О. В. САМЫЛОВ, Т. И. СИМОНЕНКО

Особенности народного миросозерцания в свете историофилософии Николая Бердяева

Духовное наследие известного русского мыслителя Н. А. Бердяева поистине огромно. Идеи, сосредоточенные в его многочисленных произведениях, будут всегда приковывать внимание всякого человека, размышляющего о судьбе России, Русской идее, Русском пути, духовном призвании русского народа.

Бердяев весьма основательно занимался исследованием свойств русской души и сознания русского народа. Основополагающей методологической идеей, из которой он исходил в обсуждении этих проблем, является констатация факта метафизической определенности русской души и русского характера. Народ, согласно такому представлению, есть не просто общность людей, обусловленная общностью материальных условий жизни (географических и экономических, общностью языка или психологического склада). Основа единства нации совсем не заключается в единстве способов хозяйствования и т. д. Народ — это некая общность исторической судьбы, т. е. сущность абсолютно метафизическая. Бердяев усматривает наличие в структуре русской души «устремленности к трансцендентному». «Искание царства, истинного царства, характерно для русского народа на протяжении всей его истории», — пишет философ. Метафизика выражает беспредельную жажду «другого», неземного. Поэтому и специфические признаки хозяйственных и иных материальных форм жизни, которые еще выдаются порою в совокупности за всеобъемлющее определение, являются не чем иным, как всего лишь эмпирическим выражением единой судьбы народа. Продолжая эту мысль, можно заключить, что сущность народа не сводится к его наличному бытию, а самосознание народа не есть осознание им некоторых характерных черт своего бытия. Оно является воспроизведением целостности, производной от типа культуры. Самосознание народа имеет не феноменальное, а скорее ноуменальное исчисление (в аспекте кантовского разделения феноменов и ноуменов). Аналогично рассуждает Бердяев: «Историческое есть некоторое откровение о ноуменальной действительности». Ярким примером тому служила для Бердяева история еврейского народа, который в рассеянии сквозь века сохранял устойчивость своего религиозного, этнического и культурного склада. «Историческая судьба этого народа, — отмечает философ, — не может быть объяснена позитивно-исторически, потому что в ней наиболее ясно проявляется «метафизическое».

Говоря о самосознании русского народа, Бердяев подчеркивает, что оно во всей своей полноте выражается в Русской идее. Впрочем, такая постановка вопроса вообще характерна для русской философской традиции. Этот запредельный идеал есть подлинный идеал, и поэтому бесконечно далек от действительности. Русская идея является метафизическим стержнем, направляющим народ-богоносец к исполнению его всечеловеческой миссии.

В русской философии стараниями Вл. Соловьева, Е. Н. и С. П. Трубецких, Н. А. Бердяева и др. утвердилось определение Русской идеи как своего рода Замысла Божьего о народе русском, а также ответного помысла народа о самом себе и своем историческом бытии и призвании. Русскими философами отмечаются некие мистические основы исторической судьбы русского народа. Признание Русской идеи за исторический ориентир означает, во-первых, веру в непреложность и незыблемость заповедей Христовых, принятие «Благодати» за мерило отношений между людьми, народами и государствами в противовес «Закону» (Моисеев закон); во-вторых, веру в богоносность миссии русского народа, осуществляемую в интересах всего человечества; в-третьих, соборность в движении к земному воплощению Русской идеи, т. е. реализации Русской идеи находится в рамках православно-христианской перспективы, а русское соборное единство — это прежде всего православное единство.

XIX век, как справедливо полагают многие русские мыслители, наиболее содержательно характеризовал Русскую идею и русское призвание. Бердяев писал, что XIX век является веком «внутреннего освобождения и напряженных духовных и социальных исканий». Николаевская эпоха обозначила новый рубеж в становлении русской истории — укрепление самодержавной власти, дальнейшее развитие принципов духовной жизни, заложенных Московской Русью. Время Николая I — эпоха крайнего утверждения русской самодержавной власти в ту самую пору, когда во всех западноевропейских государствах под натиском революционных преобразований монархический абсолютизм переживал свой последний кризис. На Западе значительно ранее ослаб «великий фетиш» (В. Розанов). Ослабление монархического начала выражалось, как писал В. Розанов, в том, что «гимназист, студент, учитель, учительница, профессор, ученый, писатель, а под конец даже и крестьянин при словах: «государь», «монарх», «царская особа» — просто ничего особенного не чувствуют».

