Глава 6

РИСУЕМ ЛИЛИЮ

Средневековый упадок нравов очень медленно уходил в прошлое. Дикарское отношение мужчины к любой беззащитной женщине, ограниченное только страхом перед Божьей карой, претерпевало постепенное, но фантастическое превращение, в результате которого женщина из пропасти вознеслась на небеса.

Рыцарство со всеми его официальными ритуалами и культом чести отразилось на женщине не меньше, чем на религии и политике. Женщина, по крайней мере в собственном классе и круге, стала хрупким, нуждающимся в защите объектом. В моду вошли красивые, пышные костюмы, хоть и скрывавшие признаки пола.

Женщины всегда умели меняться с помощью моды. Средневековая женщина исчезла.

Была та девчонка толстушкой здоровой,
Курносой, с глазами как лед поутру,
С широкою задницей, грудью коровьей,
Но волосы – чудо, ей-Богу, не вру.

Вместо нее возникла изысканная, эфирная, поэтичная женщина, благородная, скромная, с милым грустным лицом и с пальцами, подобными лепесткам цветов; слишком умная, старавшаяся не проявлять свою чувственность; гордая, деликатная, чистая, с длинной грациозной шеей и маленькой грудью.

Теперь в женщине все должно было быть прекрасным. Мирянин по имени Фиренцуола, автор книжечки под названием «Красота Женщины», описал даже, как должен выглядеть ее язык:

«Кончик языка, если его случайно нужно выставить напоказ, что бывает, но редко, должен лежать красиво, выражая желание и утешение, красно-алый, но никак не заостренный, а также не плоский».

Накопление богатства, особенно в торговых итальянских государствах, дало возможность мужчинам и женщинам наслаждаться формализованной любовной игрой. Женщины старались жить в соответствии с отводившейся им высокой репутацией, и в итоге любовь окружила сильная религиозная аура.

Художники писали со своих любовниц Мадонну и заново открытых ими языческих богинь Афин и Рима.

Сандро Боттичелли изображал идеализированную мистическую красоту, выросшую на почве гуманистической и платонической культуры, которая развивалась в кругу колоритного и порочного Лоренцо Великолепного во второй половине XV в.

Произведения Боттичелли запечатлели превращение земной любви в интеллектуальную и рассудочную. Его натурщица Симонетта Веспуччи, прославленная красавица, вдохновляла целое поколение художников. Для Боттичелли она послужила моделью Венеры, рождающейся из моря; Полайоло писал с нее Клеопатру, Лоренцо Великолепный написал в ее честь оду.

Когда Симонетта в двадцать три года умерла от чахотки, гроб несли по улицам Флоренции, не закрыв лицо покойницы, чтобы каждый мог полюбоваться ее красотой. Боккаччо, взглянув в небеса, воскликнул: «Ее душа вспыхнула новой звездой».

Симонетта и другие прекрасные натурщицы открыли новую перспективу: возможность показывать красоту, не скованную узами ложной скромности и стыдливости. Вновь открытое классическое искусство породило страсть к языкам и учению.

Сокровища греческой и латинской литературы стали доступными всей читающей публике. Впервые многие женщины получали высокое образование, часто владели несколькими языками.

Церковь, однако, встревожилась, и Папа Павел II замечал:

«Дети достигают десятилетнего возраста, но, еще не пойдя в школу, знают тысячи богохульств. Подумать только, сколько тысяч других прегрешений узнают они, взявшись читать Ювенала, Теренция, Плавта, Овидия».

Романтическая любовь нуждалась в героях, и одним из них в XV в. стал Александр Македонский. В 1486 г. латинская версия его истории обрела популярность и широко распространилась по всей Европе.

Позже легенда об Александре послужила темой поэзии на всех европейских языках. Согласно одной истории, во время марша знаменитого полководца через Гирканию в Фалестре царица амазонок и три сотни женщин выехали верхом ему навстречу, вооруженные, оставив в горах основную армию.

