В IV веке по Р. Хр. почти прекращаются известия о самостоятельном Боспорском царстве, существовавшем на общих сторонах Керченского пролива, в конце X века на тех же местах, по нашим летописям является русское Тмутраканское княжество. Откуда взялось это княжество, и какие были судьбы Болгарского края в течение периода, обнимающего пять или шесть веков? На эти вопросы доселе не было почти никакого ответа. В другом месте мы объясняем, что после изгнания Ост-Готов из Южной России часть Болгар, именно Кутургуры, двинулась за ними и заняла страну между Днепром и Дунаем, а другая часть, то есть Утургуры, осталась на обеих сторонах Азовского моря и в восточной части Крыма (см. выше: О славян. происхож. Дунайск. Болгар). Эти Утургуры на севере, по замечанию Прокопия, граничили с бесчисленными племенами славянских Антов. На юге, кроме Херсонских Греков, соседил с ними небольшой остаток Готов Тетракситов, которые заняли горную область Южного Крыма, известную под именем Дори. Благодаря горам, эти Готы отстояли себя от окончательного истребления со стороны Болгар Утургуров.

По словам Прокопия они после отчаянной войны заключили союз с своими врагами, но, очевидно, союз не совсем искренний: Готы отстаивали себя не одним оружием, но и хитрою политикой. Они отдались под покровительство Византии; отправляя к Юстиниану I посольство с просьбой о назначении им нового епископа, они советовали императору поддерживать распри между соседними варварами, то есть, между Кутургурами и Утургурами. Но поддержание подобных распрей и без того было обычною политикой Византии. Во время нашествия Кутургуров на империю в 551 году, по просьбе Юстиниана, Сандилк, князь Утургуров, пошел на своих родичей; он присоединил к своему войску 2000 Тетракситов. Отсюда можно заключить, что последние, признавая над собой покровительство Византии, в то же время играли иногда роль подручников и по отношению к своим сильным соседям Болгарам Утургурам.

Итак, в первой половине VI века, мы встречаем утургурские поселения примыкающими к Азовскому морю с его восточной, южной и отчасти западной стороны. Сосредоточием их являются преимущественно берега пролива, то есть главная часть древнего Боспорского царства, которому они очевидно нанесли окончательный удар. На восточной стороне пролива они завладели Фанагорийским или Таманским островом и его городами, которые, как известно, вели свое происхождение от древних греческих поселенцев. Завоевания эти, по обычаю варваров, сопровождались разрушением и опустошением. Прокопий называет два города, именно Кипы и Фанагорию, которые были разрушены варварами; но и другие, менее значительные города, конечно подверглись той же участи. По крайней мере, впоследствии мы видим, что здесь только один пункт получил некоторое значение в истории: это Таматарха или Тмутракань наших летописей, очевидно, возникшая на месте разоренной Фанагории. На другой стороне пролива находилась бывшая столица Боспорского царства, Пантикапея, у византийских писателей известная более под именем Боспора. Этот знаменитый город, благодаря своим укреплениям, некоторое время оборонял себя от напора Гуннов Утугуров; наконец, чтобы не попасть в руки варваров, он поддался Византии. Подчинение это, по словам Прокопия, относится ко времени императора Юстиниана I; "а до того времени Боспориты управлялись собственными законами" (De Bell. Pers L, cap. 12) Нет сомнения, что варвары пытались завладеть всем Таврическим полуостровом; однако Византия успела отстоять от них не только Херсонес и Пантикапею, но и некоторые укрепленные пункты на восточном берегу, каковы Гурзуф и Алустон (их называет Прокопий; но были, вероятно, и другие, которых он не называет, например, Сугдея). За исключением таких пунктов, восточное побережье Таврики, по словам Прокопия, было занято варварами, и преимущественно Гуннами, то есть Болгарами-Утургурами (De В. Goth. L. IV, с. 18).

Главная причина, почему остановились успехи Болгар, и они не могли овладеть всем Таврическим полуостровом, заключалась, конечно, в том, что они не имели единства. Борьба с Ост-Готами, очевидно, соединила их; но по окончании этой борьбы они снова разделились и распались на отдельные роды, находившиеся под управлением своих мелких князей. Тогда не замедлила возыметь свое действие обычная политика Византии - сдерживать соседних варваров, посевая между ними раздоры (наследованное от древнего Рима: divide et impera). Императоры заключали отдельные союзы с князьями варваров против их же соплеменников; осыпали их подарками; а относительно наиболее сильных князей эти подарки нередко обращались в постоянные и ежегодные, так что имели вид дани. Иногда византийской политике удавалось поставить этих варваров в вассальные к себе отношения. Византия пользовалась их силами в своих внешних войнах, то есть нанимала их дружины в свою службу. Первое упоминание о найме болгарских дружин на Таврическом полуострове относится также ко времени императора Юстиниана I. Прокопий в своей Персидской войне (L. I, с. 12) рассказывает следующее: Гурген, князь кавказской Иверии, угрожаемый персидским царем Кабадом, обратился с просьбой о помощи к императору Юстиниану. Тогда последний отправил в Боспор Киммерийский с большою суммою денег патриция Проба, который должен был нанять войско из Гуннов, обитавших между Херсоном и Боспором. Проб исполнил свое поручение, и Юстин часть этого войска отправил с другим военачальником в Лазику на помощь Гургеню. Особенно видную роль играли болгарские наемные дружины в войнах Византии во времена Юстиниана I. Велизарий немало был обязан им своими успехами в Азии, Африке и Италии. Эти дружины вербовались в странах приазовских и придунайских, следовательно между ветвями Болгарского народа, Кутургурами и Утургурами.

Для укрощения варваров на помощь Византии вскоре является могущественный союзник, греческая религия. Византия ревностно исполняла свое высокое призвание на востоке - распространять христианство. Отчасти по духу Греко-восточной церкви, отчасти по недостатку материальных средств, она в этом отношении составляла совершенную противоположность с западною или Латинской империей, которая со времени Карла Великого вводила христианскую религию между языческими племенами преимущественно силою меча. Византия же более действовала проповедью и притом проповедовала на языке туземцев; кроме того, она старалась привлекать к христианству варварские племена блеском своей цивилизации, особенно великолепием своего церковного обряда, красотою храмов, дорогими подарками, приветливым обхождением и т. п. Известны наши летописные предания о том, как Греки, при заключении договора с Олегом, показывали русским послам свои храмы и царские палаты, и как потом послы Владимира были поражены великолепием Софийского собора и патриаршего служения. Но подобное гостеприимство не было оказано одним Русским; это была обычная политика Византии по отношению к соседним языческим народам. Различие в латинском и греческом способах распространять христианство имело своим главным последствием и то обстоятельство, что народы, принявшие веру от Византии, получили Священное Писание на родном языке; вместе с тем у них начала развиваться и своя собственная письменность; тогда как народы, обращенные западными миссионерами и признавшие свою духовную зависимость от Рима, получали латинское богослужение и латинскую письменность. Известно также, что и начало национальной немецкой письменности, то есть перевод священного писания на готский язык, который приписывают Ульфиле, епископу IV века, принадлежит именно восточной половине Римской империи, а не западной.

Первое упоминание о христианстве между таврическими Болгарами относится к тому же знаменитому царствованию Юстиниана I. Начало же христианской проповеди на Таврическом полуострове восходит к I веку по Р. Хр. Предание говорит, Апостол Андрей из Синопа приезжал в Херсон и здесь проповедовал христианство. Затем во времена Траяна прославился своею апостольской деятельностью сосланный сюда римский епископ св. Климент, который и был здесь утоплен по приказанию императора, за свою проповедь. Христианство медленно возрастало и укреплялось на полуострове и должно было выдерживать упорную борьбу с эллино-скифскою религией. Последователи его принуждены были скрывать свое богослужение в пещерах и катакомбах. Но со времени Константина Великого появились здесь открытые христианские храмы, и успехи проповеди пошли быстрее. Впрочем, христианство и эллино-скифское язычество и после того долго еще жили рядом в этих главных пунктах. В Херсонесе христианство восторжествовало ранее; а на Боспоре оно, по всей вероятности, окончательно утвердилось только с присоединением к Византийской империи, то есть в первой половине VI века. В это же время христианская проповедь начинает проникать и в среду соседних Гуннов-Болгар. Кроме влияния Херсона и Боспора, на них мог, конечно, действовать и пример соседних Готов-Тетракситов. Известно, что христианская религия распространилась между Готами первоначально в форме арианской ереси; к этой эпохе принадлежит деятельность их епископа Ульфилы и перевод Священного Писания на готский язык. Получили ли христианство таврические Готы от своих арианских соплеменников, или непосредственно из соседнего Херсона - в точности неизвестно; но последнее имеет более вероятности. В первой половине VI века у них встречаем уже собственного епископа. По поводу его смерти и готского посольства в Константинополь Прокопий заметил следующее: Б"ыли ли эти Готы когда-либо арианской секты, подобно прочим арианским народам, или какой другой- я не могу утверждать". Отсюда прямое заключение, что в его время они были православными; да иначе они не обращались бы к Юстиниану с просьбой о назначении им нового епископа. Следовательно, таврические Болгаре с разных сторон соприкасались православному населению, и византийское влияние не замедлило отразиться на них в деле религии.

Вскоре после воцарения Юстиниана I, именно в 528 году, князь Гуннов, соседних с Боспором, по имени Гордас, лично отправился к императору для заключения с ним союза и для принятия святого крещения. Император был его восприемником от купели и почтил дарами. В свою очередь князь обещался охранять от варваров римские владения, особенно город Боспор, и кроме того доставлять известное количество рогатого скота; следовательно, в сущности признал себя вассалом и данником Византии[98] . Император послал еще некоторое количество войска под начальством военных трибунов для защиты Боспора от Гуннов и для собирания с них означенной дани рогатым скотом. "В этом городе, - прибавляют византийские историки, - значительная торговля Римлян с Гуннами". Приведенное свидетельство представляет для нас несомненную важность. Во-первых, само прозвище гуннского князя, Горд или Гордый, обнаруживает, что дело идет о Болгарах славянских (так называемых Гуннах-Утургурах[99] ). Во-вторых, путешествие Горда в Византию - и конечно, с значительною свитой - указывает на морские плавания таврических Гуннов, следовательно, подтверждает их славянский, а не угротюркский характер. В истории нашего христианства князь Горд является предшественником русской княгини Ольги, которая почти по тому же поводу предпринимала плавание в Византию. Следовательно, ко временам Ольги подобные путешествия вошли уже в некоторый обычай у восточных Славян.

Но этот первый христианский князь таврических Болгар имел печальную судьбу, по известию тех же византийских летописей. Когда Горд воротился в свою страну, то он начал не только открыто исповедовать новую религию, но и принялся истреблять языческие идолы, которым поклонялись Болгары; а те, которые были сделаны из серебра и электрона, он приказывал расплавлять. Но язычество было еще очень крепко в народе, и уничтожение идолов возбудило его к мятежу. По всей вероятности, к религиозной ревности присоединилось еще и неудовольствие на князя за вассальное подчинение Византии и за обязательство платить ей дань. Мятежники убили князя и преемником ему поставили его брата Моагера. Вслед за тем, опасаясь мщения со стороны Римлян, занимавших Боспор, они внезапно напали на этот город и избили византийский гарнизон с трибуном Далматием. Но Болгаре на этот раз недолго владели Боспором. Император отправил против них и морем, и сухим путем многочисленные войска, набранные "из Скифов" (конечно, главным образом, из Славян). Очевидно, он решился употребить большие усилия, чтобы смирить таврических Болгар и упрочить свою власть в таком торговом и стратегическом пункте, каков был Киммерийский Боспор. Усилия его увенчались успехом. Варвары, устрашенные вестью о приближении сильного войска, покинули город, и Византийцы окончательно в нем утвердились. По-видимому, Боспориты или Пантикапейцы, признавшие над собой верховную власть императора Юстиниана I, чтобы иметь защиту от варваров, до этого времени еще сохраняли тень своего самоуправления; а теперь они должны были подчиниться византийским начальникам. Тогда же вероятно и были восстановлены Юстинианом обветшалые стены Боспора; император, по словам Прокопия, укрепил его преимущественно перед другими своими городами в Тавриде [100] .

Упомянутые события относятся к первой, то есть блестящей эпохе Юстинианова царствования, которая отличалась энергичной, многосторонней деятельностью государя и громкими подвигами его легионов. Не то видим во вторую половину этого царствования (явление довольно обычное в истории; для сравнения достаточно напомнить Людовика XIV). Когда Юстиниан устарел, упала его энергия; вместе с тем возросли, конечно, подозрительность и ревность к людям, выдвигавшимся своими талантами и заслугами; на место их получили влияние люди неспособные в государственном отношении, но умевшие тонко льстить. Историк Агафий говорит, что упадок деятельности особенно был заметен в военном деле, которое не замедлило прийти в расстройство; вместо 645 000, которые должны были находиться под знаменами по положению, армия византийская в это время едва насчитывала 150 000 человек для защиты своих пределов, и эти войска были разбросаны на весьма отдаленных друг от друга пунктах, именно на Дунае, в Италии, Испании, Нумидии, Египте, на Персидской границе и на восточном берегу Черного моря. Это обстоятельство, конечно, не замедлило отразиться на отношениях империи к северным варварам, и преимущественно на отношениях к обеим ветвям Болгарского народа, то есть Кутургурам и Утургурам. Первые усилили свои набеги на империю; тщетны были те многочисленные укрепления, которыми Юстиниан покрыл берега Дуная. Болгаре массами врывались в Мизию и Фракию, и особенно пользовались для своих нашествий тем временем, когда Дунай замерзал.

В этуто вторую эпоху своего царствования Юстиниан усилил обычные приемы византийской политики по отношению к варварам; он откупался золотом от врагов, а также золотом приобретал себе между ними союзников и вооружал одних варваров на других. Самые значительные вторжения Кутургуров, как известно, произошли в 551 и 559 годах. Хотя оба раза эти варвары подверглись нападению своих единоплеменников Утургуров; однако их междоусобия не могли вознаградить императора за те бедствия и опустошения, от которых страдала империя, и никакие крепости, никакие союзы не могли заменить сильных и хорошо устроенных легионов, которые должны были охранять ее северные пределы. В союзе с Византией в эту эпоху снова усиливается восточно-болгарское племя, то есть Утургуры. Таврические и таманские Болгаре составляли только часть этого племени; жилища других его ветвей, повидимому, простирались тогда на запад приблизительно до Днепра, где они соприкасались с землями Кутургуров. Между тем как у последних из числа вождей выдвигался особенно Заберган, во главе утургурских князей является в то время Сандил или Сандилк (по нашему предположению то же, что Судило, Судилко, Судислав). Прокопий замечает, что это был муж, одаренный замечательным разумом, большой твердостью духа и весьма опытный в военном деле (De В. G.L. IV с. 18). Под его начальством Утургуры взяли верх над своими соплеменниками и заняли отчасти их земли; таким образом некоторые их ветви отодвинулись далее на запад. Враждуя между собой, Болгарские племена в то же время по некоторым признакам приходили в столкновение и с другими Славянскими народами, особенно с многочисленными племенами Антов, обитавших к северу от Болгар. Кроме того, они, вероятно, сталкивались и вели войны с Угорскими ордами, кочевавшими тогда в степях Поволжских. Растяжением болгарских ветвей и их взаимными распрями вскоре воспользовались другие варвары, надвинувшие с востока. Мы говорим о Хазарах и Аварах.

Но что это были за варвары, и к какой семье народов они принадлежали?

Если обратимся к начальным судьбам Хазар, то относительно их найдем в исторических сочинениях почти такую же путаницу понятий, какую находим по отношению к Болгарам. Историю Болгар обыкновенно начинают с половины VII века, то есть со времени Куврата и мнимого их разделения между его сыновьями, под предводительством которых они будто бы разошлись в разные стороны. При этом упускают из виду весьма простое обстоятельство, а именно, что Болгаре за долгое время выступили на историческое поприще, уже давно разветвились на разные части (Кутургуры, Утургуры, Ультинзуры и пр.) и заняли большое протяжение земель. То же недоразумение по недостатку исторической критики повторилось и относительно Хазар. Историю последних обыкновенно начинают со времени императора Ираклия, когда они являются его союзниками в войне с персидским царем Хозроем, то есть с 626 года, и к этому именно времени приурочивают известие византийских писателей Феофана и Никифора о том, что Хазары пришли из "внутренней Берилии" или "Берзелии". Без всякой проверки повторялось свидетельство тех же писателей, что Хазары только во второй половине VII века наложили дань на часть Болгар, которая осталась за Азовским морем, или на уделе Батбая, старшего Кувратова сына. А между тем почти за 60 лет до упомянутого союза с Ираклием более ранние византийские писатели повествуют о вторжении в Европу новых завоевателей, именно Турок, пришедших из-за Каспийского моря и покоривших некоторые народы Юго-восточной Европы, в том числе и Болгар Утургуров. Замечательно, что в данном случае вводили в заблуждение те же писатели, которые баснословят о Болгарах, то есть, Феофан и Никифор; у них впервые встречается и само название Хазар. Впрочем, вместе с тем они называют их и "восточными Турками".

Известно, что народность Хазар до сих пор составляет вопрос в европейской историографии. Некоторые писатели считают их народом турецким или татарским; большинство относит к финскому семейству и считает соплеменниками Угров; третьи называли их предками Черкесов (Сум, датский ученый прошлого столетия); четвертые, наконец, считали их Славянами (Венелин). Сличив по возможности разные известия об этом народе, мы пришли к следующим выводам.

Около половины V века произошло второе великое движение Гуннских народов на восточную Европу. (Первое было произведено в IV веке.) Начало этого второго движения восходит, впрочем, к половине V века; судя по известию Приска, византийского писателя того же века, какой-то закаспийский народ потеснил Авар и другие приволжские и прикавказские племена. (Excerpta de Legationibus.) Затем в течение почти ста лет византийские историки молчат об этом народе, пока в VI веке он не выступил, под именем Турок, в качестве нового завоевателя Юго-восточной Европы. Около этого времени в среде кочевников алтайских и Северного Туркестана, по всей вероятности, произошли те же перевороты, которые в XII веке совершились в среде родственных им и еще далее к востоку обитавших татаромонгольских орд, то есть, возвышение какого-либо ханского рода и объединение под его верховенством значительной части турецких племен. А следствием этих переворотов были такие же движения на юг и запад. В южных областях Аму и Сыр-Дарьи некогда процветала греко-бактрийская цивилизация, и существовали еще богатые промышленные города. На юг распространение турецкого владычества повидимому, не пошло далее Туркестана, потому что встретило отпор со стороны сильного в то время Персидского государства. Но на запад от Каспийского моря Турки не нашли ни одного организованного противника, а только разноплеменные народы, разделенные на мелкие владения и враждебные друг другу; а потому их завоевания вскоре распространились от Каспийского моря до Кавказа и берегов Азовско-Черноморских. Завоевания эти перешли за Кавказ и проникли до Армении; но и в той стороне они столкнулись с теми же Персами. Хотя Турки делились на разные орды, под управлением особых ханов, однако первое время все они подчинялись великому хану, жившему в Туркестане. Это единство продолжалось недолго. Тут мы встречаем то же самое явление, которое видим впоследствии в истории татаро-монгольского ига. Турки, поселившиеся между Каспийским и Азовским морями в VI веке, составили особый хаганат, сосредоточием которого сделался потом город Итиль, лежавший в нижнем течении реки Итиля, то есть Волги. Этот хаганат с городом Итилем был прямым предшественником Золотой орды с ее столицей Сараем. С VII же века он сделался известен преимущественно под именем царства Хазарского. Турки хазарские, подчинив себе многие города и оседлые населения, сами сделались народом полуоседлым. А те орды, которые в своем движении с востока остановились в степях Яицких и Волжских, продолжали вести прежний кочевой образ жизни; они встречаются потом в истории под разными именами, преимущественно Печенегов, Узов и Куманов (Половцев). Печенеги сделались известны своими набегами на Хазарское царство, основанное их соплеменниками.

Итак, Хазарское царство основано собственно турецким племенем; в этом едва ли может быть сомнение. Но почему же оно стало называться Хазарским? Было ли принесено это имя из Средней Азии турецкими завоевателями, или оно было туземное?

Если мы не ошибаемся, оно принадлежало не пришлым Туркам, а туземному прикавказскому народу.

Не восходя ко временам более отдаленным, в которых можно найти это имя, укажем на двух писателей V века: армянского историка Моисея Хоренского и греческого Приска. Моисей Хоренский упоминает о нашествии на армянские владения Хазиров, народа, обитавшего на северной стороне Кавказских гор, и это нашествие относит к концу II или началу III века по Р. X. (см. в переводе Эмина, стр. 134). Государя Хазиров Моисей Хоренский называет хаканом, словом, которое вообще означает у него владыку (ibid. 309)[101] . Греческий современник армянского историка, Приск говорит о скифском народе Акацирах или Кацирах, обитавшем за Азовским морем около Кавказких гор. По его словам, этот народ управлялся многими князьями; старший из них, по имени Куридах, находясь в распре с другими, признал Аттилу судьей этих распрей и помог Гуннам подчинить себе народ Акацирский. Хотя зависимость эта окончилась при сыновьях Аттилы, но подобно соседним Болгарам, Акациры с того времени причислялись византийскими писателями к народам гуннским. В своем описании Скифии Иорнанд также упоминает храброе племя Акациров, которых помещает соседями Болгар, хотя, очевидно, не имеет точного представления об их географическом положении. По разным признакам Кациры и Казиры было одно из черкесских племен.

Около Каспийского моря византийские писатели помещают народ Ефталитов или Белых Гуннов, которые играли важную роль в войнах Византийцев с Персами, большею частью как союзники последних. По словам Прокопия, они отличались от других Гуннов более белым цветом кожи и более красивой наружностью. По словам Менандра, какой-то знатный Ефталит, по имени Катульф, мстя своему государю за бесчестие жены, предал своих соплеменников Туркам. Это произошло в 560-х годах. Вслед за тем Турки покорили некоторые прикавказские народы, между прочим принуждены были платить им дань и азовско-черноморские Болгаре или Утургуры, ослабленные внутренними раздорами и удалением на запад значительной части своего племени. У византийских писателей VIII и IX века завоеватели этих народов являются иногда под своим названием Турок; но преимущественно они именуются Зазарами, то есть на них перешло имя покоренного ими черкесского народа Хазаров. Следовательно, то, что мы привыкли разуметь под словом "Хазары", в период приблизительно от VII до XI века, не представляло собственно одного определенного племени. Это было государство, составленное из разных народностей. Тут находились, во-первых, истые Турки, пришедшие из-за Каспийского моря, потом племена мидосарматские или черкесские, некоторая часть восточнославянских народов и некоторые орды угорские, кочевавшие в степях Волги и Дона. Кроме того, в городах этого царства рассеяно было значительное количество еврейского населения. Довольно продолжительное существование Турецко-Хазарского государства способствовало, конечно, некоторому смешению этих народов и их языков; по всей вероятности, здесь зарождались новые, переходные типы. Но прочной и однородной национальности здесь не выработалось; это отчасти и объясняет нам, почему впоследствии Хазарское государство сошло со сцены, не оставив никакого определенного этнографического типа в истории. Существование различных племен, не слившихся в один народ, объясняет нам и то замечательное разнообразие религий, которое мы встречаем здесь в эпоху процветания Хазарского государства. По некоторому родству языков, по образу жизни и по характеру турецкие завоеватели, поселившиеся главным образом около Нижней Волги, по всей вероятности, наиболее тяготели к народам Угорского племени. Но они неизбежно подверглись влиянию более одаренных и более развитых народностей славянских и особенно кавказских. Последний элемент, очевидно, взял верх над всеми другими с тех пор, как пришлые Турки отделились от своих среднеазиатских соплеменников и составили особое государство. Посредством своих женщин хазарский или черкесский элемент повлиял смягчающим образом конечно и на сам внешний тип турецких завоевателей [102] .

Одновременно с Турко-Хазарским государством, выступает на историческое поприще другой народ завоеватель, Авары. Хотя народность и история Хазар до сих пор остаются не выясненными, и известия о них очень мало разработанными критически, однако на их счет европейская историография имеет уже довольно богатую литературу. Назовем труды Стриттера, Сума, Лерберга, Френа, Доссона, Языкова, Григорьева, Дорна, Вивьенде-сен-Мартена, Бруна, Хвольсона и др. Но что серьезного или достойного внимания, кроме извлечений Стриттера из византийских историков, имеем мы для истории и этнографии Авар? Венелин в своей не оконченной (исходившей от предвзятой идеи) монографии об Обрах справедливо заметил: "Если перелистуем каталог всем историческим изследованиям, то найдем, что Обры или Авары почти совершенно забыты, вместе с их империей, несмотря на то, что почти всякий изыскатель или компилятор исторических сочинений, больше или меньше спотыкается об Аварскую империю или об Обрский народ". (Чтения Общества истории и древности 1847 г. No 3.) А между тем этот народ свирепствовал в Средней и Восточной Европе в продолжение 250 лет.

Не вдаваясь в особое исследование об Аварах, мы предложим относительно их несколько своих замечаний и соображений, предоставляя будущему окончательное решение этого темного вопроса.

Об Аварах существуют такие же разнообразные мнения, как о Хазарах. Господствующим мнением доселе было то, которое относит их к племенам угорским и татарским. Мнение это основано на том, что часть византийских писателей иногда смешивает Авар с Гуннами: особенно же подобное смешение заметно у важнейших латинских или западноевропейских летописцев VI-VIII веков, каковы Григорий Турский, Фредегарий и Павел Диакон. Но так как средневековые историки этого периода вообще щедры на имя Гуннов, то подобное доказательство требует еще подтверждения.

Первый из Византийцев, упоминающий об Аварах, был Приск, писатель V столетия. По поводу упомянутого нами выше движения закаспийских народов (Турок) он говорит, что потесненные ими Авары обрушились на Савиров, а последние - на другие гуннские народы. Затем византийские известия молчат об Аварах до второй половины VI века, то есть до завоевания Турками стран, лежащих между Каспийским и Азовским морями. Тогда Авары, не желая сносить турецкое иго, вступили в переговоры с императором Юстинианом I и просили у него земель для поселения, обещая охранять его империю от внешних врагов. Император, повидимому, был доволен их предложением, надеясь посредством этих новых варваров сдерживать Болгар, угнетавших северные провинции империи. Как бы то ни было, значительная часть Аварского народа из-за Дона и Азовского моря перешла на северную сторону Дуная в Паннонию. Но тут скоро оказалось, что Византийская империя приобрела себе соседа еще более свирепого и опасного, чем Болгаре. О переговорах с византийским правительством и переходе Авар в Паннонию повествует в особенности Менандр, писатель конца VI и начала VII века. Из того же писателя мы видим, что Турки смотрели на Авар, ушедших на Дунай, как на своих беглых рабов и требовали от преемника Юстинианова, Юстина II, чтоб он не давал убежища в своих землях их непокорным подданным. Но обстоятельства в то время немало покровительствовали этим новым завоевателям средней Европы, а именно: с одной стороны - слабость империи и ее отношения к Болгарам, а с другой взаимные отношения среднеевропейских народов, побудившие Лангобардов искать союза Авар против Гепидов.

Затем обращу внимание исследователей на известие младшего современника Менандрова, Феофилакта Симокаты. По его словам, новые завоеватели, поселившиеся на Дунае в Паннонии, были не настоящие Авары. Он говорит, что Псевдоавары принадлежали собственно к племени Огор, которое обитало около реки Тиль (Атель или Волга), и что часть этого племени по именам двух своих древних князей называлась Вар и Хунни. Когда, убегая от Турок, они приблизились к Савирам, последние приняли их за Авар и почтили дарами. Тогда Вар и Хунни, заметив эту счастливую для себя ошибку, начали уже сами выдавать себя за Авар. "Ибо, - прибавляет Феофилакт, - из всех скифских народов Авары отличаются наибольшею даровитостию" (Theophilacti Historiarum lib. VII). В этом известии скрывается, конечно, какое-либо недоразумение, но должна быть и некоторая доля правды. Несомненно то, что во времена Феофилакта паннонские Авары назывались отчасти Вар, отчасти Хунни (или сложным, искусственным словом Вархониты, как иногда находим у Менандра). Но что такое имя "Вар", как не то же "Авар" (как Тиль, вместо Атель)? Следовательно, этот народ состоял собственно из Авар и Гуннов. Феофилакт называет их Псевдоаварами и говорит, что они принадлежали к племени Огор, что такое было это племя, в точности неизвестно. Может быть, к нему относилась именно та часть народа, которая называлась "Хунни", и этих Гуннов действительно можно было назвать Псевдоаварами, но что другая часть, то есть "Вар", была настоящими Аварами. Одним словом, мы усматриваем два различные элемента в том народе, который под именем Авар долгое время господствовал на Дунае.

Притом движение из-за Азовского моря и Дона Аваро-Гуннов не ограничилось VI веком; по некоторым признакам оно продолжалось и после того [103] .

Итак, Аварский народ, пришедший на Дунай во второй половине VI века, состоял, по нашему мнению, из двух элементов: Аварского и Гуннского. Во главе этого союза, очевидно, находился Аварский элемент, более даровитый и храбрый. По известию Менандра, часть Авар, ушедшая на запад от турецкого ига, будто бы заключала в себе до 200 000 человек. Замечательно, что та же двойственность типа, какую мы находим в государстве, основанном Аварами на Дунае, встречается и в государстве собственно Хазарском, то есть, около Кавказа. Пришлые Турки, заимствовав имя от туземцев Хазар, впоследствии хотя и смешались с ним отчасти, но очевидно, не успели совершенно слиться в один народ и выработать новый этнографический тип. Об этой двойственности их типа свидетельствуют арабские известия X века. Так, у Истахри говорится, что одни Хазары назывались Кара-Джур и были цвета столь смуглого, что казались черными, другие же были белы, прекрасны и стройны (см. Мордтмана Das Buch der Lander von Istachri. 105). Ибн-Даста замечает, что воины хазарского вице-царя (иша) "красивы собою", и что они "одеты в прочныя брони" (Хвольсона Известия о Хазарах и пр. 18). О чистом турецко-татарском племени никак нельзя было сказать, что оно красиво, бело и стройно; это известие относилось, конечно, к туземным Хазарам, то есть, к Черкесам, между тем как весьма смуглая, некрасивая часть Хазар принадлежала к настоящему Татарскому племени. О присутствии этого некрасивого татарского элемента между Хазарами свидетельствует и следующее известие Симеона Логофета: однажды государственный секретарь сообщил императору Михаилу III, что патриарх Фотий проповедует о двух душах в человеке и что служители поэтому требуют двойного содержания. Император, рассмеявшись, сказал: "Так вот чему учит эта хазарская рожа!"

Принадлежность Авар Кавказу или Прикавказью, наравне с Хазарами, подтверждается и общим у них титулом кагана или хагана - титулом, который, повидимому, первоначально упоминается у народов прикавказких[104].

