Глава 16

Когда я подъехал, Кончита была во дворе; она сразу бросилась ко мне. На крыльце дома показался ее дед.

— Ты в порядке? — Ее глаза тревожно шарили по моему лицу. — Нам сказали, что в городе была стрельба.

Я ослабил подпругу седла и прошел с ними в дом. Кончита принесла кофе. Ее брат вышел послушать мой рассказ о том, что произошло.

— А теперь куда, амиго? — спросил меня старик.

— Поеду дальше. Попытаюсь найти след.

Он в раздумье поглядел на меня.

— Я уже стар, сеньор, и вы должны простить меня, но не кажется ли вам, что вы впустую тратите свою жизнь? Люди теряют деньги и смиряются с этим; они работают и думают о другом, их жизнь продолжается, сеньор, не к добру это — все гнаться и гнаться за этими негодяями. Они свое получат. Поверьте мне, эта женщина навлечет на них зло. Такие женщины всегда связаны со злом, и те, кто с ними, обязательно пострадают. Для вас, сеньор, сейчас важнее найти свое место на земле. Годы пролетят стрелой, вы станете стариком, и не окажется близкого человека рядом с вами, и не на что будет оглянуться, кроме бессмысленной гонки.

— Я должен это сделать. Мне порой кажется, я родился для того, чтобы преследовать этих людей так, как бобры родятся для того, чтобы строить плотины.

— Но все вокруг меняется. Даже мне, старику, это видно. День ото дня укрепляется закон. Все люди вместе укрепляют его, и скоро тем, кто привык жить не по совести, не останется ни одного спокойного уголка.

Старик, конечно, был прав. Из окна прохладной комнаты я видел залитый солнцем двор и холмы, простирающиеся до самого моря. Замечательно было бы иметь свое поле на этой гостеприимной, щедрой земле. Такая прекрасная долина, конечно же, привлечет множество людей; они приедут и понастроят домов. В этом мире ничего нельзя сохранить в неизменности.

— Я должен ехать дальше, — сказал я. — У меня еще остались деньги, я вышлю их соседям.

Мы долго еще разговаривали, прихлебывая крепкий кофе и поглядывая за окно. В полдень я затянул подпругу и поставил ногу в стремя. Старик-мексиканец, Кончита и ее брат стояли посреди двора и смотрели мне вслед. Когда я в последний раз обернулся в седле, во дворе оставалась одна Кончита. Она вскинула руку, и я помахал в ответ.

Неужели так будет всегда — мне суждено врываться в чужую жизнь и снова уезжать от едва возникшей близости? Неужели этому не будет конца?

Недели две я метался взад-вперед по всем дорогам, которые вели из Лос-Анджелеса на север, юг и восток в поисках Хеселтайна, Малыша Риса и Руби Шоу.

И наконец на одной из затерянных в степи станций дилижансов ко мне обратился человек, услышавший мои расспросы.

— Я видел людей, похожих на тех, что вы описываете. Хорошенькая блондинка и двое мужчин. Они пришли на Пьяное плоскогорье с юго-запада и направлялись на восток к ущелью Уокера. У одного из мужчин над глазом глубокий порез, и еще один — на щеке. Другой весьма крепкого сложения, на нем была кожаная куртка и черная шляпа.

Переговорив с ним, я убедился, что он действительно видел моих обидчиков. Он нарисовал мне карту местности на земле возле здания станции, указав Пьяное плоскогорье, дорогу к ущелью Уокера и местоположение нашей станции. Это был маленький городок при железной дороге под названием Мохаве. Название этого места менялось много раз. В 1860 году там была станция линии дилижансов Элиаса Диборна. Позднее в этом городе часто останавливались грузовые караваны.

— Эта дорога, — объяснил мне мой собеседник, — идет через каньон Красной скалы к ущелью Уокера. На самом деле дорогой-то ее не назовешь, но я проезжал по ней не далее как вчера, да и конь у вас добрый. Берите побольше воды и остерегайтесь гремучих змей. В этом году их пропасть.

— А можно ли здесь нанять вьючную лошадь? — поинтересовался я.

Человек пожал плечами.

— С этим трудновато. Лошадей практически нет. Шаве со своими бродягами — он подобрал в свою банду всех ублюдков из команды старого Васкеса — поугоняли всех приличных лошадей в округе. Вы можете попытаться найти мула.

