Глава I

Элементы морского могущества

С социальной и политической точек зрения море представляется великим путем или, скорее, обширной общинной равниной, через которую можно проходить по всем направлениям, но некоторые из линий сообщения через эту равнину избираются кораблями, очевидно по серьезным причинам, чаще, чем другие, эти-то сообщения и называются торговыми путями, и причины, их определившие, следует искать в мировой истории.

Несмотря на все заурядные и исключительные опасности моря, путешествие и перевозка товаров водою всегда были легче и дешевле, чем сушей. Коммерческое величие Голландии обусловливалось не только ее приморским положением, но также многочисленностью спокойных водных путей, которые давали легкий доступ во внутренние области ее и в области Германии. Это преимущество водной перевозки грузов перед сухопутной было еще значительнее в эпоху, когда дороги были малочисленны и дурны, войны часты и общества неустроенны, как это еще имело место около двух столетий тому назад. Морской перевозке грузов тогда еще угрожали пираты, но тем не менее она была безопаснее и быстрее, чем перевозка сухопутная. Один голландский писатель того времени, оценивая шансы своей страны в войне с Англией, замечает, между прочим, что водные пути последней не достаточно прорезывают страну, а так как дороги плохи, то грузы должны перевозиться из одной части королевства в другую морем и подвергаются захватам на пути. Что касается чисто внутренней торговли, то в настоящее время такая опасность для нее повсюду исчезла. В большей части цивилизованных стран уничтожение прибрежной морской торговли было бы только неудобством, хотя водный транзит все-таки дешевле. Несмотря на то, всем, кто знаком с историей и обширной легкой морской литературой, относящейся к столь недавней эпохе, как эпоха войн Французской Республики и первой империи, известно, как часто писатели упоминали о морских торговых караванах, прокрадывавшихся тогда вдоль берегов Франции, хотя море и кишело английскими крейсерами и хотя сухопутные береговые сообщения Франции были хороши.

При современных условиях, однако, отечественная торговля составляет только часть коммерческой деятельности страны, граничащей с морем. Иностранные предметы необходимости или роскоши должны перевозиться в порты на судах, которые, в обмен, вывозят из страны продукты ее добывающей или обрабатывающей промышленности, и каждая нация стремится к тому, чтобы этот обмен совершался при посредстве ее собственных судов. Для последних необходимы обеспеченные порты дома и за границей, и возможное покровительство своей страны в ходе плавания.

Это покровительство во время войны должно осуществляться военным флотом, необходимость которого, в тесном смысле слова, вытекает, поэтому, из существования мирного флота и исчезает вместе с ним, за исключением случая, когда нация имеет наступательные стремления и содержит флот единственно как отрасль военных учреждений. Так как Соединенные Штаты не имеют теперь наступательных целей, а коммерческая морская деятельность их почти исчезла, то упадок военного флота их и недостаток интереса к нему являются строго логическими следствиями. Когда по каким-нибудь — причинам морская торговля Штатов снова возникнет, явится вновь и интерес к мореходству, достаточный для оживления военного флота. Возможно также, что когда прорытие канала через Центрально-Американский перешеек сделается близким к окончательному осуществлению, то и наступательные побуждения сделаются достаточно сильными для приведения к тому же результату; возможно, но однако сомнительно, потому что мирная любостяжательная нация недальновидна, а дальновидность необходима для надлежащей военной подготовки, особенно в наши дни.

Когда нация посылает военные и коммерческие флоты далеко от своих берегов, то для нее скоро появляется необходимость в пунктах, на которые суда ее могли бы опираться в операциях мирной торговли, в деле пополнения продовольственных и других припасов и как на убежища от опасностей. В настоящее время для всякой нации найдутся по всему свету дружественные, хотя бы и иностранные, порты, и в мирное время они дают достаточную защиту. Это, однако, не всегда было так; не вечен также и мир, хотя Соединенные Штаты избалованы столь продолжительной непрерывностью его. В прежние времена коммерческий моряк, искавший торговых сношений с новыми и неисследованными странами, делал свои приобретения с риском для жизни и свободы в столкновениях с подозрительными и враждебными нациями, и собирание полного и выгодного фрахта часто было сопряжено для него с большой потерей времени. Он поэтому, естественно, искал на дальнем конце своего торгового пути станций, где под влиянием дружеского расположения к нему или опираясь на вооруженную силу, он или его агенты могли бы чувствовать себя безопасно, где корабли его могли бы найти убежище и откуда возможно было бы постоянное собирание подлежащих выгодному торговому обмену продуктов в ожидании домашнего флота, который перевозил бы последние в отечественную страну. Так как в таких ранних мореходных предприятиях представлялась столь же громадная выгода, сколь и большой риск, то подобные станции естественно умножались и росли до образования колоний, конечное развитие которых зависело от политического гения основавших их наций и играет большую роль в истории мира, особенно же в морской истории его. Не все колонии возникли и развились вышеописанным простым и естественным путем. Многие были основаны в видах чисто политических, более по почину и усилиями правителей народов, чем частных предпринимателей их; но в процессе развития своего торговая станция, — плод деятельности искавшего коммерческих выгод авантюриста, — по существу,

не отличается от колонии, организованной заботливым попечением метрополии. В обоих случаях последняя ставила ногу на чужую землю, ища новых рынков для своей торговли, новой сферы для своего мореходства, новой деятельности для своего народа, большего комфорта и богатства для себя.

Нужды коммерции, однако, далеко не все удовлетворялись обеспечением безопасной гавани на дальнем конце торгового пути. Путешествия были длинны и опасны; на морях часто встречались враждебные суда. В дни наиболее деятельной колонизации на море господствовала беззаконность, самая память о которой почти исчезла теперь, и периоды мирного настроения между морскими нациями были тогда коротки и редки. Таким образом возникла потребность в станциях на линиях торговых путей, как например, на мысе Доброй Надежды, на островах Св. Елены и Маврикие, сначала не для торговли, но для обороны и вообще военных действий потребовались посты, подобные Гибралтару, Мальте, Луисбургу, при входе в залив Св. Лаврентия — посты, значение которых было, главным образом, стратегическим, хотя и не необходимо лишь таким. Колонии и колониальные посты были, по своему характеру, или военные, или коммерческие и лишь исключительные из них, как например Нью-Йорк, имели одновременно одинаковое значение с обеих точек зрения.

В трех данных: 1) в производстве продуктов, с необходимостью обмена их, 2) в судоходстве для совершения этого обмена и 3) в колониях, которые расширяют и облегчают операции судоходства, покровительствуя ему также умножением безопасных для судов станций, надо искать ключ ко многому в истории и политике приморских наций. Политика изменялась, как с духом века, так и с характером и степенью дальновидности правителей.

Но история прибрежных наций определялась менее проницательностью и предусмотрительностью правительств, чем условиями положения, протяжения, очертания берега, численностью и характером народонаселения — т. е. вообще тем, что называется естественными условиями. Должно, однако, допустить — и правильность этого будет ясна из дальнейшего изложения — что мудрые и глупые деяния отдельных личностей имеют в известные эпохи большое влияние на развитие морской силы в широком смысле, который обнимает не только военную силу на воде, господствующую на море или на той или другой части его силой оружия, но также мирное торговое мореходство, из которого одного только возникает военный флот естественным путем и на которое только он прочно опирается.

Главные условия, влияющие на морскую силу наций, могут быть подведены под следующие рубрики: I. Географическое положение. II. Физическое строение (conformation), включая сюда естественную производительность и климат. III. Размеры территории. IV. Численность народонаселения. V. Характер народа. VI. Характер правительства, включая в эту рубрику и национальные учреждения.

I. Географическое положение. — Здесь прежде всего можно указать, что если страна расположена так, что она не вынуждена ни защищать себя со стороны суши, ни искать расширения территории путем сухопутных действий, то уже по самому единству своей цели, направленной в сторону требований морских интересов, она имеет преимущество сравнительно со страною, одна из границ которой континентальна. Таково и было большое преимущество Англии перед Голландией и Францией в процессе роста морской силы. Средства Голландии вскоре истощились необходимостью содержать большую армию и вести разорительные войны для сохранения своей независимости, а политика Франции постоянно отвлекалась от морских интересов, — иногда мудро, иногда в высшей степени легкомысленно, — проектами континентального расширения страны. Эти военные усилия истощали богатства ее, тогда как более мудрая и согласная с географическим положением политика увеличивала бы их.

Географическое положение страны может или требовать сосредоточения морских сил, или вынуждать рассеяние их. В этом отношении опять Британские острова имеют преимущество перед Францией. Положение последней, прилегающей и к Средиземному морю и к океану, хотя и имеет свои выгоды, в целом представляет источник слабости ее на море в военном отношении. Восточный и западный французские флоты могут соединиться только после прохождения через Гибралтарский пролив, и в попытках к такому соединению они часто рисковали претерпеть и претерпевали потери. Положение Соединенных Штатов на двух океанах было бы также или источником большой слабости, или причиною огромных расходов, если бы они имели большую морскую торговлю на обоих берегах.

Англия в организации своих неизмеримых колониальных владений пожертвовала в значительной мере выгодой сосредоточения силы близ ее берегов, но жертва была принесена мудро, так как приобретения превысили потери, как это доказал результат. С развитием ее колониальной системы росли также и ее военные флоты, но ее торговое судоходство и благосостояние росли еще скорее. Тем не менее, в Американской войне за независимость и в войнах французских империи и республики, говоря сильным языком французского автора, "Англия, несмотря на огромное развитие ее флота, казалось, всегда среди богатств испытывала затруднения бедности". Могущество Англии было достаточно для поддержания биения сердца ее и деятельности всех ее органов, тогда как одинаково обширные колониальные владения Испании, вследствие ее морской слабости, представляли только множество уязвимых мест.

Географическое положение страны может не только благоприятствовать сосредоточению ее сил, но дать и другое стратегическое преимущество центральную позицию и хорошую базу для враждебных операций против ее вероятных врагов. Такое обстоятельство опять имеет место по отношению к Англии: с одной стороны она противопоставлена Голландии и северным державам, с другой — Франции и Атлантическому океану. Когда ей в различные эпохи угрожали коалиции между Францией и морскими державами Северного и Балтийского морей, ее флоты в Даунсе и в Канале, и даже близ Бреста, занимали внутренние позиции по отношению к неприятелю и, таким образом, могли выставить свою соединенную силу против того или другого из враждебных флотов отдельно, так как последние должны были, для соединения между собою, пройти через Канал. Кроме того, на обоих морях природа дала Англии лучшие порты и берега, позволяющие безопасное приближение к ним. Прежде последнее условие было весьма серьезным элементом для легкого плавания через Канал, и невыгода естественного положения Франции в этом отношении уменьшилась лишь с недавнего времени только благодаря пару и улучшению в устройстве гаваней. В дни парусных судов английский флот в операциях против Бреста избирал своими базами Торбэй и Плимут. План, в сущности своей, был такой: при восточном, или умеренном ветре блокирующий флот сохранял свое положение без затруднений, но при западных штормах, особенно когда они были сильны, английский флот уходил в свои порты, зная, что французские корабли могли выйти в море только после перемены ветра, в случае которой и он получал возможность опять возвратиться к своей станции.

