О книге «Пролив в огне» и ее авторах

Документальная повесть «Пролив в огне», написанная ветеранами Черноморского флота В. А. Мартыновым и С. Ф. Спаховым, рассказывает о боевых действиях советских воинов в Крыму и на Черноморском побережье Кавказа в 1941—1944 годах. Те далекие, опаленные боями дни ознаменовались крупными десантными операциями в Керченском проливе, тяжелыми оборонительными боями за Крым и Кавказ и переходом советских войск в решающее наступление с последующим освобождением города-героя Керчи и всего Крыма от немецко-фашистских захватчиков.

Керченский пролив. Город-герой Керчь...

Если подняться к обелиску Славы на гору Митридат, то в ясную погоду глазам откроется панорама Керченского пролива от моря Черного до моря Азовского протяженностью более 40 километров. Ясно обозначится извилистая, скалистая линия Крымского побережья и противоположная, таманская сторона с отмелями и пляжами, с врезающимися далеко в пролив песчаными косами.

Спокойна водная гладь между двумя берегами, разве что изредка заштормит море. Движутся по проливу пассажирские, грузовые, рыболовецкие и другие суда. Бесперебойно работают переправы.

При виде этой мирной картины невольно вспоминаются иные времена, другие переправы, иной Керченский пролив — грозовой и бурлящий, в отсветах пожаров и взрывов — пролив в огне.

Днем и ночью над проливом грохотала орудийная канонада, гремели разрывы авиабомб, слышались приглушенные взрывы морских мин, высоко над морем вздымавшие огненно-черные смерчи...

В районе Керченского пролива в 1941—1944 годах на море и на суше велись ожесточенные бои. Они то временно прекращались, то разгорались с новой силой. И только [4] в апреле 1944 года враг был полностью изгнан с Керченского полуострова, над которым снова и навсегда взвилось красное знамя.

В послевоенные годы в Керчь, которая возродилась из руин и пепла, часто приезжают ветераны армии и флота. Они посещают места бывших боев, приходят на старые причалы и переправы. Герои войны поднимаются на гору Митридат и, подолгу всматриваясь в синеющую морскую даль, вспоминают минувшие дни и битвы.

На одной из встреч ветеранов — моряков Керченской военно-морской базы периода Великой Отечественной, в июле 1975 года, побывали и авторы этой книги капитаны 1 ранга В. А. Мартынов и С. Ф. Спахов. Ветераны Черноморского флота вспомнили свой крейсер «Червона Украина», на котором с первых дней войны обороняли с моря города-герои Севастополь и Одессу. Затем их военные пути разошлись. В. А. Мартынов был назначен военкомом Керченской военно-морской базы, в декабре 1941 года он с десантом освобождал Керчь, сражался в последующих тяжелых боях по обороне Керчи и Тамани весной и летом 1942 года.

С. Ф. Спахов стал командиром артиллерийского дивизиона на крейсере «Коминтерн», а затем, осенью 1942 года, со своей морской батареей участвовал в оборонительных боях за Туапсе, которые впоследствии переросли в мощное наступление наших войск, сокрушавших Голубую линию[1] вражеской обороны. Проходило это наступление через легендарную Малую землю, через Новороссийск, на Тамань, на Керчь...

После встречи у бывших боевых товарищей появилось желание написать книгу. Первые три части книги «Пролив в огне», а именно — «Десант на Керченский полуостров», «В боях за Крым» и «Оборона Тамани» — написал Валериан Мартынов, а последнюю, четвертую, часть — «Отстоим Кавказ — освободим Крым» — создал Сергей Спахов.

Правдиво и просто повествуют авторы о боевых делах, о массовом героизме моряков-черноморцев, с которыми делили горести войны и радости побед над ненавистным врагом. [5]

Убежден, что не только ветераны войны, но и другие читатели найдут для себя в книге много интересного. Огромно ее значение для воспитания советской молодежи, наших воинов, стоящих на страже родной Отчизны.

Адмирал С. Е. Чурсин,

бывший командующий Краснознаменным Черноморским флотом,

председатель Севастопольской секции Советского комитета ветеранов войны

Примечания:

1

Голубая линия — оборонительный рубеж, созданный немецко-фашистскими войсками на подступах к Таманскому полуострову между Азовским и Черным морем.

Примечания

1

Голубая линия — оборонительный рубеж, созданный немецко-фашистскими войсками на подступах к Таманскому полуострову между Азовским и Черным морем.