При своем движении из-за Азовского моря на запад, Аваро-Гунны должны были неизбежно столкнуться с южно-русскими Славянами, известными в те времена под общим именем Антов. Хотя последние были многочисленны и храбры, но они еще не успели объединиться усилиями Днепровской Руси и управлялись своими мелкими князьями или своими шумными вечами. Как всегда бывает в подобных случаях, оседлое население, рассеянное на большом пространстве (по свидетельству Прокопия) и не имеющее для своей защиты многих крепких городов, с трудом может устоять против пришлых орд, действующих подвижными и плотными массами; однако Славяне по всем признакам оказали мужественное сопротивление. Феофилакт недаром назвал Авар самым изворотливым из скифских народов. Действительно в своей дальнейшей истории, особенно в своих отношениях к Византии, они являются довольно ловкими политиками и даже своего рода дипломатами, - чем помимо храбрости и объясняются их первые успехи и завоевания. Источники только мимоходом упоминают о их столкновениях с Антами. А именно, Менандр рассказывает, что, когда Авары начали своими набегами опустошать земли Антов, последние отправили к ним одного из своих старшин, Мезамира, для выкупа пленных. Мезамир, человек тщеславный и речистый, начал вести переговоры высокомерным тоном. Тогда некто Котрагег, находившийся в союзе и дружбе с Аварами, дал аварскому кагану такой совет: "Этот человек пользуется у своего племени большим значением и может вывести в поле столько людей, сколько захочет: надобно его убить, и тогда смело нападай на их земли". Авары послушались этого совета и, презрев обычаи, охраняющие особу посла, убили Мезамира. Действительно, с тех пор они еще свободнее опустошали земли своих соседей, брали большую добычу и уводили толпы пленных. Это известие Менандра бросает некоторый свет на отношения Авар к южно-русским Славянам в VI веке. Упомянутый Котрагег есть, конечно, то же, что Котраг; а это слово, как известно, было одно из видовых названий болгарского племени: Котраги или Котригуры в то время обитали в Черноморье между Днепром и Дунаем. Под именем Котрага тут разумеется, вероятно, один из князей или знатных людей этого племени. Упомянутый совет намекает на обычное явление, то есть на раздоры и усобицы славянских народов. Между Болгарами и Антами шла, очевидно, мелкая вражда из-за земель или из-за добычи и пленных (то есть рабов). Авары, конечно, ловко пользовались этой враждой для своих целей.

Относительно Антов из византийских источников не видно, чтобы они находились собственно под аварским игом; вероятно, им удалось отстоять или вскоре возвратить свою независимость[105]. Но западную ветвь Болгар, то есть Гуннов Кутургуров, мы видим потом в течение 70 или 80 лет (то есть до времен Куврата) под игом Авар, которым они платят дань и дают вспомогательные войска. Авары пользуются преимущественно болгарскими силами в своих войнах с Византией и дунайскими Славянами. Например, уже в 574 году аварский каган Баян посылает 10000 Котригуров разорять Далмацию (Менандр). Около того же времени он отправляет императора Юстина II, чтобы та дань, которую его предшественник, Юстиниан I, платил Котригурам и Утургурам, была теперь вносима Аварам, так как они покорили оба эти народа. На такое требование император отвечал отказом. Здесь, как мы видим, в числе покоренных упоминаются обе ветви Болгар - и западная, и восточная. Но Утургуры тут должны быть понимаемы только отчасти; ибо большую их часть, обитавшую к югу и востоку от Азовского моря, в то же время мы встречаем под игом Турко-Хазар.

В царствование Юстина II, именно в 568 году, в Константинополь прибыло посольство из-за Каспийского моря от Турок, и вот по какому поводу (Менандр in Excerptis de Legationibus). Турки покорили Согдаитов, обитавших в стране, занятой теперь ханством Бухарским (древняя Согдиана). Согдаиты были народ промышленный и торговый, который между прочим вел торговлю шелком. По их просьбе турецкий хан Дизавул отправил посольство к знаменитому персидскому царю Хозрою с предложением своего союза и с просьбой дозволить Согдаитам свободно торговать шелком в пределах персидских. Но, по совету Катульфа (того самого, который предал Туркам своих соплеменников Ефталитов, а потом бежал к Персам), Хозрой отверг эту просьбу и не пожелал быть в союзе с Турками. Тогда князь согдаитский Маньяк предложил Дизавулу отправить посольство к императору Византийскому, говоря, что союз с ним будет выгоднее для Турок, а шелк у Греков в большем употреблении, чем у других народов. Маньяк вызвался сам руководить этим посольством. Дизавул послушал и отправил его, снабдив дружеским письмом, а также богатыми подарками из шелковых тканей. Посольство это должно было проходить многие страны, болотистые пространства, лесистые земли и высокие Кавказские горы, покрытые туманами и снегами. Наконец после долгого странствия они достигли Константинополя. Подарки и письмо были ласково приняты Юстином. Император много расспрашивал о турецком государстве. Послы отвечали, что оно делится на четыре владения или ханства, но что верховная власть над всеми принадлежит Дизавулу; рассказывали о покорении им сильного народа Ефталитов и о завоевании их городов. Затем перевели речь на Авар, вопрос о которых составлял одну из задач посольства. Турки считали Авар своими беглецами и просили императора не принимать их в союз и не давать им земель; при этом они сообщили, будто число бежавших от них Авар простиралось до 200 000. Маньяку действительно удалось заключить союзный договор с византийским правительством. Союз этот имел будущность, потому что у Турок и Византийцев оказался один общий неприятель, могущественный царь Персидский.

Вслед за первым турецким посольством в Византию, последовало и первое византийское посольство к Туркам. Чтобы скрепить новый союз, император, при возвращении турецких послов в Азию, отправил с ними киликийца Земарха, который тогда начальствовал в восточных городах. Последуем за Менандром в его любопытном описании этого посольства.

Земарх и Маньяк покинули Византию в августе следующего 569 года. Много дней провели они в дороге, наконец прибыли в страну Согдаитов. Здесь встретили их заклинатели, которые почитались охранителями от всяких зол и бедствий. Приблизясь к Земарху и его спутникам, они начали шептать какие-то слова, ударяя в бубны и потрясая колокольчиками, а также производя окуривание ладаном. Они с неистовым шумом делали движения, которыми как бы прогоняли все, что иноземцы могли принести с собой зловредного. Затем самого Земарха обвели вокруг священного пламени, который имел очистительное значение. По совершению этих обрядов, посольство в сопровождении особо назначенных для того людей продолжало путь к той местности, которая называлась Экстаг, что означало: "Золотая гора"[106]. Она служила тогда местопребыванием главного турецкого кагана, и здесь в одной долине расположено было его жилище. Послы были введены в ханский шатер и предстали пред лицом Дизавула. Палатка его была обита ярко-пестрыми коврами, а каган сидел на блиставшей золотом колеснице, которая служила ему троном. Совершив обычные поклоны и представив императорские дары, Земарх от имени своего государя произнес высокопарное приветствие, а также пожелания постоянной победы над врагами и неизменной дружбы между Римлянами и Турками. Дизавул отвечал такими же пожеланиями всякого благополучия для Римлян. Послов пригласили после того к ханскому пиршеству, за которым прошел весь остаток дня. Но их угощали не виноградным вином, к которому они привыкли, а каким-то особым варварским напитком, впрочем на вкус очень сладким (медом?). На другой день угощение происходило в иной ханской ставке, которая также была изукрашена шелковыми тканями с разными на них изображениями. Посредине расставлены были дорогие сосуды, вазы и золотые кувшины с напитками. Дизавул восседал на золотом ложе. Следующее угощение происходило опять в ином шатре, который был утвержден на деревянных столбах, покрытых золотыми листами, азолотое ложе кагана покоилось на четырех павлинах из того же металла. У входа стояли многие колесницы, наполненные серебряною посудой и серебряными изваяниями животных, которые красотой и изяществом не уступали византийским изделиям этого рода и которые каган очень любил. Вся эта масса золотых и серебряных вещей свидетельствовала о промышленности и богатстве городов Средней Азии, разграбленных турецкими завоевателями, или присылавших им большие дары, чтоб избавиться от их грабежа.

Дизавул щедро одарил византийское посольство, а самого Земарха почтил молодою пленницей из племени Керхис (Киргиз?). Отправляясь в поход против Персов, каган взял с собою посла с частью его свиты; эта часть состояла из 20 человек. Во время похода на встречу Дизавулу прибыло персидское посольство. Когда оно вместе с римским было приглашено к столу кагана, то послу римскому воздавалось более почестей, чем персидскому, и первый был посажен на более почетное место. Во время пира зашла речь о причинах ссоры Турок с Персами. Дизавул возвысил голос и начал осыпать упреками поведение Персов. Но и персидский посол, забыв соблюдаемый за столом обычай молчания, начал резко возражать, чем привел кагана в сильный гнев; впрочем, он ограничился только бранью. После того персидское посольство было отослано назад, а каган продолжал свой поход. Но Земарха он отпустил в отечество и вместе с ним отправил в Византию новое турецкое посольство, главою которого назначен был некто Тагма, имевший сан тархана, так как Маньяк в это время умер. По своей благосклонности к умершему, каган назначил его сына по имени также Маньяка, товарищем посла; молодой человек имел также достоинство тархана. Прямою целью вторичного турецкого посольства было упрочить союз с Римлянами и побудить их к немедленной войне против Персии. Когда в Туркестане распространилось известие о новом посольстве в Византию, то князь какого-то племени Холитов (Хвалитов, Хвалисов?) просил у Дизавула позволения отправить и с своей стороны несколько человек ради знакомства с Римским государством; остальные начальники племен обратились с той же просьбой. Очевидно, на востоке в то время еще сильно было обаяние римского имени и греко-римской цивилизации. Дизавул дал позволение одному только начальнику Холиатов. В городе этого племени Земарх промедлил несколько дней и послал отсюда вперед себя гонца, чтоб уведомить императора об успехе своего посольства. Гонец взял с собой, кроме собственных людей, еще 12 Турок и поехал той же дорогой, хотя пустынной и безводной, но более короткой, то есть мимо южных берегов Каспийского моря. А сам Земарх, вероятно из опасения попасть в руки Персов, с остальной свитой направился окольным путем вокруг северной части того же моря.

В 12 дней, по песчаным, холмистым и местами топким краям, караван достиг реки Гих (Аму или Сырь-Дарья?); затем миновал реку Даих (Яик?), и по топкому Каспийскому прибрежью достиг реки Аттила (Волга), откуда прибыл в степи Угуров. Князь этого племени, находившийся под рукой Дизавула, наполнил водой мехи путников, так как им предстоял еще путь по тем безводным степям, где в наше время кочуют Ногайцы и Калмыки. Тот же угурский князь предупредил Земарха, что где-то за рекой Кофен (Кубань?) в лесистых местах скрывается 4 000 Персов, которые устроили засаду, что-бы захватить в плен посольство. Вследствие того, когда Римляне приблизились к болотам, с которыми сливается река Кофен, они остановились и выслали лазутчиков, чтобы проверить слух о персидской засаде. Лазутчики воротились и донесли, что никого не видали. Тем не менее посольство двинулось в страну Алан с большим опасением, потому что боялись племени Горомосхов (иначе Мосхов или Месхиев, где-то в западной части Кавказа. См. Memor. Pop. IV).

Князь Алан, Сародий, принял благосклонно Земарха и его римскую свиту, но отказался допустить к себе вооруженными турецких спутников. Три дня продолжались споры об этом предмете при посредстве Земарха; наконец Турки уступили и явились к князю без оружия. Сародий, так же как и угурский князь, увещевал Земарха не направлять пути через страну Миндимьян, ибо Персы приготовили засаду около Свании, но лучше воротиться домой так называемым Дариевым путем (DareinhV atrapou Дарьял?)[107]. Земарх последовал совету Сародия. Чтоб обмануть Персов, он отправил через страну Миндимьян десять коней, нагруженных пурпуровыми тканями, как бы свой передовой отряд; а сам пересек Кавказский хребет и направился в Апсилию, потом повернул к устью Фазиса или Риона, откуда морем поплыл в Трапезунд, а из Трапемунда большой конной дорогой воротился в Константинополь.

Описание Земархова путешествия к турецкому кагану как нельзя более походит на путешествия Европейцев в прикаспийской и среднеазиатской степи к позднейшим кочевым завоевателям, то есть к Татарам. Особенно сходные черты можно найти у Плано Карпини. Турецкие каганы с окружающими их обычаями и их двором являются прямыми предшественниками татарских ханов. То же поклонение огню и те же обряды очищения, исполняемые шаманами над чужеземцами, которые должны предстать перед ханское лицо. Те же шатры, наполненные огромною добычей и особенно награбленным золотом, то же золотое ханское седалище, и само название резиденции Золотою Горою напоминает Золотую Орду. Те же отношения покоренных народов и одноплеменных ханов к главному или великому хану. Относительно турецких завоеваний мы видим, что до конца 60-х годов VI столетия эти завоевания распространились пока на страны Туркестана; а на западной стороне Каспийского моря им повинуется какое-то Угурское племя, обитавшее в степях Нижней Волги, и отчасти племена Хазарское и Аварское; другая часть последнего удалилась на запад. Но Алане и народы внутреннего Кавказа пока сохраняли свою независимость. Вместе с тем еще не упоминается о покорении Утургуров или азовско-черноморских Болгар.

За этим первым греко-римским посольством к Туркам последовал целый ряд других. Византийское правительство, очевидно, дорожило своими союзниками против могущественной монархии персидских Сассанидов. Наиболее замечательное после Земарха посольство было предпринято Валентином, спустя ровно десять лет. Описание его составлено тем же Менандром; уже сам факт описания свидетельствует, что это посольство было более торжественное, чем другие предшествующие ему, и вообще имело более значения. Официальной задачей его было возвестить турецкому кагану о восшествии на престол императора Тиверия, Юстинова преемника, и подтвердить союз, заключенный с Дизавулом против Персов. Кроме того, из хода событий выясняется, что Византия чувствовала теперь особую потребность дружеских отношений с Турками, ибо завоевания их все более и более расширялись на запад от Каспийского моря, так что грозили захватить и сами греческие владения в Тавриде и на берегах Боспора Киммерийского.

В число своих спутников Валентин выбрал и 106 Турок. Надобно заметить, что в Константинополе тогда проживало их довольно большое количество; они прибыли сюда в разное время, по разным поручениям, и преимущественно в свите возвращавшихся греческих послов, то есть Земарха, потом Ананкаста, Евтихия, Геродиана, Павла Киликийца и того же Валентина, который в 579 году ехал послом уже во второй раз. Валентин, бывший одним из приближенных императора Тиверия, сел с своим посольством в Константинополе на скороходные "олькады" (olcades, ладьи?) и вдоль азиатского берега направился к Синопу; а отсюда повернул на север к Херсонесу и таким образом пересек Черное море в самом узком его месте. Из Херсонеса он, вдоль юго-восточных берегов Тавриды, достиг страны Апатуров и других племен, живших на песчаных берегах Киммерийского Боспора и Тамани[108]. Здесь посольство с судов пересело на коней и продолжало свой путь посреди болотистых низменностей реки Кубани, поросших камышом и отчасти лесом. Тут оно миновало страну Анкагас, названную по имени своей царицы, которая управляла туземными Скифами под рукой Анагая, начальника племени Утургуров. После долгого и трудного пути посол прибыл наконец в те места, где непосредственно властвовал Турксант; так именовался каган одной турецкой орды, и именно той самой, которая расположилась в степях между Волгой и Кавказом.

Представ пред лицо Турксанта, Валентин с обычным византийским витийством приветствовал кагана и изложил цель своего посольства. Но прием, ему оказанный, совсем не походил на тот, с которым был встречен Земарх. Обстоятельства уже несколько изменились. Посольство имело в виду все того же Дизавула; но последний только что умер перед прибытием послов, а сын его Турксант нравом своим не походил на отца. По всем признакам это был жестокий, высокомерный деспот. Притом Турки, повидимому, уже несколько разочаровались в дружбе Византийцев, имея случаи ознакомиться с их льстивой дипломатией и с их коварной, по отношению к другим народам, политикой. Очевидно, в борьбе с Персией Византийцы старались загребать жар преимущественно руками Турок, кроме того, повод к неудовольствиям подавали двусмысленные отношения Византии к Аварам, которых Турки продолжали считать своими беглыми рабами.

На речь Валентина Турксант отвечал упреками и угрозами. Он показал ему свои десять пальцев, и сказал: "Вы, Римляне, с разными народами употребляете десять разных языков; но все они суть одна и та же ложь". В язвительных выражениях он распространился о том, как Римляне, обольстив какой-нибудь народ сладкими речами и заставив его очертя голову броситься в опасности, потом пренебрегают им и стараются только воспользоваться плодами его трудов. "И государь ваш, - прибавил он, - заплатит мне за то, что, ведя со мною дружеские переговоры, он в то же время принял в свой союз наших рабов Вархонитов (Авар). А вы, Римляне, зачем послов своих отправляете ко мне через Кавказ и говорите, что нет другой дороги? Вы делаете это для того, чтобы трудностью пути отвратить меня от нападения на вас самих. Но я очень хорошо знаю, где текут Днепр, Истр и Герб, через которые перешли наши рабы Вархониты, чтобы вступить в вашу сторону. Я знаю также и ваши силы. Мне же повинуется вся земля, которая начинается от первых солнечных лучей и кончается с последним (т. е. от востока до запада). Посмотрите, несчастные, на Аланский народ и даже на сами племена Утригуров. Одаренные крепостью тела и дерзостью духа, гордые своими многочисленными дружинами, они вступили в борьбу с непобедимым Турецким народом, однако обманулись в своих надеждах и теперь находятся в числе наших рабов".

На эти грозные слова Валентин отвечал смиренной речью. Он указал на обычаи всех народов, охраняющие особу послов; просил кагана смягчить свой гнев, не упрекать во лжи императора и напоминал о дружбе Римлян с его отцом Дизавулом, который первый, по собственному желанию, отправил к ним посольство, предпочитая римский союз персидскому. В заключение аудиенции Турксант заметил послам, что так как они прибыли в печальное время, то есть вслед за смертью его отца, то и им надлежит почтить память умершего по обычаю турецкому, то есть изрезать себе лица. Валентин поспешил исполнить желание варвара: он и его свита исцарапали свои физиономии остриями мечей. В один из этих дней печали Турксант, между прочим, принес в жертву покойному отцу четырех пленных Гуннов. Он велел умертвить их вместе с отцовскими конями, причем громким голосом поручил им отправиться к отцу вестниками от его народа. Когда все погребальные обряды были исполнены, Турксант допустил послов к себе для переговоров и затем отправил их во внутренние турецкие владения к своему родственнику Тарду. Последний имел пребывание на Золотой Горе, следовательно, после Дизавула остался старшим в княжеском роде, то есть, верховным каганом.

Между тем как римское посольство пребывало у Турок, Турксант находился в открытой войне с Римлянами. Войска его предприняли завоевание греческих городов на Киммерийском Боспоре. На берегах пролива уже стоял лагерем подручный Туркам князь утургурский, Анагай, с войском собственным и турецким; кроме того, Турксант в бытность у него Валентина послал с новыми силами своего военачальника, Бохана, для скорейшего завоевания города Боспора или Пантикапеи. Римское посольство, после многих скитаний и унижений, наконец было отпущено Турксантом в отечество.

Описание Валентинова посольства замечательно для нас в следующих отношениях. Во-первых, само направление его пути к Боспору Киммерийскому показывает, что морское плавание между Константинополем и Северным прибрежьем Черного моря совершалось не исключительно вдоль берегов, как мы привыкли думать на основании известного описания судовых русских караванов у Константина Багрянородного. Очевидно, для сообщения с Тавридой Греки пользовались самым узким местом Черного моря и переплывали его именно между Синопом и Корсунем. Это указание объясняет нам известие Льва Диакона о том, что Игорь, после своего поражения у берегов Анатолии, отплыл не к устью Днепра, а именно в Боспор Киммерийский, то есть к восточным берегам Тавриды. Далее, часть турецких орд, как видно, уже основалась на западной стороне Каспийского моря. Менандр не говорит, где именно находилось местопребывание Турксанта, но, по всей вероятности, речь идет о степях собственно Астраханских или нижней Волги. В этом отношении орда Турксанта является прямой предшественницей орды Батыевой. Как потом Батый, Турксант отправляет европейских послов (а также, вероятно, и подчиненных князей) в Среднюю Азию на поклон верховному хану. Как волжские Татары отделились и составили особое ханство, так и волжские Турки составили вскоре особое, самостоятельное государство под именем Хазарского, средоточием которого сделался впоследствии город Итиль, предшественник Сарая. Турецкие завоевания VI века, впрочем, не имели, повидимому, такого опустошительного характера, как монголо-татарские XII и XIII столетий; следовательно, при всей своей свирепости, Турки не были такими беспощадными дикарями как Монголы. Да и вся история показывает, что при столкновении с образованными странами первые обнаружили более восприимчивости к началам гражданственности, нежели вторые.

Затем, для нас очень важны в речи Турксанта несколько слов, относящихся к Аланам и Утургурам или азовским Болгарам. Во время Земархова посольства, о зависимости этих народов от Турок еще не было речи. Напротив, мы видели, что Аланский князь допустил к себе турецких послов не иначе как без оружия. Но в следующий затем десятилетний период турецкие завоевания распространились до северо-восточных берегов Черного моря. Алане и Утургуры были приведены в зависимость, несмотря на их храбрую оборону, на что прямо указывают слова Турксанта. Он называет их своими рабами; но, разумеется, подчинение выражалось по обычаям того времени данью и обязанностью выставлять вспомогательные дружины. И действительно, мы видим, что князь утургурский Анагай вместе с Турками покоряет те боспорские города, которые принадлежали Византийской империи. Но этот князь на столько еще силен, что в свою очередь имеет и своих вассальных или подручных владетелей; например, под его рукой находится княгиня племени Анкагас.

Итак, покорив Гуннов-Утургуров, Турки приступили к завоеванию боспорских городов; но тут речь идет, конечно, о Пантикапее и других греческих колониях на западном берегу Боспорского пролива; ибо восточный берег, то есть Тамань, был уже во власти Болгар Утургуров и, следовательно вместе с их покорением перешел под турецкое владычество. Из описания посольства видно, что наиболее упорной защитой отличался город Боспор или Пантикапея, благодаря, конечно, своим крепким стенам, построенным при Юстиниане I. Об окончании осады Менандр не упоминает; но несомненно, что Турки и Болгаре овладели этим все еще значительным торговым городом. По всем признакам, они нанесли ему окончательное разорение, и Боспор после того уже не поднимался до степени важного и богатого города. О его древнем величии и богатстве доселе свидетельствует множество драгоценных предметов, находимых в бесчисленных Керченских курганах, а также в развалинах его акрополя на так называемой Митридатовой горе. За берегами Боспора последовало покорение всей северной и восточной части Таврического полуострова; вместе с тем подчинились Туркам и обитавшие здесь племена тех же Гуннов Утургуров, то есть, Болгар. Но всей Тавриды им не удалось завоевать. Спустя года полтора или два, именно под 582 годом, Менандр сообщает известие об осаде города Херсонеса; он опять не говорит об исходе осады; очевидно, однако, что она кончилась неудачно. Херсонес и его окрестная область, укрепленная многими замками и длинными валами, отстояли себя от ига варваров. Не покоренной осталась пока и Готия или южное горное прибрежье Тавриды, может быть, до Сугдеи (Судака) включительно.

После известия Менандра о подчинении Гуннов Утургуров Туркам византийские историки уже не упоминают об Утургурах. Но это молчание нисколько не означает, чтобы последние исчезли из истории. У более поздних историков они являются под другим племенным названием, но совершенно на тех же местах, где их оставил Менандр. А именно, Феофан и Никифор, писавшие два века спустя после Агафия и Менандра и около двух с половиной веков после Прокопия, уже не знают Гуннов Утургуров, а вместо них говорят о Гуннах Болгарах и Котрагах, которых родина, Древняя или Великая Болгария, то есть, там же, откуда Прокопий выводит своих Кутур-гуров и Утургуров. В известной легенде о разделении Болгар по смерти Куврата Феофан и Никифор говорят, что часть старшего Кувратова сына Батбая осталась на родине, где и была вскоре покорена Хазарами, которым платить дань "до сего дня" (то есть до времени Феофана и Никифора, писавших в первой четверти IX века). Несостоятельность этой легенды очевидна: таврические и кубанские Болгаре подпали игу восточных завоевателей не после смерти Куврата, то есть не во второй половине VII века, а гораздо ранее, во второй половине VI века, как это мы сейчас видели из рассказов Менандра, писавшего о событиях ему современных; только Менандр называет этих завоевателей Турками и не употребляет он имени Болгар, а называет их Утурурами.

Название Хазары впервые является у Феофана под 626 годом по поводу союза их с императором Ираклием и дружеского свидания его с из предводителем под стенами Тифлиса. Отсюда заключали обыкновенно, что Хазары только в это время явились в странах прикавказских, и совершенно упускали из виду то, что повествует Менандр о турецких завоеваниях в VI веке; хотя Феофан, употребляя впервые имя Хазар, поясняет, что так назывались "восточные Турки"; а его современник Никифор, рассказывая об упомянутом свидании Ираклия, союзников его именует просто Турками, и потом оба они, Феофан и Никифор, не раз еще называют их Турками. Никифор впервые приводит имя Хазар в упомянутой легенде о Куврате и Батбае. По этому поводу оба писателя замечают, что Хазары пришли из внутренней Верзелии (Феофан) или Верилии (Никифор), страны, соседней с Сарматами, и покорили все народы до Понта. На основании этихто неточных указаний историография выводила заключение о пришествии в прикавказские страны какого-то нового народа Хазар в VII веке; тогда как здесь надобно разуметь все тех же турок, на которых перешло туземное название древних Казиров или Акациров. Вообще в средневековой истории народов мы видим постоянную смену имен и довольно сбивчивое их употребление в источниках; это явление сильно отразилось также в истории Руссов, Болгар и Хазар; но историография по большей части упускала его из виду и, встречая новые народные имена, обыкновенно разумела под ними и новые народы[109].

Уже в конце VI века мы находим у Турок междоусобную войну из-за каганского престола. На этот раз верховному кагану с помощью трех остальных удалось подавить мятеж (см. у Феофилакта Симокаты под 597 г.). Но междоусобия, конечно, потом возобновились, и Волжско-каспийская орда Турок (как впоследствии орда Батыева или Золотая), по всем признакам, отделилась от своих туркестанских родичей, и в VII веке составила особое государство, сделавшееся известным преимущественно под именем Хазарского. Здесь господствующее турецкое племя подчинилось влиянию покоренных народов, отчасти смешалось с ним и мало-помалу утратило свою первоначальную дикость и свирепость.

После того как азовско-черноморские Болгаре вошли в состав Хазарского государства, история их в течение нескольких столетий скрывается иногда под именем Гуннов. Но все-таки есть возможность следить за нею и в этот период. Так во время знаменитой борьбы императора Ираклия с Персами, союзниками Хозроя против Византии, как известно, были Авары. В 626 г. они подступили к Константинополю с европейской стороны, а на азиатском берегу Фракийского Боспора расположилось персидское войско. В числе вспомогательных дружин Аварского кагана находились и подчиненные ему дунайские Болгаре (в хронике Манассии названные Тавроскифами). Между тем союзниками Ираклия против Хозроя были Турко-Хазары, а вместе с ними, конечно, и те племена, которые состояли с ним в вассальных отношениях; следовательно, в числе хазарских войск находились и азовско-черноморские Болгаре. Здесь мы видим некоторое продолжение тех же отношений, как и в VI веке при Юстиниане I, когда Болгаре Кутургуры были врагами империи, а Болгары Утургуры явились ее союзниками и даже сражались за нее против своих родичей. Это соображение подтверждается и следующим известием, которое свидетельствует о союзных отношениях азовских Болгар к Ираклию. По словам патриарха Никифора, в 618 году какой-то гуннский князь, в сопровождении своих родственников, приближенных и даже их жен, отправился в Константинополь и просил о даровании ему святого крещения. Желание его было исполнено; его воспринимал сам император, воспреемником знатных Гуннов и их жен были римские вельможи с своими женами. Новокрещенным сделали приличные наставления, чтоб укрепить их в новой вере; оделили богатыми царскими подарками и римскими титулами; причем самому князю дали титул патриция; затем их отпустили на родину. Это известие для нас очень драгоценно. Речь идет, конечно, о том же Гуннском племени, к которому принадлежал князь Гордас; а последний, как мы узнаем из Феофана, 90 лет назад ездил в Константинополь принять крещение из рук Юстиниана I. (Феофан и Никифор, как известно, Болгар называли и Гуннами.) Гордас погиб жертвой своей ревности к вере, и после того распространение христианства между таврическими Болгарами, конечно, замедлилось на некоторое время. Но потом оно делает успехи: мы видим, что другой князь принимает крещение с своими боярами и даже с их женами; причем источник не говорит, чтобы судьба его была похожа на судьбу Гордаса. Следовательно, христианство с этого времени более прочно утвердилось между азовско-черноморскими Болгарами; хотя большая их часть оставалась в язычестве; чему способствовало и их раздробление на разные племена, подчиненные различным князьям.

Для истории этих Болгар важны также несколько дальнейших известий о Херсоне, Боспоре и Фанагории, сообщаемых по поводу Юстиниана Ринотмета или Безносого. Это был последний император из династии Ираклия, отличавшийся чрезвычайной жестокостью. Одним из тех переворотов, которые так обычны в Византийской истории, Юстиниан был свержен с престола и с обрезанным носом сослан в заточение в Херсонес Таврический, в 702 году. В ссылке он, повидимому, пользовался некоторой свободой, причем не скрывал своей надежды снова овладеть престолом. Херсониты не только не показывали охоты помочь ему, но, опасаясь преследования со стороны нового императора Тиверия Апсимара, хотели или убить изгнанника, или схватить его и отослать к Тверию. Проведав о том, Юстиниан бежал сначала в город Дорос, то есть в соседнюю Готию, а отсюда к Хазарскому кагану. Последний принял его с честью и выдал за него свою сестру. После того Юстиниан с молодой супругой, названной в крещении Феодорою, поселился в Фанагории и здесь питал планы о возвращении престола с помощью своего нового родственника, то есть Хазарского кагана. Тогда Апсимар отправил посольство, которое обещанием великих даров склоняло кагана или выдать Юстиниана живым, или прислать его голову в Константинополь, Каган не устоял против золота и поручил своим наместникам Папацу Фанагорийскому и Бальгицу Боспорскому убить его зятя, когда подан будет к тому знак. Об этом проведала Феодора и сообщила своему мужу. Юстиниан поступил с обычной ему решительностью и свирепостью: он пригласил наместников к себе на свидание поодиночке и обоих задушил веревкой; затем, отослав жену к кагану, сам сел на корабль и бежал к Тервелю, царю дунайских Болгар. С помощью последнего ему удалось действительно воротить престол, после чего он призвал к себе и свою хазарскую супругу.

