МЫ ЖИВЫ ПОТОМУ, ЧТО ПОГИБЛИ ОНИ

Далеко еще до заката, но солнце потеряло свой дневной накал и, спускаясь к дымному горизонту, побагровело, окрасив небосвод на западе в кровавый цвет. Полетов не предвиделось. И вдруг звонок. Летчиков эскадрильи вызывали на КП.

В землянке за столом сидели Василяка и Рогачев. Командир полка упредил майора Воронина с докладом о прибытии.

— Вашей эскадрилье до завтрашнего обеда предоставляю день отдыха.

— День отдыха? — Такие слова вышли в полку из употребления, и у Воронина невольно вырвалось: — Как это понимать?

— А так: самолет Василия Ивановича неисправен. И сейчас он полетит на твоем. На остальных машинах твоей эскадрильи пускай поработают техники.

Летчики майора Воронина вышли из землянки и растерянно остановились, не зная, куда податься. Для них начался непривычный день отдыха.

Перед ними — летное поле, позолоченное одуванчиками и лютиками. За ним косогор с дубовой рощицей. На горе село Великие Гаи. Правее, на запад, — цветущие тернопольские сады. Сзади, за шоссейкой, — лесок. Отовсюду доносятся голоса птиц.

До этой минуты как-то не замечалась красота обновляющейся природы. Весенние бои отбирали все силы, а нежные запахи цветов, леса забивались пороховой гарью. И вот внезапно, накоротке освободившись от оков войны и ее забот, они, огрубевшие в бесконечных боях воины, остались наедине с весенним солнцем, цветами, с самой природой.

И вдруг тишину разорвал треск запускающегося мотора. Затем заработал второй, третий… Гулом и пылью наполнился воздух. Один за другим вырулили на старт четыре «яка». Привычный аэродромный гомон, точно сигнал тревоги, погасил в «отпускниках» прилив мимолетного настроения.

Группа взлетела и взяла курс на фронт. Воронинцы уже не могли наслаждаться отдыхом и любоваться природой. Беспокойство за улетевших друзей, думы о возможном бое полностью овладели ими. Фронтовой труд так роднит людей, что ты становишься как бы кусочком единого живого тела и то, что касается товарища, не может ее коснуться и тебя.

Так и простояли в ожидании возвращения группы с задания. Вот наконец, и показались «яки». Но почему их только трое? Кого нет? Наверное, ведомого Василия Ивановича, промелькнула у Петра догадка: молод еще, как следует не слетался с ведущим.

Молча пошли на КП. Ошеломило известие: не вернулся Василий Иванович Рогачев. Трудно поверить в это. Такой опытный летчик. А может, где-нибудь приземлился на вынужденную? Кто-кто, а он из этой группы — самый опытный. И Петр ловит себя на том, что почему-то не спешит взглянуть на летчиков, которые летали с ним.

Сколько раз приходилось наблюдать людей, возвратившихся с боевого задания. Жизнь научила по одному их виду еще издалека определять, как слетали. Сейчас они идут тихо, молча, как-то виновато. При каких бы обстоятельствах ни погиб товарищ, друзья, возвратившись на землю, всегда несут в себе чувство виновности. Сдавило сердце. Случилось непоправимое. И все же, пока не услышишь подтверждение о несчастье, в душе теплится надежда. Командир полка и все, кто находился у КП, уже пошли навстречу понурым летчикам. Кто-то из них в тягостном молчании выдавил из себя одно лишь слово:

— Погиб.

— Как — погиб? — В голосе командира полка испуг и неверие.

Рассказ был коротким. К фронту подлетала девятка «юнкерсов» под прикрытием восьми истребителей. Василий Иванович видел, что сейчас самое главное — отсечь истребителей противника от бомбардировщиков: иначе нельзя выполнить задачу. И он, не колеблясь, взял это на себя. Все шло хорошо. Сирадзе и Шах уже принудили «юнкерсов» сбросить бомбы и начали преследовать врага. В это время напарник Рогачева попал под удар «фоккера». Василий Иванович спас товарища, уничтожив «фоккера» раньше, чем тот успел открыть огонь. Однако другой вражеский истребитель сумел близко подобраться к Рогачеву. Сирадзе и Шах, видя, какая опасность нависла над их командиром, рванулись ему на выручку. Они тут же сняли фашиста, но тот перед своим концом успел-таки выпустить одну короткую очередь. «Як» Рогачева перевернулся и отвесно пошел вниз. Удар о землю. Взрыв…

Упал он на берег Днестра у села Незвыско Городнепковского района.

