Глава 45

Я сидел один в комнате, предоставленной Филиппом, перед стопкой бумаги, и собирался начать зарабатывать себе на жизнь. Кошелек, который дал мне Андроник, был достаточно увесист, но я не привык надеяться на подарки.

Милости высокопоставленных особ, мужчин или женщин, похожи на краску смущения на щеках куртизанки — они так же редки, на них так же приятно смотреть и на них так же нельзя полагаться.

Мое обладание эзотерическим знанием поставило меня в такое положение, что, действуя с умом, я мог бы стать достаточно важной персоной.

Андроник может и вправду когда-нибудь сделаться императором, да и сейчас его могущество уступает только могуществу самого Мануила…

На этот раз я решил переписать «Кабус-Намэ» — превосходную книгу принца Гурганского.

Ни одна другая книга не учит столь многому в области практических дел жизни, и во время долгого похода через Европу я много раз читал и перечитывал её страницы. Однако, приступая к делу, я не начал с самого начала, а выбрал одну из позднейших глав, в которой принц рассматривает особенности службы властителям.

Едва лишь начав, я вспомнил мысль, которую тут же записал. Несомненно, она пришла мне в голову в связи с моим нынешним положением:

«Едва лишь когда-нибудь властитель твой покажет, что

твое положение при нем прочно, с того самого мига начи-

най чувствовать себя неуверенно».

Далее следовала мысль, что тот, кто спорит с царем, умирает ранее назначенного ему часа.

Эти мысли стоило запомнить; о характере Мануила мне не было известно ничего, кроме того, что он любитель войны и охоты, но ни Андронику, ни Бардасу я не доверял.

Целую ночь я переносил из памяти на бумагу страницы книги, которую перечитывал так часто; но, поскольку я с детства был обучен дословному запоминанию, это не составляло никакого труда. Нужно было лишь записать строку или мысль из книги, чтобы её содержание тут же вставало в памяти.

Я писал до тех пор, пока не отяжелели веки, а потом потянулся, расправляя члены, подошел к окну и, распахнув его, поглядел на ночь и на город.

Поверх блестящих куполов, поверх темных зеркальных вод Золотого Рога смотрел я в сторону Азии.

Скрытый во мраке за входом Золотого Рога, лежал Босфор — а за ним моя судьба.

Там ждал меня не только отец, но и что-то еще.

Было ли это предчувствие? Или древнее друидское знание? А может быть, какая-то атавистическая память звала меня обратно?

Мы, кельты, очень давно пришли из Центральной Азии — по крайней мере, так говорится в самых древних сказаниях. Не потому ли живет во мне какое-то побуждение возвратиться назад по следам переселявшихся народов? Не осталось ли там, позади, чего-то утерянного? А может быть даже, я должен вернуться туда, как некоторые рыбы возвращаются в речки, где родились, чтобы выметать икру?

А мой отец? Каким он окажется теперь, мой отец, герой моего детства? Старым? Седым? Сгорбленным? Потерявшим свою прекрасную силу? Изувеченным? Ослепленным?

Мог бы Андроник открыть передо мной ворота Аламута? Или Мануил? Судя по всему, что я слышал, этого не смог бы сделать никто, но что такое, в конце концов, один раб для владык мира? Может быть…

В конце концов я уснул.

Меня разбудил рассветный холод. Пели первые дневные птицы, журчала вода во внутренних фонтанах в доме, и я снова вернулся к столу.

Это был тот час, когда ум свеж, час первой и величайшей ясности. Мысли текли легко, словно вода из родника, и я писал, писал, писал…

Пришел Филипп, за ним следовал раб с завтраком.

— Я слышал, как ты здесь ходишь… — Он поднял несколько листков: — Можно взглянуть?

Читая, он слегка кивал.

— Интересная вещь, — заметил он потом. — Ты попросишь Андроника помочь тебе деньгами для этой работы?

— Не Андроника, — сказал я, — а Мануила.

— Императора?! Но как ты встретишься с ним?

— Просто попрошу. Многие вещи не делаются просто потому, что их не пытаются сделать.

— А как на это посмотрит Андроник?

Я усмехнулся.

— С сомнением, полагаю… но я ведь не слуга ни ему, ни Мануилу. Андроник от этого не станет меньше мне доверять… потому что и сейчас не доверяет вовсе… а ценить меня, может быть, станет выше.

— Рискованная игра.

— Скажу на это то же, что всегда говорил раньше: у меня резвый конь.

Я с улыбкой собрал бумаги и положил их стопкой под мраморный груз на краю стола.

— Пойдем, посмотрим город.

Пора было сделать два дела: найти осведомителя Сафии и, если возможно, разузнать, что случилось с Сюзанной.

— Постоянно жить в одном городе опасно, Филипп, потому что начинаешь придавать чрезмерное значение тем, кто живет здесь. Если же сравнивать их с другими, то тени их частенько становятся куда короче… Я обнаружил, — добавил я, — что, когда человек один в зале, его шаги звучат громче.

Улица, к которой мы искали путь, оказалась узким проездом, отходящим от широкой центральной улицы Мезе. Это была торговая улочка неподалеку от Зевксипповых терм.

Лавка, куда я зашел, была совсем небольшая, там продавались товары из многих земель, а человек, вышедший нам навстречу, оказался персом.

— Чем могу услужить господам? — глаза торговца задержались на мне, поскольку по Филиппу было сразу видно, кто он таков.

— Ты продаешь ли товары из Кордовы? Там есть некая кожа определенного качества. Ее использовали в библиотеке Большой мечети, чтобы переплетать книги. Эту кожу посоветовала мне одна госпожа.

Кожа, которую он показал, была отличная, а Филипп, отойдя в другой конец комнаты, рассматривал плащи.

— Долина в горах Эльбурс, — произнес я тихо, — и раб в крепости Аламут…

— Имя раба?

— Кербушар… как и мое.

Торговец взглянул на Филиппа — тот стоял спиной и ничего не слышал.

— О рабе забудь. Он пытался бежать и теперь уже, может быть, мертв.

— Я поеду в эту долину.

— Тебе видней — жизнь-то твоя… — перс пожал плечами, потом сказал: — Передавали, что ты лекарь.

— Да.

— Говорят, ты человек решительный и отважный.

— Так уж мне повезло.

— Такие люди полезны. Придешь снова, когда будешь один.

Мы свернули к термам, и, обернувшись, я увидел, как из лавки выскользнул человек и поспешно удалился.

Сафии я доверял, но что я знаю об этом персе?..

День за днем в тишине своей комнаты или в саду у фонтана я продолжал писать, сделав сначала копию «Кабус-Намэ», а вслед за нею — «Искусства войны» Сунь Цзу.

Каждый день мы с Филиппом ходили к оружейнику, который содержал зал для упражнений с оружием, и там я восстанавливал форму, повторяя акробатические трюки, чтобы добиться былой гибкости и ловкости, и упражняясь с гирями, чтобы меч был легок у меня в руке.

В этот зал с такой же целью приходили некоторые солдаты из гвардии императора. Это были викинги, нанятые для охраны и защиты императора; все они славились своей верностью и неподкупностью. Звали они себя «варангеры"note 23.

Один из них, по имени Одрик, часто упражнялся в паре со мной на мечах. Это был рослый, крепкий человек, отлично владеющий всеми видами оружия, и на первых порах он неизменно брал надо мной верх. Однако, когда ко мне вернулась сила и начало восстанавливаться былое искусство, я частенько одолевал его — однако не так часто, как мог бы, ибо надеялся получить от него помощь.

Однажды, когда мы отдыхали после нелегкой схватки, я рассказал ему, чем занимаюсь, и упомянул, что переписываю старинную книгу об искусстве войны и об уроках, которые можно из неё извлечь.

У него появилось множество вопросов, я постарался ответить, как мог, и произошло то, на что я надеялся, — Одрик сообщил обо мне Мануилу.

Император был прекрасным воином, чрезвычайно сильным и деятельным, и живо интересовался всем, что касалось войны и боя. Он велел Одрику привести меня к нему.

Мы вошли через потайные ворота в уединенный сад, где деревья дарили прохладу, благоухали жасмин, розы и лилии. Император сидел на скамье, оглядывая гавань. Волосы у него уже поседели, но это был красивый человек, хотя черты лица с годами несколько расплылись и не отличались такой классической правильностью, как у Андроника.

Он быстро встал и повернулся мне навстречу. На его морщинистом смуглом лице явственнее проступили складки, которые появляются при улыбке.

— Я так понял, подобает, — заметил он, — чтобы я вставал в присутствии того, кто не преклоняет колен перед царями и кого цари не перебивают.

— О величайший, ты хорошо информирован.

— Императорам это необходимо. Скажи мне, что ты думаешь об Андронике?

— Блестящий, интересный человек, даже очаровательный, но совершенно беспринципный; он опасен как для империи, так и для тебя самого.

— А ты знаешь, что он мне двоюродный брат?

— Величайший, мои предки были, как тебе известно, советниками и доверенными королей. У нас было такое правило: «Мы говорим своим властителям правду — или то, что сами считаем правдой».

— Редкое качество, — негромко заметил он. — Неудивительно, что властители вас не прерывали, как и то, что вы сидели во главе стола.

— Мы могли предложить только нашу мудрость, Великий Басилевс, и нашу правду.

— Ну, если так, скажи, что, по-твоему, мне делать с Андроником? Ты ведь считаешь, что он хотел бы стать императором, не правда ли?

— Да, он хотел бы стать императором. Нет такого, на что бы он не решился, лишь бы стать императором. Что тебе следует делать с ним? Поступать и дальше так, как ты поступаешь. И обязательно держи его при себе. Он будет главной фигурой для всех твоих врагов, и пока он жив, скорее всего, не объявится никакой другой. Береги его, цени его, — и, наблюдая за ним, ты узнаешь по его друзьям, кто твои враги. Они будут слетаться к нему, как мухи на мед, и, пока он жив, не обратятся ни к кому другому.

Мануил повернулся к своему телохранителю:

— Ты был прав, Одрик, это ценный человек.

И снова заговорил со мной:

— Ты вот сказал, что он и блестящ, и опасен. Разве мне не следует опасаться, что заговоры, которые он сплетает, уничтожат меня?

— Нет, Величайший. Ты хорошо знаешь своего недруга, лучше, чем он тебя. Андроник полагает, будто он намного хитрее тебя, и это никогда не позволит ему угадать истину — что ты используешь его в своих целях. Ну, и кроме того, есть у меня подозрение, что Андроник искуснее сплетает заговоры, чем осуществляет.

Мануил стоял, сцепив руки за спиной.

— И ты пробыл в Константинополе всего лишь несколько недель? Подумать страшно, сколько бы ты узнал, прожив здесь несколько месяцев!

— Может быть, и ненамного больше: вещи часто видятся яснее, пока в дело не впутывается слишком много разных факторов. Был когда-то человек, который предпочитал приезжать в город прежде, чем изучит язык. Он считал, что лучше оценит достоинства и недостатки города, не слыша замечаний горожан. Он полагался только на то, что сам видел, слышал и осязал.

Император спросил о поражении, которое нанесли нам печенеги, или куманы, как он их называл. Я подробно описал их количество, их вождя и способы нападения. Зная, что он — воин, я постарался дать ясное описание их стратегии и тактики, приведших к нашему разгрому.

— Ваш гансграф был слишком хорошим человеком, он не заслужил поражения… Если бы он появился в Византии, я поручил бы ему командовать армией.

Больше часа беседовали мы о войнах и людях, о тактике и средствах достижения победы.

— Вот здесь, — сказал он вдруг, — слабое место нашего города. — Он показал на узкую гавань по ту сторону Золотого Рога. — Если корабли врага сумеют проникнуть за нашу большую цепь, город может пасть.

Мануил проницательно взглянул на меня:

— Когда ты в следующий раз увидишь Андроника, ты будешь говорить об этой встрече?

— Уверен, что он узнает о ней. У такого человека, как Андроник, должно быть много шпионов.

— И что же ты скажешь?

— Что у меня была книга, которую я хотел предложить тебе и надеялся в ответ на милость.

— Книга на греческом языке?

— Теперь на греческом, — я подал ему книгу. — Подлинник был по-персидски.

Он развернул её, взглянул на одну страницу, на другую и увлекся. Солнце садилось; в саду стало прохладнее. Подняв глаза, он заметил:

— Пожалуйста, сядь. Я буду читать долго.

И продолжал читать, порой возвращаясь на одну-две страницы назад.

— Ты хочешь милости? Какой?

— Я хочу получить одного раба из крепости Аламут, а если я не могу получить этого раба, то намереваюсь проникнуть в крепость.

Император уставился на меня, как на сумасшедшего, потом недоверчиво покачал головой.

— Кто этот раб?

— Мой отец.

— Проникнуть туда невозможно. Крепость неприступна. Ее нельзя взять штурмом; и ни одного раба оттуда живым не выпускают. Я много лет разыскивал такого раба или кого-нибудь еще, кто бы мог рассказать мне о крепости и её обороне. И не нашлось никого. Никому не позволят и войти туда, если он не принадлежит к их секте.

Он встал:

— Рад был бы помочь тебе, но то, о чем ты просишь, невозможно. Не меньше дюжины царей пытались или рассчитывали это сделать… и ни один не преуспел.

Мануил подал мне книгу, но я отказался:

— Она написана для тебя, Великий Басилевс. Пожалуйста, оставь её себе.

— Я твой должник. Ценнейшая книга. — Он помолчал. — У меня найдется место для тебя.

— Я благодарен Великому Басилевсу, но я отправляюсь в Аламут.

— Тебе понадобятся деньги. Тебе понадобятся лошади.

— Одна лошадь у меня есть; остальных захватили печенеги, хотя… — я не сразу решился высказать только что пришедшую в голову мысль, — хотя, если бы я мог послать весть принцу Абака-хану, то мне удалось бы выкупить их.

— Абака-хан бывал при моем дворе.

Солнце зашло, с моря потянуло прохладным бризом.

— У меня есть дела, которым нужно уделить внимание… Благодарю тебя, Одрик, что ты привел этого человека ко мне.

Он протянул руку:

— Подумай о другой услуге, которую я могу тебе оказать. Я с удовольствием это сделаю.

Император ушел, а мы вернулись в город через те же потайные ворота, и невидимые руки закрыли их за нами. Фонари вонзали лучи, словно золотые кинжалы, в темные воды бухты. От моря тянуло прохладой.

— Теперь у тебя есть друг, — заметил Одрик.

— Он мне понравился.

— Он воин, он и сейчас сильнее любых трех из моих людей, а ведь Мануил стал императором раньше, чем я родился.

Дойдя до угла улицы, Одрик остановился:

— Я возвращаюсь… Будь осторожен. Наши улицы небезопасны для одинокого прохожего.

— А я не одинок, — ответил я, — со мной мой меч.