Со страниц западной печати до сих пор не сходит тема о том, в какой степени в просчетах правителей третьего рейха в войне против СССР повинна гитлеровская разведка. Одни склонны считать, что секретные службы фашистской Германии к началу войны не располагали информацией, дающей сколько-нибудь полное представление о военной мощи Советского государства[315]. Другие придерживаются мнения, что хотя для нацистской разведки оставалось тайной многое из того, что связано с производственными мощностями и резервами оборонной промышленности СССР, с новыми видами его военной техники (танков, самолетов, артиллерии и стрелкового оружия)[316], тем не менее ей удалось собрать определенное количество разрозненных сведений, на основании которых можно было бы вывести близкое к истине общее заключение о потенциальных возможностях социалистического государства, боеспособности его вооруженных сил, моральной стойкости и готовности советских людей к защите своей Родины. И дело тут, заключают они, не в недостатке сведений о противнике, а в их принципиально ложном истолковании, навязанном идеологией национализма и милитаризма. Сведений, по их мнению, было достаточно, чтобы при трезвом и реалистическом подходе, при всестороннем рассмотрении фактов и правильной трактовке явлений, исключающей предвзятость и односторонность, прийти к выводу о гибельности затеваемой Гитлером военной авантюры для самой Германии. Однако такой вывод не был сделан, и виновником всех неудач объявляется прежде всего немецкая разведка, не без оснований считавшаяся когда-то непревзойденной в искусстве военного шпионажа. Сторонники этого взгляда до сих пор осыпают ее градом упреков за слепую веру в обусловленные политикой антикоммунизма ложные прогнозы, сыгравшие столь роковую роль в судьбе третьего рейха. Считают, что наряду с нацистской верхушкой, командованием вермахта, эсэсовскими главарями гитлеровская разведка повинна в том, что в результате неверного определения ею мощи Советской Армии, иллюзорной политической, экономической и военной оценки реального соотношения сил Германия была приведена на грань катастрофы.

В чем же состояли ошибки немецко-фашистской разведки в тайной войне против СССР? Ответ на этот вопрос, очевидно, в какой-то степени будет ближе к действительности, если посмотреть на вещи глазами самого противника. И в этом отношении что может быть убедительнее документов, извлеченных из секретных архивов, что может быть доказательнее дневниковых записей и свидетельств непосредственных участников событий тех лет?

Известно, что уже в 1945 году видные немецкие профессиональные стратеги всерьез занялись исследованием причин тяжких ошибок, допущенных ими накануне и в ходе войны[317].

Свой первый и главный просчет они видели в недооценке военной мощи Советского государства, оказавшегося способным в короткие сроки обеспечить Красную Армию такими крупными стратегическими резервами живой силы, которые явились для верховного командования вооруженных сил Германии полной неожиданностью. По свидетельству тогдашнего начальника германского генерального штаба сухопутных войск генерал-полковника Гальдера, вопреки ожиданиям вермахта на всех участках фронта он встречал активное противодействие, перед фронтом появлялись все новые и новые дивизии, о существовании которых не предполагали ни абвер, ни СД[318].

В ответственный, грозный для страны момент Государственный комитет обороны принял решение о срочном пополнении Красной Армии новыми силами. В соответствии с этим решением началось формирование в тылу десяти резервных армий в качестве стратегического резерва Ставки. А ведь именно этого не учитывал противник. Более того, немецкое командование, основываясь на прогнозах разведки, строило все свои расчеты, исходя из ошибочной предпосылки отсутствия советских резервов!

Западногерманский исследователь П. Карелл пишет: «Как обстояло дело с немецким шпионажем против России? Что знало немецкое руководство от секретной службы? Ответ в двух словах: очень мало!.. Нацистская разведка ничего не знала о военных тайнах русских… »[319] Иллюзорность идеи, лежавшей в основе гитлеровских планов агрессии, вывод о неспособности Советских Вооруженных Сил к противоборству были, по мнению немецких стратегов, результатом «чрезвычайно скудной» информации, а главное — ее поверхностной, тенденциозной оценки в органах разведки.

Отдел «Иностранные армии Востока», занимавшийся под руководством полковника Кинцеля анализом поступавших из различных источников разведывательных данных о численности и качественном составе личного состава Вооруженных Сил СССР, писал в одном из своих докладов в конце 1939 года: «Красная Армия в количественном отношении — мощная военная организация. Ставка делается на „массовую“ армию. Организация войск, их оснащение и средства управления ими — слабые. Принципы управления войсками — здравые, командный состав слишком молод и неопытен… Боеспособность войск в обстановке тяжелых сражений вызывает сомнение». Какой же делался из этого вывод? «Массовая» армия русских не сможет противостоять армии, оснащенной современной техникой и имеющей более высокий по уровню командный состав. Такая оценка в полной мере соответствовала взглядам Гитлера, который не допускал и мысли о возможности серьезного сопротивления со стороны Красной Армии. «Россия в настоящее время, — заявлял он в своем выступлении перед руководителями вермахта 23 ноября 1939 года, опасности не представляет, а ее вооруженные силы имеют низкую боеспособность»[320].

23 января 1941 года отдел «Иностранные армии» в «Инструктивном письме», основанном на анализе, проведенном данным отделом, повторил свой первоначальный вывод, высказав серьезное сомнение относительно способности Красной Армии вести войну на уровне современных требований.

Став на ошибочную точку зрения в оценке военного потенциала СССР и возможности разгрома его вооруженных сил в результате «быстротечной» кампании, правители фашистской Германии поставили перед своими секретными службами задачу — сосредоточить основные усилия на разведывательном обеспечении боевых операций немецких войск главным образом в рамках плана «Барбаросса». Практически речь шла о снабжении военного командования информацией о боевом составе и дислокации соединений Красной Армии на глубину планируемых операций, возможном подходе ее стратегических резервов, состоянии коммуникаций по обеспечению маневра советских войск. Эту задачу нацистские секретные службы решили только частично.