Выгода географической близости к неприятелю или к предмету атаки нигде так не очевидна, как в том роде войны, который" в последнее время получил в Англии название commerce-destroying (уничтожающий торговлю) и который французы называют guerre de course (крейсерская война). Эта военная операция, направленная против мирных коммерческих судов, обыкновенно беззащитных, требует военных судов малой силы. Последние, имея слабые оборонительные средства, нуждаются в близких к району их действий убежищах или пунктах поддержки, которые и существуют обыкновенно или в некоторых частях моря, где господствует боевой флот их страны, или в дружественных гаванях. Такие гавани представляют самую сильную поддержку по постоянству положения своего и потому, что входы в них всегда более известны уничтожителю торговли, чем его неприятелю. Близость Франции к Англии, таким образом, весьма облегчила для первой крейсерскую войну против последней. Имея порты на Северном море, в Канале и в Атлантическом океане, крейсеры Франции отправлялись из пунктов, близких к фокусам как ввозной, так и вывозной английской торговли. Значительность расстояний между портами, невыгодная для регулярных военных комбинаций, представляет выгоду для рассматриваемой иррегулярной второстепенной операции, потому что в первом случае существенно необходимо сосредоточение силы, а во втором требуется рассеяние ее. Уничтожители торговли рассеиваются, чтобы встретить и захватить больше добычи. Эти истины получают подтверждение в истории замечательных французских приватиров, базы и театры действий которых главным образом находились в Канале и в Северном море или в отдаленных колониальных странах, где острова, подобные Гваделупе и Мартинике, представляли близкие убежища для уничтожителей торговли. Необходимость возобновления запаса угля делает в наше время крейсер еще более зависимым от соответствующего порта, чем в старину. Общественное мнение Соединенных Штатов относится с большим доверием к войне, направленной против торговли неприятеля, но должно помнить, что Республика не имеет портов, очень близких к большим центрам заграничной торговли. Ее географическое положение поэтому особенно невыгодно для успешного ведения крейсерской войны, если только для нее не найдется баз в портах союзников.

Если, в придачу к легкости обороны, природа поместила страну так, что она имеет легкий доступ к главным океанским путям, в то же время обладая контролем над одной из больших линий мирового торгового движения, то очевидно, что стратегическое значение такого положения очень велико… И такому условию более других стран удовлетворяет, и еще в большей степени удовлетворяло прежде, опять-таки положение Англии. Торговые движения Голландии, Швеции, России, Дании и то, которое направлялось вверх по большим рекам во внутренние области Германии, должны были проходить через Канал, мимо самых дверей Англии, потому что парусные суда должны были придерживаться ее берегов. Эта северная торговля имела, кроме того, особенное отношение к морской силе: морские припасы (naval stores), как их обыкновенно называют, вывозились, главным образом, из прибалтийских стран.

До потери Гибралтара положение Испании было сходно с положением Англии: опираясь одновременно и на Атлантику и на Средиземное море, на Кадикс на одном берегу и на Картахену на другом, торговля с Левантом проходила через Испанию, а та, которая направлялась кругом мыса Доброй Надежды, также шла близ ее дверей. Но потеря Гибралтара не только лишила Испанию контроля над проливами, но и воздвигла препятствие для легкого соединения двух дивизий ее флота.

Если принять во внимание только географическое положение Италии, игнорируя другие условия, влияющие на ее морское могущество, то казалось бы, что при своей обширной береговой линии и хороших портах, она занимает положение очень выгодное для решительного влияния в настоящее время на торговый путь к Леванту и через Суэцкий перешеек. Это и верно до некоторой степени, но было бы еще вернее, если бы Италия удержала в своих руках острова, так сказать, естественно ей принадлежащие; при условии же, что Мальта в руках Англии, а Корсика в руках Франции, выгоды ее географического положения в значительной мере нейтрализованы. Эти два острова, по своему положению и вследствие расового родства между населением их и населением Италии, представляют для последней столь же законные предметы желания, как Гибралтар для Испании. Если бы Адриатика была большим торговым путем, то положение Италии было бы еще более выгодным. Указанные недостатки в географических условиях, связанные с другими причинами, вредящими полному и безопасному развитию морской силы, делают более чем сомнительным, чтобы Италия могла в ближайшем будущем стать в первые ряды среди морских наций.

Так как цель настоящей главы не состоит в том, чтобы исчерпать вопрос, но единственно лишь в попытке пояснить примерами, как существенно географическое положение страны может влиять на деятельность ее на море, то предмет этой рубрики можно на время оставить, тем более, что ниже, в нашем историческом изложении, мы еще будем иметь случай возвращаться к нему. Однако уместно будет остановиться еще на двух замечаниях.

Обстоятельства заставили Средиземное море играть в истории мира, как с коммерческой, так и с военной точек зрения, большую роль, чем всякую другую площадь воды того же размера. Нация за нацией боролись за приобретение господства в нем, и борьба продолжается и теперь. Поэтому изучение условий, на которые это господство опиралось прежде и опирается теперь, а также и относительного военного значения различных пунктов на берегах этого моря, более поучительно, чем подобное же изучение по отношению к другим театрам действий морской силы. Далее, в настоящее время Средиземное море представляет замечательную аналогию во многих отношениях с Карибским, аналогию, которая будет еще ближе, если водный путь через Панамский перешеек когда-либо осуществится. Вследствие этого изучение стратегических условий Средиземного моря, для которого история дает обширный запас иллюстраций, представит великолепную прелюдию к подобному же изучению Карибского моря, имеющего сравнительно недолгую историю.

Второе наше замечание имеет предметом географическое положение Соединенных Штатов относительно Центрально-Американского канала. Если последний будет прорыт и надежды его строителей осуществятся, то Карибское море, представляющее теперь значение только для местной торговли, приобретет значение одного из главных мировых торговых путей. С товарами проникнут через него и интересы других больших наций — европейских, приблизившись к берегам Штатов так, как никогда не приближались прежде. Вместе с этим тогда нам уже не будет так легко, как теперь, стоять в стороне от международных осложнений. Положение Соединенных Штатов по отношению к этому пути напомнит положение Англии по отношению к Каналу и средиземноморских стран относительно суэцкого пути. Что касается влияния и господства на нем в зависимости от географического положения страны, то, конечно, ясно, что они доступнее всего нам, так как центр национальной силы, или постоянная база[6], значительно ближе к нему, чем постоянная база других наций: позиции, которые занимаются последними теперь или займутся ими впоследствии, на острове или на материке, как бы они ни были хороши, будут только аванпостами их силы. Надо, однако, заметить при этом, что Соединенные Штаты, несмотря на свое превосходство перед всякой другой страной в отношении обилия сырых материалов для военных целей, слабы своей признанной неподготовленностью к войне, и их географическая близость к месту состязания теряет несколько в своем значении вследствие того свойства берега Мексиканского залива, что на нем недостаточно портов, соединяющих безопасность от неприятеля с удобствами для ремонта военных судов первого класса, без которых ни одна страна не может претендовать на господство в какой-либо части моря. Кажется очевидным, что в случае борьбы за преобладание в Карибском море главные усилия Штатов должны сосредоточиться на долине реки Миссисипи вследствие глубины южного прохода ее, близости долины к Новому Орлеану и выгод, представляемых ею в отношении водного транзита… Здесь, вероятно, будет и постоянная база ее операций. Между тем оборона входа в Миссисипи, представляет особенные затруднения, а единственные соперничающие между собою порты, Ки-Уэст (Key-West) и Пенсакола (Pensacola), имеют слишком малую глубину и значительно менее удобное расположение по отношению к ресурсам страны. Для извлечения полной выгоды из превосходного географического положения эти недостатки следует устранить. Далее, так как Соединенные Штаты удалены от перешейка довольно значительно, то им придется озаботиться устройством на берегах Карибского моря станций, которые были бы приспособлены для случайных или второстепенных, операционных баз и которые, по их естественным выгодам, удобствам обороны и близости к центральному стратегическому пункту, позволили бы флотам Штатов оставаться так близко к театру действий, как любому их противнику. При достаточной защищенности входа в Миссисипи и выхода из него, при упомянутых аванпостах, при обеспеченности сообщения между ними и домашней базой — короче говоря, при надлежащей военной подготовке, для которой имеются все необходимые средства — преобладание Соединенных Штатов на этом театре явилось бы математически несомненным следствием из их географического положения и их силы.

II. Физическое строение. — Вышеупомянутые свойства берегов Мексиканского залива подходят прямо под эту вторую рубрику условий, влияющих на развитие морской силы.

Береговая линия страны — это одна из ее границ, и чем легче доступ через границу к другим странам, в рассматриваемом случае через море, тем сильнее стремление народа к сношениям с ними. В стране, обладающей береговой линией, хотя и большего протяжения, но совершенно без гавани, не могли бы развиться ни морское судоходство, ни морская торговля, ни флот. Такой именно случай и представляла Бельгия, когда она была испанской и австрийской провинцией. Голландия в 1648 году поставила в условие мира после успешной войны, чтобы Шельда была закрыта для морской торговли. Это заперло Антверпенскую гавань и перенесло морскую торговлю Бельгии в Голландию. Испанские Нидерланды перестали быть морской державой.