Я отправился дальше в путь. Дорога была пыльная и жаркая. Проехав пару часов, я понял, что глупо и даже опасно продолжать двигаться по такой жаре. Я съехал с дороги и нашел небольшой овраг, по дну которого журчал ручей и росли деревца. Спешившись, я налил в шляпу воды и дал коню напиться, затем привязал его к кусту и уселся, облокотившись спиной на склон оврага.

Было очень тихо. Мой конь похрумкал сочными листьями, потом прикрыл глаза и задремал, облегчив заднюю ногу и изредка сгоняя хвостом назойливых мух.

Сидя под склоном оврага, я видел отрезок дороги длиной в полмили. Она вилась по каньону, врезающемуся в плоскогорье. На камень рядом со мной вылезла ящерица и уставилась на меня своими глазами-бусинами.

Тенистый овраг был подходящим местом, чтобы посидеть и подумать о моей собственной роли в том, что происходит. Одна мысль не давала мне покоя… Я бежал в никуда. Уж не была ли моя погоня за Хеселтайном просто средством не задумываться о будущем? Время шло — они все время убегали, я все время преследовал, но, если поглядеть правде в глаза, можно всю жизнь пробегать — и все без толку.

Дело, пожалуй, в том, что у меня просто никогда не было цели в жизни… Пока был жив отец, я не задумывался о самостоятельной жизни, откладывая это до того дня, когда останусь один. Потом отец неожиданно погиб, и я должен был заставить этих негодяев расплатиться; но охота за Хеселтайном стала для меня способом отдалить тот день, когда мне придется повзрослеть и заняться теми взрослыми делами, от которых прежде меня ограждал мой отец.

Слегка надвинув шляпу на глаза, я следил за танцем раскаленных воздушных потоков над дорогой, которая вилась по дну каньона между скал, поросших редкими кактусами и карликовой юккой.

Ну хорошо, сказал я себе. Положим, ты отобрал у Хеселтайна все деньги. Что ты станешь делать дальше? Может быть, купишь ранчо? Или золотоносный участок?

Об этих и многих других занятиях я не имел никакого понятия. Но внезапно на меня накатила жаркая волна стыда, словно я почувствовал на себе суровый взгляд Кона Джуди и услышал его язвительные слова: «Но читать-то ты умеешь? А тот, кто умеет читать, может учиться. Ты не ходишь в школу — так что ж? Хотя это и самый удобный способ получить образование для многих из нас, но ведь школа дает лишь схему знания, а заполнять пробелы приходится позже самому».

Конечно, так бы он и сказал — или что-то вроде этого. Ваша правда, мне пора наконец заглянуть себе в глаза. Отец, возможно, тоже не достиг того, чего хотел, но он всегда стремился достичь, и сколько бы его ни била жизнь, сколько ни сталкивала вниз, он продолжал упорно карабкаться наверх.

Не существует мира идеального, сияющего, как изделие из патентованной кожи… нужно создать собственный мир и найти в нем свое место.

Я пересчитал деньги в седельной сумке. Там было чуть больше двенадцати сотен долларов. Я оставлю себе пару сотен, а остальные пошлю в Техас.

Незаметно я задремал. Меня разбудил мой конь, тихо фыркнув над ухом.

Сон мигом слетел с меня. Конь, насторожив уши, глядел на дорогу. По ней двигался человек на еле живом одре. Всадник смотрел в мою сторону.

Я встал и подтянул подпругу. От уступов скал на равнину легли длинные тени. Солнце спустилось низко; до заката было еще далеко, но уже повеяло прохладой, и я мог ехать дальше. Но меня совсем не радовала компания неожиданного попутчика.

Человек на дороге остановил свою клячу, поджидая меня. Я хорошо видел его руки, и признаков опасности не было, но все равно надо быть начеку.

Вскочив в седло, я направил коня к дороге.

— Здрасьте! — Глаза у него были водянисто-голубые, но взгляд такой острый, что я почувствовал: от него не ускользнула ни одна деталь моего снаряжения. — Далеко направляетесь?

— Ущелье Уокера. Возможно, и дальше на восток.

— Ну да, отсюда больше и ехать-то некуда.

