом расхожем смысле слова. Об этой поэтической связи было объявлено во всеуслышание: на большом турнире 1469 года имя Лукреции красовалось рядом с Клариче Орсини, будущей женой Лоренцо. Та, впрочем, не держала обиды: в 1471 году она согласилась быть крестной матерью новорожденного Пьетро Ардингелли, сына Лукреции и Никколо. А Никколо не возражал, чтобы его супруга была царицей флорентийских праздников. Например, патрицианка Алессандра Мачинги-Строцци рассказывала своему сыну о роскошном празднике, который Лоренцо устроил в честь Лукреции 3 февраля 1466 года в папском зале Санта-Мария Новелла. Молодая дама была в великолепных одеждах, в ожерелье из больших жемчужин. Теперь, писала мать сыну, Никколо Ардингелли сможет отдать ему долг: говорят, что он получил 8 тысяч флоринов. Что это было — плата за слепоту? Непохоже. Никколо вел дела на Востоке. Он часто ездил в Турцию и другие страны, на много месяцев разлучался с женой.

 Для Флоренции тех времен не было ничего удивительного в том, что Лукреция утешалась играми и праздниками бригады Лоренцо. Но как ни льстило ей внимание молодого Медичи, она, кажется, оставалась верной мужу: друзья Лоренцо в своей переписке жаловались на это. Лоренцо так и не занял место Никколо. Если верить его компаньону Браччо Мартелли, который 21 апреля 1465 года подсматривал за первой брачной ночью Лукреции, супруг обладал необыкновенными мужскими достоинствами. Браччо даже удалось определить размер его детородной тычины: с бычий рог! Для бригады Медичи проказы, подобные этой, были не редкостью. Веселые товарищи делились опытом, вместе гуляли, пели песни, сочиняли стихи.

В этой компании были действительно настоящие поэты — три брата Пульчи. Некогда их семья процветала и была в родстве с французскими аристократами, но теперь они превратились в нищих клиентов флорентийских патрициев.

Старший брат, Лука, родился в 1431 году. Он желал угодить юному Медичи, воспев его любовь в пасторально-мифологической поэме, написанной в 1465 году. Ни сама поэма, ни желание, видимо, не были достаточно вознаграждены: Лука умер в 1470 году в долговой тюрьме. Младший Пульчи, Бернардино, родившийся в 1438 году, написал «Книгу песен» и был женат на Антонине Джаннотти, тоже поэтессе, писавшей духовные стихи, которые наверняка нравились матери Лоренцо. Самым же талантливым из братьев Пульчи был средний, Луиджи, родившийся в 1432 году. На службу к Медичи он поступил в 1461 году. Ему давали самые разные поручения: купить шпагу, отдать в починку музыкальные инструменты, сопровождать в дороге членов семьи. Луиджи Пульчи прослыл злоязычным насмешником, став чем-то вроде придворного шута. Одни завсегдатаи дворца на Виа Ларга его любили, другие терпеть не могли, но он всегда сохранял благосклонность хозяев. По просьбе матери Лоренцо Пульчи стал писать «Морганте», бурлескную пародию на рыцарские эпопеи, очень смешное сочинение, где Карл Великий, Ганелон, Роланд, Оливье и другие классические персонажи ведут себя как полные идиоты. Герой поэмы — великан Морганте, спутник Роланда. Его сражения с полувеликаном Маргутте смешны почти как приключения Гаргантюа и Пантагрюэля у Рабле.

 Верный Джиджи, как его обычно звали, он же Алоизий Пульхер, как он сам подписывал письма, нежно любил Лоренцо, но тот так и не помог ему выбраться из нужды. В 1472 году поэту пришлось уехать на службу к Роберто Сан-Северино. Впрочем, еще до отъезда Пульчи оставил поэтическое свидетельство верности молодому Медичи: стансы на турнир 1469 года, где воспевалась свадьба Браччо Мартелли с Констанцей Пацци и сам Лоренцо.

Браччо Мартелли, родившийся в 1442 году, принадлежал к одному из самых преданных партии Медичи семейств. В 1463 году он стал ближайшим другом и любимчиком Лоренцо. Они делились своими секретами. Позднее благодаря Лоренцо Браччо прошел все ступени общественных должностей: приор, подеста флорентийской округи, посол и, наконец, гонфалоньер справедливости.

Среди членов бригады был Диониджи Пуччи, ровесник Мартелли, эпикуреец, бонвиван и лентяй, который предпочитал охотничьим удовольствиям постельные. Но настало время, и он, усмирив бунты в Читта ди Кастелло и Фаэнце, доказал Лоренцо, что может быть энергичным и способен играть важную политическую роль. Пьетро Аламанни, родившийся в 1434 году, был старше других. Он тоже являлся для Лоренцо и товарищем в забавах, и доверенным человеком, Пьетро занимал самые ответственные государственные должности и всегда оказывался на высоте положения.

Столь же предан был Бернардо Ручеллаи, зять Лоренцо (муж его любимой сестры Наннины) и почти его ровесник — родился в 1448 году. Бернардо был верным товарищем молодого Медичи в путешествиях, а потом стал его послом в Генуе, Милане и Неаполе. Это был любознательный эрудит, увлекавшийся историей и археологией. Другой зять Лоренцо, муж Бьянки Гильельмо Пацци, родившийся в 1437 году, довольно заурядная личность, и его брат Джованни тоже входили в бригаду, но позже были исключены из нее, оказавшись замешанными в заговор их семейства.

К этой компании принадлежали и распутный купец Джованфранческо Вентура, ученик Марсилио Фичино Франческо Берлингьери и гуманист Пеллегрино дельи Альи. Все они были на семь — девять лет старше Лоренцо. Моложе него был только Сиджисмондо делла Стуфа, родившийся в 1454 году, красотой которого восхищались все современники. Лоренцо доверял ему как самому себе. И тот в награду за преданность получал самые важные должности в государстве: приора, морского консула в Пизе, гонфалоньера справедливости.

 Сиджисмондо был помолвлен с красавицей Альбьерой дельи Альбицци, смерть которой в 1473 году потрясла всю Флоренцию и вдохновила поэтов на множество прочувствованных стихотворений. Репутация безутешного красавца окружила Сиджисмондо каким-то ангельским ореолом, делавшим его совсем непохожим на товарищей по бригаде, весельчаков, гуляк и волокит. Компания разрасталась, к ней то и дело присоединялись новые юнцы — золотая молодежь того времени, на турнире 1469 года окружавшая Лоренцо и его брата Джулиано: молодые Питти, Веспуччи, Бенчи, Борромеи, Салютати и другие.

Компания по любому поводу вторгалась во дворцы патрициев и пригородные виллы. Устраивала шумные пирушки в Кафаджоло и Кваракки, поместье Ручеллаи. Друзья щеголяли разными выходками и богатой одеждой. Пикники сменялись купаниями, рыбалкой, охотой (чаше всего соколиной), конными прогулками или играми в снежки, а с приходом куртизанок и — вихрем балов, где каждый ухаживал за своей избранной дамой. Прочес время отводилось делам и политике, как правило, сводившейся к домогательству должностей.

Бригада стала придворным обществом, занятым поиском удовольствий и выгод. К счастью, благодаря прекрасному воспитанию и поэтическому дарованию юному Лоренцо удалось вырваться из вихря пошлых удовольствий. Следуя примеру великих писателей как древности, так и недавних времен, он старался выразить и радость жизни, и страдания, которые тоже подчас испытывал. Он по-прежнему поклонялся идеальному женскому образу, воплощенному в Лукреции Донати. Вдохновляясь Петраркой и певцами любви, поэтами «нового сладостного стиля», он воспевал ее как светлую звезду, как блестящее солнце, как богиню, явившую земле небесное совершенство. В его стихах мы найдем весь поэтический арсенал предшественников: лук и стрелы Амура, живые духи, исходящие из глаз дамы и поселившиеся в любящем сердце, образы феникса, василиска, Медузы, античный миф об Аполлоне и Дафне. Но время от времени в стихотворениях Лоренцо мелькают живые наблюдения. Он пишет о лугах и цветах, о жужжании насекомых и пении птиц, о смутном чувстве тревоги перед безвозвратным уходом счастья.

Но влюбленный юноша, изящный и тонкий поэт оставался реалистом, сознавал обязанности наследника банка Медичи, будущего главы государства. Когда семейный совет, обеспокоенный плохим здоровьем Пьеро, решил, что восемнадцатилетний Лоренцо должен жениться, тот смирился с выбором родителей.

Невеста сыскалась в начале 1467 года. Ею оказалась Клариче Орсини. Наряду со своими вечными соперниками Колонна, Орсини являлись самыми знатными римскими аристократами. Среди них были прелаты (кардинал Латино Орсини и несколько архиепископов), могущественные военачальники: Вирджинио Орсини, синьор Браччано, Никколо Орсини, синьор Питтильяно, Роберто Орсини, граф Тальясоццо и, наконец, Якопо Орсини, синьор Монте Ротондо. Последний был женат на Маддалене Орсини, племяннице кардинала, а их дочь Клариче была главной наследницей всего рода.

Первые переговоры вел Джованни Торнабуони. Обе семьи находили в таком союзе выгоду. Пьеро Медичи хотел, чтобы его младший сын Джулиано сделал духовную карьеру. Орсини нуждались в деньгах Медичи, чтобы расширять круг своих клиентов в курии. 26 марта мать Лоренцо Лукреция в сопровождении Джентиле Бекки приехала в Рим. Она хоте­ла сама посмотреть, хороша ли собой невеста, и договориться о приданом. Лоренцо, кажется, уже видел Клариче на церковных службах Страстной недели в 1466 году. Но без материнской оценки никак нельзя было обойтись. 27 марта Лукреция отправила мужу письмо, в котором сообщала, что сразу же по приезде встретила Клариче на дороге к храму Святого Петра: поступь ее показалась изящной, но фигуру нельзя было разглядеть из-за римского широкого плаща. Чтобы посмотреть на будущую невестку поближе, Лукреция отправилась с визитом к кардиналу Орсини и его сестре Маддалене. Девушка вышла к гостям: лет пятнадцати, хорошо сложена, круглолицая, рыжая, с длинными пальцами, изящной, хотя и тонковатой шеей. К сожалению, писала матушка, она не смогла разглядеть ее грудь, прикрытую «по-римски», но, кажется, она не велика и не мала. Словом, девушка недурна, писала Лукреция, но до ее дочерей Клариче далеко. Кажется, невесте не было дозволено говорить ничего, кроме обычных любезностей. Через несколько дней Лукреция уточнила: у девушки два достоинства — высокий рост и хорошая фигура. Не красавица, но привлекательная, выражение лица доброе. В заключение Лукреция писала мужу, как выгоден этот брак и как все будут рады, если Лоренцо согласится.

После возвращения Лукреции во Флоренцию, надолго отсроченного ее болезнью, переговоры о брачном контракте продолжили Джованни Торнабуони и кардинал Орсини. Они закончились 27 ноября 1468 года. В приданое Клариче давали 6 тысяч римских флоринов в звонкой монете, драгоценностях и платьях; если она умрет бездетной, приданое вернется к Орсини. В декабре пизанский архиепископ Филиппо Медичи заочно совершил венчание. Подготовка свадьбы и переезд невесты в новую семью должны были занять еще много месяцев, а пока что Клариче по-прежнему жила в Риме у родителей.

Сделка (именно сделка) была заключена, но Лоренцо никуда не спешил. 4 января один из дядюшек Торнабуони, Франческо, помогавший Джованни в Риме, послал Лоренцо восторженное письмо:

«Я каждый день вижу молодую синьору Клариче. Она меня словно обворожила, день ото дня становясь прелестнее. Она хороша собой, благовоспитанна и восхитительно умна. Неделю тому назад она начала брать уроки танцев и каждый день выучивает новый. Она не хотела бы докучать Вам своими письмами, ибо знает, как Вы заняты подготовкой к турниру. Но раз уж Вы не можете навестить ее, то хотя бы пишите ей почаще. У Вас поистине будет самая превосходная жена во всей Италии».

Юный Медичи соблаговолил черкнуть несколько строк, а Клариче ответила тоже очень краткими, удивительно пошлыми любезностями. Амур в этом деле явно не участвовал: он витал над пышным турниром, занимавшим все помыслы Лоренцо.

Это торжество навсегда осталось в анналах Флоренции. Его подробности известны из большой поэмы, сочиненной Луиджи Пульчи в его честь. Турнир был устроен в ознаменование поражения врагов Пьеро Медичи и общего примирения итальянских государств по договору от 8 мая 1468 года. Уже в ноябре Лоренцо просил государей Урбино, Феррары и Неаполя в знак добрых отношений прислать ему лучших скакунов. Но кроме того, молодые флорентийцы хотели сделать турнир собственным праздником — праздником юности. Они хотели возвестить о начале новой эры — эры наслаждений и радости, царства красоты и сладострастия. Наконец, это был праздник в честь двадцатилетия Лоренцо, которого, как и его предков, уже начали называть Великолепным.

Утром 7 февраля 1469 года огромная толпа собралась вокруг арены, устроенной на площади Санта-Кроче. Через весь город, украшенный флагами, к площади отправилась кавалькада из шестнадцати всадников. В них признали молодых патрициев из бригады Медичи. Один из них, Браччо Мартелли, справлял и собственную свадьбу. Звуки труб возвестили появление соревнующихся. Каждому предшествовали двенадцать рыцарей и паж со штандартом в руках. Штандарт Лоренцо, написанный знаменитым Верроккьо, изображал молодую женщину, плетущую венок из зеленых и бурых листьев лавра. Здесь видели намек на властительницу дум Лоренцо — Лукрецию Донати. Над женской фигурой была радуга в солнечном небе с девизом «Эпоха возвращается». Этот личный девиз Лоренцо вскоре стал девизом всей эпохи, позднее названной Возрождением. Он говорил о возврате культа Красоты и Разума, новом открытии античной мудрости, начиная с древних греков и кончая гностиками, развивавшими философское учение Платона.

Лоренцо ехал следом за своим знаменосцем. Он гарцевал на великолепной лошади, которую подарил неаполитанский король. Одет он был в шелковую тунику флорентийских цветов: наполовину красную, наполовину белую. На плечах развевался шарф, тоже шелковый, весь расшитый жемчужными розами, с той же надписью: «Эпоха возвращается». На голове — черный берет, украшенный жемчугом, над которым искрился султан весь в рубинах и бриллиантах. На щите — французский герб (три лилии на лазоревом поле), а посередине сверкал большой алмаз Медичи по имени «Книга». Костюм и упряжь вместе стоили 10 тысяч флоринов.

Джулиано Медичи был одет в серебряную парчу, шитую жемчугом. Его одежда была не дешевле, чем у брата. Прочие участники турнира также состязались в роскоши: например. Бенедетто Салютати заказал Антонио Поллайоло доспехи из чистого серебра весом 170 фунтов.

На площади Санта-Кроче Лоренцо пересел на боевого коня, подаренного Борсо д'Эсте, надел доспехи, присланные герцогом Миланским. То же сделали и другие участники турнира. Начался бой на копьях, продолжавшийся с полудня до заката.

Но почести на этом празднике мог получить лишь один герой — тот, в честь которого был дан турнир. Хотя Лоренцо, по собственному признанию, в состязаниях не блистал, он при одобрительных криках толпы и к радости своей дамы Лукреции получил награду победителя: каску с шишаком в виде бога войны Марса. На другой день вся Флоренция явилась к нему с поздравлениями во дворец на Виа Ларга, а поэты состязались в похвалах ему. Флорентийцы праздновали явление нового государя.

Турнир прошел, оставалось оформить брак, заключенный в Риме. 27 апреля несколько молодых патрициев отправились в Вечный город за Клариче Орсини. Среди них были Джулиано и Пьерфранческо Медичи, Бернардо Ручеллаи, Гильельмо Пацци, Якопо Питти и другие члены бригады. Джентиле Бекки был за наставника. Месяц спустя вся компания вернулась во Флоренцию вместе с Клариче.

Брачные торжества начались 2 июня с приема подарков, присланных со всех концов флорентийской округи, из всех городов, деревень и замков. В основном это было продо­вольствие, счет которому подвели утром следующего дня в субботу: 150 телят, больше двадцати тысяч каплунов, цыплят и гусей, несметное количество рыбы, сладостей, миндаля, сосновых орешков, сушеных фруктов, воска, много бочек и сотни, если не тысячи бутылок вина, мешки с мукой и зерном, разная прочая снедь. Мажордомы, увидев, что провизии им привезли намного больше, чем нужно для праздничного стола, приказали раздать мясо народу. Восьмистам горожанам досталось по 10—20 фунтов телятины на человека!

Тем же утром 3 июня молодая выехала из дома Бенедетто д'Алессандри, в котором ночевала, и верхом, под звуки труб и флейт, окруженная роскошно одетыми молодыми людьми, отправилась во дворец на Виа Ларга. Четыре дня, с субботы до вторника, сменяли друг друга балы, концерты и пиры. Каждый день утром и вечером слуги подавали четырем сотням гостей, расположившимся в залах и лоджиях, обильные изысканные яства. Двери бальных залов были распахнуты для молодых людей, находивших там и буфеты с изысканными блюдами.

Не забыли и о простом народе: в понедельник тех, кто получал даровое мясо, угостили и блюдами с господского стола. У ворот дворца накрыли столы на полторы тысячи персон. Монахам и монахиням тоже раздавали провизию: рыбу, вино и печенья. На Виа Ларга и в доме Карло, дяди Лоренцо, вино лилось рекой.

Во вторник новобрачная получила свадебный подарок: пятьдесят драгоценных колец ценой в 50—60 дукатов каждое, штуку парчи, серебряное блюдо, разные произведения искусства. Джентиле Бекки среди прочих подарил книгу в серебряном переплете с хрустальными украшениями, написанную золотыми буквами на голубом пергаменте. Наконец, гости выслушали благодарственную мессу в церкви Сан-Лоренцо и разошлись.

 Лоренцо и Клариче стали жить в большом дворце, тихом и скучном. Молодой супруг не мог долго терпеть такую жизнь: ему не хватало веселых товарищей. Вскоре представился случай вырваться из дома. 20 июня у Галеаццо Марии Миланского и его молоденькой жены Бонны Савойской, свояченицы французского короля Людовика XI, родился сын. Они пригласили Пьеро Медичи в кумовья, но Пьеро был практически полностью разбит параличом. После свадьбы сына он затворился на вилле Кареджи. Ему пришлось послать Лоренцо в Милан вместо себя. Тот был в восторге. 14 июля он без всякого сожаления расстался с женой и поскакал в Милан с дюжиной сопровождающих: в свиту входили и члены бригады, Гильельмо Пацци и Бернардо Ручеллаи, и солидные люди вроде Бартоломмео Скалы и Джентиле Бекки. По дороге они заехали в недавно приобретенные Пьеро крепости Caрцана и Сарцанелло, оборонявшие подступы к Милану и Лукке.

Миланские торжества были роскошны. Лоренцо подарил герцогине золотое колье «во французском вкусе» с большим подвешенным бриллиантом ценой 2.5—3 тысячи дукатов. Восхищенный герцог сказал, что и для будущих детей не желает никакого другого крестного, кроме Лоренцо.

Эта миссия была частью политики, которую можно назвать взаимным согласованием действий Флоренции и Милана. Визит Лоренцо последовал за официальными визитами Галеаццо Марии во Флоренцию. Под прикрытием пиров и приемов велись серьезные политические беседы. Государственный секретарь Чикко Симонетта, добивавшийся укрепления союза герцогства с Францией Людовика XI, хотел быть уверен, что Флоренция окажет финансовую поддержку миланским вооруженным силам. Положение у Милана было незавидное: под боком у него Савойя, которой с 1466 года от имени Амедея IX правила его жена, сестра Людовика XI Иоланда, сближалась с грозным герцогом Бургундским.

К тому же едва установившийся мир внутри Италии нарушил поход Павла II в союзе с Венецией против побочного сына Сиджисмондо Малатесты Роберто, который, нарушив права Папского государства, оккупировал Римини. Лига, объединявшая Милан, Флоренцию и Неаполь, решила вмешаться. Летом 1469 года кондотьер этих государств Федерико Урбинский оборонял Римини от папских и венецианских войск. Галеаццо Мария просил Лоренцо уговорить отца прислать флорентийские войска под командованием Роберто Сан-Северино, двоюродного брата герцога и кондотьера, состоявшего на службе у Флоренции.

С этой просьбой Лоренцо в начале августа и отправился домой через Геную и Пизу. 13 августа он был в Кареджи у одра отца, которому стало намного хуже.

Пьеро, Томмазо Содерини и их присные уважили просьбу миланцев. Они провели через синьорию решение послать войска графу Урбинскому. Но тому они уже не понадобились: 30 августа, еще до подхода подкрепления, он разбил папские войска при Черизоло.

Государства лиги назначили своих представителей на «сейм», собравшийся в Риме для переговоров об условиях мира между папой и его вассалом в Римини. Флоренцию в переговорах представляли два видных члена партии Медичи: Отто Никколини и Якопо Гвиччардини. Пьеро Медичи больше доверял «старым волкам» — политикам, чем Лоренцо: он справедливо рассудил, что сын его может блистать на светских приемах, но не способен терпеливо и тонко разыграть дипломатическую партию.

Осенью 1469 года Пьеро, пока паралич не охватил все тело, собрал всех видных горожан и рекомендовал им Лоренцо. Говорят, он даже тайком вернул из ссылки Аньоло Аччайуоли, пообещав в обмен на поддержку вернуть и других изгнанных. Но никаких формальных обязательств подписано не было, а вскоре стало уже поздно. В ночь со 2 на 3 декабря 1469 года Пьеро преставился. Ему было пятьдесят три года. Сын его Лоренцо, которому через месяц исполнялся двадцать один, получал хлопотную власть с неясными перспективами. Для того, кто с тех пор, как отец вернул себе власть, жил весело, купаясь в наслаждениях, это наследство грозило серьезными опасностями.

До самой смерти Пьеро его наследник никогда не занимал действительно ответственных должностей. Он лишь блестяще исполнял представительские функции. Магнаты и опытные дельцы, сторонники Медичи полагали, что ничего и не изменится. Томмазо Содерини, муж тетки Лоренцо, уже вечером в день смерти Пьеро устроил манифестацию в поддержку Медичи из семисот человек всякого состояния. После похорон 4 декабря Лоренцо и его брат Джулиано принимали соболезнования знатных граждан и членов синьории. Они просили Лоренцо принять на себя попечение о городе и государстве вслед за дедом и отцом. «Я согласился неохотно, — писал наследник рода Медичи в своих «Воспоминаниях». — Мне казалось, что эта должность не подобает моим летам, тягостна и опасна. Я принял ее единственно для того, чтобы обеспечить безопасность моих друзей и сохранность нашего состояния, потому что во Флоренции нелегко жить богатому человеку, если он не обладает властью в государстве». Эти слова полностью отражают образ мыслей Лоренцо и во многом объясняют его дальнейшие действия. Молодой Медичи понимал: чтобы его уважали, ему придется сражаться, не брезгуя никакими средствами. Во внешней политике он нуждался в поддержке традиционных союзников своей семьи, Неаполя и Милана. Уже 7 декабря откликнулся герцог Галеаццо Мария Сфорца, прислав миланские войска, стоявшие около Пармы. Укрепить союз с Неаполем Лоренцо было труднее. На сейме в Риме, где искали приемлемые для всех воюющих сторон условия, чтобы завершить войну за Римини, король Фердинанд поссорился с миланским герцогом. Тот желал немедленного мира: этого добивался его друг французский король Людовик XI в надежде, что освободившиеся миланские войска можно будет использовать для реализации претензий Франции (точнее, Анжу) на Неаполь. Оскорбленный Фердинанд был готов вступить в союз со старинным недругом своего государства — Венецией, в союзе с Павлом II воевавшей против лиги Милана, Флоренции и Неаполя. В июле 1470 года флорентийским представителям удалось предотвратить раскол лиги. Для Тосканского государства, которому постоянно грозили происки изгнанных участников последнего заговора, нерушимость внешних союзов была важным фактором стабильности. Впрочем, Флоренция нашла необходимые 300 тысяч флоринов на перевооружение: в середине декабря, несмотря на сильное сопротивление Совета народа, было принято решение о чрезвычайном налоге. Таким образом, 1470 год, казалось, должен был принести мир, так необходимый Лоренцо, чтобы спокойно вникнуть в государственные дела. Ему помогал малочисленный совет, вовсе не потакавший хозяину города. Наряду с Томмазо Содерини в него входили Якопо Пацци, глава семьи, являвшейся главным соперником Медичи. которого Лоренцо хотел задобрить, и два члена партии Медичи: Луиджи Гвиччардини, сторонник миланского герцога, и Антонио Ридольфи, стоявший за неаполитанского короля.