Многочисленные и глубокие гавани составляют источник силы и богатства, особенно если они лежат у устьев судоходных рек, которые облегчают сосредоточение в них внутренней торговли страны, но вследствие самой доступности своей они делаются источником слабости в войне, если их оборона недостаточно обеспечена. Голландский флот в 1667 году почти без затруднений поднялся вверх по Темзе и сжег большую часть английского флота в виду Лондона, тогда как несколько лет спустя соединенные флоты Англии и Франции, пытаясь сделать высадку в Голландии, потерпели неудачу столько же вследствие малой доступности берегов, сколько и вследствие доблестного сопротивления со стороны голландского флота. В 1778 году гавань Нью-Йорка, а с нею и неоспоримый контроль над рекою Гудзон, были бы потеряны для англичан, которые были захвачены врасплох, если бы не нерешительность французского адмирала. С этим контролем Новая Англия восстановила бы близкое и безопасное сообщение с Нью-Йорком, Нью-Джерси и Пенсильванией, и такой удар, следуя так скоро за бедствием, постигшим Бургойна (Burgoyne) год назад, вероятно, заставил бы Англию заключить мир раньше. Миссисипи служила могущественным источником богатства и силы для Соединенных Штатов, но слабая оборона его устьев и многочисленность второстепенных рукавов, прорезывающих страну, сделали ее источником слабости и бедствий для Южной Конфедерации. И, наконец, в 1814 году оккупация Чесапика и разрушение Вашингтона дали выразительный урок того, какую опасность представляют для атакуемой страны превосходнейшие водные пути, если доступы к ним не защищены; урок этот, по недавности его, легко помнить, но, судя по современному состоянию береговой обороны, он, кажется, еще легче забывается. При этом не надо думать, что условия с тех пор совсем изменились: обстоятельства и детали обороны и нападения изменились теперь, как менялись и прежде, но основные условия остались теми же самыми.

До больших Наполеоновских войн и в течение их Франция не имела порта для линейных кораблей к востоку от Бреста. Насколько выгоднее обставлена Англия, видно из того, что она на том же протяжении имеет два больших адмиралтейства, в Плимуте и Портсмуте, кроме гаваней для укрытия флота и пополнения запасов его в случае надобности. Упомянутый недостаток физического строения Франции с тех пор исправлен сооружениями в Шербуре.

Кроме очертания берегов, включая сюда степень легкости доступа к морю, существуют еще другие физические условия, которые или обращают деятельность нации к морю, или отвлекают ее от него. Хотя во Франции был недостаток в военных портах в Канале, но она имела и там, и на берегах океана, так же, как и в Средиземном море, превосходные гавани, расположенные благоприятно для заграничной торговли и при устьях больших рек, которые поддерживают внутренний торговый обмен. Между тем, когда Ришелье положил конец междоусобной войне, французы не обратились к морю с энергией и успехом Англии и Голландии. Главная причина этого лежала, вероятно, в физических условиях, делающих Францию страною привлекательною, с очаровательным климатом и с производительностью, которая превышала потребности ее населения. Англия, с другой стороны, получила от природы лишь очень немного и до развития своих мануфактур имела мало продуктов для вывоза. Многочисленность ее нужд в соединении с неустанной деятельностью и другими условиями, которые благоприятствовали развитию морской предприимчивости, привели представителей ее населения далеко за границы их страны, и там они нашли земли более привлекательные и более богатые, чем их родина. Нужды и врожденные свойства сделали англичан купцами и колонистами, а затем фабрикантами и промышленниками, а между последними и колониями торговое мореходство является неизбежным звеном. Таким образом морская сила Англии росла. Но если Англия привлекалась к морю, то Голландия была прямо гонима к нему, без моря Англия томилась бы в нужде, а Голландия умерла бы. По оценке одного компетентного авторитета, почва Голландии, — когда последняя была на высоте своего величия и одним из главных факторов европейской политики, не могла бы обеспечить существование более чем одной восьмой части ее населения. Фабричные производства страны были тогда многочисленны и значительны, но они развились гораздо позже, чем промышленно-мореходные интересы. Бедность почвы и свойства берегов заставили Голландию прежде всего обратиться к рыболовству. Затем открытие процесса соления рыбы дало ей превосходный продукт и для экспорта и для домашнего потребления и положило краеугольный камень ее богатства. Сделавшись таким образом торговыми мореходами как раз в то время, когда итальянские республики, под давлением Турции и вследствие открытия пути кругом мыса Доброй Надежды, начали приходить в упадок, голландцы получили в наследство от этих республик большую итальянскую торговлю с Левантом. Далее, благодаря благоприятному географическому положению, промежуточному между Францией, Балтийским и Средиземным морями, а также при устьях германских рек, они быстро захватили в свои руки почти все транспортное дело Европы. Пшеница и материалы для нужд мореходства из прибалтийских стран, предметы торговли Испании с ее колониями в Новом Свете, вина Франции и предметы ее прибрежной торговли, — все это немного раньше, чем два с половиною столетия тому назад, перевозилось на судах голландского флота. Даже значительная часть английской торговли нуждалась в голландских судах. Конечно, не следует думать, что такое развитие торгового судоходства произошло только от бедности естественных ресурсов Голландии: из ничего ничто не вырастает, но несомненно, однако, справедливо, что недостаток средств для народного пропитания заставил Голландию обратить свою деятельность к морю и что искусство населения в мореходстве и ее обширный флот сделали ее способной воспользоваться внезапным расширением торговли и духом географических исследований, характеризовавшими эпоху, которая следовала за открытием Америки и пути в Индию кругом мыса Доброй Надежды.

Были, конечно, и другие причины процветания Голландии, но можно сказать, что в целом оно держалось на ее морской силе, которая родилась от ее бедности. Пища голландцев, их одежда, сырые материалы для их мануфактур, даже доски, из которых они строили свои корабли (а они строили почти столько же, сколько строила вся остальная Европа) и пенька для оснастки последних, привозились из других стран; и во время бедственной войны с Англией в 1653 и 1654 годах, продолжавшейся восемнадцать месяцев и сопровождавшейся прекращением торгового судоходства Голландии, "источники дохода, которые всегда поддерживали богатство государства, т. е. рыболовство и торговля, почти иссякли. Фабрики закрылись, работы остановились. Зейдер-Зее обратился в лес праздных мачт; страна наполнилась нищими, трава выросла на улицах, и в Амстердаме полторы тысячи домов пустовали"… Только унизительный мир спас Голландию от разорения.

Печальный результат этот показывает слабость страны, зависящей только от внешних по отношению к ней источников, роли, которую она играет в мире. За многими исключениями, вытекающими из различия условий, о которых нет нужды говорить здесь, положение Голландии рассмотренного времени имеет сильные пункты сходства с положением Великобритании теперь, и можно назвать истинными пророками, кажется, впрочем, не пользующимися почетным вниманием в своем отечестве, тех англичан, которые проповедуют, что благосостояние Англии опирается главным образом на сохранение ее силы за границей. Люди могут чувствовать неудовлетворение при недостатке политических прав, но они будут еще менее удовлетворены при недостатке хлеба. Для американцев еще интереснее заметить, что такие же причины, какие привели Францию к известному результату в процессе развития ее морской силы, а именно простор, привлекательные свойства и богатства страны, повлияли и на развитие упомянутой силы в Соединенных Штатах. Сначала наши предки владели узкой полосой земли на море, в некоторых частях ее плодородной, хотя и мало обработанной, обладавшей гаванями и близкими к ним рыболовными банками. Эти физические условия, в соединении с врожденной любовью пришлого населения к морю, передававшейся в следующие поколения вместе с английской кровью, еще до сих пор текущей в жилах американцев, побуждали их следовать тем стремлениям и отдаваться той деятельности, которые служат основанием прочной морской силы. Почти все первоначальные колонии были на море или на одной из его больших рек. Весь ввоз и вывоз направлялся к одному берегу. Интерес к морю и правильная оценка роли его в общественном благосостоянии распространялись быстро и широко; в том же направлении действовало и побуждение, более веское, чем забота об общественных интересах, — а именно факт, что обилие судостроительных материалов и незначительность доходности других предприятий сделали судоходство наивыгоднейшим делом для частных предпринимателей. Как изменились с тех пор условия, каждому известно. Центр силы теперь уже не на берегу моря. Книги и газеты соперничают между собою в описании удивительного развития и все еще не вполне разработанных богатств внутренних областей материка. Капитал там дает высшую доходность, труд находит лучшие приложения. Пограничные же области находятся в пренебрежении и политически слабы, берега Мексиканского залива и Тихого океана абсолютно, а Атлантический берег — по сравнению с центральной долиной Миссиссипи. Когда придет день, в который судоходные операции опять будут достаточно оплачиваться, когда обитатели трех морских границ осознают, что они не только слабы в военном отношении, но и сравнительно бедны по недостатку национального судоходства, их соединенные усилия могут оказать важную услугу для восстановления нашей морской силы. До тех же пор те американцы, которые в состоянии проследить ограничения, наложенные на международную карьеру Франции недостаточным развитием ее морской силы, могут справедливо горевать, что это великое орудие находится в пренебрежении и в их стране вследствие такого же, как во Франции, обилия отечественных богатств.

Из влияющих на морскую силу физических условий можно отметить еще форму материка, подобную форме Италии, — длинный полуостров, с центральной цепью гор, разделяющей его на две узкие полосы, вдоль которых необходимо идут пути, соединяющие различные порты. Только безусловное обладание морем может всецело обеспечить эти пути, так как невозможно знать, в каком пункте нанесет удар неприятель, ожидающийся из-за пределов видимого горизонта, но все-таки при надлежащей морской силе, центрально расположенной, может иметь место надежда атаковать своевременно враждебный флот, который будет для неприятеля и базой и средством сообщения в одно и то же время. Длинный узкий полуостров Флорида, с портом Ки-Уэст (Key West) у оконечности, хотя плоский и слабо населенный, представляет, с первого взгляда, условия, подобные условиям Италии. Сходство может быть только поверхностное, но кажется вероятным, что если главным театром морской войны будет Мексиканский залив, то сообщения сушей с упомянутым портом будут иметь важное значение, а они, между тем, открыты для нападения.

Когда море не только граничит со страною или омывает ее, но и разделяет ее на две или более части, то обладание им делается не только желательным, но и существенно необходимым. Такое физическое условие или способствует возникновению и развитию морского могущества страны, или же Делает ее бессильной. В таком именно условии находится, например, современное королевство Италия, с островами Сардинией и Сицилией; вот почему в дни своей юности и все еще испытываемой финансовой слабости это королевство проявляет такие энергичные и целесообразные усилия создать военный флот. Уже указывалось, что при флоте, значительно превосходящем флот неприятеля, силы Италии могли бы лучше базироваться на островах, чем на материке, так как ненадежность линии сообщения на полуострове причинила бы серьезные затруднения вторгающейся армии, окруженной враждебным населением, если при этом еще ей угрожает неприятель с моря.