Увидев молодого и сильного Александра, царица предложила ему лечь с ней, дабы «от самой храброй в мире женщины и храбрейшего из живущих мужчины родились великие и необычные потомки».

Александр провел с царицей тринадцать дней, но произошел ли на свет после этого хоть один ребенок – неизвестно.

У амазонок был любопытный обычай переламывать взятым в бою пленным ногу или руку. При этом они не только предотвращали побег – по мнению амазонок, увечье конечностей укрепляло гениталии.

На вопрос о хромых рабах царица амазонок ответила: хромой лучше занимается любовью.

Связанные с новой духовной концепцией красоты, а значит и любви, перемены совершались на протяжении многих десятилетий, но тенденция была четкой и непоколебимой. Предельное выражение она нашла в обожествлении женщин по правилам куртуазной любви и в песнях трубадуров.

Это странное поклонение недостижимому отразили провансальские трубадуры. Их темой была любовь, никогда не находящая удовлетворения в физической близости.

Итальянец Сорделло, живший в Провансе и писавший по-провансальски, провозглашал:

Сим, дама, предаю тебе
Судьбу и жизнь, как верный рыцарь.
Скорей умру я в нищете.
Чем дам тебе к моим мольбам склониться.

Другой трубадур, Госельм Фэде, делает своей даме следующее фантастическое признание:

Мольба о поцелуе иль объятье
В моих устах была бы богохульством.

Впрочем, порой они оказывались в опасной близости к более логичному завершению, как свидетельствует история о кавалере Руделе, обуреваемом страстью к принцессе, которой он никогда не видел. Он долго странствовал, чтобы усладить взор ее красотой, наконец добрался и упал в ее объятия. Но, к счастью для законов поэзии трубадуров – если не самого Руделя, – его к тому времени одолела смертельная болезнь, и ему удалось не особенно себя запятнать. Он пошатнулся и рухнул на руки принцессы за секунду до смерти.

До нас дошла единственная поистине возмутительная поэма, связанная с трубадуром Вильямом Кабестаном, который в душе явно пылал похотливой страстью, воспевая в серенаде красоту своей дамы из Руссильона.

Хотя на словах утверждалось, будто трубадур и дама соблюдали правила любовной игры, вернувшийся после долгой отлучки муж усомнился. Он убил Вильяма, вырезал у него сердце, подал жене на ужин, встал рядом и заставил съесть, после чего она бросилась со стены замка.

Поэма, конечно, в высшей степени символична. В ней, может быть неумышленно, отражен непомерный страх перед благосклонностью женщины в век бесцельной куртуазной любви. Возникновение физической страсти, даже намека на это, означало гибель мужчины, поддавшегося губительному коварству Евы.

Альтернативные извращенные радости невостребованной страсти лежат в сфере учебников психоанализа. Но в истории не много примеров, чтобы целое общество предавалось подобным вещам так, как это происходило в течение ста с лишним лет после 1100 г. на юге Франции.

Конечно, любовный культ охватывал только богатых. Крестьяне были заняты жизнью, совокуплением, производством детей. Впрочем, даже они испытывали на себе косвенное влияние. Жонглеры, оруженосцы и трубадуры нередко цитировали господскую поэзию перед простолюдинами на деревенских площадях, на сборищах крепостных и прислуги под стенами замков.

Это целенаправленно поощрялось – не ради приобщения крестьян к новому культу, а из соображений морали.

Феодальная служба верховному властелину сопровождалась добровольным служением госпоже. Трубадур приносил своей даме точно такую вассальную клятву, как и крепостной господину.

Простые люди не присягали в законопослушной верности. Время было неспокойное, бушевала чума, совершались политические перевороты. Крестоносцы держали всех в состоянии военной лихорадки, а социальные проблемы, связанные с постоянным отсутствием или исчезновением навеки большого числа мужчин, затрагивали все слои общества.