Сомнения кончились. Смерть встала между нами, живыми, и Василием Ивановичем. В такой момент необычная скорбь как бы заземляет тебя. Ты словно ощущаешь дыхание смерти, сковавшее ум и тело, и испытываешь такое чувство, будто вместе с погибшим и часть тебя ушла в небытие. Друзья в нас умирают дважды. Первый раз, когда узнаем об их гибели. Здесь физически испытываешь горе. Второй раз — во времени. Оно с годами сглаживает душевную боль и убаюкивает нервы. Однако павшие навсегда остаются в памяти и живут в ней такими, какими ушли от нас.

Горе сжимает горло. Никто не произнес ни слова. Война приучила воинов к мудрой сдержанности. Дай волю чувствам — и назавтра можешь не подняться в небо.

— На ужин, — хриплым и слабым голосом сказал командир полка.

По старинному русскому обычаю на поминках не чокаются. Но сейчас не хочется блюсти это правило. Для нас смерть перестала быть просто смертью потому, что она несет победу, жизнь, бессмертие. С гибелью героя мы становимся еще более зрелыми, сильными. Недаром народ не плачет на могилах героев, о них он слагает песни, славные дела их увековечивает в памятниках.

— За красивую и ясную жизнь Василия Ивановича Рогачева, — произносит тост командир полка. — И за его вечную память! Такие солдаты не умирают, они уходят в бессмертие.

…Много раз летчикам приходилось провожать в последний путь своих боевых друзей. И каждый из них по-разному остается в памяти. Но есть у всех одно общее — они светятся в нас, живых, тем вечным огнем, который, точно маяк, указывает нам дорогу в жизни. Такова уж могучая сила павших в боях за Родину.

В предмайский день летчики поднялись в воздух вместе с жаворонками — с рассвета. Восточная сторона неба уже широко розовела, западная — еще куталась во мглу, тускло мигая угасающими звездами. Внизу темной скатертью стлалась земля.

Так рано редко приходится подниматься в небо. И может быть, поэтому в такие минуты, когда еще спокойны нервы, всегда с волнующим любопытством смотришь на быстро меняющиеся картины рассвета. Восток, как он красочен! И все же приходится не спускать глаз с мрачного запада. Там параллельно полету — фронт.

Пройдено сто километров. Впереди черными петлями обозначился Днестр. Солнце еще не достает своими лучами землю. Там по-прежнему темно. Зато здесь, на высоте, дневное светило лучисто хлещет по кабинам, слепя глаза. И верхушки снежных Карпат, кажется, кипят от солнца — до того ярко блестят горы. И свет вокруг так густ и ослепителен, что Воронин начинает опасаться — не проглядеть бы в нем противника.

Наконец солнце, забравшись повыше, смахнуло последние тени с земли. Внизу все засияло утренней свежестью. И только дымки артиллерийских разрывов напоминают, что на земле идет бой. Он может в любой момент вспыхнуть и в воздухе. Хотя атаки противника здесь, в междуречье Днестра и Прута, ослабли, но враг еще тужится оттеснить наши войска от Карпат и этим оттянуть наступление на Балканы.

Над «яками» появились истребители «Лавочкины». А вот еще плывут на запад бомбардировщики, сопровождаемые истребителями. Летят большие группы штурмовиков, и тоже с истребителями. Наносится мощный авиационный удар по вражеским войскам.

На западе островками запенилась вражеская земля. Это начали работу «илы» и бомбардировщики. Небо кропят зенитные разрывы. На разных высотах появились и вражеские истребители. Зная их тактику, майор Воронин особенно пристально следит за вялыми, как бы сонливыми движениями отдельных пар в синеве. Это опытные хищники. Они выслеживают зазевавшихся летчиков. На это у них острый нюх. Не упустят.

Впереди, на фоне снежных Карпат, появились две точки. Они растут. Самолеты. Чьи? Различить нельзя, но по их разомкнутости Петр понимает: летят истребители. Встречная атака? Но стрелять нельзя: это могут быть и наши разведчики, возвращающиеся из-за Карпат. А пока их нужно считать за противника и непрерывно вести расчет на уничтожение.