Ирландское море, разделяющее Британские острова, скорее похоже на лиман, чем на настоящее море; но история показала опасность, представляемую им для Соединенного Королевства: в дни Людовика XIV, когда французский флот почти равнялся соединенному английскому и голландскому, в Ирландии происходили серьезнейшие волнения, и этот остров перешел почти всецело во власть Франции и его обитателей. Несмотря на это, Ирландское море представляло скорее опасность для Англии, — слабый пункт в ее путях сообщений, — чем выгоду для Франции. Последняя не решилась ввести свои линейные корабли в его тесные воды и направила свои десантные экспедиции в океанские порты на южном и западном берегах Ирландии. В решительный момент большой французский флот был послан к южному берегу Англии, где он разбил наголову союзников, и в то же время двадцать пять фрегатов были посланы в канал св. Георгия для действий против английских путей сообщений. Окруженная враждебным населением английская армия в Ирландии подвергалась серьезной опасности, но была спасена битвой при Бойне (Boуnе) и бегством Якова И. Это движение против путей сообщений неприятеля было чисто стратегическим и представило бы такую же опасность для Англии теперь, какую представляло в 1690 году.

Испания в том же столетии дала внушительный урок того, каким элементом слабости является для государства разделение его водою на части, когда эти последние не связаны между собою надежной морской силой. Испания тогда удерживала еще за собою, как остатки своего прошлого величия, Нидерланды (теперь Бельгию), Сицилию и другие итальянские владения, не говоря об ее обширных колониях в Новом Свете. Но так низко упала уже тогда морская сила ее, что один голландский писатель того времени, хорошо знавший ее положение и отличавшийся светлым умом, мог сказать: "Вдоль всего берега Испании плавает лишь несколько голландских судов; и со времени мира 1648 года ее корабли и матросы так немногочисленны, что она начала нанимать наши суда для плаваний в Индию, тогда как прежде она тщательно старалась не допускать туда иностранцев… Очевидно, — продолжает он, — что Вест-Индия, служа желудком для Испании (ибо оттуда получаются все почти доходы), должна соединяться с нею, как со своей головой, морской силой и что Неаполь и Нидерланды, будучи как бы руками Испании, не могут ни давать что-либо ей от себя, ни получать что-либо от нее иначе, как морем — все это в мирное время легко может быть выполнено при посредстве наших судов, но зато они же легко могут оказать тому препятствие в военное время". Сюлли, великий министр Генриха IV, характеризовал Испанию своего времени "как одно из тех государств, которых руки и ноги сильны и могущественны, но сердце бесконечно слабо". С тех пор испанский флот не только претерпел много унижений, но, постепенно разлагаясь, совсем исчез; а с прекращением национального судоходства в Испании погибли и отечественные мануфактуры. Правительство ее полагалось не на широкое развитие правильной торговли и промышленности, которое могло бы пережить много ударов, но на узкий поток серебра, струившийся из Америки через посредство нескольких кораблей, без труда и часто перехватывавшихся крейсерами неприятеля. Потеря полдюжины галионов не раз парализовывала деятельность страны на целый год.

Во время войны с Нидерландами Испания, вследствие господства в море голландцев, вынуждена была посылать Свои войска на поле действий дорогостоящим и длинным сухим путем; господство же в море неприятеля довело ее до таких затруднительных обстоятельств, что, по взаимному с ним соглашению, — весьма странному по взглядам нашего времени, — она снабжалась продовольствием голландскими судами, которые, таким образом, поддерживали врагов своей страны, но получали взамен того звонкую монету, весьма ценную в Амстердамском торговом обмене. В Америке испанцы защищались сами, как могли, за каменными стенами, не получая поддержки от своей метрополии, в Средиземном море они спасались от серьезного поражения, — главным образом вследствие индифферентизма Голландии, — только пока Франция и Англия не начали борьбы за преобладание там. Но с началом этой борьбы на памяти истории Нидерланды, Неаполь, Сицилия, Майорка, Гавана, Манила и Ямайка вырывались в разное время из рук Испании — этой державы без мореходства. Коротко говоря, морская немощность ее, бывшая первым симптомом общего ее упадка, сделалась и главным фактором низвержения ее в пропасть, из которой она все еще не совсем выбралась.

За исключением Аляски, Соединенные Штаты не имеют внешних владений, ни одной пяди земли, недоступной с суши. Контур их территории представляет мало таких пунктов, которые были бы слабы по своему изолированному положению, и все важные части границ штатов легко доступны из внутренних областей — дешево водою, быстро по железным дорогам. Слабейшая граница, Тихий океан, далеко отодвинута от самого опасного из возможных врагов. Внутренние ресурсы безграничны по сравнению с настоящими нуждами; мы можем жить "на подножном корме" бесконечное время в "нашем маленьком углу",выражение, которое автор слышал от одного французского офицера. Тем не менее, если в этот маленький угол вторгнется новый торговый путь через перешеек, то Соединенные Штаты, в свою очередь, могут испытать жестокие последствия позднего пробуждения тех, которые пренебрегли своей долей участия в общем наследстве всех народов, в пользовании морем.

III. Размеры территории. — Последнее из тех условий, влияющих на развитие нации со стороны морской силы ее, которые лежат в самой стране, а не в ее населении — это размеры территории. Условие это может быть разом описано в сравнительно кратких чертах.

В вопросе развития морской силы имеет значение не полное число квадратных, миль, занимаемых страною, а длина ее береговой линии и характер ее гаваней. При этом следует заметить, что, при одинаковых географических и физических условиях, протяжение береговой линии служит источником силы или слабости, смотря по тому, велико или мало население. Страна в этом отношении подобна крепости, гарнизон которой должен быть всегда пропорционален периметру ее.

Недавний и известный пример этого находим в Американской междоусобной войне. Если бы население Юга было столь же многочисленно, сколько было воинственно, а флот соответствовал бы другим ресурсам страны как морской державы, то значительное протяжение береговой линии последней и множество бухт ее были бы для южан элементами большой силы. Население Соединенных Штатов и правительство того времени справедливо гордились успешностью блокады всего южного берега. Действительно, она была подвигом, и даже очень большим; но этот подвиг был бы невозможен при большей многочисленности южан и при большем искусстве их в мореходстве. Рассматриваемый пример выясняет, как уже говорилось, не способ осуществления такой блокады, а факт, что она возможна у берегов, население которых не только не привычно к морю, но и малочисленно. Те, которые помнят, как поддерживалась блокада и каковы были блокировавшие суда в течение большей части войны, знают, что план, правильный при наличии тогдашних обстоятельств, не мог бы осуществиться, если бы у южан был надлежащий флот. Рассеянные без взаимной поддержки вдоль берега, суда Соединенных Штатов занимали свои места, поодиночке или маленькими отрядами; а рядом с этим обширная сеть внутренних водных сообщений благоприятствовала тайному сосредоточению неприятеля. За первой линией водных сообщений были длинные лиманы и, местами, сильные крепости, благодаря которым суда южан могли всегда найти убежище и защиту и избежать преследования. Если бы южане имели флот, способный воспользоваться такими выгодами или рассеянием судов Соединенных Штатов, то эти суда должны были бы действовать соединенно, а тогда для торговли южан были бы открыты многие полезные доступы. Но если южный берег, вследствие своего большего протяжения и общей бухты, мог быть при известных условиях источником силы, то при отсутствии этих условий он, именно по этим же свойствам, сделался для южан обильным источником вреда. Известная история прорыва в Миссисипи представляет только наиболее поразительную иллюстрацию того, что постоянно происходило на всем Юге. Неприятельские военные суда прорывались через каждое слабое место морской границы. Водные пути, поддерживавшие богатый торговый обмен отложившихся Штатов в мирное время, обратились в войне против них, способствуя проникновению врага в самое их сердце. Смятение, неуверенность и беспомощность царили в местностях, которые могли бы, при более счастливых влияниях, дать нации силы бодро выдержать самую разорительную войну. Никогда морская сила не играла большей или более решительной роли, чем в борьбе, которой суждено было решить, чтобы ход мировой истории изменился возникновением на Северо-Американском континенте одной большой нации вместо нескольких соперничавших между собою государств. Но, если правильно гордиться вполне заслуженной славой тех дней и допустить, что величие результатов действительно явилось следствием морского преобладания, то несомненно и то, что американцы, которые понимают факты в их настоящем свете, никогда не должны упускать случая напоминать своим оптимистам-соотечественникам, что южане не только не имели флота, не только не были мореходным народом, но что и численность их была непропорционально мала относительно протяжения береговой линии, которую им пришлось защищать.

IV. Численность народонаселения. — После рассмотрения естественных условий страны надлежит изучить влияние на морскую силу свойств населения, и прежде всего уместно остановиться на численности его, так как этот элемент имеет связь с только что изложенным. Было уже указано, что на морскую силу влияет не только число квадратных миль страны, но протяжение и характер ее береговой линии; подобно этому, рассматривая влияние населения, следует принимать в расчет не только полную численность его, но и то, какая часть его знакома с морем или, по крайней мере, с успехом может быть эксплуатируема для службы на судах и для работ по организации материальной части флота.

Например, до конца великих войн, следовавших за Французской Революцией, население Франции было значительно больше населения Англии, но по отношению к морской силе вообще, в мирной торговле, так же, как и в боевой подготовке, Франция стояла много ниже Англии. Более всего замечателен этот факт тем, что при объявлении войны Франция иногда имела перевес в упомянутой подготовке, но ей не удавалось удержать его. Так, в 1778 году, когда война возгорелась, Франция, при посредстве морской записи, быстро снарядила пятьдесят линейных кораблей. Англия, напротив, — по причине рассеяния по всему земному шару того самого флота, на который ее морская сила так надежно опиралась, встретила огромные затруднения для комплектования только сорока кораблей в своих водах; но в 1782 году она имела уже сто двадцать судов в кампании или готовившихся для кампании, тогда как Франция за всю войну не была в состоянии поднять численность своего флота свыше семидесяти одного судна. Затем, в 1840 году, когда обе нации были, так сказать, на краю войны в Леванте, один весьма образованный офицер того времени, прославляя блестящее состояние французского флота и выдающиеся качества его адмирала, а также выражая веру в благоприятный для Франции результат столкновения с равночисленным неприятелем, в то же время говорит: "За эскадрой из двадцати одного линейного корабля, которую мы могли тогда снарядить, не было резерва, и ни один корабль, сверх этих, не мог быть готовым к кампании ранее, как через шесть месяцев". И это положение дела было следствием не только недостатка судов и ненадлежащего снабжения их, хотя и такой недостаток ощущался. "Наша морская запись, продолжает он, — была так истощена тем, что мы сделали (снарядив двадцать один корабль), что постоянный набор, установленный во всех округах, не мог удовлетворить желанию правительства освежить и пополнить новыми силами комплект людей, которые были уже более трех лет в крейсерстве".

