Глава 25

Бурые холмы разлеглись вдоль узкого тракта, словно спящие львы. Далеко впереди, во главе каравана, ехал «шильдраке» — знаменосец. За ним следовали шестеро вооруженных людей, выбранных в головной отряд за искусство владеть оружием, а затем — сам гансграф.

Караван состоял примерно из пятисот вьючных животных большей частью лошадей и мулов; были в нем также и волы. Когда нагруженные на них тюки будут проданы или перегружены на лошадей, волов съедят. Вьючные животные шли парами, потому что дорога была узкая; по сторонам колонны двигалась вооруженная охрана.

Караван сопровождали четыре женщины, а мужчин насчитывалось шестьдесят два, все — бойцы, закаленные постоянными странствиями и непрестанными вооруженными стычками. Все были пайщиками в деле; в лице Руперта фон Гильдерштерна они имели превосходного начальника, который поддерживал строжайшую дисциплину.

Того, кто нарушал принятые правила, немедленно изгоняли из компании. Товары его выкупали, а самого оставляли одного, где бы ни происходило дело.

В то утро Гильдерштерн стоял, уперев руки в бока, расставив ноги, словно вросшие в землю, и пристально смотрел на меня. Это была его привычная поза, но мне только предстояло это узнать.

— Ты кельт?

— Из Арморики, что в Бретани, вблизи песков Бриньогана.

— Знаю эти места… А женщина? Она не жена тебе?

— Она знатная госпожа, которой я многим обязан. Действительно знатная госпожа.

— Я так и думал. Скажи мне — и не прими вопрос за оскорбление… благопристойного поведения?

— Как мужчина мужчине отвечаю: да. Мы с ней друзья. Хорошие друзья, и ничего больше. И кроме того, — добавил я, — она может оказаться очень ценным человеком. Это знатная дама, которая занимается сбором сведений. Она была в самой гуще событий в Кордове, пока её не обнаружили враги. Я помог ей бежать, потому что однажды она помогла мне.

Гансграф кивнул.

— Мы направляемся на север, в Монтобан, а потом на ярмарки во Фландрию и обратно — в Шампань. Может и год пройти, пока доберемся до моря… — Он устремил на меня острый взгляд: — И ещё одно: войдя в трактир, ты был готов к драке… Скажи, ты не задира, не любитель лезть в драку?

— Нет, я не из таких.

— К твоему сведению: мы все здесь вроде одной семьи в смысле верности и взаимопомощи. Все ссоры и несогласия улаживаю я. В любой момент, если ты чем-либо неудовлетворен… или если будем не удовлетворены мы, если ты окажешься не таким, каким должно, мы выкупаем твой пай, и ты уходишь своей дорогой. Компания защищает всех своих членов, и все торговые компании готовы прийти на помощь друг другу…

Под пасмурным небом двигались мы вперед и вперед. Большие ярмарки во Фландрии и Шампани привлекали купцов из всех стран Европы. Считалось, что честь быть старейшей принадлежит ярмарке в Сен-Дени, однако и другие — в Ипре, Лилле и Брюгге возникли почти столь же давно. Во Фландрии самая крупная проводилась в Генте.

К началу двенадцатого столетия ярмарки в Баре и Труа, а также в Ланьи и Провене были уже старинными, а в Шампани со временем превратились в денежные рынки Европы и расчетные палаты по долговым и кредитным сделкам, заключенным во всех христианских странах и многих мусульманских.

Торг продолжался от трех до шести недель, и купеческие караваны обычно передвигались от одной ярмарки к другой — из Камбре в Шато-а-Тьерри, потом в Шалон-на-Марне и дальше.

Законы многих стран давали особые привилегии ярмаркам и купцам, которые участвовали в них; привилегии эти были направлены на поощрение торговли. Купцы, торговавшие на ярмарках, действовали по специальным уложениям — «кондуитам», пользовались защитой и покровительством правителя страны, через которую они проезжали. Порядок поддерживали специальные группы вооруженных людей — «ярмарочная стража»; письмо, скрепленное печатью этих стражников, обеспечивало безопасность каждому, кто его имел.