Угроза войны с внешними врагами была не единственной проблемой. Она едва не разразилась и внутри государства. В ночь на 6 апреля изгнанники братья Нарди, друзья бывшего заговорщика Диотисальви Нерони, опираясь, вероятно, на поддержку Борсо д'Эсте и сообщников в самом городе, захватили цитадель и дворец подеста Чезаре Петруччи в городке Прато. Подеста и члены муниципалитета были брошены в темницу. Они должны были стать заложниками, но народ, оставшийся верным Флоренции, вскоре освободил их, и они арестовали самих братьев Нарди с шестьюдесятью сторонниками.

Расправа была безжалостной. 9 апреля Бернардо Нарди обезглавили, а четырнадцать его сообщников повесили. Затем последовали новые казни: четырех заговорщиков казнили 14 апреля, еще семерых через день. Слух об этом привел в ужас всю флорентийскую округу.

Подеста действовал по указу из Флоренции. До вынесения приговоров синьория спросила мнения Лоренцо. Медичи давно знали, что в Прато зреет смута. Карло, незаконный сын Козимо Старшего, будучи старостой коллегиальной церкви Святого Стефана, сам это видел. К желанию города получить автономию примешивалась зависть местных купцов к флорентийским конкурентам. На своей свадьбе Лоренцо выразил недовольство Прато, отвергнув подарок города — великолепную чеканную серебряную вазу. Теперь ему представился случай уничтожить всех своих противников, но он этого не сделал. Наоборот, когда главные виновники понесли наказание, подеста Прато получил приказ уничтожить судебные протоколы. Обеспечив безнаказанность соучастникам заговора, Лоренцо сделал возможным примирение с ними и таким образом завоевал репутацию великодушного политика.

Мятеж в Прато выявил истинные настроения магнатов флорентийской округи. Дебаты в Совете ста, центральном органе режима Медичи, показывали, что и в самой Флоренции зрели подобные замыслы. Друзья Лоренцо уведомили его, что городская верхушка добивается самостоятельности. Рано или поздно Совет ста сформировал бы враждебную Лоренцо синьорию.

Чтобы устранить эту угрозу, 5 июля 1470 года был внесен новый законопроект. От формирования синьории предполагалось отстранить Совет ста и передать эту функцию комиссии из сорока пяти граждан из числа самых преданных сторонников Медичи. Лоренцо заготовил список, включавший по одному члену каждой семьи, занимавшей те или иные должности с 1434 года. Особые привилегии получили семьи Гвиччардини, Мартелли, Питти и Ридольфи: от них в комиссию вошли по два человека.

Проект вызвал резкую критику. Канцлер республики Бартоломмео Скала назвал его слишком олигархическим и порицал замкнутость партии Медичи. Ринуччини, противник Лоренцо, заявил, что это нововведение отдает всю власть «сорока пяти тиранам». Закон дважды ставили на голосование в Совете ста, и он дважды не прошел. Для Лоренцо и его друзей это было серьезное поражение. Но они не признали себя побежденными и задумали полностью реформировать сам совет.

Как обычно, реформа органов власти осуществлялась балией, созданной для этой цели в начале июля 1471 года. В нее вошли 240 сторонников Медичи. Эта большая комиссия и предложила проект реформы. Закон, утвержденный 23 июля, сделал Совет ста единственной инстанцией, имеющей полномочия одобрять налоги, принимать политические и военные решения. Так была сведена к нулю и без того уменьшившаяся роль Совета народа и Совета коммуны. Огромное приращение полномочий сопровождалось изменением структуры Совета ста. В нем появилось ядро из сорока членов — все сторонники Медичи. Эти сорок человек должны были выбрать остальных членов совета из числа бывших гонфалоньеров справедливости. Благодаря этой процедуре оппозиция теперь не могла попасть в состав единственного полномочного органа. Совет позволял Медичи полностью контролировать государство. Это учреждение функционировало до 1478 года, когда заговор Пацци заставил партию принять еще более жестокие меры, чтобы укрепить свою власть.

Реформа была дополнена составлением новых списков граждан, признанных достойными занимать государственные должности. Для этого в августе 1472 года были назначены новые уполномоченные. Шесть из них, в том числе Лоренцо Медичи, входили в число сорока постоянных членов Совета ста. Когда списки были составлены, стало видно, как много в них членов семейств — сторонников Медичи. По сравнению со списком 1466 года их стало значительно больше. Так, вместо семи Ридольфи стало десять, вместо четырех Каниджани — восемь, вместо четырех Гвиччардини — шесть, вместо шести Каппони - десять, вместо трех Пуччи — семь. Зато Пацци в списке было всего трое.

Цифры говорили сами за себя. Все будущие синьории могли быть составлены только из сторонников Медичи. Так после краткого периода неопределенности и законодательная, и исполнительная власть перешла к Лоренцо.

Далеко не так хороши были экономические итоги. Во главе семейного дела стоял генеральный директор Франческо Сассетти. Он был сыном менялы с Нового рынка, служащим, а потом директором филиала в Женеве, и к 1459 году, когда его вызвали во Флоренцию на помощь Джованни Медичи (сыну Козимо), сам себе сколотил состояние. Считалось, что в 1466 году у него было 52 тысячи флоринов. Большую часть капитала он вложил в авиньонский и женевский, а позже лионский филиалы банка. Сассетти жил по-княжески; на холмах Монтуги он выстроил виллу стоимостью 12 тысяч флоринов. Заботясь больше всего о собственной выгоде, он позволял директорам филиалов делать что угодно. Между тем ситуация требовала не только строгого надзора центра, но и координации действий, и выработки обшей политики, о чем ни Сассетти, ни Лоренцо не задумывались.

Сумма, выданная в долг банком Медичи герцогу Миланскому, к 1467 году достигла фантастической цифры — 179 тысяч дукатов. Правда, 94 тысячи должны были покрываться из доходов герцогства, а под 64 тысячи выдана гарантия в виде драгоценностей, хранившихся в венецианском отделении, но 21 тысячу директор Пиджелло Портинари выдал без обеспечения. После смерти Пиджелло в октябре 1468 года управление миланским филиалом перешло к его брату Аччеррито. Он был неопытен и неосторожен. Это выяснилось, как только Лоренцо пришел на смену отцу. К 1470 году филиал не имел в своем распоряжении никаких ликвидных активов!

В Лионе положение стало ухудшаться в 1468 году: Людовик XI мстил представителям банка Медичи за то, что управляющий брюггским филиалом Томмазо Портинари давал займы герцогу Бургундскому. Под предлогом, что займы были обещаны еще двум врагам короля, Антуану де Шатонеф и Филиппу Савойскому. графу Бресскому, Людовик изгнал лионского управляющего Франческо Нори. На его место приехал новый управляющий Джулиано дель Дзаккериа, но в 1470 году он умер. Тогда Лоренцо назначил на этот пост служащего филиала Лионетто Росси. В марте 1470 года Росси приехал во Флоренцию подписать контракт о партнерстве, женился на незаконнорожденной сестре Лоренцо Марии и вернулся в Лион с молодой женой, где она и умерла в 1479 году. На самом деле Росси был младшим партнером, а основным — Франческо Сассетти, вложивший в дело 1800 экю, что равнялось двум тысячам флоринов. Два года филиал приносил прибыль, но затем дела пошли хуже. Несостоятельные должники и скопление нераспроданных товаров постепенно довели Росси до банкротства. Однако оно было объявлено лишь десять лет спустя.

Дела авиньонского филиала в 1468 году вели Франческо Сассетти и его компаньон Джованни Дзампини. В 1470 году в компанию вошел и Лоренцо. Объем операций там был невелик. В Авиньон доставляли льняные ткани из Вердена и Бордо, а затем отправляли их морем на Майорку и в Барселону. Вспомогательное отделение открылось в Монпелье. Предприятие было небольшим, но банковская деятельность велась активно. Среди клиентов филиала были и король Репе Анжуйский, занявший у него семь тысяч флоринов, и его враг Фердинанд Неаполитанский.

Венецианский филиал столкнулся с проблемами уже во времена Пьеро Медичи. Там было выдано много займов: управляющий Джованни Альтовити слишком доверял знатным венецианским фамилиям, особенно Корнаро и Дандоло. В 1469 году было принято решение о ликвидации фирмы, но в 1471-м отложено. Лоренцо назначил нового управляющего, Джованни Ланфредини. Но непрекращающаяся война венецианцев с турками наносила ущерб делам и вскоре сделала ликвидацию неизбежной.

Очень неясными были перспективы неаполитанского филиала, после двадцатипятилетнего перерыва открытого Лоренцо в 1471 году. В действительности это было лишь вспомогательное отделение римского филиала, которым заведовал дядя Лоренцо Джованни Торнабуони. Как выяснилось, неаполитанское отделение не смогло вписаться в торговый оборот экспорта зерна и фруктов, где доминировали венецианцы.

И венецианская и неаполитанская конторы сами по себе представляли мало интереса для банковской и меняльной деятельности, но были прекрасными наблюдательными пунктами для контроля над рынком главного сырья того времени — квасцов.

Апрельский контракт 1466 года, полученный Пьеро Медичи у Святого престола с помощью сына и Джованни Торнабуони, давал семье почти полную монополии) на продажу папских квасцов. Исключением была лишь Венеция: туда Апостолическая палата сама сбывала сырье, в котором венецианские купцы имели крайнюю нужду, поскольку в 1463 году лишились фокейских рудников, захваченных Турцией.

Но Венеция была центром торговли с Южной Германией. Из этих соображений Медичи тоже везли папские квасцы в Венецию, что не устраивало их партнеров в курии. Эту ситуацию надо было разрядить.

Что касается Неаполя, то соглашение, заключенное 11 июня 1470 года между папой и королем Фердинандом, устранило конкуренцию неаполитанских рудников: сбыт их продукции на двадцать пять лет объединялся со сбытом квасцов из Тольфы. Половина выручки поступала папскому двору, половина — королевскому.

Одним из первых дел Лоренцо Великолепного стали переговоры о новом контракте с папой о сбыте квасцов. Они завершились 17 апреля 1471 года. Медичи обязывались вывезти из Тольфы 70 тысяч кантаров (3,5 тысячи тонн) минерала по цене 2 дуката за кантар — то есть на 140 тысяч дукатов. Пятьдесят тысяч выплачивались товарами (сукном и шелком), другая часть — звонкой монетой, в качестве третьей — Апостолической палате уступались венецианские склады квасцов, принадлежавшие Медичи. Взамен Лоренцо получал монополию сроком на четыре года. Рим обязывался следить, чтобы квасцы, проданные непосредственно в Венеции, больше никуда не перепродавались. Подтверждалось обязательство Карла Смелого сроком на двенадцать лет. подписанное 5 мая 1468 года, по которому герцог вводил монополию на папские квасцы в своих владениях: покупать их дозволялось только у Томмазо Портинари, управляющего филиалом Медичи в Брюгге. Вскоре папская и неаполитанская добыча квасцов вновь была разделена. Лоренцо стал полным хозяином мировой торговли этим товаром. Но этот успех совпал с крахом филиала Медичи в Лондоне, который, по логике, должен был стать одним из главных центров сбыта. Дело было не в квасцах и не в шерсти, которую итальянцы вывозили из Англии в обмен на сырье. В Лондоне, как и в Милане, компанию Медичи довели до краха требования властей.

Лондонский филиал, основанный в 1465 году компанией Джованни Барди и Герардо Каниджани, под давлением короля Эдуарда IV был вынужден с большим риском вести свои банковские дела. В 1468 году инспекция Анджело Тани, уполномоченного Пьеро Медичи, показала, что филиал выдал очень большие для того времени суммы: 10 500 фунтов стерлингов королю и 10 тысяч баронам, что в сумме составляло около 70 тысяч флоринов[3]. Кроме того, 7 тысяч фунтов (42 тысячи флоринов) он был должен отделениям во Флоренции, Милане и Брюгге. Английский король вознаградил агентов Медичи лицензиями на экспорт шерсти и сукна, таможенными ассигнациями, но взамен в ноябре 1468 года получил новый заем в размере 2600 фунтов стерлингов ( 15 600 флоринов). Кроме того, по случаю бракосочетания сестры Эдуарда IV Маргариты Йоркской с бургундским герцогом Карлом Смелым, совершившегося в Дамме под Брюгге 3 июля 1468 года, лондонский филиал открыл королю кредит в тысячу фунтов (6 тысяч флоринов) для покупки шелка производства мануфактуры Медичи во Флоренции.

Ассигнации, которые король выдал Тани, заметно уменьшили сумму долга, и ситуация разрешилась бы благополучно, но тут Эдуард IV поссорился с графом Уорвиком, и тот принудил его отречься в пользу Генриха VI, ранее свергнутого короля из Ланкастерской династии. Новое царствование продолжалось недолго, с октября 1470-го до марта 1471 года, но Тани так и не удалось свести концы с концами. Когда король Эдуард вернулся на трон, долги его стали настолько обременительны, что в 1472 году Медичи решили забрать из Лондона свой капитал и прервать отношения с лондонскими компаньонами. 6 июня 1475 года английский монарх признал долг перед Лоренцо и его братом Джулиано в 5 тысяч фунтов стерлингов, то есть 30 тысяч флоринов. Но к этому времени в Лондоне осталась только маленькая контора с заведующим Томмазо Гвидетти, которая занималась почти исключительно торговлей шерстью. Прежний компаньон Медичи Герардо Каниджани создал независимую компанию. Торговля квасцами была расстроена отчасти рисками гражданской войны, отчасти потому, что английские купцы желали иметь дело только с папскими промышленниками.

Ликвидация лондонского филиала была доверена компании Медичи в Брюгге. 15 декабря 1469 года предприниматель Томмазо Портинари вместе с Лоренцо и Джулиано Медичи, а также своим предшественником Анджело Тани основал новую компанию. Тесные связи, которые Портинари поддерживал с Карлом Смелым, назначившим его своим советником, приносили большую выгоду торговле Медичи. Им была отдана на откуп таможня Гравлин на английской границе близ Кале (транзитные пошлины на английское сукно давали большой доход); в 1464 году Медичи получили две галеры, которые герцог построил и вооружил на случай Крестового похода, объявленного Пием II (с 1467 года они регулярно ходили из Нидерландов в Пизу и Константинополь); наконец, в 1468 голу герцог запретил ввозить квасцы из всех стран, кроме Папской области.

Однако 1473 год оказался для Медичи черным. 27 апреля данцигские пираты захватили галеры с квасцами и шелком, направлявшиеся в Саутгемптон; на них же находились и произведения искусства для одной из флорентийских церквей, в том числе «Страшный суд» Мемлинга, заказанный Анджело Тани. Убытки составили 40 тысяч экю, или 8 тысяч нидерландских монет (гротов). Затем, 7 июня 1473 года, Карл Смелый под давлением Генеральных штатов издал ордонанс, разрешающий ввоз квасцов из любых стран.

Этот тяжелый удар по финансовому положению Медичи превратился в катастрофу после того, как швейцарцы разгромили Карла Смелого 2 марта 1476 года под Грансоном и 22 июня того же года под Мора. Герцог стал несостоятельным должником. Вскоре, 5 января 1477 года, он погиб при Нанси, и положение стало безвыходным. Медичи потеряли деньги, данные ему в долг Портинари: 57 тысяч артуазийских ливров, или 9,5 тысячи нидерландских. Конечно, управляющий филиалом попытался сделать так, чтобы этот долг признали дочь герцога Мария Бургундская и ее нищий муж. эрцгерцог Максимилиан Австрийский. Он дал супругам 20 тысяч артуазийских (3300 нидерландских) фунтов просто под честное слово. В момент, когда распадалась Бургундская держава, подобный кредит был самоубийственным даже для самого крупного банка того времени. К этим огромным убыткам прибавились расточительные расходы Портинари: авантюрные займы португальцам на экспедицию в Гвинею и роскошная перестройка его резиденции Бланделин в Брюгге. В 1479 году посчитали, что фирма Медичи передала филиалу в Брюгге серебра, квасцов и различных обязательств на общую сумму 88 084 дуката, а получила 12 500 дукатов — стоимость 62 500 фунтов шерсти. Разорение филиала было чревато тяжелыми последствиями для всей фирмы. Больной член необходимо было ампутировать.

Ликвидацию провел в 1481 году Риньери да Риказоли, уполномоченный Лоренцо. Портинари оставили право пользования дворцом Бланделин на четыре года. Он получил возмещение в размере 1100 дукатов: таким образом фирма признавала свою долю в инвестициях и масштабных расходах своего блудного управляющего.

Дело было в том. что деловая стратегия таких крупных международных финансистов, какими теперь стали Медичи, требовала активной политики представительства при государях Европы. Огромные денежные ссуды и роскошные приемы не были чистым убытком: они позволяли фирме получить поддержку на рынках, льготы на пошлины, разрешение на банковскую деятельность в тех или иных странах. Но эта финансовая империя, напоминавшая транснациональные корпорации, была подобна колоссу на глиняных ногах. Ей грозили две главные опасности: нарастание пассивов вследствие неплатежеспособности государей и возможный отзыв монополии на квасцы, на которой зиждилась почти вся международная торговля. Монополию ограждал папский запрет на ввоз квасцов, производившихся турками. Обеспечивало ее и международное соглашение против неаполитанских производителей. Но не было никаких гарантий того, что на рынке не появятся новые производители. А когда опасность грозит реально, действовать надо быстро, даже жестоко. Лоренцо Медичи явил тому пример в трагическом деле Вольтерры.

Вольтерра еще с этрусских времен была горняцким городом. В его окрестностях было много серебра, меди, свинца, серы и различных солей.

Коммуна получала немалые доходы от прав на добычу этих богатств открытым способом, на сольфатары, карьеры, сернистые источники, в том числе ванны в Морбе, куда часто ездили Медичи. С другой стороны, к городу от епископа перешла регалия на недра. Концессия на разведку полезных ископаемых и разработку залежей входила в его суверенные права и давала большую прибыль.

У города была автономная администрация из восьми приоров, занимавших эту должность по два месяца. С Флоренцией он был связан договором с 1361 года. Это был скорее союз, чем зависимость. Но Флоренция назначала Вольтерре народного капитана, главу местной полиции и получала с нее ежегодную дань.

Вольтерра ревностно оберегала свои свободы: она восстала, когда в 1427 году флорентийцы попытались подвести ее под кадастр, и в 1431 году добилась для своих граждан права не декларировать свое имущество для налогообложения

22 августа 1470 года, в силу своих прав, коммуна дала сиенцу Бенуччо Капаччи пятилетнюю концессию на разработку любой руды: золота, серебра, свинца, железа или минеральных квасцов из вновь открытого месторождения. Плата за концессию была ничтожна: 50 фунтов за первые два года и 100 фунтов в год впоследствии. 3 декабря Капаччи объявил имена своих компаньонов. Их было шестеро: брат Бенуччо Андреи Капаччи, три флорентийца — Джино Каппони, Антонио Джуньи и Бернардо Буонаджусти: два жителя Вольтерры — Бенедетто Риккобальди и Паоло Ингирами. Джуньи был подставным лицом Лоренцо Медичи, остальные флорентийцы и вольтерранцы — его друзьями. В тот же день Капаччи зарегистрировал границы участка, который предполагалось разрабатывать. Там находился карьер квас­цового камня, недавно открытого на склоне холма, где стоял замок Сассо. Дело было обделано ловко. Компанию интересовало только производство квасцов.

Новость о существовании этих залежей и слухи об их богатстве, разумеется, тотчас же распространились повсюду и возбудили недовольство Синьории Вольтерры. Она сочла годовую арендную плату смехотворной. Компания Капаччи тотчас предложила увеличить ее до 4 тысяч фунтов. Приоры заявили, что и это намного меньше, чем требуется. Вследствие этого 4 июня 1471 года они решили в одностороннем порядке разорвать контракт и разрабатывать карьер в интересах города.

Вольтерранцы были уверены в своем праве вернуть собственность. Но они прекрасно понимали, что подрывают квасцовую монополию Лоренцо Медичи. Чтобы прийти к соглашению, к нему отправили посольство. Но взбешенный Лоренцо ничего не хотел слышать. 28 июня он послал в Вольтерру герольда с ультиматумом вернуть карьер концес­сионерам. Народный капитан, флорентиец, преданный Лоренцо, привлек граждан, участвовавших в захвате месторождения, к суду. В сентябре, октябре и ноябре проходили процессы против каждого из них поодиночке. Все были осуждены на годичную высылку.

Приоры Вольтерры, возмущенные такой процедурой, нарушавшей их права, пожаловались флорентийской Синьории. Они объявили, что в знак доброй воли готовы дать Лоренцо Медичи полномочия судить и разобрать их спор. Лоренцо немедленно потребовал вернуть изгнанников. Риккобальди и Ингирами, граждане, изгнанные из городка, вернулись победителями. Но простому народу их поведение показалось оскорбительным. В ночь с 22 на 23 февраля 1472 года возмущенная толпа горожан выгнала Ингирами и его тестя Барлеттани из дома. Они надеялись найти убежище у народного капитана, но около его дома их поймали и убили. Флорентийская синьория потребовала наказать виновных, но приоры Вольтерры выступили в их защиту. Городок стал готовиться к осаде.

Стены Вольтерры укрепили. 30 апреля флорентийский Совет ста постановил создать комиссию из двадцати граждан для организации похода на мятежный город. В нее вошли, в частности, Лоренцо и Томмазо Содерини. 5 мая Флоренция выставила 3 тысячи пехотинцев. 14 мая во главе с кондотьером Федерико да Монтефельтро, прибывшим с дополнительными силами от неаполитанского короля, войско выступило в поход. Замки вокруг Вольтерры сдавались один за другим. 16 июня после месячной осады пал и сам город. Вольтерранцам гарантировали неприкосновенность личности и имущества. Но 18 июня победители получили разрешение на мародерство в течение двенадцати часов — до ночи. Говорили, что Федерико да Монтефельтро взял там богатую добычу.

_{Портрет Федерико да Монтефельтро работы Пьеро делла Франческа}

Не щадили ничего: ни монастыри, ни церкви, ни дома бедняков. И конечно, не обошлось без насилия над жителями. Когда Лоренцо уведомили об этом, он выразил сожаление о чрезмерной жестокости, которой он, по его словам, не желал. Несомненно, он лицемерил. Монтефельтро получил приказ преподать пример жестокого наказания, как прежде было в Прато. По завершении похода сорок именитых граждан Вольтерры были казнены, а шестидесяти семьям пришлось покинуть город. Лоренцо же добился своего: Вольтерра и прилегающие к ней земли были включены в состав Флорентийского государства, коммунальные вольности упразднены, а квасцовый карьер перешел в полную собственность республики. Правда, 29 июля город передал его цеху Лана, одному из старших цехов Флоренции. Но уже полгода спустя, 23 декабря, цех вернул права добычи квасцов все той же компании — Лоренцо и его друзьям. Таким образом, дело Вольтерры закончилось к полному удовольствию Лоренцо. Отныне он играл на рынке квасцов такую же роль, как папа и неаполитанский король. Эти государи помогали ему в организации карательной экспедиции. Они позволили Федерико да Монтефельтро использовать не только флорентийские, но и их войска. Ведь они, так же как и Медичи, были не заинтересованы в появлении независимого производителя квасцов, который мог бы нанести им ущерб.

Покоренная Вольтерра стала источником дохода, которым Флорентийская республика могла распоряжаться чисто теоретически, поскольку на практике государство и наследственное достояние семьи Медичи различались все меньше. Государственные прерогативы, внешняя политика и общественные финансы находились в руках Лоренцо и его партии.

С самых юных лет молодой Медичи принимал участие в гонких играх флорентийской дипломатии. Ему это очень нравилось. Сношения с разными государями позволяли ему соперничать с ними в великолепии. Честолюбие Лоренцо торжествовало, когда он появлялся перед толпой флорентийцев во время дипломатических визитов. С этой точки зрения очень показателен приезд герцога Миланского, одного из главных должников Медичи.

