ГЛАВА XX

КОНЕЦ МИРОВОГО КРИЗИСА

Общий обзор. – Решающий акт. – Военный план Германии. – Мобилизация и война. – Испытание императора. – Смертоносный поток. – Границы и Марна. – Изер и тупик. – «Гебен» и Турция. – Дарданеллы. – Оборона против наступления. – Ритмы истории. – Роль президента Вильсона. – Война без ореола. – Прежние ограничения. – Современная разрушительная сила. – Только прелюдия. – Всемирное самоубийство. – Конец ли это? – Франция и Германия. – Британская политика. – Локарно. – Двойные пирамиды. – Неотложная задача.

Великой войны могло бы не быть вовсе, если бы правители Германии не объявили войны России и – непосредственно вслед за этим – не вторглись со своими армиями во Францию, раздавив по пути Бельгию. Попытка добиться быстрого и решительного военного успеха, который казался им тогда бесспорным, являлась актом определенно сознательным. Единственным критерием, которым мы располагаем для суждений об ответственности за войну, является нападение; лучшим доказательством того, кем совершено нападение, является вторжение в чужие пределы. Способность к вторжению в соседнюю страну подразумевает возможность защищать свою родную землю. В прошлом есть много примеров вторжений, имевших целью предупредить вторжение противников; споры по вопросу об ответственности тех, кто создал условия, приведшие к различным войнам, – бесконечны. Но в будущем человечество станет настолько разумнее, что в вопросе о влияниях войны высшем критерием будет считаться переход армий того или иного государства через границу; на государства, которые поступят таким образом, ляжет вся вина и ответственность. Совершенное германскими армиями насилие над Люксембургом и Бельгией, в их наступлении на Францию, в течение многих веков будет жить на страницах истории.

Руководители германской политики считали исполнение этого широкого, тщательно выработанного военного плана, с их точки зрения, необходимым не только для торжества Германии, но и для ее безопасности, не только для ее безопасности, но и для самого ее существования. В силу этого они считали себя обязанными привести этот план в исполнение, как только русская мобилизация и условия франко-русского союза поставили их лицом к лицу с войной на двух фронтах с превосходными неприятельскими силами, хотя и с более медленно концентрирующимися. В том, что они были в этом искренно убеждены, не подлежит никакому сомнению, но эта точка зрения не имела больших оснований. Никто не посмел бы атаковать центральные державы. Сила германских армий была так колоссальна, условия войны так благоприятствовали обороне, что Германия могла, как события это и доказали, позволить себе с железным спокойствием ждать наступления на границы своей страны. Но такого рода нападение никогда бы и не произошло. Если бы это случилось, наступающие были бы разбиты вдребезги германскими войсками, и общественное мнение всего мира со всей силой обратилось бы против России и Франции. В действительности совсем не было необходимости в тех решительных действиях, которые предприняла Германия с целью самообороны в ответ на мобилизацию в России. Мысль о том, что мобилизация всегда ведет за собой войну или что ею можно оправдать ту сторону, которая эту войну объявила, совершенно недопустима. Мобилизация может вызвать только контрмобилизацию и дальнейшие дипломатические переговоры.

Было ли это чрезмерным испытанием выдержки для любого правительства, для любого генерального штаба, для любой воинственной нации? Нужна ли была Германии сверхчеловеческая выдержка для того, чтобы не начать приводить весь свой военный план в исполнение, непосредственно вслед за объявлением в России мобилизации? Ответ ясен сам собой. Такая выдержка была по силам такому сильному государству и такой великой нации, которая могла проявить такую степень доблести и мужества. Но допустим, – с чем мы не согласны, – что мобилизация означала войну, и, с чем мы тоже не согласны, что война означала приведение в исполнение германского плана, заключавшегося во вторжении во Францию через Бельгию со всеми ужасными последствиями, – разве это не было еще большей причиной для осторожности и терпения, пока события оставались еще в пределах дипломатических переговоров? Что можно сказать о той легкости, с которой Германия предоставила Австрии полную свободу предпринимать какие угодно действия против Сербии, не поставив ей никаких условий, не предупредив ее даже об опасностях, грозивших европейскому миру? Что можно сказать в пользу Германии по поводу того, что она отвергла предложения сэра Эдуарда Грэя, сделанные 26 июля 1914 г., т. е. перед тем, как началась в России мобилизация, – о созыве европейской конференции? Если следующим шагом Германии в целях самосохранения должно было бы быть нападение на Бельгию, – то в таком случае, разве не было всего важнее не допустить до такого шага? Созыв европейской конференции не представлял ли собой простой и верный способ предотвратить или во всяком случае оттянуть роковой исход.

Германский император был поражен и возмущен, а советчики его раздражены тем духом неуступчивости, который Германия встречала со стороны тройственной Антанты в продолжение последних десяти дней. Этот дух неуступчивости создался в продолжение многих лет, в течение которых сознание германского превосходства и страх перед германским наступлением на суше и на море господствовал в умах политических деятелей Франции, России и Великобритании. Мрачная тень легла на Европу с самого начала этого столетия. Эти три державы не желали быть покоренными в отдельности, одна за другой. Франция была связана договором с Россией. Британия, в связи с ростом германского флота, хотя и оставалась формально свободной от каких бы то ни было обязательств, морально чувствовала себя обязанной оказать поддержку Франции, если бы Франция стала жертвой нападения. Тройственная Антанта никогда не могла бы напасть на центральные державы. Она распалась бы на части при первом же агрессивном движении одной из составлявших ее держав; но сила ее сопротивления перед лицом наступающего врага была вполне реальной и значительной. Если бы Германия приняла участие в конференции, нет никакого сомнения в том, что ссора между Австрией и Сербией была бы улажена. Если бы Германия не начала наступление первая, то никакой войны не было бы. И начинать наступление она не имела никакого права. Если же она так поступила, то это только показывает, какого мы имели соседа, и как мудро мы поступили, образовав союз между собою.