Неизвестные самолеты близко. Воронин чуть отворачивает, чтобы сбоку их лучше разглядеть. Однако те тоже маневрируют, видимо, стараются держать наши истребители в прицелах. Приятного мало: лететь прямо на пушки и пулеметы. Петра мучают сомнения: кто же это — свои или чужие?

Обычно фашистские истребители дерзки до наглости и крайне вероломны. Первое время это приводило некоторых наших летчиков в замешательство; они, не имея еще достаточного боевого опыта, порой робели, терялись и иногда терпели неудачи. Секрет здесь был прост: наглость имела успех, потому что наши молодые пилоты не всегда были готовы к немедленному ответу на нее. Теперь-то уж они знают повадки вероломного врага и всегда готовы к любой его подлости. Сейчас же подозрительные самолеты шарахнулись назад, показав свои массивные тупоносые тела. Сомнений нет — «фоккеры»!

Противник, заметив группу Воронина, явно растерялся и сам подставил себя под огонь. Такой момент нельзя не использовать. Сверкнул огонь, и один «фоккер» вспыхнул, второй взметнулся вверх, но меткая очередь Алексея Коваленко и здесь настигла его.

Не меняя курса, группа Воронина продолжает полет.

Уже кончили работу наши бомбардировщики и штурмовики, ушли домой верхние и нижние группы истребителей прикрытия, покинул небо и противник, «яки» продолжали барражировать над линией фронта. Горючего хватит еще надолго, но летчики изрядно утомились. Особенно устали глаза: слепит солнце.

До конца патрулирования осталось две минуты. От мысли, что сейчас группа возьмет курс на Тернополь, Петр испытывает сладкую усталость — хорошо знакомую солдатам послебоевую спутницу. И тут, словно плетью по обмякшим нервам, ударили слова с командного пункта земли: сходить к Станиславу и разведать аэродром.

Воронину приходилось не раз бывать над аэродромом в Станиславе. Чтобы побыстрее выполнить задание, он решил обогнуть город с северо-запада и, зайдя со стороны вражеского тыла, пролететь над южной окраиной, где находился аэродром. Затем — домой. Очевидно, от усталости в этом маневре комэск не учел зенитную артиллерию. Зато она вскоре напомнила о себе, встретила сразу ворохом черных бутонов. Петр мгновенно бросил машину прочь от этих пахнущих смертью «цветочков». Пронесло. Черт подери, а это что? На глазах Воронина снаряд разорвался прямо в самолете Ивана Хохлова и на миг окутал его черным дымом.

Как бы ни была сильно развита воля, а на земле в такие моменты человек от неожиданности столбенеет. Сейчас же, когда все тело, нервы и мысли напряжены, страх, жалость и скорбь спрятаны внутри словно взаперти. Поэтому картина гибели близкого друга сразу воспринялась Петром лишь зрительно: «Нет больше Ивана, — четко отметило сознание, — и виновник его гибели только ты, Петр Воронин».

Нужно проследить, куда упадет, хотя вокруг и территория, занятая врагом.

Странно, но из черного облака разрыва показались крылья. Потом кабина, мотор… Передняя часть самолета все же уцелела, и даже крылья не рассыпались. Что стало с летчиком?

Вот появился и хвост «яка», отделенный от машины. Он как бы привязан и летит за крыльями.

Подлетев ближе, Петр разглядел, что снаряд снес половину фанерного покрытия фюзеляжа и буквально выпотрошил его. Хвост держался на оставшихся стальных трубах — лонжеронах. Но кабина летчика цела, цел мотор, и диском серебрится вращающийся винт. А вот и силуэт головы летчика. Воронин увидел лицо Ивана. Оно застыло, словно маска. «Мертв. Убит осколками или же взрывной волной», — пронеслось в сознании.

А между тем неуправляемый «як» опускает нос и плавно переворачивается. Высота быстро теряется, и скорость растет. Машина вот-вот рассыплется. Иван Андреевич если и придет в себя, то все равно не успеет выпрыгнуть и раскрыть парашют: земля рядом. Какой она кажется сейчас коварной, безжалостной! И друзья ничем не могут помочь товарищу. Им осталось одно — проследить его последний путь.