Жена крестоносца, собравшегося отвоевать Гроб Господень, вела несчастную жизнь, закованная в «пояс целомудрия». Никто не задумывался о ее одиночестве и тоске.

Отношение мужчин к женщинам в тот период отражено в произведении писателя того времени Вальтера Мапа18:

«Пакувий в слезах сказал своему племяннику Арриусу: «Друг мой, в саду у меня стоит бесплодное дерево, на котором повесилась моя первая жена, потом вторая, и вот только что третья», – «Меня изумляет, – отвечал Арриус, – что ты видишь повод для слез в столь необычайном везенье. Друг, дай мне ветку от этого дерева, я ее посажу».

Легко представить мужчин, хихикавших над этим рассказом!

Сексуальная распущенность в средневековые времена никогда не исчезала, и обычаи куртуазной любви открывали возможность преодолеть это зло.

То и дело вспыхивали более похотливые чувства, порожденные порой идеями, принесенными из Святой Земли и из экзотических стран, расположенных по дороге туда.

Одним из результатов крестовых походов стала популярность публичных бань. Знакомство крестоносцев с приятным и полезным гигиеническим средством – теплой ванной – привело к сооружению общественных бань по всей Европе. К XII в. на каждой большой улице Парижа стояла своя баня, вскоре превращавшаяся в бордель. В каждом крупном европейском городе их было несколько и по одной в самых больших деревнях.

Популярный обычай позволял сбросить обременительные сковывающие одежды. В германских городах банщик расхаживал по улицам и трубил в рожок, объявляя, что вода согрелась. Целые семьи почти обнаженными выходили из дому, направляясь к баням.

Когда для борьбы с бесстыдством устроили раздевалки, ситуация только ухудшилась, ибо раздевалками пользовались представители обоих полов. В банях творилось такое, что их уже не посещали уважаемые женщины, вместо них туда хлынули проститутки.

В Лондоне бани на южном берегу Темзы в царствование Генриха II официально считались борделями и оставались ими до Реставрации19. Оригинальное название «парилка» превратилось в синоним публичного дома.

Брейгель говорит о публичной бане: «Там, где мужчины и женщины, девушки и юноши, монахи и монахини моются вместе совсем голые, нечего говорить о целомудрии».

(Интересно, кстати, что незаконная любовь процветает и в современных плавательных бассейнах, если в любых других местах трудно встречаться в связи с запрещающими законами. Во многих районах Италии, включая Рим, полиция может задержать неженатую пару, сидящую в автомобиле после наступления темноты или снявшую номер в отеле. Молодые влюбленные заявляют, что единственным местом уединения остаются раздевалки в плавательных бассейнах, где не настаивают на разделении полов и не требуют, чтобы в кабинку заходил лишь один человек.)

Куртуазная любовь, описанная трубадурами, которую практиковали господа и дамы, а потом быстро нарождающийся и подражавший им средний класс, была симптомом болезни общества. Несмотря на всю внешнюю красоту, было в ней что-то гадкое и неестественное.

Причитания над каким-нибудь тривиальным предметом, принадлежавшим возлюбленной, попахивают фетишизмом; долгие страдания и мучения, которым воздыхатели подвергали себя в доказательство своей любви, – мазохизмом; постоянное наблюдение и полное отсутствие действий – вуайеризмом20; почти полное подавление любой акции – противоестественностью.

Вряд ли кто-нибудь назовет добродетельными и похвальными шалости замужней женщины с любовником с согласия ее отсутствующего господина.

Твердо предполагалось, что обожание со стороны влюбленного ограничится пением, вздохами и мольбами без надежды на их исполнение. Фактически во многих известных стихах, описывающих общепринятую практику куртуазной любви, говорится, как влюбленный с возлюбленной раздеваются донага, ласкают и обнимают друг друга, целуются и поют, но никогда не удовлетворяют страсть. Подобные вещи назывались истинной любовью, а секс – ложной.