Колеблющиеся элементы, окружавшие германского императора, бюрократически связанные друг с другом, но, по существу, разобщенные и независимые, в момент кризиса стали безличными и стали действовать бесконтрольно. Разумные соображения перестали действовать. Машина шла сама собой. В полном порядке действовал только генеральный штаб – носитель великого плана. Все было готово и все должно было кончиться хорошо при условии, чтобы руководства не знали колебаний. Углубление Кильского канала было закончено, и флот мог легко маневрировать между Балтийским и Северным морями. 50 млн. фунтов стерлингов, собранные в 1913/1914 г., позволили наполнить арсеналы военным снаряжением. Запасами взрывчатых веществ Германия была вполне обеспечена в силу недавно открытого способа добычи азота из воздуха. Германские армии были несравненны, и успех военного плана Шлиффена казался обеспеченным. По странной случайности «Гебен» также находился в Средиземном море.

Вильгельм II не был человеком, способным противостоять такому нападению. Все те, кто его осуждали, должны поблагодарить небо за то, что они сами не были в его положении.

Возникает вопрос, были ли какие-нибудь еще другие средства помимо европейской конференции, предложенной 26 июля сэром Эдуардом Грэем, которые могли бы предотвратить войну? Многие утверждали, что если бы только у него было больше смелости и решительности и если бы в конце июля он определенно заявил Германии, что наступление на Францию неминуемо повлечет за собой войну с Англией, то никакой бы войны не было. Посмертные разоблачения лорда Орлей о положении кабинета министров могут в этом отношении казаться достаточно убедительными. Подобная декларация сэра Эдуарда Грэя в то время привела бы к отказу от его политики со стороны четырех пятых всего кабинета и трех четвертей палаты общин. Асквит подал бы в отставку, его правительство распалось бы на части, и оставшиеся четыре или пять дней, в которых каждый час шел на то, чтобы спешно принимать все меры предосторожности, превратились бы в один хаос, который, без сомнения, привел бы к несвоевременному, чересчур запоздалому решению принять участие в войне. Британская угроза вмешательства, не подтвержденная всем авторитетом нации, могла бы только убедить германцев в нашем бессилии.

Для того чтобы отклонить смертельную угрозу, необходимо было действовать еще в продолжение нескольких месяцев, а может быть и лет перед войной. Если бы Германия приняла британское предложение о приостановке морских вооружений, сделанное в 1911 г., многое было бы еще возможно. Европейская конференция по вопросу о сухопутных армиях и поддержании мира нашла бы в Англии сочувствие всему, что могла бы заявить Германия по поводу роста русской армии и усовершенствования на французские деньги стратегических железнодорожных путей. Расчленение Европы на два вооруженных лагеря могло бы временно, во всяком случае, значительно облегчить создавшееся трудное положение. Но в конце концов в последний критический момент британский министр иностранных дел не мог бы сделать ничего другого, кроме того, что он сделал. Оставить Францию и Россию дипломатически перед лицом германской угрозы значило бы на годы сломить те силы, которые уравновешивали все усиливающуюся мощь Германии. Угрожать войной Германии значило бы возбудить против себя и кабинет, и парламент, и народ. Но никаких речей английских министров не потребовалось для того, чтобы поддержать политику сэра Эдуарда Грэя. Каждый час, по мере того как германские армии шли все вперед и вперед, не считаясь ни с договорами, ни с границами, через беззащитную Бельгию во Францию, находившуюся в состоянии агонии, был аргументом, заглушавшим все слабые человеческие голоса; первый пушечный залп, данный на бельгийской земле, произнес приговор, который бессильны были бы вызвать речи всех британских политических деятелей и воинов.

Составить себе представление о германском правительстве в довоенное время теперь нетрудно, благодаря опубликованным описаниям императорского двора, и мы полагаем, что в свете этих новых данных можно предоставить суждение по этому вопросу чувству справедливости германского народа. Пусть только германцы никогда не упускают из вида, что если бы даже Франция, оставив Россию бороться в единственном числе и не выполнив своих договорных обязательств, заявила о своем нейтралитете, то германский посол в Париже получил инструкцию потребовать сдачи германским гарнизонам крепости Туля и Вердена, – как гарантии того, что французский нейтралитет будет действительно соблюден.

Бойня началась; слышен гул орудий. Вся Европа в походе! 15 млн. штыков готовы вонзиться в 15 млн. человеческих тел, готовы убить 15 млн. верных, храбрых, жалких, смущенных событиями людей! Мы перешли область войны. Каковы основные вехи ее? Непонимание условий современной войны французским генеральным штабом, безумное устремление людей в синих и красных мундирах навстречу огню пулеметов и скорострельных орудий. Германский завоеватель в наступлении приобретает тем самым все выгоды оборонительного положения. Цвет французской армии, ее лучшие боевые офицеры погибли в боях на границах! Самый худший вид защиты в широком масштабе – защита, которая сводится к тому, чтобы подставлять себя под выстрелы неприятельских орудий. Близорукое непонимание условий войны в свое время залило кровью холмы Наталя и поля Манчжурии. Ни один генерал на протяжении всей истории не имел таких шансов успеха, какие достались на долю Жоффра. Ему достаточно было только сказать: «Пусть нападающие нападают. Пусть они знают, что ядра убивают людей, а земля останавливает ядра». Французские солдаты 1914 г. по своим военным качествам, по своей железной выдержке ничем не уступали солдатам тех главных неприятельских войск, которые наступали на Францию.