Пожалуй, впервые Петр почувствовал, какой это прекрасный и дорогой для него человек. Часто бывает — оцениваешь друга по-настоящему, когда его уже нет…

Невыносимо тяжелый момент. Мучительный. Он усиливался одной и той же навязчивой мыслью: в несчастье его вина. Это он повел группу через вражеский аэродром без всякого противозенитного маневра. И вот — расплата. Сейчас все увидят гибель Ивана…

Петр осмотрелся по сторонам: летчики его группы шли разомкнутым строем, готовые в любой момент встретить врага. Конечно, они видят и то, что случилось с самолетом Хохлова. И так же, как и он, Воронин, тяжело переживают непоправимую беду. Но случилось невероятное. Самолет Хохлова перестал опускать нос и резко, как борец, лежащий на обеих лопатках, вдруг вывернулся, встал в нормальный горизонтальный полет. Движения машины говорят сами за себя: ею управляет летчик!

— Жив, Иван Андреевич! — от радости закричал Петр, кажется, на всю Вселенную.

Секунда, две — и он рядом. Иван растерянно озирается по сторонам. Пришел в себя и, видимо, еще не может понять, что же с ним произошло. Воронин говорит ему по радио, но Хохлов явно не слышит командира. Разумеется, радио выведено из строя. Покачиванием крыльев комэск с трудом привлек внимание Ивана. Он тревожно взглянул на ведущего. Тот показывает ему рукой, куда лететь, и плавно разворачивается. Нужно скорее вывести Хохлова из вражеского неба. Может, он где-нибудь и сядет на нашей территории. Воронин видит, с каким трудом ему удалось повернуть машину вслед за ним. Наверняка повреждено управление, да и Иван, должно быть, ранен.

К несчастью, снова ударили зенитки. Правда, малого калибра, но они на низкой высоте еще более опасны, чем среднего, залпы которых они только что миновали. Шнуры трасс, зловеще изгибаясь, потянулись около машин. Белые хлопья разрывов беспорядочно заплясали над головами. От одного вида этого фейерверка Воронин по привычке чуть было одним прыжком не шарахнулся в сторону, но сдержался. Не бросать же товарища. Ему нельзя: его самолет уже отпрыгался и от каждого неосторожного движения может развалиться.

— Сергей, заткни глотки этим пушкам, — быстро передал Петр Лазареву, находившемуся с остальными летчиками чуть выше. И, стиснув зубы, Воронин продолжал лететь рядом с Иваном Андреевичем, стараясь подбодрить его, вселить уверенность.

Летчики, очевидно, уже ждали этой команды: они сразу же ринулись вниз. Часть вражеских пушек перенесла огонь на них, часть, видимо, была подавлена огнем наших истребителей.

Но вот показалась и своя территория. Наземная станция наведения, поблагодарив летчиков за разведку, разрешила лететь домой. Четверка ушла, а Воронин с Иваном Андреевичем отстали. Вскоре нашлась и подходящая площадка. Воронин махнул Хохлову рукой вниз — садись.

Но Иван отрицательно покачал головой и махнул рукой на север. Петр понял. Кому на месте Ивана Андреевича не захотелось бы возвратиться домой? Но хватит ли сил? Выдержит ли покалеченный «як» стокилометровый путь?

Конечно, проще всего было бы приказать немедленно сесть, а самому улететь домой. Однако друг просит. Отказать? А вдруг что случится при посадке — ведь машина неисправна? Кто ему окажет помощь? Пусть летит. Вынужденно можно сесть и в пути. К тому же, здесь садиться небезопасно: можно наскочить на окоп или воронку.

Долетели. Иван — что уж совсем невероятно — даже сумел выпустить шасси. Сел нормально, и только когда зарулил на стоянку, у него остановился мотор. Горючего хватило в обрез.

Долго Ваня сидел в кабине и разминал отекшие от напряжения руки и ноги. Поврежденный «як» в полете сильно тянуло вниз и вправо. Все силы летчик отдал, чтобы машина в полете не потеряла равновесие. И на земле еще минут десять он расправлял согнутую поясницу и сдавленные плечи. Все собрались около его самолета и молча глядели на товарища, возвратившегося поистине с того света.