Один из руководителей абвера, генерал Пикенброк, в своих показаниях отмечал, что «ко дню нападения мы располагали подробными данными о Красной Армии в пограничной полосе». Немецкий генерал фон Бутляр считает, что органам гитлеровской разведки удалось сравнительно точно определить численность и боевой состав Красной Армии не только в пограничной полосе, но и на остальной территории СССР. «Если русская военная промышленность и транспорт были оценены значительно ниже их потенциальных

возможностей, то численность и боевой состав русской армии, — пишет он, — были определены сравнительно точно. Она имела 225 соединений и насчитывала до 4 миллионов человек. Около 40 соединений находились в азиатской части России… На западной границе могло быть примерно 145 соединений. При проверке данных в апреле 1941 года оказалось, что в европейской части России дислоцировалось свыше 170 стрелковых дивизий и около 40 мотомеханизированных бригад»[321].

Такого же мнения придерживался и бывший начальник главного разведывательного управления генерального штаба сухопутных сил генерал Типпельскирх, хотя он и оперировал несколько иными цифрами численности Красной Армии. По его данным, в составе Красной Армии было 187 дивизий и 36 мотомеханизированных бригад, то есть всего 223 соединения.

Итак, в оценке численности Красной Армии был допущен крупный просчет. Также неправильно было определено количество дивизий. В действительности только летом 1941 года Ставка Верховного Главнокомандования Красной Армии направила на фронт более 324 дивизий. «Перед началом войны, — отмечал в своем служебном дневнике генерал Гальдер, — мы насчитывали в Красной Армии примерно 200 дивизий. На 51-й день войны мы вынуждены были установить, что их было 360»[322]. Две недели спустя сам Гитлер признал в разговоре с Муссолини, что «впервые после начала войны немецкая военная разведка потерпела провал»[323].

Разведка, как утверждали потом немецкие стратеги, непростительно подвела верховное командование вермахта и тем способствовала переоценке Гитлером эффекта стремительного роста военных возможностей самой Германии. А о том, что нацистской верхушке удалось немало добиться на пути усиления милитаризации страны, создания инструмента «сокрушительного удара», свидетельствовал уже тот факт, что общая численность вооруженных сил фашистской Германии за период с 1932 по 1939 год возросла с 104 218 до 3 754 104 человек, то есть увеличилась более чем в 35 раз. В период же интенсивной подготовки к войне с Советским Союзом, с 1940 по май 1941 года, она была доведена до 7, 5 миллиона человек, оснащенных новейшей военной техникой и вооружением и развернутых для вторжения на территорию СССР. Военное производство Германии развивалось быстрыми темпами: с 1934 по 1940 год его объем увеличился в 22 раза. К 1941 году на гитлеровскую Германию работала промышленность всей Европы; нейтральные страны поставляли ей военно-стратегическое сырье. «По мнению генерального штаба, — отмечал в своих мемуарах В. Шелленберг, — наше превосходство в живой силе, техническом оснащении и в искусстве управления войсками так велико, что массированную операцию можно будет завершить в течение десяти недель»[324].

Определенное воздействие на решение Гитлера форсировать подготовку к нападению на Советский Союз оказал и такой фактор (не случайно отнесенный нацистской верхушкой к числу исключительно благоприятных для Германии), как прокатившаяся по СССР накануне войны волна арестов, серьезно захлестнувшая и Красную Армию. В результате репрессий, принявших чудовищные размеры, Советские Вооруженные Силы в 1937—1938 годах лишились более 40 тысяч командиров, политработников, военных инженеров, специалистов, в том числе наиболее опытных полководцев[325]. Гитлер говорил Кейтелю в период подготовки нападения на СССР: «Первоклассный состав высших советских военных кадров истреблен Сталиным».

За полтора месяца до развязывания агрессии против Советского Союза Гитлеру по его требованию был представлен доклад, составленный на основании донесений специально вызванного из Москвы полковника Кребса, заместителя военного атташе германского посольства в СССР, и других разведывательных данных, в котором отмечалось, что русский офицерский корпус существенно ослаблен не только количественно, но и качественно. «Он производит худшее впечатление, чем в 1933 году. России, пока она достигнет прежней высоты, — подчеркивалось в этом докладе, —потребуется 20 лет».[326]

Для нацистов не являлось секретом, что в результате массовых репрессий — физического уничтожения командных кадров армии и военно-морского флота — была произведена замена многих звеньев советской военной системы. Новые командные кадры явно уступали своим предшественникам в знаниях, а также тактическом и стратегическом опыте, для овладения которым в условиях начавшегося технического перевооружения Красной Армии им, естественно, требовалось немалое время.

Понимая, что Красная Армия обезглавлена и советскому военному командованию не так-то просто будет восполнить такой урон, особенно в качественном отношении, Гитлер решил не упускать момента. Тем более что закончившиеся в марте 1940 года военные действия между Финляндией и Советским Союзом, продолжавшиеся 105 дней, высветили в какой-то мере реальность. Эта война, как заключили специалисты из немецкой разведки, убеждала в невысокой боеспособности Красной Армии.

Другой серьезный просчет в деятельности гитлеровских секретных служб, по мнению немецких генералов, был связан с тем, что, опять-таки полагаясь в разработке стратегических планов на оценки и прогнозы разведки, которая к тому времени прочно заняла свое место в качестве инструмента подготовки войны в наиболее выгодных условиях и практически была неразрывно связана с каждым отдельным актом фашистской агрессии, верховное командование вермахта проигнорировало потенциальные возможности советской промышленности и экономики страны в целом.

Обосновывая необходимость форсирования сроков развязывания агрессии против первой в мире страны социализма, Гитлер в разговоре с фельдмаршалом Кейтелем в августе 1940 года заявил: «Россия находится лишь в стадии создания своей военно-промышленной базы, но далеко еще не готова в этом отношении»[327].

