РЕВОЛЮЦИЯ И КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ

По своему политическому содержанию Октябрь был социалистическим: пролетариат если и не овладел всей полнотой власти, то по крайней мере обеспечил себе политическое господство; это его партия единолично руководила государством и он ее использовал в целях своей интернациональной классовой борьбы.

В области экономики планы большевиков были намного скромнее. Первыми серьезными экономическими мерами были экспроприация земельных собственников, национализация земли и передача ее в руки крестьян. Какой бы радикальной и прогрессивной ни была эта мера, в ней не было ничего социалистического, как это не переставал повторять Ленин. Эта мера шла даже в русле пожеланий буржуазии, которая очень бы хотела избавиться от паразитарного класса земельных собственников и завладеть сообща земельной рентой. Но если, например, английская буржуазия превозносила эту меру устами своего теоретика Рикардо, то никакая буржуазия не решилась еще ее осуществить. Даже китайская революция не дошла до этого. Дело в том, что эта мера чревата мощным всплеском классовой борьбы, ставящей под вопрос все права собственности. Большевиков, естественно, это не пугало.

Может показаться, что в 1918-20 гг. экономические мероприятия Советской власти вышли за пределы капитализма в той мере, в какой они вышли за рамки капиталистических законов производства и обмена. В действительности же речь шла лишь о «военном» коммунизме. Эти меры проводились в соответствии не с экономическими планами, а с военной необходимостью и, как объяснял Троцкий, в чрезвычайных обстоятельствах любое государство способно принять меры подобного рода. В обстановке «осажденной крепости», в которой находилась Россия в эти годы, не было более устойчивых «производственных отношений». Все экономические законы подчинились закону военного времени, производство и потребление регулировалось в соответствии с нуждами обороны.

В России того времени отношения, например, между государством и крестьянами не соответствовали никакому «способу производства»: советская власть защищала крестьянина от белогвардейцев, поддерживаемых мировым империализмом и которые хотели отнять у него землю, а «в обмен» крестьянин должен был кормить города и Красную Армию. При необходимости Советы реквизировали зерно для рабочих, фураж для красной кавалерии, дрова для поездов и военных заводов и т.д. Распределение потребительских товаров также осуществлялось без учета законов рынка и отношений найма, в соответствии с военными нуждами.

Даже в промышленности военные потребности вынуждают большевиков идти дальше и быстрее, чем это позволяет «экономическая» целесообразность. С этой точки зрения было бы предпочтительно, чтобы заводами продолжали управлять капиталистические предприниматели под контролем рабочих и государства. Однако большинство из них перешло на сторону белых, а те, которые остались, саботировали производство, ориентированное, в основном, на производство вооружений; их необходимо было устранить и любой ценой создать аппарат для управления производством. Это сосредоточение производства в руках государства соответствовало не столько реальной концентрации промышленности, сколько самой ситуации гражданской войны (что, впрочем, будет одной из причин «бюрократизации» Советов).

Если большевики в этот период и отменили или смягчили законы рынка, то это было сделано не в целях "перехода к социализму", что было невозможно в одной России, а в силу военной необходимости. Окончание Гражданской войны и консолидация советской власти в то время,когда революция в Европе топчется на месте или отступает, поставили их перед необходимостью найти соответствующий экономический modus vivendi. Разумеется, победа пролетариата в Германии изменила бы ситуацию. Но в 1921 г. стало ясно, что эта победа в ближайшее время не неизбежна, что мировой капитализм вступил в период стабилизации, пусть и временной и относительной, конечно, но все-таки стабилизации, и что буржуазия повсюду переходит в наступление, а пролетариат ведет оборонительные бои. В ожидании нового наступления и работая для соэдания политических условий для него, нужно было не допустить полного распада российского общества, что привело бы к падению советской власти. Реквизиции и волевое распределение должны были уступить место "нормальным" экономическим отношениям.