_{Пьеро дель Поллайоло "Портрет Галеаццо Мария Сфорца"}

В марте 1471 года Галеаццо Мария прибыл во Флоренцию с женой, Бонной Савойской, и своими братьями, герцогом Бари и графом Мортара, позднее прозванным Лодовико Моро. Герцога сопровождала огромная свита: две тысячи роскошно одетых дворян на конях, обоз из двух тысяч мулов и десяти повозок с пожитками герцогини, одетой в золото, серебро и шелка. Шествие открывал оркестр флейтистов и трубачей. Синьоров и дам окружали шуты и карлики, своры охотничьих собак, лакеи в дорогих ливреях. Торжества в честь высокого гостя длились несколько дней. Лоренцо с братом, не желая отставать, встретили миланскую роскошь еще более кричащей роскошью. Герцог Миланский, по его словам, потратил на визит 2 тысячи флоринов — в основном, конечно, одолженных у тех самых банкиров, что его прини­мали. Это был не напрасный расход. Благодаря ему укрепился союз Милана с Флоренцией, в котором Галеаццо Мария крайне нуждался. Герцог, жестокий тиран, начинал двойную игру между Людовиком XI и его врагом, герцогом Бургундским. Нo у Лоренцо были превосходные отношения с королем, который 13 августа 1470 года пожаловал ему чин советника и канцлера. В ноябре 1470 года Людовик даже стал крестным отцом новорожденной дочери Лоренцо Лукреции.

Льстя Медичи, герцог Миланский хотел понравиться Франции. Но в то же самое время он оказывал покровительство герцогине Иоланде Савойской, которая в политике следовала за герцогом Бургундским. Лоренцо знал о двуличии Сфорцы, но нуждался в его поддержке не меньше, чем в поддержке Франции. Сразу же после визита Галеаццо Марии он отправил своего брата Джулиано в Ломбардию и стал, как обещал еще при жизни отца, крестным, когда в семействе герцога появился второй сын, а потом дочь. По любому поводу Лоренцо дарил ему роскошные подарки.

Союз с Миланом был небескорыстным. В 1471 году Лоренцо попытался, было использовать его, чтобы получить для себя Пьомбино. Однако это вызвало возмущение короля Неаполя. В 1470 году король Фердинанд перешел от тайной враждебности к Медичи к явному противостоянию, и такой замысел конкурента вызывал у него неприятие. По­этому Лоренцо, не отказываясь от дружбы со Сфорцой, был вынужден поддерживать отношения и с новой союзницей Неаполя — Венецией. В 1472 году он отправил туда с визитом своего брата Джулиано. Эта миссия была не просто дипломатической: ее целью являлось решение экономических вопросов, а возможно, и переговоры о женитьбе на какой-либо знатной венецианке.

В разгар торговой войны за монополию на квасцы Медичи всячески старались укрепить свое положение на мировом рынке. Напомним: в тот год именно благодаря соглашению Лоренцо с папой и неаполитанским королем решилась судьба Вольтерры.

Поиски прибыли были путеводной нитью политики в Италии. С изменением интересов менялись и политические союзы: в конце 1473 года Неаполь порвал с Венецией, в ноябре 1474 года возникла лига Милана, Флоренции и Неаполя, в начале 1475 года Неаполь заключил союз с папой. В это бурное время Святой престол вовсе не был посредником и миротворцем. В итальянских делах его обладатели вели себя не как главы Вселенской церкви, а как мирские государи.

25 августа 1471 года папу Павла II сменил священнослужитель из Савоны Франческо делла Ровере, взявший имя Сикста IV. От нового папы Лоренцо ожидал многого: подтверждения монополии на квасцы и привилегий папского банкира, а также кардинальской шапки для своего «дражайшего и любезнейшего» брата Джулиано. Лоренцо видел в этом двойную выгоду: возвышение своего дома и устранение возможного соперника. Поэтому он решил отправиться 23 сентября вместе с пятью именитыми флорентийцами на поклон к святейшему. Сикст принял его ласково и подарил античные мраморные бюсты Августа и Агриппы. Кроме того, Лоренцо приобрел еще много произведений искусства, драгоценный кубок резного камня, камеи и медали из сокровищницы Павла II, которую его преемник решил распродать. Именно тогда Медичи осмотрел римские руины под руководством прославленного Альберти. Но если для его личного образования и его коллекции этот визит прошел плодотворно, то никаких гарантий на будущее он не дал.

Сикст IV сразу же после избрания решил окружить себя близкими родственниками, а курию составить из соотечественников — генуэзцев. 16 декабря 1471 года при первом производстве в кардиналы сан получили два папских племянника: Пьетро Риарио и Джулиано делла Ровере (будущий Юлий II). Ходатайства за Джулиано Медичи, с которыми еще прежде обращались Джованни Торнабуони и Джентиле Бекки, не принесли результата, хотя при Сиксте IV состоялось восемь кардинальских производств и появились тридцать четыре новых кардинала. Папа, несомненно, не доверял Медичи, хотя и не враждовал с ними: как известно, в 1472 году он помог Лоренцо подавить восстание в Вольтерре. Правда, он сделал это ради сохранения монополии на квасцы.

В отношениях с Неаполитанским королевством Святой престол руководствовался теми же соображениями. Племянника папы по имени Леонардо, мирянина, получившего пост префекта города Рима, женили на незаконной дочери короля, в приданое за которой дали город Сора. Взамен святейший освободил Фердинанда от дани, которую тот должен был выплачивать Риму за свое королевство.

С этого времени союз папы с Неаполем стал известен всей Италии. Когда другая незаконная дочь Фердинанда, Леонора, направляясь в Феррару на свою свадьбу с герцогом Эрколе д'Эсте, проезжала через Рим, праздники в ее честь длились несколько дней. Кардинал Риарио закатил у себя во дворце близ церкви Санти-Апостоли такой щедрый пир, что гости, насытившись изысканными яствами, стали кидать их из окна толпе, собравшейся на площади. После этого Риарио, которого дядя поставил патриархом Константинопольским, архиепископом Флорентийским и папским легатом всей Италии, отправился в путешествие. Он посетил Флоренцию, Болонью, Феррару, Милан и Венецию. Повсюду его встречали государи, придворные и поэты. Повсюду он желал вкусить наслаждений. Это его сгубило. Он умер 5 января 1474 года, двадцати восьми лет от роду, как говорили, от венерической болезни, которой заразился в Венеции.

К счастью для его родственников, благоденствие рода Риарио зависело не только от него. Одним из любимых племянников папы был Джироламо Риарио. Понтифик купил для него графство Имола у Таддео Манфреди, женил на Катарине Сфорца, побочной дочери Галеаццо Марии. Так семейство Риарио породнилось с государями Италии: миланскими Сфорца и арагонскими королями Неаполя. Для Флоренции эти браки представляли угрозу. Они создавали систему мелких княжеств, над которыми она не имела никакой власти, и это ущемляло ее интересы. Особенно задела Лоренцо Медичи покупка папой Имолы, отнимавшая у него всякую надежду завладеть территорией, которая и ему самому приглянулась. Имола стоила 40 тысяч дукатов. Папа искал кредиторов и нашел — флорентийских банкиров Пацци, конкурентов Медичи. Лоренцо тайком просил соотечественников не давать деньги. Они не послушались и тем явно обнаружили свою неугасающую зависть к Медичи.

А Сикст IV по-прежнему был озабочен расширением семейных владений. В 1474 году он дал титул герцога Урбинского кондотьеру Федерико да Монтефельтро. Тот в благодарность выдал дочь замуж за другого папского племянника, Джованни делла Ровере, получившего во владение Сенигаллию и Мондовию. Тем самым клан Риарио делла Ровере получил сильные позиции в центре Италии. Их поддерживал король Неаполитанский, которому, как говорили, папа обещал титул короля Италии.

Весной 1474 года напряженная ситуация в Центральной Италии взорвалась: кардинал Джулиано делла Ровере начал военный поход в Умбрию — область, всегда бывшую сферой влияния Флоренции. Подавив восстания в Тоди, Форли и Сполето и разграбив их, кардинал осадил Читта ди Кастелло, где ему оказывал сопротивление местный деспот Никколо Вителли. Рядом с этим городком находился Борго Сан-Сеполькро, подаренный Евгением IV флорентийцам. Тогда осторожный Лоренцо решил сбросить маску. Для устрашения папы он отправил к Борго Сан-Сеполькро шеститысячную армию. Кроме того, он надавил на Святой престол при помощи дипломатического маневра через Галеаццо Марию Сфорцу. Наконец Рим, пославший войска против мятежного Федерико да Монтефельтро, согласился дать Вителли почетный мир. Все спасли свою честь, но отношения Лоренцо с папой испортились навсегда. 2 ноября 1474 года Флоренция заключила оборонительный союз с Миланом и Венецией. В январе Сикст IV сделал ответный ход, заключив официальный союз с Фердинандом Неаполитанским. Враждебные коалиции стояли лицом к лицу. Папа не замедлил наказать Лоренцо, которого считал главным виновником создавшегося положения. Во-первых, вместо Медичи он сделал депозитариями Апостолической палаты Пацци. Это привело к краху самого надежного римского филиала фирмы. Под угрозой оказалась и монополия на квасцы. 27 декабря 1474 года в связи с ней была проведена ревизия. Сиксту IV пришлось уменьшить пошлину с сырья, продававшегося Медичи, с двух до одного дуката с кантара, поскольку действительно продажи стали падать из-за перепроизводства товара и из-за смут в крупнейших государствах Европы. Раздраженный папа в июне 1476 года разорвал соглашения с Медичи. Добычу и сбыт квасцов он на шесть лет передал компании Пацци.

Разумеется, Святой престол не упускал случая напомнить Медичи, что он оставался хозяином церковных должностей и доходов. В конце февраля 1474 года папа согласился сделать флорентийским архиепископом вместо Пьетро Риарио Ринальдо Орсини. Тем самым он хотел угодить древнему римскому роду, а не Лоренцо Медичи — союзнику Орсини. Вскоре он дал понять, что время уступок кончилось: 14 октября 1474 года, вопреки воле Лоренцо поставил архиепископом Пизы Франческо Сальвиати, протеже Пацци, а в январе 1476 гола открыто объявил, что ни одного флорентийца не сделает кардиналом.

Этим недружественным жестом закончился долгий период плодотворных дружественных отношений между Медичи и Римом. За экономическими неприятностями последовала политическая катастрофа. Хотя Медичи были связаны с французским королем, они в том же самом году сильно пострадали от поражения Карла Смелого. Потрясло их и еще одно событие, поставившее под угрозу прочность союза с Миланом. 26 декабря 1476 года Галеаццо Мария Сфорца был убит тремя молодыми заговорщиками-тираноборцами. Наследником герцога был восьмилетний Джангалеаццо. Вдове Бонне Савойской пришлось передать управление государством герцогскому канцлеру Чикко Симонетте. Это регентство, вскоре превратившееся в диктатуру, не признали братья покойного герцога. Они подняли бунт, который очень скоро был подавлен. В результате их, как некогда флорентийских изгнанников, разослали по разным городам Италии. Тем самым государства-конкуренты получили предлог вмешаться во внутренние дела герцогства. Венеция и Неаполь не упустили случая.

Итак, в начале 1477 года Миланскому государству и Медичи, пользовавшимся его поддержкой, грозила большая опасность.

Между тем события последних лет сильно подорвали финансовое положение Флоренции. Сигналом тревоги послужили события в Вольтерре. Поход 1472 года обошелся республике дорого, в 200 тысяч флоринов. Ради этого ей пришлось влезть в долги, на погашение которых требовалось много лет. К тому же у Флоренции было немало других расходов: на государственное управление, на посольства, военные нужды и различные миссии. В общем, дефицит бюджета стал на долгие годы привычной проблемой.

В 1409 году флорентийцы потратили на войну 400 тысяч флоринов и на 200 тысяч потеряли товаров в море. Но тогда государственная казна насчитывала 4—5 миллионов флоринов, государи не были должниками банкиров, а покупали государственные облигации. Например, король Жуан Португальский приобрел их на 20 тысяч флоринов. В 1422 году недвижимое имущество частных лиц во Флоренции оценивалось в 20 миллионов флоринов, а движимое — в 2 миллиона. Сухопутные и морские торговые пути постоянно умножали это богатство. Во всех городах христианского мира были флорентийские конторы. Заработанное за рубежом золото потоком текло во Флоренцию.

С тех пор положение радикально изменилось. Правда, крупные негоцианты по-прежнему держались на плаву. Но если в 1422 году таковых насчитывалось 72, то в 1472-м — только 33, притом что общий объем коммерческих операций не сократился. Просто осуществлять их могло весьма небольшое число предпринимателей, между тем как ремесленники нищали. В 1460 году в городе было 273 мастерских, производивших предметы роскоши: тонкие сукна, золотую и серебряную парчу, шелка, бархат и ювелирные изделия. Только экспорт в Венецию ежегодно приносил 392 тысячи дукатов. Но в 1474 году во Флоренции осталось всего 84 таких мастерских. Регламенты, сдерживавшие конкуренцию, становились все жестче. Ремесленник, которому удавалось стать мастером, попадал в капкан. Ему нельзя было открывать мастерскую ни рядом с мастерской своего прежнего хозяина, ни за городскими стенами. Он не имел права экспортировать сырье, нужное ему для работы, использовать для производства сукна чесаную и крашеную овечью шерсть, красить сукна, кроме английских и французских, индиго и пурпуром. В лавке разрешалось продавать только один сорт товаров. Те, кто производил разные товары, должны были открывать несколько лавок, то есть быть очень богатыми. В 1477 году суконщикам запретили продавать, отдавать в окраску и даже аппретировать сукно, не ими самими произведенное. Те же запреты распространялись и на шелковые мануфактуры.

Все эти ограничения, имевшие целью обеспечить единообразное качество товаров, все больше тормозили развитие торговли, а в конечном счете падала конкурентоспособность на внешнем рынке.

Внутри города это привело к снижению заработной платы рабочих. Во внешней торговле продукция, производство которой уже и без того ограничивалось регламентами, облагалась множеством пошлин. Существовали пошлины на импорт некоторых видов сырья, например, иностранных сукон: с конца XIV века с каждой штуки сукна длиной 34 метра брался налог в 5 золотых флоринов.

В 1426 году к импортной пошлине прибавилась протекционистская пошлина на местные товары, в среднем 15 золотых флоринов с каждой партии стоимостью в 100 ливров. За некоторые виды товаров иностранного происхождения, провозившиеся через флорентийскую территорию, приходилось сверх этих пошлин платить налог от 3,5 до 11,5 процента от их стоимости. Так с флорентийского рынка пропали ломбардские ситцы и бумазея, перпиньянские сукна. Понятно, что пострадали и конторы флорентийцев, в том числе конторы Медичи, находившиеся в Милане, Лангедоке и Руссильоне. Это не осталось незамеченным. Государственный акт 1466 года признал, что горожанам для пошива одежды не хватает дешевых тканей иностранного производства. Импорт был временно восстановлен, с тем чтобы впоследствии, когда Флоренция займет свое место на рынке с конкурентоспособными товарами, его вновь закрыть. Увы, все было напрасно! В 1478 году флорентийские мастерские поразил глубокий кризис. Синьория констатировала, что высокие экспортные пошлины на флорентийские сукна и шелка привели к краху внешнего рынка, на котором место флорентийцев заняли генуэзцы. Ремесленники-простолюдины пошли с сумой. Вследствие этого было решено, что в течение пяти лет не будут взиматься пошлины у ворот Флоренции, Пизы и всех прочих укрепленных городов флорентийской округи. Вынужденно провозглашенная свобода торговли окончилась очень скоро — в 1480 году, ведь пошлины были необходимы для пополнения государственной казны, без них невозможны огромные государственные расходы.

Очень велики были акцизы на продукты питания — другой необходимый источник финансирования. Соляной сбор приносил государству до 20 процентов доходов. Каждый дом был обязан приобретать установленное количество соли. Однако земледельческая продукция также облагалась налогом. Большинство богатых флорентийцев, в том числе и Медичи, значительную часть своих капиталов вкладывали в земельные угодья. Обработка земли производилась по арендным договорам. Арендаторы получали часть урожая, но находились в большой зависимости от хозяина, на земле которого работали. Землевладельцам запрещалось принимать издольщика, ушедшего от прежнего хозяина, без его согласия. Но и сам землевладелец нес тяжелый груз повинностей: налоги на недвижимость, содержание дорог и мостов, садов, огородов и тутовых плантаций. Эти меры всем казались необходимыми: гористая, во многих местах бесплодная тосканская земля обеспечивала столицу продовольствием только на пять месяцев. Между тем импортное продовольствие облагалось огромными пошлинами. Например, пошлина на вино достигала 50 процентов от стоимости товара, и в 1477 году народ чуть не взбунтовался против нее.

От пошлин и сборов страдали все жители Флоренции, но до крайней нищеты доходили только простолюдины. Зато с них нечего было взять в виде прямых налогов, которые также стали очень обременительными. Вновь была введена система catasto, кадастра, впервые примененная в 1427 году. С тех пор, при всех модификациях, ее сутью был расчет вмененного капитала на основании действительно получаемых каждым фискальным хозяйством доходов. Считалось, что каждые 100 флоринов движимого и недвижимого имущества приносят 7 флоринов дохода. Из этого капитала вычиталась стоимость жилища, расходы на прислугу и орудия труда, а также долги. Базовый налог по кадастру доходил до 0,5 процента вмененного капитала. По мере необходимости государство повышало эту базовую ставку столько раз, сколько требовалось, иногда до пятнадцати раз в год.

Когда Лоренцо взял власть в свои руки, кадастровая служба чрезвычайно усложнилась. Комитет государственных финансов закрепил за собой право оценивать состояния граждан. Налоговая ставка в зависимости от дохода варьировалась от 8 процентов для лиц с доходом ниже 50 флоринов до 50 процентов для тех, чьи доходы превышали 1500 флоринов. В 1471 году прерогатива оценки вмененного капитала перешла к политическим ведомствам. Желая поощрить или наказать гражданина, комитет записывал его в число богатых или нуждающихся. Более высокими налогами облагались банкиры, не принадлежавшие к клиентеле Медичи.

При всем том государство продолжало страдать от хронического дефицита. Выручали займы, добровольные или принудительные; подписавшимся богачам они приносили проценты, которые выплачивало казначейство. Рынок долговых обязательств процветал. Но с течением времени обслуживание долга стало затруднительным: доходы значительно отставали от расходов, которые возрастали из-за амбициозной политики Лоренцо. В 1477 году государственное казначейство задолжало держателям долговых обязательств 60 тысяч флоринов — проценты за два года.

Тогда Лоренцо и его друзья, чтобы избежать банкротства, конфисковали часть капитала Monte delle doti. Это была общественная касса, состоявшая из вкладов родителей, копивших на приданое дочерям или капитал сыновьям. Вклад замораживался на пятнадцать лет, а по истечении этого срока выплачивался в пятикратном размере. Если ребенок умирал раньше, отец получал половину своего вклада. Поскольку детская смертность была очень велика, такая касса была очень выгодна для государства. Но теперь было решено, что она дает слишком мало. Уже в 1475 году власть стала подумывать, как бы урезать капитал, предназначенный для приданого. В 1478 году вышло официальное постановление о том, что касса будет выплачивать лишь его пятую часть; все остальное замораживалось, и получить можно было лишь 7 процентов годовых.

Почтенное учреждение, обеспечивавшее будущее флорентийских девушек, оказалось под угрозой в тот самый момент, когда исчезли остатки древних республиканских вольностей. Функции старых советов свелись к чистому представительству. В 1471 году имущество партии гвельфов и купеческого трибунала было конфисковано, чтобы платить губернаторам и гарнизону. Число младших цехов уменьшили с четырнадцати до пяти, что облегчило надзор за соблюдением регламентов. Подеста теперь лишь утверждал решения Восьми стражей — всемогущего полицейского комитета, находившегося в руках партии Медичи. Должность капитана народа, который в течение многих поколений защищал интересы низших слоев, в 1477 году вообще была заменена должностью судьи.

Но даже столь заметная деградация древнего государственного строя не вызвала никакого протеста. Заботясь в первую очередь о физическом выживании, флорентийцы искали спасения в корпорациях и покровительстве грандов. Они старались забыть о тяготах жизни, участвуя в официальных торжествах и праздниках. Они подражали самому Лоренцо Медичи, который скрывал озабоченность государственными и финансовыми проблемами под маской благодушного юмора.

Двадцать лет Лоренцо вел кочевую жизнь, переезжая из Пизы в монастырь Валломброза. с виллы Кареджи в поместья Муджелло. Нигде он надолго не задерживался. Ему надоедала даже Флоренция. Между тем она была не только экономическим и политическим центром, но и уникальной театральной площадкой, в чем, в частности, мог убедиться Галеаццо Мария Сфорца во время своего визита в марте 1471 года. За торжественным приемом, данным в его честь синьорией и Лоренцо, последовали зрелища, затмившие сам прием. В церквях устраивались священные действа (своего рода мистерии). В Сан-Феличе показывали Деву Марию и архангела Гавриила. В Кармине хитроумные машины представляли Вознесение Христово. В Санто-Спирито из-под сводов вырывались огненные языки, изображая сошествие Святого Духа на апостолов. Но несмотря на все предосторожности, церковь загорелась и случился сильный пожар.

Флорентийские анналы хранят свидетельства о грандиозных церемониях. Наиболее торжественные дипломатические приемы происходили главным образом летом. В 1471 году принимали кардинала Франческо Гонзага, в 1473-м — Элеонору Арагонскую, невесту Эрколе д'Эсте, и кардинала Пьетро Риарио. Турниры устраивались зимой, в январе и феврале, после карнавала. Члены семьи Медичи, окруженные родичами и самыми именитыми людьми города, появлялись там под восторженные крики толпы.

Жена Лоренцо Клариче Орсини посещала турниры с большой неохотой. У нее был угрюмый нрав. Частые роды подорвали ее хрупкое здоровье. За 1470—1479 годы донна Клариче родила семерых детей: четырех дочерей (Лукрецию, Маддалену, Луизу и Контессину) и трех сыновей. Пьеро родился в 1472 году, Джованни в 1475-м, Джулиано в 1479-м. Все свое время Клариче посвящала домашним заботам и церкви. Она была по-прежнему очень привязана к своим родителям, могущественным Орсини. В мае — июне 1472 года Клариче гостила у них в Риме и оказалась свидетельницей необычайного события: совершившегося в Ватикане заочного бракосочетания русского царя Ивана III (строителя Кремля) с византийской принцессой Зоей[4] Палеолог. Клариче сопровождал Луиджи Пульчи. Чтобы позабавить Лоренцо, остававшегося во Флоренции, он сочинил шутовской отчет о визите к будущей царице:

«Мы вошли в комнату, где на высоком помосте сидела в кресле раскрашенная кукла. На груди у нее были две огромные турецкие жемчужины, подбородок двойной, щеки толстые, все лицо блестело от жира, глаза распахнуты, как плошки, а вокруг глаз такие гряды жира и мяса, словно высокие дамбы на По. Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части тела — я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха. Целый день она беспрерывно болтала через переводчика—на сей раз им был ее братец, такая же толстоногая дубина. Твоя жена, будто заколдованная, увидела в этом чудище в женском обличье красавицу, а речи переводчика явно доставляли ей удовольствие. Один из наших спутников даже залюбовался накрашенными губами этой куклы и счел, что она изумительно изящно плюется. Целый день, до самого вечера, она болтала по-гречески, но есть и пить нам не давали ни по-гречески, ни по-латыни, ни по-итальянски. Впрочем, ей как-то удалось объяснить донне Клариче, что на ней узкое и дурное платье, хотя платье это было из богатого шелка и скроено по меньшей мере из шести кусков материи, так что ими можно было накрыть купол Санта-Мария Ротонда. С тех пор мне каждую ночь снятся горы масла, жира, сала, тряпок и прочая подобная гадость».

Клариче, надо сказать, нравился стиль Пульчи и его шутовские рассказы, позволявшие ей отдохнуть от плоских комплиментов придворных и просителей, которых она ежедневно принимала. Отказывать докучливым посетителям она так и не научилась и что ни день за кого-то просила у мужа. Благодаря Клариче ее наглый и бездарный брат Ринальдо в 1474 году стал архиепископом Флоренции. Лоренцо раздражали и ее неуклюжие просьбы, и ее угрюмо-высокомерный нрав.