Но, как известно, в 1940 году в СССР продолжалась реформа в сфере военного производства. К началу третьей пятилетки основные военно-промышленные предприятия располагались на линии Ленинград — Москва — Тула — Брянск — Харьков — Днепропетровск. Сложившаяся к тому времени международная обстановка внушала необходимость иметь вторую военно-промышленную базу, недоступную для воздушных ударов агрессора как с запада, так и с востока. И такая база была создана в районах Поволжья, Урала, Сибири. К лету 1941 года там находилась уже почти пятая часть всех военных заводов страны. За три с половиной года капиталовложения в оборонные отрасли составили до одной трети всех капиталовложений в промышленность[328]. Абвер не сумел компетентно определять размеры военно-промышленного потенциала Советского Союза, в огромной степени недооценив значение новых промышленных центров, созданных в Сибири и на Урале. Более того, содержавшееся в документах абвера указание, что Урал представляет собой последнюю промышленную область СССР, которую нацисты намерены были парализовать с помощью авиации, свидетельствовало о том, что они не располагали информацией и не брали в расчет то, чем обладала наша страна в Сибири и Средней Азии, а также возможность перебазирования в эти районы промышленных предприятий из западных областей. Любопытная запись на этот счет обнаружена в дневнике главы службы оценки военно-экономической информации генерала Томаса. «Если удастся в общем и целом уничтожить индустрию Урала, — говорилось в ней, — то военная промышленность, оставшаяся в азиатской части, больше не будет иметь никакого значения»[329]. После занятия европейской части Советского Союза в его распоряжении, согласно подсчетам штаба генерала Томаса, в азиатской части России должно остаться лишь 2 процента промышленности, производящей вооружение, 4 процента танковой промышленности и 5 процентов промышленности боеприпасов и т. д. Но известно, что еще в годы первой пятилетки Советское правительство приступило к комплексному развитию экономики восточных районов страны. Здесь создавался второй угольно-металлургический центр и к середине 1941 года сложилась мощная металлургическая база. Росла добыча железной руды, выплавка чугуна, стали, расширялось производство проката черных металлов. На этой территории воздвигалась крупная топливно-энергетическая база, производились многие виды машиностроительной продукции, имевшие первостепенное военно-экономическое значение. Но все это прошло мимо внимания абвера и СД и не было учтено нацистской военно-политической и экономической стратегией.

С другой стороны, добытые и обобщенные абвером во второй половине 1941 года и в начале 1942 года сведения о военно-промышленном потенциале СССР, его сырьевых источниках, передислокации значительной части промышленных предприятий за Урал (к этому времени было эвакуировано более 1500 предприятий)[330] и развертывании там на новой базе производства боевой техники и вооружения планирующие органы генерального штаба фашистской Германии сочли преувеличенными и неточными. Особенно критическим было отношение высшего генералитета к информации абвера об организации эвакуации из прифронтовой зоны в глубь страны важнейших предприятий промышленности и научно-исследовательских институтов, расположенных на территории Москвы и Московской области. Размах и четкость, которые были характерны для всей этой работы, проведенной в столь сжатые сроки, показались гитлеровцам просто фантастическими, и они отказывались поверить в это.

Итак, вопреки уверениям руководителей секретных служб третьего рейха, считавших, что им удастся дезорганизовать и ослабить тыл нашей страны, в нужный момент вывести из строя ключевые оборонные предприятия, советская военная экономика даже в условиях перемещения промышленности в восточные районы оказалась способной обеспечить снабжение фронта во все возрастающих размерах оружием и военной техникой, всем необходимым для ведения боевых действий. В своих прогнозах нацистская разведка не поднялась до уровня объективной оценки материальной основы СССР, которая в конечном счете и решила судьбу вооруженного конфликта. Военные возможности Советского Союза оценивались весьма низко. Тот факт, что советская экономика могла быть более мобильной и маневренной, способной быстро перестроиться на военный лад, оперативно реагировать на изменяющиеся условия, оказался вне ее понимания. Не было сделано правильного прогноза относительно эффективности возможного использования имевшихся в распоряжении СССР материальных ресурсов. С большим опозданием пришло к абверу и СД понимание и того существенного факта, что, уступая фашистской Германии в производстве важнейших видов промышленной продукции, Советский Союз обладал способностью с большей результативностью использовать каждую тонну металла и топлива, каждую единицу станочного оборудования. Было полностью проигнорировано и характерное для военной экономики СССР превосходство, обеспечиваемое высокой концентрацией промышленности, особенно оборонной, а также возможностью планомерной мобилизации сил и средств на решение главных задач момента. По танкам разведывательные данные оказались заниженными в два с половиной раза, по самолетам почти в три раза; абверу не удалось получить своевременно информацию о высокоэффективном советском танке Т-34, появление которого оказалось полной неожиданностью для немцев.

Показательно, что после первых же неотразимых ударов Красной Армии по немецко-фашистским войскам гитлеровская пропаганда стала уверять, что Советский Союз искусно скрыл от всего мира свой оборонный потенциал, свою военную технику, свою промышленную базу на Урале и в Сибири. Многие западногерманские авторы и теперь снова и снова возвращаются к этой теме и настойчиво пытаются распространить мнение, что экономика гитлеровской Германии была недостаточно подготовленной к войне против СССР, хотя известно, что в 1939—1940 годах рейх наращивал свой военно-промышленный потенциал, равно как и военную мощь, куда быстрее, чем Советский Союз, и что это наращивание, как уже отмечалось, обеспечивалось промышленными ресурсами всей капиталистической Европы, в центре которой она занимала тогда важные экономические и стратегические позиции[331]. «Сейчас ясно, — говорилось в одном из таких исследований, — что недостаточные темпы расширения военного производства, сохранившиеся якобы почти до 1941 года по существу неизменными, явились крупнейшей ошибкой, допущенной Германией, и именно той ошибкой, которая отняла у нее все шансы на победу». Но ведь у Гитлера были же, очевидно, основания к тому, чтобы заявить: «К счастью, мы настолько вооружились, что готовы ко всему… Я уверен, что наше нападение сметет их, подобно урагану»[332]. Таким образом, все указывает на то, что военное производство фашистской Германии все эти годы непрерывно расширялось, а в 1943 году выпуск оружия и военного снаряжения, согласно официальным данным, почти в три раза превысил показатели 1941 года и достиг самого высокого за всю войну уровня.

Несмотря на усилия, предпринятые СД и абвером по развертыванию разведывательной сети, охватывающей территорию СССР и сопредельные ему страны, им не удалось обеспечить получение сведений, в которых нуждалось верховное командование вермахта.

Совершенно определенно говорил об этом просчете нацистской разведки генерал Гальдер. «Общая обстановка, заявлял он, — все очевиднее и яснее показывает, что колосс России… был нами недооценен»[333].

Генерал Блюментрит, близко стоявший тогда к гитлеровскому генеральному штабу, сетовал на то, что при подготовке нападения на СССР было очень трудно составить сколько-нибудь четкое представление о Советской России и ее возможностях. «У нас, — писал он, было мало сведений относительно русских танков. Мы понятия не имели о том, сколько танков в месяц способна произвести русская промышленность»[334].

