ПРИДВОРНЫЕ БЫЛИ СКАНДАЛИЗОВАНЫ БРАЧНОЙ НОЧЬЮ НАПОЛЕОНА

«Он во всем проявлял нетерпеливую поспешность».

(Мишле)

Пока восемьдесят три кареты везли Марию-Луизу со свитой во Францию, Наполеон сходил с ума от нетерпения.

Каждый день он вызывал к себе вернувшихся из Вены офицеров и спрашивал, сопровождая вопросы выразительными жестами:

— А есть ли у нее это? А это? Ну, отвечайте же!

Несчастные адъютанты Бертье, смущаясь, пытались дать представление императору об округлых формах его суженой, и их жесты были так выразительны, что способны были возбудить самые нескромные желания даже у тибетского монаха.

Наполеон, разохотясь, то и дело подбегал к зеркалу и с беспокойством задавался вопросом: понравится ли он этой «роскошной телке», которую по доброте душевной посылает ему австрийский император.

Этот вопрос так его мучил, что в оставшиеся до встречи недели он делал все, чтобы выглядеть моложе: стягивал живот, пудрился, душился, наряжался, перестал курить, заказал себе расшитый узорами костюм и даже напевал модные куплеты.

Иногда, часа на два, он затворялся в кабинете со знаменитым Дюбуа и строго-настрого приказывал не беспокоить его. О чем же они беседовали? Может, о новой коалиции или о следующей военной компании? Вовсе нет. Просто Наполеон учился вальсировать, дабы очаровать Марию-Луизу. Дело кончилось тем, что это стало всем известно, и герцогиня д'Абрантес заметила:

«Наш Соломон в ожидании своей царицы Савской впал в детство…»

Ради молодой женщины, которую он не видел в глаза, но уже любил за то, что у нее было «вот это» и «это», он пожелал обновить кое-что в Тюильрийском дворце. И, забросив государственные дела, самолично следил за тем, как обставляются апартаменты будущей государыни. Осуществляя общее руководство, он суетился, волновался, указывал, куда поставить ту или иную мебель, выбирал обивку. Кроме того, он задумал устроить весьма необычный будуар в восточном стиле, целиком обтянутый индийским кашемиром, стоившим более 400000 франков (120 миллионов старых французских франков).

Время от времени он вынимал из кармана миниатюрный портрет Марии-Луизы и, радуясь, как дитя, рассматривал его.

Сравнивая ее портрет с выгравированным на медали изображением Габсбургов, он в восторге восклицал:

— Ну да, эта губа — признак царствующего австрийского дома!

Эта фамильная черта как бы приближала его к новоявленному дяде Людовику XVI.

Принесли шестьдесят пар расшитых шелком туфель, заказанных для Марии-Луизы, и Наполеон принялся жонглировать двумя самыми красивыми в присутствии столяров, художников, камердинеров и министров.

— Посмотрите! — самодовольно сказал он. — Есть ли на свете другая женщина, у которой ножка была бы еще меньше?

Все видели, что он возбужден и готов на самые немыслимые сумасбродства, лишь бы к приезду Марии-Луизы все было готово, и притом в лучшем виде. И ярким тому доказательством может служить такой случай: когда ему доложили, что декораторы, которые переоборудовали большую гостиную в Лувре под часовню, где должны были освятить их бракосочетание, не знают, куда перевесить находящиеся в этой гостиной великолепные картины, Наполеон, не колеблясь, сказал:

— Ничего не поделаешь, придется их сжечь!

К счастью, было найдено менее скоропалительное решение.

Мария-Луиза не могла предположить, что встреча с ней повергнет Наполеона в такое волнение. Несмотря на ежедневные знаки внимания: нежные письма, подарки, присылаемую дичь, она с содроганием смотрела в окно кареты на сменявшиеся пейзажи Германии.