Изложенные факты указывают на различие так называемой запасной, или резервной силы Англии от такой же силы Франции — различие даже большее, чем кажется при поверхностном взгляде на дело. Причину этого надо искать в том обстоятельстве, что в стране с широким развитием национального судоходства значительная часть населения занята не только службой на судах, но и теми промыслами и ремеслами, которые облегчают организацию и содержание в исправности материальной части флота или вообще более или менее связаны с требованиями морского дела. Такие родственные последнему ремесла и промыслы несомненно развивают в населении способность осваиваться со службой на море с первых же шагов в ней. Существует анекдот, указывающий любопытный взгляд на это дело одного из замечательных моряков Англии, сэра Эдварда Пеллью (Pellew). С началом войны в 1793 году оказался обычный недостаток в матросах. Горя желанием идти в море, а между тем не имея возможности пополнить недочет в команде иначе, как людьми, не знакомыми с морем, Пеллью приказал своим офицерам вербовать экипаж из корнуэльсских рудокопов, полагая, на основании лично известной ему опасности и трудности их профессии, что они легко приспособятся к суровым требованиям морской службы. Результат скоро оправдал его предположения, потому что, избежав этим единственно возможным путем замедления, он имел счастье захватить первый фрегат, взятый в этой войне в одиночном бою, и что особенно поучительно, так это то, что, хотя он был в кампании всего несколько недель, а его противник — более года, потери, с обеих сторон тяжелые, были почти равны.

Может быть скажут, что такая резервная сила теперь почти потеряла то значение, какое она имела раньше, — как потому, что современные корабли и оружие требуют долгого времени для их изготовления, так и потому, что современные государства задаются целью быть готовыми при объявлении войны употребить в дело всю свою вооруженную силу с такой быстротой, чтобы нанести противнику удар прежде, чем он будет в состоянии организовать равносильное сопротивление. Говоря фигурально, обороняющаяся сторона не будет иметь достаточно времени, чтобы развить всю свою потенциальную энергию для оказания полного сопротивления: удар падет на организованный военный флот, и если он поддастся, то солидность остальной структуры не послужит ничему. До некоторой степени это верно; но ведь это было верно также всегда, хотя прежде в меньшей степени, чем теперь. Допустим, что в столкновении между собою двух флотов, которые практически представляют всю наличную силу воюющих наций, один уничтожен, тогда как другой сохранил способность к дальнейшим действиям — в таком случае в настоящее время можно было бы надеяться еще менее, чем прежде, на то, что побежденная сторона будет в состоянии восстановить свой флот в течение войны, и бедственность результата для нее была бы поэтому как раз пропорциональна зависимости ее от своей морской силы. Трафальгарское поражение, если бы его потерпела Англия, было бы для нее гораздо более фатальным ударом, чем оно было в действительности для Франции, при условии, что участвовавший в деле английский флот представлял бы, как это имело место по отношению к союзному флоту, ядро силы нации. Трафальгар в таком случае был бы для Англии тем же, чем были Аустерлиц для Австрии и Йена для Пруссии. Англия была бы приведена в расслабленное состояние уничтожением или дезорганизацией ее военных сил, что, как полагают, и было желанной целью Наполеона.

Но указывают ли последствия таких исключительных бедствий в прошлом на малое значение той резервной силы, основанной на числе жителей, способных к известному роду военной службы, о которой здесь говорится? Упомянутые сейчас удары были нанесены людьми исключительного гения, во главе вооруженных отрядов исключительной подготовки, престижа esprit de corps, и кроме того обратились на противников, более или менее уже деморализованных сознанием своей сравнительной слабости и впечатлением предшествовавших поражений. Аустерлицкому делу незадолго предшествовало Ульмское, где тридцать тысяч австрийцев положили оружие без боя, и история нескольких лет перед тем была длинной летописью поражений Австрии и успехов Франции. Трафальгарская битва следовала близко за крейсерством, справедливо названным кампанией почти постоянных неудач, а несколько ранее, но все-таки сравнительно недавно, состоялись памятные для союзного флота поражения: испанцев при Сент-Винсенте и французов при Абукире. За исключением дела под Йеной, эти поражения были не только бедствиями для побежденных, но и окончательными ударами для них, в Йенской же кампании имело место такое неравенство условий противников и по численности, и по вооружению, и по общей подготовке к войне, которое делает последствия ее менее приложимыми к обсуждению возможного результата единичной победы.

Англия в настоящее время является величайшей морской державой в мире, при паре и железе она удержала превосходство, какое имела в дни парусов и дерева. Франция и Англия обладают самыми большими военными флотами из всех держав, и вопрос о том, который из двух сильнее, еще настолько открыт, что эти державы могут считаться равносильными в материальной подготовке их к морской войне. Теперь спрашивается, можно ли предположить такое различие в личном составе названных флотов, или в подготовке их, при котором вероятным результатом одной битвы между ними или одной кампании будет решительное неравенство их? Если нет, то выступит на сцену резервная сила, сначала организованный резерв, затем резерв мореходного населения, резерв технической подготовки, резерв материального богатства. До некоторой степени, кажется, забывают, что первенство Англии в технике дает ей резерв механиков, которые легко могут ознакомиться с техническими требованиями службы на современных броненосцах; и так как война ляжет бременем на ее торговлю и промышленность, то в случае ее образуется избыток незанятых матросов и механиков, которые облегчат комплектование военных кораблей.

Весь вопрос о значении резерва, организованного или неорганизованного, сводится теперь к следующему: допускают ли современные условия войны вероятность того, что из двух почти равносильных противников один будет так ослаблен в одну кампанию, что последней будет достигнут решительный результат? Морская война не дала на это никакого ответа. Поразительные успехи действий Пруссии против Австрии и Германии против Франции должны, кажется, рассматриваться, как результат столкновений сильнейших наций с гораздо слабейшими, происходила ли слабость последних от естественных причин или от неспособности правителей. Как повлияла бы на исход русско-турецкой войны задержка войск, подобная имевшей место под Плевной, если бы в Турции был какой-либо резерв национальной силы, который она могла бы призвать?

Если время, как это всюду допускается, представляет главный фактор в войне, то государствам, дух народа в которых, по существу, не военный и население которых, как всякое свободное население, противится оплате больших военных учреждений, надлежит заботиться о том, чтобы быть по крайней мере достаточно сильными для выигрыша времени, какое позволило бы им обратить энергию и способности своих граждан на новые виды деятельности, вызываемые войной. Когда наличная сила государства, морская или сухопутная, достаточна для достижения этой цели даже и при невыгодных условиях, то оно может положиться на свои естественные источники, обращаясь к каждому из них за тем, что он может дать, к численности населения, к его богатству, к его способностям всякого рода. Но если же, с другой стороны, военная сила государства может быть быстро разбита, то и при обладании самыми богатыми источниками естественной силы оно не спасено от условий не только унизительных, но и таких, которые отсрочат для него возможность реванша до отдаленного будущего. "Если то и то можно протянуть дольше, то дело может быть спасено, или может быть исполнено", — часто повторяют на более ограниченном театре войны; точно так же часто говорят о больном: "Если пациент сможет пережить такой-то момент, то сильная натура его позволит ему оправиться".

Англия до некоторой степени представляет теперь одно из таких государств. Голландия была таким же; она не хотела платить, и если спаслась от разорения, то была на волос от него. "Никогда ни в мирное время, ни под страхом разрыва, — писал о голландцах их великий государственный деятель де Витт (de Witt), — не примут они решений, которые обязывали бы их к благовременным денежным жертвам. Характер голландца таков, что если только опасность не предстанет перед ним лицом к лицу, он не выложит из кармана денег для своей собственной обороны. Мне приходится иметь дело с народом, который, будучи щедр до расточительности там, где ему следовало бы быть экономным, часто бережлив до скупости там, где ему следовало бы тратить щедро".

Что наша страна не свободна от такого же упрека, это известно всему миру. Соединенные Штаты не имеют такого оплота, за которым они могли бы выиграть время для развития своей резервной силы. Что касается мореходного населения, отвечающего их возможным нуждам, то где оно? Такой ресурс, пропорциональный береговой линии и населению страны, может находиться только в национальном торговом мореходстве и в связанной с ним промышленности, которые в настоящее время едва ли существуют у нас. Не существенно при этом, будет ли экипаж таких судов комплектоваться из местных уроженцев или из иностранцев, лишь бы он был привязан к нашему флагу и лишь бы морская сила страны была достаточна для того, чтобы дать большинству этих судов возможность в случае войны возвратиться домой из иностранных вод. Если иностранцы тысячами допускаются к баллотировке, то отчего они не могут занимать боевые места на палубе корабля?

Хотя в рассуждениях наших мы несколько уклонились в сторону, но все-таки их можно считать достаточными для вывода, что большое население, занятое промыслами, связанными с мореходством, представляет теперь, как представляло и прежде, важный элемент морской силы, что Соединенным Штатам недостает этого элемента и что основание его может опираться только на обширную торговлю под национальным флагом.

V. Национальный характер. — Рассмотрим теперь влияние национального характера и способностей населения на развитие морской силы.

Если морская сила действительно опирается на мирную и обширную торговлю, то стремление к коммерческой деятельности должно быть отличительной чертой наций, которые, в то или другое время, были велики на море. История подтверждает это почти без исключений; кроме истории римлян, мы, действительно, не находим ни одного серьезного примера, противоречащего этому заключению.

Все люди более или менее любят деньги и добиваются материальных приобретений, но способы, или пути, которыми они идут к этой цели, всегда окажут существенное влияние на торговую деятельность и на историю населяемой ими страны.