«Германская разведка, — утверждал западногерманский военный историк Гёрлиц, — неправильно оценивала силы Советского Союза и возложила большие надежды на слабость русской армии. Полное неведение отмечалось со стороны Германии и в вопросе о производственной мощи советской индустрии»[335]. В таком же духе высказывался и бывший начальник штаба оперативного руководства верховного главнокомандования вермахта генерал-полковник Йодль. «Мы, — заявил он на допросе в Нюрнберге после разгрома фашистской Германии, — страдали постоянной недооценкой русских сил… В нашей разведке были крупные провалы… »

Наконец, как признали немецкие стратеги, была допущена также недооценка социально-психологических особенностей народов СССР, силы их патриотическою духа и стойкости, морально-политического единства советского общества в целом. Расчеты нацистской разведки на то, что нападение Германии на нашу страну вызовет внутренние брожения, открытые выступления против Советской власти, национальную рознь между народами СССР, не оправдались. Разлада, о каком мечтали Гитлер и его сообщники, не произошло. «Во время войны наша страна не знала национальной розни. Общее лихо сблизило всех»[336]. В тяжелейших условиях, когда значительная часть территории нашей страны оказалась временно под пятой немецко-фашистских захватчиков, советские люди, перенося неслыханные лишения, вызванные войной, обнаруживали редкостное единение духа, строгий порядок во всем, выдержку и дисциплину[337]. Вынужден был признать это и наш противник. Известно, например, что один из нацистских главарей — Геббельс, возглавлявший в те годы министерство пропаганды рейха, заставлял всех работников своего ведомства смотреть приобретенный за границей советский фильм про оборону Ленинграда, чтобы на этом примере они могли научить берлинцев стойкости и самоотверженности.

Именно благодаря безграничной преданности Отчизне, исключительной выдержке, терпению и строжайшей дисциплине, ярко проявившимся как на фронте, так и в тылу, расстраивались планы агрессора, направленные на подрыв и ослабление нашей страны изнутри, своевременно срывались происки гитлеровской агентуры. Несмотря на огромные старания органов нацистской разведки и пропаганды, применяемые ими изощренные приемы, потерпели крах надежды гитлеровцев раскачать устои многонационального Советского государства, разобщить народы Советского Союза, нанести удар по моральному состоянию советского общества. И в годы самых тяжких испытаний советские люди были верны своей Родине, своему государству, о чем, в частности, свидетельствовали размах партизанского движения и стойкость советского сопротивления в приграничной зоне и районах окружений[338].

Нацистские секретные службы оказались не в состоянии понять все это. В грозные дни войны в их обобщенных докладах, представляемых политическому и военному руководству рейха, дело рисовалось таким образом, будто Советская власть не имеет поддержки в народе, советские люди деморализованы и растеряны, что «русский колосс, покоящийся на глиняных ногах» может быть без особого труда опрокинут. Такое глубокое заблуждение, вытекавшее из расово-идеологических установок, порождало иллюзию неизбежности острых внутренних конфликтов в Советском Союзе, в результате которых, как были убеждены нацистские главари, страна после нескольких серьезных ударов распадется, «превратившись в группирование независимых государств». В итоге ослабнет ее сопротивление, и перед немецкими войсками откроется возможность беспрепятственного продвижения вплоть до Урала. «Гитлер и Гиммлер, а с ними и некоторые представители генералитета придерживались той точки зрения, — свидетельствовал В. Шелленберг, — что Советский Союз после эффективных военных ударов может оказаться разрушенным изнутри»[339].

Значит ли это, что в органах гитлеровской разведки не было людей, способных трезво оценивать положение дел? Разумеется, такие люди были. Взять, к примеру, руководителя абвера адмирала Канариса. Этому ярому реваншисту, много сделавшему для осуществления преступных целей милитаризма, постоянно стремившемуся к созданию единого Западного фронта против СССР, нельзя отказать в высоком профессионализме и известной политической проницательности. Такой вывод подтверждается многими фактами и мнениями. Западногерманский исследователь О. Рейле пишет, что, каким бы прекрасным специалистом ни был Канарис и какой бы большой урон ни нанесли органы абвера агентурным группам противника, главная цель не была достигнута. Канарис, человек, который обладал природным даром заглядывать далеко в будущее, еще до начала второй мировой войны говорил в кругу своих ближайших сотрудников, что, учитывая международное положение, надо сделать все во избежание европейской войны; для Германии эта война может означать лишь величайшее бедствие.

В сентябре 1939 года в доверительной беседе с Канарисом тесно сотрудничавший с ним начальник венгерской разведки генерал-полковник Хеннеи, с которым у адмирала за многие годы общения сложились близкие дружеские отношения, спросил его, как в связи с захватом Польши он оценивает обстановку в целом. Тот ответил: «Победа над Польшей — это только частичный успех. До завершения войны еще далеко; вместе с Англией и Францией в нее вступят Соединенные Штаты Америки, и может случиться так, что эта группировка держав одержит победу над Германией»[340].

Во всяком случае, еще до нападения фашистской Германии на нашу страну Канарису удалось увидеть то, что оказалось недоступным для других нацистских деятелей его ранга, на основании чего он постепенно пришел к заключению, что у Германии нет ни достаточных сил, ни объективных условий для победы. «Чем напряженнее становилась обстановка в ожидании войны с Россией, — отмечает Шелленберг, — тем нервознее и рассеяннее становился Канарис. В разговорах он беспорядочно затрагивал одну тему за другой, перескакивал с обсуждения вопроса об американской авиационной промышленности на политические события на Балканах»[341], неминуемо, в конце концов, приходя к проблеме о России.

В этой связи стоит упомянуть об одном примечательном эпизоде: близкие Канарису люди свидетельствовали, что адмирал после одной личной аудиенции у Гитлера был крайне озабочен тем, что «фюрер имел совершенно искаженное представление о Советской России», слепо верил в то, что после первых недель вооруженной схватки «русские пойдут на капитуляцию вследствие развала строя». Опираясь на известные ему данные, адмирал Канарис, имевший в то время определенное влияние на Гитлера, осторожно попытался обратить внимание фюрера на опасность отрицания высокой жизнеспособности советской системы и недооценки потенциальных возможностей СССР как будущего военного противника. При этом он довел также до сведения Гитлера аналогичное мнение представителей венгерских генштабистских кругов и, очевидно, чтобы придать больший вес своим словам, подчеркнул, что Венгрия, территория которой рассматривалась нацистами в качестве плацдарма для нападения на Советский Союз, используя общую с ним границу, ведет интенсивную разведку противостоящих сил и хорошо информирована о состоянии военного потенциала и живучести экономики СССР. Гитлер — это было еще до ставших впоследствии обычными в таких случаях припадков бешенства, то есть, когда он был еще способен выслушивать советы и даже терпимо относиться к людям, высказывавшим противоположное мнение[342], — немедленно и решительно парировал предостережение главы своей военной разведки. Он заявил, что данные Канариса сильно преувеличены, что первый же «решающий удар», который он нанесет крупными силами, неминуемо приведет к краху Советского государства и, как подсказывает его интуиция, вся военная кампания на Востоке займет лишь несколько месяцев.