Обычно люди с подвижной нервной системой легко приспосабливаются к жизненным ситуациям. Они быстро загораются и тут же отходят. Таких встреча со смертью редко ранит. Иван же по натуре спокоен, уравновешен. Его не так-то просто выбить из колеи. Но уж когда таких, как он, жизнь здорово тряхнет, для них это редко проходит бесследно. Как этот полет отразится на нем? Трудно сказать, понял ли он состояние товарищей, но, поправив на себе обмундирование и приняв бравый вид, четко подошел к майору Воронину и без всякого заикания доложил о выполнении задания, спросив, какие будут замечания по его действиям в полете.

Да, фронт, товарищи, время здорово изменили Ивана Андреевича. Давно исчезла кажущаяся неповоротливость, в движениях появилась ловкость. И все же друзья долго видели человека таким, каким он показался в полку в первый раз, — чуточку угловатого увальня. К тому же у Ивана Андреевича осталось заикание. И, очевидно, поэтому многие не замечали происходящие в человеке перемены. А вот сейчас, когда у него и следа не осталось от дефекта речи, все вдруг увидели будто бы другого — стройного, сильного Ивана Андреевича с волевым и чуть строгим лицом.

Кто мог подумать, что тяжелый полет окончательно излечит его? Очевидно, для некоторых людей борьба со смертью и счастливый исход ее — незаменимое лекарство. Воронин в радостном удивлении разглядывал «нового» Ивана и на его вопрос о замечаниях в полете, кроме одобрительной улыбки, ничего и не мог ответить. Тот тоже улыбался широко и радостно.

— Замечания, замечания… — после паузы на радостях проговорил Петр. — Да какие тут могут быть замечания! Дай-ка я лучше тебя обниму! — расчувствовался комэск. — Как ты себя чувствуешь?

Иван молодцевато подвигал своими мощными плечами:

— Ничего, хорошо: ведь я в этом полете как будто бы немного поспал.

Все засмеялись. Кто-то предложил качать его, но он моляще поднял руку:

— Братцы, да причем тут я? — и он повернулся к своему истребителю. — Вот кого нужно качать.

Внимательно стали осматривать машину. Снаряд разорвался сзади летчика. Массу осколков приняла на себя бронеспинка. Она и спасла Ивана от смерти. В крыльях было множество рваных дыр от осколков. Повреждено управление, два лонжерона фюзеляжа и изрешечен хвост.

— Что бы про «як» ни говорили, а машина надежная, — с любовью отозвался Лазарев. — Кроме «ила» не знаю, какой бы еще самолет смог выдержать такую пытку.

Полтора часа до рассвета, а летчиков уже разбудил дежурный по полку. Они поднимаются не спеша, беззаботно. По всему видно, что им, не знающим, что готовит грядущий день, спалось спокойно. И сейчас у них мысль еще дремала. О предстоящем задании знают только командиры.

— После завтрака полетим сопровождать бомбардировщики. Они должны нанести удар по Львовскому аэродрому, — сказал Воронин тихо, спокойно, нарочито растягивая слова, но по комнате сразу будто прошелся ветерок, все заторопились. Вялости как не бывало.

Лететь за сто километров в тыл врага через все аэродромы его истребительной авиации — задача не из легких. Тем более каждый ясно понимал, что на них, истребителях, лежит основная тяжесть борьбы с авиацией противника. А удобнее всего уничтожать ее на аэродромах.

За завтраком все молчаливы и сосредоточены. Так бывает всегда, когда летчики внутренне собраны и настроены на боевой вылет. В такую рань обычно нет аппетита. Сейчас же, понимая, что для большого полета потребуется много сил, все старались подкрепиться и выпили дополнительно по стакану крепкого чая.

Темны предрассветные минуты. При побудке луна еще виднелась на горизонте, а сейчас скрылась. С трудом майор Воронин находит свой «як». Тишина. Никакого движения кругом. Только что прогретый мотор, остывая, как бы слегка похрапывает.

Мушкин расстелил под крылом зимний чехол мотора, намереваясь отдохнуть. Как хорошо на рассвете спится. В эти минуты вся природа в наиполнейшем покое. И только война не спит.