Ни один купец, направлявшийся на ярмарку или обратно, не мог быть задержан в связи с долговыми обязательствами, взятыми вне этой ярмарки, и никому можно было не опасаться ареста за любое преступление, совершенное прежде.

Участникам караванов дозволялось также играть в карты и в кости в дни церковных праздников.

Самым оживленным торговым путем был тот, по которому мы собирались следовать — от Прованса к фламандскому побережью, в Шампань, в Кельн, Франкфурт, Лейпциг и Любек в Германии, а потом, может быть, в Киев и Новгород; закончить путь предполагалось в Константинополе.

Компания (это слово происходит от латинского выражения «ком-панис», что значит «разделяющие хлеб») возникла для того, чтобы разделить и тем уменьшить опасности путешествия в эти неспокойные времена, когда дороги постоянно осаждали шайки разбойников, отряды баронов-грабителей и целые армии воинствующих монахов, покинувших свои обители ради нападений и грабежей.

Первыми купцами, очевидно, были безземельные люди, бродяги и авантюристы, которые всегда появляются в обществе во времена смуты и брожения. Часто становились торговцами младшие сыновья, бесприютные изгнанники, зарабатывающие деньги местной торговлей или тайно финансируемые церковными властями. Кое-кто начинал с торговли вразнос или с мелких уличных лавчонок в городах, а потом, накопив некоторый запас товара, пускался в дорогу вместе с себе подобными.

Один из купцов, ехавший впереди, задержался, желая побеседовать со мной. Худощавый, с лицом хищной птицы, он был уроженцем Ломбардии и прозывался Лукка.

— Ты поступил разумно, — сказал он. — Фон Гильдерштерн — лучший гансграф на этой дороге. В прошлом году в Швабии он основал свою собственную ярмарку у переправы, потому что чует рынок, как другие чуют кувшин с хмельным медом. Редко бывает, чтобы наши капиталы оставались без дела… Впрочем, и руки наши тоже.

Лукка взглянул на меня:

— Ходят слухи, что ты ученый. А какого рода?

Прекрасный вопрос… Какого рода я ученый? Да и ученый ли вообще? Невежество мое беспредельно. В сравнении с ним мои познания ничтожны. Я взыскую знания не столько затем, чтобы улучшить свою судьбу, сколько для того, чтобы понять мир, в котором живу; эта жажда привела меня к ученью и к размышлениям. Чтение без размышления — ничто, ибо не так важно то, о чем говорится в книге, как то, о чем она заставляет задуматься.

— Хороший вопрос, — ответил я Лукке, — пожалуй, вернее всего на него ответить, что я просто искатель мудрости, считающий своим предметом познания весь мир, ибо, по-видимому, все знания связаны между собой и каждая наука каким-то образом зависит от других. Мы изучаем звезды, чтобы больше узнать о земле, и травы — чтобы дальше продвинуться в искусстве врачевания.

— Так ты врач?

— Немного. До сих пор у меня было больше опыта в нанесении ран, чем в их излечении.

— Ну, если хочешь набраться опыта, то в походе у тебя будет полно возможностей и для того, и для другого. Мы часто имеем дело с грабителями, которые любят расплачиваться за товары мечом.

— Что ж, значит, хорошо поторгуем…

Мне в голову вдруг пришла мысль:

— В Бретани, стало быть, ни одной ярмарки нет?

— Может, и есть одна, но небольшая. Иногда мы заезжаем в Сен-Мало, но есть там один разбойник-барон, у которого в обычае дальние набеги.

— Турнеминь? Не так ли случайно его зовут?

— Случайно именно так. А ты его знаешь?

— У него на лице шрам? Да?

— Точно. Хотел бы я, чтобы у него был шрам на глотке.

Я сказал, положив руку на кинжал:

— Шрам у него вот от этого острия. Он убил мою мать и всех наших людей. Если мы пойдем этой дорогой, я смогу нанести ему визит.

— В одиночку?

— А как же еще? Все прошлые годы я о нем помнил.

— Нам надо поговорить об этом с гансграфом.

Когда я ехал назад вдоль колонны, начал накрапывать мелкий дождик. Мы поднялись по склону горы и увидели красивую долину, затянутую завесой дождя, а в дальнем конце её — серую громаду замка. Одинокое и непривлекательное это было зрелище — замок и Пиренеи за ним с вершинами, теряющимися в облаках.

Дождь все усиливался, но мы упрямо двигались вперед, потому что где-то там была гостиница с просторной конюшней, где смогут переночевать многие из нас — кому не хватит места в самой гостинице.

Сафия сидела в седле, ссутулившись, но подняла глаза, когда я подъехал.

— Люблю дождь, — сказала она. — Так приятно чувствовать влагу на лице…

— Значит, наслаждайся, пока можно, скоро мы окажемся под крышей.

Мы устали и с удовольствием думали о гостинице. Кувшин подогретого вина, каравай хлеба и кусок сыра… Я уже знал, как легко почувствовать себя довольным. Однако мне страшно не хватало книг, ибо с того дня, как мы покинули Сарагосу, у меня не было времени, чтобы прочесть хоть одну страницу. Впереди лежал Ронсевальский горный проход, прославленный в «Песне о Роланде», — потому, наверное, я и вспомнил о книгах.

— Вон тот замок… — заметила Сафия. — Знаешь, чей он?

— Неприятное место. Не нравится он мне.

— Он принадлежит принцу Ахмеду. Ты теперь в его землях.

Как он выразился тогда, на приеме у Валабы? «Это ваши владения, но, я так понимаю, что Кербушар любит путешествовать».

Мои глаза невольно обращались к замку. До чего же глупо соваться во владения врага…

— Он не должен дознаться, что я здесь, — пробормотал я, — надо сказать гансграфу.

Оставив Сафию, я галопом помчался в голову каравана и объяснил ситуацию.

Фон Гильдерштерн сидел на коне, словно памятник, глядя в долину, где стояла гостиница.

— Ты правильно сделал, что сразу рассказал мне. Что ты надумал?

— Надумал ехать в горы. Не вижу резона впутывать вас всех в мои дела.

— Мысль благородная, однако же глупая. В этих горах шныряют разбойники, поджидая путников. Оставайся с нами. Теперь ты один из нас, и твои беды стали нашими бедами.

Он переменил тему:

— Лукка сообщил мне, что ты знаешь барона де Турнеминя. Его замок тебе знаком?

— Да. Я ездил туда со своим отцом, когда он втолковывал барону, где лежат пределы его владений. Барону это не понравилось…

— Вредный человек, но сильный. Притворяясь, что озабочен поддержанием порядка, он совершает дальние набеги, вымогает дань, а с купцами ведет настоящую войну.

— Я должен до него добраться.

— Об этом мы ещё поговорим. А пока что будь уверен, что наша компания стоит плечом к плечу с тобой.

Серые башни зловеще проглядывали сквозь дождь. Я не сомневался, что за нами наблюдают, ведь о таком большом отряде принцу должны были доложить немедленно.

За селением — жалкой кучкой домишек — стояла большая старая гостиница, а при ней просторный двор, обнесенный прочной стеной с деревянными воротами, которые можно было запереть на случай нападения. Грузы свои мы сложим во дворе, а животных на время оставим пастись на лугу. В такую ночь, как сегодня, все будут поочередно стоять на страже группами по двадцать человек.

Принц Ахмед, как рассказал Лукка, редко бывает здесь; он оказывает покровительство караванам, проходящим через его владения, и иногда ведет с ними торговлю.

Гансграф остановился у ворот и наблюдал за караваном, сидя на своем могучем коне. Он не часто жестикулировал, но каждый его жест был командой. Никогда не видал я ещё человека, который лучше понимал бы свою задачу. Он принимал права, данные ему, без оговорок и объяснений; он вел себя так, что ответственность, даваемая властью, казалась привилегией.

Вьючных животных разгрузили и сразу же погнали на луг, но коней стражи поставили во дворе и задали им овса, чтобы они были под рукой.

Гансграф, выпрямившись в седле, отдавал все распоряжения жестами, такими же точными, как мазки искусного художника по холсту.

— Ты, — сказал он, когда я проезжал мимо, — четыре часа после полуночи.

Это были единственные слова, произнесенные им за все время, что потребовалось каравану на въезд и размещение.

Для этих людей такая процедура — ежевечернее дело, так что особых указаний и не требовалось. Многие и раньше посещали эту гостиницу, а дела, связанные с въездом, развьючиванием, укладкой грузов и размещением животных, были достаточно просты.

К этому времени я знал уже большинство участников компании, но, кроме добродушного весельчака Лукки, единственным, с кем я сблизился, был человек с длинным костистым лицом по имени Иоганнес из Брюгге.

История его превращения в купца была самой обычной. Безземельный уроженец Брюгге, оставшийся сиротой после чумного мора, он нищенствовал, боролся и пробивал себе путь в жизнь, пока не стал взрослым. Путешествуя по морю, участвовал в захвате корабля, или «приза», как обычно выражались, и сошел на берег с небольшими деньгами в кармане.

В ту пору в глубине страны, вдали от побережья, царил голод, а в порту лежали запасы зерна, так что он купил и зерно, и мулов, повез товар в глубь страны и продал за хорошую цену. Все тогда строилось только на местных отношениях, перевозки товаров в сторону от речных путей были не в обычае, и люди могли умирать с голоду всего в нескольких днях пути от изобильной области.

В обществе, которое прежде было исключительно земледельческим, возникал новый класс — горожане. Старые времена, когда несколько сильных вождей владели всей окрестной землей, а крепостные работали на них, уходили в прошлое. Развивались новые виды богатства и новые способы обогащения. Причиной процветания купцов была неудовлетворенность. Они доставляли людям то, в чем те нуждались, но одновременно создавали новые потребности и желания, выставляя на продажу благовония, краски и притирания, ткани, шелка, драгоценности и множество менее изысканных товаров.

Другой из наших купцов, Гвидо, был пьемонтским земледельцем. Семью его смела война. Сам он, в то время совсем юнец, скитался вместе с другими беженцами, спасаясь от вторгшейся армии, и в конце концов попал во Флоренцию. Там он впервые увидел корабль и людей, которые сходили на берег достаточно состоятельными, так что решил тоже отправиться в плавание.

Его путешествие кончилось на греческих островах; судно затонуло, и лишь немногим из потерпевших крушение удалось добраться до берега. Они украли лодку, разграбили деревню и снова ушли в море. Второе его плавание тоже кончилось неудачно, но зато третье принесло успех. Гвидо стал играть в кости, просадил все, кроме нескольких монет, но на эту небольшую сумму купил свечей и стал продавать их паломникам; затем перешел к поставке товаров для продажи другим торговцам. Спустя несколько лет он впервые присоединился к купеческому каравану.

Мне рассказали, что первые купеческие компании были сами немногим лучше разбойников. Они состояли из бездельников, бродяг и воров и, помимо торговли, не брезговали грабежами и мародерством. Однако постепенно в этих предприятиях налаживался порядок; стали проводиться ярмарки, и купеческие компании превратились в почтенные предприятия.

Гостиница была большая, но когда мы толпой ввалились туда — сорок крепких молодцов да ещё пять наших женщин, — в помещении сразу стало тесно. Треть наших людей осталась при животных на лугу или на страже у стены. Кроме нас здесь отдыхали и другие путники. Монах-паломник, аббатиса женской обители, сопровождаемая небольшой охраной и двумя монахинями, пара солдат, возвращавшихся с войны, и гуртовщик, только что продавший свой скот.

В зале было жарко и душно. От нашей мокрой одежды валил пар. Само помещение не отличалось чрезмерной чистотой, но еду подавали в достаточном количестве.

Я пробрался к Сафии, которая присела, отдыхая.

— Вот, притащил тебя сюда… Извини.

— Да мне это все давно известно, Кербушар. Я такое видела с юных лет — не здесь, так в Персии, у себя на родине. Не беспокойся, все будет хорошо.

Дверь вдруг отворилась, и все подняли глаза. Я поторопился снова уставиться в пол. В помещение вошли несколько солдат, а начальником над ними был Дубан. Я поискал взглядом путь к бегству. Но бежать было некуда.

Еще минута — и он увидит меня.

Дубан повернул голову и посмотрел мне прямо в лицо.

И по его глазам я понял, что он меня узнал.