Не состоящие в браке или не испытывающие особой нужды в сексе могли оправдать это религиозными соображениями, но занимавшиеся такими вещами женщины были замужем и имели детей, зная «ложную» любовь со своими мужьями и «истинную» с возлюбленными трубадурами.

Легко представить, на какие жертвы шли люди, подчиняясь этим правилам. Рыцарям, на свою беду искренне полюбившим жен, приходилось запираться подальше от спальни.

Порой стареющий муж, проведя много лет в крестовых походах и на службе суверену, с униженными поклонами благодарил жену, которая подарила ему утонченную любовь, отказав в доступе к своему телу.

Несмотря на показное великолепие и высокие идеалы, куртуазная любовь развращала мужчин и женщин. Она автоматически объявляла чувства супружеской пары друг к другу похотью и провозглашала истинными символами любви бесцельное извращенное поведение и причитания трубадуров.

В итоге супруги, которым хотелось бы верить в благое достоинство их союза в глазах Бога и людей, испытывали ужасное чувство вины. Но факт остается фактом, официально закрепленным в «законе», который провозгласила одна из королев куртуазной любви, графиня Шампанская, дочь английской королевы Элеоноры.

«Мы твердо установили, – писала она, – что любовь не способна проявлять свою силу между мужчиной и женщиной, женатыми друг на друге».

Можно подумать, будто ритуалы куртуазной любви служили развлечением для скучающих женщин и изнеженных мужчин в сравнительно незначительном уголке Европы, но их влияние было намного сильнее, чем кажется, и его отголоски звучат до сих пор.

Куртуазную любовь принесла в Англию Элеонора Аквитанская, жена Генриха II. Она была дочерью Вильяма, герцога Аквитанского, прирожденной интриганкой с пылким темпераментом, которая по политическим соображениям вышла замуж за Людовика VII Французского, еще в подростковом возрасте став королевой.

Первый брак оказался непрочным. Людовик был замкнутым, религиозным человеком, а Элеонора – в высшей степени сексуальной девушкой.

«Я шла замуж за короля – жаловалась она, – а вышла за монаха».

В 1147 г. Людовик решил отправиться во Второй крестовый поход, и Элеонора, разочарованная супружеской жизнью, последовала за ним. В Византии ее восхитила чувственная вседозволенность восточных христиан, и она влюбилась в своего дядю князя Антиохийского.

Разгорелся скандал, и по возвращении в Париж в 1152 г. Людовик расторг брак, сославшись на его незаконность из-за слишком близких родственных связей. Через несколько недель Элеонора вышла за мужественного и амбициозного Генриха Анжуйского, который был на одиннадцать лет младше ее.

Когда Генрих был в Англии, заявляя о своем праве на трон, Элеонора в замке мужа в Анжере создавала Двор любви. Возможно, слух о работе его жены над правилами любовного ритуала вместе с личным трубадуром заставил Генриха вызвать Элеонору в Англию.

Там она вскоре попала в нелегкое положение. Генрих не скрывал своей неприязни и открыто демонстрировал свою любовницу. Должно быть, в утешение Элеонора устроила Двор любви в Лондоне, быстро перетянув на свою сторону влиятельные круги. Высокие идеалы, принятые в круге ее дам, резко контрастировали с плотскими утехами короля.

Обвинив ее в причастности к заговору, Генрих двенадцать лет, до самой своей смерти, держал Элеонору в заключении. Уже в преклонном возрасте она приобрела большое влияние, став регентшей, пока ее сын, Ричард Львиное Сердце, был в крестовых походах. Именно Элеонора, дожившая до восьмидесяти трех лет, посеяла семена неутолимой провансальской сексуальной страсти, вписав особую главу в истории любви.

