ГЛАВА XXIX. Исповедь разбойника

Прошло несколько минут. Разбойник, казалось, с усилием перебирал свои воспоминания, прежде чем начать говорить. Белая Газель пристально смотрела на него, напряженно ожидая его рассказа. Наконец бандит взял фляжку с вином, поднес ее к губам, и, сделав из нее большой глоток, отложил ее в сторону. Мгновенно щеки его окрасились лихорадочным румянцем, глаза заблестели, и он начал свою исповедь голосом настолько твердым, какого нельзя было ожидать от умирающего.

— Слушайте меня внимательно, нинья, и постарайтесь извлечь пользу из того, что вы услышите. Я умираю. В такие минуты не лгут. То, что я скажу вам, будет правдой. Вы узнаете, кто я.

Сандоваль на минуту остановился, но затем снова продолжал с заметным усилием:

«Я не всегда был степным разбойником — тигром с человеческим лицом, одним из тех презренных людей, на которых разрешено охотиться, как на диких зверей. Было время, когда я был молод, красив и богат. В те отдаленные времена я носил имя Уолтера Степлтона и был так богат, что с точностью не мог определить цифры моего состояния. Вы, как и все другие, считали меня мексиканцем, и все вы ошибались: я гражданин Соединенных Штатов, выходец из древнего пуританского рода, с давних пор поселившегося в Нью-Йорке. Родители мои умерли, когда мне не было еще и двадцати лет. Сделавшись обладателем огромного состояния, я сошелся с очень дурными людьми. Двое из них стали моими близкими друзьями и сумели в самое короткое время настолько подчинить меня своему влиянию, что я решительно ничего не предпринимал, предварительно не посоветовавшись с ними. Один из этих друзей, как и я, родился в Нью-Йорке. Другой был мексиканцем. Оба они были, так же как и я, молоды, красивы и богаты — вернее, они казались богатыми, так как безрассудно сорили деньгами. Друзей моих звали… Впрочем, для чего называть их имена? Не о них пойдет речь теперь, а обо мне. Однажды мексиканец пришел ко мне с письмом от своих родителей, которые писали ему, что просят его вернуться на родину, но друг мой не желал, да и не мог в то время покинуть Нью-Йорк. Причина этого была мне неизвестна, но месяц спустя мы втроем вынуждены были бежать и укрыться в Мексике, оставив после себя кровавый след, так как в Нью-Йорке разыгралась мрачная трагедия, в которой оба моих друга играли главную роль. Что именно случилось — повторяю вам, я этого не знал.»

В эту минуту в кустах возле того места, где лежал Сандоваль, послышался шорох, но Газель, до крайности заинтересованная рассказом разбойника, не обратила на это внимания. Сандоваль на некоторое время умолк. Он, видимо, все более и более ослабевал.

— Однако надо же мне докончить, — сказал он, сделав усилие над собой, и вслед за тем продолжал:

«Мы жили в Мексике, где вели существование на широкую ногу, как это и приличествовало молодым людям знатной фамилии. Я был игроком и баловнем женщин и не сумею вам рассказать о тех безумных поступках, которыми я наполнял мою жизнь. Да и к чему? Вам достаточно знать, что я стал героем дня. Однажды в Мексику приехал иностранец. Говорили, что он миллионер, путешествующий для собственного удовольствия. Человек этот за короткое время настолько прославился своими эксцентричными выходками и безумным и беззаботным швырянием денег, что вскоре репутация его сравнялась с моей, а я, который до этих пор везде и всюду считался первым, был теперь отодвинут на второй план. Друзья мои смеялись над резкой переменой моего положения, и эти беспрестанные насмешки разжигали ненависть, кипевшую в моем сердце против дона Педро де-Туделы, как звали этого человека.