Если можно верить истории, то путь, каким испанцы и родственные им португальцы искали богатств, не только положил пятно на их национальный характер, но был фатальным и для здорового роста торговли, и для промышленности, на которую торговля опирается, и, наконец, для того национального богатства, которое этим ложным путем стяжалось. Жажда приобретений выросла у них до жестокой алчности; они искали в новооткрытых землях, — которые дали такой толчок коммерческому и морскому развитию других стран Европы, — не новое поле промышленности, не даже здоровое возбуждение духа исследования и жажды приключений, а серебро и золото. Они имели много великих качеств: они были смелы, предприимчивы, умеренны, терпеливы в страданиях, пылки и одарены развитым национальным чувством. Присоединяя к этим качествам выгоды географического положения Испании, хорошо расположенные ее порты, а также факт, что она первая заняла обширные и богатые земли Нового Света, долго оставаясь без соперников, и что в течение ста лет после открытия Америки она была первенствующим государством в Европе, — по справедливости можно было ожидать, что она займет и первое место между морскими державами. Результат, как все знают, оказался, однако, как раз противоположным. Со времени сражения при Лепанто в 1571 году страницы истории Испании, несмотря на участие ее во многих войнах, не освещаются ни одной сколько нибудь серьезной по своим последствиям морской победой. Упадок торгового судоходства ее достаточно объясняет горькую и иногда смешную немощность испанских моряков на палубах своих военных кораблей. Без сомнения, такой результат не должен быть приписываем одной только причине. Без сомнения, правительство Испании во многих отношениях затрудняло и подавляло свободное и здоровое развитие частной предприимчивости, но характер великого народа ломает или сам формирует характер своего правительства, и едва ли можно сомневаться, что если бы народ имел склонность к торговле, то и правительство увлеклось бы по тому же течению. Обширное поле колоний было удалено от центра того деспотизма, который вредил росту старой Испании. В самом деле, тысячи испанцев, — как рабочего, так и высшего классов, — оставляли родину, и промыслы их на чужбине позволяли им посылать домой мало что, кроме денег или товара малого объема, не требовавшего судов большой грузовой вместимости. Метрополия сама производила почти только шерсть, плоды и добывала железо; ее мануфактуры были ничтожны, промышленность страдала, население постоянно уменьшалось. Она и ее колонии стали в такую зависимость от Голландии по отношению к необходимым предметам жизненного потребления, что для оплаты последних продукты их тощей промышленности не были уже достаточны. "Голландские купцы, — пишет современник, — которые разносят деньги во все уголки света для покупки товаров, должны из этой единственной страны Европы вывозить деньги, получающиеся ими за ввозимые туда продукты". Таким образом, эмблема богатства, которой так лихорадочно домогались испанцы, быстро уходила из их рук. Уже указывалось, как слаба была Испания с военной точки зрения, вследствие этого упадка ее мореходства. Ее богатство, транспортировавшееся в малом объеме, на небольшом числе судов, следовавших более или менее установившимися путями, легко подвергалось захватам со стороны неприятеля, а этими захватами "нервы войны" сразу парализовались; между тем богатства Англии и Голландии, рассеянные на тысячах кораблей во всех частях света, выдерживали много тяжелых ударов в течение многих изнурительных войн, и при этом рост их, хотя и не без болезней, постоянно развивался. Португалия, судьбы которой были связаны с судьбами Испании в течение наиболее критического периода ее истории, увлекалась по тем же путям под гору; хотя в начале соперничества за морское могущество она и стояла во главе всех, потом она далеко отстала. "Рудники Бразилии сделались источником разорения для Португалии, так же, как рудники Мексики и Перу — для Испании, все мануфактуры подверглись пагубному презрению, скоро Англия начала снабжать Португалию не только тканями, но и товарами всякого рода, даже соленою рыбою и зерном. Разгоряченные жаждой золота, португальцы забросили даже самую обработку своей почвы, виноградники Опорто были в конце концов закуплены англичанами бразильским золотом, которое только проходило через Португалию для того, чтобы рассыпаться по Англии". Нас уверяют, что в пятьдесят лет пятьсот миллионов долларов "были извлечены из бразильских рудников, и что в конце этого времени в Португалии осталось только двадцать пять миллионов в звонкой монете", — поразительный пример разницы между богатством действительным и богатством фиктивным.

Англичане и голландцы не менее жаждали приобретений, чем южные нации. И тех и других называли "нациями лавочников"; но эта насмешка, поскольку она справедлива, делает только честь их благоразумию и добросовестности. Они были не менее смелы, не менее предприимчивы, не менее терпеливы, чем испанцы и португальцы. Они даже были более терпеливы и настойчивы, ибо искали богатства не мечом, который сулил, по-видимому, скорейший результат, а трудом — путем долгим, но верным, что собственно и было причиною приложения к ним вышеприведенного эпитета. Но англичане и голландцы, принадлежа к одной и той же расе, обладали всегда и такими качествами, не менее важными, чем сейчас поименованные, которых испанцы и португальцы не имеют и которые, вместе с географическим положением обитаемых ими стран, послужили к развитию их мореходных сил. Они всегда были, по природе, деловые люди — промышленники, производители, негоцианты. Поэтому, как на родине, так и за границей, поселяясь ли на землях цивилизованных наций или варварских восточных правителей, или в основанных ими самими колониях, они везде старались воспользоваться всеми местными ресурсами, с уменьем в то же время увеличивать их. Острый инстинкт прирожденного купца — лавочника, если хотите — постоянно побуждал их к поискам предметов для обмена, и это побуждение, в соединении с трудолюбием, прошедшим в жизнь целых поколений, необходимо делало их производителями. Дома они сделались великими фабрикантами, за границей, — там, где они первенствовали — земля делалась постоянно богаче, продукты ее умножались, и необходимый обмен между метрополией и колониями требовал все большего и большего количества судов. Их судоходство, поэтому, возрастало вместе с требованиями торговли, и нации с меньшей способностью к мореходной предприимчивости — даже сама Франция, как ни велика она была — начали нуждаться в их продуктах и в их судах. Таким образом, многими путями они приближались к достижению могущества на море. Эти природные стремления и это развитие, конечно, по временам уклонялись в сторону и серьезно задерживались вмешательством других держав, ревниво относившихся к такому процветанию Англии, какого их население могло добиться лишь путем искусственной поддержки; о последней мы будем говорить еще при разборе влияния характера правительства на морскую силу.

Наклонность к торговой деятельности, включая в нее и необходимое производство предметов для торговли, составляет национальную характеристику, в высшей степени важную для развития морской силы, так как невероятно, чтобы при такой наклонности и соответствующих морских границах нация могла быть отвлечена опасностями моря или какими-либо другими неудобствами мореплавания от стяжания богатств путем океанской торговли. Богатство, конечно, может быть приобретаемо и другим путем, но тогда оно не приводит необходимо к развитию морской силы. Возьмем, для примера, Францию. Франция — чудная страна, с трудолюбивым населением и превосходным положением. Французский флот переживал известные периоды большой славы и даже в дни упадка своего никогда не обесчещивал военной репутации, столь дорогой для наций. Тем не менее, как морское государство, надежно опирающееся на широкий базис морской торговли, франция, по сравнению с другими историческими морскими державами, никогда не занимала положения, более, чем почетного. Главная причина этого, поскольку она касается свойств народа, лежит в способах, каким последний добивается богатств. Как Испания и Португалия искали обогащения в добывании золота из недр земли, так характер французского народа заставляет его идти к благосостоянию путем бережливости, экономии, накопления. Говорят, что труднее сохранить, чем составить состояние. Может быть; но отважный темперамент, побуждающий рисковать тем, что есть для того, чтобы приобрести больше, имеет много общего с тем духом предприимчивости, который завоевывает мир для торговли. Осторожность и стремление к экономии, действия робкие и только при наличии уверенности в успехе могут привести к общему благосостоянию в малом же масштабе, но не к развитию внешней торговли и мореходных интересов. Для иллюстрации сказанного приведем пример — придавая ему только то значение, какое он заслуживает.

Один французский офицер, разговаривая с автором о Панамском канале, сказал: "Я имею две акции в этом предприятии. Во Франции мы не поступаем так, как у вас, где большое число акций сосредоточивается в руках немногих. У нас многие берут одну или только очень немного. Когда акции появились на рынке, то жена посоветовала мне купить одну для себя и одну для нее". По отношению к обеспечению личного достатка человека такое благоразумие, без сомнения, достигает цели; но когда излишняя осторожность или финансовая робость становятся национальной чертой, то они неизбежно начинают ограничивать национальные торговые предприятия и судоходство. Осторожность же в денежных делах, в приложениях к другим сторонам жизни, ограничила деторождение и почти остановила прирост населения Франции.

Благородные классы Европы унаследовали от Средних веков надменное презрение к мирной торговле, которое оказало влияние на ее рост, различное в различных государствах, в зависимости от национального характера их населения. Гордые испанцы легко усвоили дух этого презрения, которое, действуя заодно с пагубной нелюбовью их к труду и с отсутствием выдержки, отвратило их от торговли. Во Франции тщеславие, признаваемое даже самими французами за их национальную черту, влияло в том же направлении. Многочисленность и блеск дворянства, а также почет, которым оно пользовалось, как бы положили печать приниженности на профессию, им презиравшуюся. Богатые купцы и фабриканты стремились к получению дворянства и, добившись его, покидали свое прибыльное дело. Поэтому, хотя трудолюбие народа и плодородие почвы и спасли Францию от полного торгового упадка, коммерческие деятели в ней занимали довольно унизительное положение, заставлявшее лучших из них изменять своей профессии при первой же возможности. Людовик XIV, под влиянием Кольбера, обнародовал повеление, "уполномочивающее всех дворян принимать участие в торговом мореходстве и торговле вообще, без опасения, что это может унизить их дворянское достоинство, но при условии только, чтобы они не торговали по мелочам"; в объяснение причины повеления говорилось, "что надлежит, для блага наших подданных и для нашего собственного удовлетворения, искоренить остаток господствующего общественного мнения, что будто бы морская торговля не совместима с дворянством". Но предрассудок, ведущий к признаваемому открытому превосходству, не поддается искоренению, особенно, когда тщеславие представляет выдающуюся черту в национальном характере; и еще много лет спустя Монтескье учил, что занятия дворянства торговлею противны духу монархии. В Голландии было дворянство, но государство это как республиканское давало в широкой степени простор личной свободе и предприимчивости, и центры власти в нем были в больших городах. Основанием национального величия в нем были деньги или, скорее, богатство. Последнее, как источник гражданского отличия, влекло за собою также влияние или власть в государстве, с которыми связывалось социальное положение и почет. Так же было и в Англии. Знать ее была горда, но в представительном правительстве значение богатства не могло быть низведено на низкую степень, ни даже сколько-нибудь затемнено. Оно было патентом в глазах всех, оно чтилось всеми, и поэтому в Англии, как и в Голландии, профессии, служившие источником богатства, пользовались уважением, оказывавшимся самому богатству. Таким образом, во всех вышепоименованных странах общественное мнение, как выражение отличительных национальных свойств, имело существенное влияние на положение национальной торговли.