Летчики в кабинах «яков». Прохладно. На востоке замаячила заря. Сколько раз приходилось ее наблюдать! И никогда она не оставляет тебя равнодушным. Суть не только в изумительной, неповторимой ее красоте: она часто является для летчиков и верным метеорологом. Вечером предсказывает погоду на завтра, утром уточняет свои предсказания.

Сейчас нигде ни тучки. Восток золотисто-розовый, предвещающий ясный день. Впрочем, война все приметы путает. Фронт своей гарью часто так загрязняет воздух, что сквозь него и небо кажется не таким, какое оно есть на самом деле.

Где-то над головой Воронина, заливаясь, поет жаворонок. Долго Петр не мог обнаружить этого азартного певца. Подумалось даже, что нет никакого жаворонка, просто звенит сама тишина. Только когда солнце позолотило в вышине беззаботную птаху, Воронин заметил ее. Жаворонок висел неподвижно. Видимо, он, как и летчик, любовался зарей и восходом солнца.

Наконец взвились две ракеты. Через три минуты все были уже в воздухе. Бомбардировщики появились колонной из восьми девяток па высоте пяти километров, как и договаривались, — дивизия. Истребителей — полк. Так и положено, прикрытие один к трем. Удар по аэродрому должен быть мощным и неотразимым.

Майор Воронин летит со своей эскадрильей рядом с командиром бомбардировщиков. С ним установлена надежная радиосвязь. Сзади и с превышением идет эскадрилья Александра Выборнова. Выше всех летит эскадрилья Михаила Сачкова. «Яки», широко расплывшись по небу над всей колонной бомбардировщиков, подобно огромному щиту, надежно закрыли ее сверху и с боков. Откуда бы истребители противника ни сунулись, везде их встретит огонь. Правда, внизу никого из наших нет, но противник оттуда и нападать не будет. Атака же сверху — молниеносна и неотразима.

Впереди воздушным боем «Лавочкиных» с «мессершмиттами» обозначился фронт. Значит, «Лавочкины» прокладывают нашим дорогу.

И вот внизу — фронт. Небо рябят разрывы зениток. Истребители резким маневром уходят от их огня. И бомбардировщики меняют курс, маневрируют. Однако они не такие юркие, как «яки». Наконец разрывы снарядов начали отставать. Но четыре снаряда — удар батареи вдогон — разорвались у самого хвоста последней девятки. Она расстроилась. Видно, как из плотного строя отваливает и разворачивается бомбардировщик, а второй с разбитым крылом срывается в штопор.

В эфире напряженное траурное молчание. Густая синева давит своей враждебностью. Внизу земля — чужая, черная. Она вот-вот снова ударит залпом огня. Сзади не ласковое солнце; того и гляди из него выскочат истребители врага…

Майор Воронин, стиснув зубы, зорко осматривает небо: вот-вот должны показаться истребители врага. Так и есть. Показалась пара «фоккеров», за ней вторая и третья. Только сейчас он вспомнил, что подбитую машину, вышедшую из строя, вражеские истребители могут добить. А ведь об этом надо было подумать раньше.

— Сергей! Проводи с напарником бомбардировщик в безопасный район, — приказывает Лазареву.

— Понял! Выполняю! А вам счастливого пути! — И после паузы спросил: — Разрешите потом догнать вас?

— Разрешаю, — ответил Воронин, уже разворачивая свою группу против «фоккеров».

Короткая схватка — и вражеские истребители ушли вниз.

Опасность делает людей более собранными. Через минуту-две бомбардировщики плотно сомкнули свои ряды. Строй выровнялся. Истребители тоже приняли более строгий порядок. Минут через десять послышался голос Лазарева:

— Задание выполнил. Проводил бомбера до безопасного района. Встаю на свое место.

— Спасибо, сынок, — отозвался флагман бомбардировщиков.

Но задание до конца выполнить не удалось. Львов оказался закрытым туманом, и аэродром, по которому бомбардировщики должны были нанести удар, найти было невозможно. Бомбардировщики сбросили свой смертоносный груз на запасную цель — железнодорожную станцию, где скопилось много эшелонов.

Летчики не успели еще позавтракать, как раздалась команда «По машинам!».