Не раз нам пришлось сталкиваться лицом к лицу в различных местах, и каждый раз взгляды наши скрещивались, как шпаги. Я понимал, что человек этот ненавидит меня. Я же, со своей стороны, чувствовал всегда прилив зависти, как только при мне произносили его имя. Такое натянутое положение не могло продолжаться вечно, и мы оба стали искать развязки. Однажды вечером, когда мы были в гостях в доме губернатора в Ариспе 35, составилась партия в монте 36. Знаете ли вы эту излюбленную игру мексиканцев? Я в продолжение уже двух часов держал банк и счастье так покровительствовало мне, что я выигрывал огромные суммы и передо мной на всем столе в беспорядке были разбросаны деньги. Мало-помалу игроки, испуганные моим необыкновенно устойчивым везением, оставили игру. Я уже намеревался собрать свой выигрыш, как вдруг услышал вблизи себя голос дона Педро. Он говорил с насмешкой:

— Я не завидую счастью сеньора Уолтера, я дал ему выиграть, чтобы он поправил свое расстроенное состояние и имел бы возможность закрыть рты своим кредиторам, которые уже давно вопят.

Слова эти показались мне тем более оскорбительными потому, что то, что человек этот говорил, было правдой. Состояние мое существовало тогда уже только на бумаге, и кредиторы осаждали меня со всех сторон.

Я подошел к дону Педро и посмотрел ему прямо в глаза.

— Чтобы доказать вам, что я не боюсь проиграть, если вам будет угодно, я поставлю на одну карту все то, что я выиграл за такое продолжительное время.

Иностранец также с минуту пристально смотрел на меня, затем своим обычным насмешливым тоном сказал:

— Это будет неблагоразумно, дорогой сеньор: деньги эти вам крайне необходимы, и если я буду настолько безумен, чтобы играть с вами, предупреждаю вас, что вы проиграете. — И, засмеявшись мне в лицо, он повернулся ко мне спиной.

— О! — воскликнул я. — Вы боитесь! Кроме того, вы, по всей вероятности, не имеете в своем распоряжении и четверти той суммы, которая лежит здесь на столе. Вот почему вы не хотите играть!

Дон Педро, не ответив мне ни слова, пожал плечами и, обратившись к одному из самых богатых банкиров города, присутствовавшему при нашем разговоре, сказал ему:

— Сеньор дон Хулио Бальдомеро, как вы полагаете, какая сумма лежит здесь на столе?

Банкир взглянул в мою сторону и ответил:

— Приблизительно шестьсот тысяч пиастров, сеньор.

— Превосходно, — сказал американец. — Выдайте мне, пожалуйста, чек на сумму, вдвое большую, чем та, которая только что была названа.

Банкир поклонился и, вырвав из своей записной книжки листок и написав на нем карандашом требуемую сумму, с поклоном передал его американцу.

— Итак, прикажите подать новые карты и начнем. Впрочем, может быть, вы раздумаете, — добавил дон Педро с той же саркастической улыбкой, которая выводила меня из терпения.

— Полноте! — сказал я, распечатывая новую игру карт.

Несмотря на то, что наша беседа была очень коротка, она не ускользнула от внимания присутствовавших, а так как им была известна наша глухая вражда, то все они, бросив игру, столпились вокруг нас двоих. В зале воцарилось глубокое молчание. На всех лицах видно было любопытство, вызванное этой странной сценой.

Перетасовав несколько раз карты, я дал их снять моему противнику.

Иностранец положил правую руку на колоду, взглянул на меня насмешливо и проговорил ироническим тоном.

— Еще есть время передумать.

Я вместо ответа только пожал плечами…

Я начал талию…

На четвертой карте я проиграл. Я был разорен…»

Разбойник умолк. В продолжение последних минут голос его стал слабеть, и только благодаря необычайному усилию, которое он делал над собой, он мог говорить внятно.

Он попросил Белую Газель подать ему флягу. Выпив вина, он снова почувствовал себя лучше и мог продолжать свой рассказ.

«Все было кончено для меня. Затаив в душе злобу, я улыбнулся и намеревался отойти от стола.

— Одну минуту, сеньор, — обратился ко мне мой противник, — партия еще не окончена.

