Часть 3. Баядерка

Наполненный наслаждением воздух интимных праздников, где ее поклонники после праздничных жертв богатых трапез окружали ее всем жаром своих почитаний, дал созреть в Мате Хари чему-то несколько необычному. В приступе тоски по родине ей понравилось вызывать в себе монастырские детские воспоминания. Но не образ бегуинского учреждения на берегах туманного канала появлялось в ее душе. О, нет. То, что она на несколько лет раньше записывала о своем происхождении, казалось в такие мгновения полностью забытым. Она, жительница Европы? Дочь уважаемого купца в Лееувардене? Воспитанница школы при замке Каммингха? Откуда все же? Ее современная форма была свободна от любой буржуазности. То, что она показывала, было сказкой, сказкой из «Тысячи и одной ночи», сказкой в синем, золотом и пурпурном цвете, где самые необычные картины сменялись одна другой в ритме экзотической музыки.

– Я появилась на свет, – так это стало звучать из ее уст, – на юге Индии, на побережье Малабарского берега в священном городе по имени Джаффуапатам, в семье, которая принадлежит к посвященной касте брахманов. Моего отца Супрахетти из-за своего милосердного и благочестивого характера все называли Ассирвадам, что означает «Благословение Божье». Моя мать, знаменитая баядерка храма Канда Свани, умерла в 14 лет в день моего рождения. После того, как священники сожгли ее дотла, они приняли меня к себе и крестили меня именем Мата Хари, это значит «зеница утренней зари». Когда я сделала мой первый шаг, они привели меня в большую подземную комнату пагоды Шивы, чтобы посвятить, по стопам матери, в святые церемонии танца. Из моего самого раннего детства у меня есть только очень неопределенные воспоминания об однообразном существовании: в долгие предполуденные часы я автоматически подражала движениям баядерок и во второй половине дня я наматывала в садах гирлянды из жасмина, чтобы украшать ими приапические алтари храма этим. Когда подошел мой возраст зрелости, верховная жрица, которая видела во мне избранное существо, решила посвятить меня Шиве и открыла мне тайны любви и веры одной лучезарно прекрасной весенней ночью, когда господствует Шакти-пуджа…

Говорили, что в этом месте сказки танцовщицу охватывал священный ужас. Смогли бы вы представить себе Шакти-пуджа в пагоде Канда Свани? Но ее европейские поклонники, среди которых было немало министров и ученых, все вместе должны были бы признать, что брахманские сатурналии Индии им были неизвестны.

И тогда она объясняла, возбужденная вином, тщеславием, сияющим светом в море приятных запахов, короче говоря, самым изысканным роскошным настроением, мистерии самой возвышенной ночи, причем ее положения и движения говорили гораздо больше, чем ее слова. – Этой ночью, – рассказывает она, – факиры испытают жестокие и божественные наслаждения Рая Шивы до самого последнего. Всегда первые часы праздника посвящены любовной тоске в опьянении опиума. Внезапно, например если маги на небе обнаруживают знак трех богинь, музыка с очаровательной любовной гармоничностью раздается из темноты. Под мясистой листвой джунглей бульканье предвещает пробуждение священных змей, которые, услышав ритм ее танца, двигаются к храму, где Шива ожидает ее почитания. И тогда змеи начинают танцевать. И с ними объединившись, извиваясь, как они, холодные как они, покрытые украшениями, танцуют, наконец, и голые баядерки.

Старый друг, который был приглашен на одно из знаменитых ночных пиршеств и там слышал и видел, как Мата Хари изображала свое художественное посвящение, говорил мне, что едва ли можно было бы представить себе действие мистического восхищения, которое вызывали ее вызывающие позы, ее волнующее трепетание и ее эпилептические изгибы. Она была богиней и рептилией одновременно. Ее большие темные глаза, в пошатывании наполовину закрытые, позволяли между веками вырываться лишь двум острым языкам фосфоресцирующего пламени. Ее красивые, пахнущие амброй, длинные и охваченные дрожью от чувственности руки, кажется, обвивали невидимое существо. На окольцованных, блестящих, великолепно выпрямленных ногах вздрагивали мышцы, как если бы они хотели выпрыгнуть из кожи. Тот, кто видел это, верил, что видел метаморфозу змеи, что присутствует в женщине.