— Я могу развернуться и отправиться обратно, — сказал я. — И вполне вероятно, что так мне и придется поступить, если в ущелье не обнаружится следов Хеселтайна.

— Конечно. — Он обшарил взглядом мои седельные сумки. — Золотишко копали?

— Я-то? Нет, я ковбой. — Я не собирался с ним откровенничать. — Занимаюсь только тем, что можно делать, не слезая с коня.

— Трудновато вам приходится, — заметил он. — Я знаю массу занятий, которых не сделаешь, сидя в седле.

Я не ответил, и дальше мы поехали в молчании.

Его лошадь была в ужасном состоянии. Ей, очевидно, нелегко пришлось на недолгом конском веку. Но там и с самого начала не на что было взглянуть. Всадник тоже выглядел неважно, но зато винтовка у него была ухожена, начищена и промаслена. Я нигде не видел у него револьвера, но я уже научился не быть слишком доверчивым.

Через некоторое время он снова заговорил, и во всех его репликах сквозило любопытство. Чем меньше я говорил, тем настойчивей он выспрашивал, так что я наконец сказал:

— Я по натуре бродяга. Никогда подолгу не стою на месте. В Калифорнию я попал из-за девушки, — что отчасти было правдой, — но она предпочла другого. Так что теперь я просто осматриваюсь по округе. Думаю вот, то ли мне поехать дальше до Виргиния-Сити, то ли вернуться и податься на север в Орегон. Я ни там, ни там еще не бывал.

— Ни там, ни там ничего особенного нет. Однако ведь, — продолжал он забрасывать удочки, — надо же иметь денежки на пропитание.

Я хмыкнул.

— Не обязательно, если время от времени работать за еду. Я всегда могу заработать себе обед, если в том будет нужда. Никогда не имел почтения к деньгам. К азартным играм у меня пристрастия нет, а пока есть возможность поесть и поспать, остальное меня мало волнует.

— Славный у вас конь, — заметил он. — Не похож на ковбойскую скотину.

— Я выменял его, — солгал я. — Однажды мне удалось поймать двух диких мустангов — молодых, очень хороших. Я сменял их на этого.

Моя одежда и снаряжение были, пожалуй, слишком хороши для простого ковбоя, и я чувствовал, что он мне не верит. Набитые седельные сумки продолжали интриговать его. Я был уверен, что он при случае не поколебался бы обокрасть меня или даже убить.

Пока мы отмеряли милю за милей, сгустились сумерки. Жара спала, на небе заблестели звездочки.

Лошадь моего попутчика начала отставать, чего, собственно, и следовало ожидать при ее состоянии, но мне это не нравилось, поэтому я остановился и подождал его.

— Прошу прощения, мистер, — буркнул он. — Моя скотина не может за вами угнаться. Езжайте-ка вперед и найдите место для ночевки, а я догоню.

— Рано еще ночевать, — сказал я.

Было в моем попутчике нечто, от чего меня пробивал озноб, и я точно знал, что не лягу спать с ним рядом. Я смертельно устал от дороги, от жары и пыли, я хотел передышки после всего, что мне пришлось пережить за последние дни. Я боялся, что засну чересчур крепко, чтобы чувствовать себя в безопасности. Его хищные взгляды на моего коня и мои седельные сумки не оставляли у меня сомнений относительно его намерений, но мне пока не в чем было его обвинить, и я никак не мог придумать предлога уехать от него.

Мой конь легко оставил бы его позади, но это значило подставить ему спину, а этого мне совсем не хотелось.

— Пожалуй, вы правы, — сказал я после минутного раздумья. — Я и правда очень устал.

Внезапно я увидел между холмов небольшую лощину, поросшую кустарником.

— А вот! Очень неплохое местечко.

Он повернул голову, и в ту же секунду я вытащил револьвер. Обернувшись ко мне и открыв рот для ответа, он замер, уставившись на меня и мой револьвер. Он не пошевелился. Это был очень осторожный человек.

— Друг мой, — сказал я ему. — Я вас не знаю. Но я люблю путешествовать в одиночку, поэтому я вас здесь покину. Потрудитесь сойти с коня.

Он колебался. Мне даже показалось, что он хотел рискнуть и попытаться обыграть меня, но я не видел у него револьвера, да и вряд ли у такого бедняка могло иметься что-либо крупнее «дерринджера».