Среди определенной части ближайшего окружения адмирала Канариса, очевидно не без его старания, было распространено мнение, что проявлением необоснованного оптимизма, непростительным легкомыслием следует считать поведение военных, которые с помощью профессиональной аргументации убеждали Гитлера в мысли, что «русский поход можно завершить за несколько месяцев»[343].

Известно также, что в начале августа 1940 года генерал Эрих Кестринг[344], представитель старой милитаристской школы, один из рьяных сторонников нацистской программы захватнических войн, считавшийся «самым осведомленным во всей Германии специалистом по Советскому Союзу», военный атташе немецкого посольства в СССР с 1935 по 1941 год, предостерегал Гитлера от поспешных выводов. Он уверял его в том, что, если даже немецко-фашистским войскам и удастся захватить Москву, это нельзя рассматривать «как ключ к победе» и что взятие советской столицы далеко не решит всех проблем похода против СССР. О возможных тяжелых последствиях военной авантюры, затеваемой против СССР, фашистских правителей предупреждал и германский посол в Москве Шуленбург.

На Нюрнбергском процессе над главными нацистскими военными преступниками Риббентропу был предъявлен документ — меморандум посла Шуленбурга, советника посольства Хильгера и военного атташе Кестринга. В этом меморандуме они предостерегали правительство рейха от недооценки оборонной мощи Советского Союза, о серьезных опасностях, которые неизбежно нависнут над Германией, если она вдруг, не считаясь с колоссальным риском, решится напасть на СССР[345]. Предостережения эти, конечно, же были не беспочвенны. Продолжительное время находясь в Москве и опираясь в своей работе на помощь слаженно действовавшего аппарата, в составе которого было немало профессионалов-разведчиков, Шуленбург, Хильгер и Кестринг могли получить доказательства растущей обороноспособности и высоких моральных качеств народа, составить представление о боеспособности нашей армии и военно-морского флота, убедиться в возможности их быстрой мобилизации и даже в какой-то степени разгадать планы советского командования, связанные со стратегическим развертыванием сил. Тем более что выяснение именно этих вопросов составляло главную цель их пребывания в СССР. Но все такого рода предостережения были отметены Гитлером как несостоятельные. Сообщения о новых пополнениях советских войск на центральном и северном участках фронта, получаемые по каналам службы СД из Стокгольма, также были проигнорированы.

В своих мемуарах Шелленберг пишет о том, что руководители рейха летом 1942 года пренебрегли информацией, изложенной в представленном им Гитлеру обстоятельном докладе о «действительном оборонном потенциале СССР и силе русской армии», несмотря на то, что доклад, как он утверждал, был «подкреплен до мельчайших деталей соответствующими документами»[346]. Ознакомившись с докладом, Гитлер вызвал Гиммлера. Подробности состоявшегося между фюрером и рейхсфюрером СС разговора неизвестны. Однако известно, что Гиммлер тотчас же приказал арестовать ответственных сотрудников, причастных к составлению доклада, обвинив их в пораженчестве. Только после того как в дело вмешался статс-секретарь Баке, пользовавшийся у нацистской верхушки авторитетом «крупного специалиста по России», рейхсфюрер предоставил Шелленбергу возможность лично объясниться по этому поводу. Беседа протекала сначала крайне бурно. Гиммлер обрушился с бранью в адрес авторов доклада, назвал специалистов из института Ваннзее «шпиками НКВД», упрекнул Шелленберга в том, что тот поддается влиянию безответственных сотрудников, позволяя увлечь себя пораженческими настроениями.

Разумеется, вряд ли можно считать достоверным все, что сообщает по этому поводу Шелленберг, ведь, описывая события минувших лет, он изо всех сил стремился выставить себя и свою роль в лучшем свете. Конечно же его попытка стать в позу некоего «идейного противника» Гитлера и Гиммлера выглядит беспомощно. Но пример этот сам по себе передает атмосферу, царившую тогда в правящей нацистской верхушке.

Словом, Гитлер вопреки всякой логике упорно и решительно отвергал все сообщения разведки, если они не соответствовали созданной им концепции войны, не укладывались в рамки его схемы, а всякую предостерегающую информацию называл не иначе как «сказки Канариса». Представляемые Гитлеру многочисленные разведывательные донесения о действительном положении вещей не могли заставить его отказаться от навязчивой идеи. Такого положения, отмечают западные исследователи, не было во время первой мировой войны. Тогда немецкая разведывательная служба не приспосабливалась к тому, «что хотят слышать наверху», а исходила из признания объективного факта превосходства противника в живой силе и вооружении, и к ее мнению прислушивалось верховное командование армии. Гитлер же полностью игнорировал предостережения своей секретной службы. Он выбирал из общего потока разведывательной информации и ее оценок исключительно то, что соответствовало его собственным идеям.

Военно-стратегическая задача, которую ставил Гитлер перед вермахтом, казалась ему простой. Успехи, одержанные немецкими войсками на начальном этапе войны при сравнительно незначительных потерях в живой силе и технике, укрепили в нем иллюзию, что Германия способна одержать «молниеносную» победу над Советским Союзом. Как противника Красную Армию он всерьез не воспринимал, отзывался о ней с пренебрежением. Но это было не презрение могущественного врага к своему противнику, а недооценка его сил и возможностей. В итоге случилось то, что во все времена считалось самым пагубным и непоправимым в делах разведки: ее оценка добываемой информации, имевшей важное значение для принятия решений на государственном уровне, стала все больше утрачивать объективность, беспристрастность и точность.