Эти слова моего друга оживляли снова в моей памяти образ одной ночи, когда я присутствовал на одном из этих таинственных и странных праздников. Только с различием, что мой праздник развертывался не в забронированном кабинете парижского ресторана после ужина, а действительно в далекой Индии, недалеко от Коломбо в монастырской среде, где маленькая баядерка, танцуя перед сидящим на корточках сингальцами, принимает поклонение всего народа. Я уже в моих «Восточных впечатлениях» попытался выразить словами этот чудесный и тяготеющий, религиозный и интимный спектакль. После того, как мы более двух часов провели в низких квартирах, мы проникли во двор, слабо освещенный бумажными фонарями. Сначала мы видели действительно только довольно жалких типов в белых рубашках и еще более жалких, почти голых. Но постепенно мы обнаружили несколько скрытых в толпе людей в шелковой одежде и четырех или пяти в желтых шалях, по которым узнают священников Будды. Как и все другие, мы тоже сели на циновку и ждали. Танец еще не начался. Но мучительная музыка, музыка, у которой, кажется, не было ни начала, ни конца, музыка разорванных стенаний, мучительного вздоха, всхлипывающей любовной запинки витала вокруг в темноте, и нельзя было догадаться, откуда она пришла. Почему этот ритм вызвал у нас такое глубокое неприятное чувство? Для этого мы не нашли объяснения.

Беззвучно, как фантом появляется, наконец, баядерка.

Это народная танцовщица, местное растение, природный плод страны. Бронзовый цвет ее кожи не вызван эссенциями и если ногти ее пальцев ноги позолочены, то только под влиянием солнца. Они так и должны блестеть. Никакое хитроумное влияние не портит ее наивного художественного исполнения. Никакой ритуал не взвешивает ее шаги. И из всех украшений из драгоценного металла, которые на ней, только два больших черных алмаза ее глаз не фальшивы. Но какое это имеет значение! Так же как она, проста и божественна, не для того, чтобы радовать князей, а чтобы вызывать опьянение малабарских моряков и сингальских грузчиков, так же как она показывает себя этой ночью, окруженная скромными гирляндами из цветов, под фосфоресцирующим покровом неба, она кажется достойной сестрой сказочных, таинственных Девадаси.

Музыка затягивала меня все больше и больше. У нее есть тот же убаюкивающий и монотонный ритм, с которым заклинатели змей заговаривают своих животных. Я точно наблюдал, как баядерка поворачивает шею и двигает голову. Это ритм змеи. И волнистые линии полных рук, движения вверх ног, спиральные линии всего тела, они все принадлежат змее, священной змее.

Медленно, больше скользя, чем шагая, прекрасная танцовщица приближается, до тех пор пока она не касается зрителей первого ряда своими голыми носками. Золотые кольца вокруг лодыжек и множество других пряжек, которые надеты на ней, сопровождают все ее ритмы тихим перезвоном. Трехрядное ожерелье из пестрых камней не перестает вздрагивать, доказательство долгого волнения ее плоти даже в мгновения мнимого спокойствия. И не только ее руки и ноги в движении, не только шея и бедра, нет, все ее тело в волнении.

Даже кожа оживает; и единство, гармония обнаруживается настолько полно, что, если улыбка мелькает над губами, то та же улыбка торжествует на груди, руках и ногах. Все живет, все вибрирует, все ликует, все любит. То, что показывает баядерка, гораздо в большей мере пантомима любви, чем танец. Ее жесты обворожительны. С громким звоном ее нарядных цепей она приближается к избранному и просит его, сокровища в красоте, которую она предлагает ему рассмотреть по отдельности. Какое наивное и зажигательное кокетство в каждом движении! «Эти глаза», – кажется, говорит она, – «эти мечтательные и печальные глаза, эти пухлые губы, эти дышащие наслаждением руки, это все дрожащее тело, это все принадлежит тебе, смотри на него!» И чтобы показать себя с самой лучшей стороны, она приближается к нему совсем близко, удаляется, возвращается и повторяет эту игру много раз…

Ее взгляды действуют как любовный напиток, который предлагает наслаждение. Ноздри всасывают жадно воздух, и этот воздух оплодотворен самыми возбуждающими ароматами Востока, главным образом, возбудителями восхищения и безграничной чувственности. Постоянно вздрагивающее тело потягивается все больше, чтобы начать извиваться, наконец, в пленительных спиралях. Руки, которые поднимаются волнистыми линиями, кажется, растут беспрерывно. Музыка ускоряет свою пронизывающую, колючую, безнадежную мелодию… И охмелевшие от ритма, мы не видим, наконец, наполовину расплывчатую среди кругов между ветками и цветами над увлеченной толпой, ничто иное, как одну прекрасную, в украшении пестрых камней блестящую змею. Блестя как золото, пьяная от наслаждения, она извивается в танце.