Несомненно, характер Клариче объяснялся ее плохим здоровьем. Она болела чахоткой, от которой и умерла тридцати семи лет от роду в июле 1488 года. От мужа ее отдаляли не только болезнь и вздорный характер, но и умственная лень, равнодушие к искусству и культуре. Он любил развлечения на свежем воздухе, праздники и пиры. Она всего этого избегала. Ее краткие скучные письма, столь непохожие на веселые, живые послания, которые Лоренцо получал от своей матери Лукреции, показывают, что она была привязана к супругу, несмотря на то что он часто ей изменял. Оба супруга нежно любили своих детей, тревожились за их здоровье, отмечали их первые шаги и первые слова. Лоренцо играл с детьми «как мещанин», отмечает Макиавелли, которому в хозяине Флоренции не нравилась такая фамильярность. Воспитание детей было одной из главных забот родителей.

В 1475 году для старшего сына Пьеро, которому было всего три года, был приглашен наставник — молодой гуманист Анджело Полициано. Его легкомыслие и вольные манеры так не понравились донне Клариче, что она вскоре прогнала его. Но Полициано был близким другом Лоренцо: в 1480 году его вернули, и он стал единственным учителем Пьеро. Он же учил читать маленького Джованни, будущего папу Льва X. Младшего, Джулиано, не так пичкали наукой, зато он был самый балованный из мальчиков, а из девочек самой балованной была вторая дочь, красавица и умница Маддалена. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, отец нашел ей выгодную партию — племянника папы Иннокентия VIII Франческетто Чибо. В обмен на этот брак Джованни должен был стать кардиналом. Маддалена дорого заплатила за эту сделку: муж, бывший на двадцать пять лет старше ее, оказался развратником и принес ей много горя. Третья дочь, Луиза, умерла одиннадцати лет от роду. Другие две, старшая Лукреция и младшая Контессина, вышли замуж за богатых купцов: Якопо Сальвиати и Пьетро Ридольфи.

Уезжая куда-нибудь, Лоренцо поручал друзьям писать ему о детях. К старым членам бригады прибавились новые. Среди них был Анджело Амброджини, прозванный Полициано от названия города Монтепульчано, где он родился в 1454 году. Анджело остался сиротой и воспитывался на деньги Медичи. Очень одаренный юноша превзошел своих учителей в знании античной литературы и поэтическими талантами, его сравнивали с величайшими гуманистами. В 1473 году Полициано стал личным секретарем Лоренцо, затем, невзирая на сопротивление донны Клариче, воспитателем его детей: он был очень предан покровителю. А о его заботе о детях свидетельствует письмо от 3 сентября 1477 года, в котором он утешает Лоренцо, обеспокоенного болезнью Джованни, будущего папы Льва X, которому было тогда год и восемь месяцев:

«Он не может сосать грудь, но прекрасно кушает супчик. Мне кажется, у него немножко болит язык, а не горло, потому-то он и не сосет. Наверное, побаливает у него и шейка — вот отчего ему трудно поворачивать головку. Но в нем нисколько не заметно слабости, и почти никогда не заметно, что ему больно — только когда он сосет, как я уже писал Вам».

_{Доменико Гирландайо "Анджело Полициано с сыном Лоренцо Медичи Пьеро"}

Другим близким другом Лоренцо был Никколо Микелоцци, сын архитектора. Лоренцо не имел от него секретов. Никколо был всего на два года старше хозяина Флоренции. Он и его брат Бернардо (гувернер маленького Джованни) росли в доме Медичи. Никколо стал начальником секретариата Лоренцо, потом его личным канцлером. Он читал курьерскую почту и отвечал на нее, если хозяин не желал делать это сам. Он же принимал важных гостей, исполнял деликатные дипломатические поручения. Никколо был тонким знатоком словесности, общался с философами и поэтами. Но несмотря на многочисленные обязанности, он тоже следил за здоровьем детей. 19 апреля 1476 года он писал Лоренцо:

«Дети в добром здравии и веселы, как никогда. Они играют без устали. Малышка Маддалена все время хочет танцевать. Маленький Джованни тоже совершенно здоров».

А вот послание еще одного друга семьи, Кристофоро Беннини. 25 сентября 1473 года он писал Медичи:

«Маленькая Лукреция очень послушная — такая умница! Пьеро выглядит хорошо, слава Богу, очень веселый и довольный. Часто подходит к двери, выходящей в Тердзоллу, и всех зовет: "Няня, тятя, мама!" — так мило, что Вы бы очень посмеялись. Маддалена тоже хорошо себя чувствует. Я каждый день вижу ее, возвращаясь от Торнабуони, а ее кормилицу посылаю каждый день совершить моцион, чтобы всегда была здорова и молоко было еще лучше».

Но, пожалуй, самой колоритной фигурой был бедный священник Маттео Франко, нашедший приют в доме Лоренцо в 1474 году. Его талант остряка покорил даже угрюмую Клариче. Маттео бесстрашно нападал на Луиджи Пульчи, высмеивал его в эпиграммах, и вскоре заставил соперника бежать. Он писал бурлески, воспевая тощую клячу, разрушенный дом, дурной ужин и прочее. Франко умел рассмешить любого. Он был абсолютно предан интересам своих благодетелей. Некоторое время Франко управлял делами Клариче. Потом он поехал с Маддаленой в Рим к ее мужу, а став ее духовником, к великому удовольствию Лоренцо утешал ее в супружеских несчастьях и заботился о ней.

Баччо Уголини, которому Лоренцо также полностью доверял, был, как и Франко, духовным лицом и, как и Франко, любил высмеивать в стихах ближних. Но кроме того, он сочинял музыку и играл на лире. Своими талантами он заслужил милость Лоренцо и всех дворов, к которым его посылали: благодаря своему обаянию Уголини успешно отстаивал интересы хозяина в Риме, во Франции, в Германии, и Неаполитанском королевстве.

Рядом с такими личностями в окружении Лоренцо Бартоломмео Скала — с 1464 года канцлер республики, то есть секретарь правительства — казался почтенным ментором. Возраст (он был на двадцать один год старше Лоренцо) и манера поведения отдаляли его от веселой компании, не упускавшей случая посмеяться над ним. При всем том он был советником, к которому Лоренцо всегда прислушивался: Скала информировал его о дебатах в синьории и прочих собраниях. Благодаря ему партия Медичи всегда была представлена в высших государственных инстанциях.

Преданность Скалы и немногих близких людей позволяла Лоренцо не очень обременять себя семейными и государственными обязанностями. Он мог не в ущерб своей власти предаваться удовольствиям, используя официальные поводы.

Воспоминания о великолепном турнире 1469 года как о своем личном триумфе побудили Лоренцо устроить зрелище в том же духе, но еще более торжественное. Официальным поводом для этого турнира, как и прежде, послужил дипломатический успех: на сей раз заключение союза между Миланом, Венецией и Флоренцией 2 ноября 1474 года.

В связи с этими событиями традиционные зимние игры проходили с особым размахом. Лоренцо надеялся, что и ему достанутся почести и самолюбие его младшего брата будет польщено. Джулиано только что исполнилось двадцать лет. Он был умен, любезен, красив, высокого роста, с иссиня-черными волосами. Он любил танцы, охоту и состязания. В общем, был одним из самых обворожительных молодых людей высшего флорентийского общества. Ему никак не удавалось стать кардиналом, что, впрочем, очень устраивало молодых дам. Джулиано имел множество любовниц. От одной из них у него позже родился незаконный сын, будущий папа Климент VII.

Итак, для молодого человека ничего не могло быть приятнее турнира, на котором он мог блистать на глазах первых красавиц Флоренции. Одна из них, согласно обычаю, должна была стать королевой турнира. Выбор пал на прелестную Симонетту, урожденную Каттанео, жену Марко Веспуччи. Этого было достаточно для слухов, будто она любовница младшего Медичи. Симонетта и Джулиано были ровесниками. Она родилась в Генуе в патрицианской семье, а в 1468 году замужество ввело ее в круг приближенных Медичи.

_{Пьеро ди Козимо. «Портрет Симонетты Веспуччи» (фрагмент).}

Пьетро Веспуччи, отец Марко, был приором. Сам Марко, заурядный и тщеславный человек, занимал второстепенные должности, а известен был тем, что тратил свой капитал на общественные празднества. Один из его родственников, Америго, прославился, дав свое имя Новому Свету.

Красоту Симонетты воспевали все поэты того времени. Она воплощала женский идеал. Судя по описаниям, она была стройной высокой блондинкой с маленькой упругой грудью и округлым животом. Изящная, веселая, Симонетта стала очаровательной королевой Двора Любви, оттеснив всех прочих красавиц, включая Лукрецию Донати.

Судьба была к ней невероятно жестока: Симонетта, едва ей исполнилось двадцать три года, умерла от анемии или от туберкулеза в ночь с 26 на 27 апреля 1476 года. Она так недолго ходила по флорентийской земле, что художники толком не успели запечатлеть ее черты для потомства. До сих пор не утихают споры о том, она ли изображена на картине Пьеро ди Козимо, хранящейся в музее Конде в Шантийи, на фреске Гирландайо в капелле Веспуччи во флорентийской церкви Оньисанти, на портрете кисти Боттичелли в Берлинском музее. Но точно известно, что все поэты Флоренции были в глубочайшем трауре, и особенно — Лоренцо Медичи.

Из его «Комментариев», в которых автор объясняет предметы своих сонетов, мы узнаем, что четыре сонета посвящены смерти дамы, 

«наделенной такой красотой и благородством, какими не обладала ни одна из живших прежде нее».

 Для него эта дама была звездой, промелькнувшей на небосводе и на миг затмившей сияющее солнце, то есть Лукрецию Донати. Тайная память о ней навсегда сохранилась в сердце Лоренцо.

«Была ночь, и мы с моим дражайшим другом шли вдвоем, беседуя о поразившем нас несчастье. Погода была ясная, и мы, беседуя, увидели на западе сверкающую звезду, столь яркую, что она своим сиянием затмила не только другие звезды, но и прочие светила, померкшие в ее свете. Любуясь той звездой, я обернулся к другу своему и сказал: "Не удивимся мы, если душа этой дивной дамы превратилась в новую звезду или же, вознесясь, соединилась с ней"».

Трогателен рассказ о похоронах Симонетты:

«С непокрытым лицом несли ее из дома до склепа, и много слез она заставила пролить тех, кто видел ее... Она внушала сострадание, но также и восхищение, ибо в смерти превосходила ту красоту, которую при жизни ее считали непревзойденной. В ее облике явилась истина слов Петрарки: "Прекрасна смерть на лике сем прекрасном "».

Правда, Лоренцо постарался скрыть свое чувство:

«В своих стихах я писал многое, что, казалось бы, свидетельствует о сильном личном чувстве, но дело в том, что... я старался представить себе, будто сам потерял кого-то очень дорогого. Я наполнил воображение всеми чувствами, способными взволновать меня, чтобы вернее взволновать других».

Если поверить этим словам, можно прийти к выводу, что Лоренцо был мало знаком с Симонеттой. Но его частная переписка свидетельствует о его привязанности к этой даме. Он послал к умирающей Симонетте одного из лучших врачей того времени и велел держать себя в курсе протекания болезни. Скорбь его, что бы он ни говорил, тоже была глубокой и искренней.

По непонятным для нас причинам эта связь Лоренцо скрывалась, но в 1475 году при помощи тонкой уловки удалось устроить праздник в честь Симонетты. Перед всей Флоренцией она была объявлена дамой Джулиано Медичи и королевой турнира. Настало время общего ликования. Полициано описал красавицу, встречающую своего героя, в стихах, явно напоминающих просветленные аллегории Боттичелли, тогда еще не созданные:

Она чиста, одежды белоснежны,
Хоть розы и цветы на них пестреют.
Ее чело, смиренно-горделиво.
Окружено потоками златыми.
Кругом листва смеется прихотливо,
А очи светят безмятежным миром.
Но в них огонь, припрятанный Амуром.

Подготовка к турниру растянулась на много недель. Коней доставляли со всей Италии — из конюшен правителей Мантуи, Милана, Римини, Урбино и Неаполя отбирали лучших. В назначенный день 29 января участники состязания проследовали по улицам Флоренции, украшенным флагами и гобеленами. Все эти рыцари прославили свои имена. Среди них были Сан-Северино, Гонзага, Содерини, Питти, Альберти.

Перед Джулиано Медичи ехал оруженосец со штандартом, на котором Боттичелли изобразил Минерву и Амура. Стихи Полициано описывают эту картину и дают ключ к ней.

Дама Джулиано, прекрасная Симонетта, изображенная в виде Минервы, стоит на пылающих оливковых ветвях. В одной руке у нее щит с головой Медузы, в другой копье. Она смотрит на солнце. Амур, стоящий рядом с ней, привязан к стволу оливы, его лук и стрелы сломаны. Солнце олицетворяло славу, которой Джулиано покроет себя на турнире и которая воспламенит сердце красавицы.

За штандартом следовали двенадцать молодых людей в роскошных одеждах. Они ехали на великолепных белых конях колонной по двое с копьями наперевес. Убор Джулиано из золота и серебра со множеством драгоценных камней стоил несколько тысяч дукатов. Вслед за братом ехал Лоренцо, окруженный главными лицами города.

Победителями турнира стали Джулиано и Якопо Питти. Каждый из них получал в награду шлем. Празднество завершилось балами и пирами, роскошь которых еще долго славили поэты и хронисты. Всех превзошел Полициано: его «Стансы на турнир Джулиано Медичи» обессмертили этот праздник.

Едва окончились торжества по случаю турнира, Лоренцо вновь покинул столицу. Полициано рассказывает, как в апреле 1476 года отряд из двадцати шести всадников отправился в Сан-Миниато: «Вчера вечером мы выехали из Флоренции и всю дорогу пели песни, а иногда, чтобы не забывать о посте, разговаривали о каком-либо благочестивом предмете. В Ластре отведали цапполино — это вино гораздо лучше, чем считают у нас... К ночи мы доехали до Сан-Миниато и начали было читать творения святого Августина, но вскоре оставили это дело и занялись музыкой. Вечер кончился тем, что мы перенимали па у местного танцора. Утром Лоренцо был на мессе».

Иногда канцлерам и секретарям, супруге и близким не без труда удавалось разыскать хозяина Флоренции. Зимой он обычно жил в Пизе в своем дворце близ церкви Сан-Маттео, но иногда в своих поместьях близ моря или в окрестностях Пизы, где было особенно много дичи. Бывая во Флоренции, он частенько вырывался на виллу Кареджи — до нее было от силы час пути. С наступлением весны Лоренцо отправлялся в Кафаджоло или земли Муджелло. Когда его одолевала жара, он затворялся у бенедиктинских монахов из Валломброзы в монастыре Сан-Джованни Валь д'Арно. Иногда он ездил в гости в Поджо а Кайяно — эта вилла принадлежала Джованни Ручеллаи, тестю сестры Лоренцо Наннины. В 1479 году Медичи купил ее, и она стала его любимым ломом.

В деревенской глуши Лоренцо предавался любовным утехам. Его друзья: Луиджи Пульчи, Браччо Мартелли, Полициано, отмечали, что музы, встречаемые в тех местах, весьма любвеобильны. Пульчи упоминает некую Бенедетту, которую Лоренцо совратил с пути истинного. Она жила километрах в тридцати от Флоренции, в Барберино ди Муджелло, где, по словам Пульчи, много прелестных нимф. В 1473 году Лоренцо часто бывал в Валь ди Сьеве. Он искал там не только развлечений. Ему очень нравилась простота местных жителей, и он решил рассказать об их повседневной жизни. Вопреки установившейся сатирической традиции, для которой «деревенщина» был вонючей скотиной, жадным дураком и лицемером, он вернулся к традиции «Буколик» Вергилия, проложив путь эклогам и пасторалям, которые вслед за ним стали писать Ландино, Полициано, Альберти и многие другие. Он сочинил историю о простодушной деревенской любви «Ненча ди Барберино».

Это сочинение дошло до нас в трех редакциях и стало предметом бесконечных ученых споров. Большинство исследователей полагают, что первоначальным вариантом, действительно принадлежащим Лоренцо Медичи, был самый краткий, из двадцати строф по восемь стихов.

Все стихотворение представляет собой объяснение в любви пастуха Валлеры юной селянке, пастушке Ненче. Написано оно на местном диалекте. Пастух, охваченный любовью, ни словом не упоминает о повседневных тяготах деревенской жизни. Но это не пасторальный персонаж. Его страдание подлинно. С самого начала он жалуется на сердечные муки, а затем безыскусно описывает прелести возлюбленной.

Валлера бывал на всех ярмарках Тосканы, но нигде не встречал такой красавицы. Лицо у нее нежное и белое, как жирная телячья почка. Зубы у Ненчи белее лошадиных. Танцуя, она скачет, как козочка, и вертится, как мельничное колесо. В общем, в ней нет никаких пороков. Кожа ее бело-розовая. Ростом она ни высока, ни мала, а на подбородке у нее ямочка. Только одного желает Валлера: стать ее мужем. Страсть не дает ему спать по ночам. Он прячется под наве­сом деревенской пекарни и смотрит, как Ненча выгоняет своих овец. Наконец, он решается на смелое предложение:

Уйдем в долину,
Пускай у нас смешаются стада,
И будем двое мы, да заедино.

Но Ненча — кокетка. Ей нужны подарки, и влюбленный обещает подарить коралловое ожерелье. Ради нее он готов на любые жертвы: хоть дать отрезать ногу, хоть продать рубашку. Вдруг объяснение обрывается, а вместе с ним и стихотворение: стадо вернулось с лугов, Валлере надо посмотреть, не заблудилась ли какая корова в кустах. Да и хозяйка, Мона Маса, зовет домой. Он уходит с именем Ненчи на устах.

Эта пародийная, местами бурлескная, но добрая картинка, написанная весьма умелыми одиннадцатисложными октавами, положила начало новой манере письма в литературе. В ней соединились свежесть восприятия сельской жизни и симпатия автора к своему грубоватому герою. Лоренцо проявил здесь не только поэтический дар, но и способность понимать людей, стоящих гораздо ниже его на социальной лестнице, и любить их.

«Ненча» имела такой успех, что породила в поэзии моду, просуществовавшую несколько столетий. Другие авторы добавляли к этому сочинению новые эпизоды. Рассказывали и о свадьбе, и о родах Ненчи, и даже о ее смерти. Имена влюбленных вошли в пословицу. Наконец, наряду с этим, такие знаменитые сочинители, как Луиджи Пульчи, Джамбуллари и Бальдовини поведали о других влюбленных парах, но у них добродушная ирония Лоренцо Медичи сменилась грубыми шутками с непристойным подтекстом.

Природа питала поэтическое воображение Лоренцо, проводившего много времени под открытым небом. Борясь с угрозой наследственной подагры, Лоренцо стал страстным наездником. Он держал одну из лучших конюшен во всей Италии. Нам известны клички восемнадцати его лошадей: Ложный Друг, Милый Друг, Любезный, Сердечный, Молния и другие. В переписке его упоминаются также имена его конских маклеров, конюхов, кузнеца и слуг при конюшне. Все эти люди были всегда наготове, ведь хозяин мог в любой момент решить отправиться на рыбалку к устью Арно или на охоту. Свора охотничьих собак Медичи славилась повсюду. Лоренцо упомянул клички двадцати пяти любимых собак, из которых больше всего любил старого кобеля Ведро. У него были и гончие и легавые. Вместе с целым корпусом егерей и доезжачих он охотился в Муджелло и в окрестностях Пизы. Зверья там было множество: олени, кабаны, даже медведи. Иногда их ловили сетями. Но больше всего Лоренцо любил охоту с хищной птицей на цапель, журавлей, перепелок и зайцев. В его вольерах содержались ястребы, соколы и кречеты. Он сам занимался их дрессировкой. Его сокольничие, имена которых известны (самого лучшего звали Пилато), были важными персонами.

Одна чудесная поэма сохранила для потомков описание соколиной охоты. Она называется: «Охота на перепелок». Правда, поэма эта не была предназначена для широкой публики и оставалась неизвестной до 1795 года, когда ее впервые издал Роско. Эти сорок пять октав, напичканные бурлескными образами, не что иное, как воспоминание друзей из бригады Лоренцо о любимом развлечении. Вероятно, каждый из них привез с той охоты свой собственный анекдот. Лоренцо соединил и оформил их, опираясь, возможно, на традицию «охот» — стихотворений на случай, которые пели, а иногда разыгрывали в лицах при средневековых дворах.

Рассказчик обращается к новому приятелю, вошедшему в бригаду; недавно его отождествили с Полициано. Как и в «Ненче», цель автора — просто потешить, насмешить. Описание рассвета, возможно, имеет отношение к окрестностям Пизы. Звуки рогов скликают собак, вся свора проходит перед читателем — так описывается отъезд. Потом появляются четыре всадника с ястребами на руке. Себя Лоренцо не упоминает: он только наблюдает за своими спутниками. Чего с ними только не случается! Диониджи Пуччи неохота было вылезать из постели. Задремав, он свалился с лошади, скатился в канаву и чуть не задавил собственного ястреба. Взбешенный хищник жестоко его поцарапал. Тогда он, разъярившись, сел на птицу и раздавил ее, как пирожное. Джованфранческо Вентура спустился в долину, где собаки подняли куропаток, но, увы! забыл снять с ястреба колпа­чок. Когда он это наконец заметил, ошеломленная птица улетела и напала на старую перепелку. Но та оказалась смелее ястреба и вырвала у него перья из крыльев. Не повезло и двум другим охотникам. Фолье Амьери и Гильельмо Пацци: их ястребы, забыв про перепелок, передрались между собой. В общем, наградой всей компании стала не добыча, а приятная прогулка: за двух добытых перепелок расплатились одним погибшим ястребом и тремя покалеченными. Но вернулись все, как и положено, в хорошем настроении.

Охоты обычно чередовались с дружескими трапезами, сдобренными знаменитыми тосканскими винами. На столе у Лоренцо не переводились роскошные яства. Ему приносили много дичи, рыбу, миног из Понтедеры, соленых угрей из Феррары, фиги и апельсины, варенья и даже трюфели, раздобыть которые было нелегко. Флорентийцы слыли гурманами. В ранней молодости (вероятно, около 1469 года) Лоренцо высмеял эту страсть в памфлете «Пьяницы». В 1474 году он сделал это в бурлескной пародии на «Божественную комедию» Данте и «Триумфы» Петрарки — в поэме «Пир» (Simposio). Само название пародировало серьезные собрания платоников, находившихся под влиянием Фичино. Произведение осталось неоконченным — оборвалось в начале девятой песни.

Сюжет несложен: возвращаясь из Кареджи, Лоренцо встречает нескольких пьяниц. Среди них он замечает важных персон. Все они спешат в таверну Джаннессе у моста Рифреди близ часовни Санта-Лючия. Удивленный Лоренцо спрашивает некоего Бартолино, в чем причина этого собрания. Тот приводит его к пьяницам, представляет их и рас­писывает их качества, как Вергилий в «Божественной комедии», когда показывает Данте обитателей загробного мира, ведя его по аду и чистилищу. Цель «Пира», как и «Охоты» — позабавить на досуге друзей из бригады. Но в данном случае высмеиваются пороки легко узнаваемых людей, так что шутка получается небеззлобной. Поэма вписывается в ряд многочисленных в древности морализаторских сатир.

Она не лишена изысканности. Выражения заимствуются у Данте и Петрарки, но употребляются в пародийном значении. Много намеренного кощунства: встречается каламбур "divino — di vino" (божественный — винный), обыгрывается предсмертное слово Христа на кресте «Жажду!». Лоренцо смеется над чудесами и над пристрастием своих современников к магии: один из пьяниц по имени Уливьери (в нем видят флорентийского священника Оливьеро Ардуини) плюет на пол, и от этого плевка рождается жаба. Благодаря таланту автора читатель видит вещи искаженными — такими, какими они представляются пьяным.

Лоренцо сознательно рисует карикатуры на пьяниц, являющихся перед ним. Среди них много духовных лиц: епископ Фьезоле со своим викарием, настоятель коллегиальной церкви Санта-Мария де л'Антелла, священники церквей Они и Сан-Креши а Мачуоли, уже упомянутый Оливьеро Ардуини. Есть здесь и именитые горожане: Карло Пандольфини был одним из почетных судей на турнире 1469 года, трехкратным гонфалоньером справедливости; негоциант Антонио Мартелли — дядя Браччо, друга Лоренцо; Бертольдо Корсини, Строццо Строцци, Бенедетто Альберти и многие другие люди, занимавшие высокие посты.