Поэтому западный мир и сегодня крепко цепляется за убеждение, что в высочайшей форме любви между мужчиной и женщиной нет места похоти; что величайшие истории любви должны рассказывать о страстно влюбленных, которым никогда не удастся соединиться; что в любви смешиваются радость и печаль; что женщина должна стоять на слишком высоком для влюбленного пьедестале и ее следует почитать, как богиню, а не обнимать, как женщину.

Теперь слишком поздно надеяться на изменение этого убеждения. Мужчины и женщины так верят в теории куртуазной любви, что склонны считать любое другое отношение ложным и предосудительным.

Любовь Данте к Беатриче – нелепое обожание ребенка, которого мужчина средних лет, имеющий жену и любовницу, мельком случайно заметил на улице, – до сих пор служит примером вершины человеческого счастья и возвышенных чувств. Элоиза, запертая в монастыре и писавшая бесконечные письма к Абеляру, оскопленному и тоже уединившемуся в монастыре, считается героиней завидной любви.

Каждая девочка грезит о такой любви, которая выпала Офелии.

Мы наслаждаемся или страдаем по правилам куртуазной любви, путая эти неписаные для нас законы с инстинктом.

Провансальские трубадуры со своей нечеловеческой идеей мучить себя и своих возлюбленных умерли почти тысячу лет назад. Понадобится еще тысяча, чтобы искоренить их влияние.

Однако у куртуазной любви были и некоторые достоинства.

Для женщины законы куртуазной любви означали, что ее обожатель будет в целом относиться к ней с нежностью и деликатностью. Вдобавок он сдерживался, хотя физическое превосходство позволило бы ему достичь цели.

Конечно, прошло много времени, прежде чем эмоциональные отношения, вдохновленные куртуазной любовью, распространились из дворцов и замков в дома среднего класса и хижины бедняков.

В «Рассказе мельника» Чосер дает прелестное, земное, далекое от мира чистого идеализма описание жены плотника:

Она была стройна, гибка, красива,
Бойка, что белка, и, что вьюн, игрива…
…Глаза ее живым огнем сияли;
Чтоб брови глаз дугою огибали,
Она выщипывала волоски,
И вот, как ниточки, они узки
И круты стали. Так была нарядна,
Что было на нее смотреть отрадно.
Нежна, что пух, прозрачна на свету,
Что яблоня весенняя в цвету…
…Для знатоков
Она прелакомый была кусочек,
Могла б затмить легко баронских дочек,
Позора ложе с лордом разделить,
Могла б она женой примерной быть
Какого-нибудь йомена, который
По возрасту пришелся бы ей в пору.
(Пер. И. Кашкина)

Идею рыцарства, целомудренного рыцаря, почтительного защитника дам, весьма уважали романтические писатели викторианской эпохи. Трейлл и Манн говорят: «…судя по поэмам и романам того времени, каждый обнаруживший беззащитную даму рыцарь первым делом мечтал, чтобы ей угрожала опасность».

Для среднего класса, главным образом для купцов и торговцев в городских районах, устроенный брак по-прежнему оставался обычным способом улучшить судьбу сына и избавиться от дочери.

Среди крестьянства сохранялись старые свободные обычаи. Можно было овладеть любой девушкой-служанкой, традиционно считавшейся партнершей для сожительства. В обоих случаях любовь если и возникала, то сопутствовала или приходила в результате союза, не служа стимулом к его заключению.

Родился еще один вечный конфликт между душой и телом. Одна часть общества вознесла женщину так высоко, что церковь встревожилась. Мужчины действительно преклоняли колени и понижали голос в присутствии обожаемой. Подобная практика опасно приближалась к почитанию божества.

Другая часть общества считала целью мужчины как можно скорее лечь в постель с женщиной. Это тоже тревожило церковь, глубоко убежденную, что плотская похоть – козни дьявола.

Возможно, потому, что первое было свойственно правящим классам, гнев властей больше адресовался другой, активной части общества. Церковь и государство должны были найти виновного и довольно легко нашли – ведьм.