Национальный характер еще другим образом влияет на развитие морской силы, в самом широком смысле этого выражения, а именно в зависимости от способности нации основывать цветущие колонии. Колонизация, как и всякое дело, подлежащее развитию, имеет тем больший залог успеха, чем более она естественна. Поэтому колонии, которые возникают из сознательных потребностей и естественных побуждений всего народа, имеют наиболее прочные основания, и их последующий рост будет тем более обеспечен, чем менее будет вмешиваться в него метрополия, если народ обладает способностью к независимой деятельности. Люди трех прошлых столетий живо сознавали значение для своего отечества колоний как рынков для сбыта отечественных продуктов и как питомников для торговли и мореходства, но не всегда одинаковый характер имели заботы их о колониях и не одинаковым успехом сопровождались различные системы колонизации. Недостаток естественных побуждений в народе к организации колоний никогда не мог восполниться усилиями государственных деятелей, как бы дальновидны и заботливы они ни были; равным образом, самые точные установления, продиктованные из метрополии, не могут дать такие хорошие результаты, как спокойное предоставление колониям свободы в том случае, когда в национальном характере лежит зародыш саморазвития. Успешные колонии свидетельствовали о мудрости центральной администрации не в большей мере, чем колонии неуспешные — может быть, даже в меньшей. Если с одной стороны надо допустить, что обдуманная система и предусмотрительность со стороны правительства, постоянная заботливость его, тщательное приспособление средств к целям и т. п. могли иметь значение для колониального роста, то с другой стороны нельзя не видеть, что гений Англии отличается меньшей систематизирующей способностью, чем гений Франции, а между тем Англия, а не Франция сделалась первым колонизатором в мире. Успешная колонизация, с ее последующим влиянием на торговлю и морскую силу, зависит главным образом от национального характера, потому что колонии развиваются лучше всего, когда они развиваются самостоятельно, естественно; характер колониста, а не забота о нем правительства из метрополии, представляет главную опору их роста.

Эта истина особенно ясно рисуется из того факта, что отношение правительств метрополий к своим колониям было всегда всецело эгоистично. Каким бы образом ни возникала колония, но как только она приобретала какое-либо значение, так становилась для метрополии дойной коровой, о которой, конечно, надо было заботиться, но лишь как о части имущества, долженствующей оплатить эти заботы с торицею. Метрополия стремилась законодательными мерами монополизировать в свою пользу внешнюю торговлю колонии, старалась замещать заманчивые места в ее администрации своими кандидатами и смотрела на нее, как часто смотрят на океанские владения и ныне, т. е. как на место, удобное для поселения в нем тех, которыми было трудно управлять дома или которые были там бесполезны. Военная администрация, однако, во всякой колонии составляет необходимый атрибут отечественного правительства.

Удивительный и единственный успех Англии, как великой колонизаторской державы, слишком очевиден, чтобы на нем здесь останавливаться, и причина его, кажется, лежит главным образом в двух чертах национального характера. Во-первых, английский колонист непринужденно и охотно поселяется на новом месте, отождествляет свои интересы с его интересами и хотя сохраняет преданное воспоминание о своем отечестве, из которого пришел, но не мучается лихорадочной жаждой возвращения туда. Во-вторых, он сразу и инстинктивно начинает заботиться о развитии ресурсов своей новой страны в самом широком смысле. В первом свойстве англичанин отличается от француза, всегда тоскливо оглядывающегося на прелести своей очаровательной родины, в последнем — от испанца, круг интересов и стремления которого были слишком узки для того, чтобы он мог извлечь из земли, где поселялся, все, что она могла дать своим обитателям.

Характер и нужды голландцев привели их естественно к основанию колоний и около 1650 года последние уже были у них в Ост-Индии, Африке и Америке, и в таком большом числе, что одно лишь перечисление их было бы утомительно. Голландия была тогда далеко впереди Англии в деле колонизации. Но колониям ее, хотя их происхождение, чисто коммерческое по своему характеру, было естественно, кажется, не доставало залога развития. "Учреждая колонии, голландцы никогда не имели в виду расширения своего господства, но единственно лишь искали выгод для торговли и промышленности. На попытки к завоеваниям они решались только, когда вынуждаемы были к тому силою обстоятельств. Обыкновенно же они довольствовались торговлею под покровительством правителя страны". Это скромное удовлетворение одной только материальной выгодой, не сопровождавшееся политическим интересом, приводило, подобно деспотизму Франции и Испании, к лишь коммерческой зависимости от метрополии, и тем убивало естественное начало роста их.

Прежде, чем покончить с занимающим нас предметом, уместно спросить себя, насколько национальный характер американцев может способствовать развитию большой морской силы, при условии, что остальные обстоятельства этому развитию благоприятствуют.

Но кажется, вполне достаточно сослаться на весьма недавнее прошлое, чтобы доказать, что если бы законодательные стеснения были устранены и если бы нельзя уже было помещать капитал в предприятия, вознаграждающиеся теперь более, чем судоходство, то морская сила у нас не замедлила бы появиться. Влечение к торговой деятельности, смелая предприимчивость, любовь к приобретениям и живая сообразительность по отношению к ведущим к ним путям — все это имеется у американцев, и если бы в будущем открылось какое-либо поле для колонизации, то нет сомнения, что они внесли бы туда всю свою наследственную способность к самоуправлению и независимому росту.

VI. Характер правительства. — Влияние правительства и правительственных учреждений на развитие морской силы нации огромно. Необходимо воздержаться от стремления к излишнему философствованию и ограничить внимание очевидными и непосредственными причинами, с явными их результатами, не углубляясь слишком в разбор отдаленных и косвенных влияний.

Прежде всего должно заметить, что частные формы правительства, с соответствующими им учреждениями и характер правителей в то или другое время оказывали весьма существенное влияние на развитие морской силы. Различные свойства страны и ее населения, поскольку они рассматривались выше, представляют естественные данные, с которыми нация начинает жизнь, и могут сравниваться с врожденными свойствами человека, с которыми он выступает на житейское поприще; правительственное же руководство в истории нации, в свою очередь, можно сравнить с влиянием интеллигентной воли (will-power) в жизни человека, которая, — согласно тому, будет ли она мудра, энергична и настойчива или обратно, — служит причиною его успехов или неудач.

Кажется вероятным, что правительство, действуя в полном согласии с естественными наклонностями своего народа, будет весьма успешно содействовать его росту во всех отношениях; и в деле создания морской силы самые блестящие результаты имели место именно при мудром руководительстве правительства, сообразовавшегося с духом и общими свойствами нации. Представительное правительство тем более надежно, чем более широкое участие принимает в нем воля народа, но такое правительство иногда действует неудачно. С другой стороны, деспотическая власть, при управлении разумном и твердом, создавала иногда большую морскую торговлю и блестящий флот, идя к цели с меньшими уклонениями от начертанного плана, чем это возможно для правительства свободного народа. Однако слабая сторона деспотического правительства заключается в том, что после смерти правившего страною деспота настойчивое продолжение начинаний его не обеспечено.

Так как Англия бесспорно достигла наибольшего развития своей морской силы сравнительно со всеми современными державами, то прежде всего деятельность ее правительства требует нашего внимания. В общем направлении эта деятельность была целесообразна, хотя часто далеко не похвальна. Она постоянно имела в виду обладание морем, первенство на нем. Одно из в высшей степени надменных выражений стремления ее к такому первенству относится еще к отдаленному времени царствования Якова I, когда у Англии не было почти никаких владений, кроме ее собственных островов, и когда даже Виргиния или Массачусеттс не были еще заселены ее выходцами. Вот что пишет об этом Ришелье: "Герцог Сюлли, министр Генриха IV (одного из самых рыцарственных принцев, когда-либо живших), сел в Кале на французский корабль, несший французский флаг на грот-мачте; не успели они войти в Канал, как командир встретившего его английского посыльного бота, который должен был принять его там, приказал французскому судну спустить флаг. Герцог, полагая, что его положение спасает его от такого оскорбления, смело отказал, но за этим отказом последовали три орудийные выстрела, которые, пронизав его корабль, пронизали также и сердца всех старых добрых французов. Сила заставила его уступить неправде, и на все свои заявления он не мог добиться от английского капитана лучшего ответа, чем этот: "Поскольку долг обязывает его чтить звание посланника, постольку же он обязывает его требовать должной почести флагу его господина, как властелина моря". Если слова самого короля Якова были более вежливы, то во всяком случае они не имели другого действия, как побудить герцога внять голосу своего благоразумия, притворившись удовлетворенным, несмотря на то, что нанесенная ему рана болела, как неизлечимая. Генрих Великий должен был также отнестись к этому факту сдержанно, но он решился когда-нибудь поддержать права своей короны силою, которую, с течением времени, он в состоянии будет выставить на море".

Этот акт наглости, непростительной с точки зрения современных идей, не был так несогласен с воззрениями наций того времени. Он, главным образом, достоин внимания как в высшей степени рельефный, а также и потому, что дает одно из самых ранних указаний на намерение Англии настаивать на своем господстве на море, не стесняясь никаким риском, и описанная обида была нанесена Англией в правление одного из самых робких ее королей непосредственному представителю одного из храбрейших и способнейших французских правителей. На таком суетном оказании чести флагу, не имевшем иного значения, кроме внешнего проявления цели правительства, с такою же строгостью настаивалось в правление других королей и при Кромвеле. Старшинство английского флага было одним из условий мира, подписанных голландцами после их бедственной войны 1654 года. Кромвель, хотя и не облеченный официально прерогативой самодержавия, но бывший настоящим деспотом, чутко относился ко всему, что касалось чести и силы Англии, и для поднятия их он не останавливался только на вопросе о бесплодных салютах. Едва только начинавший набираться сил английский флот быстро вступил в новую жизнь под его твердым правлением. Права Англии или удовлетворение за оскорбления ее требовались ее флотами во всем мире, — в Балтийском и Средиземном морях, среди берберийских государств в Вест-Индии. В правление же Кромвеля завоеванием Ямайки было положено начало тому расширению английского владычества силой оружия, которое продолжалось до наших дней. Но не были также забыты не менее сильные мирные меры в пользу роста английской торговли и торгового мореходства: знаменитым навигационным актом Кромвеля объявлялось, что весь ввоз в Англию или в ее колонии должен производиться исключительно на судах, принадлежащих самой Англии или стране, в которой транспортировавшиеся продукты добывались или обрабатывались. Этот декрет, имевший целью нанести удар главным образом Голландии, доставлявшей морские транспортные средства всей Европе, был чувствителен и для всего коммерческого мира, но выгода его для Англии в те дни национальной вражды и борьбы была так очевидна, что он продолжал сохранять свое действие еще долго во время монархии. Так, столетие и четверть века спустя, Нельсон, еще до начала своей знаменитой карьеры, опирается на тот же декрет, стараясь, в ревностных заботах своих о процветании английского торгового мореходства, стеснить в Вест-Индии деятельность американских коммерческих судов.