Затем благородная твердость французской армии, умевшей стать выше поражений и совершенных ошибок, сражавшейся так, как если бы она шла за Наполеоном в дни его славы! Кровавые поражения вдоль всего фронта, восемь переходов вглубь страны при отступлении, – явно ошибка в расчете, – и никогда ни одного упрека, ни одной жалобы, ни одной фразы вроде: «Nous sommes trahis!»[78] Франция твердо решила победить или умереть, убежденная в том, что ей дано право выбора такой альтернативы.

Так мы достигаем Марны. Эта битва навсегда останется самой таинственной битвой всех веков. Сквозь туман времен легче понять, как победил Ганнибал при Каннах, чем понять, почему Жоффр одержал победу при Марне. Никакого резкого перевеса сил ни с какой стороны, кроме только того, что нападающие, как это обычно бывает, немного опередили свои подкрепления, а защищающиеся отошли к своим резервам, – факторы хотя и важные, но отнюдь не решающие. Очень мало настоящих боев, сравнительно мало несчастных случаев, никаких решающих моментов на всем огромном поле сражения; пятьдесят объяснений, прекрасно подкрепленных документами, 500 томов рассказов и комментариев, и несмотря на все это – победа остается все той же тайной! Каковы же были причины того, что отступление превратилось в победу, которая дала миру возможность прийти на помощь Франции? Там, где на чашу весов положены великие события, каждый малейший факт или фактор может иметь решающее значение. Некоторые говорят, что таким фактором явилось великодушное наступление России, повлекшее за собою отозвание германским штабом двух армейских корпусов, которые должны были обойти французов с фланга; другие считают, что это – заслуга Галлиени, из Парижа в мгновение ока очутившегося на фронте, или заслуга Жоффра с его хладнокровием и стойкостью. Мы, англичане, естественно, склонны останавливаться на той роли, которую сыграл сэр Джон Фрэнч с его пятью дивизиями; многие другие также заявляют основательные претензии по поводу своего участия в этом деле. Но если бы мне надо было указать на тот именно момент, когда положение определилось, то я указал бы на приезд в ночь 8-го и утром 9 сентября в главную квартиру армий Бюлова и Клука полковника германского генерального штаба Гентша, превысившего свои полномочия или с согласия верховного командования отдавшего приказ немедленно начать отступление. Никакой надобности в таком отступлении не было. В сущности, германцы могли окопаться там, где они стояли, а кое-где даже продолжать наступление. Тогда требовалось лишь непрестанное усилие воли и готовность всем рисковать там, где и без того все уже было поставлено на карту.

Отчаянная битва на Изере была сопряжена с меньшим риском, и исход ее не был в такой степени важен. Обе стороны были измучены, но обе получили подкрепление. Это была только длительная схватка слабеющих противников, в несколько раз более кровавая, чем битва на Марне, но не повлекшая за собой никаких решающих последствий. Тем временем обороняющиеся научились окапываться, научились тому, что несколько сот храбрых, хорошо вооруженных и обученных солдат могут остановить наступление десяти тысяч и уложить своими пулями половину на месте. Отражение наступления силами пехоты, которая, засев в окопах, встречает неприятеля ружейными залпами, представляет собой новый прием, который вое чаще и чаще применяется в этой войне, которая ознаменована столькими испытаниями, а в 1914 г. еще не было технической возможности путем артиллерии, газов или танков преодолеть ее. Так подошли мы к траншейной войне; наступили рождественские праздники, и с ними – небольшая передышка.

Было как раз время начать мирные переговоры. Страшный взрыв кончился. Вторгшиеся во Францию войска принуждены были остановиться; защитники Франции не были достаточно сильны, чтобы, в свою очередь, их атаковать. По всей линии огня – остановка, в генеральных штабах – банкротство всех военных планов. Далеко на восточном фронте германцы отбили русское наступление, а еще дальше, на юге, русские победили австрийцев. Скорей же, скорее мир, пока еще не разрушена вся Европа, пока не уничтожены ее капиталы, пока жизненная сила наций еще не окончательно истощена! Мир на рождестве 1914 г.! Вот когда был первый и самый удобный случай для выступления Америки. Но никто не хотел об этом и слышать. Мнение прессы шло руку об руку с общественным мнением: чаша должна быть испита до дна.

«Начинайте, союзники! Ищите новые театры военных действий! Используйте морскую силу Британии. Обходите врагов с флангов, даже если бы для этого вам пришлось сделать тысячи миль… Применяйте внезапное нападение, быстрое передвижение, атакуйте там, где никто не готовился к сопротивлению. Напрасный труд задыхаться в окопах, тесня друг друга. Безумно выползать из них только для того, чтобы быть убитыми».

А тем временем в другой части света, покоившейся до той поры в полном спокойствии, случилось одно очень важное событие: германский военный крейсер «Гебен» прибыл в Константинополь. Нам нет нужды рассказывать здесь, какими путями он туда доехал. Важно то, что «Гебен» оказался в Черном море, и в силу этого турки получили превосходство над Россией. В свою очередь, это дает им возможность, соединившись с центральными державами, привести в исполнение давно задуманный ими план обрушиться на Кавказ, с целью отнять его у России. В результате – столкновение Турции с Россией и вступление Турции в войну.