Два инквизитора из Северной Германии по заказу Папы опубликовали книгу. Они лично допрашивали сотни несчастных женщин и пришли к решительным заключениям: «Все ведьмовство идет от плотской похоти, ненасытной у женщин».

В ярком свете Ренессанса колдовство казалось мрачным пережитком средневековья, опасным и полным преступного секса.

При обвинении и наказании ведьм за любой ощутимый политический и религиозный проступок, совершенный с помощью магии, их предполагаемые деяния всегда имели сексуальный оттенок.

Сексуальные сновидения, вызванные, вероятно, куртуазными запретами, приписывались махинациям женщин, эксцентричных старух или юных распутниц.

За вызванную сознательным воздержанием импотенцию мужчины проклинали ведьм, якобы наложивших проклятие на их чресла. Загадочные и ужасные эпидемии сифилиса, поражавшие Старый Свет после возвращения моряков Христофора Колумба, объяснялись действием черной магии.

Правдивые и выдуманные непристойные рассказы о ведьмах, совокуплявшихся с сатаной в виде призрака или животного с копытами, служили волнующим доказательством сексуальной окраски колдовства. Всеобщее убеждение в способности колдунов – мужчин и женщин – летать было явным психологическим проявлением сексуального возбуждения перед финальным экстазом.

Отягощенное чувством вины и разочарованием поколение превратило колдовство и охоту на ведьм в главный фактор истории человеческой любви.

Женщины выпрашивали у ведьм любовное зелье, мужчины требовали снадобий от импотенции, просили наложить заклятие на мужские достоинства своих соперников. Настоящие психопаты осмеливались принимать участие в шабашах ради сексуальных оргий или просто для эксперимента, как выяснялось на судилищах над ведьмами.

Разумеется, для садистов и мазохистов это был просто праздник. Они подвергали ведьм жесточайшим мучениям и пытками извлекали из них все сексуальные подробности до последней.

В одном протоколе прямо сказано:

«Недостойные женщины с помощью этих ведьм, прислужниц дьявола, доставляли к себе по ночам любовников и отправляли обратно на летающем в воздухе призраке в виде козла. Я от многих слышал признания, что так их и доставляли к женщинам за много миль по ночам на козле».

Эрастус21 писал о любовных напитках и приворотных зельях:

«В наши времена это обычное дело, ибо ведьмы взяли на себя приготовление зелий, заставляя мужчин и женщин любить и ненавидеть по их желанию, вызывать чуму, болезни и прочее, с помощью чар, заклятий, письмен и узлов. Св. Иероним доказал, что они это могут».

Но как бы церковь ни проклинала ведьм, простые люди верили в их товар – в корень мандрагоры, одежды покойника, конкретный волосок из волчьего хвоста, сердце ласточки, язык змеи, мозги осла, «рубашку» новорожденного младенца, веревку повешенного.

Рассказ Ричарда Бертона22 в «Анатомии любви» о том, как был околдован Карл Великий, отражает популярную веру в силу колдовства. Император, к возмущению его друзей и сторонников, много лет был безумно влюблен в обыкновенную женщину. Увидев ее мертвой, Карл обнял тело, а потом приказал повсюду носить за ним гроб, богато украшенный драгоценностями, плакал и сокрушался.

Наконец придворный епископ, пытаясь выяснить причину безумной страсти, обнаружил спрятанное под языком мертвой женщины крошечное магическое колечко. Епископ вытащил кольцо, и Карл мгновенно с отвращением отшатнулся от трупа, но тут же безумно влюбился в епископа, отказываясь хоть на миг с ним расстаться.

Епископ бросил кольцо в огромное озеро. С этого момента император забросил свои остальные дворцы, за огромные деньги выстроил посреди болота замок и храм, где и был похоронен.