2

Илья Сельвинский. Я это видел!

Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам.

Вот тут дорога. А там вон — взгорье.
Меж ними
          вот этак —
                       ров.
Из этого рва подымается горе.
Горе — без берегов.

Нет! Об этом нельзя словами…
Тут надо рычать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,
Заржавленной, как руда.

Кто эти люди? Бойцы? Нисколько.
Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька —
Ему одиннадцать лет.

Тут вся родня его. Хутор Веселый.
Весь "самострой" — сто двадцать дворов.
Ближние станции, ближние села —
Все как заложники брошены в ров.

Лежат, сидят, сползают на бруствер.
У каждого жест. Удивительно свой!
Зима в мертвеце заморозила чувство,
С которым смерть принимал живой,

И трупы бредят, грозят, ненавидят…
Как митинг, шумит эта мертвая тишь.
В каком бы их ни свалило виде
Глазами, оскалом, шеей, плечами
Они пререкаются с палачами,
Они восклицают: "Не победишь!"

Парень. Он совсем налегке.
Грудь распахнута из протеста.
Одна нога в худом сапоге,
Другая сияет лаком протеза.
Легкий снежок валит и валит…
Грудь распахнул молодой инвалид.
Он, видимо, крикнул: "Стреляйте, черти!"
Поперхнулся. Упал. Застыл.
Но часовым над лежбищем смерти
Торчит воткнутый в землю костыль.
И ярость мертвого не застыла:
Она фронтовых окликает из тыла,
Она водрузила костыль, как древко,
И веха ее видна далеко.

Бабка. Эта погибла стоя.
Встала меж трупов и так умерла.
Лицо ее, славное и простое,
Черная судорога свела.
Ветер колышет ее отрепье…
В левой орбите застыл сургуч,
Но правое око глубоко в небе
Между разрывами туч.
И в этом упреке деве пречистой
Рушенье веры дремучих лет:
"Коли на свете живут фашисты.
Стало быть, бога нет".

Рядом истерзанная еврейка.
При ней ребенок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне…
Матери сердцу не изменили:
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы
Мать от простуды спасала дитя.
Но даже и смерть для них не разлука:
Не властны теперь над ними враги
И рыжая струйка
           из детского уха
Стекает
           в горсть
                     материнской
                                     руки.

Как страшно об этом писать. Как жутко.
Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой:
Ты вымерил низость фашистской души,
Ты осознал во всей ее фальши
"Сентиментальность" пруссацких грез,
Так пусть же
            сквозь их
                       голубые
                                    вальсы
Горит материнская эта горсть.

Иди ж! Заклейми! Ты стоишь перед бойней.
Ты за руку их поймал — уличи!
Ты видишь, как пулею бронебойной
Дробили нас палачи,
Так загреми же, как Дант, как Овидий,
Пусть зарыдает природа сама,
Если
           все это
                      сам ты
                                    видел
И не сошел с ума.

Но молча стою над страшной могилой.
Что слова? Истлели слова.
Было время — писал я о милой,
О щелканье соловья.

Казалось бы, что в этой теме такого?
Правда? А между тем
Попробуй найти настоящее слово
Даже для этих тем.

А тут? Да ведь тут же нервы как луки,
Но строчки… глуше вареных вязиг.
Нет, товарищи: этой муки
Не выразит язык.

Он слишком привычен, поэтому беден,
Слишком изящен, поэтому скуп,
К неумолимой грамматике сведен
Каждый крик, слетающий с губ.

Здесь нужно бы… Нужно создать бы вече
Из всех племен от древка до древка
И взять от каждого все человечье,
Всё прорвавшееся сквозь века —
Вопли, хрипы, вздохи и стоны,
Отгул нашествий, эхо резни…
Не это ль
          наречье
                   муки бездонной
Словам искомым сродни?

Но есть у нас и такая речь,
Которая всяких слов горячее:
Врагов осыпает проклятьем картечь,
Глаголом пророков гремят батареи.
Вы слышите трубы на рубежах?
Смятение… Крики… Бледнеют громилы.
Бегут! Но некуда им убежать
От вашей кровавой могилы.

Ослабьте же мышцы. Прикройте веки.
Травою взойдите у этих высот.
Кто вас увидел, отныне навеки
Все ваши раны в душе унесет.

Ров… Поэмой ли скажешь о нем?
Семь тысяч трупов.
            Семиты… Славяне…
Да! Об этом нельзя словами:
            Огнем! Только огнем!

Керчь

1942