Злопамятный Ринотмет не мог простить Херсонитам их неприязни к нему во время ссылки и готовил им жестокое мщение. В 708 году он снарядил флот и войско и послал их в Тавриду, с тем чтоб опустошить Херсонскую область мечом и огнем; а правителем Херсона назначил спафария Илью. Отправленное войско исполнило свое поручение и побило многих жителей Херсонской области. Между прочим, оно схватило здесь хазарского наместника или тудуна и знатнейшего из граждан Зоила с сорока патрициями города и подвергло их пытке, а двадцать других патрициев потопило в лодке, наполненной камнями. Молодым людям была оставлена жизнь с тем, чтобы обратить их в рабство. Юстиниан велел привести их в Константинополь; но дорогой буря потопила корабли, причем погибло несколько тысяч Корсунской молодежи. Но месть Юстиниана все еще не насытилась. Он снарядил новый флот и отправил его с приказанием произвести в Корсунской области всеобщее беспощадное избиение. Известие о том привело Херсонитов в отчаяние; они единодушно восстали и отправили к кагану просьбу прислать им хазарский гарнизон. К этому восстанию присоединились и сами предводители императорского войска, именно спафарий Илья и начальник флота Вардан. Тогда Юстиниан назначил в Херсон новых начальников и послал их с дружиной в 300 человек. Он приказал отослать к кагану тудуна и Зоила с извинениями. Корсунцы схватили новых начальников и умертвили, а их трехсотенную дружину вместе с тудуном и Зоилом выдали Хазарам. Дорогой к кагану тудун умер; сопровождавшие его Хазары (Турки) при его погребении принесли в жертву своим богам всех триста Византийцев. Между тем Херсониты отложились от Юстиниана и провозгласили императором помянутого Вардана, дав ему прозвание Филиппика. Юстиниан опять вооружил новый флот и снабдил его осадными машинами для совершения разрушения херсонских стен и башен. Машины эти начали действовать успешно и уже разрушили две башни (по имени Кентенарезий и Синагр), когда прибытие хазарского войска остановило их дальнейшие успехи. Вардан убежал к Хазарскому кагану. Флот и войско, потерпев неудачу и опасаясь мстительного императора, предпочли пристать к мятежникам, признали государем Вардана Филиппика и послали за ним к кагану. Последний взял с мятежников большой окуп и кроме того клятву, что они неизменят новому императору, и прислал им Филиппика. Этому претенденту вскоре удалось действительно свергнуть, убить Юстиниана и занять его место.

Так повествуют Феофан, Анастасий, Никифор и другие более поздние компиляторы. Для нас в этих событиях важны, между прочим, отношения к Хазарам. Откуда явился в Херсоне хазарский тудун, у Никифора названный архонтом, то есть наместником Херсона? Поведение Херсонитов относительно Юстиниана во время ссылки не вполне объясняет нам его ненасытное мщение. Притом он начинает эту месть только пять лет спустя после возвращения себе престола. Очевидно, источники передают нам события не полно и не точно. Соображая все обстоятельства, позволяем себе предположить следующее. Херсонская область была собственно вассальным владением Византийской империи; она все еще сохраняла свою автономию, а также свои торговые привилегии, которыми конечно дорожила. Мстительный, деспотичный Юстиниан, вероятно, начал стеснять эту автономию. Тогда Корсунцы воспользовались соседством Хазарского государства, может быть, задумали отдаться под покровительство кагана и приняли к себе хазарского сановника с его свитой. Отсюдато, вероятно и возникла такая ожесточенная война со стороны Юстиниана. Странно, однако, что Хазары, в конце VI века тщетно осаждавшие Херсон, не воспользовались обстоятельствами, чтобы завладеть им во время этой войны. Но Корсунцы, вероятно, совсем и не желали наложить на себя хазарское иго и не пускали в свой город сильного хазарского гарнизона; они хотели только воспользоваться помощью кагана для спасения своей автономии и для свержения Юстиниана, что им и удалось. За хазарскую помощь они заплатили деньгами и остались в соединении с Византийской империей. Свою автономию и своих выборных правителей Корсунцы сохраняли до времен императора Феофила, то есть еще более столетия.

По отношению к таврическим и таманским Болгарам приведенные события подтверждают только их полную зависимость в то время от Хазар. Мы находим хазарских наместников на обеих сторонах пролива, то есть и в Боспоре, и в Фанагории. В течение VIII века уже весь почти Таврический полуостров подпал власти Хазар, за исключением Корсунской области; между прочим около этого времени они завоевали и соседнюю с Корсунью область Готию.

Во второй половине VII века Персидское государство, как известно, сменилось Арабским халифатом. Новые завоеватели вошли в столкновение с Хазарами в странах закавказских, которые всегда служили спорными владениями для сильных соседних государств. Отношения Хазар к Византии почти не изменились с появлением мусульманского халифата. Пунктами столкновения с византийским правительством попрежнему оставались владения в Тавриде и отчасти на восточном Черноморском берегу; но столкновения эти, как и прежде, уступали место общим интересам по отношению к сильному азиатскому соседу. Союзы против Арабов сделались продолжением прежних союзов против Персии. Византийские императоры иногда вступали даже в родственные связи с хазарскими каганами. Так, после Юстиниана Ринотмета император Лев Исаврианин женил своего сына (Константина Копронима) на дочери кагана. Эта хазарская принцесса, нареченная в крещении Ириной, впоследствии прославилась во время иконоборства: она была почитательницей икон, между тем как ее муж Константин и сын Лев, прозванный по матери Хазаром, были известные гонители икон.

Около этого времени Хазария сделалась поприщем борьбы между разными религиями, из которых ни одна не получила окончательного преобладания; что имело важное влияние на судьбу Хазарского государства.

Мы видели, что Турки, в VI веке пришедшие из-за Каспийского моря, были дикие огнепоклонники. Кроме поклонения огню, они, по свидетельству Феофилакта, поклонялись ветрам и воде и слагали молитвы земле; однако чтили и верховное божество, творца вселенной, которому приносили в жертву коней, быков и овец. Они имели род жрецов-шаманов, которым приписывали дар прорицания. Христианская проповедь рано проникла в страну Турок, но, по-видимому, падала на бесплодную почву. Тот же Феофилакт рассказывает, что к императору Маврикию (в конце VI века) раз привели пленных Турок. На лбу у них оказалось изображение креста, отмеченное черными точками. На вопрос, что это значит, Турки рассказали следующее. Однажды в их стране свирепствовала моровая язва; некоторые жившие между ними христиане убедили их матерей отметить на лбу мальчиков крестное знамение, обещая им спасение от смерти. Эти спасенные, однако, остались такими же язычниками, какими были их отцы. Мы говорили, что Турки, поселившиеся на западной стороне Каспийского моря, подверглись влиянию покоренных ими народов. Влияние это отразилось конечно и на религии. В конце VII века появился между ними ислам, внесенный силой меча. По известию Эльмакина, во время халифа Абдул-мелека сын его Мослим после одного сильного поражения, нанесенного Хазарам, многие их тысячи принудил принять магометанскую веру. Эта фантастическая религия, конечно, более подходила к дикому турецкому племени, нежели христианство, и действительно потом распространилась между ними, однако не получила преобладания. Она встретила здесь счастливого соперника в лице иудейства.

Евреи распространились на Кавказе и в Крыму из Палестины, Вавилонии и других мест Передней Азии еще до Р. Хр. Как народ промышленный, они рано встречаются в торговых греческих колониях и, между прочим, на Боспоре Киммерийском. Одна пантикапейская надпись, принадлежащая 81 году по Р. X., говорит об отпущении еврейского раба с согласия синагоги (Boeck Corp. Inscript. No 214), а синагога предполагает уже целую общину. Давнее пребывание Евреев в Крыму подтверждается так-же заметками на старых свитках Пятикнижия и надгробными надписями, особенно так называемой Иосафатовой долины в Чуфут-Кале [110]. Эти памятники заключают в себе указания на приток еврейской колонизации на Кавказ и в Крым из Передней Азии и Византийской империи, колонизации, продолжавшейся в течение всей первой половины средних веков. Особенно многочисленная еврейская община процветала в то время на восточном берегу Киммерийского Боспора в Фанагории или в Матарах, как она называется в еврейских памятниках. Эта община в свою очередь высылала колонии в ближние таврические города, например: в Керчь, Кафу, Солкат, Сугдею, Мангуп, и другие. В этом отношении с еврейскими памятниками вполне согласуется свидетельство византийского историка Феофана. Говоря о Кубанской стране как о родине Болгар, он замечает, что Фанагурия (означающая тут вообще Таманский полуостров) населена разными племенами, причем поименовывает только Евреев; следовательно, в этой области они были особенно многочисленны.

Этим обилием в том краю еврейского элемента, весьма подвижного и промышленного, притом имевшего в своей среде многих ученых мужей, и объясняется успех иудейской пропаганды между Турко-Хазарами. Успех был столь значителен, что является целая хазарская династия, исповедующая религию Моисея - событие единственное в своем роде. О том, каким образом произошло это обращение, мы не имеем никаких достоверных свидетельств; ибо рассказы о принятии иудейства царем хазарским Булой или Буланом, около половины VIII века, должны быть отнесены к легендам; они черпаются только из некоторых сомнительных еврейских источников и не подтверждаются никакими другими. Царь, сомневающийся в истине язычества и испытывающий проповедников трех религий: иудейской, христианской и магометанской, - это весьма общий мотив для рассказов подобного рода [111]. Трудно сказать, в какой именно форме утвердилось иудейство между Хазарами, в виде раввинского талмудизма или в виде караизма, издавна существовавшего в Крыму и на Кавказе. Вопрос этот спорный в ученом мире; но более вероятности, по нашему мнению, находится на стороне караизма. Во всяком случае существование еврейской религии у Хазар не подлежит сомнению, ибо о нем свидетельствуют разные независимые друг от друга источники. Известен рассказ нашей летописи о прибытии иудейских миссионеров от Хазар. То же подтверждают и арабские писатели, особенно Ибн-Даста и Ибн-Фадлан. Последний впрочем поясняет, что остальной народ состоит из мусульман, христиан и язычников [112].

Обращение хазарской династии в иудейство, по некоторым признакам, неблагоприятно повлияло на дальнейшее развитие государства. Между тем как царь был иудеем, войска его состояли преимущественно из магометан и язычников; собственно же еврейское население, рассеянное в хазарских городах и занятое своими меркантильными интересами, представляло, конечно, весьма слабую опору для поддержания государственного единства и могущества. Соперничество разных религий не могло содействовать образованию одной полной нации, и Хазарское государство до конца осталось собранием разных народностей. Постепенному упадку хазарского могущества способствовало и само раздвоение власти. В руках верховного кагана (хазар-хакана, по Ибн-Дасту) с течением времени осталась власть почти номинальная, хотя особа его и была окружена чрезвычайным почитанием; а действительная власть сосредоточилась в руках его наместника, начальствовавшего над войском. Последний назывался по Константину Багрянородному просто пех (то есть бег), по Ибн-Фадланну хакан-бег, а по Ибн-Дасту, иша (то есть почти то же, что шах, как объясняет г. Хвольсон в своей книге об этом писателе, стр. 56). Подобное раздвоение власти, конечно, имело свою долю участия во внутренних смутах и разложении государства.

Мы думаем, что некоторый упадок хазарского могущества обнаружился уже в первой половине IX века по поводу построения крепости Саркела.

Около 835 года Хазарский каган и Хазарский бег (рес), по рассказу Константина Багрянородного, прислали к императору Феофану послов с просьбой построить им на Дону крепость. Император исполнил их просьбу и отправил на своих хеландиях спафарокандидата Петрону с мастерами и рабочими. В Херсоне Петрона пересел на плоскодонные суда, которые могли ходить по Азовскому морю и по реке Танаису. Он доплыл до назначенного места этой реки и здесь остановился. Так как в том краю не оказалось камня, годного для зданий, то Греки устроили печи, приготовили кирпичи, и затем воздвигли крепость, названную Саркел, что значит "Белая Гостиница", по объяснению Константина (а в русской летописи "Бела Вежа"). Современник Константина Леонтий (один из продолжателей Феофана), сообщающий то же известие о построении этой крепости только в более коротких словах, прибавляет, что в Саркеле находился хазарский гарнизон в 300 человек, которые время от времени сменялись. С построением Саркела связана важная перемена в жизни Херсонеса Таврического. Дотоле, как известно, этот город с своей областью пользовался автономией: внутренними делами его заведовали городские патриции под председательством выбранного из их среды протевона. По совету Петроны, воротившегося из своей экспедиции, Феофан, чтобы иметь Херсон в полной своей власти, назначил туда императорского наместника или стратига, которому подчинил протевона и патрициев. Первым херсонским стратигом был назначен тот же Петрона, как хорошо знавший местные дела; причем из спафарокандидатов он был повышен в следующее достоинство, то есть протоспафария.

Для защиты от какого народа построена была крепость Саркел?

Главный источник, то есть Константин Багрянородный, ничего не говорит на этот счет; но он указывает на Саркел как на пограничную крепосгь с Печенегами, обитавшими к западу от Дона; а Кедрен, писатель XI века, уже прямо говорит, что Саркел был построен для защиты от Печенегов. На это Лерберг в своем исследовании "О положении Саркела" заметил, что в эпоху его построения Печенеги кочевали в степях поволжских, то есть к северу от Хазарского государства; а на западную сторону Дона они перешли несколько позднее; следовательно, эта крепость не имела целью защиту от Печенегов. По его мнению, еще менее могла она иметь в виду защиту от Руссов. Но при более точном и беспристрастном рассмотрении обстоятельств, то и другое его положение должно оказаться несостоятельным.

Недаром Саркел стоял на судовом ходу Азовского моря в Каспийское: он, конечно, стерег этот важный путь. По всем признакам он находился там, где караваны должны были оставлять Дон и волоком перетаскиваться в Волгу, то есть около того места, где эти две реки близко подходят друг к другу. Этот волок служил, конечно, главным средством защиты против судовой рати, так как Турко-Хазары сами не были искусны в судоходстве и не имели флота. Саркел преграждал дорогу Руссам, которые из Азовского моря Доном и Волгой переходили в Каспийское море с целью грабежа; следовательно, он должен был охранять от их нападений столицу Хазарского царства Итиль. Лерберг отрицал такое предположение, как последователь норманской школы. (Ведь Руссы, если верить известной басне, еще не существовали на Руси в первой половине IX века: они только во второй его половине были призваны из-за моря!) Но для нас немыслимы народы и государства, внезапно упадшие с неба. Подтверждением нашего мнения о назначении Саркела защищать Хазарию от Руси служат последующие события.

Арабский географ Масуди, писавший в первой половине X века, в своих "Золотых Лугах" повествует о походе Руси на Каспийское море в числе 500 судов, в 913 году. Он говорит, что Руссы вошли в рукав Нейтаса, соединяющийся с Хазарской рекой. Под именем последней разумеется Волга; а под рукавом Нейтаса (то есть, Азовского моря) надобно разуметь нижнее течение Дона от его устья до крутого изгиба на север. Масуди поясняет, что здесь стояла многочисленная хазарская стража, чтоб удерживать как проходящих Азовским морем, так и наступающих сухим путем. Он именно указывает на турецких кочевников Гузов, которые обыкновенно приходят к этому месту зимовать. Когда же реки замерзают, то Гузы переправляются по льду и вторгаются в страну Хазар; но летом они не имеют переправы (следовательно, не могут обойти Саркела). Когда русские корабли продолжает Масуди - подошли к устью рукава (то есть, к волоку между Доном и Волгой), то они послали к Хазарскому царю просить, чтобы он дозволил им войти в его реку (то есть, Волгу) и вступить в Хазарское море. Они обещали отдать ему половину из всего, что награбят у народов, живущих по этому морю. Царь согласился. Исход предприятия известен. Руссы пограбили и опустошили прибрежные Каспийскому морю магометанские страны и отдали по уговору часть добычи Хазарскому царю. Но мусульманский отряд, находившийся у него на службе, и другие мусульманские жители Хазарии выпросили у него позволение отомстить Руссам за избиение своих единоверцев. Далее в известии Масуди, очевидно, есть некоторая неточность: по его рассказу, битва произошла, будто бы, около Итиля. Руссы, увидав мусульман, вышли на берег, сразились и после трехдневного боя были разбиты. Остаток их отправился на судах в страну, примыкающую к Буртасам; там они были окончательно истреблены Буртасами и мусульманскими Болгарами.

Но зачем же Руссам после их поражения надобно было отправляться в страну Буртас и Камских Болгар? Не естественнее ли было спешить домой тем же обычным путем, то есть, Доном и Азовским морем? А также к чему им было выходить на берег и три дня сражаться с превосходным в силах неприятелем, когда они могли спокойно уйти на судах, так как Хазары не имели флота, и путь на реке был более или менее свободен? Эти несообразности дают понять, что битва происходила именно в том месте, где Руссы, обремененные добычей, должны были покинуть Волгу и идти волоком в Дон. Здесь-то, около крепкого Саркела, враги, конечно, и загородили им дорогу. Тогда, не могши пробиться после трехдневной отчаянной битвы, остаток Руси естественно должен был сесть на суда и плыть вверх по реке на север - единственный оставшийся у них путь отступления. Но тут встретили их новые враги и доконали.

Описание этого похода, между прочим, ясно показывает, как неверны были представления норманской школы о походах Скандинавов, которые, будто бы, свободно разгуливали по речным путям Восточной Европы, куда им вздумается, - и в Черное море, и в Азовское, и в Каспийское. Нет, походы эти были очень и очень трудны, а волоки делали их иногда невозможными. Далее из слов Масуди мы можем вывести заключение, что упомянутая им многочисленная хазарская стража на том месте, где рукав Азовского моря, то есть, Дон, подходит к Волге, и есть в сущности не что иное, как гарнизон Саркела, хотя Масуди не приводит имени крепости. Этот гарнизон препятствовал Руссам перейти из Дона в Волгу, и они могли совершить переход только с дозволения Хазар.

На основании того же известия мы думаем, что построением Саркела в одно время достигались две цели, ибо он занимал очень выгодное оборонительное положение. С одной стороны, он препятствовал кочевым турецким народам вторгаться в Хазарское царство перешейком, лежащим между Доном и Волгой, за исключением того времени, когда эти реки покрывались таким толстым льдом, который мог выдержать целую конную орду; что в тех местах случалось не каждую зиму. Разумеется, перешеек этот был не настолько узок, что-бы гарнизон мог загородить дорогу коннице, и по всей вероятности в связи с главной крепостью устроен был ряд других укреплений, защищенный большим валом; длинные валы служили в то время обычным средством для защиты своей земли от неприятельских вторжений. Во время Масуди около этого перешейка кочевали Узы; но веком ранее на месте Узов жили Печенеги (изгнанные потом на западную сторону Дона Узами или Половцами); а следовательно, известие Кедрена, что Саркел построен против Печенегов, имело основание. С другой стороны, эта крепость своим положением около волока, очевидно, служила оплотом против судовых походов Руси. Отсюда понятно, почему она так неприятна была для Руси, и почему Святослав взял Саркел и разорил его[113].

Первое достоверное известие о существовании Русского княжества в Южной России замечательным образом совпадает по времени с известием о построении Саркела. Последнее происходило, повидимому, в 835 году, при Византийском императоре Феофиле. А спустя около четырех лет, то есть в 839 году, по известию Бертинских летописей, тот же император, отправляя к Людовику Благочестивому посольство, препровождает вместе с ним и несколько человек, которые называли себя Рось. Последние были посланы в Константинополь для изъявления дружбы от своего князя, именуемого хаканом; но так как враждебные варварские народы препятствовали им воротиться домой тем же путем, каким они пришли, то Феофил просил Людовика дать им средства вернуться другим путем. Под именем этого хакана или кагана, конечно, разумеется Киевский князь, а не какой-нибудь из скандинавских владетелей, которые никогда каганами не назывались; равным образом никакой Руси в Скандинавии того времени источники не упоминают. (Все натяжки норманистов, на основании неясной фразы "из рода Свеонов", перетолковывать это место в свою пользу остаются бесплодны.) Очень возможно, что упомянутое хронологическое совпадение не было простой случайностью. Возможно, что помощь, оказанная Греками в построении Саркела, то есть в защите Хазарских владений со стороны Печенегов и Руси, побудила также и Русского князя войти в непосредственные сношения с Византийским двором, чтоб отвлечь его от союза с Хазарами. При этом возможно, конечно, и даже очень вероятно, что подобные сношения начались еще ранее, особенно по делам торговым, и что посольство это было совсем не первое; но хазарские дела могли оживить и усилить стремления Русских князей к непосредственным сношениям с Византийским двором[114].

Прежде нежели пойдем далее, спросим себя: откуда же взялось это Русское княжество или каганство, о существовании которого с первой половины IX века свидетельствует современное известие Бертинских летописей?

Ответ на этот вопрос вытекает сам собой, если припомним известия греко-латинских источников о скифо-сарматском народе Роксаланах или Рос-Аланах, и если отнесемся к источникам просто, без всяких умствований. Для решения данного вопроса достаточно только привести в хронологическом порядке важнейшие из этих известий.

Наиболее ранние и вместе наиболее обстоятельные свидетельства принадлежат двум знаменитым писателям первого века по Р. Хр., Страбону и Тациту. Страбон говорит, что Роксалане жили между Доном и Днепром; он считает их самыми северными из известных (ему) Скифов. Он рассказывает, что они принимали участие в войне знаменитого Митридата, царя Понтийского и Боспорского, с царем скифским Скилуром, как союзники последнего, в 94 г. до Р. Хр.; они явились на войну под предводительством Тасия, в числе будто бы 50000, в шлемах и панцирях из воловьей кожи, вооруженные копьями, луком, мечом и щитом, плетеным из тростника. Они потерпели поражение от полководца Митридатова Диофанта, имевшего 6000 отлично устроенного войска. Этот народ живет в войлочных кибитках, окруженный своими стадами, питаясь их молоком, сыром и мясом и передвигаясь постоянно на равнинах, а зимой приближается к болотистым берегам Меотиды. (Strabo. Lib. II и VII).

По известию Тацита, сарматское племя Роксалане, числом 9000 конницы, вторглось в римскую Мизию в 69 году по Р. Хр. Сначала они имели успех и истребили две римские когорты. Но когда варвары рассыпались для грабежа и предались беспечности, римские начальники ударили на них с своими легионами и нанесли им совершенное поражение. Этому поражению способствовала наступившая оттепель; кони Роксалан спотыкались, всадники падали и нелегко поднимались при своем довольно тяжелом вооружении; они имели длинные мечи и копья, а у знатных панцири сделаны были из железных блях или из твердой кожи; но щиты будто бы не были у них в обыкновении. В пешем бою они были неискусны. (Taciti Hist. L. I).

Кроме того в первом веке имя Роксалан встречается у Плиния в его "Естественной истории" и в одной надгробной надписи из времен императора Веспасиана. В последней говорится именно о возвращении Римлянами князьям Бастарнов и Роксалан их сыновей (бывших, конечно, заложниками).

Во II веке о Роксаланах упоминают римские писатели Спартиан и Капитолин и греческие Птоломей и Дион Кассий. Первый говорит о договоре императора Адриана с князем Роксалан, который жаловался на уменьшение суммы, платимой ему Римлянами. Ко времени того же императора относят одну латинскую надпись, в которой упоминается Роксаланский князь Элий Распарасан (принявший имя Элия, конечно, в честь Элия Адриана). Капитолин в числе понтийских народов, угнетавших Римлян на нижнем Дунае, называет Роксалан. Географ Птоломей помещает их около Меотиды. Но ясно, что в это время жилища их простирались и на западную сторону Днепра, откуда они могли нападать на римские области Дакию и Мизию. Дион Кассий рассказывает, что император Марк Антонин позволил Языгам из их новых жилищ пройти через Дакию к Роксаланам.

В III веке Роксалане, по словам Требеллия Полиона, убили Регилиана, одного из так называемых тридцати тиранов. По словам Вописка, в триумфе императора Аврелиана в числе других участвовали и пленники роксаланские со связанными руками. Относимые к III-IV вв. Певтингеровы таблицы помещают "Роксалан Сармат" вблизи Меотиды.

В IV веке Аммиан Марцелин приводит Роксалан в числе народов, обитавших все около того же Меотийского озера, к северу от Понта.

Иорнанд, писатель VI века, в числе народов, подвластных готскому царю Германриху, приводит Рокасов (Rocas), которых в другом месте называет их сложным именем Роксалан и изображает их народом вероломным, погубившим Германриха. Последний за измену одного знатного Роксаланина (по-видимому, передавшегося на сторону Гуннов) велел жену его Санелгу привязать к диким коням и размыкать по полю: тогда два ее брата, Сарус и Аммиус, мстя за смерть сестры, нанесли тяжелую рану Германриху, так что он после того не мог сражаться с Гуннами и вскоре умер. (Сар. 24). Из этого известия с полной вероятностью можно заключить, что движение Гуннов произошло в связи с восстанием Роксалан против Готского владычества[115]. После удаления Готов и Гуннов на запад, Роксалане, по-видимому, снова заняли прежнее первенствующее положение в странах к северу от Понта; судя по словам того же Иорнанда, в его время Дакия (называвшаяся тогда и Генидия) опять на востоке граничила с Роксаланами. (Сар. 12).

Совокупность этих греко-латинских известий от I до VI века включительно, кажется, ясно указывает нам на сильный, многочисленный народ, которого средоточием был Днепр, а отдельные ветви простирались с одной стороны до Азовского моря, с другой до Днестра или до пределов древней Дакии. В первом веке по Р. Хр. он находился еще на степени кочевого или полукочевого быта; в те времена не только часть Славян, но и часть Германских племен еще не вышла из этого быта, что и объясняет нам последующую эпоху, известную под именем Великого переселения народов, и особенно передвижение Готских народов от северных берегов Черного моря до пределов крайнего запада. Но в течение дальнейших столетий Роксаланское или Русское племя, конечно, все более и более приобретало привычки быта оседлого, сохраняя однако свой подвижный, предприимчивый характер и охоту к дальним походам, на что указывают его столкновения с Римским миром. Те известия ясно свидетельствуют о присутствии у этого племени княжеского достоинства и знатного сословия, отличавшегося на войне более богатым вооружением.

Известна сбивчивость и путаница народных имен у средневековых писателей. Особенно велика эта путаница по отношению к народам Скифии или Восточной Европы. Один и тот же народ не только в разные времена, но иногда в одну и ту же эпоху является у них под различными именами. Так Роксалане в VI веке скрываются у византийских писателей (Прокопия и Маврикия) преимущественно под именем Антов, не говоря о более общих именах Скифов и Сарматов, которые долго еще не выходили из употребления. Относительно византийских писателей естественно забвение имени Роксалан, ибо они никогда его и не употребляли в этой сложной форме; она встречается более у латинских писателей; но и тот же Иорнанд, перечисляя народы Скифии, забывает о Роксаланах, и на месте их ставит Антов. Однако название Роксалане (вопреки мнению норманистов) не исчезло из истории последующих веков. Мы его встречаем в IX веке, и опять у латинского писателя, именно у географа Равеннского. Он два раза упоминает в восточной Европе страну Роксалан, за которой далеко к океану лежит великий остров Скифия или Скандза, то есть, Скандинавия. (L. I. с. 12 и L. IV. с. 4.)

Точно так же, вопреки норманской школе, народное имя Русь и Рось, вместо своей сложной формы Рос-Алане, упоминается некоторыми источниками по отношению к южной России ранее второй половины IX века, то есть, эпохи мнимого призвания Варягов-Руси из-за моря. Уже Иорнанд употребляет эту простую форму (ибо его Rocas есть не что иное, как Rox или Ross); далее, мы видели ее, по поводу народа Рось и Русского каганата, в Бертинских летописях. Ту же простую, несложную форму употребляет географ Баварский, который наряду с Угличами (Unlizi) и Казарами (Caziri) помещает и Русь (Ruzzi). Упоминание о туземном народе Русь под этим ее именем встречается также у арабских писателей второй половины IX века, например у Хордадбега.

В течение восьми веков, протекших от Страбона до известия Бертинских летописей, Роксаланский или Русский народ пережил, конечно, много испытаний и много перемен. Он выдержал напоры разных народов и отстоял свою землю и свою самобытность, хотя и не раз подвергался временной зависимости, например, от Готов, и отчасти от Авар. Не одни чужие племена вступали с ним в борьбу и иногда угнетали его; соседние славянские племена также воевали с ним за земли, за добычу, за дань. Особенно сильные столкновения он должен был выдерживать с племенами Болгарскими, которые в V веке, то есть, после Остроготов из южной России, широко распространились по Черноморским краям от Тавриды до Дуная. Но рано или поздно, мужественный, упругий Роксаланский народ брал верх над туземными и пришлыми соседями. Главная его масса мало-помалу сосредоточилась на среднем течении Днепра, к северу от порогов, в краю, обильном цветущими полями, рощами и текучими водами, в стороне от южных степей, слишком открытых вторжению кочевых народов. В этом краю он построил себе крепкие города и положил начало государственному быту с помощью своих родовых князей, из которых возвысился над другими род Киевский. Здесь Русь развила свою способность к политической организации. Отсюда, из этого средоточия, посредством своих дружин, она постепенно распространила свою объединительную деятельность на родственные ей племена восточных Славян; разумеется, объединение это долгое время совершалось в первобытной форме, то есть, в форме дани. Как одно из наиболее даровитых и предприимчивых арийских племен, Русь с одинаковым успехом предавалась мирным и воинственным занятиям, грабежу и торговле, сухопутным и морским предприятиям; дружинники русские с одинаковой отвагой владели конем и лодкой, мечом и парусом. Их смелые судовые походы по рекам и морям не замедлили сделать громким русское имя на востоке и на западе.

Но возвратимся к русскому посольству 839 года, и спросим: кто были те жестокие варварские народы, которые в эту эпоху препятствовали сношениям Киевской Руси с Византией?

Без всякого сомнения, это были если не сами Хазары, то их данники Угры или Мадьяры. По всей вероятности часть угорских кочевых орд была покорена Турками еще в VI веке. За хазарскими Турками явились, по эту сторону Урала, другие турецкие орды, именно Печенеги; эти последние и потеснили Угров волжских. Случилось то же, что и всегда происходило при подобных движениях в степях юго-восточной Европы: часть волжских Угров сменила хазарскую зависимость на печенежскую; а другая, и вероятно еще большая, часть передвинулась далее на запад по пути, давно проложенному кочевниками, то есть, в степи черноморские. Судя по известию о построении Саркела, Печенеги в первой половине IX века уже находились в степях придонских; стало быть, последнее передвижение Угров в западное Черноморье совершилось не позднее конца VIII века. И действительно, в той же первой половине IX века мы встречаем их там, по свидетельству византийских писателей (именно Льва Граматика и Георгия Мниха). Македонские пленники, поселенные болгарским царем Крумом на северной стороне Дуная, вздумали бежать оттуда с помощью греческих кораблей. Так как главные силы Болгар в то время воевали Солунскую область, то болгарский царь Владимир пригласил на помощь Угров (которых Византийцы при этом называют и Гуннами, и Турками). Угры явились в большом числе на берега Дуная, однако не помешали бегству Македонян. А это событие происходило в эпоху императора Феофила (829-842 гг.), то есть, именно в эпоху упомянутого выше посольства Днепровской или Киевской Руси к этому императору[116].

Известие о русском посольстве к Феофилу, сохраненное нам Бертинскими летописями, есть драгоценный луч света, прорезывающий тот мрак, который покрывает судьбы Руси перед ее грозным появлением под стенами Константинополя в 865 году. Это известие, несомненно указывающее на существование Днепровско-Русского княжества и на его мирные сношения с Византией уже в первой половине IX века, находится в полном согласии с последующим свидетельством патриарха Фотия о Руси 865 года. Он говорит, что "варвары справедливо разсвирепели за умерщвление их соплеменников; они благословно требовали и ожидали кары, равной злодеянию". И в другом месте: "Их привел к нам гнев их, но, как мы видели. Божья милость отвратили их набег". (Четыре беседы Фотия- архим. Порфирия Успенского). Из этих слов можно понять, что нападению Руси предшествовали ее посольские и торговые сношения с Византией, и не только сношения, но и договоры (ибо известные договоры Олега и Игоря являются только продолжением прежних). Ясно, что какое-то умерщвление Русских людей в Греции вызвало набег Руси на Константинополь.