Попытки исключить из любви секс при условии, что она останется гетеросексуальной, были, естественно, невозможными – ни в целом, ни в отдельных случаях. В любой истории о знаменитых или примечательных людях, чья биография осталась в веках, непременно найдутся мужчина и женщина, вынужденные скрывать за фасадом чистой любви сексуальные тайны.

Похоже, у всех королей и герцогов имелись любовницы и незаконные дети, их жены обвинялись в плотских утехах, пусть даже на основании сомнительных доказательств. Сексуальные излишества и извращения практиковались знатью в масштабе, который сегодня вызвал бы полный общественный остракизм, если не законное наказание.

Члены семейства Борджиа были не просто отравителями. Они виновны в инцесте, извращениях и садизме.

Запись в дневнике Бурхарда о приеме, данном одним из Борджиа, дает некоторое представление о разврате, которому они предавались публично:

«Вечером 30 октября 1501 года было празднество в покоях герцога Валентинуа (Цезаря Борджиа) в папском дворце. Присутствовали пятьдесят проституток, известных как куртизанки, не из простонародья. Сначала они были в одеждах, потом полностью обнажились. Ужин кончился, стоявшие на столах зажженные свечи опустили на пол и стали бросать каштаны, а обнаженные проститутки собирали их, ползая на четвереньках между канделябрами. Папа, герцог и его сестра Лукреция наблюдали. Наконец вынесли шелковые плащи, рейтузы, броши и прочее, обещая в награду тому, кто совокупится с самым большим числом проституток. Все это происходило публично. Зрители, выступавшие в роли судей, выдавали призы тем, кого признали победителем».

Блиставшие в эпоху Ренессанса личности были не слишком привлекательны в своей личной жизни.

Тем не менее на протяжении веков женщины добивались не только внимания, но высокого положения и власти, пусть даже это объяснялось одной красотой, привлекавшей влюблявшихся в них мужчин.

С 1547 г. до смерти Генриха II Францией фактически правила его любовница, изысканная, вечно прекрасная Диана де Пуатье. Это одна из знаменитых любовных историй всех времен. По сей день на замках и дворцах можно увидеть переплетенные буквы «Д» и «Г» – символ этой бессмертной страсти.

Диана де Пуатье была на восемнадцать лет старше короля, но все астрологи, алхимики и некроманты, нанятые королевой Екатериной Медичи, ничего не могли сделать с его любовью к женщине, которую он не просто желал, но и полностью доверял ее уму и суждениям.

Диана любила Францию и понимала, что королева должна принести наследника. Много ночей она разрешала приходившему Генриху заниматься любовью, отвечая такими же страстными объятиями. Потом вдруг резко, вопреки собственному желанию, приказывала: «Теперь иди к жене, спи с ней».

Королева забеременела. В книгах королевского казначея Франции отмечена награда в пять тысяч пятьсот ливров «за добрую и похвальную службу на благо королевы графине де Сен-Валье (Диане де Пуатье)».

Замечательные таланты Дианы в делах управления государством сделали царствование Генриха, когда проводилась образцовая государственная и международная политика, мудрая и дальновидная, одним из самых примечательных в истории Франции. И все же отдельные люди неизбежно страдали. Богатая итальянская простолюдинка Екатерина Медичи любила своего мужа.

«Итальянка похожа на спартанского мальчика, которого под плащом кусает лисица», – замечала графиня де Рошфуко. Но только любимая фрейлина королевы могла заметить ежедневно переживаемую душевную пытку.

Королевская спальня в Сен-Жермен-ан-Ле располагалась прямо над спальней Дианы. Королева велела испанскому плотнику проделать в полу два отверстия. Отвернув ковер, королева и фрейлина, растянувшись на голом полу, наблюдали за происходившим внизу.

Они смотрели, как Генрих с Дианой занимаются любовью, то в постели, то на мягком бархатном ковре, расстеленном под окном. Бывали моменты дикой, неуправляемой страсти, а порой они просто лежали, тесно обнявшись, в полном спокойствии и блаженстве.