Появление на сцену этого нового врага несет с собою не только опасности, но и преимущества. Оно открывает уязвимый фланг. Эти преимущества значительнее, чем связанные с ними тяготы. Скорей же, скорей, союзники! Пусть великие сухопутные армии подстерегают друг друга в окопах, пусть великие флоты пылают взаимной ненавистью, не выходя еще из своих далеко отстоящих одна от другой гаваней. Накиньтесь на этого нового, слабого противника, пока он еще не успел встать на ноги, нанесите ему решительный удар на суше и на море; прорвитесь через Дарданеллы со своим флотом и армией, захватите Константинополь, соединитесь с Россией, присоедините Балканы, привлеките на свою сторону Италию, – и тогда, все сообща, вы проложите себе путь в обнаженные недра Австрии. Все это опять-таки очень просто, и опять-таки очень трудно!

Политические деятели заинтересованы этими соображениями, но генералы и адмиралы ворчат: «Как, бросить первоклассную войну, какая случается не чаще, чем раз в столетие, ради какого-то двойственного военно-политического маневра – это штатские разговоры! Противоречивые советы, половинчатые меры, неохотно затрагиваемые средства, временные планы, полное отсутствие настоящего контроля и руководства!»

Несмотря на это, события шли своим чередом. 18 марта 1915 г. адмирал Робек начинает обстрел дерданелльских укреплений, стараясь пробить себе дорогу. И здесь мы опять наталкиваемся на роковой момент. У турок очень мало мин, они бросили почти все те, которые у них были, но, на их счастье, несколько мин были заложены в непредвиденных местах. Огромные и плохо организованные эскадры не замечают их. Два или три корабля взорвались на воздух. На адмирала это производит самое зловещее впечатление. Ничто никогда не заставит его войти в эту незнакомую ему зону, полную таинственных опасностей. И хотя две недели спустя в его распоряжении уже целая эскадра тралеров, могущих в несколько часов очистить все то пространство, какое ему необходимо для того, чтобы окончательно занять укрепления, он не применяет их. Их команда, преисполненная храбрости и энергии, остается в полном бездействии. И в таком же бездействии пребывает и его флот, и он сам. Все они – только зрители совершающейся на их глазах военной трагедии. Мы сами осуждены на сухопутное наступление на полуострове Галлиполи. Теперь мы знаем, что там в то время не только не было больше мин, но что у орудий фортов крупного калибра – у тех, которые одни только и могли остановить бронированные суда – почти совсем не оставалось снарядов. Одна ночь, проведенная в окончательной очистке водного пути, одна утренняя бомбардировка обнаружили бы полное банкротство обороны. Но суждено было другое. Флот оставляет всякую мысль о проходе через Дарданеллы. Армия, после героических усилий, не может овладеть важнейшими пунктами полуострова. Фланговая атака таким образом закончилась неудачей, и мы все с тяжелым сердцем опять вернулись к полям сражения во Франции, где за это время не произошло ничего, кроме бесцельной бойни.

Мы видели, какие важные и, быть может, даже решающие возможности открылись перед Германией в начале 1916 г. Если бы Фалькенгайн оставил союзников ломать свои зубы о германские траншеи на западе и, продавая завоеванные территории, где это было необходимо, за высокую цену крови, пошел бы против России, то он легко мог бы заставить Румынию присоединиться к центральным державам и получил бы те богатые хлебом и топливом территории, которые тянутся от Галиции до Каспийского моря. Этим способом он разбил бы морскую блокаду, противопоставив ей победы на суше, и выиграл бы на континенте многое из того, чего лишил Германию на море британский флот. Вместо этого в согласии с профессиональными военными правилами он предпочел ломать свои зубы о железные холмы Вердена с его твердыми, стальными защитниками. Таким образом, союзники оказались освобожденными от той кары, которой заслуживали промахи, совершенные ими в 1915 г., и военное равновесие поддерживалось в продолжение еще целого следующего кровавого года.

В течение 1915 и 1916 гг. шансы все время остаются на стороне обороняющихся, и потери наступающих почти втрое превосходят потери защищающихся. Но постепенно методы и ресурсы наступления значительно улучшаются. Весь фронт покрывается орудиями и линиями железных дорог, и это дает возможность одновременного наступления в разных направлениях. Искусство прикрытия достигло большого совершенства; военное снаряжение имелось почти в неограниченном количестве; артиллеристы открыли систему проволочных заграждений и затем нашли возможность открывать правильный огонь, не обнаруживая своего расположения предварительными пробными выстрелами. Применение искусственного тумана, а главное изобретение танков и их применение в большое количестве, – все это сообщило наступлению важный момент внезапности.

Третий великий этап войны, следующий за битвой на Марне и неудачей при Дарданеллах, произошел в начале 1917 г. Сопротивление России кончилось революцией. Но русская революция была еще скрыта завесой будущего, – германские генеральный и морской штабы принудили гражданское правительство Германии санкционировать неограниченную подводную войну и этим вынудили Соединенные Штаты присоединиться к враждебной коалиции. Мы видели, какая странная игра судьбы позволила борющимся союзникам в самое короткое время получить помощь западного гиганта, который заменил умирающего восточного титана. Если бы сопротивление России продолжалось на три месяца менее, а терпение германского генерального штаба три лишних месяца, подводная кампания была бы на три месяца отсрочена – и роковой вызов Америке мог не быть сделан вовсе, Россия вышла бы из войны, не будучи заменена Америкой. В истории мало положений, которые были бы более достойны внимания стратегов, государственных деятелей, моралистов и философов.

Но что должно внушить британскому народу чувство удивления и страха, – это то, что подобное же двойное событие произошло в другом сочетании ровно 100 лет перед тем. В 1811 г. основной политической проблемой было, заставит ли британская блокада союзников Наполеона и, главным образом, Россию, порвать с ним и с его континентальной системой, прежде чем блокада заставит Америку принять участие в войне на его стороне. Тут тоже несколько месяцев имели для Англии благоприятные результаты. Россия выпала из враждебной коалиции раньше, нежели Америка присоединилась к ней. Наполеон уже вел все свои армии на Москву до того, как в 1812 г. была объявлена война между Англией и Соединенными Штатами. Таким образом, дважды в течение двух последующих столетий Англия избежала самого худшего из грозивших ей положений. Такие таинственные ритмические движения истории заслонят в глазах будущих поколений случайности и драматические события Пунических войн.

Для нас нет необходимости изучать важное моральное и материальное участие, которое Соединенные Штаты приняли в общей победе, но во время мирной конференции в глазах Европы президент Вильсон пытался придать непропорционально важное значение участию Америки, бывшему в действительности или тому, которое Америка намеревалась принять в европейских делах. Побуждаемый благороднейшими мотивами, он далеко зашел за пределы тех полномочий, какими готов был облечь его американский сенат или народ и, вооруженный преувеличенным сознанием своей власти, старался склонить мир – без сомнения, для его собственного блага – на свою личную точку зрения. Это было большим несчастьем, потому что его возможности, хотя и более узкие, чем его честолюбие, были все же наиболее значительными изо всех, какие когда-либо выпадали на долю государственных деятелей. Влияние могущественной, незаинтересованной и благожелательной Америки в разрешении европейских проблем давало значительные надежды. Но это влияние по большей части было растрачено на бесплодные столкновения, на вмешательство в чужие дела, частично по собственной инициативе, частично по инициативе своих противников. Если бы президент Вильсон с самого начале действовал заодно с Ллойд-Джорджем и Клемансо, то объединенные усилия этих трех великих людей, вождей победивших народов, могли бы самым благотворным образом воздействовать на ход событий на обширной сцене европейской трагедии. Вместо этого Вильсон затратил свою энергию и исчерпал энергию их в целом ряде конфликтов, в которых лично он всегда оставался побежденным. В роли их противника он достигал гораздо более ничтожных и жалких результатов, чем те, каких он достиг бы, взяв на себя роль их товарища. Он мог вполне сделать все очень быстро и легко достижимым, но он делал все достижимым крайне медленно и с большими осложнениями. Он мог добиться соглашения, действуя тогда, когда авторитет вождей был еще силен. Он удовольствовался второразрядными решениями, когда наступили всеобщее истощение и распад авторитета. Но, как доблестный капитан, Вильсон не оставил своего корабля до конца…

Все это – дело прошлого. Рассказана история, из которой мы можем почерпнуть знания и уроки для будущего. Непропорциональность между причинами споров отдельных наций и страданий, которые вызываются этими спорами; ничтожное и жалкое вознаграждение, ожидающее тех, кто приносит великие жертвы на полях сражений; мимолетные успехи войны; медленное, занимающее долгие годы восстановление; страшный риск, которому люди так стойко подвергают свою жизнь; на волоске от гибели, почти на пороге смерти – случайности, позволяющие стольким людям остаться в живых, – все это вместе взятое должно было бы сделать вопрос о предотвращении войны в будущем самым животрепещущим вопросом для всего человечества. Во всяком случае, теперь с войны сорвано все ее очарование, рассеян весь ее ореол. Никогда уже больше Александр, Цезарь или Наполеон не поведут своих армий в бой; никогда больше, сидя верхом на коне, не будут делить все опасности своих солдат и решать судьбы империй несколькими словами и жестами в течение немногих часов. В будущем они будут сидеть, окруженные чиновниками, в безопасности, спокойствии и скуке правительственных учреждений, тогда как всевозможные орудия будут по телефону убивать, давить и душить десятки и сотни тысяч людей на полях сражений.

В дальнейшем соревнование этого рода приведет, быть может, к убийству женщин, детей, к уничтожению гражданского населения вообще, и победа достанется тому герою, который сумеет тщательно организовать эту бойню в самом широком масштабе.

История показывает, что война – удел человеческой расы. За исключением только кратких и случайных перерывов, на земле никогда не было мира. Когда история еще не начиналась, земля была полна убийственных распрей. Но современное развитие войны требует от нас особенно строгого и внимательного отношения.

Вплоть до настоящего времени способы уничтожения, которыми располагал человек, не соответствовали его свирепости. Взаимное истребление было невозможно в каменном веке. Нельзя много сделать с одной неуклюжей дубиной в руках. К тому же люди были расселены так редко и прятались так хорошо, что найти их было трудно. Бегали же они так быстро, что поймать их было нелегко. Человеческие ноги могли покрывать только определенное пространство в день. Как ни сильно было в человеке желание уничтожать себе подобных, в его распоряжении было только очень ограниченное поле деятельности, и достигнуть каких-нибудь значительных результатов в этом направлении было невозможно. А тем временем ему нужно было и жить, добывать себе пищу охотой и спать. Таким образом, сила жизни всегда перевешивала силу смерти, и постепенно возникали племена, деревни, государства.

Тогда стремление к уничтожению себе подобных вошло в новую фазу. Война сделалась коллективным предприятием. Были проложены дороги, облегчавшие передвижение большого количества людей. Были организованы армии. Были усовершенствованы орудия истребления человеческого рода. В частности, использование металла и, главным образом, стали для прободения и рубки человеческого тела открывало в этом направлении широкое поле деятельности. Луки и стрелы, пращи, колесницы, лошади и слоны оказывались большим подспорьем. Но тут опять явились препятствия. Правительства не были достаточно надежны. В армиях возникали частые внутренние разногласия. Было трудно прокормить большое количество людей, сконцентрированных в одном месте, и в связи с этим эффективность усилий, направленных на истребление человеческих жизней, наталкивалась на большие затруднения. Их тормозила далеко еще не совершенная организация дела. И опять, таким образом, чаша весов жизни перетягивала смерть. Мир продолжал быстро двигаться вперед, а человеческое общество вступило в новую, значительно более сложную фазу.

Только на заре XX в. нашей эры война фактически заняла первое место в ряду причин уничтожения человечества. Человечество организовалось в великие государства и империи, национальное движение способствовало пробуждению коллективного сознания масс, и в результате стало возможным истребление людей в таком масштабе, о каком до тех пор не имели никакого представления. Все благороднейшие способности отдельных личностей соединились вместе для того, чтобы повысить разрушительную силу масс. Хорошая финансовая организация, ресурсы мирового кредита и мировой торговли, накопление громадных избыточных капиталов сделали возможным направлять в течение долгого времени всю энергию целых народов на дело разрушения. Демократические учреждения были выразителями воли миллионов. Распространение образования не только позволяло каждому понять причину этих столкновений, но и превращало каждого в послушное орудие борьбы. Пресса являлась орудием объединения мнений и взаимного поощрения в борьбе; религия, осторожно избегая конфликта по основным догматам веры, предлагала свое утешение и ободрение во всех формах и для всех воюющих. Наконец, наука раскрыла свои сокровища и свои тайны в ответ на отчаянные требования людей и дала им в руки орудия и аппараты, имевшие почти решающее действие.

В результате очень многое изменилось: вместо того, чтобы обрекать на голод отдельные укрепленные города, подвергшиеся осаде, теперь целые нации методически подвергались или их старались подвергнуть осаде и голоду. Все население страны в том или ином количестве принимало участие в войне; все одинаково являлись объектом нападения. По воздуху открылись новые пути, по которым люди несли смерть и ужас далеко за линию фронта, в тыл, среди женщин, детей, стариков и больных, среди всех тех, кто раньше остался бы нетронутым. Великолепная организация железнодорожного, морского, моторного транспорта позволяла использование десятков миллионов людей на войне. Врачебное дело и санитария, достигшие изумительного совершенства, позволяли вылечивать раненых и отправлять их вновь на бойню. Ничего не было упущено из того, что могло бы способствовать страшному процессу опустошения!

Но все, что происходило в эти первые четыре года великой войны, было лишь прелюдией к тому, что готовилось на пятый год. В кампании 1919 г. разрушительная сила человечества должна была значительно возрасти. Если бы германцы привели в исполнение план отступления к Рейну, то летом 1919 г. они подверглись бы нападению военных сил, обладающих методами и средствами борьбы неизмеримо более действительными, чем все, что употреблялось до сих пор. Тысячи аэропланов появились бы над городами Германии; десятки тысяч орудий разрушили бы весь их фронт. Были подготовлены средства для одновременной перевозки до 25 тысяч солдат в моторах, делающих 10–15 миль ежечасно; ядовитые газы невероятной силы, от действия которых могла уберечь только та секретная маска, которой германцы не могли бы вовремя получить, уничтожили бы всякое сопротивление и всякую жизнь на неприятельском фронте, подвергнутом атаке. Без сомнения, и у германцев были свои планы. Но час гнева прошел, был дан сигнал к успокоению, и ужасы 1919 г. остались похороненными в архивах великих противников.

Война остановилась так же внезапно и повсеместно, как она и началась. Человечество подняло голову, оглядело сцену разрушения, и все – победители и побежденные – с облегчением вздохнули. В сотнях лабораторий, в тысячах арсеналов фабрик и учреждений люди радостно вскочили со своих мест, бросив ту работу, которая до тех пор их поглощала. Все их проекты были отложены в сторону неоконченными и неисполненными. Но достигнутые ими знания сохранились; все их данные, вычисления и изобретения были наспех сложены вместе на случай будущей необходимости в военном министерстве каждой страны. Кампания 1919 г. осуществлена не была, но ее идеи не умерли. В каждой армии эти идеи были испробованы, дополнены и улучшены под прикрытием мира, и если миру суждено еще раз увидеть войну, военные действия будут вестись не тем оружием и не теми средствами, какие были приготовлены для кампании 1919 г., но средствами и оружием, значительно более усовершенствованными, дающими гораздо более гибельные результаты.

Вот при каких условиях мы вступили в период истощения, который назвали периодом мира. Во всяком случае мы имеем возможность обдумать создавшееся положение. Многие мрачные факты, суровые и неумолимые, встают перед нами подобно очертаниям гор, вырисовывающимся в тумане. Установлено, что отныне все население страны будет принимать участие в войне, и в свою очередь все население будет служить мишенью для нападения со стороны неприятеля. Установлено, что нациям, считающим, что их жизнь поставлена на карту, не может быть поставлено никаких ограничений в использовании всех возможных средств для того, чтобы обеспечить свое спасение. Вероятно, даже более того – достоверно, что среди средств, какие будут в следующей войне в распоряжении воюющих, будут факторы и процессы неограниченного уничтожения, причем – раз они будут приведены в действие – ничто не сможет их остановить.

Человечество никогда еще не было в таком положении. Не достигнув значительно более высокого уровня добродетели и не пользуясь значительно более мудрым руководством, люди впервые получили в руки такие орудия, при помощи которых они без промаха могут уничтожить все человечество. Таково достижение всей их славной истории, всех славных трудов предшествовавших поколений. И люди хорошо сделают, если остановятся и задумаются над этой своей новой ответственностью. Смерть стоит начеку, послушная, выжидающая, готовая служить, готовая смести все народы «en masse»[79], готовая, если это потребуется, обратить в порошок, без всякой надежды на возрождение, все, что осталось от цивилизации. Она ждет только слова команды. Она ждет этого слова от хрупкого перепуганного существа, которое уже давно служит ей жертвой и которое теперь один единственный раз стало ее повелителем.

Не сразу, не без колебаний и надежд выбрал я название этой главы: «Конец мирового кризиса». Без сомнения, история кризиса закончилась в 1922 г. при всеобщей подавленности. Мира, приемлемого для Германии или обеспечивающего Франции безопасность, достигнуто не было. Центральная и южная Европа разбились на части, одушевленные резким национализмом, отделенные одна от другой враждой и завистью, таможенными тарифами и местным вооружением. Россия была и остается вне общего мира. Ее народ лежит распростертый ниц под гнетом самой жестокой тирании, какую когда-либо знал Восток. Ее правители, осмеянные природой и экономическими фактами, приговорены своим собственным исповеданием веры бесконечно прозябать в бедности и самоистязании. Соединенные Штаты в 1922 г. отряхнули со своих ног прах старого мира и остались в своем роскошном уединении за океаном, вооружаясь и удаляясь от Европы. Возрожденная в новом и грозном виде, вновь восстановленная в Константинополе и в Европе, освобожденная от капитуляции и чужеземного управления Турция отныне беспрепятственно владычествует над тем христианским и немагометанским населением, которое еще не уничтожено и не изгнано. Лига наций, еще не усиленная Германией, осмеянная Советской Россией, покинутая своим могущественным заатлантическим создателем, является хрупким и неверным оплотом против бушующих морей и мрачных туч, нависших над миром. Парламенты, воздвигнутые с такой надеждой в XIX в., в XX уже разрушены в большей части Европы. Демократия, ради которой надо было спасать мир с помощью самой страшной из когда-либо бывших войн, упустила из рук или отбросила в сторону те орудия свободы и прогресса, которые были выкованы для ее защиты суровыми предками. Англия, согнувшаяся под бременем долгов и налогов, может только изнывать под тяжестью этой ноши. И в этот тяжелый момент возникли новые несчастья: в кровавом смятении распался Китай; Франция, отделенная от Англии, стояла в боевой готовности на пороге Рура. 1922 год не принес с собой конца мирового кризиса.

К счастью, наши знания простираются за пределы того периода, который был нами избран здесь, и следующие годы были ознаменованы попытками содействовать упрочнению мира на земле. Хотя эти попытки дали только частичный успех и до сих пор еще не вполне согласованы между собой, тем не менее каждая из них внесла свою лепту в осуществление высокой идеи и все они в той или иной мере помогли умиротворению человечества.

Мирная конференция намеревалась разрешить задачу безопасности Франции при условии существования объединенной и могущественной Германии, лежащей по обе стороны Рейна, путем совместного обещания со стороны Великобритании и Соединенных Штатов прийти Франции на помощь в том случае, если она окажется жертвой ничем не вызванного с ее стороны нападения. Согласие французов подписать мирный договор было основано именно на этом обещании. Соглашение, заключенное тремя великими державами по этому вопросу, было подписано их уполномоченными и подлежало ратификации парламентов. Английский парламент подтвердил обязательство, подписанное его уполномоченным от его имени. Сенат Соединенных Штатов отказался от подписи президента Вильсона. Соглашение потеряло поэтому силу. Достигнутый с такими усилиями выход из трудного положения не удался, и возникло положение, крайне напряженное, полное опасностей и внушавшее страх. Премьер-министры Австралии и Новой Зеландии на имперской конференции 1921 г. заявили, что они предложат своим парламентам действовать в согласии с английским правительством и оказать помощь Франции даже в том случае, если бы Соединенные Штаты от этого отказались. Все увеличивающиеся разногласия, возникшие в то время между политикой Франции и Англии, оставили этот вопрос неразрешенным. Тем временем Франция, разъединенная с Англией, покинутая Соединенными Штатами, в полном одиночестве и в глубокой тревоге склонилась на сторону военных влияний и доверилась своему неоспоримому военному превосходству. Мы можем смотреть на вступление Франции в 1923 г. в Рур, вызвавшее остановку в экономическом возрождении Германии, как на самый мрачный момент для Европы со времени окончания военных действий.

Центральная задача оставалась к этому времени, таким образом, совершено не разрешенной. На первом месте стоял грандиозный по своим последствиям вопрос об отношениях между Францией и Германией. В сердце Франции в основе руководства всей ее политики и почти всех ее действий лежала боязнь перед возможностью мщения со стороны ее соседа. Мрачно и не менее глубоко залегло в сознании могущественных классов германского народа убеждение, что их национальная история не будет окончательно определена статьями Версальского договора, а сердца ее юного поколения бились надеждой, что они доживут до того дня, когда победа еще раз зальет ярким светом знамена их отчизны. С одной стороны – вооруженная и организованная сила Франции, ее переполненные арсеналы, весь аппарат ее техники и механики, ее африканские резервы, ее врожденные и никогда не умирающие военные доблести и наряду с этим ее все уменьшающееся население и все неожиданности, которые приносят с собой беспрерывно меняющиеся научные изобретения в области разрушения; с другой стороны – могучая германская нация с 60-миллионным населением против 40 млн. французов, с ее сильным поколением, полным острого чувства обиды, с ее лабораториями, с ее промышленностью и высокой умственной дисциплиной. Тяжелые переживания выпали на долю Германии в великой войне. Среди всех уроков этого опыта не было ни одного факта, который мог бы оправдать сомнения в ее будущих военных успехах. Почти без всякой поддержки германские армии вызвали на бой весь мир, имея таких союзников, слабость которых была очевидна с самого начала. И прежде чем Франция могла быть спасена от готовившегося ей разрушения, вся жизненная энергия России, Британской империи, Италии и частично Соединенных Штатов была уже в значительной мере растрачена. Но разве такие условия когда-нибудь повторятся? Нужно ли Германии задумываться над возможностью нового выступления в будущем всех наций и империй мира на помощь ее давнему врагу? Итак, основной проблемой европейского мира была проблема отношений двух стран по обе стороны Рейна, и в 1923 г. никто не мог бы поручиться за то, что будущим поколениям не суждено будет видеть Европу, вновь поверженную в прах в результате новой подобной же схватки.

Какую политику должна вести Британия перед лицом таких возможностей, к счастью, понимали все ее партии. Великобритания не могла иметь перед собой иной задачи, как использование всего своего влияния и всех своих ресурсов – в течение многих лет – на то, чтобы так тесно связать Францию с Германией в экономическом, социальном и моральном отношениях, чтобы предотвратить между ними всякую возможность новых ссор с тем, чтобы вражда их постепенно замерла посреди общего благоденствия обеих сторон и их взаимозависимости. Британский народ исключительно заинтересован в том, чтобы смягчить этот великий спор; у Англии нет противоположных, равных по значению интересов.

Рабочее правительство Рамзея Макдональда в 1924 г., благодаря лондонской конвенции и соглашению Дауэса, подготовило путь к памятным событиям 1925 г. Правительство Болдуина пользовалось не только неоспоримой властью, но и полной уверенностью в ее продолжительности. При таких условиях национального могущества и прочности правительства на сцену выступил новый министр иностранных дел, обладавший исключительной дальнозоркостью и смелостью, дававшими ему возможность идти на больший риск в деле достижения мира, чем это удавалось министрам всех других стран. Оставляя в стороне все мысли о соглашении Великобритании и Франции с целью сопротивления германской мощи, Остин Чемберлен решительно последовал политике, предложенной Штреземаном, о тройственном соглашении взаимной безопасности между Францией, Германией и Великобританией; по этому соглашению Великобритания брала на себя торжественное обязательство прийти на помощь любому из двух других государств, в случае, если оно подвергнется ничем не вызванному с его стороны нападению. Во всей истории нельзя найти другого примера подобного решения. Эта идея с самого начала получила одобрение всех классов и партий Великобритании, и благодаря опыту и ловкости Бриана, изумительному гражданскому мужеству Штреземана и других лидеров Германии она была проведена в жизнь. Осуществление этой идеи дошло до своего апогея, подкрепленное всей мощью Италии, направляемой дальнозорким реализмом Муссолини. Были преодолены бесчисленные трудности. Соглашение, которое могло бы потребовать 10 лет настойчивой политики, было закончено принципиально в течение нескольких месяцев. Было достигнуто также содействие малых держав, и 16 октября 1925 г. на берегу тихого озера представители четырех великих западных демократий дали торжественную клятву во всех обстоятельствах сохранять мир между собой и действовать сообща против каждого государства, которое нарушило бы условие и предприняло бы нападение против одного из братских государств. Выработанный в Локарно договор был окончательно подписан в Лондоне же, как это и должно было быть, потому что именно в Англии и возникла идея такой политики, а затем договор был ратифицирован парламентами всех заключивших его государств. Он был тщательно согласован с уставом Лиги наций, в совет которой в результате вошла Германия, усилившая Лигу своим могуществом. Так осуществилась великая мера самосохранения, когда-либо предпринятая европейцами.

Локарнский договор может считаться как бы европейским двойником вашингтонского договора, заключенного между Соединенными Штатами, Великобританией и Японией в 1921 г. и обеспечившего мир на Тихом океане. Эти два великих договора обеспечивают спокойствие цивилизации. Они представляют собою как бы два великолепных здания мира, прочно и непоколебимо возвышающиеся на обоих берегах Атлантики, свидетельствующие о дружественных отношениях великих наций мира; их армии и флоты защищают отныне это общее дело. Они составляют то основание, на котором широкие задачи Лиги наций и идеализм пакта Келлога могут быть началом еще более грандиозных замыслов будущего.

Но задача еще не разрешена. Величайшие усилия должны быть направлены на протяжении еще многих лет к осуществлению намеченной цели. Угроза войны все еще не исчезла из мира. Старинная вражда исчезла, но барабанный бой новых международных конфликтов уже звучит в воздухе. Тревоги Франции и обиды Германии успокоены только отчасти. Над широкими равнинами восточной и центральной Европы с их многочисленными новыми и высоконационалистическими государствами еще витают оскорбленные тени Петра и Фридриха Великого, и память тех войн, которые они вели, еще жива. Россия, сама превратившая себя в изгоя среди народов, точит штыки во мраке арктической ночи и механически провозглашает вновь и вновь философию ненависти и смерти. Но после Локарно надежды основываются уже на более прочном фундаменте. Ужас перед только что миновавшей войной еще долго будет продолжаться, и в этот благословенный промежуток времени великие нации смогут предпринять дальнейшие шаги к организации мира с полной уверенностью, что трудности, какие им осталось превозмочь, не больше тех, какие они уже превозмогли.