— У тебя хватит совести, — хрипло произнес он, — оставить человека без лошади посреди пустыни?

— Я не оставляю тебя без лошади, — объяснил я. — Тебе просто придется с милю прогуляться пешком. Я ее где-нибудь там привяжу.

— Я же ничего не сделал, — угрюмо сказал он.

— Но ведь собирался, — пожал я плечами. — Хотя, видит Бог, у меня и взять нечего кроме коня.

— Ой ли? — хмыкнул он, но мой красноречивый жест с револьвером заставил его спешиться.

Взяв его лошадь за уздечку, я поехал дальше, не забывая, впрочем, поглядывать назад. Отъехав с милю, я привязал клячу у куста и пришпорил своего коня.

Мой бывший попутчик проделает эту милю за пятнадцать минут, прикинул я, но к тому времени я проеду мили четыре, а то и пять, и не буду торопиться ночевать.

Мой конь одобрил мои планы. Попутчик понравился ему не больше, чем мне, к тому же он был не против пробежаться по вечерней прохладе.

Вокруг расстилалась широкая холмистая равнина, поросшая редким кустарником. Днем она просматривалась на многие мили, а ночью за несколько ярдов уже было не видно ни зги. Я быстро проделал около трех миль, потом перешел на легкий галоп. Мой скакун был тренированным горным конем, привыкшим к длинным перегонам.

В дороге я сверял время по Большой Медведице, наблюдая ее вращение вокруг Полярной звезды. Наконец я пустил коня шагом, но хотя уже пора было останавливаться на ночлег, я продолжал двигаться: мне не давала покоя мысль о моем преследователе. Этот человек был не из тех, кто легко сдается.

Местность тем временем стала более пересеченной. Несколько раз я умышленно съезжал с дороги, стараясь запутать следы, чтобы сбить своего возможного преследователя. Но, похоже, мой попутчик умел читать следы не уже краснокожего.

Я ехал уже пять часов. Мой конь валился с ног от усталости. Да и сам я засыпал в седле. Пора было заняться поисками ночлега. Свернув с дороги в самой густой тени под скалой, я вскарабкался на утес и проехал по гребню кряжа, а затем спустился с другой стороны в глубокий каньон. Там, видимо, была какая-то тропинка, потому что конь продолжал идти вперед, хотя сам я не видел в темноте ничего, кроме проблесков беловатой, твердой земли.

Вскоре я услышал шум струящейся воды. Обогнув выступ скалы, я очутился в каменной чаше, где протекал ручей, и вода с естественного порога падала в запруду, окруженную ивняком и несколькими тополями. Лучшего места для лагеря трудно было пожелать. От дороги оно отстояло на три четверти мили, и найти его мне лично было бы трудно.

Пустив коня пастись на траву, я расстелил одеяла под тополем, где земля была ровная и мягкая. Положив под голову вместо подушки седло, я моментально заснул, не забыв, впрочем, спрятать поблизости револьвер.

Я проснулся уже при свете дня, и первое, что я увидел, был мой давешний попутчик. Он сидел в седле футах в двадцати от меня, и в тот момент, когда я открыл глаза, он метнул лассо. Я вскочил на ноги, но все, что я смог сделать, — это вскинуть руку, чтобы она оказалась в петле вместе с шеей. Изо всех сил я отодвигал веревку, сжимающую горло, но негодяй ударил свою лошадь шпорами, и она прыгнула. Спасло меня лишь то, что я успел броситься за ствол тополя, и веревка перегнулась через него.

Он поднял лошадь на дыбы, и меня дернуло так сильно, что я упал на колени и ударился о тополь; а этот тип поскакал вокруг дерева, намереваясь примотать меня своим лассо к тополиному стволу. Я схватил свободной рукой свое одеяло и нащупал револьвер.

Он слишком поздно заметил мое движение. Он сунул руку за пазуху, но в этот момент я выстрелил с левой руки. Пуля обожгла плечо лошади.

Кляча дернулась от неожиданной боли, сбила хозяина с цели, так что я получил возможность выстрелить еще раз, но снова промазал. Веревка на секунду ослабла. Я сбросил ее и спрятался за ствол тополя. Я услышал выстрел и звук пули, входящей в дерево, но теперь я держал револьвер в правой руке и выскочил из укрытия.