— Чего же еще желаете вы от меня? — ответил я ему. — Разве вы не выиграли?

— О-о! — воскликнул он с великолепным пренебрежительным жестом. — Это правда, я выиграл эту ничтожную сумму, но вы можете рискнуть еще раз.

— Я не понимаю вас, — ответил я громко и высокомерно, — вам ведь известно, что мне больше нечего проигрывать.

— Что касается этого, — возразил дон Педро, нимало не смутившись, — то у вас есть еще одна ставка. Вы любите донью Изабеллу Изагуир?

— Какое вам до этого дело?

— Если верить слухам, вы через несколько дней намереваетесь на ней жениться, — продолжал он спокойно. — Так, видите ли, и я люблю донью Изабеллу и вбил себе в голову, что так или иначе, но она будет моею.

— Ну и что же?

— Здесь на столе лежит целое состояние, которое могло бы сделать счастливыми несколько семейств, и я хочу поставить эти деньги на две карты. Если вы проиграете, вы должны отказаться от доньи Изабеллы.

Пять минут спустя я проиграл донью Изабеллу, женщину, которую я любил больше всего на свете…»

Разбойник снова умолк, холодный пот выступил у него на лбу. Нервная дрожь пробежала по всему его телу. Видно было, что рана, нанесенная ему в то памятное для него время, до сих пор не зарубцевалась и что только какая-то серьезная цель заставляла его переживать снова те тяжелые минуты.

Наконец он снова стал говорить:

«Мой враг подошел ко мне.

— Вы удовлетворены теперь? — сказал он мне.

— Нет еще, — глухо ответил я. — Мне нужно сыграть последнюю партию.

— Мне кажется, — сказал он с иронией, — вам теперь уже нечего больше проигрывать?

— Ошибаетесь: вы можете еще выиграть мою жизнь.

— Вы правы. Великий Боже! Я ее выиграю. Я хочу быть хорошим игроком до конца. Выйдем отсюда.

— Зачем, — возразил я. — Стол этот служил ареной для двух партий. На нем решится и третья.

— Согласен! Клянусь Богом, вы стойкий человек. Я могу убить вас, но я буду гордиться своей победой.

Напрасно присутствующие старались помешать нашему поединку.

Мы потребовали шпаги, вскочили на стол, стали друг против друга, и несмотря на то, что за мной была вполне установившаяся репутация бретера, после двух нападений я упал, пронзенный шпагой в грудь…

Три месяца я был между жизнью и смертью. Когда наконец молодость и мое крепкое телосложение победили болезнь и моя страшная рана зажила, я спросил о моем противнике. Мне сказали, что на другой день после нашей дуэли человек этот женился на донье Изабелле, и после этого супруги скрылись неизвестно куда. Во мне жило только одно желание — отомстить дону Педро. Как только я выздоровел, я распродал все, что мне принадлежало, и покинул Ариспу с моими друзьями, ставшими такими же бедными, как и я, потому что удар, сразивший меня, коснулся и их, и они, так же как и я, желали во что бы то ни стало отомстить дону Педро.

Долгое время поиски наши были безуспешны. Проходили годы, но я без устали продолжал искать своего врага. Только двое из нас продолжали поиски, третий покинул нас. Что с ним стало, я не знаю. Но однажды на американо-мексиканской границе, куда я отправился продавать меха, дьявол столкнул меня с этим человеком. На нем был надет костюм монаха. Как только он увидел меня, он подошел, и первые его слова были:

— Я их нашел.

Я понял его сразу, без всяких объяснений с его стороны: настолько ненависть моя пустила глубокие корни в моем сердце.»