Боясь вызвать гнев фюрера, который не выносил информации, противоречащей его «предначертаниям» и проводимой им политике, стремясь вовремя сказать «да», постоянно испытывая соблазн не упустить случая всецело завладеть вниманием фюрера, заслужить его благосклонность и расположение, руководители абвера, СД и прочих служб «тотального шпионажа» в конце концов стали сообщать ему вопреки реальным фактам именно то, что он хотел слышать, что отвечало его представлениям, которые он, уверовавший в собственную исключительность, считал незыблемыми и непререкаемыми. В конце ноября 1941 года до сведения Гитлера было доведено как «абсолютно достоверное» агентурное донесение о речи, якобы произнесен-. ной Маршалом Советского Союза С. К. Тимошенко в Государственном комитете обороны. Немецкий агент сообщал, что маршал находил возможной сдачу Москвы, с чем якобы «Ставка считалась еще с октября», требовал, чтобы контрнаступление советских войск проводилось не под Москвой, а у Ростова. Под Москвой же, но его мнению, советским войскам будто бы следовало выступать через пять-шесть месяцев. В препроводительной записке к этому сочиненному в угоду Гитлеру донесению подчеркивалось, что источник сведений гарантировал «достоверность и беспристрастность своих сведений»[347]. Словом, от начала до конца чистый вымысел, лишь бы подтвердить предвзятые идеи фюрера.

Американский исследователь Дж. Рэйнлаф, касаясь оценки состояния аналитической работы в секретных службах и политического вмешательства в дела разведки, указывает в качестве классического примера на конфликты, постоянно возникавшие в годы второй мировой войны между «творцами политики» и разведкой фашистской Германии. «Увлеченный своими идеями создания германской империи, — пишет Рэйнлаф, — Гитлер не хотел верить основанным на неопровержимых фактических данных донесениям разведки, которые свидетельствовали о неотвратимом поражении Германии.

Или вот что пишет по этому поводу X. Фельфе, один из сотрудников нацистской службы безопасности, на которого мы уже ссылались: «Когда поступали тревожные сведения, руководство — Гиммлер, Риббентроп, Гитлер— просто не хотело им верить и не принимало их всерьез. Верило только тому, что вписывалось в его собственную заранее составленную картину. Информация, идущая вразрез с ней, отбрасывалась как фальшивая, как дезинформация врага»[348].

Нацистские лидеры напрочь отметали неприятную для них разведывательную информацию. Известно, например, что, согласно установленному порядку, в службе перехвата и дешифровки помечались зеленым карандашом сводки, предназначенные для доклада Гитлеру. Риббентроп же первый, к кому затем попадали эти сводки, — знакомил с ними фюрера выборочно и старался по возможности не показывать то, что могло вызвать негативную реакцию. Но и доходившая до Гитлера «неприятная информация» не получала с его стороны должной оценки и не принималась во внимание. Нередко бывало так, что поперек страницы сводки перехвата, содержавшей, к примеру, важные сведения о положении дел в сельском хозяйстве СССР, Гитлер мог начертать резолюцию: «Такого быть не может»[349]. И это рассматривалось всеми уже как установка.

Или такой факт, о котором сообщает известный американский исследователь Д. Кан в своем фундаментальном труде «Шпионы Гитлера». Сообщения и доклады службы экономической разведки обычно вызывали доброжелательное отношение при обсуждении их на рабочем оперативном уровне. Но это не было характерно для Гитлера. Когда содержание сообщений и докладов соответствовало духу его идей, он воспринимал их и даже преподносил потом в несколько раздутом виде. Но если они противоречили его взглядам, он отвергал их. Через несколько дней после того как генерал Томас предупредил Гитлера, что захват немецкими войсками основных промышленных районов европейской части СССР, возможно, не приведет к краху советской военной экономики, фюрер хвастливо заявлял, что «Россия утратила 75 процентов мощностей алюминиевого производства и 90 процентов нефтедобычи и окончательно теряет свою мощь». В последующих сообщениях и докладах службы экономической разведки количество неприятной для фюрера информации возросло настолько, что Кейтель отказывался доводить их до его сведения. Он возвратил один доклад с информацией о поставках Советскому Союзу по ленд-лизу с резолюцией: «Фюрер… не поверит… этим сведениям»[350]. В конце концов он приказал службе экономической разведки прекратить направление Гитлеру ее докладов.

Безапелляционным суждениям Гитлера, основанным на его интуиции, поддались и многие другие высшие представители немецкого генералитета, занятые воплощением агрессивных замыслов правящей верхушки. Исследовавший историю абвера с момента его возникновения немецкий военный писатель доктор Г. Буххейт, отмечая, что дублирование и соперничество секретных служб были причиной многих ошибочных решений[351], подчеркивал, что «тем не менее при оценке поступающей разведывательной информации они подлаживались к взглядам фюрера или даже выдавали его за свои» и тем самым лишали себя возможности реально влиять на происходящие события. Документы, которые мы теперь знаем, вполне это подтверждают.

Например, командующий группой армий «Центр» на советско-германском фронте «мастер блицкрига» генерал-фельдмаршал фон Ф. Бок перед началом битвы под Москвой располагал определенной суммой сведений, сообщенных ему разведкой, которые при беспристрастном подходе к их оценке могли послужить основанием для предположения, что советское командование подтягивает к Москве свежие силы. Однако такой вывод не был сделан. Предостережение посчитали преувеличенным, не заслуживающим внимания, даже несмотря на то, что сосредоточение и подход частей в различные районы перед фронтом генерал-полковника Гудериана, командовавшего 2-й танковой армией, фиксировала и собственная авиаразведка фон Бока, о чем можно было судить по ее докладам за конец ноября — начало декабря 1941 года[352]. Произошло все это по причине того, что разведывательная информация не совпадала с общей установкой, исходившей от верховного командования вермахта, которое не допускало и мысли, что советское командование в состоянии формировать новые соединения; во всяком случае, так считал фюрер, и фон Бок предпочитал этому мнению любые иные соображения. Как и многие другие приспешники нацистского главаря, не решавшиеся возразить Гитлеру, сказать ему правду, поскольку всякий раз это вызывало у него приступ ярости, фон Бок оставил без внимания предупреждения разведки и продолжал придерживаться точки зрения, навязанной ему ставкой, будто речь может идти всего лишь о «переброске частей с более спокойных участков… для контратаки и подкрепления фронта». Даже 4 декабря, когда сосредоточение советских войск было в основном завершено, командование группы армий «Центр», продолжая подстраиваться к полученной установке, в успокоительных тонах сообщало в Берлин свою оценку положения: «В остальном боевые силы (противника. — Ф. С.) следует считать недостаточными для того, чтобы они могли перейти в крупное контрнаступление»[353].