Подобно латинскому известию о русском посольстве 839 года, византийское свидетельство о построении Саркела также бросает некоторый луч света на русскую историю того времени. Это свидетельство устраняет нашу летописную басню об Аскольде и Дире, освободивших Киев от хазарской дани; ибо оно и показывает, что уже в первой половине IX века границей Хазарского государства на севере было нижнее течение Дона и Волги, и что Хазары стараются с этой стороны защитить себя от нападений других народов, именно Печенегов и Руси. Очевидно, летописное предание или, как мы заметили, смешивало Турко-Хазар с Аварами, или спутывало Днепровскую Русь с Русью Тмутраканской, собственно Болгарской, которая действительно находилась в зависимости от Хазар. Точно так же невероятны известия летописи о хазарской дани у Радимичей, Северян и Вятичей, если принять в расчет географическое их положение. Но вопрос несколько изменяется, если названия двух последних племен примем в более обширном значении, нежели какое они имеют у наших летописцев. Известно, что наша Севера есть то же, что Сервы или Сербы, имя, когдато бывшее не видовым, а родовым названием для значительной части Славянских племен. Точно так же и название Вятичи есть только видоизменение другого родового имени, то есть, Антов или Вантов, Вятов (Венетов). А "безчисленныя" племена Антов, как замечает Прокопий, соприкасались своими жилищами на юге с таврическими и кубанскими Гуннами, то есть, Болгарами[117].

Вообще, Славянские племена в те времена далеко распространялись на юго-восток, до самого Кавказа и нижней Волги. Только в течение длинного ряда веков многократным наплывом турецких кочевых орд, начиная с Турко-Хазар и кончая Татарами, юго-восточные ветви Славян были отторгнуты от своих соплеменников и впоследствии утратили свою народность. Но в эпоху, о которой идет речь, часть этих Славян входили в пределы Хазарского государства. О том в особенности свидетельствуют арабские известия. В этих известиях Дон и Волга нередко встречаются под именем "Славянской реки". Баладури, писатель IX века, говорит, что арабский полководец Мерван, во время набега на Хазарию, взял в плен 20000 Славян, которых поселил за Кавказом; а такая цифра ясно указывает на присутствие многочисленного славянского населения в пределах Хазарского государства. Масуди прямо говорит, что некоторые племена язычников, обитающих в земле хазарского царя, суть Славяне и Руссы, что из них набираются отряды в его войско и что они населяют целую часть его столичного города Итиля.

Сблизив, при помощи хронологии и других обстоятельств, построение Серкела с известием о Руси Бертинских летописей, мы подходим к уяснению исторической связи между Русью Днепровской и тем краем, который является потом под именем Тмутраканского княжества. До прихода Печенежских орд в Черноморские степи племена Антов, по всем признакам, еще жили почти сплошь от Днепра до Азовского моря. Последнее еще долго потом, до Половцев или даже до Татар, не было обнажено от славяно-русских поселений на северо-западных его берегах и славяно-болгарских - на юго-восточных. Если обратим внимание на положительное известие Масуди о том, что Руссы живут на одном из берегов Русского моря, на котором никто, кроме их, не плавает, и если под этим морем признаем преимущественно Азовское (ибо о Черном никак нельзя было сказать того же), то убедимся, что еще в X веке Русь сохраняла свои поселения на Азовском побережье и свою связь с этим побережьем. Эта связь объяснит нам многое в начальной истории нашего государства. Обыкновенно думали, что Киевская Русь сообщалась с Тмутраканью и ходила в Азовское море Днепром и Черным морем, то есть вокруг Таврического полуострова. Такое мнение не выдерживает более тщательного рассмотрения обстоятельств. Наша историография, очевидно, увлекалась картинным описанием плавания Руси в Византию у Константина Багрянородного. Историография доселе не задала себе простого вопроса: Константин описывает только путешествие в Грецию, а каким способом Русь возвращалась назад в Киев? Если плавание сквозь пороги вниз по Днепру было сопряжено с такими трудностями, то как же оно могло совершаться вверх, против течения? Чтобы Руссы переволакивали свои ладьи посуху мимо всех порогов, то есть на расстояние 70 или 80 верст, это совершенно невероятно. Из описания Константина видно, что когда они плыли вниз, то большей частью и не вытаскивали своих лодок на берег, а проводили их у самого берега по мелкому каменистому дну или спускали по быстрине. Притом Константин описывает собственно торговый караван; а как совершалось плавание военного флота в несколько сот и даже тысяч ладей, отправлявшегося грабить берега Черного или Каспийского морей, и как он возвращался домой, этого не объясняет нам прямо ни один источник.

Не было ли еще какого пути из Киева в Азовское море?

Такой путь действительно был. На него указывает Боплан в своем описании Украины. Рассказывая о возвращении Запорожцев из своих походов по Черному морю, он поясняет, что кроме Днепра у них была и другая дорога из Черного моря в Запорожье, а именно: Керченским проливом, Азовским морем и рекой Миусом; от последнего они около мили идут волоком в Тачаводу (Волчью Воду?), из нее в Самару, а из Самары в Днепр. В настоящее время такие степные реки, как Миус или Волчья Вода, не судоходны. Но они, как видим, были судоходны еще в XVII веке. Судя по Боплану, пространство между Днепром, Самарой и Миусом в его время еще было обильно остатками больших лесов. В XIII веке Рубруквис, описывая свое путешествие к Татарам, также говорит о большом лесе на запад от реки Дона. Отсюда можно заключить, какие густые леса росли в более глубокой древности; а они-то и обусловливали значительную массу воды в реках этого края. Особенно в полную воду судоходство могло совершаться беспрепятственно, и сам волок между Волчьей Водой и каким-либо ближним притоком Миуса или Калмиуса, по всей вероятности, покрывался водой.

Нет ли указаний на этот путь в древнейших источниках Русской истории?

Есть. Тот же Константин Багрянородный в своем сочинении "Об управлении империей", говорит: "К северу Печенеги имеют реку Днепр, из котораго Россы отправляются в Черную Болгарию, Хазарию и Сирию". Очевидно, автор имел только общее сведение об этом пути и не знал его так отчетливо, как путь Днепровский или Греческий; однако указание это для нас очень важно. Прежде затруднялись, куда отнести эту Черную Болгарию. Но для нас ясно, что тут речь идет о Болгарах Таврическо-Таманских, соседних с Хазарами. Сирия так-же запутывает это свидетельство, если под ней разуметь известную страну, лежащую к югу от Малой Азии. Но чтобы достигнуть ее на судах, надобно было плыть мимо Константинополя в Мраморное море и т. д., о чем нет никакого помину. Поэтому толкование согласуется с походами Руссов из Азовского моря Доном и Волгой в Каспийское, о котором рассказывают арабские писатели[118]. Далее, в том же X веке, кроме Константина Багрянородного, мы имеем и другое византийское указание на азовско-днепровский путь. У Льва Диакона сказано, что Игорь после своего поражения у берегов Малой Азии с оставшимися десятью судами отплыл в Боспор Киммерийский. Если бы не существовало означенного пути, то зачем было ему плыть к Таврическому проливу, а не к Днепровскому устью?

Наконец в русских летописях есть намек на то же сообщение, именно там, где говорится о путях Соляном и Залозном (Ипат. лет. под 1170 г.). Профессор Брун в прекрасной своей статье "Следы древнего речного пути из Днепра в Азовское море" (Записки Одесск. Общ. т. V) весьма удовлетворительно разъясняет, что пути эти шли из Днепра к соляным озерам Перекопским, Геничским и Бердянским по рекам Калмиусу и Миусу. По его мнению, одну из них (вероятно последнюю) должно подразумевать под именем "Русской реки" у Эдриси, арабского писателя XII века, и на генуэзских картах XIV и XV столетий. То же судоходное сообщение, по словам г. Бруна, объясняет и заблуждение некоторых средневековых географов, которые думали, будто Днепр одним рукавом изливается в Черное море, а другим в Азовское[119].

Таким образом для нас становятся понятны связи Киевской Руси с Тмутраканью. Кроме судового сообщения, было, конечно и сухопутное, существовавшее особенно в зимнее время и необходимое для конных дружин. (Для примера напомним вспомогательную хазарскую или черкесскую конницу, приведенную Мстиславом Чермным против своего брата Ярослава.) Оно совершалось также при помощи Арабатской стрелки, как правдоподобно толкует г. Брун, указывая на путешествие раввина Петахия в XII веке. О сухопутном сообщении между Днепром и побережьем Азовского моря свидетельствует и знаменитый поход наших князей в 1224 году: переправившись за Днепр около Хортицы, они восемь или девять дней шли потом до берегов Калки (Калмиуса), где произошла несчастная битва с Татарами. Если в XIII веке Русские дружины хорошо знали пути к Азовскому морю, то тем более последние были им известны в древнейшую эпоху, когда кочевые орды еще не успели оттеснить их от этого моря; судя по известиям Арабов, значительные русские поселения находились здесь несомненно еще в X веке. Если бы не свидетельство Масуди о том, что Русь живет на берегах Русского моря и на нем господствует, то нам трудно было бы и объяснить ее морские предприятия, торговые и военные, за которыми можно следить от IX до XII века включительно, то есть до той эпохи, когда она была совершенно оттерта от морского побережья. Иначе нельзя было бы понять, почему Киевская Русь в IX и X веках является смелым мореходным племенем и каким образом она могла объединить под своим господством такие славянские племена, как Таманских и Таврических Болгар, обитавших за морем. Жительство на берегах Азовского моря и исконные связи Киевского края с этими берегами устраняют и сам вопрос о том, когда начались сношения Днепровской Руси с Азовско-Черноморскими Болгарами. Напомним известие Прокопия, что к северу от Гуннов-Утургуров живут племена Антов; следовательно, уже в VI веке мы видим Болгар соседями Руси. От VI до IX века в ее положении еще не произошло больших перемен; движение Авар и Угров хотя и внесло новые этнографические элементы в край, заключенный между Днепром, Азовским и Черным морем, но главная масса этих народов передвинулась далее на запад в Придунайскую равнину.

Многочисленный Болгарский народ во время движения к Дунаю оставил значительную часть своих племен в южной России, на пространстве между Азовским морем и Дунаем. У писателей VI века (Прокопия и Агафия) мы встречаем здесь поселения Утургуров и Кутургуров; а более поздние писатели (Феофан и Никифор), в известной легенде о разделе сыновей Куврата, отнесли это пространство к уделам его второго сына Котрага и третьего Аспаруха. Котраг занял место на запад от реки Дона и Азовского моря, против части старшего брата Батбая, оставшегося на родине, то есть, за Азовским морем. Выше мы указываем, что эта легенда произошла из попытки объяснить широкое расселение болгарского семейства. Сближая разные известия, приходим к тому выводу, что приводимые нашей начальной летописью сами южные славянские племена, сидевшие по Днестру к Дунаю до самого моря, Улучи и Тиверцы, были именно племена болгарские. Летопись замечает, что племена эти (собственно место их жительства) у Греков назывались Великая Скуфь. Только пределы им она назначает слишком тесные, так как они, по всем признакам, от Днестра сидели не только к западу до Дуная, но и к востоку до Днепра или до Азовского моря. Улучи, с их вариантами Уличи, Улутичи и Лутичи, обыкновенно отожествляются, и совершенно справедливо, с народом Угличи, у баварского географа Unlizi, у Константина Багрянородного Oultinoi. Константин причисляет Ультинов к тем славянским племенам, которые платили дань Руси. Восходя к более ранним источникам, мы встречаем тех же Ультинов в VI веке у Агафия, только с обычным в то время окончанием на гуры или зуры, а именно Улытинзуры (Oultinzoupoi). Агафий приводит их как подразделение Гуннского племени вместе с Котригурами, Утригурами и Буругундами; а под Гуннами у него являются не кто другой, как Болгаре. У старшего Агафиева современника Иорнанда встречаем тех же Ультинзуров, но под вариантом Ульцингуров (Ulzingures); он приводит их в числе народов, подвластных Гуннам (cap. LIII). Что наши южные Угличи были племена Болгарские, подтверждает так-же упомянутая выше легенда. Она повествует, что Аспарухова часть пришла на Дунай от реки или от местности, которая "на их языке" (то есть на болгарском) называется Онглон или Оглон (Унгул или Ингул, а без носового звука - Угол).

Что касается до Тиверцев, то мы отожествляем это название с византийскими Тавроскифами. Название Тавроскифы встречается очень рано, именно у греко-латинских писателей II века по Р. X. Птоломея и Юлия Капитолина. По их свидетельству, они жили в соседстве с Оливией около полуострова, который назывался "Бег Ахилла", то есть около Днепровского лимана и Кинбурнской косы. Какому народу первоначально дано было это имя, положительно сказать нельзя; оно намекает только на смесь древних обитателей Крымского полуострова или Тавров с соседними Скифами; а под этими последними мы разумеем в тех местах племена готские и славянские. У писателей византийских опять встречаем то же имя, начиная с VI века. Именно Прокопий в своем сочинении "О постройках" говорит, что города Херсон и Боспор лежали за Таврами и Тавроскифами. А в тех местах, как мы доказываем, жили тогда племена Болгарские. Манасия, писатель XII века, рассказывая о нападении Аварского кагана на Константинополь, в числе его вспомогательных войск упоминает и Тавроскифов, вместо которых в данном случае у писателей более ранних (например у Феофана) поставлены Болгаре. Эти свидетельства заставляют нас предполагать, что Византийцы называли Тавроскифами сначала (приблизительно с VI века) часть Болгарского племени. Но позднее это имя перешло на тот родственный ему народ, который завладел этой частью, то есть на Руссов. Известно, что под именем Тавроскифов являются они в X веке у Льва Диакона, который замечает при этом, что на своем родном языке они называют себя Рось (а не Тавроскифы).

Но в то же время родиной их он считает страну, прилежащую к Боспору Киммерийскому, - следовательно, или смешивает азовских Болгар с господствующим тогда у них народом, то есть Русью, или разумеет тут вообще Приазовские края. Между прочим, к Скифам или Тавроскифам он относит Ахиллеса (который будто бы по словам Арриана был родом из меотийского города Мирмикиона). Как на признаки его скифского происхождения, он указывает на следующие его черты, общие с Русью: покрой плаща с пряжкой, привычка сражаться пешим, светло-русые волосы, светлые глаза, безумная отвага и жестокий нрав.

С мифом об Ахилле, не забудем, был связан в особенности полуостров, образуемый Днепровским лиманом и Перекопским заливом; полуостров этот носил название "Тавроскифия", а примыкающая к нему Кинбурнская коса называлась "Ахилловым Бегом" (Georg. min ed Huds . Т. 11, p. 87. См. Skythien von Ukert. 164)[120]. Ho замечательно, что русские книжники, сколько известно, не выводили свой народ от Ахилла и его сподвижников, между тем как мнение о подобном происхождении встречается именно у книжников болгарских. Так, в одном болгарском памятнике, передающем легенды о Троянской войне, читаем: "Сий Ахиллеус имый воя своя, иже нарицахуся тогда Мурмидонес, ныне Болгаре и Унну". (Калайдовича "Иоанн экзарх Болгарский", 181.) Последнее слово ясно показывает, что болгарские книжники причисляли свой народ к Уннам или Гуннам, подобно Византийцам, от которых они заимствовали и мнение о скифском происхождении Ахилла. Вообще, сказания о Троянской войне были любимым чтением у Дунайских Болгар [121]. Итак, по всем соображениям, Тавроскифами Византийцы назвали собственно Черноморских Болгар, а потом уже перенесли это название на родственное им и покорившее их племя Руссов. Последние не называли себя Тавроскифами, а именем подобным, или от того же корня происходящим, называли часть Черноморских Болгар, то есть Тиверцев (собственно Тыричи или Тавричи). Между тем, как племя Угличей жило преимущественно между Днепром и Днестром, Тиверцы, без сомнения, обитали между нижним Днепром и Азовским морем, и здесь их поселения сходились с поселениями Руси или древних Роксалан.

Итак, связи между Русью с одной стороны, и Болгарами Таврическими и Таманскими, с другой, существовали искони. Но начало русского влияния у этих Болгар можно приблизительно определить первой половиной IX века. Построение Саркела, имевшего назначением защищать хазарские пределы от Руси и Печенегов, и. посольство русского кагана в Константинополь в 838-839 гг. могут свидетельствовать о том, что Днепровская или Полянская Русь около этого времени значительно подвинула вперед свое дело объединения восточных Славян и выступила на более широкое историческое поприще, так что ее имя вскоре сделалось знаменитым и в Европе, и в Азии. Следующее за посольством 839 года византийское известие о Руси относится уже прямо к ее нападению на Царьград в 864-865 гг., нападению, которое так ярко рисуют нам беседы Фотия. В свою очередь, это нападение подтверждает существование предварительных связей Руси с Болгарскими поселениями на берегах Боспора Киммерийского; ибо только при таком условии возможно было возвращение русского флота на родину, что впоследствии повторилось и с флотом Игоря. Начало русского влияния на Боспоре в первой половине IX века совпадает и с ослаблением хазарского могущества, которое заметно обнаруживается около того же времени. Хазар начинают теснить со всех сторон враждебные им народы: с юга - Арабы и Закавказские племена, с севера - Печенеги, с запада - Руссы; а некоторые покоренные племена свергают с себя их иго. Так, в первой половине X века, судя по известию Константина Багрянородного, Кавказские Алане не только являются независимыми от Хазар, но и своими нападениями препятствуют их сношениям с Черноморскими областями и с Таврическим полуостровом. А именно, в своем сочинении "Об управлении империей" Константин говорит: "Узы могут воевать Хазар как их соседи (на севере), равно и князь Алании, к которой прилежат девять хазарских округов; Аланин, если захочет, может грабить эти последние, тем причинять Хазарам великий вред и производить у них нужду; поелику из этих девяти округов Хазары получают все свое довольство". И далее: "Если государь Алании предпочитает римскую дружбу хазарской, то в случае разрыва Хазар с Римлянами может причинить Хазарам большой вред, устраивая засады и нечаянно нападая на них в то время, когда они отправляются в Саркел, в округи и в Херсон. Если этот государь постарается преградить им путь, то в Херсоне и в округах (климатах) будет полное спокойствие. Хазары, опасаясь аланских вторжений и будучи не в состоянии напасть с войском на Херсон и климаты, принуждены оставаться в мире, так как не могут в одно и то же время вести войну с обоими неприятелями".

Азовско-Черноморским Болгарам, разделенным на разные княжения и общины и притом жившим в равнинах и низменных местах, было труднее освободиться от хазарской зависимости, нежели Аланским горцам, которые, по ясному смыслу Константинова известия, сосредоточены были под властью одного государя. Но на помощь Болгарам явились соплеменные Руссы. Целый ряд войн Руси с Хазарами, о котором вспоминает и наша летопись, очевидно, произошел не из-за Радимичей и Вятичей, а именно из-за Боспорских или Черных Болгар. Окончательное освобождение последних от Хазар и подчинение их Руси совершились, по всем признакам, в период между 911 и 945 годами, то есть в период между договорами Олега и Игоря. В первом, то есть в Олеговом договоре, еще нет никаких статей относительно Черных Болгар и Корсунской земли; а в договоре Игоря поставлено условие, чтобы Русский князь не пускал Черных Болгар воевать страну Корсунскую. Очевидно, в эпоху последнего договора Черные Болгаре находились уже в вассальной зависимости не к Хазарам, а к князю киевскому. К этим Боспорским Болгарам, как известно, спасся Игорь с остатком своего флота в 941 г. Да и сам поход, по всей вероятности, был предпринят отсюда же, из Киммерийского Боспора. Он напал на вифинские берега Малой Азии; следовательно, путь его был тот же, о котором мы говорили при описании византийского посольства к Туркам, в VI веке; то есть: он туда и обратно пересек Черное море в самом узком его месте, между Корсунем и Синопом.

Откуда взялось название Таврических Болгар "Черными" в Игоревом договоре?

Очевидно, оно буквально переведено с греческого, так же, как и весь договор. Замечательно, что и в византийских источниках оно встречается только в ту же самую эпоху, ни прежде ни после. А именно, Черные Болгаре упоминаются только у Константина Багрянородного в его сочинении "Об управлении империей" и не более двух раз. В одном месте (которое приведено нами выше) он говорит, что из Днепра Руссы отправляются в Черную Болгарию, Хазарию и Сирию. В другом месте Константин, по-видимому, хотел посвятить Черным Болгарам целую главу, которую и обозначил так: "О Черной Болгарии и Хазарии". Но, к великому сожалению, почему-то под этим заглавием он ограничился только следующими словами: "Булгария, которая называется Черною, может воевать Хазар". То есть Черных Болгар, так же как и Алан, византийское правительство в случае нужды могло вооружить против Хазар. Следовательно, в это время, повторяем, и Черные Болгаре, и Алане были уже независимы от Хазар.

Два одновременные свидетельства, Игорева договора и Константина Багрянородного, относительно Черных Болгар, соседивших с Хазарией и Корсунской областью, окончательно уничтожают всякое сомнение, с одной стороны в том, что Гунны Прокопия (Утургуры), пришедшие с Кубани и поселившиеся между Херсоном и Боспором, были не кто иные, как Болгаре, а с другой, что эти Болгаре существовали там еще в X веке. Свидетельства эти подтверждают, что Русь Тмутраканская явилась на основе болгарской, то есть родственной славянской. Отсюда понятно, почему Константин Багрянородный, сообщивший такие драгоценные сведения о Руссах, ничего не упоминает о Руси Черноморской или Тмутраканской. Дело в том, что эта область в его время у Византийцев была известна под именем Черной Болгарии. А несколько ранее писатели VIII и IX веков, как мы знаем, называли ее Великой или Древней Болгарией. Название "Черная", по всей вероятности, находится в связи с северным рукавом Кубани, который в настоящее время именуется Черной Протокой. Г. Брун, в упомянутой выше статье, весьма правдоподобно отождествляет этот рукав с Константиновой рекой Харукуль, которая изливалась в Меотийское море с востока и славилась ловлей рыбы берзетикон. Это известие Константина совпадает с известием Феофана о том, что около (полуострова) Фанагорий в реке Куфис (то есть Кубани) ловилась булгарская рыба ксистос. Г.Брун эту рыбу считает за одну и ту же с Константиновой берзетикон; а слово Харакуль, по его мнению, следует читать Карагул, что и будет соответствовать названию Черная Протока. Впрочем, и сама Кубань в нижнем своем течении отчасти называется Кара-Кубань; также называется один из ее притоков с левой стороны. А что касается до того, будто Харакуль или Карагул есть турецкое название, то это еще вопрос (ибо у восточных Славян встречаются названия рек, оканчивающихся на гул; есть у них и слово карий, в смысле темный).

Высказанное нами положение, что Черная Болгария окончательно подчинилась Руси в эпоху Игоря, находит себе некоторое подтверждение и в арабских известиях X века, а именно у тех писателей (Истахри и Хаукала), которые рядом с Киевом и Новгородом упоминают третье племя Руси (Артанию); последнее иначе и объяснить нельзя, как Черной Болгарией или Тмутраканью. Сюда же надобно отнести известия (Ибн-Даста и Мукадеси) о Руси, живущей на лесистом, болотистом и нездоровом острове, под которым, очевидно, разумеется Фанагория или Тамань [122].

Не встречается ли у Арабов этот край также и под своим собственным именем Болгар?

Думаем, что встречается, хотя и сбивчиво. До сих пор все, что у арабских писателей говорится о Болгарах, толкователи обыкновенно относили или к Дунайским, или к Камским. Но они упускали из виду существование третьей Болгарии, Кубанской, благодаря которой известия арабские иногда получают более смысла, чем имели его доселе. Например, Масуди в своих "Золотых Лугах" говорит, что город Бургар лежит на берегу Азовского моря. Это место сильно затрудняло толкователей, и они прибегали к разным натяжкам для его объяснения (для примера см. Хвольсона "Ибн-Даста" стр. 81). Но если возьмем в расчет Черных Болгар, то увидим, что под этим городом, вероятно, разумеется Таматарха. Тот же Масуди говорит, что Болгаре воюют Греков, Славян, Хазар и Турок. Толкователи думали, что он смешивает здесь Дунайских Болгар с Камскими; но Камские не могли воевать Греков, а Дунайские Хазар; поэтому с большим вероятием можно предположить смешение Дунайских не с Камскими, а с Черными или Кубанскими. Это предположение будет совершенно согласно с приведенным выше и современным известием Константина Багрянородного, что Черные Болгаре могут воевать Хазар; а судя по Игореву договору, они воевали и Греков, то есть Корсунцев. Далее, некоторые черты болгарских нравов, приводимые у Масуди, также заставляют предполагать смешение Дунайских не с Камскими, а с Черными. Бурджане, говорит он, суть язычники и не имеют священной книги; напротив того, у Дунайских в это время уже процветала богословская литература, а Камские были Магометами; между тем как Черные только отчасти были христианами, а большинство, по всем признакам, коснело в язычестве. К последним, вероятно, относится известие, что, когда умрет булгарин (конечно, знатный), то слуг его сожигают вместе с мертвецом, или что у них есть большой храм, и покойника заключают в этом храме вместе с женой и слугами, которые и остаются там, пока умрут. В известии этом, конечно, есть неточности; но в общих чертах оно достоверно. Два способа погребения указывают, что у языческих Болгар, с одной стороны, существовало сожжение как у Русских Славян, а с другой - заключали жену и некоторых слуг в могилу покойника (которую надобно разуметь под словом храм или покой); в том и другом случаях над ними, конечно, насыпали курган[123]. Второй способ погребения также существовал у языческих Руссов по ясному свидетельству Ибн-Даста (Хвольсон, 40). Последнее еще более убеждает нас, что болгары Масуди в этом случае суть Черные болгары, которые не только имели с Руссами много общего в обычаях, но и находились в то время с ними в политическом единении. Далее, Масуди замечает, что Бурджане не имеют ни золотой, ни серебряной монеты, а все их покупки и свадьбы оплачиваются коровами и овцами. Это известие подходит и к Дунайским Болгарам и к Черным, но особенно к последним, а равно и к языческой Руси. (Отсюда понятно, почему в древнерусском языке слово скот имело значение денег.) Наконец, в большом Словаре Якута сказано, что Булгария составляет область Хазарии и что мусульмане нападали на нее при халифе Османе. Это известие вошло в Словарь, конечно, из более древнего источника. Толкователи видят здесь необъяснимую путаницу (см. о том у Гаркави, стр. 20). Но вопрос решается очень просто существованием Черной или Кубанской Булгарии, тогда-то действительно входившей в состав Хазарского государства.

По поводу арабских известий о Болгарах, обратим внимание людей компетентных на то место "Золотых Лугов" Масуди, где он описывает племена Славян. "Из этих племен, - говорит он, - одно господствовало в древности над остальными; царь его именовался Маджак (Махак, Бабак?), а само племя называлось Валинана. Этому племени прежде подчинялись все прочие Славянские племена, ибо верховная власть была у него, и прочие цари ему повиновались". И несколько ниже: "Славяне составляют многия племена и многочисленныя роды. Мы уже выше рассказали про царя, коему повиновались в прежнее время остальные цари их; это был Маджак, царь Валинаны, каковое племя есть одно из коренных поколений славянских и общепочитаемое между ними. Но впоследствии пошли раздоры между их племенами; порядок был нарушен; оне разделились, и каждое племя избрало себе царя". (Relation de Masoudu, etc., par Charmoy, Bulletin de L'Academie. Vlme serie.) Это любопытное место подвергалось различным толкованиям; но ни одно из них, очевидно, не попало на истину, за исключением самого имени Валинана, в котором с достоверностью узнают Волынян. Все сказанное у Масуди об этом племени, по нашему мнению, замечательным образом совпадает, конечно в общих чертах, с историей Болгарского народа, если припомним его первоначальные судьбы. Он был могуществен и страшен своим соседям, пока жил в юго-восточной Европе и не разделился, не рассеялся по разным странам. Разделившись, он потерял прежнюю силу и подпал отчасти под власть других народов. Имя его царя читается разным образом (о вариантах см. у Гаркави, 163); один из вариантов его, Бабак, не напоминает ли Батбая (иначе Баяна), который, по известию Византийцев, властвовал когда-то над Болгарами Приазовскими? А имя Валынян разве не в связи с Каспийским морем, которое в древней России известно было под названием Хвалынского или Валынского?

Имели ли какое отношение к Болгарам наши Волыняне, сказать трудно: некоторые племенные названия у Славян повторялись и встречаются в совершенно различных местах (например, Сербы или Севера, Друговичи, Поляне и Древляне). Но принимая в расчет невозможность определить, где кончались Угличи и начинались Волыняне, а также некоторый антагонизм между Киевской Русью и Волынской, которые постоянно стремились к обособлению, можно допустить, что Волынское племя, подобное Угличам и Тиверцам, было ветвью собственно не Русского, а Болгарского семейства или, по крайней мере, имело значительную болгарскую примесь. Тогда, пожалуй, мы придем к возможности уяснить несколько вопрос, откуда пошли два главные наречия Русского языка, то есть откуда взялось наречие Малорусское. Язык Киевской Руси, судя по письменным памятникам, мы можем отнести именно к наречию Великорусскому, а не Малорусскому. Предлагая свои догадки по этому вопросу, мы, конечно, еще не думаем о его решении, а указываем только на тот путь, который может впоследствии привести к некоторым более положительным выводам [124].

Итак, Черные Болгаре являются в арабских известиях отчасти под собственным своим именем, но преимущественно под именем Руси. Арабские известия о делении Руси на три части, Куяву, Славию и Артанию (или Артсанию), невозможно объяснить помимо Руси Азовско-Черноморской или Болгарской. Относительно первых двух все согласны, что тут разумеются Киев и Новгород; но толкования Артании Мордвой Эрдзянами (Френ) или Биармией, то есть Пермью (Рено), не выдерживают ни малейшей критики. Да и незачем отыскивать ее где-нибудь на севере, когда сама летопись наша с конца X века указывает на существование Руси Тмутраканской. А последняя, как мы доказываем, возникла на почве родственного нам племени, то есть Черных Болгар[125]. Арабские известия об этой части относятся к тому времени, когда имя Руси уже сделалось славным и громким на Востоке после их известных походов в Каспийское море и после ударов, нанесенных ими Хазарскому царству, и когда Черная Болгария была уже объединена с Русью под властью того могучего княжеского рода, который сидел в Киеве. Впрочем, и вообще имя Русь гораздо более было распространено в те времена на востоке, нежели на западе: между тем как Арабы указывают на поселения Руссов в Италии, на их торговцев в Камской Болгарии и в Хазарии, прямо называя их Руссами, Византийцы отчасти продолжают именовать их Скифами и особенно усвоивают им название Тавроскифов.