Однако и без того отсталая экономика России была подорвана империалистической и гражданской войной; уровень производства был чрезвычайно низким, если не сказать нулевым. Этот факт еще более усиливал преобладание мелкого производства не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности. Было ли возможно в этих условиях обеспечить хотя бы минимальное развитие производства вне сферы рыночных отношений? На X съезде РКП(б) Ленин ставит альтернативу: «Либо пытаться запретить, запереть совершенно всякое развитие частного, негосударственного обмена,т.е. торговли, т.е. капитализма (заметьте, именно капитализма - прим. ред.), неизбежное при существовании миллионов мелких производителей. Такая политика была бы глупостью и самоубийством той партии, которая испробовала бы ее. Глупостью, ибо эта политика экономически невозможна; самоубийством, ибо партии, пробующие подобную политику терпят неминуемо крах... Либо... не пытаться запретить или запереть развитие капитализма, а стараться направить его в русло государственного капитализма».[3]

Ленин показывает, что в России имеется пять различных хозяйственных укладов: натуральное крестьянское хозяйство; простое товарное производство, сельскохозяйственное и ремесленное; частный капитализм; государственный капитализм; социализм. Но этот последний, говорит он, не существует в сущности экономических отношений, он существует только как «юридическая возможность», поскольку мы находимся у власти. Еще раз: он сушествует в политической области, а не в экономике! В этих условиях борьба, стоящая в повестке дня, это не борьба социализма против капитализма, но борьба политического социализма, вступившего в союз с самой передовой формой капитала, государственным капитализмом, против мелкого капиталистического и даже докапиталистического производства. Врагом является именно мелкое производство, так как его невозможно контролировать, ежедневно оно вновь и вновь воспроизводит капитализм, говорит Ленин. И тем не менее мы должны предоставить ему свободу действий, должны допустить частный товарообмен, рынок, потому что иначе невозможно обеспечить циркуляцию продукции миллионов мелких предприятий. Лишенные возможности вести атаку на капитализм, мы должны поощрять его, ибо при существующем положении дел, только в такой форме может развиваться российская экономика. Однако мы должны стараться контролировать его, ориентируя в сторону государственного капитализма с тем, чтобы облегчить дальнейший переход к социализму.

В то время как итальянские левые коммунисты одобрили эту установку большевиков без колебаний и оговорок, она встретила непонимание и оппозицию «ультралевых». На III конгрессе Коминтерна представительница русской «рабочей оппозиции» Коллонтай соперничала с КАПДистами в разъяснении необходимости или переходить к социализму... или отказаться от власти. Примечательно, что они, таким образом, примкнули, пусть и с другой стороны, к старой меньшевистской позиции: немедленный социализм или передача власти буржуазии. И не следует удивляться тому, что Сталин вернулся к этой альтернативе в 1926 г. для того, чтобы оправдать «строительство социализма» в одной России.

Ни те ни другие не понимали ни диалектической взаимосвязи между политической властью и экономикой, ни международной стратегии коммунизма. Они не понимали, что целью НЭПа было удержание политической власти, а не подъем производства в России. Большевики не считали развитие российской экономики самоцелью. Оно интересовало их лишь в той мере, в какой оно было необходимо для поддержания «юридической возможности», которая заставляла это капиталистическое развитие делать «шаги в направлении социализма» и которая позволяла им поставить все силы мощного государства на службу мировой революции, которая, в свою очередь, оказала бы помощь ему самому.

«Ультралевые» настаивали на опасности, которая таилась в предоставлении определенной свободы капитализму в России, однако смелой попытке большевиков они могли противопоставить лишь самоубийственную политику Грибуя.[4] Эти опасности Ленин видел лучше, чем кто-либо другой. В ходе XI съезда в 1922 г. он цитирует Устрялова, рупор кадетов-эмигрантов; последний утверждал, что посредством НЭПа большевики, хотят они того или нет, строят в России «обычное буржуазное государство», и что, следовательно, их необходимо поддерживать. Эту «классовую правду классового врага» Ленин предпочитал «сладенькому коммунистическому вранью» и он без обиняков заявлял: «Такие вещи возможны, надо сказать прямо».

Несомненно, что предоставляя свободу рынку, т.е. капитаизму, высвобождают динамичный процесс капиталистического развития и подпитку тех социальных сил, которые являются выразителями и защитниками капитализма. Это сделать было необходимо, но необходимо было также сдерживать и контролировать это развитие, помешать этим социальным силам одержать победу. Правда, это было рискованно, но необходимо было допустить этот риск или безоговорочно капитулировать. Большевики приняли этот бой, бой пролетарской власти с тем, чтобы сдерживать капиталистическое развитие и направлять его в нужное русло, поскольку полностью запереть его было нельзя. Увы, этот бой они проиграли; мы его проиграли.