Или, например, В. Шелленберг, по его собственному признанию, не решился довести до сведения Гитлера информацию, полученную от надежного и хорошо осведомленного источника о том, что Япония скептически оценивает перспективы военных операций немцев на Востоке, поскольку эта информация была явно неприемлема для фюрера и могла вызвать его неудовольствие. В этом обстоятельном агентурном донесении, основанном на точных сведениях о военном потенциале СССР, которыми якобы располагала японская разведка, содержалось предупреждение, что использование сибирских частей и других свежих пополнений на центральном участке германо-советского фронта вполне достаточно, чтобы не только остановить немецкое продвижение, но и серьезно потеснить гитлеровские войска. В нем обращалось внимание на то, что советские воинские части реорганизованы, все сильнее и шире разворачивается партизанская война, которая будет способна не только сковать значительную часть сил безопасности, но и постоянно нести угрозу растянутым коммуникациям немецких войск. Высказывалось предположение, что до зимы 1942/43 года следует, очевидно, ожидать завершения эвакуации советских оборонных предприятий и увеличения объема военного производства. В японских компетентных кругах считают, подчеркивалось в заключение донесения, что Германия выдохлась и вряд ли в состоянии нанести решающие удары до того момента, пока на Западе не будет приведена в действие военная машина англичан и американцев.

Словом, ни о каком противостоянии или выражении своего мнения, не совпадающего с уже сформировавшимся мнением фюрера, иногда даже по пустякам, не было и речи.

Неудивительно, что при такой общей ориентации верхушке фашистской Германии, окружившей себя услужливой кучкой льстецов, в том числе и в органах разведки, не дано было объективно оценить реальное соотношение сил, разглядеть и понять истоки прочности общественного и государственного строя, неодолимую силу патриотизма советских людей, как один поднявшихся на защиту своей Родины, растущую боевую мощь Советских Вооруженных Сил. Таким образом, главная загадка осталась неразгаданной. Выводы эти убедительны и неоспоримы.

Но дело не только в обнаружившихся в ходе войны глубоких заблуждениях нацистов относительно военного, экономического и морально-политического потенциала нашей страны, обернувшихся провалом планов «великого германского рейха», что прежде всего ставится в вину абверу и СД. Заметим попутно, что просчеты гитлеровской разведки, игнорирование правящей верхушкой ее неоднократных предупреждений существенно сказались и на многих других сторонах внешнеполитической деятельности третьего рейха. Сошлемся на некоторые факты. Например, в годы второй мировой войны нацистам много забот доставляла недостаточно налаженная разведывательная работа в Соединенных Штатах Америки, которые стремились держаться в стороне от европейских дел. После вступления США в войну нацисты стали ощущать это настолько сильно, что данный период не без основания считается одним из самых мрачных в истории немецкой разведки[354].

В начале 1942 года, когда, согласно директиве Гитлера, разведывательная деятельность против США должна была разворачиваться с нарастающей силой, перед абвером и СД встала задача установить, какими возможностями располагает Америка для ведения войны. Подгоняемые и подхлестываемые Гитлером, они должны были прежде всего срочно внести ясность в вопрос о военном и военно-промышленном потенциале США, который был известен нацистам лишь в самых общих чертах, а главное, без учета его полного развертывания. Естественно, этого было явно недостаточно, чтобы накопленные сведения могли послужить основой практических действий, особенно связанных с подготовкой и осуществлением диверсионных актов в американской оборонной промышленности.

Работу по выявлению слабых, уязвимых сторон военно-экономического потенциала будущего противника, накоплению исходных данных для проведения разрушительных операций поручено было возглавить самому шефу внешнеполитической разведки Шелленбергу. Начался интенсивный сбор конкретного материала, и прежде всего о производственных возможностях американской оборонной промышленности. Этим занялись вплотную все зарубежные пункты СД, в первую очередь расположенные в Испании и Швеции, опираясь на вполне надежные и хорошо осведомленные источники. Был подключен к этому делу и широкий круг научных и правительственных учреждений и, прежде всего, отраслевые подразделения министерства иностранных дел. Для обработки и оценки поступивших материалов привлекли лучших специалистов страны. На первом этапе в центре внимания оказались две проблемы: состояние американских военно-воздушных сил и реальный тоннаж судов США. В результате анализа стало очевидным, что со вступлением Соединенных Штатов в войну Великобритания сможет в полном объеме использовать их военный потенциал и в порядке подготовки к вторжению на континент в результате десантной операции развернет мощное воздушное наступление на Германию. Обосновав это общее заключение, авторы доклада для наглядности привели в нем сравнительные данные о возможностях германской сталелитейной промышленности. Выходило, что с учетом всех используемых Германией ресурсов, имеющихся в Европе, этот показатель может составить максимум 62 миллиона тонн, не более. Что же касается объема производства истребителей и бомбардировщиков на 1943 год в самой Германии, то он был на 25 процентов ниже, чем, согласно подсчетам авторов доклада, должны были произвести американцы.

Через три месяца Шелленберг представил готовый доклад с приложением многих статистических таблиц и схем Гейдриху. Тот, дойдя до цифр, характеризующих, в соответствии с прогнозами авторов доклада, уровень производства стали в США (от 85 до 90 миллионов тонн, что почти в полтора раза превышало возможности Германии), изменился даже в лице — так поразили его эти цифры, — но тем не менее решился ознакомить с докладом рейхсфюрера СС Гиммлера, а затем и рейхсмаршала Геринга. Последний вскоре после этого вызвал Гейдриха и Шелленберга к себе на беседу, закончившуюся неожиданно быстро. Геринг пренебрежительно взглянул на Шелленберга, отдал ему доклад и сказал: «Все, что вы там написали — чепуха. Вам бы лучше проверить свои нервы». Гейдрих, еще некоторое время остававшийся у Геринга, пытался, как он рассказывал потом, вступиться за Шелленберга, но безуспешно. На первой странице доклада рейхсмаршал начертал своим крупным почерком: «Шелленберг спятил».