Некоторые этнографические черты, сообщенные теми же арабскими известиями о Руси-Артании, подтверждают наше предположение, что это край Азовско-Черноморский. А именно: Руссы, там живущие, будто бы убивают всякого попавшего к ним иностранца; они ведут торговлю водяным путем и ничего не рассказывают про свои дела и товары. Судоходство, конечно, может указывать на приморское положение этой Руси; а слухи о жестоком обращении ее с иноземцами сильно напоминают древние басни о Таврах, которые приносили в жертву своей богине всякого иноземца, занесенного на берег. Баснословная примесь в этих арабских известиях несомненна, ибо по другим арабским свидетельствам (например, Ибн-Дасты) Руссы именно отличались гостеприимством. "Из Арты, - говорит Истархи, - вывозятся чернью соболи, черные лисицы и свинец". Пушные меха были одним из главных предметов торговли у древних руссов; водились ли соболи и лисицы в самой стране Черных Болгар, трудно сказать; во всяком случае Русь Черноморская получала их от своих более северных единоплеменников. То же можно сказать и о некоторых металлах, если последние не добывались в горах Крыма и соседнего Кавказа; кроме того, они могли вымениваться у Греков, собственно у Корсунцев, и потом продаваться Русью в Хазарии и других восточных странах.

Мы сказали, что название Черных Болгар Русью встречается по преимуществу у арабских писателей X века. Но его можно встретить и у Византийцев. А именно в уставе императора Льва Философа (886-911 гг.) "О чине митрополичьих церквей, подлежащих патриарху Константинопольскому", в списке этих церквей находим на 61-м месте церковь Русскую (Rwsia), рядом со следующей за ней церковью Аланскую; а далее, в числе архиепископий, подчиненных Константинопольскому патриарху, находим на 29-м месте Боспор и на 39-м - Метраху (ta Metraca), то есть Таматарху или Тмутракань, рядом с Готией, Сугдией и Фулой (Codini de officiis. Париж, изд. Т. I, стр. 379 и след.). О какой Русской митрополии тут упоминается?

Едва ли под ней можно разуметь церковь, собственно Киевскую; скорее можно видеть здесь именно Черную Болгарию или Русь Азовско-Черноморскую. К этойто Руси, вероятно, и относится известие Фотия о ее обращении в окружном послании 866 года. Трудно предположить здесь Киев, в котором во время Льва Философа княжил язычник Олег; не только Киевский князь, но и вся дружина его была языческой, ибо в Олеговом договоре о крещеной Руси не упоминается; последняя, а равно и христианский храм в Киеве, встречаются только со времени Игоря. (Оставляем в стороне легендарные лица Аскольда и Дира; а отдельные случаи обращения в Киеве до того времени, конечно, не могли составить особой митрополичьей церкви.) Поэтому мы вправе предложить вопрос: под именем России в уставе Льва Философа не следует ли разуметь соединенные Боспор и Таматарху? Не только у арабских писателей, но и в западных источниках встречаем иногда Боспор или Керчь под именем города "Росия" (например, в договоре Генуэзцев с Греками в 1170 г. См. в упомянутой статье г. Бруна, стр. 132). Собственно Боспорская церковь существовала, по крайней мере, с IV века, и упоминание Боспорской архиепископии рядом с Русской митрополией может быть объяснено тем, что Кодин приводил списки церквей, не различая строго времени, к которому относились эти списки. Титул архиепископии Боспорская церковь имела во времена более ранние; а в эпоху Льва Философа она могла быть повышена на степень митрополии с расширением своих пределов, то есть с соединением архиепископии Боспора и Таматархи в одну митрополию; подобный пример мы видим в соседних с ней архиепископиях Сугдейской и Фульской, которые были соединены в одну митрополию (см. о том у преосв. Макария: "История христианства до Владимира", стр. 86). Херсон, Сугдея, Боспор и Таматарха были именно теми пунктами, откуда христианство постепенно распространилось между Болгарскими племенами, жившими по обеим сторонам Боспорского пролива. А примеры их обращения мы уже видели в VI и VII веках.

Те Черные Болгаре, которые исповедовали христианскую религию, по всей вероятности, получили богослужение на родном языке, а следовательно, уже имели перевод Священного Писания, по крайней мере наиболее необходимых богослужебных книг. Это предположение, совершенно согласное с духом греческой проповеди и с примерами других восточных народов, приводит нас к известному спорному месту из жития Константина Философа. Славянский апостол на пути своем к Хазарам нашел в Корсуни Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами. Теперь, когда мы знаем о существовании в те времена Таврических и Таманских Болгар и не сомневаемся в их исконных связях с Руссами, теперь мы не найдем ничего странного в этом известии, которое предыдущим исследователям казалось каким-то недоразумением. Очевидно, тут разумеется перевод Священного Писания на древнеболгарский язык, иначе называемый у нас церковно-славянским. Почему же письмена в житии названы "русскими"? На этот вопрос можно отвечать двояко: или составитель жития употребил название Русь, под которым Черные Болгаре более были известны собственно в его время, приблизительно во второй половине X века; или это название употреблялось для обозначения тех же Болгар уже во второй половине IX века, то есть в эпоху Кирилла и Мефодия. Первое нам кажется вероятнее; но и второе было бы соответственно упомянутой выше "Русской митрополии" времен Льва Философа, которую мы также относим в страну Черных Болгар.

Но обратимся к самому сказанию о миссии Константина в Хазарию. Напомним содержание этого любопытного сказания по наиболее полному его житию, так называемому Паннонскому.

К императору Византийскому пришли послы от Хазар и сказали: "С одной стороны Сарацины, с другой Евреи стараются нас обратить в свою веру; просим у вас мужа, свядущаго в книжном учении: если он переспорит Евреев и Сарацин, то мы примем вашу веру". Царь послал к ним Константина Философа. Последний отправился в путь и прибыл в Корсун. Здесь он научил жидовскому языку и письму и перевел восемь частей грамматики. Тут жил некий Самарянин, который дал ему свою книгу; философ с Божией помощью научился читать и самарянские книги; вследствие этого удивленный Самарянин принял крещение. Константин нашел тут Евангелие и Псалтирь, написанные русскими письменами, и человека нашел, который говорил русским языком; беседуя с ним, он научился читать и говорить на этом языке. Потом, услыхав, что мощи св. Климента, папы Римского (сосланного в Херсонес во время гонения на христиан при Траяне и утопленного здесь по его приказанию), все еще находятся в море, Константин, с помощью Херсонского архиепископа и клира, предпринял труд отыскать мощи, сел на корабль и действительно нашел их.

Между тем хазарский воевода осадил какой-то христианский город. Узнав о том, философ отправился к этому воеводе и так подействовал на него своей проповедью, что тот обещал креститься и отступил от города. Вслед затем на философа во время пути напали Угры в тот час, когда он молился, и хотели его убить; но он не устрашился и продолжал свою молитву. Угры укротились, послушали его назидательных слов и отпустили невредимым со всеми спутниками. После того Константин сел на корабль и отправился в Хазарию по Меотийскому озеру, к Каспийским воротам Кавказских гор. Следуют прения о вере с хитрыми и лукавыми еврейскими учителями в присутствии Хазарского кагана о Св. Троице, о воплощении Сына Божия, о Моисеевом законе обрезания, об иконопочитании и проч. Разумеется, Константин "перепрел", то есть победил своих противников. Каган дал своим людям позволение креститься; из них было окрещено двести человек. Сам каган, однако, ограничился похвалой Константину и благодарственным письмом царю Византийскому. Вместо предложенных ему даров Константин испросил у кагана освобождения двадцати пленным Грекам. После того он воротился в Корсунскую страну.

По соседству с этой страной лежала область Фульская, населенная каким-то племенем, хотя и принявшим уже христианскую веру, но все еще не покидавшим своих языческих обрядов и суеверий. Здесь стоял большой дуб, сросшийся с черешней; жители называли его Александром и совершали под его тенью свои языческие обряды; только женщинам было запрещено приближаться к заповедному дубу. Константин отправился в эту область и начал уговаривать жителей оставить идолопоклонство и предать дуб огню. Жители отвечали, что почитание дуба они наследовали от своих отцов и привыкли обращаться к нему в своих нуждах, особенно с молением о дожде; что если кто дерзнет коснуться его, то будет поражен смертью, и не будет им более дождя. Философ, взяв Евангелие, своим поучением наконец так подействовал на них, что старейшина сделал поклон и облобызал Евангелие; за ним последовали и другие. Константин роздал им зажженные свечи и с пением молитв повел их к дубу. Взяв топор, он ударил тридцать три раза по дубу; затем велел срубить его и сжечь. В ту же ночь Бог послал обильный дождь.

Мы указываем преимущественно на эти подробности, потому что они имеют важность для вопросов, нас занимающих; а между тем главное внимание сказания о путешествии Константина к Хазарам посвящено прениям его с Евреями. Тут прямо указано, что рассказ об этих прениях взят из книги Мефодия, который написал о них особое сочинение и разделил его на восемь глав. Тому же сочинению, конечно, принадлежат и указанные нами подробности о путешествии Кирилла в Корсун и Хазарию, путешествии, в котором Мефодий сопутствовал своему брату. В то время, когда составлены были Паннонские жития обоих братьев, очевидно, деяния их сделались уже предметом легенды; так что нелегко выделить исторический элемент. Первое составление этих житий совершилось не ранее X века; а редакция, в которой они дошли до нас, относится ко времени более позднему. Постараемся теперь определить те исторические данные, которые можно извлечь из сказания о Хазарской миссии Кирилла.

Во-первых, само посольство Хазарского кагана к Византийскому императору с просьбой прислать учителя по вопросу о религии есть общий мотив для подобных сказаний. Но обыкновенно просьба о присылке учителей следует уже после принятия веры, собственно для утверждения в ней, и подобная просьба встречается не только в христианском мире, но и в мусульманском (например, у Камских Болгар по Ибн-Фадлану). А так как хазарские каганы уже с VIII века исповедовали иудейскую религию, то в действительности едва ли они могли обращаться к императору с просьбой о присылке христианских миссионеров. Правда, между их подданными, по известию арабских писателей (впрочем X века), было много христиан; но и это обстоятельство едва ли могло побудить кагана к особой заботливости об успехах христианской религии. Результат миссии при Хазарском дворе, очевидно, не был особенно блистательный; так как он ограничился крещением двухсот человек; причем сам каган не принял христианской веры. Поэтому в просьбе верховного Хазарского кагана о присылке христианских проповедников мы сомневаемся. Но мы знаем, что христианская проповедь в странах Прикавказских была предметом постоянных забот и попечений со стороны византийского правительства. Примером этих попечений служит распространение христианства в Лазии (Мингрелии), Иверии (Грузии), Авазгии (Абхазии) и Зихии или соседней с Таманью части Кавказа. Мы знаем также примеры крещения у тех Гуннов, которые позднее являются под именем Черных Болгар. Нет никакого сомнения, что византийское правительство неоднократно делало попытки обратить в христианство и народ Хазарский. Но очевидно, оно встретило здесь сильное препятствие в лице иудейства, которое успело укрепиться при Хазарском дворе в VIII веке, то есть в том веке, когда греческая церковь была волнуема иконоборством, и следовательно, не могла сосредоточить свою энергию на борьбе с этим препятствием. Подобные соображения приводят нас к вопросам: куда, собственно, путешествовал Кирилл? Был ли он действительно у Хазарского кагана, где-то подле Каспийских ворот, то есть около Дербента? Эти "Каспийския ворота Кавказских гор" не представляют ли здесь какого-либо позднейшего искажения, когда миссия Кирилла облеклась уже в легендарную форму? Может быть, Кирилл плавал Меотийским морем (и отчасти рекой Кубанью) просто к подошве Кавказских гор (около Дарьяльского пути), туда, где жило настоящее Хазарское племя? Таким образом мы снова приходим к вопросу о двойственном составе Хазарской народности и решаемся предположить, что Кирилл путешествовал не к тем Турко-Хазарам, которые жили около Каспийского моря и Нижней Волги, а, собственно, к Хазарам-Черкесам. Он мог частью Меотийского моря приплыть в правый рукав Кубани, то есть в Черную Протоку, и потом пробраться в Кабарду, причем, собственно, Кавказские ворота (Дарьяльские) в предании могли быть смешаны с воротами Каспийскими, то есть с Дербентом.

В языческой Черкесии в то время сталкивались проповедники трех соседних религий: иудейской, магометанской и христианской. Христианская религия проникла сюда, вероятно, еще в предыдущем веке, и очень может быть, что некоторые черкесские князья обратились к Константинопольскому дворцу с просьбой прислать им учителей, которые могли бы утвердить их в вере и вступить в прения с проповедниками других религий, особенно с еврейскими раввинами; последние действовали тем настойчивее, что их поддерживал и сам верховный каган. Миссия Кирилла у Черкесов могла быть гораздо успешнее, чем у Каспийских Турок: известно, что христианство потом действительно процветало в Черкесских горах; чему явным свидетельством служат остатки христианских храмов.

Кроме Черкесов Кавказских, миссия эта могла быть связана с отношениями к Черкесам Таврическим. Известно, что в VII и VIII веках Хазары были господствующим народом в Крыму, который они завоевали, за исключением только южной его части. Владычество Хазар-Черкесов оставило здесь глубокие следы, особенно в географических названиях. Так, еще в XIII веке Крым назывался у Генуэзцев Газарией, хотя владычество Хазар здесь давно уже перешло в область преданий. Некоторые топографические имена показывают, что сюда когда-то направлялась хазарская колонизация, но не Турецкая, а собственно Черкесская - явление совершенно естественное при близких, соседственных отношениях Крыма и Кабарды. Таковы: замок Черкес-Кермен, развалины которого существуют недалеко от Бахчисарая; Черкес-Эли, деревня на реке Альме; Черкес, селение в Евпаторийском уезде, и другие названия разных урочищ, соединенные с именем Черкесов [126]. Что в этих местах жили когда-то Черкесы из племени Хазар-Кабарон, на это указывают и верховьяреки Бельбека, именуемые Кабардою.

В житии Константина, как мы видели, упоминается какой-то хазарский вождь: он осадил христианский город, но уступил увещаниям проповедника и снял осаду. По всей вероятности, здесь идет речь о каком-либо хазарском или черкесском князе, находившемся в вассальных отношениях к верховному кагану. Мы имеем здесь намек на борьбу, которая шла в то время между местными племенами и пришлыми хазарскими дружинами. Не забудем, что вскоре потом, то есть в 864 г., мы встречаем уже Руссов, предпринимавших поход на Византию, и конечно, не без связи с Боспором Киммерийским, на берегах которого обитали их соплеменники Болгаре. Окончание этой борьбы и совершенное уничтожение хазарских владений в Крыму мы встречаем в начале XI века, когда, по известию Кедрена, соединенные греко-русские силы покорили страну Хазар и взяли в плен их князя Георгия Чула. Последнее имя указывает на то, что эти Хазары или часть их была в то время христианами.

В сказании о миссии Кирилла видна также историческая связь Хазар-Черкесов с Уграми. Вслед за пребыванием его в стане Хазарского вождя он попал было в руки Угров. Эти кочевники, по всей вероятности, встречались тогда и в северной степной части Крыма или являлись сюда в качестве хазарских союзников и подручников именно для войны с Греками, Болгарами и Руссами. Такие отношения совпадают с тем, что Константин Багрянородный сообщает о хазарском влиянии на Угров и об их связях с Хазаро-Кабарами.

Далее, в житии упоминается какой-то язык или народ Фульский, который уже принял христианскую веру, но еще так мало укрепился в ней, что продолжал совершать свои языческие обряды и жертвоприношения. Что это за Фульский язык? Город Фулла встречается в жизнеописании епископа Иоанна Готского, который жил в VIII веке. Потом в уставе Льва Философа о порядке церквей Фульская епархия приводится в числе архиепископий на 36-м месте, вслед за епархиями Готской и Сугдейской. Впоследствии в уставе императора Андроника встречается епархия Сугдейско-Фульская, то есть Сугдея и Фулла были соединены в одну митрополию. Все это ясно говорит, что Фулла находилась в соседстве Готии и Сугдеи (Судака), но положение ее мы можем определить только приблизительно [127]. Итак, под Фульским языком в житии Константина должно разуметь какое-то племя, обитавшее между Готией и Судаком. Это не могли быть сами Готы, потому что они вели свое христианство по крайней мере с IV века; у них упоминается особый епископ уже в первой половине VI века. Прокопий еще в то время засвидетельствовал о их благочестии и преданности православию; следовательно, трудно предположить, чтобы в IX веке они еще совершали языческие обряды и приносили жертвы под дубом. Это не могли быть Хазары, ибо житие называет их своим именем и ясно отличает от других народов; притом Хазары-Черкесы если и жили в Крыму, то преимущественно в качестве дружин, рассеянных по городам и замкам, откуда они собирали дани с подчиненных туземцев. Остается предположить, что это была какая-либо часть все тех же Черных Болгар или Гуннов, по известию Прокопия занимавших всю восточную полосу Крыма от Корсуня до Боспора. Мы уже приводили известия об их обращении в христианство в VI и VII веках. Разумеется, оно продолжало распространяться и в последующие века, и преимущественно по соседству с такими греческими центрами, как Корсун и Сугдея. Эти языческие обряды у народа, еще не твердого в вере, и это поклонение дубу совершенно согласны как с общим ходом христианства у Черных Болгар в Крыму, так и вообще с языческой религией Славян. Следовательно, в данном случае Кирилл и Мефодий, обращаясь к туземцам, могли показать свое знание славянского языка. Последнее обстоятельство приводит нас к вопросу об упомянутых в житии русских письменах, а также вообще к вопросу о письменах Славян и переводе Священного Писания на церковно-славянский язык.

По смыслу жития Константин (и Мефодий), прибыв в Корсун, остановился здесь на некоторое время и начал изучать языки соседних народов. Это известие весьма правдоподобно. Херсонес Таврический был в то время деятельным торговым посредником между византийскими областями, лежавшими по западному и южному берегу Черного моря, с одной стороны, и варварскими народами, обитавшими на север и восток с этого моря, - с другой. На Херсонском торжище сходились весьма разнообразные языки. Здесь, между прочим, можно было встретить Евреев, Хазар, Болгар и Руссов. Следовательно, этот город представлял большое удобство для знакомства с языками упомянутых народов. Так, Константин здесь научился "жидовской беседе" и еврейским книгам. В данном случае я думаю, что жидовская беседа и еврейские книги суть не один и тот же язык. Известно, что Евреи давно уже перестали говорить на своем древнем языке, а принимали обыкновенно речь тех народов, посреди которых они жили.

Следовательно, Константин с помощью книг действительно мог изучать древнееврейский язык. В житии говорится именно о Самарянине, и может быть, Константин выучился понимать книжное самаританское наречие[128]. А что касается до живой разговорной речи, которой он научился от Евреев в Херсоне, то вероятно, это была речь Хазар или Черкесов, посреди которых жили Евреи, и часть которых они обращали в свою религию. Такое предположение тем более вероятно, что Константин отправился именно к Хазарам и, следовательно, имел нужду ознакомиться с их языком. Далее в Херсоне Константин нашел русские книги, Псалтирь и Евангелие, и человека, говорившего русским языком; у этого Русина он выучился читать и говорить по-русски, "к удивлению многих".

На последнем известии мы остановимся и спросим: на каком языке были написаны означенные книги?

По всем соображениям эти книги были не что иное, как церковно-славянский, то есть болгарский перевод Священного Писания. Если бы подобный перевод существовал в IX веке собственно на русском языке, то естественно представляется вопрос: зачем же Киевская Русь, принявшая христианство в X веке, не воспользовалась переводом на своем родном наречии, а приняла церковные книги на языке болгарском? Если существовал русский перевод, то куда же он пропал? Затем: есть ли вероятность, чтоб около половины IX века был уже русский перевод, когда мы не имеем указаний на христианство Русского народа до этого времени? Между тем если обратимся к Болгарам, то увидим все данные на их стороне. Мы говорили о начатках христианской религии у Таврических Болгар в VI и VII веках. С того времени она, разумеется, утверждалась все более и более, и около половины IX века значительная часть Черных Болгар исповедовала греческую веру, между тем как другая часть оставалась в язычестве. Если христианство не получило еще между ними окончательного господства, то, конечно, вследствие их раздробления на мелкие общины и владения, то есть вследствие недостатка централизации. Значение последней в этом отношении мы видим у Дунайских Болгар при Борисе и в Киевской Руси при Владимире: когда принимали крещение верховный князь и его дружина, то с помощью их могущественной поддержки крещение подчиненных племен пошло быстрее.

Если часть Болгар уже в течение нескольких столетий исповедовала христианство, то, следовательно, имела и богослужение на своем языке. Греческая проповедь, как мы знаем, отличалась от латинской тем, что первая почти везде новообращенным народам давала богослужение на их родном языке, а вместе с тем на их языки переводилось и Священное Писание. Если б у Болгар VII, VIII и первой половины IX века было богослужение на греческом языке и греческие богослужебные книги, то они успели бы настолько укорениться, что едва ли уступили бы потом без борьбы свое место славянскому языку. Между тем никакой борьбы, никаких следов этого перехода мы не видим. Но если существовали болгарские переводы, то были и болгарские, то есть славянские письмена до Кирилла. Мы с достаточной вероятностью можем утверждать, что сказания об изобретении славянских письмен Кириллом имеют легендарную примесь.

Повторяем, из всех сказаний, вошедших в так называемые Паннонские жития Константина и Мефодия, сказание о путешествии к Хазарам, по нашему мнению, заключает в себе наиболее исторических данных, хотя и в нем есть легендарная, то есть позднейшая примесь. Этот более исторический характер подтверждает, что в основу его действительно легло сочинение Мефодия о хазарской миссии; тогда как для других частей жития основанием послужили сочинения и рассказы его учеников, и следовательно, эти части успели более проникнуться духом легенды. А потом данные из первого сказания послужат для нас исходными пунктами, и именно данные, относящиеся к пребыванию братьев в Тавриде или собственно в Корсуни; так как здесь мы находим наиболее точные и обстоятельные указания. Напрасно ученые слависты относились с пренебрежением к этим указаниям и, так сказать, обходили их, предпочтительно давая веру другим данным, не согласным с ними и менее их достоверным. Они слишком легко решали вопрос о русских, то есть славянских Псалтире и Евангелии, найденных в Корсуни, предполагая в них то готскую письменность, то глагольскую, то просто считая все это место о русских письменах позднейшей вставкой. Впрочем, невозможно винить одних филологов в этом случае: главная вина должна пасть на историков, которые и не подозревали исконного существования Славяно-Болгарского племени на таврическом полуострове в соседстве с Корсунской областью; а Русь IX века считали народом норманским[129].

Константин и Мефодий были родом, очевидно, Греки, и первоначально знакомились с славянским языком, конечно, благодаря соседству болгарских поселений с Солунью, или вероятному присутствию болгарского элемента в самом городе. Но едва ли они владели этим языком вполне. Особенно последнее можно сказать о Константине, который еще во времена отрочества был взят в Константинополе, где и получил свое образование. Мефодий, вероятно, долее оставался на родине и ближе ознакомился с языком болгарским. Недаром же в одном древнем прологе сказано, что Кирилл упросил брата Мефодия сопутствовать ему в Хазарию, зане умняше язык словенск (О времени происх. слав. письмен - Бодянского, 73). Братья, по-видимому, очень хорошо знали, что в Хазарии они прежде всего встретят Болгарское племя. В Корсуни они нашли некоторые книги Священного Писания в переводе на славянские письмена. В то же время они воспользовались проживавшими в Корсуни Славянами, чтоб усовершенствовать себя и в разговорной речи.

Затем, славянский язык и найденный перевод Псалтири и Евангелия проходят уже чрез все житие Солунских братьев[130]. Так, еще не выезжая из Тавриды, Константин укрепляет в вере обитателей Фуллы и обращается к ним с речью, конечно, на их родном языке, а иначе они его не поняли бы: при этом он дает им целовать святое Евангелие. А мы уже заметили, что эти обитатели Фуллы, по всем соображениям, были не кто иное, как часть тех же Черных Болгар. После его возвращения из Тавриды является к императору посольство от Моравских князей с просьбой прислать им учителей, и император отправляет к ним Солунских братьев, как хорошо знающих славянский язык. Снаряжаясь в Моравию, братья, как повествует их житие, приготовляют прежде всего Евангелие и Псалтырь как книги наиболее необходимые для богослужения. Конечно, это были те самые книги, которые они нашли в Корсуни и, по всей вероятности, взяли с собой или списали. Во всяком случае, дело идет о переписывании готовых славянских книг и о продолжении переводов, и едва ли имеет какую-либо вероятность известие жития о том, чтобы братья принялись изобретать славянские письмена только тогда, когда император решил отправить их в Моравию. Невозможно было бы в такой короткий срок составить алфавит и перевести хотя одно Евангелие. Да притом и не было нужды изобретать славянское письмо и переводить Евангелие, так как братья то и другое уже нашли в Корсуни. Впрочем, в житии и не говорится об изобретении письмен; а употребляются неопределенные и весьма краткие выражения: "и тогда сложи письмена и нача беседу писати евангельскую". Это говорится в Паннонском житии Константина; а в житии его брата Мефодия по поводу отправления в Моравию сказано: "Да ту яви Бог философу словенскы книги, и абие устроив письмена и беседу ставль"; а далее упоминается, что "псалтырь бо бе токмо и евангелие с апостолом и избранными службами церковными с философом преложил первые"; то есть это сделал Мефодий еще вместе с братом, отчасти в Моравии, а отчасти (как свидетельствует житие Константина) до прихода в Моравию. По смерти брата, когда Мефодий один подвизался в Моравии в сан архиепископа, то он "отъ ученикъ своихъ посажь два попы скорописца зело, преложи въбързе вся книгы испълнь, разве Макавеви, от греческа языка въ словеньскъ шестию месяцъ". Уже само указание на время, то есть на шесть месяцев, и на скоропись исключает всякое вероятие, чтобы тут шла речь собственно о переводе почти всего Священного Писания; оно отчасти было переведено прежде Константина и Мефодия, а отчасти сделано их трудами или под их руководством.

Что в житиях Константина и Мефодия обозначается еще неопределенными выражениями, допускающими разнообразные толкования, то в более позднем произведении, именно в Сказании черноризца Храбра о письменах Славянских, облекается в более определенные формы. Последнее уже прямо приписывает Константину и Мефодию изобретение славянских письмен и переводов Священного Писания на славянский язык. Но в хронологическом отношении между житиями и Храбром существует непримиримое разногласие. По смыслу житий, изобретение письмен предпринято было только вследствие посольства Моравских князей, то есть в 862 году; этот год принимают и наиболее известные слависты, например Шафарик и Бодянский. (См. доказательства, собранные в книге последнего: О времени происхождения Славянских письмен.) Но Храбр приводит самый год изобретения, именно 855-й, и этого года держались некоторые другие слависты (например, Добровский и Гильфердинг). Но если принять последнюю хронологию, то уничтожится сам повод изобретения, приводимый житием, то есть предстоявшая миссия в землю Моравских Славян, так как в 855 году еще не было о ней речи. Притом, по замечанию г. Бодянского, Храбр говорит, что письмена были изобретены во времена Михаила царя Болгарского, Растица князя Моравского и Коцела Блатенского, - между тем как Коцел наследовал своему отцу в княжестве Блатенском только в 861 году. Г. Бодянский указывает и другие обстоятельства, противоречащие 855 году, как времени изобретения письмен. Кто был черноризец Храбр, когда и где писал свое сказание, до сих пор остается неизвестным. Его относят обыкновенно к X веку и даже считают современником царя Симеона, преимущественно на основании следующего выражения: "суть бо еще живи, иже суть видели их", то есть живы те, которые видели Константина и Мефодия. Но это выражение встречается только в одном списке сказания (в библиотеке Московской Духовной академии) и потому дает повод к некоторым сомнениям, то есть не есть ли это позднейшая вставка? А также: действительно ли под словом их надобно подразумевать Кирилла и Мефодия? Далее, мы не имеем списков этого сказания ранее второй половины XIV века; по смыслу же сказания совсем не видно, чтобы сочинитель по времени жил очень близко к Солунским братьям.

По нашему мнению, исследователи недостаточно обращали внимания на полемический характер Храброва сказания. Оно, очевидно, было написано с целью защитить уже сложившееся представление о Солунских братьях, как изобретателях письмен, от тех скептиков, которые не согласны были с этим представлением. Например, он указывает на людей, утверждавших, что Константин и Мефодий не хорошо устроили письмена, так как они все еще продолжают устраиваться. А в конце сказания, обозначая время изобретения письмен, сочинитель прибавляет: "суть же и ини ответи, яже и инде речем", то есть существуют и другие ответы или мнения об этом предмете; но о них поговорим в другом месте. Следовательно, во времена Храбра были разные мнения о времени изобретения. Все это указывает, что он совсем не жил так близко к эпохе Кирилла и Мефодия, как то казалось. Мы полагаем, что сказание Храбра едва ли было написано ранее XI века, а следовательно, едва ли ранее того времени, когда деятельность Солунских братьев и происхождение славянских письмен уже сделались достоянием легенды.

Храбр недаром намекает в своем сочинении, что были и другие мнения; и действительно, если сравнить между собой все известные нам источники, относящиеся к деятельности Кирилла и Мефодия, то мы найдем значительные разноречия. Наибольшую цену для нас имеют, конечно, источники, современные Солунским братьям, именно латинские свидетельства папы Иоанна VIII и Зальцбургского анонима. Иоанн VIII в письме своем 880 года к Моравскому князю Святополку говорит, между прочим, следующее: "По справедливости хвалим письмена славянские, открытые неким философом Константином, по которым воздается должное славословие Господу" (Litteras denique sclavonicas a Conslantino quodam philosophic repertas, quibus Deo laudes debilae resonent, jure laudamus). А Зальцбургский аноним в своей записке об обращении Баварцев и Хорутан, составленной около 873 года, между прочим, выражается так: "Пока не появился какой-то Грек, именем Мефодий, со вновь изобретенными славянскими письменами" (noviter inventis sclavinicis litteris; см. соч. Бодянского). Что же можно извлечь из этих свидетельств? Главным образом то, что латинское духовенство того времени считало славянские письмена недавно открытыми или изобретенными. Это открытие, судя по словам Иоанна VIII, приписывалось Константину; Зальцбургский аноним не назвал изобретателя, а заметил только, что Мефодий и принес в Моравию эти вновь изобретенные письмена. Мы не находим здесь ясного отчетливого представления о самом открытии или изобретении; несомненно только одно, что письменность эта была новостью, принесенной в Моравию Кириллом и Мефодием. Отсюда вытекает вопрос: в какой степени Кирилл и Мефодий могут быть названы изобретателями этих письмен? Чтобы разъяснить сколько-нибудь подобный вопрос, мы все-таки возвращаемся к их Паннонским житиям, в основание которых легли достоверные факты, но впоследствии затемненные или запутанные некоторыми легендарными примесями.