Если они и проиграли этот бой, то именно потому, что «главный союзник» русского пролетариата не справился со своей задачей. Сила, способная противостоять натиску русского капитализма не могла быть обеспечена только за счет русского пролетариата, обескровленного и обессиленного гражданской войной, а только за счет международного пролетариата. Судьба советской власти решалась не столько в Петрограде и на полях сражений в России, сколько в Берлине! «Без помощи европейского пролетариата мы погибнем», не переставали повторять большевики.

Однако этот пролетариат не одержал революционной победы, его порыв иссяк, а революционная волна отхлынула. Что еще хуже, международное коммунистическое движение не смогло даже оказать большевикам политическую поддержку, и последние остались один на один перед давлением международного капитала и тех социальных сил, которые внутри России являлись носителями капиталистических тенденций.

Эти силы нашли свое политическое выражение в самой РКП(б). Это и понятно, поскольку революция устранила и ликвидировала все другие партии. Ни одна партия, какой бы самой лучшей и крепкой она ни была, не имеет иммунитета против подобного проникновения и подобной деформации, и надо видеть, что большевистская партия 1926 г. уже не была той партией, которая совершила Октябрьскую революцию. После победоносной революции и гражданской войны в ряды партии проникло множество людей, которые только называли себя коммунистами. Одни, несомненно, были карьеристами и стяжателями, соблазненными преимуществами, которые давала власть, но было также немало и таких, которые при всей своей честности и искренности не прошли той школы воспитания и закалки, которую прошли старые революционеры, многие из которых погибли в борьбе за революцию. Незадолго до смерти Ленин,поддержанный старой гвардией, призывал к суровой чистке партии. Предполагалось исключить примерно 100 000 членов, «некоторые говорят о 200 000 и эта цифра нравится мне еще больше», говорил Ленин. Эта чистка не состоялась. Наоборот, после смерти Ленина секретариат еще шире распахнет двери партии и достойным дополнением к мумификации Владимира Ильича станет «Ленинский призыв»: 250 тысяч новых членов!

В этой партии убежденные большевики оказывались все более и более изолированными и растворенными в массе элементов не имеющих серьезной политической базы, способных только глупо хихикать, когда Троцкий будет напоминать им элементарные принципы большевизма, людей без революционной закалки и подверженных настроениям момента. Эта партия, контроль над которой все больше и больше ускользал от старых большевиков, самым демократическим способом в мире приняла решение о построении социализма в одной России.

Мы утверждаем, что это решение заключало в себе подлинную контрреволюцию. Это тем более верно, что, для того чтобы действительно осуществить ее, сталинизм не сможет удовлетвориться лишь тем, что политически устранит старую большевистскую гвардию, но должен будет устранить ее физически, в застенках, в концлагерях, в ходе показательных процессов и растрелов без суда и следствия. Речь шла не только о лидерах, известных всему миру, но и о десятках тысяч неизвестных активистов, которые были истреблены в последующие годы.

Дело в том, что это решение перечеркивало в прямом смысле слова всю линию большевистской партии. Для большевиков целью русской революции был не "социализм в России", а мировая революция. Если характер их политической власти был социалистическим, то они не играли словами и называли капитализмом развитие российской экономики, развитие, руководство которым они были готовы взять на себя, лишь бы оно помогло им сохранить в своих руках политическую власть, чтобы поставить ее на службу международному пролетариату.

Отказ от ожидания(!) мировой революции и переход к социализму в России, декретирование его скорого построения превращало то, что было для большевиков лишь средством, в цель и, фатальным образом, их цель в средство. Таким образом, развитие экономики России становилось самоцелью и, неизбежно, то влияние, которое русское государство через Коминтерн оказывало на международный пролетариат, использовалось для того, чтобы поставить его борьбу на службу этой цели.

Правда, в данном случае речь идет лишь о политическом перевороте. Однако, по мере осуществления этого переворота, его было достаточно для того, чтобы лишить СССР какого бы то ни было социалистического характера, поскольку его «социализм» всегда был исключительно политическим. Потому что его «социальное содержание» было содержанием буржуазной революции, доведенной до конца, т.е. радикальным разрушением всех докапиталистических форм и отношений, но вместе с тем, благодаря пролетарскому государству, руководимому коммунистической партией, общество было направлено через капитализм к коммунизму.