Впервые увидев подобную сцену, Екатерина разразилась потоками слез. Король никогда с ней так не обращается, рыдала она. «Увы, я хотела увидеть то, чего не должна была видеть, ибо это терзает меня».

И все же она в бессильном отчаянии и горе продолжала подглядывать в дырку в полу.

По сравнению с предыдущими поколениями любовные приключения Генриха VIII Английского выглядят почти респектабельными. Предполагается, что его брачную манию отчасти породило желание иметь сына, но он не соглашался выбрать для брачной постели производительницу, а любовь искать в другом месте.

Этот очень умный и образованный мужчина хотел жениться по любви. Его первый брак был заключен не столько по любви, сколько по политическому расчету. Екатерина была вдовой, старше Генриха. После женитьбы на ней ему не требовалось оправданий для поисков любви на стороне.

Нашел ли он ее у проституток и придворных дам – неизвестно. Известно, что он подхватил сифилис, и это оказалось достаточным подтверждением, что внебрачная любовь карается Богом.

Влюбившись в веселую Анну Болейн и пожелав узаконить союз, он, конечно, изменил мировую историю. Но его решимость взять любимую в жены не поколебал ни тот факт, что Анна и так с ним спала, ни явное неодобрение всей Европы.

Ни один брак Генрих не заключал ради выгоды, денег или положения.

Примерно в 1526 г. он писал Анне:

«…серьезно молю тебя чистосердечно открыться и известить меня о любви между нами. Мне необходимо получить ответ, ибо я почти год поражен стрелой любви и еще не уверен, потерпел ли неудачу или обрел в твоем сердце место и завоевал твою любовь».

Позже он снова пишет:

«Моя драгоценная, сим объявляю о полном одиночестве, постигшем меня после твоего отъезда, ибо ч заверяю тебя, теперь, после твоего отъезда, время тянется гораздо дольше, не ведаю, чем занять себя целую ночь… я желаю (особенно по вечерам) оказаться в объятиях моей возлюбленной, без конца целовать мою прелесть. Собственноручно написано тем, кто был, есть и будет твоим по своей собственной воле. Г.».

Дальнейшее – сексуальная трагедия. Кроме прочих измен, Анна Болейн совершила инцест со своим братом Джорджем. Судя по вынесенному 15 мая 1536 г. приговору, это подтвердили шестнадцать человек, поклявшихся, что все вместе ясно видели, как она «соблазняла упомянутого Джорджа, целовала его, а он ее…».

Эти события, отягченные импотенцией Генриха, разочарованием от рождения Анной дочери, толкнули его на бесплодные, тщетные поиски счастья. Он искал счастье лишь в браке, а не в тайных амурах с любовницей. Генрих стал чудовищем только в поисках настоящей любви.

Но важнее всего то, что Генрих показал своим подданным, как проклинавшим его за религиозные преследования, так и восхвалявшим за царственность, новую, совсем иную, чем прежде, любовь. Теперь мужчины и женщины знатного и простого происхождения могли поверить, что идиллическая и плотская любовь – одно и то же.

Новое отношение к любви породило великих мужчин и удивительных женщин. Это был век Рэли и Дрейка23, Елизаветы I. Это была эпоха величайшего романтического писателя всех времен – Уильяма Шекспира.

Англия подала пример, первой вступив со своими писателями на долгий и трудный путь западной цивилизации к идеальной любви.

И сегодня Запад и добрая часть Востока по-прежнему руководствуются в своей практике англосаксонской концепцией дозволенного и недозволенного в любви и браке.

Пусть им кажется, будто они следуют лучшим или худшим традициям и обычаям по сравнению с теми, что сложились в Англии после Реформации. Несомненно, любовь англичан послужила образцом для других влюбленных во всем мире.