Производило ли сенсационное выступление Маты Хари на ее парижских поклонников такое же глубокое и таинственное впечатление, как на меня произвел наивный танец маленькой, скромной баядерки Канди? Я так не думаю. Как верная ученица апсар Канда Свани, знаменитая танцовщица сначала умышленно не обращала внимания на простоту народных праздников и никогда в своих литургических исполнениях не забывала о требованиях ужасного Шивы, этого Бога всех прегрешений, всех судеб, всей жестокости. В письмах поэтам и музыкантам, которые по ее просьбе составляли изложения содержания для танцев, она определенно подчеркивает желание ничего не предоставлять полету фантазии, а всегда подчинять себя точным правилам мифологического символизма. Действительно, каждая из ее пантомим должна была восприниматься как пластичное исполнение какого-либо священного стихотворения, соответствуя тому, что на пурпурном гранитном алтаре в пагоде малабарских торжеств, ночами таинственных оргий демонстрируют обнаженные баядерки как олицетворение троекратного мифа о Пахвани, Лакми и Шакти.

На этом алтаре я танцевала в первый раз в возрасте 13 лет, совсем голой – так она очень часто говорила, – чтобы потом избавиться перед своими озадаченными поклонниками от всех покровов.

На самом деле Мата Хари видела таинственную оргию в святыне Шивы только в книгах; конечно, она в этих книгах смотрела на их описание не без чувства самого глубокого потрясения и одновременно также и родственной тоски. Так как действительно они одновременно передают понятие и извращенных странностей, и глубоких противоречий, эти описания святых сатурналий, где баядерки используют чудовищные обычаи фаллического культа в храме Шивы, как нам достоверно сообщали ученые прошлых лет. «Вокруг дарохранительницы видны в восхищенном положении, искупанные в поту, пыхтящие, примерно 30 голых танцовщиц, которым священники и верующие свидетельствуют о самой наивысшей увлеченности. Внезапно раздается голос Верховного жреца Пунджари; все эти женщины сразу повинуются ему. Они бросают свои позы и бросаются к земле. Возникает большая неразбериха бедер, рук, шей и рук. Только три жрицы, в которых три богини всеобъемлющего ухаживания стали плотью и кровью, остаются стоять прямо посередине этого вздрагивающего клубка людей. Даже в самых замечательных снах курильщика опиума, фантазия никогда не смогла бы изобрести что-то хоть удаленно сходное с тем страшным, что демонстрирует этот спектакль таинственного бешенства чувственности, эта волна женственной плоти, предлагающей изнасиловать пьяным факирам и освобождающей своей наготой опьянение необузданной животной страсти. Полы смешиваются, крики переходят во вздохи и заканчиваются, наконец, в тяжелом глухом рычании. Три апсары танцуют, как бы ничего не видя, спокойно, вплоть до мгновения, когда три священника, представители трех богов, бросаются на них, чтобы нырнуть в наслаждении их девственных ласок». Смотри Жаколио (известный востоковед).

Как бы великолепны не были бы оргии Маты Хари, пожалуй, ясно, что они не могли иметь сходства с этими брахманскими праздниками в пагодах Шивы; но сильным постоянным выпячиванием чувственного мистицизма она сумела составлять свои танцы настолько умело, что даже ученые-востоковеды склонялись, если она очень серьезно говорила снова и снова:

– Там на пурпурном гранитном алтаре Канда Свани я приняла посвящение…

Единственным, что она действительно могла изучить или хотя бы увидеть сама, были танцы маленьких жительниц Явы в городах, где ее супруг, тогда полковник колониальной армии, служил в гарнизоне. И между этим искусством, которое так изящно и хитро и состоит из стилизированных жестов и отработанных движений, и неистовым танцем малабарских апсар существует огромное различие. Как идолы из золота и эмали, крохотные женщины на Яве или Суматре, нерешительные, священнические, неприкосновенные существа, по-видимому, не обладают ни плотью, ни духом. Они – наполовину абстрактные олицетворения доисторических ритуалов, которые сохранились неизменными через все времена, так как они передают их позы и одежды, их движения и головные украшения, их пряжки и улыбку тысячелетиями во всегда одинаковых формах. Как в давно прошедших эпохах на них смотрели первые желтолицые князья, точно такими и мы видим их сегодня. Шелк был еще неизвестен на западе, когда они шили свои юбки уже из парчи. Храмы, в преддвериях которых они танцуют, могли разрушаться и обрушиваться, но из-за этого они не изменяли свои шаги ни на сколько. Короче, они, вообще, кажется, не имели ни сердца, ни головы, ни жизни. Если сообщения их историков действительно надежны, они никогда не показывают даже самое незначительное любовное движение.