В России XIX век — расцвет самодержавия в самых крайних проявлениях его фактического властвования и принципиальной идеологии. Идея самодержавия рефлексирующим национальным сознанием определяется как один из основополагающих принципов русской жизни, но в то же время самодержавие как форма государственного устройства агонизирует. Постепенно разрушается символ самодержавного единства, личность царя лишается ореола святости. Этот процесс со всей присущей ему основательностью был заложен Петром I, который в ходе «озапад-ничивания» России безжалостно уничтожал московскую единодержавную традицию. С Петра начался подлинный плюрализм верований, часто враждебно и разрушающе сосуществовавший с православной церковью и с самой царской властью. Происходило культивирование приходящих с европейского Запада республиканских идей и настроений, всех этих, по выражению В. Розанова, «бродячих фантазий», которые изнутри подтачивали монархический строй Российской империи. Убийства Павла и Александра II, и, как апофеоз, — революция 1917, злодейский расстрел царской семьи — логическое продолжение этих тенденций. Однако у Бердяева мы встречаем иное мнение относительно появления и распространения антимонархических идей на русской почве. «Как это парадоксально ни звучит, — писал по этому поводу Бердяев, — но большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма, — первым явлением было московское царство, вторым явлением — петровская империя». Таким образом, согласно Бердяеву, Русская идея своим содержанием не только не отрицает, а напротив, предполагает оправдание извращенных антигуманных форм своей реализации.

Вместе с тем, прошлый век русской истории являет классический образец реализации Русской идеи в конкретной форме государственности и общественной жизни. «Православие, самодержавие, народность» — вот те элементы знаменитой формы, предложенной С. С. Уваровым, тогдашним министром просвещения, которые должны быть «истинно русскими охранительными началами», «последним якорем спасения и вернейшим залогом силы и величия нашего отечества». Предвидя возражения, мы, конечно, отдаем себе отчет в том, что такая трактовка принципов русской жизни и русского сознания несколько отличается от позднейших интерпретаций данной триединой формулы, зачастую кочующих по страницам советских учебников отечественной истории и препятствующих попыткам непредвзятого подхода к анализу содержания русской жизни, Русской идеи и русского сознания.

Итак, согласно концепции С. С. Уварова, в основе самобытной русской жизни лежат три принципа: самодержавие, православие и народность. Самосознание русского человека с необходимостью зиждется на глубоком приятии сокровенного смысла этих принципов. Первым и, безусловно, преобладающим элементом русской жизни является самодержавие, которое субординирует все остальные. «Монастырь, дворец и село — вот наши общественные устои, которые не поколеблются, пока существует Россия» — так отражает эту интенцию Вл. Соловьев. Для Соловьева выдвижение на первый план церковного начала означает то, что самодержавие выступает у него в роли церкви, имеющей своим центром самодержавного Царя — Помазанника Божьего. Царь в таком понимании является не только символом мощи России, которая необходима для спасения мира и его грядущего теократического возрождения. Создатель системы «положительного всеединства» считал, что построение всеобщей «кафолической» церкви предполагает существование общего, интернационального священства, централизованного и объединенного в лице общего «Отца всех народов, верховного первосвященника». Для того, чтобы создать из индивидов и народов семью, реальное общество, необходимо осуществить здесь, на земле, отческий принцип религии в церковной монархии, которая действительно могла бы объединить вокруг себя все национальные и индивидуальные элементы и служить им постоянно живым образом и свободным орудием небесного отчества.

В русле универсалистской концепции Вл. Соловьева следуют и историософские размышления Бердяева, который пытался занимать срединное положение между последовательным охранительством славянофилов крайнего крыла (К. Леонтьев, К. П. Победоносцев, Л. А. Тихомиров) и западничеством. Бердяев полагает (и это совпадает с основной идеей славянофилов), что развитие России самобытно, оригинально. Вместе с тем он не принимает точку зрения славянофилов, отказывая русской истории в некоей целостности, единстве. Одной из ведущих тем в размышлении Бердяева об историческом пути России является суждение о разнородности, противоречивости явлений в русской истории, что зачастую объясняется противоречивостью основной константы («русской души»), обусловливающей природу социальных движений. Излагая свою позицию, не принимающую ни западничества, ни славянофильства, Бердяев пишет: «Только Россия может соединить восточное созерцание божества и охранение божественной святыни православия с западной человеческой активностью и исторической динамикой культуры».