По ходу рассказа у Лоренцо появляется новый вожатый. Место Бартолино занимает Настаджо Веспуччи, нотариус синьории и нескольких корпорации, отец знаменитого Америго Веспуччи, свояк красавицы Симонетты. Другие участники попойки принадлежат к самым разным слоям общества. Среди них, возможно, и Полициано под кличкой Бас, и художник Сандро Филипепи по прозвищу Боттичелли. Выведены также гардеробщик и почтмейстер Лоренцо.

Продолжается фарс с грубыми шутками насчет болезней пьяниц: парши и чуть ли не проказы, апоплексии, алкогольного идиотизма. Но все это очень смешно. Вот священник Арлотто, преклоняющий колени перед освященным вином, только если оно хорошее, иначе он не верит, что Бог обитает в нем. Вот лакомка Боттичелли, «бочонок», приходящий на трапезу пустым, а уходящий полным. Комичны и другие сцены: например, Настаджо Веспуччи и священник из церкви Стия хотят поцеловаться, да не могут — мешают толстые животы.

«Пир» Лоренцо Медичи воссоздает веселую атмосферу, царившую в бригаде. Он метил не только в пьяниц, но и в педантичных иных подражателей великим поэтам. И это была не пустая насмешка. Лоренцо, большой знаток литературы, вдохновлялся творениями великих поэтов, оставаясь в своем творчестве оригинальным, о чем, в частности, свидетельствуют его новеллы.

Новеллы Лоренцо Медичи «Джакоппо» и «Джиневра» были обнаружены в 1864 году в Государственном архиве Флоренции. Рукопись — автограф самого Лоренцо. Специалисты приблизительно датируют ее 1470 годом. Первая новелла могла бы принадлежать Боккаччо: она совершенно в духе «Декамерона». Установлено, что один из ее героев Джакоппо Белланти жил в Сиене, был знаком с Лоренцо и в 1489 году был еще жив. Вот сюжет этой повести. Молодой флорентиец по имени Франческо, приехавший учиться в Сиену, влюбляется в Кассандру, двадцатипятилетнюю жену богатого купца Джакоппо, которому уже сорок. Франческо придумывает хитрый план, как стать любовником Кассандры с одобрения ее мужа. Он находит во Флоренции «честную куртизанку» Бартоломею и привозит ее в Сиену, где всем говорит, что она его жена. Куртизанка, по уговору с ним, соблазняет Джакоппо, но, изобразив раскаяние в измене мужу, просит любовника вместе с ней совершить покаяние. Джакоппо исповедуется францисканцу, подкупленному Франческо. Тот налагает на него епитимью — во искупление позволить Франческо совершить то же самое с Кассандрой. Новелла заканчивается тем, что молодой флорентиец, придя в дом к красотке, ужинает вместе с Джакоппо и затем с его благословения идет в спальню Кассандры, а кающийся супруг остается один в столовой.

Можно представить себе, как Лоренцо рассказывал эту прелестную новеллу вечером в кругу друзей. Вероятно, ее сюжет и позаимствовал Макиавелли для своей пьесы «Мандрагора», где под другими именами выведены те же персонажи и положения.

В новелле «Джиневра» Лоренцо пытался воспроизвести подлинные факты, оставаясь при этом верным духу Петрарки. Джиневре пятнадцать лет. Она живет в Пизе, во дворце Гриффи. Ее возлюбленный Луиджи из старинной семьи Ланфранки попадает во дворец благодаря своему приятелю Маффио Гримальди. Но на моменте, когда юноша входит в комнату красавицы, рукопись обрывается. Того, что сохранилось, достаточно, чтобы судить о литературных достоинствах произведения и сопоставить его с поэзией Лоренцо, где большое место занимают любовные страдания, слезы, пламенные восклицания в манере «нового сладостного стиля», ценившегося в высшем флорентийском обществе.

Как тонкий знаток словесности и как писатель, Лоренцо заботился о сохранении многовекового культурного престижа Тосканы. Ради этого он решился на радикальную меру: 22 декабря 1472 года древний Флорентийский университет (Studio) был переведен в Пизу.

Славный город Пиза, став портовым придатком Флоренции, в значительной мере утратил прежний блеск. Привлекая туда студентов, Лоренцо, несомненно, хотел вернуть второму городу своего государства некоторое влияние. Он стал одним из пяти человек попечительского комитета университета. Новое начинание было делом нелегким. Остро стояла проблема финансирования. На жалованье профессорам и обеспечение проживания студентов требовалось 8300 флоринов. Часть этой суммы Лоренцо получил от духовенства — он взял с него чрезвычайный налог в 5 тысяч флоринов, чем, естественно, вызвал недовольство. Наспех организованный учебный процесс принес городу массу неожиданных проблем. Студенты, прибывшие сюда из других университетов, вели себя как шайка хулиганов. Они дрались, задирали обывателей, крали у них кур, пили их вино, отрывали, как трофеи, дверные молотки. Начался такой разброд, что профессора раньше времени объявили каникулы. Во время карнавала у юнцов кончились карманные деньги и они принялись грабить профессорские квартиры: выносили оттуда книги и продавали.

Преподаватели ненавидели и оскорбляли друг друга. Впрочем, уровень их преподавания был вполне приемлемым. Здесь преподавали знаменитые юристы Бартолини и Бартоломмео Сочини, профессора медицины. Стефано делла Toppe консультировал семью Медичи, и Пьеро Леони из Сполето, который был еще и талантливым философом и математиком, оставался личным врачом Лоренцо до самой смерти последнего. В отчаянии, что не смог предупредить роковой исход, Леони на другой день после смерти Лоренцо покончил с собой, бросившись в колодец.

Что касается философии, поэтики, красноречия и других дисциплин, то лучшие специалисты оставались по-прежнему во Флоренции. Кристофоро Ландино продолжал преподавать классическую филологию. Кафедра греческого языка, которую до 1471 года занимал Аргиропулос, перешла от него к Андронику Каллисту, а затем к Димитрию Халкондилу. Традиция продолжалась.

Флоренция по-прежнему оставалась приютом воинствующего гуманизма. Лоренцо продолжал собирать манускрипты для библиотек в своем дворце, в Сан-Марко и в аббатстве Фьезоле. Он взял под покровительство некоторых литераторов: автора бурлескных сонетов Бернардо Беллинчони. сентиментального поэта Нальдо Нальди, воспевавшего природу, и Уголино Верино, своего рода официального поэта, писавшего стихи в честь общественных и приватных событий, важных для семейства Медичи. Нотариус Алессандро Браччези, яркий и плодовитый писатель, сочинивший более двухсот бурлескных сонетов, и гуманист Бенедетто Колуччи да Пистоя, автор речей, обращенных к итальянским державам, были вознаграждены скромными должностями в городе. Скандальный старик Франческо Филельфо, некогда рассорившийся с Козимо, помирился с Лоренцо и в конце концов получил место преподавателя греческого языка. Милости хозяина Флоренции в награду за льстивые произведения пытались добиться и многие другие сочинители, но Лоренцо без особого почтения относился к этим писакам. А вот философы его восхищали. Он стал покровителем Марсилио Фичино и членов его академии, как в свое время его дед и отец.

Материальных затруднений у Марсилио не было. Медичи подарили ему дом во Флоренции и виллу в Кареджи. Лоренцо лишь давал ему небольшие бенефиции. В 1473 году он посоветовал философу постричься в монахи и сделал его настоятелем маленького прихода Сан-Кристофано в Новоли.

Позднее, в 1487 году, Лоренцо велел отдать Фичино место каноника Флорентийского собора, освобожденное Джованни Медичи. А еще несколько лет спустя Марсилио получил место настоятеля монастыря в Мантуе. Фичино давал покровителю ценные книги и знакомил со своими философскими трудами. Их отношения напоминали отношения учителя и ученика. Лоренцо посещал пиры, устраивавшиеся Фичино в годовщины смерти Платона, но редко засиживался на собраниях академии и не участвовал в дискуссиях ее членов. Впрочем, в 1473 году одна из таких дискуссий дала ему тему для одного из главных его сочинений, поэмы, обычно именуемой «Спор», а иногда «О высшем благе».

«Спор» — поэма в шести песнях, это своего рода повествование о философских встречах, происходивших весной в Кареджи.

Начало поэмы — первая песнь в 169 стихах — довольно слабо связано с учением Фичино. Это буколика. Лоренцо, представленный здесь под именем Лауро (лавр), бежит от утомительной городской жизни и от политики, и среди цветущих лугов встречает пастуха Альфео. Они по очереди описывают друг другу достоинства и недостатки городской и сельской жизни. Эта часть поэмы вполне соответствует названию «Спор». Тема и композиция очень похожи на пререкания горожанина Лауро с пастухом Таиано в «Дриадее» Луки Пульчи. Каких-либо оригинальных мыслей в этом симпатичном диалоге не содержится.

Но затем тон поэмы меняется. Следующие четыре песни — 652 стиха — настоящий философский трактат, соответствующий другому заглавию, которое иногда дают поэме: «О высшем благе». Лоренцо и пастух встречают Марсилио Фичино и спрашивают его, как, по его мнению, можно обрести истинное блаженство, и он излагает свою теорию. Прежде всего он доказывает, что в жизни телесной истинного блага нет. Богатство и телесные блага (сила, здоровье, красота) — блага лишь временные и преходящие. Среди духовных благ суетны блага чувственной души, а истинны лишь блага души разумной, а среди них — те, которые приносят приобретенные, а не врожденные добродетели. Приобретенные добродетели делятся на деятельные и созерцательные — истинное блаженство дают лишь последние. Но чтобы достигнуть его, необходимо отделить душу от тела.

Нет иного блаженства, кроме созерцания Бога. Чтобы подготовиться к этому созерцанию, необходимо упражнять не только ум, но также волю и любовь. Итак, нет смысла спорить о том, что лучше: городская жизнь или сельская. Спасает лишь возвышение собственной души.

Этот трактат — не что иное, как пересказ послания Фичино, озаглавленного De felicitate («О счастье»). Песнь шестая (208 стихов), завершающая поэму, — почти дословный перевод «Богословской молитвы» (Oratio ad Deum theologica) Фичино.

Основатель Платоновской академии написал эту необычную молитву для своих учеников и сам читал ее каждое утро. Но если в латинском тексте Фичино порыв сдерживается философским стремлением к точности, то стихи Лоренцо пронизаны лиризмом, страстью и нежностью, особенно обращенные к Богу просьбы о милости и вечном блаженстве.

«Спор» — произведение, интересное не только яркими поэтическими образами. Искренность поэта позволила ему достичь поразительных высот, из сухого философского трактата ему удалось извлечь подлинную страсть.

Какое чувство выражал Лоренцо, воспевая платоновские мотивы: уважение к Фичино или более нежную привязанность? Вопрос не нов. Фичино и Лоренцо в это время обменивались почти любовными посланиями. Как известно, философ возродил в академии Кареджи традиции «платонической» любви, связывавшей Сократа и его молодых учеников. Согласно этой теории, дружеские отношения служили возвышению духа. Наставник созерцал красоту Бога в его творениях. Ученик — предмет любви — обретал свое место на иерархической лестнице творений и учился чтить свое тело как творение Божие.

Эта теория не обязательно приводила к настоящему гомосексуализму. Правда, сам Фичино в 1467 году вступил в связь с девятнадцатилетним юношей Джованни Кавальканти. Но что касается Лоренцо, то его, по-видимому, целиком поглощала любовь к женскому полу. Кое-какие сомнения рождали следующие строки — подражание «Любовным элегиям» Овидия:

Феб златокудрый! коль ты не забыл
Про первую любовь свою, и жалость
Когда еще в душе твоей осталась —
Молю, чтоб мне блаженство подарил.

Однако изыскания Андре Роншона показали, что все сонеты, в которых Лоренцо Великолепный говорит от имени нимфы Дафны, молящей Аполлона, основаны на игре слов с переменой пола: Лоренцо представляет себя Дафной, превращенной в лавр, а бог солнца здесь — не кто иной, как Лукреция, в имени которой звучит корень luce — солнечный свет.

Подобного рода сочинения, продиктованные ощущением целостности космоса и в то же время весьма двусмысленные, отвечали потребностям эпохи. Лоренцо вместе со своими современниками вновь открывал давно забытые ценности. Ощущение присутствия божества на всех ступенях творения рушило вековые запреты. Телесную гармонию уже не рассматривали как искушение дьявола. Понятие греха сменилось представлением о несовершенстве, которое мож­но исправить. По-новому воспринятые идеи произведений античной литературы и искусства указывали путь к спасению, то есть к общению с Богом в разуме и красоте, а не в страхе и сокрушении.

Именно в это время, в 1475 году, влияние Фичино вышло за пределы узкого кружка. Философ завершил исследования и переводы древних и начал создавать сочинения в духe неоязыческого синкретизма. Эти опыты Фичино, которые должны были отнюдь не отменить христианское учение, а вывести его на новый уровень, усиленно поддерживал Лоренцо. Одновременно на литературном небосклоне Флоренции восходило новое светило — Полициано, также проникшийся духом «возрождения» ценностей и образов Антич­ности. Со временем постулаты Фичино стали своего рода официальной идеологией.

Свидетельств перемен было немало. Пародийная и бурлескная литература, появившаяся вслед за «Ненчей», «Охотой на перепелок» и «Пиром», скатилась на весьма средний уровень, а ее представители, и прежде всего Пульчи, покинули Флоренцию. Склонность Лоренцо к морализаторству проявилась в серии интереснейших законов, ограничивавших роскошь для нарядов горожан, церемоний, поминок, каравших нечестную азартную игру. Вот к чему привел литературно-мистический труд Фичино, благодаря которому двадцатипятилетний хозяин Флоренции написал тысячу строк о высшем благе.

Перемены сказались и на продолжении «Книги песен» — собрания баллад, сонетов и песен, которые Лоренцо писал по разным случаям. Сборник избранных стихотворений для неаполитанского двора (Raccolta Aragonese) свидетельствует, что автор отходит от шаблонов описания плотской любви в манере Петрарки и внедряет в любовную те­матику своих стихов философские мотивы и рассуждения и духе Фичино.

Это коснулось всей литературной продукции Флоренции. Лоренцо задал тон: воспеваемая в сонетах Дама превратилась в символ. Теперь не важно, кто это: Симонетта или Лукреция, жива она или умерла. Дама — лишь повод: страстный влюбленный ищет приюта в философской сверхреальности.

Но не стоит думать, будто «обращение» Лоренцо убило в нем радость жизни и стремление к земным удовольствиям. Конные прогулки, песни, стихи занимали все время, которое хозяину Флоренции удавалось урывать у финансовых дел, у политики и даже у философии. Она нимало не сковывала творческой и жизненной энергии Лоренцо, а как бы оправдывала их: именно так и следует смотреть на дело. Фичино доказал, что природу и разум можно примирить: в тварном мире все дозволено. Душа отражает космос. Иерархия ценностей, установленная Божьей волей, — то же, что лестница к высшему блаженству, естественным образом ведущая через созерцание. Ее нижние ступени могут быть ис­пользованы для духовного восхождения. Годятся и любые эстетические, нравственные и мистические учения, как Гомера и Платона, так и Христа.

Лоренцо с восторгом принимал это «откровение» как раз в то время, когда его ближайшим другом стал молодой Полициано, страстный поклонник античных мифов, создатель ярких чувственных произведений, выражающих жизнерадостное мироощущение. Полициано терпеть не мог ни умозрительных абстракций, ни скучных нравоучений. Философия Фичино как раз избавляла его от необходимости размышлять о высоких материях. Он ее принял и тут же забыл: так он мог посвящать собственное творчество воспеванию мимолетных радостей.

То же самое делал и Лоренцо: форма его произведений изменилась, но он ни от чего не отрекся. Он написал пять поэтических «молитв», перелагавших герметические тексты, «Асклепия» и «Поймандра» в переводе Фичино, «Утешение философией» Боэция, но в то же время беспрестанно переделывал и совершенствовал свои реалистические малые стихотворения. Он оставался эстетом, и этот эстет прекрасно уживался в нем с учеником Фичино.

Лоренцо всегда любил красивые вещи. Его отношение к искусству — прежде всего отношение искушенного собирателя. Он больше любил произведения искусства, чем художников. Легенда о Лоренцо-меценате была сочинена в XVI веко, когда Козимо I Медичи к вящей славе своих предков стал великим герцогом Тосканским. Эта легенда запечатлена в росписи герцогских апартаментов в палаццо Веккио, выполненной Вазари в 1556—1558 голах, а также в трех больших фресках, украсивших первый этаж дворца Питти в 1635 году. На них Лоренцо окружен гуманистами, философами и художниками. Художники собраны в «саду Сан-Марко», где, как считали, находилась Академия изящных искусств под руководством скульптора Бертольдо, якобы воспитавшего и ней многих гениев, включая Микеланджело. На самом деле все было совсем не так. У Лоренцо во дворце на Виа Ларга был кабинет, где он хранил геммы, драгоценные сосуды, монеты, медали и камеи, значительную часть которых унаследовал от отца. В течение жизни он удвоил это собрание. К его кончине оно насчитывало более 200 золотых медалей, 1000 серебряных, 60 резных камней, много ваз и сосудов. Напомним, что он купил редкие изделия из сокровищницы папы Павла II. Среди них был драгоценный кубок, известный как «чаша Фарнезе», и гемма, изображавшая похищение Палладия.

В саду, выходившем к церкви Сан-Лоренцо, и в саду близ Сан-Марко, принадлежавшем донне Клариче, Лоренцо разместил античные статуи. В его собрании находились, в частности, бюсты Августа и Агриппы, подаренные Сикстом IV, и некоторые новые находки, также полученные в дар. Эти сады, являвшиеся местом для прогулок, были своего рода музеем под открытым небом. Лоренцо имел немало произведений искусства и в других резиденциях, но нигде, в том числе и в саду Сан-Марко, не устраивал никаких школ для молодых художников. Скульптор Бертольдо занимался только материальной консервацией и реставрацией статуй.

Только после заговора Пацци Лоренцо стал заказчиком больших построек: в Поджо а Кайано и в Спедалетто. В начале же своей публичной деятельности он ограничивался лишь скромным меценатством. Конечно, он поощрял работу некоторых мастеров. Мастерская Андреа Чоне, прозванного Верроккьо, выполняла произведения всех жанров. В 1469 году ее хозяин сделал для виллы Кареджи скульптур) «Мальчика верхом на дельфине», ныне украшающую фонтан во дворе палаццо Веккио. Кроме того, Верроккьо делал для городских праздников карнавальные маски, штандарты, например, штандарт Лоренцо для турнира 1469 года, оформлял здания к приезду иностранных государей, в частности, к визиту Галеаццо Марии Сфорцы в марте 1471 года. Все это были публичные заказы. В частном порядке Лоренцо заказал Верроккьо надгробие для своих отца и дяди, Пьеро и Джованни Медичи, — изящный саркофаг под аркой, украшенной гирляндой цветов, за золотой решеткой, в 1472 году установленный в церкви Сан-Лоренцо.

Заказал он ему и бронзового «Давида» (ныне хранящегося в музее Барджелло). Лоренцо и Джулиано велели изобразить юного воина в античной одежде, указывающего мечом на отрубленную голову Голиафа. В 1476 году они продали эту статую синьории за 150 флоринов.

Для Джулиано Верроккьо делал чеканку на шлеме, который он носил на турнире I475 года. Лоренцо поручил ему реставрацию античного торса из красного мрамора. Позднее Верроккьо сделал бюсты обоих братьев, ныне хранящиеся в Вашингтонской национальной галерее. Джулиано Медичи (около 1478 года) изображен в античном одеянии. Более поздний бюст Лоренцо выполнен в раскрашенной терракоте. Он изображен в торжественном одеянии флорентийских долж­ностных лиц — длинной тунике и шапочке, с сосредоточенным взглядом и строгим лицом. Эти бюсты сделаны после заговора Пацци, но, возможно, были заказаны ранее. Однако доказательств того, что именно Лоренцо был заказчиком других известных произведений, выполненных в то же время, таких как «Мадонна» и «Дама с букетом», нет.

Покровительствовали Медичи и братьям Поллайоло, и братьям да Майяно. Лоренцо добивался для Антонио Поллайоло официальных заказов синьории — это скульптура на большом серебряном бассейне, чеканный шлем, врученный в 1472 году Федерико да Монтефельтро в благодарность за усмирение Вольтерры. Заказывались ему и картины на мифологические сюжеты, например «Подвиги Геракла».

_{Антонио дель Поллайоло. "Геракл и гидра", 1475г.}

Джулиано да Майяно по рекомендации Лоренцо поручали работы в присутственных местах республики, замке Монтеподжоло, капитанском дворце в Сарцане, соборе в Фаэнце. Но в основном Джулиано и его брат скульптор Бенедетто работали на Лоренцо после 1478 года.

Двадцатилетний Сандро Филипепи по прозвищу Боттичелли, воспитанник мастерской Верроккьо, в 1470 году по ходатайству Томмазо Содерини (возможно, действовавшего от имени Медичи) получил заказ на аллегорию Силы для залы суда Торговой палаты. Он же писал штандарт Джулиано для турнира 1475 года. Затем по заказу купца Гаспаре ди Дзаноби дель Лама Боттичелли написал в его погребальной капелле в Санта-Мария Новелла «Поклонение волхвов», подобное литургической процессии. Первый из волхвов — Козимо Медичи, возвышающийся над всеми присутствующими. Он склонился перед Богородицей и благоговейно прикасается к обнаженной ножке Младенца. Ниже, справа от Богородицы, преклонил колени второй царь в длинном пурпурном плаще — Пьеро Подагрик. Справа от него — третий царь, его брат Джованни в серо-зеленой тунике. За Джованни зритель видит красивый задумчивый профиль стоящего Джулиано Медичи.

Лоренцо здесь изображен на первом плане слева как молодой рыцарь в короткой красно-голубой тунике, горделиво опирающийся на меч. Два персонажа смотрят прямо на зрителя: рядом с Джулиано — заказчик, указывающий на самого себя пальцем, а на переднем плане справа сам белокурый Боттичелли в коричневато-красном плаще.

_{Сандро Боттичелли. «Поклонение волхвов»}

Все персонажи поражали зрителей большим сходством с реальными людьми. Эта картина демонстрировала всем входящим в храм нерушимую власть династии, правившей во Флоренции.

Другой художник, явивший в эти годы Флоренции свой талант, был ровесником Лоренцо: Леонардо, незаконный сын нотариуса Пьеро да Винчи. Отец отдал его в мастерскую Верроккьо, где мальчик сначала упражнялся в научной реставрации антиков, выставленных в саду Сан-Марко. Молодой художник прославился, написав сперва «Иоанна Крестителя», а затем фигуру ангела на картине «Крещение Христово». За ними последовали «Благовещение» (ныне в Лувре), «Мадонна с цветами» (Мюнхен), неоконченное «Поклонение волхвов» и «Мадонна в скалах», где художник впервые изобразил крылатых юношей с красивыми женскими локонами. Но сам Лоренцо никогда ничего не заказывал Леонардо: в январе 1478 года он только попросил его написать алтарный образ для капеллы Сан-Бернардо во дворце синьории. Такое невнимание, возможно, объясняет, почему Леонардо так рано предложил свои услуги герцогу Миланскому. Впрочем, вскоре большинство флорентийских художников сделают то же: поступят на службу к иностранным государям.

Таким образом, заказы Лоренцо художникам были довольно скромными, а если сравнить их с заказами других государей того времени — Борсо д'Эсте или Сикста IV — совершено ничтожными. Но тогда Лоренцо был еще молодым человеком, искавшим сиюминутных удовольствий, и не был обременен великими замыслами, которые могут увековечить человека в грядущих поколениях.

Среди искусств, в которых упражнялся Лоренцо, была и музыка: он играл на лире и пел (правда, не безупречно), расширил хор и купил лучший орган для баптистерия Сан Джованни. Он осыпал милостями не только знаменитого органиста Скварчалуппи, но и заезжих музыкантов, выписал из Нидерландов теноров — Антверпена и Камбре. При нем всегда находился оркестр флейтистов и трубачей.

Это пристрастие Лоренцо к музыке, сопровождавшей все церковные и светские церемонии, а также выражавшей «священное исступленье» поэта, было типично флорентийским, впрочем, как и весь его образ жизни, в котором повседневность сочеталась с возвышенными размышлениями и творчеством. Но время творчества было и временем политики, финансовых дел и интриг. А когда Лоренцо забывал о делах, другие, пользуясь этим, ставили капканы для правителя Флоренции.