Маловероятно, что целомудренные жительницы Явы из Бенджо-Биру или Семаранга дали толчок для танцев Маты Хари.

Достаточно лишь прочитать, что поклонники писали об ее интимных праздниках, и сразу видно, что ее танцы полностью были направлены на чувственную роскошь, соблазн, изысканное учение наслаждения. То, что она несла как одежду, как бы легко оно ни было, ее постоянно, кажется, стесняло, за исключением, естественно, ее выступлений в театрах и в салонах аристократии. Но стоило ей освободиться от всех социальных условностей, как она поспешила избавиться и от длинных юбок. В ее самые последние времена, за два или три дня до расстрела, она еще раз в приступе сатанинской одержимости решила показать спектакль своей голой красоты и начала танцевать в тюремной камере, пока сестры милосердия, служившие в тюрьме Сен-Лазар, по зову одного из надзирателей, не прибежали и не прекратили это проявление грешного чувства.

Тот, кто хочет получить очень точное представление священных танцев Маты Хари, найдет эти подробности в одном романе. Он дает описание праздника, который происходил в 1917 году во дворце герцогини фон Экмюль, и главным номером которого была голая баядерка. Перечитаем этот отрывок:

«Только маленькие груди были покрыты, а именно двумя защитными чашами из гравированной меди, которые висели на тонких цепях. Пряжки с блистающими камнями овивались вокруг запястий, плеч и лодыжек на ногах. Все остальное было голым, многозначительно голым, от ногтей пальцев до носков. Обладавшее самыми благородными линиями шеи пластичное и крепкое тело формировалось его двуполую гибкость между симметричными кривыми, спускаясь от открытых подмышечных впадин под поднятыми руками до округлости бедер. Совершенные прекрасные ноги напоминали две великолепные колонны пагоды. Коленные чашечки напоминали две почки лилий. Мышцы играли. Все было белым, почти желтоватым, подобно амбре, осыпанным прелестным сверканием и розовыми отражениями, тогда как, удерживаемый двойным капитулом мягко опухших бедер, узкий таз, как из слоновой кости, предлагал себя. После последнего заклинания в змеином изгибе Мата Хари обращалась, улыбаясь, к заснувшему Богу и трижды касалась головой земли, умоляя. Тогда совсем, совсем медленным вращением вокруг себя самой она двигала в том же медленном ритме широкую металлическую пряжку левого запястья. И теперь на том же месте была видна естественная диадема, нежно вытатуированная на слегка золотистой коже. Она изображала змею, кусающую свой хвост». («Les Defaitistes» («Пораженцы») Луи Дюмюра.)

Но как можно объяснить, откуда появилось все это только по-настоящему индийское в чувственном и таинственном искусстве этой баядерки? В ее семье, чисто голландского происхождения, нельзя найти и каплю экзотической крови. С ее супругом она пребывала на Яве и Суматре только недолгое время, и при ее общественном положении она, вероятно, никогда не смогла бы увидеть местных танцовщиц. Следовательно, должны ли мы предположить, что она выучила свое искусство чисто академическим путем? Очевидно. И, несмотря на это, нам и тут придется поставить проклятый вопросительный знак, который появляется всюду в истории этой женщины, ибо нельзя выяснить, как было возможно, что жительница Европы, фризка, отпрыск солидных матрон, подобных изображенным на картинах Рембрандта, даже физически смогла стать той, кем она была. Так как в этом пункте все, которые ее знали, единодушны. Все они заявляют, что ее красота была на самом деле самым чистым олицетворением азиатского типа, с медной кожей, с большими пламенными глазами и черными, как смоль, волосами. Это тяжело было понять также и ее врачу в тюрьме Сен-Лазар: хотя в ее настоящем голландском происхождении не было ни малейшего сомнения, доктору трудно было не видеть в ней посвященную баядерку из таинственной пагоды Канда Свани.