В русском самосознании монархия интерпретируется как сакральная, бытующая на уровне религиозной веры в божественное призвание Царя. Знаменитое призвание «володети и княжити над собою» на русское царствование варяжских князей воспринималось как момент сверхъестественного, небесного происхождения царской власти. Призвание Рюриковичей свершилось как Великая Общенародная Мистерия, произошло религиозное освящение традиций династийной власти. Итак, центром духовного континента России стала особа Царя — Отца и Священного Монарха. Именно поэтому монархический принцип в России нельзя отождествлять с принципом, воплощенным в монархиях Западной Европы (Англии, Франции, Испании и т. д.). В Западной Европе монархия с самого начала возникла как утилитарная и сословная, как десакрализированная государственная власть, возглавляемая королем, — выдвиженцем особого дворянского правящего слоя в обществе.

В одном из своих этюдов В. Розанов справедливо отметил, что «выборная монархия и вообще в каком бы то ни было отношении «утилитарная» есть уже нисколько не монархия, а гнусный и искривленный ее образ, и такой — «всегда недолго жить». Монархия в России основывалась на наследственном принципе. Русский монархизм корнями уходит в народные обычаи, традиции и верования, которые и выражает Царь. В Западной Европе монархизм был действительно орудием угнетения и подавления низов, в России же монархизм — почвенническое явление, идущее из глубин народной жизни. Единое государственное тело Российской империи необходимо обозначить как народную монархию. Русская монархия была попыткой построения государства на моральных основах, а не на юридических или экономических. «Смутное время» с внесением элемента сословности ознаменовалось оформлением слоя, в среде которого позднее созрели цареубийственные замыслы. Из состава личной дружины Царя выдвинулись кандидаты на различные ответственные государственные посты, а наличная общественная система стала самоцелью для охраняющей ее власти. С этого началось разрыхление народной почвы монархии. Этот процесс происходил на фоне активизации в русском обществе антихристианских тенденций (распространение якобинства, масонства, конфессиональный плюрализм и т. п.), что в конечном счете привело Россию к лишению ее благодатного центра и сакральной опоры.

Развивая мысль о противоречивости «русской души», Бердяев писал о своеобразном совмещении в ней идеи государственности и свободы. «Русский народ с одинаковым основанием можно характеризовать, — подчеркивает философ, — как народ государственно-деспотический и анархически-свободолюбивый, как народ, склонный к национализму и национальному самомнению, и народ универсального духа, более всех способный к всечеловечности, жестокий и необычайно человечный, склонный причинять страдания и до болезненности сострадательный». Такое сочетание Бердяев объяснил своеобразием истории России, в которой совмещались и царство политического деспотизма, и свобода нравов, «широта жизни». Своеобразный инстинкт свободолюбия Бердяев связывал с особенностями русского христианского сознания. Бердяев поэтому сознание русского народа представляет как противоречивое единство идей государственности и православия.

В одном из своих «Воскресных писем» («Что такое Россия?») Вл. Соловьев отмечает, что первый вопрос миросозерцания народа раскрывается в определении того, что является его сущностью. Сущностью народа, согласно Вл. Соловьеву, является то, «во что он верит, как он понимает предмет своей веры и что он делает для ее осуществления». Русский народ принадлежит к семье христианских народов. Однако русское христианство, как известно, отлично от западноевропейского в различных его формах. Православие, воспринятое Русью от Византии, включает в себя принцип, чуждый западному римско-католическому типу духовности — этический элемент (единство канона и закона, «симфония властей»).

В 1051 году киевский митрополит Иларион создает свое великое произведение «Слово о законе и Благодати». Используя известный в патристике сюжет о соотношении Ветхого Завета (Моисеев закон) и Нового Завета (Христова благодать), он противопоставляет их и выводит различные принципы общественного устройства — «закон» как подчинение силе, внешнему принуждению, и «благодать» как внутреннее нравственное и свободное урегулирование взаимоотношений между индивидами и народами. Киевская Русь, по мысли Илариона, как раз и является обществом, основанным на «благодати».