На меня был направлен огромный кольт. Негодяй заорал:

— Попался! — И крутанул его на пальце, как это делают некоторые удальцы.

Я выстрелил и попал ему в бок повыше бедра, но он все же сумел выстрелить в ответ. Мой противник промахнулся, но тем не менее я предпочел снова искать защиты за деревом. Выждав минуту, я выстрелил снова. Он покачнулся в седле и, кинув на меня горящий ненавистью взгляд, вонзил шпоры в бока своей клячи и умчался прочь.

Некоторое время я стоял и смотрел ему вслед. Он был дважды ранен, причем по крайней мере один раз — достаточно серьезно, но, хотя мне удалось достать его, я бы очень хотел никогда больше не встречать этого опасного человека.

Мой конь стоял совершенно спокойно, из чего я заключил, что ему и раньше случалось бывать в перестрелках. Оседлав его, я собрал свои пожитки и поехал прочь в противоположную сторону, избегая приближаться к местам, где можно было нарваться на засаду.

Лишь когда прошел первый шок, я почувствовал боль в коленях, разбитых при падении и ударе о ствол тополя. Руку, порезанную веревкой, начало щипать от пота. Шея моя, тоже обожженная веревкой, онемела.

— Вот ведь подлый негодяй! — сказал я коню. Он повел ухом в знак согласия.

Разговаривать с конем мне было не впервой, как и любому человеку, который подолгу ездит в одиночестве. Я вообще привык больше доверять лошадям, считая их даже лучше людей. Мой конь умел слушать — впрочем, у него не было выбора, потому что такого страха я еще никогда не испытывал, и мне необходимо было выговориться.

Ясное дело, этот мерзавец посчитал меня желторотым юнцом, но я таки заставил его проглотить свинец — теперь ему долго придется его переваривать! Тем не менее я не забывал внимательно поглядывать по сторонам и не останавливался весь день.

Когда я наконец добрался до ущелья Уокера, то встретил там расположившихся лагерем двух пастухов с отарой овец.

Я расспросил их о Хеселтайне, и один из них сказал:

— Они были здесь три дня назад — Боб Хеселтайн и еще двое мужчин, и с ними женщина. Они прошли по ущелью и направлялись, как мне кажется, на север.

Пастухи пригласили меня поесть вместе с ними, и я охотно согласился.

— Вы знаете Хеселтайна? — спросил я.

— Я видел, как он убил человека в одном салуне в Техасе. Это было семь или восемь лет назад. Застрелил мужика на месте безо всякой причины, просто он ему не понравился, — сказал один из пастухов и внимательно посмотрел на меня. — А ты, часом, не Шел Такер?

— Он самый.

— Слыхали, что ты за ними охотишься. Что ж, удачи тебе!

— А кое-кто охотится за мной, — сказал я, допивая кофе. И, чтобы развлечь изголодавшихся по новостям людей, я рассказал им о своем вчерашнем приключении.

Они слушали, обмениваясь взглядами.

— Этот твой новый знакомый, он ростом эдак пять футов и семь или восемь дюймов? И вес около ста сорока фунтов? И белый шрам возле рта?

— Вы его знаете?

— Ты, парень, подергал за усы старого енота. Это был Поуни Зейл — человек без совести, конокрад и убийца многих людей. Но доказать это некому — он не оставляет живых свидетелей. Однажды под Руидозо он прибился к мексиканцам, гнавшим овец; предложил свою помощь. А через пару дней вдруг вынул винчестер и прикончил двоих. Третий пытался убежать. Поуни выстрелил в него, но не убил. Тот вакерос выжил и рассказал об этом случае людям. Началось расследование, но Зейл продал овец и убрался из штата. Нехороший человек.

— Что ж, он получил порцию свинца, — сказал я, — но удержался в седле и удрал, хотя выглядел не слишком довольным таким оборотом дел.

Один из пастухов издал короткий смешок.

— Если он объявится здесь, мы скажем, что ты ушел на юг.

Кофе был великолепен, бобы и того лучше, и уезжать мне совершенно не хотелось, но время работало против меня, и Боб Хеселтайн все увеличивал расстояние между нами.

Отъехав немного, я оглянулся. Дорога была пуста, но меня не покидала неприятная мысль, что охотник превратился в дичь.