— Что же еще сказать мне вам, нинья? — добавил с усилием разбойник, в то время как страшная улыбка скривила его синеватые губы. — Я отомстил!.. О-о! Я долго ждал, но зато мщение мое было ужасно! Недруг наш сделался одним из самых богатых асиендадо Техаса. Он жил счастливо со своей женой и детьми и был всеми уважаем. Я купил асиенду по соседству с ним и там, насторожившись, как ягуар, стерегущий добычу, я следил за ним и стал знаком с ним домами. Столько времени протекло со дня нашей последней встречи, что он не узнал меня, хотя какое-то неясное предчувствие точно говорило ему, что он должен видеть во мне врага.

Однажды ночью, убедившись предварительно, что на асиенде дона Педро все было тихо и спало глубоким сном, я и двое моих друзей с шайкой разбойников и индейцев-апачей проскользнули в темноте, как змеи, к стенам асиенды, перебрались через нее, и началась резня. Асиенду мы отдали в жертву пламени. Дон Педро и его жена, захваченные сонными, были безжалостно нами убиты после страшных пыток. Вас и вашу сестру мы вырвали из объятий вашей умирающей матери, которая на коленях молила меня пощадить вас в память о моей прежней любви к ней…

Я поклялся ей в этом. И я сдержал свое обещание… Я не знаю, что сталось с вашей сестрой, я о ней не заботился. Что касается вас, нинья, — отвечайте мне, можете ли вы упрекнуть меня в чем-либо?

Молодая девушка слушала это ужасное признание вся бледная, нахмурив брови.

— Итак, — сказала она разбойнику резко, — вы убийца моей матери и моего отца?

— Да, — ответил он. — Но не я один. Нас было трое, и все мы отомщены.

— Негодяй!.. — пылко воскликнула она. — Низкий убийца!.. Молодая девушка произнесла эти слова так жестко, что разбойник содрогнулся.

— А, — произнес он усмехаясь. — Я узнаю львицу. Это истинная дочь моего врага! Смелей, нинья, смелей! Убей меня! Отомсти мне за смерть твоего отца и твоей матери! Что же останавливает тебя? Отними у меня тот остаток жизни, который и без того скоро испарится. Только торопись, иначе Бог отнимет у тебя возможность отомстить!..

И говоря это, разбойник устремил на молодую девушку все еще гордый, но уже затуманенный близостью смерти взор.

Молодая девушка ничего на это не ответила.

— Ты предпочитаешь видеть мою смерть. Так вот, на, возьми этот последний мой подарок, — сказал разбойник, срывая со своей груди стальную цепочку, на которой был прикреплен небольшой кожаный мешочек. — Ты найдешь здесь два письма: одно от твоего отца, другое от твоей матери. Ты узнаешь, кто ты и какое имя ты должна носить, потому что то, которым я называл тебя, ложное. Я хотел обманывать тебя до последнего момента. Имя это — моя последняя месть!.. Нинья!.. Ты вспомнишь обо мне!..

Молодая девушка поспешно выхватила мешочек из рук разбойника.

— Теперь прощай! — сказал бандит. — Моя задача на земле выполнена, пусть Бог судит меня!

И схватив пистолет Красного Кедра, разбойник выстрелил себе в голову, бросив при этом на молодую девушку какой-то странный взгляд.

Та, по-видимому, не обратила внимания на этот трагический конец, она в это время разрывала зубами мешочек. Вынув из него бумаги, она быстро прочла их. Вдруг громкий крик отчаяния огласил окрестность, и девушка упала навзничь, судорожно сжимая в руках бумаги.

Индейцы и разбойники бросились к ней на помощь. Но вдруг откуда-то с быстротою молнии примчался всадник и, почти не умеряя хода своей лошади, поднял девушку с земли, вскинул ее на шею своей лошади и промчался, как ураган, среди присутствующих, совершенно ошеломленных этой неожиданностью.

— До скорого свидания, Красный Кедр, — крикнул всадник, проезжая мимо скваттера.

И прежде чем скваттер и его товарищи смогли опомниться, всадник уже скрылся вдали за целым облаком пыли.

Всадником этим был Сын Крови.

— Может быть, священники говорят правду, и Провидение действительно существует, — пробормотал скваттер, печально покачав головой.