«Смелее! Смерть страшна, но слава бессмертна! Не померкнет память о моем деянье!»

Этот клич стоявшего на эшафоте юноши Ольджати разлетелся по всей Италии. Приговоренный к растерзанию живьем, глядя в лицо палачу, он встречал смерть с гордостью: ведь 26 декабря 1476 года он убил тирана Галеаццо Марию Сфорцу. В заговоре с ним была горстка молодых аристократов. Они ставили целью восстановить древние вольности и наделялись, что эту благородную цель с восторгом поддержит население. Надежда их оказалась тщетной.

Покушение не привело в мятежу. Наоборот: двоих убийц народ задушил на месте. Люди без всякого ропота смотрели на страшную казнь Ольджати. Привыкшие к нужде и лишениям, они равнодушно наблюдали, как грызутся сильные мира сего.

В то время случалось много подобных бунтов и все они терпели крах: восстания Джироламо Джентиле в Генуе в июне 1476 года, Никколо д'Эсте в Ферраре в сентябре, Лодовико Моро и его братьев в Милане в 1477 году. Усиление личной власти, ее узурпация одним кланом или одной политической партией, деспотизм, возведенный в систему, оставляли оппозиции единственный путь к государственным постам: кровавое преступление.

Во Флоренции тирания правящей партии по отношению к противникам выражалась в многочисленных притеснениях, отстранении от публичных должностей, а главное — в разорении благодаря дополнительному налоговому обложению. Чтобы уберечься от них, было необходимо вступить в союз со всевластными Медичи. Такую игру уже много деся­тилетий вели и Пацци. Это был древний дворянский род, а торговлей его представители занялись после принятия Установлений справедливости. В 1434 году они стали союзника­ми Козимо и влились в «народную» партию.

Глава рода Андреа Пацци в 1439 году являлся членом синьории. Это был богатейший банкир и меценат. На его деньги Брунеллески в 1429—1442 году построил капеллу Санта-Кроче, с тех пор известную под названием капеллы Пацци. Он принимал в своем доме короля Рене Анжуйского и стал его другом. Двое из пяти его сыновей были гонфалоньерами справедливости: Пьеро в мае 1462 года (после возвращения из Франции, куда он ездил в качестве посла с поздравлениями Людовику XI), а Якопо в январе 1469-го. Якопо был старшим сыном и после смерти отца стал главой семьи. Поскольку детей, кроме одной незаконной дочери, у него не было, состояние его переходило к детям братьев Пьеро и Антонио. Козимо Медичи считал союз с этими банкирами почетным и выгодным, хотя они часто конкурировали с ним. Свою внучку Бьянку, сестру Лоренцо, он выдал замуж за Гильельмо Пацци, сына Антонио. Другой сын Антонио, Франческо, прозванный за малый рост Франческино, был главой римского филиала банка Пацци. Он дал Сиксту IV ссуду в 30 тысяч дукатов на покупку графства Имола для Джироламо Риарио, в которой отказали Медичи. Папа не остался в долгу: Медичи лишились своих привилегий в Риме. Монополия на импорт квасцов и депозитарий папской казны перешли к Папам. Нечто подобное случалось и раньше, но тогда папа оказывал покровительство банкирам своего родного города, что считалось обычным и нормальным: ведь банкир был как бы членом семьи святейшего в широком смысле слова.

Медичи не могли смириться с тем, что привилегии получила семья, находившаяся под их политической властью. Это означало, что папа считал Пацци первым из именитых семейств Флоренции. Тогда логично было бы, чтобы и в самом городе при поддержке папы они захватили политическую власть. Лоренцо почувствовал опасность и принял меры. Франческо Пацци вызвали во Флоренцию, чтобы предъявить обвинение в государственной измене: ему ставили в вину, что он позволил Имоле выйти из-под власти Флоренции, а Джироламо Риарио — создать там государство, представлявшее определенную опасность для Тосканы. Франческо благоразумно скрылся.

Тогда Медичи нанесли удар по его брату Джованни, женатому на Беатриче, единственной дочери очень богатого горожанина Джованни Борромео. После смерти отца Беатриче унаследовала все его имущество. Лоренцо решил его отобрать. Он провел закон, по которому в случае смерти без завещания имущество отходило к ближайшим родственникам мужского пола, а дочери исключались из наследования. В 1474 году было объявлено, что закон о наследовании имеет обратную силу. Поскольку Борромео завещания не писал, его состояние было отобрано у его дочери и передано племяннику Карло — креатуре Медичи.

Пацци жаждали мщения, но не могли сами составить заговор против своих могущественных врагов. Семья папы Сикста была к ним благосклонна, но, чтобы побудить Риарио действовать, требовались важные причины, и вскоре они появились. Гибель Галеаццо Марии Сфорцы лишила Джироламо Риарио поддержки, необходимой для становления нового герцогства в Имоле. Смуты из-за миланского наследства рано или поздно привели бы к тому, что Флоренция лишила бы Риарио их государства.

Инцидент, случившийся летом 1477 года, сделал намерения Флорентийской республики явными. По тайному совету Лоренцо кондотьер Карло Фортебраччо, нанятый Венецией, напал на Сиенскую республику. Расчет был прост: Сиена будет вынуждена обратиться за помощью к Флоренции, а та установит в Сиене свой протекторат. Тогда Тоскана, наконец-то объединившись, превратится в очень сильное государство, которое без труда возвратит земли, отнятые у него Риарио.

Разгадав этот маневр, Сиена обратилась к Риму и Неаполю, и те прислали ей войска. Фортебраччо был отбит, и результат получился противоположный тому, которого ожидал Лоренцо: возникла лига Сиены, Рима и Неаполя против Флоренции. Мышка стала кошкой. Риарио стал подумывать о том, что неплохо было бы иметь такую столицу, как Флоренция: он собирался превратить Тосканское государство в собственное королевство.

Тогда-то он и прислушался к доводам Франческо Пацци: физическое устранение Лоренцо и его брата Джулиано становилось первым шагом в осуществлении этого замысла. Риарио решил прибегнуть к услугам Пацци. В случае успеха он рассчитывал избавиться от товарищей, которым был бы слишком многим обязан.

Франческо Пацци и Джироламо Риарио заключили соглашение, не раскрывая своих планов папе. Они нашли превосходного помощника — архиепископа Пизы Франческо Сальвиати. Прелат враждовал с Лоренцо, который ставил препоны его карьере, и ненавидел весь род Медичи: он не простил им того, что Козимо отправил его семью в изгнание. Все трое решили прежде всего заручиться согласием Якопо Пацци — главы семьи, жившего во Флоренции. Тогда было бы легче убедить папу и его союзника, неаполитанского короля, в том, что покушение отвечает желаниям флорентийских магнатов и всего народа. Первая попытка Франческо уговорить дядю оказалась неудачной: старый банкир осторожничал. Он не хотел рисковать, пока Святой престол оставался в стороне. К тому же один из его племянников, Ренато, славившийся здравым смыслом, убеждал его, что Лоренцо своей беспечностью запутал все дела и вскоре обанкротится. Надо было только немного подождать: с богатством и кредитом Медичи потеряли бы и власть в государстве.

Но заговорщики ждать не собирались. Когда Франческо привез ответ Якопо, они решились посвятить в дело Сикста IV.

Папа уже был настроен против Лоренцо. Не составило большого труда убедить его, что Медичи — узурпатор Флоренции. Он одобрил низвержение Лоренцо, но с условием, что переворот обойдется без кровопролития. Его племянник Джироламо потребовал полной гарантии, что если и случится человекоубийство, святейший дарует убийцам прошение.

«Ты зверь, — ответил ему Сикст. — Еще раз говорю тебе, что не желаю ничьей смерти». Но на прощание он благословил заговорщиков и пообещал им помочь «вооруженной силой или любыми другими средствами, если понадобится».

Вместе с заговорщиками на папской аудиенции, присутствовал кондотьер Святого престола Джанбаттиста де Монтесекко, свойственник Джироламо Риарио. Вначале Монтесекко не желал участвовать в этом деле, но его удалось убедить, когда он увидел, что папа одобряет замысел. Он решил, что успеха можно добиться легко: папской и неаполитанской армиям помогут сами флорентийцы. В их ненависти к Лоренцо, которого ему расписали страшным тираном, кондотьер не сомневался. Теперь следовало установить связь с недовольными, прежде всего с Якопо I Киши Решили, что с этим никто не справится лучше Монтесекко: он был в курсе намерений папы и точно знал, какими силами тот располагает. Вскоре ему представился предлог явиться во Флоренцию. Синьор Фаэнцы Карло Манфреди тяжело заболел и пожелал уладить все споры с соседями. Он владел землей Вальдесено, на которую претендовал и Джироламо Риарио. Святой престол послал Монтесекко разобраться в деле на месте и разрешить спор. Он должен был остановиться во Флоренции и посоветоваться с Лоренцо — такова была его официальная миссия. На самом деле ему было поручено подготовить покушение на братьев Медичи, установив контакт с нужными людьми.

Лоренцо радушно встретил кондотьера, разговаривал с ним приветливо и учтиво. Его любезность произвела впечатление на Монтесекко. Он задумался, как можно поднять руку на столь приятного человека, так непохожего на отвратительное чудовище, о котором он был наслышан и который к тому же выказывал дружеские чувства к графу Риарио. Но, как дисциплинированный солдат, Монтесекко отогнал от себя эти мысли и из дворца Медичи направился прямиком к Якопо Пацци. Старый банкир был один: его племянник Франческо уехал по делам в Лукку. Возможно, старик отослал его, чтобы легче было отклонить предложения заговорщиков. Он отказался принять кондотьера у себя, но согласился прийти к нему в гостиницу, что не так его компрометировало.

При встрече Монтесекко передал ему папское благословение и рекомендательные письма от Франческо Сальвиати и Джироламо Риарио. Старик прочел их, но остался непре­клонен: «Навязались эти молодчики на мою голову! Они хотят хозяйничать во Флоренции, да я и без них знаю, как мне быть. Ничего не хочу слышать об этих делах».

Монтесекко перешел в атаку. Он подробно рассказал об аудиенции, во время которой Сикст IV поддержал смену власти во Флоренции. Он доказывал, что вернейший способ добиться этого — убить Лоренцо и Джулиано: именно так решили папский племянник с архиепископом Пизанским после аудиенции.

Пацци задумался и пообещал сообщить Монтесекко свое решение, когда тот, исполнив свою миссию в Романье, возвратится во Флоренцию. Кондотьер вернулся в город через несколько дней. Его радушно приняли Лоренцо и даже Джулиано, после чего он отдохнул на вилле Кафаджоло. Однажды ночью он отправился к Якопо Пацци, у которого застал и Франческо. Старый банкир все обдумал и решил, что достаточно будет убить одного из братьев Медичи. Это убийство, считал он, разбудит оппозицию. Противники режима совершат переворот и выгонят из городских советов и государственных органов сторонников партии Медичи. Случай для исполнения задуманного обязательно представится. Один из братьев должен будет поехать в Пьомбино для переговоров о женитьбе Джулиано на дочери местного синьора — можно будет воспользоваться этой поездкой. Или же можно вызвать Лоренцо в Рим и убить его по дороге. Но Франческо Пацци считал, что надо избавиться от обоих братьев во Флоренции, когда они отправятся на свадьбу, на турнир или в церковь, куда обычно ходили без оружия и охраны. На том и порешили. Монтесекко поехал в Рим уведомить графа Риарио.

Чтобы подавить сопротивление сторонников Медичи и не дать им бежать, надо было загодя окружить флорентийскую территорию. Этот план в основном был составлен в Риме. Войска неаполитанского короля, стоявшие в Сиенской области, должны были выдвинуться к флорентийской границе. Папское войско сосредоточивалось у Перуджи под предлогом осады Монтоне — замка Карло Фортебраччо. Один из папских кондотьеров Джанфранческо де Толентино собирал подкрепление в Имоле, а другой, Лоренцо Джустини — в Читта ди Кастелло. Войска начинали действовать лишь по сигналу архиепископа Сальвиати и Франческо Пацци, которые занимались подготовкой убийства двух Медичи. Тем временем Якопо Пацци, прожженный плут, игрок и богохульник, приводил в порядок свои дела. Каждый день он помогал бедным, отдавал долги, возвращал товары, отданные ему на хранение, и об этом знал весь город. Свое имущество он под видом вкладов передал в монастыри, убивая тем двух зайцев: заботился о спасении души в случае гибели и гарантировал сохранность состояния в случае изгнании. Большинство его родственников было уведомлено о заговоре и согласилось в нем участвовать. Только Ренато, самый благоразумный из племянников Якопо, и Гильельмо, зять Лоренцо Медичи, держались в стороне. Первый, испугавшись, уехал в деревню, а второй уже давно старался не иметь дел со своими родственниками.

Устроив все дела, Монтесекко вернулся во Флоренцию. Лоренцо, проявляя к нему дружелюбие, был уверен, что кондотьер поможет восстановить нормальные отношения с Риарио и папой Сикстом. Сердечно приняв кондотьера и ничего не подозревая, он даже допустил в город солдат Монтесекко, набранных якобы для взятия Монтоне. Архиепископ Сальвиати и Франческо Пацци втайне собирали головорезов с помощью надежных людей: брата и кузена архиепископа; Якопо Браччолини — запутавшегося в долгах сына гуманиста Поджо Браччолини; авантюриста Бернардо Бандини Барончелли; Наполеоне Францези — клиента Гильельмо Пацци; наконец, двоих священников — Антонио Маффеи, уроженца Вольтерры, и Стефано де Баньоне, капеллана Якопо Пацци, преподававшего латынь его незаконной дочери.

Убийц нашли — оставалось только поставить капкан. Семнадцатилетний Рафаэле Сансони, внучатый племянник Сикста IV, учился каноническому праву в Пизе. В декабре 1477 году двоюродный дед специально для него учредил титул кардинала Риарио. В 1478 году юный кардинал решил отправиться к месту своего назначения в Перуджу. Архиепископ Сальвиати вызвался проводить его до Флоренции, где сам монсеньор намеревался навестить больную мать. Франческо Пацци, банкир папы, попросил своего дядю принять кардинала в Монтуги, на своей вилле близ Флоренции. Медичи, чтобы не остаться в долгу, пригласили юного прелата к себе на виллу Фьезоле. В составе многочисленной кардинальской свиты в город проникли и заговорщики.

Проще всего было убить обоих братьев во время пира. Но Джулиано на охоте повредил ногу и остался во Флоренции. Поэтому исполнение замысла откладывалось. Дело было в субботу 25 апреля.

Пацци и архиепископ Сальвиати предложили кардиналу попроситься в гости во дворец на Виа Ларга. Лоренцо с удовольствием согласился его принять. Было условлено, что кардинал отслужит воскресную мессу в соборе, а потом придет со свитой на пир к Медичи. Ночью заговорщики распределяли роли. Однако утром все карты спутала новость: Джулиано послал к кардиналу сказать, что все еще нездоров и не будет на пиру, однако пойдет в собор. Итак, оставалась единственная возможность убить обоих братьев сразу — во время мессы. Собрался новый тайный совет, на котором было решено сделать это в тот момент, когда священник объявит окончание мессы.

Франческо Пацци и Бернардо Бандини должны были заколоть Джулиано, а Джанбаттиста де Монтесекко — Лоренцо. Но кондотьер был человек совестливый (хорошее отношение Лоренцо к нему уже заставило его дрогнуть) и к тому же глубоко верующий. Он отказался проливать кровь перед Богом на алтаре. Заменить его вызвались два священника. Антонио Маффеи и Стефано де Баньоне, которых кощунство нисколько не смущало.

Это было в воскресенье перед Вознесением. В собор Санта-Мария дель Фьоре пришло много народа. Монтесекко с тридцатью арбалетчиками и пятьюдесятью копейщиками расчистил юному кардиналу проход на хоры, куда вскоре подошел и Лоренцо. Заговорщики оторопели: Джулиано не было. Франческо Пацци и Бандини отравились за ним во дворец, находящийся неподалеку. Шутками и лестью они уговорили его пойти в собор. Молодой Медичи был легко одет и не носил шпаги, чтобы не тревожить больную ногу. Франческо как бы в шутку ощупал его и убедился, что на нем нет кольчуги. Джулиано немного удивился (он знал, что Пацци ему враги), но решил, что приезд кардинала Риарио — знак скорого мира, и доверчиво дал отвести себя на хоры.

И вот над толпой прозвучало настоятельское «С миром изыдем». Братья Медичи направились к выходу. Когда Джулиано оказался против капеллы Санта-Кроче, кинжал Бандини, блеснув как молния, вонзился ему в грудь. Тот зашатался и рухнул. Франческо Пацци яростно набросился на лежащую жертву и нанес Джулиано такое количество ударов и с такой силой, что сам себя серьезно ранил в ногу. Джулиано был уже мертв. В это время с другой стороны от хоров Лоренцо оказался зажатым между двумя священниками — своими убийцами. Антонио Маффеи, прежде чем нанести удар, положил ему руку на плечо. От этого Лоренцо моментально обернулся. Кинжал порезал ему шею, но не поранил всерьез. Вырвавшись из рук клириков, Лоренцо накинул на левую руку плащ, чтобы отбивать удары, вытащил шпагу, вскочил на решетку хоров, пробежал мимо главного алтаря и вместе с двумя родственниками, Антонио и Лоренцо Кавальканти, укрылся в новой ризнице. Полициано с друзьями закрыли за ним тяжелую бронзовую дверь.

Взбешенные Франческо Пацци и Бернардо Бандини тщетно пытались догнать Лоренцо. Бандини заколол Франческо Нори, который бросился ему наперерез. Но Лоренцо наглухо заперся в ризнице. Поскольку кинжал священника мог быть отравлен, Антонио Ридольфи вызвался высосать кровь из раны и принять смерть. Легкой повязки из первых попавшихся тряпок хватило, чтобы остановить кровь.

Люди разбегались из собора во все стороны. Брошенный на полу труп Джулиано истекал кровью. Юный кардинал Риарио, бледный от страха, убежал с хоров к алтарю. Соборные клирики укрыли его в одной из капелл. Позже два члена Совета восьми вывели его оттуда и взяли под арест. Убийцы бросились наутек. Двух священников сразу поймали, и толпа расправилась с ними на месте. Прочим удалось на время скрыться. Бандини, поняв, что дело провалилось, до смерти перепугался, вскочил на коня и во весь опор помчал к границам Тосканы. Он добрался до Константинополя и нашел там убежище, но ненадолго: год спустя Лоренцо добился у Мехмеда II его выдачи, и 29 декабря 1479 года он был повешен на оконной решетке Барджелло. Там его видел и зарисовал Леонардо да Винчи.

Франческо Пацци, серьезно раненный, отправился перевязать рану в родовой дворец, послав узнать, что делают другие заговорщики во дворце синьории.

Архиепископ Сальвиати и Якопо Браччолини во время совершения покушения в соборе должны были захватить синьорию, прогнать приоров и создать повстанческое правительство. Сначала все шло по плану. Старый дворец охранялся маленьким гарнизоном. Архиепископ оставил внизу Браччолини с частью спутников, собственными родственниками и примерно тремя десятками жителей Перуджи, изгнанных из города, которым Пацци пообещали возвращение на родину, а сам поднялся по лестнице в бельэтаж, сказав, что должен передать синьории послание от папы. Было еще очень рано. Приоры и гонфалоньер справедливости Чезаре Петруччи (тот самый, что восемь лет назад, занимая должность подесты в Прато, подавил заговор Нарди) завтракали. Архиепископа с группой спутников впустили в канцелярию. Там прелат оставил сопровождающих и прошел в комнату, где его должен был встретить гонфалоньер. Выходя из кан­целярии, он неосторожно толкнул дверь, и та захлопнулась автоматически, так что свита оказалась запертой. Встретившись с Петруччи, архиепископ растерялся и лишь пробормотал что-то невнятное. Он все время поглядывал на дверь, из-за которой должны были появиться вооруженные люди. Гонфалоньер сразу понял, что дело нечисто. Выйдя в коридор, он крикнул коллегам и слугам, чтобы те не зевали. Тут он столкнулся с Якопо Браччолини, который забеспокоился, почему нет сигнала от архиепископа, и поднялся сам разведать обстановку. Его появление подтвердило подозрения гонфалоньера; он накинулся на злоумышленника, не дав тому вытащить из ножен шпагу, схватил его за волосы и закружил. Подбежали слуги и приоры, вооруженные тем, что нашлось на кухне: ножами и вертелами. Браччолини связали, а вместе с ним и прелата. Гонфалоньер велел забаррикадировать двери верхнего этажа. Перуджинцев, запертых в канцелярии, и горстку людей, пробивавшихся с первого этажа, тотчас зарезали и выбросили из окон, а архиепископа, его брата, кузена и Браччолини повесили на оконных рамах. Однако остальные заговорщики удерживали первый этаж. Тогда гонфалоньер и приоры позвали на помощь народ, ударив в набат на дозорной башне и подняв большое знамя Флоренции (Гонфалон справедливости). Слуги синьории тем временем кидали из окон верхнего этажа все, что попадалось под руку, отгоняя сторонников Пацци, решивших взять приступом старый дворец.

Франческо Пацци, находившийся во дворце дяди, узнав о непредвиденном развитии событий, не мог оставаться в бездействии. Как он ни был слаб, как ни истекал кровью, но велел посадить себя на коня, надеясь поднять бунт и в последний раз попытаться овладеть ситуацией. Но Франческо совсем не мог держаться на ногах, и его снова уложили в постель. Тогда он стал умолять дядю Якопо действовать вместо него. Старый банкир знал, что все уже напрасно. Но, желая показать, что не трус, он вскочил на коня и во главе сотни всадников поскакал к синьорин с традиционным кличем «Народ и свобода!». Однако горожане уже поняли, что мятеж провалился. Лоренцо живым и здоровым вышел из ризницы и вернулся к себе во дворец. Синьория была за Медичи. Раздались крики: «Palle, Palle!» — «Шары, Шары!» Со всех сторон люди сбегались под герб Медичи. Вскоре под всеобщий вопль «Смерть предателям!» началась кровавая расправа над заговорщиками. Двух священников, покушавшихся на убийство Лоренцо, толпа уже давно растерзала. Масса народа хлынула во дворец Пацци. Франческо вытащили с окровавленного ложа, голым приволокли к синьории и повесили на одном окне с архиепископом Сальвиати.

Всех, на кого указывали как на друзей Пацци, перебили без разбора. Их трупы волокли по улицам, головы насаживали на пики.

Это было лишь началом репрессий. Их не избежал ни один член семьи Пацци. Самый умеренный из всех, Ренато, не чувствуя себя в безопасности на вилле, бежал в деревню, переодевшись крестьянином. Встречные опознали его; Ренато схватили, отправили во Флоренцию и бросили в темницу. Там он встретился со стариком Якопо, с которым случилось то же самое: он бежал, но был узнан крестьянами в Апеннинах. Через четыре дня после заговора оба они были осуждены на смерть и немедленно повешены. Тело Якопо после смерти претерпело еще много надругательств. Его похоронили в семейном склепе, но месяц спустя извлекли оттуда и в знак презрения зарыли под городской стеной. На другой день дети выкопали его и оттуда; расчлененное тело проволокли на веревке, подвесили на заборе и, наконец, бросили в Арно. В нескольких милях от города другие ребятишки выловили останки, повесили на иве, поколотили палками и опять бросили в воду. Позднее фрагменты тела находили под мостами в Пизе.

Даже те из Пацци, кто не участвовал в заговоре, были осуждены на изгнание или заключение в тюрьме Стинке либо в крепости Вольтерра. Галеотто Пацци, переодевшись женщиной, укрылся в Санта-Кроче. Но его обнаружили, как и Джованни Пацци, спрятавшегося в монастыре дельи Анджели. Лоренцо пощадил только своего зятя Гильельмо, попросившего убежища во дворце Медичи. Разлучив с женой и детьми, его выслали в окрестности Флоренции, где ему было велено жить не ближе пяти и не дальше двадцати миль от города, чтобы в случае чего без труда арестовать и судить. Затем ему дали возможность незаметно бежать, и Гильельмо удалось добраться до Рима в надежде, что супруга выхлопочет ему прощение.

Все подозреваемые в помощи заговорщикам были наказаны: братьев Якопо Браччолини отправили в изгнание, а Пьеро Веспуччи, обвиненного в том, что помогал бежать Наполеоне Францези, посадили в Станке.

В течение месяца было вынесено множество приговоров, в том числе около ста смертных. Проявив жестокость, Лоренцо и его друзья восстановили спокойствие. Кондотьеру Монтесекко, после того как его признательные показания были записаны, отрубили голову. Немногочисленные солдаты, сопровождавшие его, разбежались. Другие папские кондотьеры, Лоренцо ди Кастелло, находившийся в Валь ди Тевере, и Джанфранческо де Толентино в Романье, готовились вторгнуться во Флоренцию, чтобы утвердить власть Пацци. Узнав о провале заговора, они немедленно от этого намерения отказались. Но папа и король Неаполя решили не отступать. Неаполитанская армия вторглась в Тронто, а папская расположилась в окрестностях Перуджи.

Угроза окружения флорентийской территории привела к возобновлению террора. Началась долгая война между Сикстом IV и королем Фердинандом, с одной стороны, и Лоренцо — с другой, ставшая воплощением флорентийского сопротивления.

Лоренцо устроил любимому брату пышные похороны при большом стечении народа. В церкви Сан-Лоренцо на всеобщее обозрение в открытом гробу было выставлено тело, пронзенное двадцатью одним ударом кинжала, как тело Цезаря. Незадолго до убийства молодой Медичи зачал незаконного ребенка от женщины из семьи Горини, соседки архитектора Сангалло. Через несколько месяцев после смерти отца родился мальчик, получивший имя Джулио. Лоренцо воспитал его вместе со своими детьми не как племянника, а как сына. Пацци же после всех казней были наказаны публичным бесчестьем. 22 мая было постановлено, что их славный герб, полученный в первом Крестовом походе — пять крестов и два дельфина, — будет сбит со всех зданий, где он до тех пор красовался.

Перекресток, с давних пор именовавшийся Канто деи Пацци, утратил это название. Переименовали и древний, весьма популярный обычай «тележка Пацци». С тех пор как предок этого рода, некий Паццо, в 1099 году участвовал во взятии Иерусалима, в ночь на Светлое воскресенье по городу возили телегу с тремя камнями, привезенными им от Гроба Господня. Из этих камней высекали искру, от которой зажигались огни для иллюминации храмов. Обычай не упразднили, но запретили любые упоминания о проклятом семействе.

Тем, кто остался в живых, пришлось сменить фамилию и герб. Всякий, взявший в жены кого-либо из потомства Андреа Пацци, навечно лишался права занимать государственные и почетные должности. Наконец, преступников заклеймили еще одним обычным в то время знаком позора: синьория поручила Сандро Боттичелли за 40 флоринов изобразить их повешенными на окнах Дворца синьории. Беглый Бернардо Бандини, до времени избежавший наказания, на картине удостоился подписи:

Иуда новый именем Бандини,
В храме святом убийца вероломный —
Я бунтовщик и жду позорной казни.

Памфлетисты упражнялись в поношениях осужденного семейства. Оппозиция благоразумно молчала. Только Аламанно Ринуччини в начале 1479 года посмел тайно сочинить трактат «О вольности», где объявил Пацци мучениками свободы наравне с убийцами герцога Миланского. Их бунт он представил как восстание против тирана — Лоренцо Медичи. Но в действительности Пацци, как и убийцы Сфорцы, тщательно подготовив внешнеполитическую почву своего переворота, ничего не сделали, чтобы заинтересовать в нем народ. Во Флоренции, как и в Милане, простые люди быстро поняли, что заговорщики хотят лишь занять место существующей власти, заменить одну диктатуру другой, а обездоленные слои населения от этого ничего не получат. Поэтому они решили остаться верными Медичи и, в частности, Лоренцо, которого хотя бы уважали за внешний блеск.

После всеобщего траура по Джулиано было предписано принести благодарственные обеты небесам за чудесное спасение старшего брата. Синьория приказала выставить в церквях его изображения. Три таких портрета были заказаны Андреа Верроккьо. При помощи модельщика Орсино скульптор выполнил три восковые фигуры в натуральную величину на деревянном каркасе, скрепленном тростинками и склеенном навощенной тканью. Голова, руки и ноги кукол были окрашены масляной краской в телесный цвет. Сходство получилось поразительное. Одну из этих фигур в той самой одежде, что была на Лоренцо в соборе во время покушения, выставили у августинцев на улице Сан-Галло, другую, в «лукко», длинном плаще высокопоставленных флорентийцев, — в церкви Благовещения, третью — в Санта-Мария дельи Анджели.

_{Оборотная сторона медали с профилем Джулиано Медичи,где изображено убийство}

Кроме того, дабы оставить память о событии и дать знать о нем в дальних краях, Лоренцо велел скульптору Бертольдо выбить медаль со своим профилем на одной стороне и профилем Джулиано на другой. Над портретом Джулиано была надпись "Luctus publicus" («Всеобщая скорбь»). Ниже изображены соборные хоры в тот момент, когда священник оканчивал мессу, а убийцы пронзали юношу кинжалом. На другой стороне над портретом Лоренцо было выбито: "Salus publicus" — «Общественное благо». Здесь изображено неудачное покушение злоумышленников на Лоренцо. Таким образом, медаль свидетельствовала о продолжении правления Медичи на благо государства. Спасшись от смерти, Лоренцо получил легитимность, которой ему прежде недоставало. Народ встал на его сторону, защитил и приветствовал так, словно он был законным государем Флоренции, а Пацци — цареубийцами. Именно так толковал случившееся и французский король Людовик XI в соболезновании, посланном синьории 12 мая 1478 года. В этом послании король извещал также о прибытии во Флоренцию своего ближайшего советника и канцлера Филиппа де Коммина, владетеля Аржантона и сенешаля Пуату, для обсуждения того, как лучше наказать ответственных за злодеяние - пришла пора нанести удар по тем, кто из Рима и Неаполя направлял кинжалы убийц.

В Риме неудачу Пацци сочли катастрофой. Узнав о ней, разъяренный Джироламо Риарио с тремя сотнями алебардщиков отправился в дом флорентийского посла Лонаго Аччайуоли. Он схватил дипломата, отвел его в Ватикан и чуть было не бросил в замок Святого Ангела. Аччайуоли потребовал аудиенции у папы. Он заверил Сикста IV, что его внучатого племянника кардинала Сансони Риарио отпустят, и выразил сожаление по поводу гибели архиепископа Сальвиати. Его коллеги, послы Венеции и Милана, проявили с ним солидарность. Папа уступил и отпустил Аччайуоли, но зато арестовал и некоторое время держал в заключении флорентийских купцов, добиваясь у них обещания не покидать город: он брал заложников.

Но Лоренцо не было дела до недовольства Рима. Он так возненавидел Риарио, которых наравне с Пацци считал виновными в смерти брата, что не сделал ни одного шага к примирению. Папа послал к нему епископа Перуджи для переговоров о немедленном освобождении юного кардинала. Лоренцо отказал наотрез. Не послушал он и советов проявить умеренность и отпустить племянника Сикста IV, последовавших со стороны Святой коллегии, члены которой послали ему соболезнования, ни словом не упомянув о повешенном архиепископе.

Папский престол не мог терпеть такое упрямство. Была создана комиссия из пяти кардиналов для «процесса по делу о Флоренции». 1 июня папа огласил приговор: он отлучил от Церкви Лоренцо, синьорию, Восьмерых стражей и всех их сообщников.

В папской булле, опубликованной утром 4 июня, перечислялись все претензии Святого престола к Флоренции: война за Читта ди Кастелло, оказание поддержки Карло Фортебраччо, предоставление убежища недругам папы, создание препятствий для интронизации архиепископа Сальвиати в Пизе, казнь архиепископа и, наконец, арест кардинала.

При этом ни слова не говорилось об убийстве Джулиано Медичи и о попытке двоих священнослужителей заколоть Лоренцо. Клевретов хозяина Флоренции отлучили от Церкви, булла объявила их окаянными и злочестивыми; они лишались права занимать любые должности, завешать и вступать в наследство, выступать в суде. Их имущество передавалось Церкви, дома предписывалось срыть до основания и никогда не отстраивать вновь. Кроме того, булла объявляла интердикт Флоренции, если в течение месяца, то есть до I июля, город не выдаст преступников папскому трибуналу. В этом случае в пределах диоцезов Флоренции, Фьезоле и Пистон никто не мог быть крещен, венчан или похоронен по церковному обряду, а также не могла совершаться литургия. Кроме того, Флоренция теряла статус архиепископства.

Синьория была солидарна с Лоренцо. Заботясь о его безопасности, она наделила его княжеской привилегией иметь личную охрану — так сильно опасались какого-нибудь отчаянного мстителя. Но, столкнувшись со всеобъемлющим папским осуждением, приоры сочли уместным дать доказательство мирных намерений. Юный кардинал Сансони Риарио, находившийся под арестом в палаццо Медичи, 5 июня был переведен в монастырь Благовещения, принадлежавший ордену сервитов. Неделю спустя ему позволили выйти из монастырских стен и он вернулся в Рим. Кардинал на всю жизнь запомнил это унижение: жажда мести проявилась в нем даже много лет спустя, когда папский престол занял сын Лоренцо Медичи Джованни: Риарио составил заговор против него.

Теперь следовало ждать объявления войны. 10 июня во Флоренции собрали Комитет десяти для подготовки и проведения грядущих операций. Лоренцо был его членом. Надо было еще как можно скорее уведомить союзников в Милане и Венеции.

Томмазо Содерини находился в Милане. Ему было поручено убедить юного герцога и его мать послать войско в тысячу солдат и 8 тысяч дукатов для подкрепления тех миланских отрядов, которые уже находились в Романы; Джованни Ланфредини, управляющий филиалом Медичи в Венеции, было поручено обратиться с аналогичным предложением к Светлейшей республике: Лоренцо объявил, что собирается напасть на Имолу — город кардинала Риарио.

Флорентийская синьория стремилась перетянуть на свою сторону синьоров Романьи, традиционно поступавших кондотьерами на службу Святому престолу. Галеотто Манфреди, владетель Фаэнцы, действительно в начале июня заключил с Флоренцией соглашение. Но владетель Пезаро Костанцо Сфорца и владетель Форли Пино Орделаффи колебались. Первый желал получить защиту для своих земель, вклинившихся между владениями папы и герцога Урбинского. Второму, чтобы перейти к флорентийцам, надо было разорвать договор, связывавший его с папой. От Святого престола он получал 8 тысяч дукатов, а Флоренция, за то чтобы он поступил к ней кондотьером, давала 12 тысяч. После долгих проволочек Орделаффи отказал. Папа бросил на весы весь свой авторитет: буллой от 22 июня он отлучал от Церкви всех владетельных синьоров Романьи, которые окажут помощь Медичи.

Республика нуждалась по меньшей мере в двух тысячах солдат, а имела всего несколько сотен, жалованье которым частично платили союзники — Милан и Венеция.

Если в военном отношении Флоренции нечем было ответить, то дипломатический ответ получился очень резким. Синьория немедленно отвергла буллу об отлучении. Она желала, чтобы ее аргументы были известны всем. Канцлеру Бартоломмео Скале было поручено составить послание для всех государей христианского мира. Этот пространный документ, куда были включены и показания Монтесекко, был закончен лишь 11 августа. Его подписали семь аббатов и монахов, семь нотариусов и архиепископ Флоренции Ринальдо Орсини.

В июне флорентийский клир составил заключение о том, что папское осуждение не имело юридической силы и, следовательно, в диоцезах, попавших под интердикт, дозволялось звонить в колокола, служить мессу и совершать таинства. День Иоанна Крестителя отпраздновали с некоторым опозданием. Джентиле Бекки, епископ Аретинский, и Ринальдо Орсини, архиепископ Флорентийский, поддерживали непокорство духовенства. Заключение известных богословов, датированное 23 июля, было отправлено не только папе, но также императору Фридриху III, королям Франции, Венгрии, Кастилии и Арагона и всем не участвующим в конфликте государям. В нем обличались пристрастность и немилосердие Святого престола. Содержался там и призыв о помощи к христианнейшему монарху, королю Людовику XI, «давнему покровителю и заступнику Флорентийского государства». Впрочем, в таком призыве нужды не было: Людовик и без того дал знать Сиксту IV, что полностью разделяет дело Лоренцо и ожидает от папы наказания виновных. Во Флоренцию король послал Коммина. Сир д'Аржантон прибыл туда в июле, перед тем побывав в Милане, где подтвердил союзнические обязательства Франции и продленные права Милана на Савону и Геную. С Коммином прибыл эскорт из 600 человек. Король Франции ничем не мог помочь флорентийцам на поле боя. Зато он мог подорвать доверие к Сиксту IV в христианском мире. С этой целью Людовик, за невозможностью созвать Вселенский собор, которого тщетно добивался от папы, чтобы объединить христиан против турок, в сентябре созвал в Орлеане Собор французских епископов. Правда, решения этого Собора были выгодными не столько для Флоренции, сколько для Франции: до тех пор, пока папа будет продолжать войну с христианскими государствами, запрещалось вывозить из королевства деньги для Апостолической палаты, чтобы эти средства не пошли на войну Святого престола в Италии.

Время шло. В начале лета действиям неаполитанских и папских войск помешало стихийное бедствие: тучи саранчи погубили почти весь урожай от Венеции до Флоренции. За этим Божьим наказанием последовали голод и чума. Венеция с Миланом не решались отправлять войска, а Лоренцо никак не мог найти кондотьера на пост главнокомандующего. Между тем папе и королю Неаполитанскому удалось заключить договор со знаменитым Федерико да Монтефельтро — самым прославленным военачальником того времени. 3 июля Монтефельтро соединился с Альфонсом Калабрийским, сыном короля Фердинанда, на границе флорентийских земель. 11-го числа они встали лагерем возле Монтепульчано и послали во Флоренцию герольда с папским бреве в форме ультиматума: война немедленно прекращается, если синьория изгонит Лоренцо и согласится участвовать в Крестовом походе против турок. Синьория, разумеется, не откликнулась. Таким образом, война стала неизбежной. По­степенно подходили миланские войска под командованием Альберто Висконти и Джан Якопо Тривульцио — дворянина, воевавшего на стороне Людовика XI против Лиги обще­го блага, а позднее, во время Итальянских войн, ставшего маршалом Франции. С большим трудом флорентийская сторона нашла наконец и себе главнокомандующего — герцога Феррарского Эрколе д'Эсте. Но ни у кого из союзников не было причин драться с войсками неаполитанского короля и папы. Юный герцог Джан Галеаццо приходился шурином Джироламо Риарио, женатому на его незаконной сестре. Многие миланские воины служили семье Риарио и получали от нес жалованье. А Венеция, союзница Флоренции, опа­салась Эрколе д'Эсте, который был ее довольно бесцеремонным соседом и к тому же зятем неаполитанского короля; его брат служил в неаполитанском войске, а брат жены, герцог Калабрийский, его возглавлял. Флоренция дорого платила Эрколе д'Эсте за гарантии верности: 60 тысяч флоринов в год во время военных действий и 40 тысяч, если будет заключен мир. Но чтобы надзирать за службой ненадежного главнокомандующего, к нему был приставлен гражданский комиссар Якопо Гвиччардини.

Герцог Феррарский прибыл в лагерь при Поджо Империале 13 сентября, но жезл командующего получил только 27-го — в день, указанный астрологами как благоприятный. Это время не было бы потеряно зря, если бы его использовали для приведения армии в боевую готовность, но войска, набранные с бору по сосенке, были недисциплинированны, разные части перемешаны, снабжение провиантом было организовано плохо: мародерствовать на флорентийских землях не разрешалось, а купцы, пользуясь этим, брали за продукты втридорога. Тривульцио полагал, что во всем войске было сотни полторы человек, имевших надлежащее вооружение. Пока флорентийская армия бездействовала, папские солдаты и неаполитанцы под водительством Монтефельтро разоряли окрестности Кьянти, Валь д'Эльса и господствующие высоты над Арно. Сожгли, между прочим, замки семьи Риказоли, которую флорентийская синьория за стойкость наградила различными привилегиями и допустила к государственным должностям. Наконец, когда герцог Феррарский перегруппировал свою армию, противники, чтобы приманить его, осадили Монте-Сан-Савино — крепость на флорентийской границе, закрывавшую путь на равнины Ареццо и Коритоне, в речные долины Амбры и Арно. Эрколе д'Эсте продолжал терять драгоценное время в непонятных маневрах. Некоторые подозревали его в измене: ведь он принял у себя в лагере своего брата Альберто, друга неаполитанского короля. События, казалось, подтверждали это: 8 ноября 1478 года Монте-Сан-Савино пала на глазах флорентийского главнокомандующего, который позволил неприятелю спокойно отойди на зимние квартиры в Кьянти.

Лоренцо и не подумал инспектировать свои войска. Он полагал, что комиссаров республики там вполне достаточно. Сам он предпочитал оставаться во Флоренции, где легче было общаться с послами дружественных держав, и в первую очередь с Коммином, чрезвычайным представителем Людовика XI. Сразу после заговора Пацци он отослал Клариче с детьми в Пистойю, хорошо укрепленный город, где их приютила семья Панчатики. Полициано часто присылал весточки о них. Поэт сочинял повесть о заговоре Пацци, прославляющую Медичи, и собирая суждения богословов по поводу интердикта, наложенного на Флоренцию. Наряду с этим он продолжал выполнять обязанности педагога: учил детей, водил их гулять в один из городских садов, ходил с ними в библиотеку маэстро Дзамбино, где хранились латинские и греческие рукописи. «Джованни целый день катается на своей лошадке. — писал он в августе 1478 года, — а весь город бежит за ним следом. Каждый предлагает нам подарки, но мы ничего не берем, кроме салата, фигов и бутылки-другой вина... Мы остерегаемся: у дверей выставили охрану». В начале сентября маленький Пьеро от имени города встречал Эрколе д'Эсте. Позже он написал отцу, что выучил много стихов Вергилия и знает почти всю первую книгу греческой грамматики Феодора Газы. «Мне кажется, я ее понимаю, — писал шестилетний малыш. — Мой учитель заставляет меня учить склонения и каждый день проверяет меня. Джованни иногда ходит с ним в церковь».

Но оживление военных действий положило конец этой спокойной жизни: в Пистое стало небезопасно. Осенью Лоренцо решил отправить жену и детей на виллу Кафаджоло: она была укреплена и находилась в отдаленной области Муджелло. Там им пришлось провести много месяцев у камелька. Из-за холодов и непрестанных дождей ни гулять, ни охотиться было нельзя. Полициано с детьми коротали время за игрой в большой мяч.

Весточки из Муджелло успокаивали Лоренцо. Сам же он во Флоренции не сидел сложа руки. Он отправил посла на имперский сейм, чтобы оправдаться перед императором Фридрихом III. 12 ноября он принял посланника венгерского короля Матвея Корвина, бывшего, как и герцог Феррарский, зятем короля Неаполитанского. Император и король заступались за Лоренцо перед Римом, но безуспешно. В декабре восемь послов в Италию отправил Людовик XI — по два в Милан, Флоренцию, Рим и Неаполь. Им было поручено сообщить о желании короля созвать Вселенский собор (возможно, в Лионе) под председательством папы или его легата, где можно было бы рассмотреть, как лучше вести Крестовый поход против турок. Но прежде следовало прекратить войну, которая на деньги Святого престола велась против христиан.

Людовик считал, что Риарио, «неизвестный прежде человек низкого рода и подлого состояния», оказывал на папу пагубное влияние, от которого следовало освободить Рим. Французское вмешательство состояло в дипломатическом маневре в пользу Флоренции. Поскольку обещанная военная помощь (пятьсот копейщиков) не поступила, приходилось довольствоваться этим.

В Милане и Венеции инициативу христианнейшего короля поддержали с восторгом и потребовали созыва Собора. Светлейшая республика, только что, 26 января 1479 года, заключившая мир с турками, осмелилась даже говорить со Святым престолом в резком тоне. Она обвинила Сикста IV в агрессии против Флоренции. Невиновным в предъявленных обвинениях объявлялся не только Лоренцо, но и все Флорентийское государство. Разгневанный первосвященник отказался снять свои санкции.

В дело решил вмешаться и король Эдуард IV Английский, задолжавший огромную сумму банку Медичи. Он предложил уладить споры между Римом и Флоренцией через комитет в составе французского и английского королей, императора, его сына эрцгерцога Максимилиана, женатого на наследнице Бургундского герцогства, и папы или его легата. Но невозможно было собрать вместе всех этих людей, которые были друг с другом на ножах. Так и ответили королю Эдуарду, а в середине апреля папа объявил, на каких условиях готов простить флорентийцев. Они должны были принести покаяние: дать милостыню бедным, отслужить покаянные мессы и во искупление убийства священнослужителей, произошедшего во время подавления заговора, построить капеллу. Требовалось смыть изображение на стене дворца, позорящее архиепископа. Флоренции предлагалось вернуть Святому престолу Борго Сан-Сеполькро, а также отдать Модильяну и Кастрокаро и никогда впредь не посягать на территорию Папского государства. Взамен, в знак доброй воли, папа обещал, не дожидаясь принятия его условий, снять с Флоренции церковное отлучение, которое, впрочем, и так не исполнялось.

Условия покаяния были стишком тяжкими и потому неприемлемыми. Не добившись их облегчения, послы Венеции, Милана и Флоренции выразили протест и 2 июня спешно покинули Рим.

В военном отношении перевес был на стороне папско-неаполитанского войска. Его военачальники пользовались поддержкой независимых городов Тосканы — Сиены и Лукки. В Лукке нашел приют Кола Монтано, наставник и подстрекатель убийц Галеаццо Марии Сфорцы. Его пламенные речи указывали на Лоренцо Медичи как на нового тирана, которого должно постичь народное мщение.

Союзники Флоренции были настроены не столь воинственно, как противники. Венеция не желала разжигать новую войну в Романье и отговаривала болонского правителя Бентивольо и правителя Фаэнцы Манфреди от нападения на Имолу. Юный герцог Миланский и его мать как раз утратили Геную, в ноябре 1478 года объявившую себя независимой. Под угрозой потери четырех галер с товаром на 300 тысяч флоринов Лоренцо пришлось признать независимость Генуи, что испортило его отношения с миланскими правителями. Впрочем, Милан и сам с трудом отбивался на севере от атак швейцарцев кантона Ури, призванных папой Сикстом IV.

В тот самый момент, когда возникли разногласия между союзниками Флоренции, появилась новая опасность. Освобождению Генуи помогала армия Роберто Сан-Северино, кондотьера на службе Лодовико Моро. Это четырехтысячное войско теперь могло отправиться и новый поход. Лодовико послал его в Тоскану и отдал под начало папы и неаполитанского короля. Взамен он надеялся получить признание своих прав на Миланское герцогство и реальную помощь, чтобы овладеть им.

_{Лодовико Мария Сфорца (Моро). Алтарь Сфорца, 1494. Брера, Милан}

Чтобы успешно сражаться с войском Лодовико Моро, флорентийцам нужен был выдающийся полководец. Но такого не было. Эрколе д'Эсте тратил силы в бесплодных переходах. Ему подчинялись кондотьеры, предоставленные Венецией: Карло, сын знаменитого Фортебраччо, и Деифобо де л'Ангвилара, а также князьки из Романьи, Костанцо Сфорца, Антонелло Манфреди и Роберто Малатеста из Римини. Последнему удалось одолеть папское войско в битве у Тразименского озера, но герцог Феррарский и маркиз Мантуанский (который сам был кондотьером у юного миланского герцога), занявшись дележом добычи и позабыв обо всем, позволили неприятельскому главнокомандующему Монтефельтро отрезать их друг от друга, перекрыв выход из долины Кьяны. Неаполитанцы наступали по долине Эльсы. Дорогу им преграждала крепость Поджо Империале. Ее занимали флорентийцы, чтобы не пустить противника к своему городу. Но при виде наступающего врага они запаниковали и, увлекая за собой перепуганных крестьян, бежали к стенам Флоренции. Это было 7 сентября 1479 года. В тот же день в Милане состоялась драматическая встреча Лодовико Моро с его снохой гер­цогиней Бонной. Моро удалось взять власть. Он самодержавно правил городом, номинально прикрываясь именем племянника, юного герцога Галеаццо Марии.

Осенью 1479 года в окружении Лоренцо царило уныние. Правда, после позорного бегства из Поджо Империале маленький замок Колле на два месяца задержал победоносное неаполитанское войско под предводительством герцога Калабрийского. Осада длилась так долго, что герцогу пришлось уйти на зимние квартиры. Но партия была лишь отложена, а между тем у флорентийцев не было средств продолжать войну. Граждане роптали на непомерные военные расходы и бездарные действия полководцев. Купцы, за счет которых наполнялась государственная казна, были недовольны спадом торговли. Нескончаемый раздор с палой смущал души верующих. Но хуже недовольств и опасений был общий страх всех горожан, что весной Лодовико Моро, опираясь на союз с папой и Неаполем, нарушит равновесие, разорвав лигу Флоренции с Миланом. Если он пойдет войной на республику, Флоренция уже не сможет сопротивляться. Финансовая помощь Венеции, дипломатическая поддержка европейских монархов, пара кондотьерских отрядов станут совершенно пустячной обороной и тотчас будут сметены. Союз с Лодовико был жизненно необходим. Лоренцо сразу это понял, узнав о капитуляции вдовствующей герцогини перед деверем. 11 сентября 1479 года он отправил своему послу в Милане Джироламо Морелли письмо следующего содержания:

«Я не думаю, что синьор Лодовико, став всемогущим и полновластным, пожелает действовать нам во вред: это было бы ему невыгодно. Он по природе не зол и, полагаю, никогда не видел от нас обид, ни публичных, ни частных. Правда, он получил власть благодаря содействию короля Неаполитанского, но мне кажется, что больше тому способствовала помощь других лиц и его собственные достоинства. Немного зная его милость, я думаю, что он вполне способен понимать свою пользу и действовать согласно пониманию. Вот почему было бы желательно, чтобы Вы при первой возможности повидались с его милостью и довели до его сведения, употребив все доводы, какие сможете, что мы во имя нашей старой дружбы ожидаем от него только добра, поскольку нас не разделяют никакие споры и поскольку это в его же интересах. Уверьте его, что наш город желает идти рука об руку с герцогством Миланским, то есть с его милостью, а потому просите его не колеблясь уведомлять Вас о своих намерениях, дабы и мы могли действовать сообразно его пожеланиям. Объясните ему, в какой мы ныне находимся опасности, какое значение это имеет для его государства и что в его власти найти выход».

Лоренцо также просил Морелли передать Лодовико его личное послание и сообщал, что посылает в Милан Никколо Мартелли, через которого раньше вел все важные дела с Моро. Мартелли с новым властителем Милана просто дружил.

Благодаря всему этому между Лоренцо и Лодовико завязались добрые отношения.

Первое, что сделал Лодовико, взяв власть, — отправил послов в Рим и Неаполь, а также к неприятельским военачальникам, герцогам Урбинскому и Калабрийскому, с предложением изучить условия мира. Лоренцо с нетерпением ждал результатов этой миссии. Сам страдая от тяжелого приступа лихорадки, он отправил в Милан на разведку начальника своей личной канцелярии Никколо Микелоцци. Поводом для визита была просьба об освобождении Орфео Ченни да Рикава, флорентийца, члена Тайного совета покойного герцога, заключенного в темницу из-за гонений на сторонников Чикко Симонетты, всемогущего советника герцогини Бонны.

Впрочем, Лоренцо и Комитет десяти, занимавшийся военными делами, уповали не только на дипломатические переговоры. После поражения при Поджо Империале они попытались соединить два войска: отряд Костанцо Сфорцы и отряд Роберто Малатесты. Но, после того как отошел от дел Эрколе д'Эсте, которого весьма неудачно заменил его брат Сиджисмондо, кондотьеры оказались предоставлены сами себе и не собирались поступаться независимостью в действиях. Между тем, чтобы собрать серьезные силы, единая тактика была необходима. Венеция уже оплатила тысячу пехотинцев и согла­шалась перечислить жалованье еще тысяче. Болонский правитель Джованни Бентивольо также мог прислать тысячу солдат. Отважное сопротивление маленькой крепости Колле показало, что на поле боя не все потеряно, если сохранить живую силу и решить проблему командования. Лоренцо изменил привычке держаться вдали от войск и 29—30 октября 1479 года проинспектировал флорентийскую армию возле Сан-Кашьяно. Сравнив свои силы с неприятельскими, кондотьеры пришли в уныние. Противник имел двойное превосходство: 100 звеньев конницы и 5 тысяч всадников. Полководцы отказались объединиться в лагере под Сан-Джиминьяно. Венеци­анский военный комиссар поддержал их.

Этот разлад был не к добру. Если бы Милан вышел из союза, флорентийские войска, предоставленные самим себе, не могли бы оказать сопротивление. А такая перспектива была вполне возможна. Послов, отправленных Лодовико Моро в Рим, приняли хорошо. Папа поручил кардиналу Иоанну Арагонскому, сыну короля Неаполитанского, сообщить Милану о своем благорасположении. Лоренцо даже не уведомили о позициях сторон на аудиенции, состоявшейся 12 октября, и его это сильно беспокоило.

Что касается Неаполя, там оснований для беспокойства было меньше. Миланские дипломаты, прибывшие к королю, пунктуально сообщали во Флоренцию, как идут их пе­реговоры. Фердинанд согласился рассматривать условия мирного договора вместе с Миланом и Флоренцией. 3 ноября Лоренцо через миланских послов получил предложение указать конкретно, на какие уступки он готов, чтобы удовлетворить папского племянника Джироламо Риарио.

5 ноября Лоренцо передал свои условия мира купцу Филиппо Строцци, долго жившему в Неаполе в изгнании и сохранившему добрые отношения с королем. Строцци с отрядом из семнадцати всадников тотчас отправился в путь. Вскоре Лодовико Моро в письме к Лоренцо от 12 ноября уведомил, что король Фердинанд согласился начать мирные переговоры. Лодовико посоветовал ковать железо, пока горячо.

Время действительно было как нельзя более благоприятное. Слабая и павшая духом Флоренция больше не желала воевать, но не желал этого и Фердинанд: сила, которую в Центральной Италии приобрел Риарио, была для него уже в тягость. Риарио владел обширной областью, отрезавшей Неаполь от его друзей на севере полуострова, и не давал королю, как он того желал, закрепиться в Сиене. Флоренция, несомненно, была бы сговорчивей папского племянника.

Когда почва была подготовлена, французский посол в Неаполе Пьер Пальмье известил Флорентийское государство, что для заключении мира необходимо послать кого-либо, «обладающего большей властью», чем купец Строцци.

Тогда Лоренцо решил сам поехать к неаполитанскому двору. Для согласования предварительных условий он отправил герцогу Калабрийскому тайное послание: «Великолепный Лоренцо по доброй воле решил встретиться с королем, в связи с чем просит Его Величество прислать в Пизу галеры». Получив это послание, герцог 4 декабря отправил две королевские галеры из Таламоны в Пизу и уведомил об этом Лоренцо. Уже 5 декабря Лоренцо созвал на ужин около сорока горожан. Там, в присутствии всех членов Комитета десяти, он торжественно объявил, что раз войну, как заявлено, ведут с ним одним, то он и должен, даже рискуя жизнью, ехать заключать мир.

Этот пафос ему ничего не стоил — ведь Лоренцо знал, что в Неаполе его ждут, — а популярности прибавил. Его сторонники тотчас напомнили, что случилось с кондотьером Пиччинино, которого король Фердинанд в 1465 году, пригласив в Неаполь, казнил. Объявив о своем решении, Лоренцо оставил за себя в городе Томмазо Содерини. Утром 6 декабря он выехал в Пизу, 7-го остановился в Сан-Миниато, откуда официально сообщил синьории об отъезде. Членам Комитета десяти он поручил огласить свое послание на площади и раздать его дипломатам, прежде всего Филиппе Сакроморо, представлявшему во Флоренции Лодовико Моро.

Послание было проникнуто пафосом. Лоренцо писал, как он рад положить душу ради того, чтобы вернуть Флоренции мир. Причин тому две. Раз врагом объявили его, он явится к недругам проверить, достаточно ли этой жертвы, чтобы остановить войну. С другой стороны, поскольку во Флоренции он больше всякого другого отмечен почестями, он и больше всякого другого обязан принести жизнь на алтарь отечества.

«Уезжаю с этой твердой решимостью, мысля, что, может быть, Господь Бог пожелал взять в руки Свои окончание этой войны, начавшейся через кровь мою и моего брата. Пламенно желаю, чтобы жизнь и смерть моя, все, что мне в убыток или к выгоде, всегда служило благу нашего города».

10 декабря Лоренцо был уже в Пизе, но неаполитанские галеры запаздывали из-за встречного ветра. Отплыть можно было только 14-го. Пользуясь этой задержкой, Комитет десяти отправил послов к королю Неаполитанскому и от своего имени, чтобы придать миссии официальный характер.

18 декабря Лоренцо сошел на берег в Неаполе. Его приняли чрезвычайно пышно. В гавани ждали младший сын и внук короля. На другой день сам Фердинанд явился к нему, любезнейшим образом приветствовал и проводил к себе во дворец. 20 декабря начались переговоры с четырьмя королевскими советниками, среди которых были могущественный секретарь Антонелло Петруччи и Антонио Чичинелло, специальный уполномоченный по сношениям с Римом. Споры шли жаркие: добиться мира оказалось гораздо сложнее, чем думал Лоренцо, основываясь на сведениях из Милана.

_{Фернандо I (Фердинанд I )Неаполитанский}

Выяснилось, что король Фердинанд вовсе не собирался отдавать укрепленные пункты, занятые им в Тоскане, а также гарантировать безопасность правителям Романьи (Римини, Пезаро и Форли), посылавшим войска в помощь Флоренции. У миланских послов Лоренцо находил деятельную поддержку, но его старые недруги, сиенский представитель Якопо Пикколомини и Диотисальви Нерони, добившийся назначения посланником папы в Неаполе, изощрялись в интригах, поддерживая несговорчивость неаполитанцев.

Переговоры длились три месяца. С первых же дней стало ясно, что Лоренцо вернется во Флоренцию нескоро. Противники его режима, присмиревшие после подавления заговора, решили этим воспользоваться. Они сплотились вокруг Джироламо Морелли, бывшего посла в Милане, а ныне члена военного Комитета десяти, отличавшегося критическим складом ума.

Переговоры Лоренцо, говорили они, создавали реальную опасность: надеясь на будущий мир, государство уже не заботилось об обороне. Граница с Сиеной осталась открытой; крепость Сарцану, которую продал флорентийцам Людовико Фрегозо, отобрал, невзирая на перемирие, его сын. Сам ход переговоров Лоренцо и предложения, сделанные им Не­аполю, в советах сурово критиковали, распределение налогов оспаривали. Сторонники Лоренцо, в панике от растущего сопротивления, просили его вернуться как можно скорее. Но ускорить ход переговоров между Лоренцо и неаполитанцами не было никакой возможности. Всякий раз они спотыкались на вопросе о возвращении оккупированных флорентийских городков и гарантии безопасности правителям, использованным республикой в качестве кондотьеров. Король Фердинанд известил папу Сикста о твердой позиции Лоренцо по этим вопросам. Сперва папа, под влиянием Джироламо Риарио, впал в гнев и потребовал, чтобы соглашение по этим статьям не подписывалось, пока Медичи сам не явится в Рим. Фердинанд отсоветовал Лоренцо соваться в пасть к волку. Остыв, папа в начале января согласился на то, чтобы Фердинанд сам решил вопрос о крепостях, приняв во внимание интересы сиенцев, но потребовал, чтобы недавно занятые города вокруг Имолы отошли к Джироламо Риарио. Что касается правителей городов Романы, Сикст IV желал, чтобы они были переданы его власти для наказания. Зато по отношению к Флоренции он смягчился: хотя от Лоренцо по-прежнему ждали публичного покаяния, от синьории уже не требовали его изгнания.

Это было слабое утешение, а переговоры шли до отчаяния медленно. Курьеры и дипломаты так и сновали от одного двора к другому. В тяжких испытаниях Лоренцо поддерживали мудрые члены Комитета десяти, который действовал как тайный правительственный совет. Не меньшей опорой служила ему и горячая любовь родных и близких, от которых он часто получал письма. Девятилетняя Лукреция сообщала, как ведет себя ее брат, будущий Лев X:

«Малыш Джованни ложится рано и не капризничает, говорит: "Я ночью никогда не просыпаюсь!" Он толстенький и румяный».

Полициано приписывал:

«Джованни всегда спрашивает, какие у нас от Вас новости, и по любому поводу говорит "Когда же приедет Лоенцо?"»

Никто не знал, когда закончатся препирательства. Миланские послы, помогавшие Лоренцо, теряли терпение. Им надо было заключить не только мир, но и союз с Неаполем: Лодовико Моро, благодарный Фердинанду за помощь, желал, чтобы вражда сменилась прочной дружбой. Но его представители не могли принять все условия бывших неприятелей, например, упомянуть в договоре Геную как независимую державу. Кроме того, естественно, надо было учитывать и мнение Венеции, другого союзника Флоренции. Но Венеция сама уже начала переговоры о мире с папой. Эта новость дошла до Неаполя в конце февраля вместе с известием, что Рене Лотарингский, наследник Анжуйского дома, отправился из Марселя в поход против Фердинанда. Все это, разумеется, побудило неаполитанского короля поскорее заключить мир с Лоренцо.

Надо сказать, что положение всех действующих лиц этого дипломатического балета было по-своему ненадежным и неустойчивым. Лодовико Моро номинально не был властителем Милана, так что племянник в любой момент мог от него избавиться. Папа мог внезапно умереть, а его преемник полностью поменять политику. Венецианская республика становилась тем опаснее для соседей, чем меньше на нее напирали турки. В этой ситуации Флоренция, где оппозиция казалась обезвреженной, выглядела, напротив, очень надежным партнером. Она пользовалась поддержкой Людовика XI, а король представлял угрозу Неаполю, потому что Франция всегда могла вновь натравить на него анжуйцев. Кроме того, Флоренция дружила с Турцией (напомним, что Мехмед II выдал Бандини, убийцу Джулиано). Наконец, Лоренцо, хотя и ходили слухи о его финансовых затруднениях, вел себя в Неаполе как щедрый вельможа, много тратил на пиры и праздники, даже снабжал приданым бедных девиц и освободил от каторги сотню узников, выдав каждому по десять золотых флоринов и одежду.

Такой человек, щедрый и храбрый на людях, осторожный и дотошный в тайных переговорах, не мог не вызвать симпатии неаполитанского монарха, который умел подмечать и использовать качества окружавших его людей.

Фердинанд решил перешагнуть через многочисленные затруднения и заключить мир сразу, как только 27 февраля пришло принципиальное согласие из Рима, о чем он известил Лоренцо Медичи. Той же ночью, не дожидаясь письменного составления договора, Лоренцо сел на королевскую галеру и отплыл в Гаэту.

Его неожиданный отъезд походил на бегство. На самом деле это была часть хитроумного спектакля, согласованного с Фердинандом. Сикст IV действительно согласился на мир, но требовал, чтобы прежде его подписания Лоренцо явился в Рим с покаянием. В случае же отказа королю Фердинанду предписывалось взять Медичи пол стражу и отправить в Рим под конвоем. В порыве гнева папа объявил, что не сложит оружия, пока Лоренцо не покинет Италию — Антонин Чичинелло, посланник Фердинанда при папском дворе, слышал это собственными ушами.

Позволив Медичи отъехать, неаполитанский король избавился от необходимости ослушаться папу и в то же время мог оформить трактат по своему усмотрению. Достаточно было того, чтобы Лоренцо передал свои права и полномочии доверенным лицам. Так он и сделал 6 марта в присутствии судьи по договорам Анджело Бонтемпо и государственного нотариуса в Гаэте Никколо Кастаньолы: назначил своими представителями для подписания договора с Неаполем герцогиню Калабрийскую Ипполиту Арагонскую и начальника своей канцелярии Никколо Микелоцци. 13 марта они с неаполитанским королем и представителями других воюющих сторон, в том числе папского посланника Лоренцо Джустини, парафировали мирный договор. В тот же день Лоренцо после опасного плавания сошел на берег в Ливорно. Буря, писал он Микелоцци, была такая, что он не на шутку испугался. Но триумфальное возвращение вознагра­дило его за все. Прием, оказанный ему, был достоин перенесенных испытаний. Его приветствовали у ворот Пизы и в самом городе, где он остановился по пути. С ликованием встретили Лоренцо и во Флоренции. Все горожане бросились ему навстречу, обнимали его и протягивали свои руки для рукопожатия.

Подлинные ратификационные грамоты доставили во Флоренцию 20 марта. 25-го числа, в день Благовещения, считавшийся во Флоренции первым днем нового года, мирный договор был торжественно оглашен.

Договор был оформлен как новый оборонительный союз на двадцать пять лет, заключенный между папой, королем Неаполитанским, Миланом, Флоренцией и Сиеной. Было предусмотрено, что к нему могут присоединиться Венеция и Феррара. Мир оказался выгоднее для Милана, чем для Флоренции. Возвращение оккупированных городов было предоставлено доброй воле Фердинанда. О Сарцане не упоминалось вовсе. Защита синьоров Романьи не гарантировалась. Лоренцо должен был лично предстать перед папой с просьбой о прощении себе и всему городу.

Когда флорентийцы познакомились с документом, их восторги сильно поутихли. Народ, писал Ринуччини, 

«заподозрил, нет ли в договоре многих тайных статей, не приносящих ни пользы, ни чести сему несчастному граду».

 И действительно, мир не был ни славным, ни надежным. Он дорого обошелся: с герцогом Калабрийским, сыном короля Неаполитанского, пришлось заключить небывалый кондотьерский контракт на 60 тысяч флоринов в год.

Герцог поселился в Сиене и, благодаря раздорам местных жителей, стал ее полновластным хозяином. Опасность, что с этой базы солдаты, содержащиеся на флорентийские деньги, под каким-либо предлогом нападут на флорентийские земли, была велика и очевидна. Лоренцо был вынужден отпустить Пацци, содержавшихся под стражей в крепости Вольтерра, то есть дать свободу людям, вне всякого сомнения, жаждавшим мщения. Рано или поздно они могли вновь стать опасными.

Но опасность исходила и извне. Пока Лоренцо не принес публичного покаяния, папа Сикст IV не распускал войска. Более того, он сблизился с Венецией. Недавняя союзница Флоренции и, следовательно, противница Святого престола в апреле заключила с ним союз. Риарио стал главнокомандующим Светлейшей республики, а Рене II Анжуйский — его заместителем с жалованьем 2 тысячи дукатов в месяц. Намек был ясен: Флоренция больше не могла рассчитывать на помощь Венеции в борьбе с кланом Риарио. Кроме того, союз с Миланом тоже грозил стать ненадежным из-за сближения Лодовико Моро с Фердинандом, подкрепленного браком дочери герцога Калабрийского с молодым герцогом Джан Галеаццо, племянником Лодовико.

Таким образом, новая политическая география международных союзов складывалась не к выгоде Флоренции: она становилась мишенью всех честолюбивых помыслов в Италии. Значит, как никогда насущным становилось укрепление исполнительной власти. Но как раз в момент оглашения мира заканчивались полномочия могущественного Комитета десяти, который был надежной опорой военным и дипломатическим действиям Лоренцо. Не желая оставаться безоружным перед новыми испытаниями, Лоренцо прибег к старому способу, который часто использовали его дед и отец: создал всевластный Комитет по реформе.

8 апреля 1480 года Лоренцо собрал группу своих сторонников по образцу старинных флорентийских народных собраний. В набат не звонили, так что большинство горожан об этом не знало. От собрания ждали утверждения принципов назначения балии. Резолюции предложили трем городским советам, одобрившим все в течение двух дней. Членам синьории предстояло квалифицированным большинством — шесть голосов из девяти — избрать тридцать граждан, уполномоченных вместе с синьорией и коллегиями назначить 210 человек в возрасте менее тридцати лет, то есть никогда не живших при республиканском строе. Члены синьории и коллегий, тридцать выборных и эти 210 мо­лодых людей составляли балию, действовавшую до 30 июня. Она заменяла собой три городских совета и затем имела право передать свои полномочия другой инстанции. Между тем, чтобы привести в порядок городскую власть после мятежа и войны, первым делом нужно было составить списки лиц, пригодных к исполнению государственных должностей, чтобы уполномоченные путем жеребьевки могли призывать их на периодически освобождавшиеся посты.

Балия в ходе дебатов постановила, что назначением кандидатов займутся тридцать граждан, избранных синьорией, и еще сорок восемь — по двенадцать от каждого квартала. 19 апреля Лоренцо решил сделать этот комитет постоянным, создав на его основе новый государственный орган. Позже к нему и перешли полномочия балии. Так появился Совет семидесяти.

Новый совет стал настоящим сенатом. Он затмил и Совет ста, и старинные советы народа и коммуны. Совет семидесяти был и законодательным, и исполнительным органом. В нем заседали пожизненно назначенные члены, представлявшие цехи в тех же пропорциях, что и в других государственных учреждениях. Совет имел право сам кооптировать новых членов взамен умерших или неспособных исполнять обязанности. Ни одно семейство, за исключением Медичи и еще одной малоизвестной фамилии, не имело права иметь в нем более одного члена. Уверенный в устойчивости и покорности такого собрания, Лоренцо разделил его на две секции, поочередно заседавшие по полгода.

Прерогативы Совета семидесяти были громадны. Он назначал гонфалоньера, приоров и членов всех комитетов: восемь человек, сведущих в иностранных делах, восемь стражей, ведавших расследованием гражданских и уголовных дел, военный Комитет десяти, двенадцать прокураторов, устанавливавших налоги и надзиравших за торговым судом, морских консулов.

Все законопроекты по предложению синьории рассматривал Совет семидесяти. Остальные советы стали чисто символическими и лишь эпизодически подавали голос. Теперь Лоренцо с этой преданной ему регистрационной палатой имел такую же власть, как Совет десяти, управлявший Венецией. Говорят, именно в память об этом событии он велел отчеканить медаль, где на одной стороне был изображен его профиль с надписью «Великий Лоренцо Медичи», а на другой фигура республики с лилией в руке, сидящая на пальмовой ветви, и надпись: «Попечение об отечестве».

Лоренцо Великолепный достиг высшей власти. Он воплощал государство в его внешних сношениях. А это не позволяло ему униженно отправиться в Рим к папе, продолжавшему грозить Медичи. Но папа ждал этого жеста, не желая снять свои претензии к Флоренции и интердикт против неё. Упрямство старика сломило чрезвычайное происшествие. 28 июля перед городом Отранто, принадлежавшим Неаполитанскому королевству, появился турецкий флот из ста кораблей с армией великого визиря Кедук Ахмеда: турки хотели наказать Фердинанда за помощь их врагам — мальтийским рыцарям. 11 августа город пал. Резонанс события был огромный. Неаполитанский король потребовал от папы прекратить все раздоры внутри Италии и вместе отвоевать Отранто у неверных.

Увещание помогло. Папа Сикст IV согласился принять вместо Лоренцо двенадцать послов и даровать им свое прощение. 25 ноября флорентийцев, накануне ночью прибывших в Рим, приняли в тайной консистории. 3 декабря, в первое воскресенье Рождественского поста, они пришли к портику собора Святого Петра. Их заставили ждать перед запертой дверью, потом наконец впустили, и они пали ниц перед папой. Обряд свершился. «Не возвращайтесь, яко псы, на свою блевотину», — с этими словами понтифик ударил каждого из послов по плечу покаянной плетью, а послы пели «Помилуй мя, Боже». Затем папа допустил их к целованию туфли, благословил и примирил с Церковью. Позже он счел должным потребовать от Флоренции снарядить против турок пятнадцать галер: это была своего рода цена покаяния.

Турецкое нашествие и оккупация Отранто продлились почти год. Они чудесным образом разрешили кризис и вынудили папу пойти на уступки, а отца герцога Калабрийского отозвать сына к себе. Тот покинул Сиену и занятые им города, и у владетелей Романьи вновь оказались развязаны руки. Они образовали кордон, прикрывавший флорентийскую территорию от вторжения.

Удача наконец-то улыбнулась Лоренцо. Флоренция, писал Макиавелли, вознесла его до небес, говоря, что «счастье вернуло ему через мир все, что несчастье отняло через войну». Но на самом деле только благодаря умелой политике Лоренцо обогнул мыс бурь без большого ущерба. Он избавил свой город от разорения и унижения, воспользовался опасностью, чтобы получить эффективные инструменты власти. Теперь он мог не отделять своей судьбы от судьбы Флоренции.

Примечания:

3

Так в тексте. Если фунт стерлингов равнялся 6 флоринам (ср. ниже), выходит 123 тысячи флоринов. - Прим. пер.

4

В русской традиции - Софьей. - Прим. пер.