Когда Кромвель умер, то занявший трон отца своего Карл II, при всем вероломном отношении своем к английскому народу, оставался все-таки верен величию Англии и традиционной политике ее правительства на море. В своих изменнических сношениях с Людовиком XIV, путем которых он намеревался сделаться независимым от парламента и народа, он писал: "Есть два препятствия для полного согласия. Первое — проявляющаяся теперь великая забота Франции о создании своей торговли и о занятии положения влиятельной морской державы. Это возбуждает в нас, опирающихся в своем значении только на свою торговлю и на свою морскую силу, такое подозрительное к ней отношение, что каждый шаг ее в этом направлении увековечивает ревность между двумя нациями". Посреди переговоров, которые предшествовали гнусному нападению обоих королей на Голландскую Республику, возник горячий спор о том, кому командовать соединенными флотами Англии и Франции. Карл был непоколебим в этом пункте спора. "Это исконный обычай Англии, — говорит он, — командовать в море", и он откровенно объяснил французскому посланнику, что если бы он уступил, то его подданные не послушались бы его. В проектировавшемся разделении Соединенных Провинций он сохранял за Англией морские позиции, которые командовали устьями рек Шельды и Мааса. Флот в правление Карла сохранял в течение некоторого времени дух и дисциплину, созданные железным режимом Кромвеля, хотя впоследствии и он принял участие в общем моральном упадке, каким характеризовалось злополучное царствование Карла. Монк в 1666 году, отделив от своего флота четвертую часть и сделав этим большую стратегическую ошибку, с остальными кораблями встретил значительно превосходившие его морские силы Голландии. Несмотря на неравные шансы, он атаковал неприятеля без колебания и в течение трех дней держался на поле сражения с честью, хотя и с потерями. Такое поведение, доблестное само по себе, не оправдывается принципами войны, но в единстве взгляда английского народа и его правительства, зорко следившего за сохранением престижа флота Англии и направлявшего его деятельность, лежал секрет конечного успеха, последовавшего за многими стратегическими ошибками в течение столетий. Преемник Карла, Яков II, был сам моряком и командовал в двух больших морских сражениях. Когда Вильгельм III взошел на трон, то правительства Англии и Голландии направлялись одной рукой и шли соединенно к одной цели против Людовика XIV, вплоть до Утрехтского мира в 1713 году, т. е. в течение четверти столетия. Английское правительство все более и более настойчиво и с сознательною целью заботилось о расширении морских владений Великобритании и лелеяло рост ее морской силы. Нанося удары флоту Франции как открытый враг ее, Англия в то же время подкапывалась, как по крайней мере полагали многие, как коварный друг под морскую силу Голландии. Трактат между двумя странами требовал от Голландии только три восьмых доли общих их морских сил, а от Англии — пять восьмых, т. е. почти вдвое более. Такое соглашение, соединенное с условием, требовавшим от Голландии содержания армии в 102000 человек, а от Англии только 40000, в действительности возложило сухопутную войну на первую державу, а морскую войну — на вторую. Стремление, преднамеренное или нет, очевидно; и при заключении мира, в то время, как Голландия получила вознаграждение континентальными владениями, Англия приобрела, кроме коммерческих привилегий во Франции, Испании и Испанской Вест-Индии, важные морские позиции: Гибралтар и Порт-Маон в Средиземном море; Ньюфаундленд, Новую Шотландию и Гудзонов залив в Северной Америке. Морская сила Франции и Испании исчезла, морская сила Голландии с тех пор постоянно падала. Утвердившись, таким образом, в Вест-Индии и Средиземном море, английское правительство с тех пор твердо двигалось вперед по пути, который привел Английское Королевство к Британской империи. В течении двадцати пяти лет, следовавших за Утрехтским миром, сохранение мира было главной целью министров, руководивших политикой двух больших морских наций — Франции и Англии, но среди всех колебаний континентальной политики, в этот в высшей степени неустойчивый период, изобиловавший мелкими войнами и переменными трактатами, взор Англии постоянно был устремлен на заботы о сохранении ее морской силы. В Балтийском море ее флоты ограничивали посягательства Петра Великого на Швецию и таким образом сохраняли равновесие сил в этом море, через которое она не только питала свою морскую торговлю, но и получала главную часть необходимых для нее морских материалов, и которое царь намеревался сделать русским озером. Дания пыталась учредить в Ост-Индии компанию при помощи иностранных капиталов; Англия и Голландия не только запретили своим подданным присоединяться к ней, но и угрожали Дании войною, и таким образом остановили предприятие, которое они считали противным своим морским интересам. В Нидерландах, перешедших по Утрехтскому трактату к Австрии, была организована подобная же Ост-Индская компания, которая избрала своим портом Остенде и устав которой был санкционирован императором. Этому предприятию, имевшему целью восстановить торговлю Нидерландов, потерянную после утраты устьев Шельды, также воспрепятствовали морские силы Англии и Голландии, и жадные стремления этих держав к монополии торговли, поддерживаемые в этом случае Францией, задушили и эту компанию после нескольких лет ее полного борьбы существования. В Средиземном море Утрехтское соглашение было нарушено императором Австрии, естественным союзником Англии при тогдашнем положении европейской политики. Подстрекаемый Англией, он, уже имея в своих руках Неаполь, требовал также Сицилию в обмен на Сардинию. Испания сопротивлялась, и ее флот, только что начавший оживать при энергичном министре Альберони, был разбит и уничтожен английским флотом близ мыса Пассаро в 1718 году, а в следующем году французская армия, по настоянию Англии, перешла Пиренеи и довершила дело разрушением испанских адмиралтейств. Таким образом Англия, владея уже сама Гибралтаром и Магоном, увидела Неаполь и Сицилию в руках своего друга, а неприятеля своего разбитым наголову. В Испанской Америке она злоупотребляла своими торговыми привилегиями, уступленными ей Испанией под давлением необходимости, практикуя там в широкой степени контрабанду, которую едва старалась скрывать; и когда выведенное из терпения испанское правительство позволило себе не вполне сдержанно противодействовать ей, то и министр, заботившийся о мире, и оппозиция, настаивавшая на войне, защищали свои мнения, ссылаясь на требование чести и престижа морской силы Англии. В то время, как политика последней таким образом настойчиво стремилась к расширению и усилению основ ее влияния на океане, другие правительства Европы, казалось, были слепы в игнорировании своем опасностей, возникавших для них в росте ее морской силы. Бедствия, явившиеся результатом слишком возмечтавшей о своей силе Испании в давно прошедшие дни, казалось, были забыты, забыт был также совсем недавний урок кровавых и дорого стоивших войн, вызванных притязаниями и преувеличенной силой Людовика XIV. На глазах государственных людей Европы постоянно и видимо созидалась третья подавляющая сила, предназначавшаяся к деятельности такой же эгоистичной, такой же наступательной, хотя и не такой жестокой, но гораздо более успешной, чем деятельность любой из ее предшественниц. Это была морская сила, деяния которой, как более молчаливые, чем звон оружия, редко замечаются своевременно, хотя они и не скрываются глубоко. Едва ли можно отрицать, что бесконтрольное господство Англии на морях, в течение почти всей эпохи, избранной предметом изучения в настоящем труде, было, по причине отсутствия достойного ей соперника, главным из тех военных факторов, которые определили конечный исход большинства войн[7]. Однако влияние этого фактора настолько не предусматривалось после Утрехтского мира, что Франция, движимая личными побуждениями ее правителей, действовала в течение двенадцати лет рука об руку с Англией против Испании; и хотя с переходом власти в руки Флери (Fleuri) в 1726 году эта политика и изменилась, французский флот по-прежнему остался в пренебрежении, и единственным ударом, нанесенным Англии, было утверждение принца из дома Бурбонов, естественного врага ее, на троне Обеих Сицилии в 1736 году. В начале войны с Испанией в 1739 году английский флот превосходил по численности соединенные флоты Испании и Франции, и это численное превосходство все возрастало в течение следовавшей затем четверти столетия почти непрерывных войн. В этих войнах Англия, сначала инстинктивно, а затем с сознательною целью, под руководством правительства, сумевшего не упустить выгодных моментов и оценить то, что было возможно для ее морской силы, быстро созидала ту могущественную колониальную империю, основания которой были уже прочно заложены в самых свойствах ее колонистов и в качествах ее флота. В делах, в тесном смысле слова европейских, ее богатство, следствие ее морской силы, дало ей видную долю участия в течение того же периода. Система субсидий, введенная за полстолетия до того в войнах Мальборо (Marlborough) и получившая наибольшее развитие полстолетия спустя в Наполеоновских войнах, дала Англии возможность поддержать силы ее союзников, которые без субсидий ослабли бы, если бы не были даже совсем парализованы. Кто может отрицать, что правительство, которое одной рукой усиливало своих слабеющих союзников на континенте жизненной струей денег, а другой выгоняло своих врагов с моря и из их главных владений — Канады, Мартиники, Гваделупы, Гаваны, Манилы — давало своей стране первенствующую роль в европейской политике; и кто может не видеть, что сила, проявлявшаяся в этом правительстве и в населении этой страны, тесной размерами и бедной ресурсами, выросла прямо из моря? Политика, руководившая английским правительством в войне, выяснена в спиче Питта (Pitt), который был главным гением ее, хотя он и потерял власть ранее окончания ее. Осуждая мир 1763 года, заключенный его политическим противником, он сказал: "Франция, главным образом, если не исключительно, грозна для нас как морская и коммерческая держава. То, что мы выигрываем нанесением вреда ей как таковой, должно быть ценно для нас свыше всего. Вы же оставили Франции возможность оживить ее флот". А между тем приобретения Англии были огромны, ее господство в Индии было обеспечено, и вся Северная Америка к востоку от Миссисипи отдана в ее руки. К этому времени направление образа действий ее правительства ясно обозначилось, получило силу традиций и твердо преследовалось. Правда, Американская война за независимость была большою ошибкою с точки зрения интересов морской силы, но правительство было вовлечено в нее незаметно, рядом естественных ошибок. Оставляя в стороне политические и конституционные соображения и рассматривая вопрос как чисто военный или морской, можно характеризовать сущность дела так: американские колонии представляли обширные общины, развивавшиеся на большом от Англии расстоянии. До тех пор, пока они были привязаны к своей отечественной стране-а такая привязанность имела тогда место до степени энтузиазма — они представляли твердую базу для ее морской силы в той части света, но их территория и население были слишком велики для того, чтобы, особенно при таком большом расстоянии от Англии, можно было надеяться удержать их силою, если бы какие-либо могущественные нации пожелали помочь им отложиться от метрополии. