Глава 3

Когда спустилась тьма, меня разбудили и отправили на ставшее теперь уже моим место у рулевого весла. У фальшборта съежились наши пленники.

Мужчину, как я узнал, звали Редуан, он был воином, а равно и государственным мужем, занимающим высокое положение. Сейчас он тихо посапывал во сне. Азиза не издавала ни звука, и я подозревал, что она не спит.

— Смотри, куда правишь, — велел мне Вальтер. — Нас не должны обнаружить. Найди бухту, а когда откроется берег, разбудишь меня. И не вздумай делать глупостей — галл не спит, также и люди из Финнведена. Малейший намек на предательство — и ты будешь убит.

Сомневаться в его словах не приходилось, ибо трое из Финнведена были люди хладнокровные и опасные, не такие трусы, как остальные, но угрюмые и молчаливые, свирепые в битвах и не заботившиеся ни о ком, кроме самих себя. Я подозревал, что в один прекрасный день мне придется столкнуться с ними лицом к лицу.

Море было темным, вода гладкой, как стекло. Весла убрали и поставили парус, придававший кораблю небольшую скорость, еле достаточную, чтобы оно слушалось руля, но Вальтер не хотел привлекать к нам внимания лишним шумом.

Звезд не было видно. Вода журчала за бортом, мелкие светящиеся волны расходились от носа. Небо заволокли тяжелые тучи, сулящие дождь. Поскрипывали тимберсы, когда галера, медленно скользя, чуть покачивалась на волне. То там, то тут раб ворчал во сне или невнятно бормотал чье-то полузабытое имя. Звякал металл, когда оружие касалось оружия, — люди спали в полном вооружении.

…Она подошла ко мне так тихо, что я едва ли заметил бы её присутствие, если бы не запах благовоний. Легкая рука коснулась моего плеча.

— Ты должен нам помочь, Кербушар!

Ее страх придал мне силы, ибо кто же не станет сильнее от сознания, что в нем нуждаются?

Но она волновала меня и иначе, потому что на наших бретонских берегах не было таких девушек, как эта. Среди них часто попадались привлекательные, но отнюдь не такие нежные и изысканные.

— Я сделаю все, что смогу.

— Ты уже помог. Ведь это ты остановил… того человека.

— Твой спутник — мавр?

— Норманн. Он был у них большим военачальником, когда сражался против нас, но теперь стал нашим союзником.

Ее близость волновала меня, ибо я кое-что знал о женщинах, однако больше всего я боялся, что нас увидят рядом и неверно это истолкуют. Такого подозрения достаточно, чтобы швырнуть её на потеху команде, так что, когда она вернулась на свое место у фальшборта, мне стало спокойнее.

Мой опыт общения с женщинами невелик, а случаев поговорить с ними было и того меньше. Несколько раз на пустошах встречались мне девицы, которым почему-то случалось заблудиться именно там, где я привык бродить в одиночестве.

Ну, ещё однажды богатый караван остановился на привал над береговым обрывом, и одна молодая женщина спустилась в одиночестве на берег — поискать раковины. Она нашла больше, чем собиралась, и это большее, кажется, приняла и выдержала стойко, проявив активный интерес к продолжению. Довольно красивая молодая женщина, вдова торговца из Анжера, как мне потом удалось выяснить на постоялом дворе, где они остановились на ночь.

Она одна пришла на берег, где я лежал, загорая, на теплом песке, и в поисках раковин все ближе подходила ко мне, пока я не заподозрил, что её интерес к морской живности, возможно, охватывает более широкую область, чем казалось вначале. Обнаружив, что я не сплю, она заговорила со мной, так что, естественно, я поведал ей о пещере за дюнами. Заинтригованная, женщина пожелала увидеть эту пещеру, но в том, что она там нашла, очевидно, не оказалось для неё ничего нового и таинственного…

Размышления мои прервал удар не слишком далекого прибоя, и мой зов разбудил Вальтера, который появился на корме, протирая заспанные глаза. Открылась темная линия берега, и один из финнведенцев занял место впередсмотрящего на носу, чтобы провести нас в бухту.

Бухта представляла собой просто-напросто вырез в береговой линии, частично скрытый обрывистыми скалами, и в ней нельзя было отстояться при южных или восточных ветрах. Мы смутно различали в темноте белые пески, пустынные и безмолвные.

Настроение на галере изменилось. Согласившись потребовать выкуп за пленников, команда была теперь начеку. На корме появились вооруженные люди, а другие расположились вдоль бортов. С этого мгновения стража будет оставаться на своих постах круглые сутки, пока мы не окажемся в безопасности, уйдя в море.

Чужой, таинственный берег искушал меня. Я взволнованно прислушивался к шепоту моря, набегающего на песок, к поскрипыванию корабля, к легкому пошлепыванию волн о борт, к размеренным ударам ходящих взад-вперед весел.

Какая участь ожидает меня здесь? Какие девушки будут соблазнять меня, смеяться надо мной и бросать меня? Какое счастье я могу здесь найти? Какую тайну? Среди чужой, благоуханной ночи я чувствовал, как поднимается во мне нетерпение, страстное стремление оказаться на берегу, побродить в одиночестве среди деревьев, окаймляющих песчаный берег…

На корму снова пришел Вальтер — вместе с Эриком, старшим из финнведенцев, Сервоном-галлом и другими.

Редуан стоял, Азиза рядом с ним. Вальтер угрожающе уставился на него, но пленник был не из таких, кого может запугать обыкновенный пират.

— Мы пошлем трех человек в Малагу, — сообщил ему Вальтер. — Если они не вернутся, ты будешь предан смерти, и девчонка тоже… через некоторое время…

Редуан снял с пальца кольцо.

— Твои люди останутся в живых, если поступят так, как я скажу, и если в Малаге они передадут это кольцо Хишаму ибн Башару. Пусть скажут ему, что я настаиваю на тайне и на немедленной уплате.

— Тайне?

— А ты что, хочешь, чтоб на тебя навалился десяток галер? Конечно, все должно остаться в секрете.

Вальтер принял такое объяснение, но меня оно заставило призадуматься. Мне казалось, что у Редуана была и другая причина сохранить тайну, какое-то соображение, связанное то ли с Азизой, то ли с ним самим.

— Ладно, говори, сколько ты хочешь получить.

Вальтер медлил, а я наблюдал за ним с раздражением и презрением. Мелкий человечишко, привыкший иметь дело с ничтожными суммами и никчемными людьми. Он представления не имел, какой выкуп запросить; не знали этого ни Эрик, ни Сервон.

— Я запрошу од… — толстяк, видимо, набрался наконец храбрости: — Я запрошу три тысячи динаров!

Цифра вырвалась у него почти непроизвольно: он был напуган собственной дерзостью.

Редуан отрывисто, раздраженно рассмеялся:

— Ты глупец и из меня хочешь сделать глупца! Ты думаешь, я какой-то презренный купчишка, что просишь за меня выкуп, как за раба?

У нас дома за выпивкой как-то шел разговор о выкупе…

— Десять тысяч, — вмешался я, — десять тысяч — вот цена, которую запросил бы я, и так мало лишь потому, что небольшую сумму можно быстро собрать и доставить на место.

Редуан был доволен. Он заметил, явно забавляясь:

— Капитан, ты правильно сделаешь, если уступишь свое место вот этому юноше. Он больше годится в пираты, чем любой из вас!

Вальтер бросил на меня уничтожающий взгляд. Все это ему тем более не нравилось, что разговор слышали его люди. Сервона вначале напугала жуткая сумма — три тысячи динаров, но сейчас, когда пленник согласился на десять, галл посматривал на своего главаря уже сердито.

— Ладно, так тому и быть, — сказал Вальтер; его маленькие глазки пылали злобой. — И за этими деньгами пойдешь ты, а с тобой Эрик и Сервон.

— Я останусь здесь, — покачал тяжелой головой галл. Он смотрел мимо Вальтера, на Азизу. — Пусть идут братья.

— Так будет лучше, — согласился и Эрик.

Редуан был доволен:

— Никакой беды с вами там не случится. Хишам ибн Башар искушен в таких делах. Он человек старый, но разум его все ещё быстр. Объясни ему, как обстоит дело, и он сделает все, что нужно.

Из одежды, захваченной с разграбленного корабля, я отобрал то, что показалось мне самым лучшим, и оделся, полагаю, как высокородный мавр, следующий моде. Нашелся там и меч — прекрасное оружие, причем такое, которым я хорошо умел пользоваться.

Переодевшись, я вернулся на палубу, и удивленный вздох Азизы сполна вознаградил мои усилия. Даже Вальтер был изумлен и ошарашен.

Когда я в последний раз предстал перед ним, у меня появился соблазн — прирезать его сейчас же, на палубе его собственного корабля. Я сразу возненавидел его за то, что он нагло ограбил меня и обратил в рабство, заставил работать на свою шайку тявкающих дворняжек. Когда придет мой час, они заплатят за все и горько раскаются в своем обращении со мной.

Однако мне нельзя было забывать о главной цели: найти способ добраться до Кипра и освободить отца, если он в плену, или узнать о его судьбе… какой бы она ни была.

А потом мы вместе вернемся и выразим свое почтение барону де Турнеминю…

Но сейчас передо мной, у самых ног, лежала земля моих снов. Здесь были Гранада, Севилья, Толедо и Кордова… Как долго я во сне и наяву грезил этими городами! Ибо я хотел жизни более широкой и содержательной, чем могло предложить мое родное бретонское побережье. Проложить свой путь в более просторный мир, больше увидеть, больше узнать, стать чем-то большим. Такова была моя мечта.

Уже сейчас я кое-что узнавал и понемногу становился иным. Одежда, которую я сейчас надел, была много лучше любого из тех нарядов, что мне доводилось носить раньше, но одежда — ещё не все… Я с завистью наблюдал, как изящно держится Редуан. На такие вещи мне следует обращать внимание, ибо нужно многому ещё научиться…

День уже занялся над морем, когда мы высадились на берег. Взглянув на свое отражение в лужице спокойной воды сразу за линией прибоя, я вдруг понял, что мне нечего бояться сравнения с кем бы то ни было. Теперь я стал выше ростом, чем когда попал на галеру, и несравненно сильнее. Месяцы тяжкой работы на весле заметно расширили мою грудную клетку и плечи; руки бугрились мускулами.

В широких черных шароварах, черных сапогах из лучшей кордовской кожи, дымчато-голубом шелковом тюрбане, в плаще из темно-синего сукна, накинутом на белую шелковую рубашку, и с темно-синим кушаком я выглядел этаким мавританским щеголем. Под плащом на мне была парчовая куртка, золотистая с голубым, длиною до пояса. Рядом со мной финнведенцы в своих кожаных куртках выглядели неряшливыми оборванцами.

Но, как говорится, по одежке встречают — по уму провожают, и я понимал, что должен воплотить образ человека, которым хотел стать, в поступки, достойные его. Среди мавров надо будет действовать не спеша, внимательно наблюдая за их поведением, и таким образом научиться, как держать себя.

Арабским языком я владел хорошо — для простых разговоров. Впрочем, вряд ли мне придется вести философские споры, так что моих познаний должно хватить. Латынь, если уж говорить об этом, — латынью я владел превосходно. Там и здесь нахватался обрывков ещё десятка языков или их диалектов, портовых и базарных жаргонов. Большую часть я почерпнул в команде моего отца, состоявшей из уроженцев многих стран, да ещё на галере.

Было приятно снова ощутить землю под ногами, но я уже понял одну важную вещь. В моем нынешнем уборе нельзя прийти в Малагу пешком, подобно какому-нибудь землепашцу или пастуху. Мне нужна лошадь, как человеку благородному.

Мы поднялись от берега наверх и остановились на обочине прибрежной дороги, если можно её так назвать.

И вдруг я понял, что это и есть для меня начало. Я обладаю знанием, и сейчас должен взять на себя старшинство. Финнведенцы — моя охрана, но одновременно и стража. Хоть я и стал кормчим, но власти над командой у меня не было. Я по-прежнему оставался пленником, рабом. Однако же послание Редуана доверено мне, и переговоры буду вести я.

Большая часть искусства командовать — это способность взять на себя командование.

Эрик прервал мои размышления:

— Ну что, так и будем стоять тут на жаре? Пошли!

— Жди!

Они остановились, наполовину обозлившись, ибо слово мое прозвучало, как приказ.

— Вон подходит караван.

Братья прислушались, услыхали и присели на корточки у дороги, раздраженные задержкой. Я остался стоять, где стоял. Они будут теперь выглядеть челядью, а я — их господином.

Впереди каравана ехали трое всадников в щегольских одеждах. За ними следовали двадцать воинов, вереница вьючных мулов и, как я отметил с удовлетворением, несколько запасных лошадей.

Смело выйдя на дорогу, я поднял руку.

Шестерка солдат, повинуясь неслышной команде, рассыпалась и помчалась ко мне, развернувшись в широкое кольцо и сомкнув его вокруг меня с обнаженными скимитарамиnote 5. Красивый маневр и четко выполнен.

Из тех троих, что командовали здесь, один был молодой, не старше двадцати пяти лет, но высокомерный и спесивый, с аккуратно подстриженными черными усами и остроконечной бородкой, гибкий и непринужденный в движениях, что указывало на тренированные мускулы. В лице его проступала жестокость. Он мне сразу же не понравился.

Тот, что ехал посредине, — намного старше, с окладистой седой бородой, — держался с достоинством и благородством. Третий, крепкий и коренастый, несомненно, был воином.

— Приветствую тебя, о достойнейший! Прошу твоего внимания.

Ответил мне молодой — ответил резко и высокомерно:

— Кто ты такой? Что здесь делаешь?

— О предводитель правоверных, я всего лишь бедный студент, направляющийся в Кордову. Наш корабль захватили неверные. Я иду в Малагу говорить с Хишамом ибн Башаром по делу чрезвычайной важности.

— Я думаю, ты врешь.

Пожилой всматривался в меня проницательным, оценивающим взглядом, но не без доброжелательства. Он был богато одет и, очевидно, занимал высокое положение.

— Важное дело? — спросил пожилой. — О чем идет речь?

— Это известие, о благосклонный, предназначенное только для слуха Хишама.

— Сообщи нам его, — потребовал молодой. — А мы будем судить, насколько оно важно.

— Мне его доверили, — ответил я.

Прежде чем молодой человек с резкими чертами успел возразить в очередной раз, пожилой сказал воину, остановившемуся рядом с ним:

— Дубан, посади этих людей на коней. Когда мы прибудем в Малагу, отправишься вместе с ним к Хишаму. Я получу от него доклад об этом деле.

Для финнведенцев верховая езда была делом трудным, но я с рождения привык к отцовским коням, и, пока северяне с трудом старались удержаться в седле, я внимательно слушал.

Этот, с ястребиным лицом был военачальником высокого ранга; звали его Ибн Харам. Я почувствовал, что у меня ещё не раз найдутся причины вспомнить это имя, и он мне был вовсе не по вкусу.

Мы ехали медленно, мне хватало времени смотреть вперед и по сторонам, и я был поражен. Я никогда не видел больших городов — и вообще поселений крупнее деревень своего родного побережья; и они не отличались красотой, а были всего лишь скопищами лачуг, придавленных к земле домишек да узких улиц, часто заваленных отбросами.

Мы проехали под величественной аркой ворот Малаги и углубились в извилистые узкие улицы. Над нами высились стены домов с узорчатыми алебастровыми решетками на высоких окнах. Часто ловил я за ними признаки движения. Может, это были те самые мавританские красавицы, о которых мне столько довелось слышать.

Потом мы проехали через базар, где в лавках продавали всевозможные чужеземные товары. Исфаганские ковры, жемчуга из Басры, крытые лаком кожи из Кордовы, льняные ткани из Саламанки, шелка из Гранады, сукна из Сеговии, клинки и доспехи из Севильи или Толедо. Наверняка не может быть в мире иного города, столь населенного и столь полного благами всего мира! Я сказал что-то в этом духе вслух, и Дубан расхохотался:

— Дурачок! Вот увидишь Кордову! Увидеть Кордову — и можно умирать! Одна из её улиц имеет в длину десять миль и вся освещена — из конца в конец! Там ночью светлее, чем здесь днем! Там тысячи фонтанов и десятки великолепных зданий! Говорят, в Кордове шестьдесят тысяч лавок! Но прежде чем рассуждать о городах, надо посмотреть Багдад! Увидеть Дамаск и Александрию! А кое-кто говорит, что дальше к востоку есть города ещё больше. А этот?.. — он пожал плечами. — Не так уж плох, по-моему.

Дубан показал на узкую улицу, которая вела направо, и поехал впереди. Финнведенцы следовали за нами, раздраженно бормоча что-то насчет сбитых задниц и растертых ляжек, — братья не привыкли к верховой езде.

— Кто этот старик, которого вы сопровождаете? — спросил я Дубана.

— Абу Абдаллах, друг халифа.

Мы остановились у тяжелых дубовых ворот, окованных железными полосами и подвешенных на железных петлях. По обе стороны от них были проделаны узкие прорези — бойницы, которыми могли воспользоваться защитники дома.

По слову Дубана ворота отворились, и мы въехали во двор. Сразу же осталась позади знойная улица. Наш маленьких отряд проехал несколько шагов вдоль колоннады, окружавшей патио. Здесь росли пальмы, а через садовую ограду перевешивались виноградные лозы. Воздух был чудесно прохладным и приятным. Все спешились, и раб увел наших коней.

Дубан повернулся к финнведенцам:

— Останьтесь здесь, — сказал он.

Однако те начали ворчать, и я сказал, что возьму с собой Эрика.

Дубан взглянул на вонючего пирата, пожал плечами и пошел первым вдоль тенистого прохода. Нас встретил раб-нубиец и проводил в прохладную комнату, богато убранную коврами.

У дальней стенки сидел полнотелый, круглолицый бородатый араб, ни молодой, ни старый. Он взглянул мне в лицо проницательными, очень черными глазами, и меня охватило предчувствие, что человек этот сыграет важную роль в моей жизни, и не только в сиюминутном деле.

Хозяин перевел взгляд с меня на финнведенца, а потом поднялся на ноги одним быстрым, плавным движением. Видно, под жиром у него имелись мускулы.

— Добро пожаловать! Дубан, слишком редко ты посещаешь мой жалкий дом! — Он поклонился. — Да не уменьшится никогда твоя тень!

Эрик стоял, раскаляясь от злости, ему все это было совсем не по нраву, потому что безо всяких усилий с моей стороны ситуация вышла из-под контроля финнведенцев, и я, несомненно, намеревался сохранить такое положение.

Понятно, что они смотрят на меня с подозрением, — и правильно делают, ибо я собираюсь взять верх над этой шайкой воров — и не только ради себя, но и ради той отважной деревенской женщины, которая у меня на глазах прыгнула за борт и поплыла к берегам Испании…

— Этот человек говорит, что имеет известие для Хишама ибн Башара, — сказал Дубан и добавил, как мне показалось, предостерегая: — Я сопровождал Абу Абдаллаха, когда мы наткнулись на него у дороги. С нами был Ибн Харам.

— А-а…

Никогда я не слышал, чтобы одним коротким словом было высказано так много.

Я сделал шаг вперед. Кольцо Редуана оставалось у меня на пальце, но повернутое внутрь камнем с печатью, и вот теперь, как бы совершая приветственный жест, я раскрыл перед Хишамом ладонь. Движение было совершенно естественным, сомневаюсь, чтобы даже Дубан уловил в нем особое значение. Однако, как только взгляд Хишама упал на кольцо, он увидел все что нужно.

— Говори, — сказал он, — все, что касается меня, касается и моего друга.

— Речь идет о выкупе, о десяти тысячах динаров… Речь идет также о дочери Ибн Шараза.

Дубан опустил руку на скимитар и передвинулся так, чтобы стоять против меня и финнведенца.

— Мне нужно соблюдать осторожность, — продолжал я по-арабски, — ибо сам я тоже пленник. Этот человек и те, которые остались снаружи, посланы, чтобы сторожить меня и убить, если я их предам.

— Ложь! — насмешливо сказал Дубан.

— Подожди!.. — поднял руку Хишам.

Потом он задал несколько вопросов, и ответы мои вполне убедили его, что я знаю тех, о ком идет речь.

— Упоминал ли ты о них в присутствии Ибн Харама? — как бы между делом спросил он.

— Он ничего не сказал, — заметил Дубан. — К счастью.

Здесь плелась какая-то интрига: они явно не хотели, чтобы стало известно о пленении графа Редуана. В равной степени очевидно было, что оба они — его друзья и противники этого самого Ибн Харама с ястребиным лицом, что меня вполне устраивало.

— Нужно все сделать быстро, — заметил я. — Ибн Харам что-то заподозрил, он мог вернуться, обнаружить корабль и разузнать, в чем дело.

Хишам согласно кивнул, потом спросил:

— А будет ли ваш главарь блюсти договор о выкупе? Отпустит он пленников, когда получит деньги?

— Надеюсь, я смогу убедить его. Редуан уже сильно его обеспокоил, сказав, что он навлечет на себя гнев Вильгельма Сицилийского, но, поверь мне, о достойнейший, Вальтер не из тех, кому можно доверять: только страх заставит его сдержать слово.

— А если ты вернешься, что будет с тобой?

Я кратко объяснил свое положение на судне.

— Мне придется вернуться на борт, но я останусь там не дольше, чем до Кадиса.

Хишам с минуту помедлил:

— Мы с Дубаном должны обсудить это дело наедине. Как ты, мне кажется, догадываешься, оно может иметь последствия, далеко выходящие за пределы вопроса о выкупе… Тебя и твоих людей накормят, а мы тем временем примем решение.

Он хлопнул в ладоши. Тут же появился негр-великан и отвел нас в комнату где-то далеко в задней части дома.

Хоть я и не много странствовал и видел в своей жизни, но поведение Эрика меня очень забавляло. На море он и его братья были самыми смелыми из всей нашей пестрой команды, но тут, в доме, его смелость исчезла, и он жался поближе ко мне, не зная даже, куда ногу поставить. Странно выглядел здесь этот коренастый человек с маленькими подозрительными глазками и поредевшими белокурыми волосами.

— Они достанут золото, — объяснил я ему, — и мы вернемся на корабль ночью.

— Десять тысяч динаров! Это огромные деньги.

Мне показалось, что не вредно напомнить ему кое о чем:

— А Вальтер требовал всего-то три тысячи.

— Вальтер — дурак, — угрюмо сказал Эрик.

Когда мы поели, нам показали комнату, где можно отдохнуть, и, улегшись на разложенных там подушках, я уставился в потолок, прислушиваясь к мягкому плеску фонтана и жалея, что у меня нет времени осмотреть все кругом. Вот о таких домах рассказывал мой отец, и великолепие этого жилища превосходило все, что я мог вообразить.

Но не о том мне сейчас надо думать. Во-первых, следует освободить Азизу… и Редуана тоже. Потом нужно как-то повлиять на Вальтера, чтобы направился в Кадис. Если он это сделает, то команда — я это знал — со всем пылом бросится тратить свое золото: там за деньги можно получить все, что нужно моряку на берегу; тогда я уж придумаю, как освободить Рыжего Марка, Селима и остальных.

Вернуть свои деньги — этого мало. Вальтер отобрал у меня несколько месяцев жизни — так пусть расплачивается. Кто же, вложив деньги в дело, удовлетворится тем, что вернет только капитал? Должна получиться ещё и прибыль.

У Кадиса было много преимуществ. Это один из старейших портов мира; прежде чем как стать Кадисом, он назывался Гадес, и для финикийских кораблей был главным портом задолго до времен того, кого зовут Христом.

Если мой отец, известный корсар, разбит у берегов Кипра, то уж где-где, а в Кадисе должны об этом что-нибудь знать. Давным-давно отец научил меня искать нужные сведения там, где собираются моряки, ибо они всегда говорят об отваге и смерти, о дальних странах и чужих морях. И, конечно же, будут говорить о Кербушаре.

Первым делом — свобода, потом — деньги. Свобода без денег сделает меня просто-напросто рабом иного рода — рабом нужды в пище и крыше над головой…

Было совсем темно, когда негр пришел за нами.

— Быстрее! — прошептал он. — Времени нет.

Дубан ждал нас в небольшом помещении с каменным полом. Он был одет в черное и подал каждому из нас черный плащ. Взглянул на мой меч:

— Ты умеешь им пользоваться?

— И неплохо, — ответил я.

— Ибн Харам жаждет дорваться до власти, и у него много сторонников. Он не желает появления здесь графа Редуана или Азизы, так что меч может тебе пригодиться… Если брак Азизы будет заключен, это свяжет одну из могущественнейших семей Кордовы со столь же сильной семьей в Сицилии, и планы Ибн Харама рухнут. А он человек отчаянный.

Нас ожидали оседланные кони и вооруженный отряд. Поперек моего седла были перекинуты два кожаных мешка, сам Дубан вез ещё два.

Мы ехали по немощеной аллее, и конские копыта ступали по земле почти без шума. Небольшая калитка открылась при нашем приближении и бесшумно затворилась за нами.

По дороге Дубан сообщил мне кое-что о бедах, которые испытывала в то время Мавританская Испания.

У власти стоял Аба Йа-куб Йусуф, но многие хранили верность Альморавидам, хотя те лишились трона несколько лет назад в борьбе с берберской династией Альмохадов. Соглядатаи свергнутых Альморавидов затесались среди друзей нового халифа, и ни один человек не мог с уверенностью сказать, кто ему друг, а кто враг. Еще тлели старинные родовые распри, принесенные из Аравии или из Северной Африки, ибо арабы не умеют быстро забывать.

Междоусобная борьба в Испании для меня не имела ровно никакого значения, и мне хотелось лишь одного: чтобы голова оставалась у меня на плечах, а не была отрублена из-за какой-нибудь свары, к которой я не имею ни малейшего касательства. Моя верность принадлежит моему отцу, мне самому и моему будущему… если оно у меня есть.

…Только наши седла поскрипывали в ночи, только ветер шевелился в ветвях. Вскоре мы почувствовали запах моря, свежесть ветра, а небо как будто прояснилось.

Воины вокруг меня попробовали, легко ли выходят мечи из ножен, и поплотнее уселись в седлах, приготовившись к бою.

Запах битвы ударил и мне в ноздри, ибо я был молод, а в молодости рассчитываешь жить вечно: ты не знаешь еще, что смерть не признает возрастных границ… Много раз за последние месяцы проводила она холодными пальцами по моему плечу, но все равно оставалась для меня чем-то таким, что может случиться лишь с другими.

— Поезжай к берегу, — прошептал Дубан. — Двое из моих людей останутся при лошадях. Мы…

Они появились из тьмы внезапно — множество верховых летели сплошной стеной. Мы едва успели ощутить вспышку тревоги, как всадники уже навалились на нас в грохоте копыт, стоне терзаемой подковами земли, лязге мечей…