Геринг, как потом выяснилось, обсуждал доклад и с Гитлером, который пришел сначала в сильное раздражение, но потом, видимо под влиянием рейхсмаршала, стал относиться к содержащимся в нем прогнозам насмешливо. Все же что-то фюрера насторожило, он даже назвал такую форму информации, исходившей от разведки, «общественно опасной» и распорядился ни в коем случае не знакомить с этим документом другие учреждения, а копию, остававшуюся в СД, изъять[355]. Сопоставляя многие факты, западные исследователи приходят к заключению, что «гитлеровская разведка потеряла веру в себя, поскольку к ее выводам никто не прислушивался»[356].

Восстанавливая нити давних фактов, можно привести еще один такой поразительный пример, сегодня уже подтвержденный в некоторых документальных источниках, мемуарах, исследованиях. Речь идет о прогнозах Гитлера относительно сроков возможного вступления в войну Соединенных Штатов[357].. В этих своих прогнозах Гитлер целиком и полностью полагался на данные военного атташе при немецком посольстве в Вашингтоне генерала фон Бегтихера. Но тот хотя с легкой руки фюрера и слыл человеком, который лучше, чем кто-либо другой, «ощущал живое развитие событий», в действительности, подстраиваясь под его настроение, не только искаженно толковал общую ситуацию в США (и в политическом и в военном отношениях), но и регулярно и настойчиво снабжал Гитлера своими поверхностными оценками производственных мощностей Америки, тем самым дезориентируя политическое и военное руководство. И поскольку сообщения Бегтихера вполне совпадали с собственной концепцией Гитлера, последний придавал им огромное значение. Осторожные косвенные и откровенные попытки Канариса убедить фюрера не принимать на веру односторонние оценки Беттихера успеха не имели.

Серьезный просчет, по мнению немецких стратегов, был связан с оценкой возможности оформления антигитлеровской коалиции — уникального политического достижения второй мировой войны. Ни в Берлине, ни в ставке фюрера весть об этом не была воспринята всерьез, рассматривалась как чисто пропагандистская акция. Считалось, что в силу извечно существующих неустранимых органических противоречий исключено какое-либо единение западных стран с СССР против Германии, что союз не может быть внутренне стабильным. Наоборот, рано или поздно рейх будет поддержан Западом в его «борьбе с большевизмом». Да и о какой, собственно, коалиции, рассуждала нацистская верхушка, может идти речь, если Советскии Союз будет разбит в какие-то считанные недели, если Другой член провозглашенной коалиции — Англия обречена, а Соединенные Штаты Америки вряд ли захотят вмешиваться в европейские дела, ибо их накрепко свяжет Япония? Зная о неверии Гитлера в возможность создания долговременной и прочной антифашистской коалиции капиталистических государств с Советским Союзом, и абвер, и СД, и прочие секретные службы Германии не рисковали высказывать не совпадающие с точкой зрения фюрера мнения. Более того, в угоду Гитлеру они намеренно в своих сообщениях сгущали краски, желая представить эту коалицию как образование искусственное, мнимое, расплывчатое, а потому в лучшем случае временное, которое под воздействием внутренних противоречий «рано или поздно неминуемо распадется». Такая вытекавшая из установки Гитлера трактовка вопроса воспринималась секретными службами как «социальный заказ» со всеми вытекающими из этого последствиями. И чтобы иметь возможность постоянно питать фюрера соответствующей информацией для подкрепления его иллюзорной идеи о неизбежности раскола антигитлеровской коалиции в самое ближайшее время, абвер и СД сосредоточили все внимание на фиксировании конкретных разногласий и расхождений между союзниками, гипертрофически преувеличивая при этом их значение в смысле подрыва единства коалиции.

И надо сказать, что обострение на отдельных этапах войны антисоветских тенденций в курсах Англии и США было на руку нацистам, оно способствовало укреплению их во мнении, что при каком-то благоприятном стечении политических обстоятельств в будущем еще удастся поправить дела и даже извлечь крупный стратегический выигрыш. Они предпринимали шаги для того, чтобы всемерно использовать антисоветские элементы в политике США и Англии, чтобы играть на противоречиях между отдельными группами американского и английского капитала, попытаться найти компромисс с Западом.

Ситуацию, сложившуюся в результате оттягивания западными державами открытия второго фронта, Шелленберг, наделенный рейхсфюрером СС Гиммлером тайными полномочиями, счел подходящей для того, чтобы перейти к более активным действиям. Глава нацистской внешнеполитической разведки начал зондаж возможности заключения компромиссного мира с США и Англией, рассчитывая таким образом оградить фашистскую Германию от самого худшего: было очевидным, что ее военная система не была в состоянии выдержать войну на два фронта. Попытки такого рода особенно усилились на заключительном этапе войны, когда Гиммлер, Кальтенбруннер, Шелленберг, Вольф и другие деятели СС, СД и абвера, опираясь на установленные ими связи с отдельными англо-американскими представителями реакционных кругов, политический курс которых не отражал подлинных настроений общественности и правительств США и Англии, решили добиваться хотя бы более выгодных условий мира взамен на предложение продолжить борьбу на Востоке. Нацистские главари, как мы знаем, не оставляли этих попыток до самого последнего момента, будучи уверены, что им удастся, играя на своекорыстных политических расчетах западных союзников, убедить их пренебречь принципом безоговорочной капитуляции и пойти на сговор с ними ради получения возможности использовать сохранившийся военный потенциал Германии против Советского Союза. Однако надежды секретных служб, что им удастся противопоставить друг другу участников коалиции, вызвать ссору между ними и добиться развала коалиции еще в ходе войны, также провалились. Они безусловно просчитались и здесь. Нацизм оказался банкротом в понимании того обстоятельства, что главной целью всех участников коалиции оставался разгром германского фашизма, хотя социально-политический смысл будущей победы и ее последствий рассматривался Советским Союзом и западными державами по-разному.

Объединяющие тенденции внутри антигитлеровской коалиции стран, сплотившихся перед общей смертельной опасностью, скрепленные общим интересом — разбить фашистскую Германию, а затем Японию, были на том этапе войны сильнее разъединяющих тенденций. Несмотря на имевшие место нарушения Англией и США своих союзнических обязательств, попытки ведения сепаратных переговоров реакционных кругов с нацистской верхушкой, антигитлеровская коалиция выдержала все испытания, проложила путь к победе, стала наглядным примером плодотворного сотрудничества государств с различным общественным строем, имеющим огромное значение и в наши дни.