На аэродроме стояла тишина. Полное безветрие. Ничто не шелохнется. Воздух от земного испарения помутнел. Небо потеряло свою утреннюю прозрачность, посерело и как будто застыло в своем таинственном спокойствии. Это спокойствие настораживало. Только неопытный солдат в такой момент тишину может принять за тишину, а не за паузу, когда копятся силы к новым боям.

Тишина. На фронте она часто раздражает авиаторов. Когда в небе над головой гудит парочка «яков», — приятнее. Это музыка силы, охраняющей тебя. Фронт отсюда в двадцати километрах. Противнику всего три минуты лета.

Однако постоянный патруль мог сам привлечь внимание противника, и командование призвало на помощь новую технику — радиолокатор. Замысел неплохой. Радиоглаз может издалека обнаружить приближение вражеских самолетов. Пока противник долетит до аэродрома, наши летчики успеют перехватить его еще на подходе. Теперь, полагаясь на зоркость локатора, летчики дежурят на земле, сидя в кабинах истребителей.

Теоретически все правильно, но не рано ли доверяться этой технике? Она пока еще не отлажена, и авиаторы ее как следует не успели освоить. Да и обхитрить ее не так уж сложно. Стоит прийти вражеским самолетам на низкой высоте — и ни один локатор их своевременно не заметит. А сегодняшний неудачный вылет на бомбежку вражеского аэродрома выдал наши намерения. Пока командование готовит повторный удар, почему бы непотревоженному противнику не нанести ответный визит?

Странно, в ожидании полета Петр Воронин стал каким-то раздражительным. Раньше он этого за собой не замечал. Очевидно, потому, что на земле, начиная с Халхин-Гольских событий, ему частенько не везло. И в эту войну тоже не везет. В 1942 году после академии, когда ехал на фронт, попал под бомбежку и случайно уцелел; прошлым летом был ранен на посадке, и недавно два эрликоновских снаряда продырявили реглан.

Не везло. Впрочем, так ли? Столько раз один на один встречаться со смертью и отделываться лишь легким испугом — это ли невезение? Дело, наверное, в другом — нервы сдают. И не удивительно. За десять месяцев провести больше семидесяти воздушных боев, побывать в стольких переплетах, постоянно видеть перед собой небо, тревожное и бескрайнее небо. Столько войны! Металл и тот устает. Наверное нужен отдых.

У своего самолета Петр увидел редкую на фронте картину: девушки — укладчица парашютов Надя Скребова, оружейницы Тамара Кочетова и Аня Афанасьева — сидели за капониром и смотрелись в зеркало. На их головах — венки из полевых цветов. Идиллия да и только! Золотистые кольца венков переплетены голубыми и белыми цветами, отчего венки похожи на сказочные короны, а девушки в синих комбинезонах — на каких-то прелестных фей. До чего же они хороши своей девичьей непосредственностью и даже какой-то детской наивностью.

— А вот вы где прячетесь! — улыбнулся Воронин, выступая за капонир.

— Ой! Товарищ майор, — по-ивановски окая, раньше всех опомнилась Надя Скребова. — Мы вас и не заметили. — И, сняв с головы венок, надела пилотку и поднялась. Девушки, как положено солдатам, стояли в полной форме, держа в руках только что сплетенные венки. На зардевшихся лицах виноватая застенчивость и ожидание. Они, видимо, приготовились выслушать нотацию.

— Ничего, девчата, — дружелюбно улыбнулся Петр, — отдохните, если со всеми делами управились. А венки — это хорошо. Ведь весна… — И, тряхнув головой, озорно добавил: — Вот доживем до победы — замуж вас отдадим. Всем полком на свадьбу заявимся!

Подошел к самолету Лазарева. Там, переговариваясь между собой, стояло еще несколько летчиков эскадрильи. Лазарев пристально смотрел на восток. Кроме него, никто не уловил там никакого звука. У Сергея после ожогов лица резко обострилось обоняние, осязание и слух. И сейчас его необычно чуткое ухо поймало там подозрительный шум, и он, вглядываясь в небо, воскликнул:

— Немцы!

Теперь все уже видят быстро приближающиеся два самолета. По конфигурации и маневру — «фоккеры». С приглушенными моторами они снижались с большой высоты и на предельно максимальной скорости обходили аэродром с востока, беря курс на запад.