16 марта в Браунауам-Инн, под звон колоколов и артиллерийский салют, граф Траутмансдорфский «передал» Марию-Луизу маршалу Бертье, доверенному лицу Наполеона. Отныне она считалась французской императрицей. Со слезами расставалась она со своей австрийской свитой, которую сменили двадцать пять придворных дам во главе с очаровательной Каролиной Бонапарт, не потрудившейся скрыть своего недоброжелательства.

После этого ее провели под триумфальной аркой, украшенной надписью, говорящей о добросердечности и чистоте помыслов жителей города.

На ней было начертано следующее:

«Назначенье любви ограждать нас от невзгод и опасностей и дарить счастьем. Да будет она благословенна».

Мария-Луиза продолжала свой путь через Ульм, Штутгарт и Страсбург, и всюду ее встречали с необычайной пышностью.

И когда Мария-Луиза увидела Рейн — эту естественную границу Германии — она разрыдалась. Переехав по понтонному мосту на другой берег и ступив на землю Франции, она крикнула:

— Прощай, Германия!..

Это патетическое восклицание скорее могло вырваться у пленницы, а не у августейшей особы, которой предстояло воссесть на трон.

24 марта в дождь Мария-Луиза выехала из Страсбурга. Путь ее пролегал через Люневиль, Нанси, Туль, Лииьи-ан-Баруа, Барле-Дюк, Шалон, Реймс, Сильри. 27-го, вскоре после отъезда из Витри-сюр-Марн, она посмотрела на портрет Наполеона и впервые за всю дорогу улыбнулась.

— А он весьма интересный — произнесла она и прибавила: — Мне не терпится поскорей увидеть императора.

— Вы встретитесь с его величеством завтра во второй половине дня, недалеко от Суасона; он будет ждать вас в шатре, близ фермы Понтарше, — пояснила Каролина.

Мария-Луиза вздохнула.

— Неужели мне предстоит такая же церемония, как и Браунау?

Заметно удрученная подобной перспективой, она глубже зарылась в подушки и меланхолически смотрела, как дождь струится по стеклам кареты…

При въезде в маленький городок Курсель двое мужчин, завернутых в плащи, сбежали с церковной паперти, где они укрывались от дождя, и, выскочив на середину дороги, преградили путь карете Марии-Луизы.

— Стойте! Стойте! — кричали они.

Кучер сдержал лошадей, и карета остановилась. Один из загадочных налетчиков — поменьше ростом — открыл дверцу. Он насквозь промок, и прядь волос прилипла ко лбу и падала ему на глаза.

Мария-Луиза, думая, что это покушение, смертельно побледнела от страха.

— Его величество император, — с поклоном сказала Каролина.

Это на самом деле был Наполеон. Не в силах ждать дольше, он выехал из Компьеня в сопровождении Мюрата.

— Мадам, я счастлив вас видеть, — были его первые слова. И, сочтя, что процедура знакомства закончена, он сел в карету и осыпал поцелуями свою несколько смущенную супругу.

— А теперь — быстрее в Компьень! — приказал он. Лошади мчались во весь опор, и карета, как ураган, проносилась через разукрашенные городки, и их мэры, у которых были заготовлены длинные торжественные речи, едва успевали поклониться.

— Да здравствует император! — в совершеннейшем изумлении кричали они вслед быстро удалявшейся карете.

В Суасоне был предусмотрен торжественный обед. На улицах толпился народ. Дети, размахивая флажками, кричали:

— Да здравствует император!

Кортеж разрезал толпу, промчался мимо и продолжал путь. Жители Суасона были весьма разочарованы, а некоторые зубоскалили:

— Небось, их ждет брачная ночь! Есть от чего торопиться!..

Их комментарии были бы более игривыми, если бы они видели Наполеона несколькими минутами позже, когда он попросил Каролину пересесть в другую карету и продолжал путь наедине с супругой…

Была ночь, когда дорожная карета их величеств остановилась у парадного подъезда Компьенского дворца, и Мария-Луиза в длинном бархатном плаще и шляпке с перьями попугая, опершись на руку Наполеона, мелкими шажками направилась к дворцу, как-то странно подпрыгивая на ходу, к удивлению присутствующих.

Видно было, что ее что-то беспокоит.

Войдя в гостиную, где две маленькие девочки, смущаясь, поздравили ее и преподнесли цветы, императрица не переставала переминаться с ноги на ногу и вымученно улыбаться. Ее улыбка скорее походила на судорожную гримасу.

Она поблагодарила и, наклонясь, шепнула что-то своей компаньонке, мадам де Монтебелло. Та, сделав ей, знак и немало не заботясь присутствием придворных, которые ожидали очереди быть представленными императрице, быстро повлекла ее в глубь дворца. Видя, как императрица с искаженным лицом и неестественно прижатыми к бокам локтями пробежала мимо, кое-кто с сожалением вспомнил об изысканных манерах и добром нраве Жозефины. Члены императорской семьи почитались как бы полубогами, поэтому никому не могло прийти в голову, что Марии-Луизе просто-напросто приспичило удалиться в туалет….

Спустя несколько минут Мария-Луиза снова появилась в зале. Она улыбалась с видимым облегчением.

Началась церемония представления. Раскрасневшаяся от волнения мадам де Монтебелло воспользовалась моментом и побежала рассказать подругам о том, куда и зачем удалялась Мария-Луиза. Придворные дамы, крайне польщенные тем, что им довелось узнать такую интимную подробность, сочли начало царствования Марии-Луизы весьма интересным и пикантным.

Но вот все, кого надлежало представить императрице, были представлены, и когда, по мнению придворных, уже настало время проследовать в залу, где был накрыт стол, Наполеон взял Марию-Луизу за руку и увел в комнату. Там находился монсеньер Феш. Император отошел с ним к окну, и между ними состоялся такой диалог:

— Церковь признает брак по доверенности?

— Да, сир.

— Значит, императрица и я — законные супруги?

— Да, сир!

Наполеон облегченно вздохнул и улыбнулся.

— Благодарю вас! — сказал он и, отослав епископа, Каролину и фрейлин, приблизился к Марии-Луизе.

— Как вас напутствовали в Вене? — спросил он.

Императрица покрылась легким румянцем:

— Принадлежать полностью мужу и во всем ему повиноваться!..

При этих словах Наполеон потер руки.

— Великолепно! — сказал он. — В таком случае, раздевайтесь и ложитесь, я сейчас вернусь.

Дрожа от возбуждения, он удалился на свою половину, чтобы переодеться, принять ванну и надушиться. Четверть часа спустя, он вновь появился перед Марией-Луизой в халате на голое тело.

Забившись в угол постели и натянув до самого носа одеяло, эта юная особа, еще год назад не подозревавшая, что мужчины чем-то отличаются от женщин, старалась воскресить в памяти отрывочные и беспорядочные сведения о том, что должно происходить в брачную ночь.

Наполеон молча скинул халат и одним прыжком очутился возле жены. «И тогда она поняла, — пишет историк, — что соединила свою жизнь с решительным человеком».

Пока Наполеон с присущим ему темпераментом и напористостью преподавал императрице первый урок любви, гости ждали, когда их пригласят к столу.

Вскоре к ним вышел камергер и объявил:

— Их величества изволили уединиться!

Все остолбенели.

Как, королевская чета изволила тайком от всех отправиться обедать! Нет, это просто невероятно!

— Но где же они? — спросил кто-то из приглашенных.

Тут появился запыхавшийся генерал Бертран, и его слова были ответом на этот вопрос:

— По-видимому, они в постели!

Герцоги и герцогини, маршалы и бароны в полной растерянности переглянулись. На их памяти такой бесцеремонной и бесстыдной брачной ночи еще не было.

Поджав губы, все разошлись по своим комнатам. Но, несмотря на напускную строгость и внешнее суровое осуждение, что-то неуловимое в их взглядах говорило о том, что думают они иначе.

«Назавтра, во время утреннего туалета, — сообщает нам Констан, — император спросил меня, заметил ли кто-нибудь, что он нарушил этикет. Я ответил, что нет, рискуя быть уличенным во лжи. В эту минуту вошел придворный, который еще не был женат. Его величество потрепал его по щеке и сказал: „Дорогой мой, женитесь только на немке. Немки — лучшие женщины в мире: нежные, добрые, наивные и свежие, как розы“. Судя по довольному виду его величества, можно было заключить, что он нарисовал портрет конкретной женщины и совсем недавно расстался со своей моделью.

Приведя себя в порядок, император вернулся к императрице, а к полудню приказал подать завтрак прямо в спальню, велев служанкам ее величества накрыть столик около кровати. Весь остаток дня он был весел и обаятелен…»

Вечером в кругу друзей он объявил:

— Она делала это, смеясь!

В течение суток император беспрестанно рассказывал о брачной ночи, не забывая упомянуть о девственности Марии-Луизы, в подробностях живописал испытанное наслаждение и продолжительность любовных утех. Затем настало время подумать о серьезных вещах.

29 марта супруги выехали в Сен-Клу, где при большом стечении народа, в присутствии всего двора был отпразднован их гражданский брак, а 2 апреля, в яркий солнечный день, императорская чета торжественно въехала в столицу.

Под торжественные возгласы трех миллионов зрителей Мария-Луиза прошла пешком по Елисейским полям до площади Согласия. Там, где семнадцать лет назад была гильотинирована ее знаменитая тетка, Мария-Антуанетта, французский народ сегодня приветствовал новую императрицу-австриячку…

Кортеж пересек парк Тюильри и въехал в Лувр — там должен был состояться церковный брак.

Однако начало церемонии омрачил небольшой инцидент: сестры Наполеона отказались нести шлейф императрицы. Императору пришлось поставить их на место:

— Королева неаполитанская! Великая герцогиня королевства Тосканского! Принцесса Боргезе! — закричал он. — Тем, кто ходил с корзинкой на рынок, думаю, будет не зазорно подержать трен королевы!

И порядок был восстановлен.

Три недели Наполеон и Мария-Луиза много времени проводили на всевозможных кроватях, диванах, канапэ. Когда они, наконец, познакомились поближе, император решил устроить жене свадебное путешествие. 27-го они выехали из Сен-Клу и направились на север Империи: во Фландрию, Бельгию и Голландию. Влюбленные проехали Сен-Кантен, Камбре, Валансьен, Брюссель, Анвер, Брюгге, Остенде и другие города, так и не размыкая нежных объятий.

В одном голландском городе произошла колоритная сцена. Муниципальные власти соорудили триумфальную арку, украшенную лентой со следующей необычной надписью:

Он сделал, как всегда, умнейший шаг,

Вступив с Мари-Луиз в счастливый брак.

Увидев это двустишие, Наполеон потребовал к себе бургомистра.

— Господин мэр, у вас, я вижу, процветают музы французской словесности?

Бургомистр, покраснев, ответил:

— Сир, стихи — моя маленькая слабость…

— А, так это вы… Вы употребляете табак?

И, не дожидаясь ответа, подарил мэру табакерку, украшенную бриллиантами.

Бургомистр стал пунцовым.

— Благодарю, Сир. Я так смущен…

— Берите, берите, — прервал его Наполеон и улыбнулся. — Сохраните коробочку и табак. — И добавил театральным тоном:

«Пусть будет связан сей сюрприз

Для вас навек с Мари-Луиз».

Следует отметить, что в последние несколько дней Наполеон был как-то особенно весел.

Императрица радовалась этому, не подозревая, что хорошее настроение мужа объясняется известием о рождении у Марии Валевской внебрачного сына — его сына — Александра Флориана, графа Валевского.