Упоминание о русских Евангелии и Псалтири, найденных в Корсуни, мы считаем драгоценным известием, которое бросает луч света на вопрос об изобретении славянских письмен. Уж и прежде слышались возражения против непосредственного изобретения; основательно указывали на то, что письмена обыкновенно не изобретались вдруг, одним человеком; что они создавались постепенно, с помощью заимствований, переделок и приспособлений. Следовательно, говоря о Кирилле и Мефодий, невозможно понимать слово изобретение в буквальном смысле. Сам Храбр говорит, что Славяне уже употребляли греческие и латинские письмена, но только с затруднениями, которые, конечно, происходили главным образом от недостатков знаков, способных выразить звуки шипящие и свистящие, почти чуждые классическим языкам. Основание нашего алфавита или большинство букв чисто греческое, и древний славянский устав в этом отношении немного отличается от устава греческого VI-VII веков. Следовательно, тут не было никакого изобретения, а прямое заимствование. Это заимствование, мы думаем, возникло преимущественно там, где Восточно-Славянский мир соприкасался с Греческим и находился с ним в деятельных сношениях, то есть на берегах Черного моря, в греко-скифских епархиях Херсона и Боспора. Впрочем, относительно прямого перехода 24 греческих букв в славянский алфавит теперь почти никто не сомневается; вопрос заключается собственно в 12 или 14 знаках для передачи звуков носовых, шипящих и свистящих и так называемых полугласных. Откуда они взялись, и можно ли изобретение их приписывать Солунским братьям? Мы думаем, что и эти буквы уже существовали, и что они не были сочинены или взяты Константином из других восточных алфавитов. Что подобные буквы существовали, доказательством тому служит другой славянский алфавит, известный под именем глаголицы. Там есть также шипящие и свистящие буквы, но при этом почти весь алфавит своим начертанием не похож на греческий. Можно ли предположить, что и глаголица есть также изобретение какого-либо лица?

Известно, что Шафарик в последнее время своей жизни отказался от прежнего мнения и считал глаголицу изобретением Константина и Мефодия, а кириллицу - делом ученика Климента, который будто бы отступил от изобретения своих учителей и приблизил славянский алфавит к греческому. Такое оригинальное мнение не нашло последователей и встретило сильные опровержения. И действительно, оно не подтверждается никакими данными. Известен также спор между учеными славистами о том, какая азбука древнее: кириллица или глаголица? Главный источник подобного спора, так же как причина недоумения великого славянского ученого и вообще противоречивых мнений об этом предмете, заключается в том, что исходный пункт был не верен. Доселе ученые в своих мнениях исходили от изобретения письмен, совершенного известным лицом в известное время, - тогда как в действительности подобного изобретения не было. Уже само существование двух славянских азбук, существование параллельное и стародавнее, показывает, что намеренного изобретения не было: если одна какая-либо азбука издавна существовала у Славян, то Константину и Мефодию не было надобности изобретать другую. Толкование, что глаголица изобретена специально для отделения Славян католических от православных, не подтверждается никакими данными; католическое духовенство могло только воспользоваться для этой цели уже существовавшим алфавитом. Мы думаем, что два означенные алфавита и при самом начале своем так же относились друг к другу, как они относятся и теперь, то есть: это - алфавиты западнославянский и восточнославянский.

Некоторые (например, г. Григорович) полагали, что русские книги, найденные Константином в Корсуни, по всей вероятности, принадлежали собственно глагольской письменности. Но доселе ни один памятник не позволяет думать, чтоб эта письменность получила начало в Южной России. Почти все значительные глагольские памятники принадлежат Славянам Иллирийским и Дунайским. (Некоторые отрывки, найденные в России, еще не могут свидетельствовать о русском происхождении глаголицы.) Когда возник этот алфавит, мы не знаем; но по всей вероятности, он издавна существовал у этих Славян. Замечательно, что на западе, то есть в латинском мире, он имел, между прочим, название алфавита "Булгарскаго" (Abecenarium Bulgaricum). Но и это название еще не указывает на его происхождение. Мы можем предположить, что Болгарские Славяне нашли его у Иллирийских и Мизийских Славян, которых они отчасти покорили в VI-VII веках. Между этими последними уже распространилось христианство, и очень вероятно, что у них уже существовали начатки переводов Священного Писания на славянский язык, написанных именно глагольскими знаками. Но впоследствии глаголица у Болгар была вытеснена так называемой кириллицей. Откуда же взялась последняя? Полагаем, что это был восточнославянский алфавит, именно тот, которым были написаны русские книги, найденные в Корсуни. Мы говорили, что между Черными Болгарами уже давно существовало христианство, а следовательно, можем предположить у них существование славянского богослужения и славянских переводов Священного Писания. Известие Паннонского жития о русских письменах совершенно соответствует этому предположению. Оно согласуется и с тем выводом, что в распространении христианства здесь главную роль играл Корсун. Мы видели, что та Фульская область, в которой находилось полуязыческое, полухристианское население, лежала по соседству с Корсунской землей. Здесь-то в Корсуни, вероятно, были положены начатки восточнославянских переводов неизвестными миру миссионерами полугреческого происхождения, хорошо владевшими и тем, и другим языком.

Переводы эти в житии названы письменами русскими. Но такое название нисколько не должно нас затруднять. Оно могло быть уже в первоначальной записке о путешествии Константина в Хазарию. В эпоху Солунских братьев Русь уже проникла в Крым; что подтверждается нападением ее на Царьград, нападением, которое, как мы говорили, обуславливалось присутствием русского влияния или русского владычества на берегах Боспора Киммерийского (это присутствие Руси в том краю подтверждается и арабскими известиями). Но возможно также, что это название принадлежит собственно редакции жития, то есть тому времени, когда Русь, господствуя в стране Черных Болгар, уже получила болгаро-славянскую письменность, которую поэтому могли иногда вместо "славянской" называть "русскою". Что корсунские Евангелие и Псалтырь были написаны собственно не на русском, а на болгарском языке, это ясно. Повторяем, никаких следов русского перевода мы не имеем; а если б он существовал на Корсуни, то крещеной Руси потом не было бы нужды усваивать себе богослужение и переводы на языке древнеболгарском. Между тем все данные подтверждают, что и начало русского христианства было также в Крыму; что оно возникло между Руссами после их соединения с Черными Болгарами, что в нашем христианстве первенствующая роль принадлежит все тому же Корсуню. Недаром и самый главный акт в истории нашего христианства, то есть крещение Владимира, совершилось именно в Корсуни. Археологические изыскания доказывают, что и первые Киевские храмы, например Десятинная церковь, были созданы по плану и образцу именно храмов Корсунских.

Итак, мы полагаем, что Солунские братья действительно нашли в Корсуни восточнославянскую азбуку и начатки собственно болгарских переводов. Они благоразумно и искусно воспользовались этой письменностью для своей миссии к Славянам Моравским. Мы собственно отрицаем изобретение ими письмен; но затем остаются за ними огромные заслуги по устроению и распространению этой письменности. По всей вероятности, они привели в более стройный порядок славянскую азбуку, продолжали дело перевода, исправляли переводы прежние и особенно много заботились о списывании богослужебных книг. Эти восточнославянские книги, принесенные ими в Моравию, действительно могли показаться там вновь изобретенными письменами. Что же касается Дунайских Болгар, то здесь эта письменность, по всей вероятности, была распространена собственно учениками Солунских братьев, которые по смерти Мефодия принуждены были, вследствие гонений, покинуть Моравию и удалиться в Болгарию. Таковы знаменитые седмичисленники Горазд, Наум, Климент, Сава и Ангеларий. Кирилловское письмо тем легче могло восторжествовать здесь над другим письмом (глагольским), что само оно (то есть кириллица) было собственно болгарского происхождения.

Краткое известие жития о русских письменах, найденных в Корсуни, и о человеке, научившем Константина русской грамоте, не осталось без кривых толков и у наших старинных книжников. Оно служит наглядным примером тому, как неудобопонятные места древнейших памятников подвергаются произвольным толкованиям со стороны позднейших списателей. Упомянутое известие породило у русских книжников домысел о том, что русская грамота никем не изобретена, но самим Богом явлена в Корсуни некоему благочестивому Русину во дни царя Михаила и матери его Ирины, и что от этого Русина Константин Философ научился русской грамоте, которую ввел между Моравами, Чехами и Ляхами, откуда она потом была вытеснена ревнителем католического обряда Войтехом. Это сказание встречается в рукописи XV века, принадлежащей Московской духовной академии, в той же рукописи, где находится Паннонское житие Константина Философа (См. Общ. Ист. и Др. 1863 г., № 2). Достоуважаемый автор исследования "О времени происхождения Славянских письмен" справедливо называет это сказание позднейшим домыслом (стр. 101). Но мы не можем согласиться с его мнением, что этот домысел породил вставку о русских письменах в самом житии Константина. Очевидно, дело произошло наоборот, то есть, как мы выше заметили, плохо понятое известие Константинова жития породило сказание о русских письменах, явленных самим Богом некоему Русину. Читая известие, что Константин нашел в Корсуни русские письмена, пытливый книжник не мог не задать себе вопроса: а откуда же взялись эти письмена, и решил его совершенно в духе своего патриотизма и благочестия [131].

Рядом с этим толкованием возникло другое сказание о происхождении русских письмен. Это сказание приписывает изобретение их епископу, крестившему Русь во времена императора  Василия Македонянина. Оно дошло до нас в греческом сочинении, принадлежащем неизвестному автору  и напечатано  у  Бандури в  его Imperium Orientale с латинским переводом  (т.  II,  стр. 112). Сказание это повествует об отправлении Русским князем послов сначала в Рим, потом в Константинополь для испытания обряда. Послы отдают предпочтение обряду греческому. Тогда великий князь Русский обращается к императору Василию Македонянину с просьбой о присылке епископа с двумя товарищами, Кириллом и Афанасием.  Эти мужи действительно крестили народ; но увидав его грубость и невежество, они составили для него азбуку из 35 букв, в число которых поместили 24 греческие буквы. (Следуют славянские их названия, то есть аз, буки, веди и пр.) Потом рассказывается встречающееся и в других греческих источниках чудо с Евангелием, которое епископ по требованию князя и народа бросил в зажженный костер, и оно осталось невредимым. Все это сказание есть, очевидно, довольно позднее сочинение и представляет смесь разных легенд, по всей вероятности, более русского происхождения, чем греческого. О том свидетельствуют славянские названия букв, заключающие следы южнорусского произношения (как доказывает г. Бодянский в помянутом выше исследовании).  Тут с известными рассказами о посольстве русских мужей для испытания церковных обрядов связалась и легенда о Кирилле и Мефодии, как изобретателях славянских письмен: но изобретение это назначается собственно для Русского народа. Подобное назначение также указывает на русское происхождение самого сказания. Может быть, приведенное выше толкование о русских письменах,  явленных некоему Русину самим Богом,  отчасти имело в виду отпор другому мнению, которое считало их изобретением Греков. Все это свидетельствует о том, какие разнообразные мнения существовали в старину о деятельности Кирилла и Мефодия и о происхождении славянских письмен.

Для данного  вопроса весьма важно то  обстоятельство, что во всей обширной литературе византийской мы не имеем ни одного греческого источника, современного или близкого по времени к эпохе Константина и Мефодия, источника, который хотя бы одним словом упомянул о деятельности Солунских братьев в пользу Славян. Это полное молчание бросает сильную тень на достоверность сказаний об изобретении славянских письмен в IX веке. Трудно предположить, чтобы византийские историки умолчали о таком важном деле двух своих соотечественников, если б это дело совершилось в действительности. Все попытки объяснить подобное молчание представляют крайние натяжки. Помянутое сочинение анонима у Бандури хотя и написано по-гречески, но, как мы заметили, есть довольно позднее произведение, основанное не на греческих источниках. То же самое можно сказать о другом памятнике, именно о Житии святого Климента, епископа Булгарского, существующем на греческом языке. Это сочинение приписывается болгарскому архиепископу Феофилакту (умершему в 1107 году), родом Греку [132]. Но, очевидно, оно составлено в Болгарии и на основании болгарских, а не греческих источников. Житие это приписывает изобретение письмен обоим братьям Кириллу и Мефодию. Существует еще другое, краткое житие Климента, также на греческом языке (изданное г. Григоровичем в Журн. Мин. Народ. Просв. 1847 г. № 1). Последнее составляет, по-видимому, сокращение первого жития, но имеет сравнительно с ним разные прибавки и переделки. Так, в этом кратком житии  встречается известие,  которого  нет  в полном, именно о том, будто бы Климент изобрел "другие знаки письмен,  явственнее тех,  которые  открыты ученым Кириллом". Известие это сделалось источником сильных  споров  между некоторыми  представителями славянской науки. Шафарик, на основании его некоторых открытых  памятников  глагольской письменности, восходящих к X в., изменил свой  прежний  взгляд на кириллицу и начал доказывать, что письмо, изобретенное Кириллом и Мефодием,  есть глаголица, а что так называемая кириллица произошла из глаголицы и введена трудами Климента (Ueber  den Ursprung und die Heimatb des Glagolittismus. Von P. J. Schafarik Prag. 1858). Это мнение не было принято наукой, несмотря на великий авторитет Шафарика; оно вызывало горячие опровержения и вообще заметно оживило вопрос о взаимном отношении кирилловского и глагольского письма [133]. Упоминание краткого жития Климента об. изобретении им других письмен можно толковать в смысле упрощения, улучшения и вообще дальнейшего развития кирилловского письма; что совершенно согласно с свидетельством Храбра о продолжавшемся устроении этого письма и после Кирилла. То и другое свидетельство подтверждает нашу мысль, что кирилловское письмо утверждено в Болгарии трудами не самих Солунских братьев, но преимущественно их учеников, удалившихся из Моравии в Болгарию; а процвело оно здесь постепенно уже трудами их преемников.

Известно, что деятельность Кирилла и Мефодия и происхождение славянского письма представляют поприще, на котором пробовали свои силы многие славянские и некоторые немецкие ученые. Вопрос этот имеет весьма богатую литературу; напомним только труды: Шлецера, Добровского, Клайдовича, Венелина, Шафарика, архимандрита Макария, епископа Филарета, отца Горского, Копитара, Миклошича, Шлейхера, Ваттенбаха, Палаузова, В. И. Григоровича и И. И. Срезневского. Почти все эти предшествовавшие труды нашли себе тщательную оценку в упомянутом выше сочинении О. М. Бодянского: "О времени происхождения Славянских письмен" (Москва. 1855 г.). Но и после этой книги разработка вопроса не прекратилась; напротив, он оживился и обогатился новыми трудами. Кроме сочинения Дюммлера, появившегося почти одновременно с книгой Бодянского (Die pannonische Ltegende vom heiligen Mthodius в Archiv fur Kunde osterreichischer Geschichts - Quellen . Vicn. 1854), укажу на Гануша (Zur slavischen Runen-Fragc. Ibid. 1857), Гинцеля (Geschichle der Slaven Apostel. Leitmeritz. 1857), Рачкого (Viek i djelovanje sv. Cyrilla i Methoda. U Zagrcbu 1859), Викторова ("Последнее мнение Шафарика о глаголице" 1859-1861 годов и "Кирилл и Мефодий" 1865 г.), П. Лавровского (Кирилл и Мефодий. Харьков. 1863 г.), Срезневского ("Древние памятники письма и языка юго-западных Славян" в Христиан. Древ. Прохорова. 1864), Лежера (Cyrille et Methode. Paris. 1868) и Бильбасова (Кирилл и Мефодий. 1868-1871 гг.).

Казалось бы, что можно прибавить к столь подробной и многосторонней обработке предмета? Но в томто и дело, что, несмотря на эту обработку, уже само разнообразие мнений говорит, что вопрос все еще далек от положительного решения. Следовательно, в нем самом, то есть в его постановке или в его исходных пунктах заключались условия, не благоприятствующие его разрешению. Мы думаем, что эти условия прежде всего суть легендарный элемент, от которого наука все еще не могла вполне освободиться. Исследователи по большей части шли от изобретения письмен Кириллом и Мефодием и пытались определить: какое письмо изобретено прежде, глагольское или кирилловское? Мы думаем, исходные пункты будут ближе к истине, если примем положение, что обе азбуки существовали до времен Солунскнх братьев и возникли независимо друг от друга, хотя и могли оказывать потом взаимное влияние[134]. Повторяем, наука доселе слишком мало обращала внимания на известие  Константинова жития  о славянских  письменах, найденных в Корсуни. Очень вероятно, что это восточнославянское письмо заключало в себе ту азбуку, которая впоследствии была названа кириллицей; она, вместе с начатками переводов, была принесена Кириллом и Мефодием в Моравию, трудами их учеников и преемников утверждена в Болгарии, откуда вытеснила западнославянское письмо или глаголицу,  существовавшую у дунайских Славян. Надеемся, что нашим мнением не умаляются заслуги Солунских братьев. Бесспорно им принадлежит честь лучшего устроения и  приспособления восточнославянской азбуки к потребностям крещеного Славянского мира, а также ее утверждение и распространение посредством дальнейших переводов Священного  Писания и деятельного  размножения  его списков. Уже само появление легенд, относящих к их деятельности все начало славянской письменности, показывает, что они действительно совершили великие подвиги на этом поприще и произвели значительный переворот в этом деле.

Далее, филологи, занимавшиеся вопросом о славянских письменах, повторяем, и не могли прийти к удовлетворительному разрешению этого вопроса уже вследствие неверного представления о народностях Болгарской и Русской. Большинство их считало эти народности чуждыми Славянскому миру, и еще менее подозревало присутствие чистого Славяно-Болгарского элемента, притом элемента христианского, в Крыму по соседству с Корсуном, в эпоху пребывания там Константина и Мефодия. Вот новое доказательство тому, в какой тесной связи находится филология и история при разрешении подобных вопросов. Как бы ни была тщательна филологическая разработка предмета, но если к ней присоединились неверные исторические положения, то и выводы ее никогда не достигнут надлежащей ясности. Мы далеки от притязания решить положительно вопрос о происхождении славянских письмен и о взаимном отношении двух славянских азбук; но смеем надеяться, что добытые нами выводы, относительно народности и разных ветвей великого Болгарского племени, могут принести свою долю участия в решении помянутого вопроса.

Из всего предыдущего выводим, что тесные связи Черных Болгар с Руссами или Азовско-Днепровскими Роксаланами начались приблизительно в первой половине IX века.

Представим в сжатом виде сущность доказательств, на которых мы основываем это положение. По известию византийских историков Феофана и Никифора, Кубанская или Черная - а по их словам Великая или Древняя Болгария в те времена платила дань Хазарам: историки эти писали в первой четверти IX века. В 864-865 гг. Русь совершает морской набег на Царьград; а мы доказывали, что подобные набеги сделались возможны только с ее появлением на берегах Боспора Киммерийского. Беседы патриарха Фотия дают понимать, что это нападение Руссов на столицу Византии произведено было в первый раз, но что сам народ Русский не был там неизвестен, то есть что русские послы и торговцы уже посещали Византию. Следовательно, утверждение Руси на берегах Боспора Киммерийского совершилось в период времени между Феофаном и Никифором, с одной стороны, и Фотием - с другой. И действительно, на этот период падают два свидетельства, которые могут бросить некоторый свет в темную эпоху, нас занимающую: это известие Константина Багрянородного о построении Саркела около 835 года и упоминание Бертинских летописей о послах русского кагана к императору византийскому Феофилу около 839 года. Мы говорили, что эти два известия, по всей вероятности, имеют связь между собой, то есть намекают на борьбу Руси с Хазарами, причем тот и другой народ искал союза с Византийской империей. Русское посольство не воротилось тем же путем в Киев по причине варварских народов. По всем признакам, на юге России и на Таврическом полуострове в то время кипела жестокая война Болгар, с которыми соединились Руссы, против Хазар и Угров. Эти войны окончились освобождением Черных Болгар; но вместе с тем Хазарское иго они должны были променять на некоторую зависимость от Русских князей. Руссы, по всей вероятности, прежде всего утвердили свое господство на берегах Боспора Киммерийского, то есть изгнали хазарские гарнизоны из городов Боспора (Керчи), Фанагурии (Тмутракани) и некоторых других и заменили их своими дружинами; а разным племенам Черных Болгар, вероятно, предоставляли управляться по-прежнему своими вечами и мелкими князьями. Вообще, первая половина IX века по всем признакам была эпохой упадка Хазарской державы. С севера ее теснили Печенеги, с запада - Русь, с юга - мусульманские халифы. В то же время покоренные народы восставали и завоевывали себе независимость. Так, около этой эпохи возвратили свою независимость Прикавказские Алане, ибо в первой половине X века, по свидетельству Константина Багрянородного, они уже не только свободны, но и теснят самих Хазар. Черкесские племена, то есть собственные Хазары и Кабардинцы, иначе Касоги, неохотно сносили иго каспийско-волжских хаканов, на что ясно указывает известие Константина о кабарском восстании. Хотя время этого восстания и выселение части Кабар он не определяет; но, по всей вероятности, оно повторялось не один раз и подрывало крепость Хазарской державы. В первой половине X века находим Черкесские племена только в вассальных отношениях к Итильскому верховному хакану, и под управлением своих собственных князей или каганов.

Мы уже говорили, что хазарское владычество в Крыму держалось собственно черкесскими дружинами, и что с этими-то дружинами должны были бороться Черные Болгаре, Русь и Греки. Борьба была продолжительна, так как Черкесы-Хазары, очевидно, засели во многих укрепленных пунктах восточной и нагорной части Крыма; опираясь на эти пункты, они долго еще держались в Крыму и, конечно, не раз пытались вновь завоевать утраченные области. Их союзниками в этих войнах или просто наемниками служили Угры, кочевавшие на западной и южной стороне Азовского моря. Одну из таких попыток мы усматриваем в приведенном выше свидетельстве жития Константинова об осаде Хазарами какого-то христианского города. Город этот мог быть самим Боспором или Корчевом, который уже давно служил резиденцией особого епископа.

Союз Руси с Греками против Хазар в начале XI века заставляет предполагать, что и прежде того хитрая, властолюбивая Русь, смотря по обстоятельствам, то дружила с Греками против Хазар, то наоборот воевала против Греков и нанимала в свою службу черкесские дружины (подобно Мстиславу Тмутраканскому, который имел у себя черкесские дружины в войне с братом Ярославом). До появления Руси владычество в Крыму разделялось между Хазарами и Греками. Русь втеснилась между ними и, справившись с Хазарами, не остановилась перед Греками. Фотий намекает на убиение каких-то Русских людей. На основании последующих отношений можем заключать, что тут дело идет о русских торговцах; ибо Русь с самого начала является народом не только воинственным, но и торговым. Где произошло это убийство или обида русских торговцев, не известно; событие могло произойти также и в Корсуни, этом важном торговом пункте, лежавшем на пограничье Византийского мира с северными варварами. Мы заметили, что житие Константина может указывать на присутствие Русских людей в этом городе около половины IX века.

Далее, если Русь в 864-865 гг. считала себя достаточно сильной, чтобы напасть на сам Царьград, то, по всей вероятности, она уж имела и прежде столкновения с греками там, где их владения соприкасались с Русскими землями, то есть на северных берегах Черного моря, и преимущественно в Крыму, которого юго-восточный горный берег в те времена был покрыт греческими городами и замками, именно пространство между Херсонесом и Сугдией. Известная осада Корсуня Владимиром была, конечно, только последним эпизодом в стремлении Русских князей присоединить к своим владениям этот берег. Точно так же, если Русь в 864 году отважилась сделать нападение прямо на Царьград, то понятно, что она уже хорошо была знакома с Черным морем и с его берегами; что, следовательно, этот первый набег на столицу Византийской империи не был вообще ее первым морским набегом на пределы империи. Таким образом нам становятся более понятными известия о Руси, встречающиеся в житиях св. Георгия, епископа Амастрийского, и св. Стефана, епископа Сурожского. В этих известиях, несмотря на сильную легендарную примесь, мы можем признать действительную, то есть историческую, основу.

В первом житии говорится, что русские пираты, разорив и пленив всю приморскую страну, начиная от Пропонтиды, напали, между прочим, на город Амастриду (на южном берегу Черного моря, в Пафлагонии). Они вторглись в храм, где покоились мощи св. Георгия, и начали раскапывать его гроб, думая найти там сокровища, но были схвачены внезапной немощью и остались как бы связаны невидимыми узами. Князь варваров, пораженный чудом, раскаялся в своей жестокости и алчности и отпустил христианских пленников; усердными молитвами последних варвары получили исцеление и удалились, заключив мир с христианами (Acta Sanct. под XXI февраля, III, 278).

Другое житие дает еще более любопытные подробности, хотя, впрочем, еще более заключает в себе легендарной примеси. Какой-то Русский князь, попленив всю страну от Корсуня до Корчева, с великой силой приступил к Сурожу. После десятидневной битвы он вломился в город и устремился в храм Софии, где находился гроб св. Стефана. Забрав все золотые сосуды и драгоценные вещи, он захотел ограбить и сами мощи святого, покрытые многоценными наволоками. Но едва прикоснулся к нему, как упал на землю с искривленным лицом и пеной, исходившей изо рта: какая-то сила давила его и едва позволяла ему дышать. Князь велел тотчас возвратить в храм все похищенное. Но тут он услыхал глас святого: "Если ты не крестишься в сем храме, то и не изыдешь из него". Князь изъявил готовность креститься, что и было немедленно исполнено; после того он получил исцеление. Вместе с ним крестились и все его бояре. По возвращении князь дал свободу всем своим пленникам и с миром отошел от города[135].

Тот и другой святой жили в XIII веке, и события, на которые намекают их жизнеописания, могли совершиться еще в IX веке, чему не противоречит общий исторический ход водворения Руссов на Таврическом полуострове, их морских предприятий и их постепенного обращения в христианскую веру. Относительно последнего обстоятельства укажем на окружное послание патриарха Фотия в 866 году. В этом послании говорится о крещении Руссов, которое последовало за их нашествием на Константинополь. По всей вероятности, они в то время не ограничились одним нападением на столицу империи, а старались захватить или разграбить и греческие города в Тавриде и, следовательно, могли между прочим взять Сугдей или Сурож. Впрочем, судя по некоторым признакам, мы можем приурочивать обе легенды и к более поздним историческим событиям и лицам. Так, описания русского нашествия на Амастриду своими чертами напоминает византийские описания Игорева нашествия на Вифинские берега, то есть на места соседние, и нет ничего удивительного, если во время этого нашествия Русь успела заглянуть и в Амастриду. А чудо, совершившееся с Русским князем в Суроже, и крещение его сильно отзываются известной легендой о крещении Владимира, только не в Суроже, а в Корсуне. Последнее сближение подтверждается чудесным исцелением царицы Анны, о котором упоминает тоже житие св. Стефана.

Деятельность отважного и предприимчивого Игоря, повидимому, составила важную эпоху в отношениях Черных Болгар к Русским князьям. Мы имеем поводы догадываться, что именно ему принадлежит окончательное утверждение русского на берегах Боспора Киммерийского и более решительное подчинение Черных Болгар. Главным поводом для этой догадки служит сравнение двух известных нам договоров с Греками, Олега и Игоря. В Олеговом договоре 911 года нет помину ни о Черных Болгарах, ни о Корсунской земле; тогда как в Игоревом договоре 945 года прямо говорится о том, что-бы Русский князь не имел никаких притязаний на города Корсунской области, не воевал бы этой страны и не позволял воевать ее Черным Болгарам. Следовательно, окончательное утверждение русского владычества в Тавриде и подчинение Черных Болгар русскому княжескому роду, сидевшему в Киеве, совершилось в период между 911 и 945 годами; а этот период приходится в княжение Игорево. Что в Олеговом договоре не случайно пропущено условие о Корсунском пограничье, подтверждением тому служит следующий за Игоревым договор Святослава: в последнем опять повторяется условие не воевать страны Корсунской. Следовательно, со времен Игоря Византийская империя на этом своем пограничьи пришла в непосредственное столкновение с Руссами. В Святославовом договоре мы не встречаем Черных Болгар. Это могло произойти или от того, что до нас не дошел договор вполне, и мы имеем из него только небольшую часть, или потому, что Черные Болгары к тому времени уже находились на такой степени слияния с господствующей у них Русью, что особое о них упоминание делалось излишним. Приписывая Игорю подчинение Таврических Болгар, мы, однако, не должны упускать из виду, что это было только дальнейшим шагом русского владычества в восточной части Таврического полуострова. Самое естественное для Азовско-Днепровской Руси стремление было прежде всего завладеть берегами пролива: через него проходил главный их судовой путь в Черное море и области Византийской империи. Во времена Олега между русскими владениями на Боспоре и Корсунской областью еще лежала земля Черных Болгар, хотя и освобожденная с помощью Руси от хазарского ига и находящаяся к ней в полузависимых отношениях; русские владения еще не пришли в тесное соприкосновение с греческими владениями, и потому в Олеговом договоре нет условия об этих пограничных отношениях. Игорь распространил свои владения далее на юго-восточном берегу и прежние союзнические, полузависимые отношения Черных Болгар к русским князьям обратил силой меча в отношения подчиненные. Такой поворот находился, конечно, в связи с хазарскими делами: русское владычество усиливалось по мере того, как вытеснялись Хазары. Пока борьба с Хазарами еще была трудна, сметливые Русские князья ограничивались союзническими или полусвободными отношениями Черных Болгар; а когда удалось сломить хазарское могущество, они стали действовать решительнее. Но борьба с Хазарами за обладание восточным Крымом и Таманью еще далеко не кончилась, и Русские князья иногда действовали против них в союзе с Греками. Это предположение мы выводим из того места Игорева договора, где Византия, взамен обязательства Руси не воевать Корсунской области, обещает давать Русскому князю военную помощь, сколько ему потребуется. Против кого могла быть направлена эта помощь? Естественнее всего предположить, что против соседних крымских и кавказских Черкесов-Хазар.

Мы позволяем себе привести в тесную связь с деятельностью Игоря на Таврическом полуострове один из греческих отрывков, изданных Газом (Leo Diaconus. Ed. Bon. 496-505, Nota ad p. 175). В этом отрывке какой-то греческий военачальник доносит о войне с варварами. Судя по тому, что он упоминает о Климатах, действие происходит в Тавриде, ибо Климатами называлась Греческая область в южной части Крыма по соседству с Корсунем. Начальника варваров  он  называет "князем страны, лежащей к северу от Дуная". Эти варвары отличались прежде справедливостью, так что к ним "добровольно" присоединялись многие города и целые народы; но теперь они принялись без жалости грабить и опустошать землю даже своих близких союзников и подчиненных, чтобы поработить их совершенно.  Они разорили более десяти городов и не менее 500 селений. Это опустошение приблизилось наконец к пределам греческим. Тщетно греческий начальник посылал с предложением о мире;  неприятели ворвались в  его область,  то  есть в Климаты, с великой конницей и пехотой и осадили какую-то крепость, но после неудачных приступов отступили. Однако война продолжалась. Автор донесения послал звать на совещание тех соседних жителей, которые были его союзниками  (eos autem,  qui  ditionis  nostrae  erant). Когда они собирались, то он устроил совет из их старшин и держал к ним речь о мерах, какие надобно было принять в подобных обстоятельствах. Но те, "не имея понятия о действии императорского благоволения, или чуждаясь греческих обычаев и любя независимость,  или по соседству и сходству своих нравов с князем варваров, обладающим большой военной силой, решили заключить с ним союз", - к чему склоняли и греческого начальника. Тогда последний отправился в стан неприятельский. Князь варваров принял его очень ласково, возвратил ему Климаты, даже присоединил к тому еще целую область и определил в его пользу какие-то доходы с собственной земли.

Под именем князя варваров, владевшего землей к северу от Дуная, конечно, скрывается князь Киевской Руси, ибо никакой другой владетель подобной земли не мог в то же время иметь области в Крыму и вести там войну с Греками. Но исследователи терялись в догадках о том, кого из известных Киевских князей здесь можно разуметь. Одни предполагали Владимира и его поход на Корсунь. Но это предположение не вероятно. Таврический аноним говорит о нападении только на Климаты и неудачной осаде какой-то из второстепенных греческих крепостей в Крыму, после чего был заключен мир; тогда как поход Владимира окончился взятием Корсуня и крещением князя, а на эти события тут нет никакого намека. Другие думали видеть здесь Святослава, и это предположение имеет за себя уже более вероятности. Русские и византийские источники довольно тесно связывают деятельность Святослава с берегами Киммерийского Боспора, то есть с Крымом и Таманью. По нашей летописи, он воевал с Ясами и Касогами, следовательно, в той же стороне; а договор с Цимисхием обязывает его не нападать на Корсунскую область. Лев Диакон рассказывает, что император Никифор Фока, приглашая Святослава напасть на Дунайских Болгар, отправил к нему патриция Калокира, которого Кедрен называет сыном херсонского начальника, и мы можем догадываться, что сами эти переговоры происходили, вероятно, в Крыму, то есть в русских владениях, соседних с Корсунью. Лев Диакон называет Киммерийский Боспор отечеством Тавроскифов или Святославовых Руссов, говоря, что греческие суда на Дунае отрезали им бегство в ту сторону.

Оставляя за Святославом некоторую вероятность по отношению к помянутому отрывку, мы, однако, думаем, что еще с большей вероятностью можно отнести рассказанное в нем событие к деятельности Святославова отца Игоря. Во-первых, отрывок повествует о порабощении князем варваров союзного и родственного племени; это племя было, конечно, не что иное, как Черные Болгаре, занимавшие  восточные прибрежья Крыма; о подчинении же их Киевскому князю впервые упоминается в Игоревом договоре. Во-вторых, тот же договор упоминает и о Корсунской области; следовательно, владения Киевского князя при Игоре вошли в непосредственное с ней соприкосновение,  с  окончательным подчинением Черных Болгар. В-третьих, в договоре Греки обещают военную помощь Русскому князю, и мы уже говорили, что это, без сомнения, была помощь против общего врага, то есть соседних Хазар. Подтверждение нашему предположению можно найти и  в известии  Константина  Багрянородного,  который говорит, что в случае нужды против Хазар можно вооружить  или Алан, или  Черных Болгар. Недаром  же варварский князь,  если верить отрывку, легко помирился с греческим начальником и даже щедро наградил его; может быть, хазарские отношения имели тут некоторую долю влияния. В-четвертых,  Лев Диакон подтверждает связь Игоревой деятельности с восточной частью Тавриды: он сообщает, что после поражения у берегов Малой Азии Игорь с остатками своего флота бежал  в Киммерийский Боспор. Наконец, в-пятых, Игорь является первым Киевским князем, которого по имени  знают византийские и  западные писатели,  и, конечно, потому, что это был князь предприимчивый, властолюбивый и жадный к добыче; он предпринимал дальние походы и заставлял много говорить о себе и о своих Руссах. Жестокость и жадность, высказанные им особенно по отношению к Древлянам и причинившие ему погибель, весьма походят на черты, которыми анонимный отрывок, не без примеси риторики, описывает его образ действия по отношению и к его Таврическим данникам, то есть к Черным Болгарам. Но главное историческое значение его деятельности, конечно, было более важное, нежели разорение и вымогательства; судя по всем данным, этот энергичный князь сильно подвинул вперед объединение Восточно-Славянских племен под властью великого князя Киевского. Он-то и совершил, вероятно, полное подчинение Черных Болгар, так что следующий за ним договор Святослава с Греками (или дошедший до нас отрывок этого договора) уже не упоминает о Черных Болгарах, а говорит прямо о сопредельности русских владений с Корсунской областью.

Но кто были туземцы данного отрывка, несколько зависимые от Греков, а в то же время соседние с князем варваров и подобные ему нравами? Очевидно, это была та часть Черных Болгар, которая обитала около греческих Климатов и находилась под некоторым влиянием Греков, хотя и не успела еще проникнуться большим сочувствием к их обычаям, а сохраняла обычаи, сходные с другой частью того же племени, то есть с Руссо-Болгарским элементом в Тавриде. Мы едва ли будем далеки от истины, если предложим в этих туземцах тот Фульский язык, который во времена Константина и Мефодия хотя исповедовал уже христианскую религию, однако еще поклонялся своему священному дубу и соблюдал прежние языческие обряды. По всей вероятности, и лет 70 спустя, то есть во время Игоря, этот народ еще не далеко ушел в усвоении христианских нравов и все еще по своим понятиям и образу жизни был ближе к своим соплеменникам (также отчасти принявшим крещение), нежели к Грекам или к соседним Готам; последние уже во время Юстиниана I отличались преданностью христианству и были союзниками Греков против Утургуров-Болгар. Малая симпатия к греческому господству и особенно племенное родство с Русью, конечно, увлекли Фульских туземцев на сторону Русского князя в войне с Греками[136]. Последние, как известно, старались привлекать на свою сторону соседних варваров, обращая их в христианство или склоняя их подарками. Очень может быть, что греческие интриги между Таврическими Болгарами не остались без влияния на какие-либо их попытки к отпадению от Русских князей, что, в свою очередь, могло послужить поводом к жестокому наказанию и окончательному подчинению этих Болгар, а также и к войне с самими Греками. Во всяком случае склонная к интригам византийская политика, умевшая сеять раздоры между соседями, очень хорошо всем известна. То, что автор отрывка говорит о награждении его областью и о доходах, назначенных в его пользу из собственных земель неприятельского князя, отзывается неточностью донесения, то есть некоторым хвастовством. Конечно, тут надобно разуметь возвращение какого-либо клочка земли, занятого варварами во время войны, и обещание помогать хлебом и скотом, в которых Греки нуждались и которые у варваров были в изобилии. Указание отрывка на доходы неприятельского вождя с собственных земель, конечно лежавших по соседству, свидетельствует, что Русский князь не впервые только пришел и покорил соседнюю страну, но что дело идет именно об усмирении и окончательном подчинении Черных Болгар. А иначе было бы непонятно, о каких доходах идет речь. Конечно, эти доходы, то есть дани с туземного населения Киевскому князю, уже существовали; впрочем, теперь они могли быть увеличены[137].

Таким образом, по нашему мнению, появление Руси на берегах Боспора Киммерийского восходит собственно к первой половине IX века; но окончательное утверждение здесь Киевских князей и распространение их господства на всю восточную часть Таврического полуострова совершилось не ранее эпохи Игоря, то есть приблизительно во второй четверти X века. В это-то время, как надобно полагать, образовалось здесь то русское владение, которое вскоре сделалось известно под именем Тмутраканского княжества. Русское название Тмутракан (позднее сокращенное Тамань), конечно, есть только видоизменение греческого имени Таматарха. А последнее в свою очередь произошло от слитного названия Матарха или Метраха с членом ta. В церковном уставе Льва Философа - следовательно, IX века - в числе архиепископий, подчиненных Константинопольскому патриарху, на 39-м месте упоминается ta Meraca. Константин Багрянородный, у которого впервые встречается слитное название Tamatarca, рядом с ним употребляет и название простое, то есть Matarca. Затем в источниках находим следующие варианты этого названия: в средневековых еврейских надписях - Материка, у Нубийского географа Метреха, у Арабов и Генуэзцев XII века - Матерха, у Рубруквиса - Матрека и Матрага, и пр.

Таким образом, на месте Фанагории древних писателей и Фанагурии Прокопия и Феофана встречается у Константина Багрянородного Таматарха или Матарха. Но в период времени между Феофаном и Константином в странах Азовско-Черноморских совершились довольно важные перемены. Хазарское могущество было сломлено восстаниями некоторых покоренных племен, а также усилиями двух соседних народов, Печенегов и особенно Руссов. Последние своими судовыми походами в Азовское  и Каспийское  море нанесли  сильные удары Хазарскому государству и уничтожили его господство на берегах Киммерийского Боспора, где и основали  свою собственную колонию.  Печенеги долгое время теснили Хазар с севера и опустошали их области; наконец, стесненные, в свою очередь, союзом Хазар и Узов, они устремились на западную сторону Дона и нахлынули на черноморские степи, занятые дотоле племенами Угров и отчасти Кабаров. Угро-Кабары не выдержали этого нашествия и двинулись далее на запад в Дунайские равнины. Некоторая часть Печенегов осталась в своих прежних жилищах за Доном и Волгой, в соседстве с Команами; но большая часть их орд заняла огромное пространство от нижнего Дуная до нижнего Дона. Византийское правительство с помощью золота и ловкой политики не замедлило воспользоваться этими варварами, чтобы  сдерживать своих  соседей  как на Балканском полуострове, так и в Черноморских владениях, то есть Болгар, Руссов и Хазар. Впрочем, Печенеги служили орудием обоюдоострым, то есть за плату и добычу давали вспомогательные дружины и тем, которые  воевали с  Греками, например Русским  князьям. Этот варварский народ, в свою очередь, внес еще большее разорение и запустение в Черноморские области и расширил там господство степной природы. Он также начал затруднять Днепровской Руси ее связи с берегами Азовского и Черного морей. Но он далеко не отрезал Русь от этих берегов,  как отрезали впоследствии более многочисленные и еще более дикие варвары, то есть Половцы и Татары.

Печенеги, между прочим, выгнали Угров и Хазар также из северной, степной, части Крыма и таким образом очутились на этом полуострове соседями греческих областей, то есть Херсона и Климатов. По словам Константина Багрянородного, они даже оказывали услуги Херсонитам в их торговых сношениях с Русью, Хазарией и Зихией, а именно, за условную плату перевозили в Херсонес и обратно разные товары, как-то: рыбу, воск, хлебные запасы, сукна, разные украшения одежды, пряности, дорогие меха и пр. Сами они доставляли Грекам быков, овец, кожи и прочие сырые произведения своего скотоводства.

Константин Багрянородный сообщает нам некоторые любопытные географические подробности о Болгаро-Тмутраканской области, а также и вообще о Северном Черноморье.

Вот что говорит он в 42-й главе своего сочинения "Об управлении Империей".

"Пацинакия ограничивает всю Русь и Боспор до самого Херсона, а также до Серета и Прута. Морской берег от Дуная до Днепра (Днестра?) заключает 120 миль (milion - тысяча шагов, следовательно, около нашей версты). Днестр от Днепра отстоит на 80 миль, и этот берег называется Золотым". "От Днепра до Херсо-на 300 миль; по середине встречаются гавань и озера, в которых Херсониты добывают соль. Между Херсоном и Боспором расстояние в 300 миль; тут лежат города Климатов. За Боспором находится устье Меотийского озера, которое по его величине все называют морем; в него впадают многие и великие реки. Так, на севере он имеет Днепр реку, из которой Руссы отправляются в Черную Булгарию, Хазарию и Сирию. Залив Меотиды достигает до Некропил, отстоящих от Днепра на четыре мили, и соединяется с ним там, где древние переплывали море каналом поперек Херсона, Климатов и Боспора на расстоянии тысячи или более миль. Но с течением времени путь этот засыпался и обратился в густой лес, и теперь существуют две дороги, по которым Печенеги отправляются в Херсон, Боспор и Климаты. С восточной стороны Меотийское озеро принимает в себя многие реки, каковы Танаис, который идет от Саркела, и Харакул, в котором ловится рыба берзетик (berxhticon), кроме того - реки Баль, Бурлик, Хадырь и многие другие. Устье Меотиды, изливающееся в Понт, также называется Бурлик; здесь есть город Боспор; а напротив его лежит город, называющийся Таматарха. Это устье простирается на 18 миль, и посреди его находится большой, низменный остров, называемый Атех. От Таматархи на расстоянии 15 или 20 миль есть река, именуемая Укрух, которая отделяет Зихию от (области) Таматархи. Зихия простирается на расстоянии 300 миль от Укруха до реки Никопсис, на которой находится город того же имени. Выше Зихии лежит страна Папагия, выше Папагии Казахия, над Казахией Кавказские горы, позади Кавказа Алания. Морской берег Зихии имеет острова, один большой и три малых, между которыми есть и другие острова, населенные и возделанные Зихами, то есть Турганерх и Чарбагани; кроме того, еще остров при устье реки, и еще около Птелеев; на последний спасаются Зихи во время нападения Аланов. От Зихии, то есть от реки Никопсиса, до города Сотериополя по морскому прибрежью лежит Авазгия на протяжении 300 миль".

Излишне было бы ожидать от подобных известий полной ясности и точности. Очевидно, северные берега Черного моря и особенно страны, лежащие к востоку от Азовского моря, были известны любознательному императору в общих чертах, и только местами он мог сообщить некоторые верные подробности. Наиболее темные и запутанные сведения относятся к какому-то древнему каналу, который шел поперек Херсона, областей и Боспора и потом обратился в густой лес с двумя сухопутными дорогами. Мы предложим следующий  вопрос: в этом месте у Константина не скрывается ли отголосок древнейших преданий, вспоминающих о том времени, когда Крым был островом, и когда суда, например из Ольвии, то есть Днепровско-Бугского лимана, могли проходить в Азовское море и следовать до Боспора вдоль северных, а не южных берегов Крыма? А что касается до двух сухопутных дорог, ведущих в Крым из Печенежских степей, то здесь, может быть, подразумеваются Перекопский перешеек и Арбатская стрелка,  которая только узким Геническим проливом отделяется от северного берега Азовского моря. Последним  путем, как мы  замечали,  по всей  вероятности, происходили сухопутные сообщения Днепровской Руси с Тмутраканской областью,  и, конечно,  им пользовались в особенности при движении конницы. Далее из слов Константина можно понять, что сам Днепр как бы соединялся (каким-то протоком) с Азовским морем, и Русь ходила этой дорогой на судах в Черную Болгарию; Хазарию и Сирию. В этом представлении, повторяем, заключается  подтверждение  того, что  действительно между Днепром и Азовским морем существовало водное сообщение посредством Самары, Миуса и их притоков, при небольшом волоке. Что касается до рек, впадающих  в Азовское  море  с восточной  стороны,  то опять повторяем,  под Харакулем можно разуметь северный  рукав Кубани  или  так  называемую  Черную Протоку, Бал, Бурлик и Хадырь, по всей вероятности, суть не что иное, как другие рукава той же реки или протоки, наполнявшие Кубанскую дельту. Не забудем, что в X веке Тамань имела несколько иной вид, нежели в настоящее время: некоторые протоки заволокло песком и землей, другие, вследствие засыпавшегося устья, обратились во внутренние лиманы; таким образом Кубанская дельта получила характер полуострова. Но в X веке, по всей вероятности, она представляла еще группу островов. Боспорский или Керченский пролив у Константина называется устьем Меотиды,  и действительно его можно так назвать вследствие течения из Азовского моря в Черное. Упомянутый посреди этого пролива низменный остров Атех, конечно, есть не что иное, как часть южной Таманской косы, в те времена еще представлявшая  совершенно  отдельный остров. Области, лежавшие по восточному берегу  Черного моря, то есть Зихия и Авазгия, обозначены верно; но те, которые находились далее внутрь страны, очевидно, в своем взаимном отношении определены только приблизительно, то есть Панагия, Казахия и Алания. Алания будто бы находилась над Кавказом, а Казахия под Кавказом; выходит, что между ними лежал Кавказ. Но тут заключается явная неточность, и можно понять так, что они были разделены какими-либо отрогами Кавказа. Судя по тому, что Алане могли заграждать сообщение Каспийско-Волжским Хазарам с Кавказскими, то есть с Кабардою или Папагией и Казахией,  а также затруднять сообщение с Саркелом, надо полагать, что Алане были ограничены той горной областью, в которой обитают предполагаемые их потомки, то есть нынешние Осетины[138].

Нельзя также не обратить внимания на некоторые названия рек с их филологической стороны. Один из рукавов Кубани, именно самый южный, назывался Укрут, а другой рукав и вместе сам пролив именовался Бурлик - эти слова, очевидно, славянские и принадлежали к названиям болгаро-русским. В Каракуле мы узнаем КараИнгуль или Черный (Карий) Ингуль (может быть, то же, что впоследствии Черная Протока); название Хадырь (Cadhr) представляет также славянскую форму. А слово Бал и до сих пор в польском языке означает бревно (у нас в уменьшенной форме балка), если же греческое b произносить как в, то получим другое славянское слово, "вал", которое могло означать первоначально вал или волну, а потом уже и земляную насыпь[139].

В 53-й главе того же сочинения, в главе, посвященной рассказам из истории города Херсона и его борьбы с Боспорскими царями, Константин дает еще следующие подробности о Тмутракани и соседних с ней областях:

"За городом Таматархою находятся многие источники, которые после питья производят сыпь во рту. Также и в Зихии, подле места, называемого Пагис, около Папагии, существует девять источников, производящих сыпь во рту. Но они имеют не одинаковые цвета: один красный, другой, желтый, третий темный. В Зихии, в месте, называемом Папага, по соседству с округом, именуемым Сапакси (Sapaxu), что значит "грязь", есть источник, который также возбуждает сыпь: существует и другой подобный источник в округе, называемом Хамух, по имени своего основателя Хамуха. Это место отстоит от моря на один день конного переезда. В области Дерзинес, подле двух округов, из которых один называется Сапикий (Sapiciou), а другой Епископий (Episcopiou), есть тоже производящий сыпь источник, а также и в области Чиляперт (Tziliapert) в округе Срехя-баракс (Sreciabarax)".

Очевидно, Константин описывает здесь вулканические грязи и источники Таманского полуострова и соседнего Кавказа. Не заметно, однако, чтоб эти источники были известны в то время своими лечебными свойствами, так как Константин знает о них только то, что они для питья не годятся, ибо производят во рту сыпь. Интересны некоторые местные названия, здесь приведенные. Представляем объяснение их знатокам кавказских языков и обратим внимание только на слово  Сапакси. (Следующее затем  название   Сапикиу, может быть, происходит от одного с ним корня.) Предложим вопрос: не есть ли это слово в несколько искаженной передаче славянское сопки, то  есть именно  вулканы, извергающие из себя грязные потоки?  Далее: девять разноцветных источников где-то за Таманским полуостровом на западном конце Кавказа - это число не находится ли в какой-либо связи с названием "Девяти Хазарских климатов"  (ta ennea clhmata thV CaVariaV), о которых Константин упоминает в  10-й главе того же сочинения?

Хазарские климаты или окрути надобно различать от климатов Греческих, которые лежали в юго-восточном углу Таврического полуострова, по соседству с Херсонской областью. Мы говорим: надобно их различать, потому что у Константина иногда упоминание о них довольно сбивчиво. Например, во  11-й главе он говорит, что Алане могут преграждать Хазарам путь "в Саркел, Климаты и Херсон". Здесь под климатами в географическом смысле могут быть понимаемы и те, и другие, если взять в расчет,  что те и другие лежали между Саркелом и Херсоном; но соображаясь с внутренним смыслом, надобно  здесь разуметь  климаты  Хазарские, о  которых Константин говорит в предыдущей главе. В этой последней он объясняет, что девять Хазарских округов лежат по соседству с Аланией,  и если Алане подвергали их опустошениям, то наносили тем большой вред Хазарам, так как из этих девяти округов Хазары получали все нужное для жизни. Очевидно, область этих округов лежала в западной части Кавказа около Кубанской дельты, то  есть там, где  находились упомянутые выше девять источников; по-видимому, то была часть Зихии и Папагии, подвластная собственным Хазарам, то есть Касогам или Черкесам - Кабардинцам. Эта в сущности небольшая область была дорога для них, ибо, по словам Константина, отсюда они получали все нужное для жизни. Это все нужное, конечно, доставляла им торговля с Греками и Руссо-Болгарами при помощи гаваней Азовских и Черноморских, из которых товары шли в Хазарию при посредстве области, прилегавшей к Кубанской дельте. Кроме греческих тканей и металлических изделий они получали отсюда хлеб и рыбу. Последняя особенно в изобилии ловилась в Кубанских лиманах. Так, Феофан преимущественно указывает на булгарскую рыбу ксист, а Константин на берзетик (по весьма вероятному мнению г. Бруна, это одна и та же рыба; но он не мог узнать, какая порода тут подразумевается. См. зап. Од. Общ. V . 147).

Берзетик ловился именно в Карагуле, то есть в северном рукаве Кубани. А страна, прилегавшая в этому рукаву в те времена, может быть, еще не была отвоевана Руссами от Хазар, и следовательно, обитавшая здесь часть Черных Болгар еще платила дань Хазарам и, конечно, платила естественными произведениями. Вот почему в случае опустошения Аланами девяти округов Хазарам грозил голод. Это известие подтверждает нашу мысль, что тут надобно разуметь Хазар Кавказских, а не Волжских. У последних, по известию Ибн-Фадлана, главной пищей служили рис и рыба; но рыбой снабжала их Каспийско-Волжская ловля; и рис они получали или от ближайших покоренных племен, или от торговцев, особенно восточных. Одним словом, нет вероятности, чтобы Волжские Хазары питались хлебом и рыбой, доставшимися с устьев Кубани или с Западного Кавказа. По всем признакам, Константин не имел ясного представления о положении в разных частях Хазарского государства: он смешивал Хазар Волжских с Черкесами или Кавказско-Крымскими. Его известия могут быть отнесены по преимуществу к последним, тогда как арабские известия того же века относятся преимущественно к первым.

Итак, мы можем положительно сказать, что около первой половины X века Алане уже возвратили себе независимость от хазарских государей и тем нарушили связь Каспийско-Волжской Хазарии с Западным Кавказом или Кабардою. Но источники не дают определенных указаний на то, в каких отношениях последняя находилась к Итилю. Мы можем только догадываться, что Черкесия или собственная Хазария во времена Константина еще сохраняла вассальные отношения к Итильским каганам. Но без сомнения, она также стремилась к независимости, и восстание воинственных Кабаров,  о котором вспоминает Константин, вероятно, повторилось не один раз. Во второй половине X века, когда Хазарское государство ослабло под ударами Алан, Печенегов и особенно Руссов, которые разорили Саркел, тогда и собственные хазары, то есть Крымские и Кавказские Черкесы, по-видимому, возвратили себе самостоятельность и отделились от Турок-Хазар Каспийских. Указанием на это обстоятельство могут служить войны Руси и Греков в первой половине XI века с Черкесскими князьями Георгием Чулом и Редедею[140].

Теперь в коротких словах доскажем дальнейшую судьбу Тмутраканской Руси.

Киево-русские князья, чтоб упрочить за собою обладание Тмутраканским краем, не раз должны были возобновлять борьбу с Хазарами-Кабардинцами, а иногда и с их соседями Аланами. Так, Святослав, по словам нашей летописи, воевал с Касогами и с Ясами. Затем мы имеем известие византийского писателя Кедрена опредприятии Греков против Хазар при императоре Василии И. В 1016 году он послал к Хазарии флот под начальством Монга; последний, "вспомоществуемый Сфенгом, братом Владимира, того самого, который женился на сестре императора Василия, покорил эту страну, взяв в плен в первой же битве князя ее Георгия Чула". Известие это, по всем признакам, не совсем точно; по крайней мере оно не совсем согласно с русской летописью, которая не знает у Владимира никакого брата с именем Сфенга. Далее, не ясно, о какой Хазарии здесь говорится, во всяком случае не о волжской, куда греческие войска не проникали; притом имя Георгия показывает, что он был христианин, а Итильские каганы исповедуют иудейскую веру. Здесь, по всей вероятности, речь идет о каком-либо Хазарско-кабардинском владении, которое уцелело до начала XI века в Тавриде, по соседству с Корсунской областью (может быть, там, где лежат развалины Мангупа и Черкес-Кермена). Русские помогали тогда Грекам и в этой стороне, конечно, так же, как помогали им в борьбе с Болгарами Дунайскими (вследствие родственного союза с Греческими императорами).

Вскоре потом, именно под 1022 годом, наша летопись помещает известие о войне с Касогами Владимирова сына Мстислава, которому отец назначил в удел Тмутракан. Эти Хазары-Касоги были соседями Тмутраканской Руси с восточной стороны, и, конечно, между ними происходили споры за границы. Но не видно, чтобы в эти споры вмешивались каганы Итильские; следовательно, Касоги-Кабардинцы в то время были уже самостоятельны и не имели политической связи с Хазарами Каспийско-Волжскими. Мстислав, как известно, одолел в единоборстве Касожского князя Редедю и заколол его; после чего, по условию, взял его семейство и наложил дань на Касогов, а по возвращении в город Тмутракан, исполняя обет, построил церковь Богородицы. Эта церковь стояла еще во время летописца, то есть в XII веке. Как сильно было в ту эпоху Тмутраканское княжество, показывает успех Мстислава в борьбе с старшим братом Ярославом. С своей руссо-болгарской дружиной и хазаро-черкесской конницей он победил Ярослава и заставил уступить себе восточную сторону Днепра. Мстислав перенес свою резиденцию в Чернигов, где и умер (в 1036 году); не оставляя после себя детей, он все свои земли передал брату Ярославу. Последний при разделе Руси между своими сыновьями отдал Тмутракань второму сыну, Святославу, то есть причислил ее к уделу Черниговскому. С тех пор она, за небольшим исключением, и оставалась в роде Черниговских Святославичей.

Святослав отдал Тмутракань в удел своему сыну Глебу. Деятельность Глеба Святославича в этом отдаленном конце древней Руси засвидетельствована дошедшим до нас камнем с следующей надписью: "В лето 6576 индикта 6 Глеб князь мерил море по леду от Тьмутороканя до Керчева... сажени"[141]. На этой надписи мы впервые встречаем болгаро-русское название Корчево или Корчев, откуда явилось сокращенное Керчь. Это название заменило греческие  "Пантикапея"  и  "Боспор",  так же как имя "Тмутракань" сменило древнее "Фанагория". По-видимому, эти два города, лежавшие друг против друга на берегах пролива, уж успели несколько оправиться от разорений, причиненных им во времена гунно-болгарского и потом турко-хазарского завоевания.  Керчь-Пантикапея не достигала уже никогда своего прежнего блеска; однако сохраняла свой торговый характер, благодаря выгодному положению на торном пути между Русью и Хазарией, с одной стороны, и Византийской империей, с другой. О торговом характере Тмутраканской Руси, как мы говорили, особенно свидетельствуют арабские известия. Тмутракань в это время имел верх над Корчевом, ибо был стольным городом княжества.

Отдаленное от Киевской Руси положение, смешанный, разноплеменный состав населения и соседство варварских народов, готовых доставлять наемные дружины всякому предприимчивому вождю, делали беспокойным и довольно шатким положение Тмутраканских князей, когда начались междоусобия в потомстве Ярослава I. Положение это сделалось особенно шатким с того времени, как из-за Дона, около половины XI века, надвинулись в южнорусские степи новые орды кочевников, дикие Половцы, которые мало-помалу стали отрезать Тмутраканскую землю от остальной Руси и затруднять между ними сообщение.

Один из внуков Ярослава, Ростислав Владимирович, после смерти отца своего Владимира Новгородского, проживал в Новгороде без удела. Этот смелый воинственный князь, вместе с Вышатою, сыном посадника Остромира, ушел на юг, набрал дружину и изгнал из Тмутраканя своего двоюродного брата Глеба Святославича. Отец последнего, Святослав, явился было на помощь сыну и возвратил ему Тмутраканский стол (в 1064 г.). Но едва отец отправился назад в свой Чернигов, как Ростислав снова выгнал Глеба и снова занял Тмутракань, где и княжил до своей смерти. Но княжение это было кратковременно: оно продолжалось только два года. Храбрый Ростислав сделался грозен для своих соседей, то есть для Корсунских Греков и Кавказских Касогов; последние платили ему дань. Греки тяготились соседством такого воинственного князя и решились извести его. Летопись наша рассказывает, что какой-то греческий начальник или катапан приехал к Русскому князю, подольстился к нему и потом отравил его в то время, когда он по обыкновению пировал с своей дружиной (1066 г.). Предание, записанное русским летописцем, прибавляет, будто катапан, успевший бежать в Корсунь, был побит камнями от самих Корсунцев, когда Ростислав умер; но последнее известие едва ли вероятно, так как, по словам той же летописи, сами Греки подослали его к Ростиславу. Этот князь погребен в том же каменном храме Богородицы, который был построен Мстиславом Владимировичем.

После Ростислава Тмутраканский удел снова перешел во владение Черниговских Святославичей. Там мы встречаем опять Глеба, потом его брата, Романа Святославича. Когда умер их отец Святослав Ярославич, наступили известные междоусобия братьев его Изяслава и Всеволода с племянниками Святославичами, которые хотели воротить себе отцовскую часть, то есть Черниговскую землю. В 1078 году знаменитый Олег Святославич убежал к брату Роману в Тмутракань, куда еще прежде явился двоюродный брат его Борис Вячеславич, тоже обделенный своими дядьями. Здесь эти беспокойные князья вошли в связи с варварами, особенно с Половцами, и с их помощью начали ряд своих попыток против дядей. Олегу и Борису не посчастливилось, и последний пал в битве на Нежатиной ниве. Тогда Роман с новыми толпами Половцев пошел на помощь Олегу, чтобы добыть Чернигов. Но варвары изменили братьям и заключили союз с их дядей Всеволодом, конечно, склоненные к тому золотом. Мало того, на обратном походе варвары убили Романа. Олег, по смерти братьев сделавшийся наследником Тмутраканского стола, был схвачен и отправлен за море в Царьград  (1079 г.).  По поводу этих событий в нашей летописи упоминаются тмутраканские Хазары: они подговорили Половцев убить Романа, они же схватили Олега и выдали Грекам (см. Ипатскую летопись, новое издание, 143-144). Итак, мы имеем ясное свидетельство, что часть населения в Тмутраканском княжестве, и, конечно, часть влиятельная, состояла из Хазар  или Черкесов - Кабардинцев,  которые прежде владели этим краем. В данном случае туземные Хазары, очевидно, действовали в согласии с великим князем Всеволодом, то есть, по всей вероятности, были подкуплены деньгами или обещанием каких-либо льгот. По крайней мере после удаления Олега в Грецию мы видим в Тмутракани Всеволодова посадника Ратибора, но не надолго. В следующем году здесь явились два новые искателя уделов, Давид Игоревич и Володарь Ростиславич; они схватили Ратибора и завладели Тмутраканью. Все эти быстрые перемены, конечно, делались не без участия все того же влиятельного элемента в Тмутракани, то есть Хазар.

Между тем наследственный Тмутраканский князь Олег Святославич из Константинополя был отправлен далее на остров Родос, где провел два года. Об этом пребывании его на Родосе упоминает известный паломник игумен Даниил при описании своего хождения в Иерусалим. В то время на византийском престоле царствовал Никифор Вотаниат, который, конечно, был в союзе с врагами Олега; кроме того, Греки, вероятно, опасались найти в нем такого же беспокойного соседа, каким был Ростислав Владимирович. Но когда Вотаниат был низвержен и на престол вступил знаменитый Алексей Комнен, обстоятельства, очевидно, изменились в пользу Олега. В 1083 году он снова появляется в Тмутракани, которую, по всей вероятности, воротил себе с помощью прежних неприятелей, а теперь новых союзников - Греков. Володаря и Давида он отпустил на свободу, но строго наказал крамольных Тмутраканских Хазар, предав смертной казни своих главных врагов[142].

После того, в течение целых десяти лет, ничего не слышно об Олеге. Повидимому, он в это время спокойно княжил в Тмутракани. Но в 1093 году умер Всеволод. Тогда Олег снова выступил на сцену: он опять явился с наемными Половцами добывать Чернигов у Владимира Мономаха, и на этот раз достиг своей цели. Может быть, к тому же десятилетнему периоду относится один вещественный памятник Олегова княжения в Тмутракани. Мы говорим о серебряной монете, которая несколько лет тому назад найдена на Тамани. На одной стороне ее видно довольно неясное лицевое изображение, а на другой надпись: "Господи, помози Михаилу". Олег Святославич в крещении назван Михаилом, и некоторые исследователи с большой вероятностью приписывают ему эту монету (см. Древности, издание Моск. Археолог. Общества, т. III, вып. II).

С переселением Олега Святославича в Чернигов в летописи нашей прекращаются все упоминания о Тмутраканском крае. Можем только догадываться, что этот край в XII веке был наконец оторван от Руси Половецкой ордой. Но Чернигово-Северские князья не забывали о нем и делали иногда попытки воротить его в свое владение. На эти попытки указывает знаменитое Слово о Полку Игореве. Оно прямо говорит, что Игорь Северский и его брат Всеволод Трубчевский предприняли поход на Половцев с целью "поискати града Тмутороканя". Вообще это Слово не один раз и с заметным сочувствием упоминает о Тмутракани. Известно обращение поэта к "Тмутраканскому балвану". Мы уже имели случай представить свои соображения о том, что под словом болван тут не скрывается какой-то воображаемый идол, но что это значит пролив, а в переносном смысле здесь надобно разуметь весь Тмутраканский край. Какого-либо половецкого идола нельзя здесь разуметь и потому, что этот край, оторванный от Руси, во второй половине XII века снова подпал господству Византии.

Византийская историография XIII, XIV и XV веков мимоходом бросает некоторый свет на дальнейшие судьбы Тмутраканской Руси. В первой половине XIII века вместе с соседними Зихами, Абасгами и Готами она была покорена Татарами Чингисхана, по известию Никифора Грегоры (он называет здесь Черноморских и Азовских Руссо-Болгар Тавроскифами и Бористенитами). Писатель второй половины XIII века Георгий Пахимер говорит, что Алане, Зихи, Готы и Россы, покоренные Татарами, мало-помалу стали усваивать себе их нравы, а вместе с одеждой стали употреблять и их язык, будучи принуждены поставлять Татарам вспомогательные войска. Одежда, а отчасти и нравы завоевателей довольно легко переходят к покоренным народам. Под этой переменой нравов, конечно, надобно разуметь постепенное огрубление и одичание, которому подвергались Тмутраканские Болгаро-Руссы под игом диких монголо-татарских орд, наводнивших юго-восток Европы, Кавказ и Закавказье. Но что касается до языка, то он не так скоро утратился из народного употребления и заменился языком господствующего народа. О Готах мы знаем, что они долго еще сохраняли свой язык. То же можем предположить и относительно Азовско-Черноморских Руссо-Болгар, пока христианство не было у них вытеснено мусульманством. По крайней мере во второй половине XIII века христианская церковь еще вполне соблюдалась, судя по известию Кодина о том, что архиепископ Зихи и Метрахов был возвышен в сан митрополита.

В начале XV века Болгаро-Руссы еще раз упоминаются по поводу войны Тамерлана. По известию Дуки, в его полчищах находились дружины Тавроскифов, Зихов и Авазгов.

Открытие новых исторических источников и особенно местные изыскания, может быть, дадут впоследствии более подробные сведения о судьбах этой Азовско-Черноморской Руси.

Примечания:

1

После того в 1880 году вышла вторая часть Истории России, или Владимирский период.

9

Прошу покорнейше обратить внимание на эти последние слова, особенно на форму Тыр. Она дает нам ключ к уразумению названий рек Истра и Тыра или Тора. Корень у обоих тот же, и это еще очевиднее, если обратить внимание на то, что греческое слово Tyras в латинской передаче является Dana - ister или Dana - ster наш Днестр. Напомним также наши реки Стырь на Волыни и Истру Московской губернии и древнеславянского бога - Стыря или Стрибога. Как Истр был имя и реки и лица, так точно и Дунай. Боярин Дунай встречается на Волыни в XIII веке.

10

 Оскол мог иметь ту же полную форму на ольд, то есть Осколод или Оскольд, подобно тому, как теперь река Яцольда. Да и самая Яцольда или Ясельда, если взять в расчет белорусское произношение, может оказаться видоизменением Окольды или Оскольды.

11

 Миклошич в своем сочинении: Die Bildung der Orstnamen aus Personennamen im Slavischen (Wien. 1864), по примеру Куника отрицает существование имени Блуд у Славян, хотя кроме Руси оно было и у Чехов. (См. о том Микуцкого "Замеч. о Лето-Славянском языке", в Записк. Георг. Общ. по отд. Этнографии I. 607.) Имя посла Лидульфост м. б. есть испорченное Людогост. На существование последнего имени указывает новогородская улица Людгоща. Позднейшее примечание.

О том, что Грим действительно было славянское имя, ниже доказывается именами: княжны Гримиславы, Гримка и фамилией Гримайло. Относительно Борич ниже я указываю, что надобно читать бирич, т. е. название должности.

12

 Названия отдельных предметов могут иногда вводить в такое же заблуждение, как и названия народов. Например: чего проще, как Корсунские врата Новгородской Софии производить из города Корсуна? К названию присоединялись и другие обстоятельства: завоевание Корсуна Владимиром Святым и вывоз оттуда Русскими некоторых художественных произведений. Действительно, и в древней, и в новой России эти врата производили из Корсуна, пока точные исследования Аделунга не убедили в том, что они не греческой, а западной или латинской работы.

13

 Сведения свои о Руссах Лиутпранд почерпнул у Византийцев, и его название их Нордманами есть просто перевод византийского понятия о Руси как о народе северном и даже надсеверном или "гиперборейском". Напр., Никита Хониат выражается о Руси так: "которых называют и Скифами гиперборейскими" (168. Бон. изд.). Позд. прим.

14

 Варяги на собственных кораблях ходили не далее Ладоги, т. е. нижнего Волхова. На это указывает целый ряд фактов. Кроме торговых договоров Новгорода с Готландом о том свидетельствуют нападения Шведов в 1164 и в 1317 годах. (См. Новгород, летописи.) Поздн. прим.

98

 Феофан, Анастасий и Кедрен. Замечательно, что, по известию тех же историков, около того же времени принял крещение от императора Юстиниана князь придунайских Герулов Гретис с своими приближенными и обязался почти теми же условиями (Mem. Pop. I. 430). Очевидно, ко всем соседним варварам Византия прилагала одинаковые политические приемы.

99

 Что это имя чисто славянское, доказывают русское Гордята ("Гордятинъ дворъ". Лавр. 54 стр. нов. изд.) и встречающийся у Византийцев военачальник из варваров (Славян) Всегорд (Agathias III. 6.) Болгарин Гръд в XIV в. (Иречек 338 стр.), у Византийцев GridoV. Последнее имя в наших старых актах встречается в форме Гридя.

100

 Что действительно Византийцам только в это время удалось окончательно подчинить себе Боспор, видно из следующего известия Прокопия в его "Персидской войне" (L. II Сар. 3). В 540 году Армяне, отпавшие от союза с Византией и перешедшие на сторону Персов, жалуясь Персидскому царю на Юстиниана, между прочим, говорили, что он, "пославши войско на Боспоритов, подчиненных Гуннам, присоединил к своим владениям их город, на который не имел никакого права". Судя по этим словам и той легкости, с какой Болгаре захватили город и истребили византийский гарнизон, можно предложить вопрос: не сами ли Боспориты или Пантикапейцы помогали им в этом случае? Может быть, у них была антивизантийская партия, недовольная образом действий Византии. Не надобно также забывать, что в данную эпоху население этого города было более варварское, нежели эллинское

101

 Г. Эмин выражает сомнение в турецком происхождении этого слова. Титул "хакан" или "хаган", кажется, существовал у народов прикавказских прежде пришествия туда завоевателей.

102

 Эти выводы совпадают отчасти с мнениями В. В: Григорьева. См. его "О двойственной верховной власти у Хазар" (Россия и Азия. СПБ. 1876 г.).

На догадку о черкесской народности коренных Хазар между прочим навел нас рассказ Константина Багрянородного о хазарском племени Кабарах (Кабардинцах?). В своем сочинении "об управлении империей" (гл. 39 и 40) Константин рассказывает, что Кабары составляли некогда одно из племен казарских, потом возмутились и произвели междоусобную войну, но были побеждены. Тогда часть Кабар ушла к Уграм, соединилась с ними и поселилась сначала в той стране, которую (во времена Константина) занимали Печенеги. Эта часть Кабар, соединясь с семью угорскими коленами, составила восьмое колено, которое в войнах первенствовало над другими своею храбростью. Оно доселе, (т. е. до времён Константина) сохранило между паннонскими Утрами свое особое наречие.

Недаром черкесское или хазарское племя отличалось своею наружностью, характером и языком посреди Угров еще в X веке, то есть в эпоху Константина. (Недаром и лучшее, самое почитаемое войско у них стало называться хусары, то есть хасары или хазары.) По этому поводу обратим внимание на известие русской летописи, которая делит Угров на Белых и Черных. Под Белыми Уграми обыкновенно историография разумела Хазар (впрочем, по смыслу летописи это название можно относить и к Аварам).

"Посем придоша Угри Белии, наследиша землю Словеньску (то-есть, Дунайских Славян); си бо Угри начата быти при Ираклии цари, иже находиша на Хоздоря царя Персидскаго". (В войне Ираклия с Хозроем равно участвовали и Авары, и Хазары.) Белые Угры или Хазары (м. б. и Авары) у Русских позднее встречаются, повидимому, под общим именем кавказских горцев или Черкесов; это последнее имя восходит ко временам глубокой древности (кавказские Керкеты или Черкеты у Страбона). Распространение хазарского владычества на Таврическую страну, а также известие Константина Багрянородного о переселении Кабар в западное Черноморье могут несколько объяснить нам, откуда явилось впоследствии именование южнорусских казаков Черкасами. (См. по этому поводу любопытные соображения профессора Бруна в записк. од. Общ. Ист. и Др., т. VII.) И само название казаки, вопреки всем попыткам объяснить его из татарских языков, есть, вероятно, то же, что Казары с его вариантами: Касахи у Константина Багрянородного и Касоги в нашей летописи.

103

 Феофилакт Симоката сообщает, что во времена императора Маврикия турецкий каган окончательно покорил племя Огоров; причем число избитых людей этого племени простиралось до 300 000, так что трупы их были рассеяны на расстоянии четырех дней пути. После того часть покоренного народа удалилась к дунайским Аварам и присоединилась к ним в числе 10 000 человек.

104

 Любопытную характеристику Авар и указание на их родство с Лесгинами, часть которых доселе сохранила название Авар, см. у Бера в его трактате о Макрокефалах (Memoires de 1'Acad. des Sciences. Т. II, No 6).

105

 К этому-то столкновению Антов с Аварами, может быть, относится то смутное предание, которое наша летопись рассказывает по поводу хазарского нашествия на днепровских Славян: так как владения Турок, основавших собственно Хазарское государство, никогда не простирались до Днепра, и они никогда не господствовали в Киеве. По крайней мере, на это нет никаких достоверных свидетельств.

106

6 Другой византийский писатель, Феофилакт Симоката, поясняет, что место это получило у туземцев такое название вследствие своего плодородия и обильных пастбищ, на которых паслись многочисленные стада и конские табуны. Этот Эктаг, может быть, есть та горная гряда, которая называется теперь Актау, в бывшей северной части Бухарского ханства, ныне в русских владениях.

107

Действительно, в это время владения Персов в Закавказье простирались почти на всю Лазику (Мингрелию) с примыкающими к ней с севера областями. По известию Иоанна Епифанского, Персы старались подкупить Алан, чтобы последние истребили оба посольства, и римское, и турецкое, но, очевидно, без успеха. (См. в той же книге, где история Льва Диакова. стр. 168 рус. изд.)

108

 На Таманском полуострове в древности упоминаются город Анатурос и храм Венеры Анатурской. В данную эпоху на этом полуострове жили уже другие народы, и главным образом, как мы видели, Болгаре-Утургуры; но византийские писатели, имевшие притязание на ученость, любили иногда употреблять географические названия из времен Птолемея и Страбона. Такие народы, как Анатуры, Аспурги, Синды, Цихи и другие, обитавшие на Тамани и ближнем Кавказском берегу, принадлежали, вероятно, к сармато-черкесским племенам, а может быть, некоторые из них были родственны сармато-славянскому племени Утургуров.

109

 Не могу при этом не заметить, как филология, ложно применяемая, поддерживает эту сбивчивость. Например, мы знаем филологов, пользующихся известностью, которые продолжают рассуждать о финском происхождении Хазар на основании одного только названия их города "Саркел", толкуя его корни из финских наречий и преимущественно из Вогульского. Но, во-первых, эти филологи не подозревают того, что в данном случае название прикавказского народа Казиров перешло на пришлых из-за Каспийского моря Турок (впрочем, вина такого недоразумения падает на недостаток собственно исторической критики источников); а во-вторых, от Казар, кроме Саркела, осталось еще несколько названий географических и личных. Наконец, и само слово Саркел можно еще с большим успехом толковать из языков турецко-татарских (к чему склоняется и Леберг в своем исследовании о Саркеле); напомним только об участии татарского слова кала, означающего крепость, в названии некоторых черноморских городов позднейшего турецко-татарского периода (Чуфут-кале, Ени-кале, Сухум-кале и пр.). При решении подобных вопросов не надобно упускать из виду и родство многих корней в наречиях финского и тюркского семейства, а также переход названий, особенно географических, от одного народа к другому; хазары же являются смесью пришлых Турок с разными туземными элементами, каковы угорский, славянский и особенно черкесский.

110

 Большое количество подобных свитков и надписей собрано было трудами еврея Фирковича. Выводы из этого собрания см. в сочинении г. Хвольсона: Achtzehn Hebraishe Grabschriften aus der Krim ( Memoires de l'Acad. VII-е serie. T. IX). Впрочем, г. Фиркович позволил себе внести много подделок в свое собрание, как это доказано преимущественно трудами г. Гаркави.

111

 Хотя г. Хвольсон в своем сейчас названном труде и настаивает на том, что ответ хазарского царя Иосифа испанскому еврею Хасдаю, заключающий упомянутую легенду, представляет подлинный памятник; но мы пока считаем недостаточно опровергнутым то мнение, по которому этот ответ есть не более как мистификация, сочиненная каким-нибудь ученым Евреем (русский перевод его см. в Чт. Общ. Ист. и Др. Росс. 1847. No 6).

112

 В другом месте Ибн-Фадлан говорит: "Хазаре и царь их все Евреи". Но тут под словом Хазаре должно разуметь также двор или хазарскую аристократию, как это с вероятностью толкует г. Гаркави (Сказания мусульманских писателей о Славянах и Руссах, 108). Вообще все арабские известия согласны в том, что иудейскую религию исповедовала наименьшая часть Хазар (см. Лерберга, 349).

113

 Нашему мнению о положении Саркела на переволоке соответствует известие о путешествии митрополита Пимена (Никон, лет.). Плывя по Дону, он видел городище Серклию перед тем, как обогнуть Великую Луку, т. е. колено Дона, подходящее к Волге. Леонтьев полагал это место несколько выше Качалинской станицы ("Розыскания на устьях Дона". Пропилеи. IV. 524). Константин Б. также говорит, что "Танаис идет от Саркела". Позд. прим.

114

 Некоторую аналогию с известием о русских послах при дворе Людовика Благочестивого в 839 году представляет свидетельство хроники Регинона о послах княгини Ольги при дворе Отгона I в 959 году. То и другое свидетельство темно подвержено разноречивым толкованиям; но оба они несомненно относятся к Киевской Руси.

115

 Иорнанд сообщает и о дальнейшей вражде Готов и Роксалан; только последних он в этом случае называет Антами. Преемник Германриха Винитар напал на Антов и был сначала побежден, но потом взял их князя Бокса и распял на кресте с его сыновьями и семидесятью вельможами, которых оставил висеть на виселице, чтобы навести страх на Антов. Очевидно, он мстил Антам-Роксаланам за их восстание против готского владычества и за союз с Гуннами. Только благодаря этой племенной вражде двух главных туземных народов, царю Гуннов Валамиру удалось потом победить Винитара, и таким образом подчинить себе всех Остроготов. Обратим также внимание на роксаланские имена у Иорнанда. Санелга, очевидно, заключает в себе коренное древнерусское имя Ольга или Елга (в этой форме см. у Константина Багрянородного), встречающееся также в названиях рек Олег, Волга, ольга (болото) и пр. А ее брат Аммиус слышится в названии Миус и Калмиус, двух рек, впадающих в Азовское море и протекающих в стране древних Роксалан.

116

 Вот явное доказательство произвольной хронологии в нашей начальной летописи. Она помещает пришествие Черных Угров в южную Россию под 898 годом и ошибается при этом по крайней мере на целое столетие. (Ранее означенного года Угры явились уже в Паннонии). По всей вероятности, наши книжники известие Византийцев о войне с Уграми Симеона Болгарского истолковали в смысле первого пришествия Черных Угров. А между тем историография наша принимала на веру эту хронологию и пыталась согласить ее с событиями!

117

 Что касается до Северян, то довольно трудно провести границу между этой славянской ветвью и Гуннами Савирами. Византийские писатели, причисляющие Савиров к Гуннам, суть преимущественно те же самые, которые Гуннами называют и славянских Болгар, то есть Прокопий, Агафий и Менандр. Иорнанд также относит к Гуннам Савиров или Авиров наряду с азовскими Болгарами. Прокопий говорит, что "Савиры, народ гуннский, обитают около Кавказа", что они "очень многочисленны, чрезвычайно воинственны и разделены на многия княжества". Агафий также отзывается о них, как о народе весьма многочисленном и очень опытном в войне и грабежах. По его известию, в 556 г. в римском войске, защищавшем закавказские владения от Персов, участвовало около 2000 тяжело вооруженных Савиров под начальством трех знаменитейших вождей, Балмаха, Кутилгиза и Илигера. А эти имена едва ли могут быть признаны за угро-финские, особенно последнее: оно весьма близко отзывается древне-русским Елг (Олег), латинским- Ольгерд и болгарскимВульгер (который встречается в том же VI веке как предводитель Болгар, вторгшихся в Мизию. См. у Феофана и Анастасия). По известию Феофана, у Савиров кавказских была княгиня Боарис или Боарикс, которая наследует своему мужу Балаху, является также союзницей императора Юстиниана I в его войнах с Персами и сама предводительствует войском. Имя ее, по всей вероятности, одного корня с славяно-русским Борис или Богорис. Не забудем при этом, что Кавказские края в древности почитались родиной Амазонок. Название Савиры или Савары слышится также в древнем названии Савароматы или Савроматы; а этот народ был известен своими воинственными женщинами, и по мнению древних, вел происхождение от Скифов, сочетавшихся с Амазонками.

Вообще, трудно найти где-либо более сбивчивую и запутанную массу народных имен сравнительно с именами тех народов, которые вышли из стран Прикавказских. Как под именем Савиров могут скрываться наши Северяне, так и имя Алан когда-то распространялось на разные народы, о чем прямо говорит Аммиан Марцелин в IV веке. Впоследствии оно сосредоточилось преимущественно на одном кавказском племени, остатки которого мы узнаем в современных Осетинах (Ясы наших летописей). Исследования филологов (особенно Шегрена) показали, что это последнее племя принадлежит к арийской семье, именно к группе сармато-мидийских народов, которая, по-видимому, была родственна с одной стороны с группой германо-славяно-литовской, а с другой с языками иранскими.

118

 Может быть, это та страна, которая в арабских известиях встречается под именем Серир, в соседстве с Хазарией (Альбалхи, Истархи и Ибн-Хаукал). Еще вероятнее, что здесь вместо Сирия надобно читать Зихия (так читает г. Куник); а эта область соседила с Таманью. Впрочем, Шафарик доказывал, что юго-западные берега Каспийского моря назывались Сирией (Ueber die Abkunft der Slaven).

119

 Замечания г. Бурачка на статью Бруна об этих путях см. в Известиях Геогр. Общ. т. V. Соглашаемся с некоторыми из этих замечаний; но мы не предполагаем, чтобы те же ладьи, на которых Русь ходила по Черному морю, были употребляемы по pp. Миусу и Самаре. Позд. прим.

120

 От этого Ахиллова Бега или Дромоса византийские писатели называли Русь Дромитами, как то справедливо доказывает г. Куник. (О записке гот. топарха. 115). У Арриана нет помянутых слов об Ахиллесе.

121

 Болгарские переводы и переделки этих сказаний переходили потом и на Русь и здесь распространялись между людьми книжно образованными. Это обстоятельство наводит нас на мысль, что "веци Трояни" Слова о полку Игореве, пожалуй, относятся не к императору Траяну, а собственно к Троянской войне. Впрочем, могло быть, что воспоминания о том и о другом перепутались.

Фраза "Мурмидонес ныне Болгаре" находится уже в греческом тексте Малалы (по замечанию кн. Вяземского, в его "Слово о П. Иг." стр. 121), следовательно древнее поселение Болгар во Фракии. Это указывает г. Васильевский в своей статье "Сказания об Апостоле Андрее" (Русско-Визант. отрывки. Ж. М. Н. Пр. Февраль) на 177 стр. А на стр. 179 он говорит, что название Мирмидонян у Греков прилагается Славянским племенем. Позд. примеч.

122

 Этой характеристике особенно соответствует та низменная, северо-восточная часть Кубанской дельты, которая лежит между северным рукавом Кубани или Черной Протокой и Курчанским или Верхнетемрюцким лиманом. Эта низменность наполнена плавнями, т. е. тростником и болотами. Вследствие своей непроходимой почвы и нездорового климата, она обыкновенно не посещается ни естествоиспытателями, ни археологами; а между тем в древности она была обитаема, и, конечно, такому судоходному народу, как Руссы, доступ к ней не представлял затруднений, тем более что Черная Протока шире и глубже, чем сама Кубань. (См. Археологич. Топограф. Таманск. полуострова - К. Герца. Москва. 1870.)

123

 Более тщательные изыскания в курганах Тамани и катакомбах Восточного Крыма, может быть, подтвердят эти известия Масуди.

124

 Известие Масуди о господстве племени Валинана над остальными Славянами не относится ли ко времени Гуннов Аттилы? Болгары, по некоторым указаниям, иначе назывались Хвалиссами; отсюда, вероятно, произошло название Хвалынян или Валынян. Позд. прим.

125

 У арабских писателей встречается один вариант названия Артания именно Утания. (Гаркави. Ж. М. Н. Пр. 1874. No 4.) Может быть, этот корень ут и есть то же, что Уты, Ут-ургуры, как иначе назывались Черные Болгары. Позд. прим.

126

 О них см. в Крымском Сборнике Кеппена, стр. 251.

127

 Название Фуллы не скрывается ли в названии Русскофулей или Ускрофиль на Никитском мысу около Ялты? (См. Крымск. Сборн. Кеппена. 132).

128

 Упоминание о Самарянине принадлежит к тем чертам, которые свидетельствуют о достоверности этой части жития. Крымские Евреи Средних веков считали себя именно выходцами Самарянскими и имели Самаританскую эру. См. о том в упомянутом выше исследовании г. Хвольсона: Achtzehn Hebraische Grabschriften aus der Krim. 1865.

129

 Исключение из ученых славистов в данном случае представляет И. И. Срезневский, который на первом археологическом съезде, происходившем в Москве в 1869 г., предложил некоторые новые соображения о начале славянской азбуки, связав их с известием жития о русских письменах, найденных в Корсуни. Вот сущность его соображений. Он указал, во-первых, на то, что начертание букв или уставное письмо в древнейших славянских рукописях совсем не соответствует греческим рукописям IX-X веков, то есть эпохе, к которой относят изобретение Кирилла; в эту эпоху в греческих рукописях преобладает уже скоропись. Следовательно, буквы, вошедшие в славянскую азбуку, взяты из того греческого письма, которое господствовало в более раннее время, приблизительно в VI-VII веках. Далее он указывает на господство надстрочных знаков и правильное употребление знаков препинания в греческом письме IX века, чего нет в славянских рукописях. Наконец, он напомнил известие Константинова жития о русских письменах, найденных в Корсуни, известие, которое, несмотря на многочисленность рукописей, везде читается одинаковым образом. Против готского языка, по его мнению, свидетельствует само житие, которое говорит, что Константин, услыхав Русского, должен был только прислушиваться к видоизменениям гласных и согласных и вскоре начал "чести и сказати", то есть читать и объяснять. Это указание, по замечанию г. Срезневского, очень важно, и его "не следует упускать из виду". (См. Труды съезда, т. I, стр. CXV.)

130

 См. паннонские жития Константина и Мефодия в Чтен. Общ. истор. и Древн. 1863 г., № 2 и 1865 г., № 1.

131

 Константин философ Костенский в XV в. писал, что Кирилл и Мефодий переводили Св. писание главным образом на русский язык. (Иречек. Одесса 1878. 570. стр. Со ссылкою на Starine Даничича.)

132

 Некоторые слависты, впрочем, не признают его сочинением Феофилакта, а считают произведением собственно болгарской литературы, переведенным впоследствии на греческий язык (см. у Бодянского, стр. 9). Доказательства последнего мнения мы не находим убедительными; они направлены к тому, чтобы житие это перенести во время, более близкое к Клименту (умершему в 916 г.) и приписать его комулибо из учеников Климента; следовательно, эти доказательства отзываются предвзятой мыслью. Напротив, в самом житии существуют ясные указания на то, что оно написано не ранее конца X века, напр. выражение о "скифском мече, который упился в крови Болгарской"; тут разумеется завоевание Болгарии Святославом Русским. Это житие издано с переводом на русский язык профессора Меньшикова в "Материалах для истории письмен". М. 1855.

133

 В русской литературе укажу на возражение Гильфердинга; но самое обстоятельное опровержение доводов Шафарика и свод мнений по этому вопросу см. в статье г. Викторова: "Последнее мнение Шафарика о глаголице (Летописи Русской литературы: Изд. Тихонравова. Т. II и III). Перевод на рус. язык этого сочинения Шафарика в Чт. О. И. и Др. 1860. IV.

134

 Говорим только о совместном существовании двух славянских азбук в эпоху предкирилловскую: но не входим в рассмотрение вопроса об их происхождении и об их связи с древними рунами (которую старается доказать, например, Гануш) или с теми чертами и резами, на которые указывает Храбр. Этот предмет еще слишком мало обследован, чтобы делать какие-либо вероятные выводы.

135

 См. Зап. Одесск. Общ., т I. и Описан. Румянц. Музея - Востокова, 689. Житие Стефана Сурожского дошло до нас в списках XV и XVI веков и, очевидно, искажено разными прибавками. Так, князь Русский, нападавший на Сурож, будто прибыл из Новгорода и назывался Бравлин: имя это, как объясняют, переделано позднейшими писателями из прилагательного "бранлив".

136

 С христианским элементом у Таврических Болгар можно привести в связь и христианский элемент Игоревой дружины, о которой упоминается в договоре. Этот энергичный и даже жестокий князь, очевидно, отличался терпимостью в отношении к христианам; следовательно, религия не мешала Фульскому народцу вступить с ним в союз.

137

 Недавно появилось рассуждение А. А. Куника "О записке Готского топарха" (в XXIV томе Зап. Акад. Наук); так он называет анонимный отрывок, о котором шла сейчас речь. В этом рассуждении достоуважаемый ученый представляет несколько очень дельных соображений, но еще более таких, с которыми нет никакой возможности согласиться. При всей ученой обстановке, то есть при богатстве ссылок на источники, рассуждение страдает выводами, лишенными оснований. Так, г. Куник два разные отрывка, изданные Газом, приписывает одному лицу и считает их автографами самого Готского топарха, хотя на это нет никаких серьезных доказательств. А главное, чтобы решить вопрос о народностях, подразумеваемых в отрывке, надо было прежде произвести точное исследование о том, какие народы в то время обитали в Крыму, и каковы были их взаимные отношения. Так, г. Куник варваров, напавших на Климаты, считает Хазарами, в особенности потому, что они являются тут могущественным народом, хотя в X веке Хазары были уже стеснены в Крыму Печенегами и Русью. Между прочим он считает Алан в числе народцев, сопредельных с Корсунем, а Черных или Кубанских Болгар помещает только на Кубани, хотя о положении Алан  на севере от Кавказа, а не в Крыму, ясно говорит Константин Багрянородный, а на соседство Черных Болгар с Корсунской областью, то есть на жительство их в восточной части Крыма, указывает договор Игоря. Климаты, о которых говорится в отрывке, действительно могут быть Готскими; но отсюда еще не следует считать Готами и тех союзных Грекам жителей, которые предались на сторону князя варваров, властвующего к северу от Дуная. Г. Куник идет далее и, связывая два разные отрывка, вместо поездки в стан неприятельского князя заставляет греческого военачальника путешествовать в Киев, единственно на том основании, что этот князь властвовал к северу от Дуная. Но, владея Киевской землей, Русские князья в X веке господствовали и в восточной части Крыма, на что ясно указывают договоры Игоря и Святослава.

138

 Иосафат Барбаро, путешественник XV века, указывает на древние жилища Алан недалеко от восточного берега Азовского моря рядом с Черкесами Кабардинцами, которые жили на Кубанской плоскости. Алане, по его словам, называли себя Ас (главы 1 и 10); это Ясы наших летописей, ныне Осетины.

139

 Как в X веке Киммерийский Боспор по имени рукава Кубани, а вместе и по характеру своему, назывался у славянских туземцев Бурлик (то есть Бурливый), так в XII веке встречаем название Балван, напоминающее другой рукав Кубани, то есть Бал. Мы разумеем тут известное место в Слове о Полку Игореве: "Дивъ, кличетъ верху древа, велитъ послушати земли незнаеме, Влзе и Поморию, и Посулию, и Сурожу, и Корсуню, и тебе, Тмутраканский балван". Много было сделано разных догадок для объяснения последнего выражения; но все они принимали слово балван в том смысле, в котором оно теперь у нас употребляется. Мы думаем, что ключом к разъяснению этого выражения может служить польское balwan, доселе употребляемое в смысле волны. Отсюда приходим к тому заключению, что Тмутраканский балван Слова о Полку Игореве просто означает "Тмутраканский пролив", в переносном значении "Тмутраканский край". (См. наши соображения о том в издании Москов. Общества Древности 1874 г.)

140

 Мы уже упоминали, что часть Кабаров ушла к Уграм и соединилась с ними, и что хусарская конница, по всей вероятности, получила свое начало от этих Черкесов-Хазар. Точно так же и уланская конница ведет свое происхождение от кавказских Алан. У Татар под названием улан разумелось сословие благородных, что свидетельствует об их уважении к воинственным Аланам. Отличительным оружием гусар, как известно, служит кривая сабля, аулан - копье; вероятно, это вооружение отличало и самые племена Касогов и Ясов. О кривой хазарской или гусарской сабле упоминает и наша летопись, противополагая ее русскому обоюдоострому мечу.

141

 Камень этот найден был в 1792 г. на острове Тамани. Он имеет вид плиты, и надпись высечена на боковой ее стороне; хранится в Петербурге в Императорском Эрмитаже. Число сажен (лнд) подвергается разночтениям: по одним это 8054, по другим - 1400.

142

 Очень может быть, что именно к этим Тмутраканским Хазарам и соседним Касогам, платившим дань, относятся известные слова нашей летописи о том, что "володеют Русские князья Хазарами и до сего дня".