На старте в готовности к немедленному вылету стояла шестерка «яков». Они сами без сигнала могли взлететь на перехват этой пары. Но никто на аэродроме, кроме Лазарева, не слышал так тихо подкравшихся к ним вражеских истребителей. Конечно, теперь их уже не догонишь, по осторожность вражеских самолетов наводила на мысль; не пришли ли они, чтобы оценить обстановку на аэродроме и передать своей ударной группе, может быть, уже находящейся в воздухе, с какого направления лучше всего нанести удар.

Не теряя ни секунды, Воронин кинулся к телефону. И только успел доложить командиру полка о противнике, напомнить, чтобы он немедленно поднял на прикрытие аэродрома дежурных истребителей, как разорвав тишину, раздался выстрел. Голова сразу повернулась на тревожный звук. Над КП, искрясь, взвился в небо зеленый шарик ракеты. Вдогон полетел второй. Это значило — немедленный взлет дежурной эскадрильи. Она стояла на противоположной окраине летного поля. И в это же самое время с юго-востока, со стороны солнца, из нашего тыла, откуда только что прошмыгнули разведчики, послышался нарастающий гул. Вскоре появились четыре фашистских истребителя. От них оторвались бомбы и посыпались на середину летного поля. Сзади четверки «фоккеров», вытянувшись в колонну, неслась основная волна фашистских пикировщиков — Ю-87. Что-либо сделать было уже поздно. Воронин бросился за насыпь капонира. Здесь же укрылись механик Мушкин и три девушки.

От взрыва бомб тяжело ухнула и застонала земля. Все содрогалось и тряслось. За бомбами хлынули волны снарядов и пуль. Огонь свирепствовал на аэродроме. Прижавшись ко дну ямы, Петр посматривает вверх. Один за другим, дыша смертью, проносятся лобастые тела «фоккеров». Недалеко вспыхнул бензозаправщик. Вот-вот взорвется цистерна, и тогда всех, кто укрылся за капониром, наверняка зальет горящим бензином.

А тут новая беда: на высоте метров двести — четыре «фоккера». От каждого отваливаются и рассыпаются по два контейнера с мелкими бомбами, и они, широко разлетевшись по небу, черной тучей несутся вниз. Теперь не уйти, не укрыться. И промаха не будет…

Взрывы, огонь, едкий дым… И тишина. Петр чувствует сильное жжение в правой ноге и что-то теплое в груди. Тяжело, словно во хмелю поднимается на колени. Голова кружится, горло сжимает тошнота.

На юго-востоке — солнце, а на западе, за Тернополем, виднеются уходящие вражеские самолеты. Рядом стоит Мушкин. Он тоже, как и комэск, смотрит на запад. Бензозаправщик пылает вовсю, Воронин слышит, как с треском, словно ломая преграды, буйно дышит пламя. А рядом — три девушки с венками. Лежат неподвижно, и под ними расплываются алые лепестки…

Глаза у девушек какие-то страшно спокойные. Лица чужие, глубокие рваные раны… и тут только доходит до Петра, что это жизнь красными лепестками уходит от них. Девушки! Возможно, они еще живы? Петр наклоняется к Наде Скребовой, но подкашивается правая нога, и он валится на бок. Из-за голенища сапога обильно льется кровь. Мушкин, сняв с себя поясной ремень, туго перетягивает им раненую ногу командира. Кто-то расстегивает его реглан и извлекает крупный осколок от бомбы. Он пробил кожу реглана, гимнастерку и застрял в нательной рубахе.

Воронин растерянно берет осколок в руки. Он в крови. Откуда на нем кровь? Ведь на его груди нет раны? И тут все понял: прежде чем угодить в его грудь, этот кусок стали успел убить одну из этих девчат, что десять минут назад с тихой радостью сплетали венки и мечтали о будущей жизни.

Лазарет батальона аэродромного обслуживания никогда не переживал такого печального и напряженного момента. Деревянный домик из пяти комнат заполнился стоном раненых, беготней, сутолокой. Были спокойны лишь мертвые. Их положили отдельно, чтобы потом, когда все уляжется, с почестями похоронить.

После оказания первой помощи майор Воронин лежит на жесткой койке, укутавшись одеялом. От потери крови и всего пережитого чувствуется слабость. Однако комэск рад, что никакими расспросами и тем более сочувствием никто не тревожит. Лучшее лекарство сейчас — покой.