Падение Византии значительно усилило в сознании русского народа идею исключительности Московской Руси, которая мыслилась в качестве последнего оплота истинной (православной) веры. Идея инока Филофея о «Москве как Третьем Риме» представляла русский народ хранителем православной традиции, ответственным за моральное спасение мира. Данная теория абсолютно не имела политического аспекта и не толкала Русь к экспансии или православному миссионерству. В ее основе была убежденность в духовном приоритете русского народа, в его способности к нравственному преодолению несовершенств мира.

Христианство как таковое — религия свободы. Божий человек (Богочеловечество) не является рабом, ибо сознательно творит добро. На эту сторону христианства, наиболее последовательно отраженную в православной традиции, указывали русские мыслители и богогловы от

Илариона до Бердяева. «Сущность веры христианской в том и заключается, — писал Бердяев, — что отвергается возможность свободы вне Христа: только Христос делает нас свободными, вне Христа рабство и принуждение». Но свобода в православии в отличие от католицизма и его модернизированных форм адресована не индивиду, а общности (Собору). «Дух соборности присущ православию, — подчеркивал Бердяев, — и идея соборности, дух коммюнитарности, есть русская идея».

В следовании заповедям Христа обнаруживаются по крайней мере две русские национальные черты — страстотерпение и нестяжательство. Отсюда и непреклонности русского пути — пути спасения мира личной и общественной жертвенностью — служить Богу «покорением и послушанием», искать Бога «рыданием, слезами, вощением, бдением» и при этом «во всякие дни каяться в своих грехах» (Феодосии Печерский).

Суждение о религиозном (православном) характере души русского народа является традиционным для отечественных философов, так или иначе касавшихся вопроса о тех духовных и материальных основаниях, которые в совокупности своей составляют предпосылки существования особого социального и духовного единства — русского народа. Не является исключением и Н. Бердяев, который неоднократно упоминал о «православно-религиозной формации» русской души, ее «религиозной энергии», «религиозно-догматическом складе» и выводил из этой особенности ряд других ее свойств и характеристик. Настойчиво проводя мысль о противоречивости русской души, миросозерцания русского народа, Бердяев писал: «В типе русского человека всегда сталкиваются два элемента — первобытное, природное язычество, стихийность бесконечной русской земли и православный, из Византии полученный, аскетизм, устремленность к потустороннему миру». Причем особенности русского православия как раз и объяснялись Бердяевым природно-стихийной стороной, необходимостью ее оформления, более стройного выражения.

Итак, православие является мировоззренческой подоплекой народного единства русских людей. Доминанта народности со всей определенностью обнаруживает себя в инстинкте общежития русского человека, устоявшиеся формы проявления которого выражены в образе жизни народа.

Школой соборности на Руси всегда была крестьянская община. Суть общины состояла не столько в совместном владении землей, в переделе ее между членами земледельческого коллектива, сколько в том, что она была способом существования народа, формой его духовной общности. Традиционная крестьянская община хранила в себе величайшие ценности: отсутствие у крестьян стремления к материальному накопительству, нестяжательство, любовь к ближнему, любовь к земле-матери, отношение к труду как к внешнему нравственному долгу.

Общинность (коммюнитарность у Н. Бердяева) является хотя и важнейшей, но не единственной составляющей народности как содержательного принципа русского самосознания. Необходимо сказать и о все-человечности, которая представляет собой последовательную реализацию русского хорового, коммюнитарного начала. Русская душа, как подчеркивал Ф. М. Достоевский в «Речи о Пушкине», наиболее способна вместить в себя идею всечеловеческого единения. Русская культура ко-смична, открыта для всех.

О всечеловеческом характере русской культуры писал и Н. Бердяев. Бесчеловечность русского миросозерцания связана с определенным максимализмом. Русский человек хочет не меньшего, чем полного преображения жизни, спасения мира.

Представленные здесь элементы историософской концепции Н. Бердяева, на наш взгляд, достаточно убедительно раскрывают значение феномена русской души и русского характера, миросозерцания русского народа в исторической перспективе, помогают понять сложность и противоречивость истории русского духа, осмыслить пути и возможности возрождения Отечества.

Санкт-Петербург

Брега Тавриды 1992 с. 144–152

OCR Lykas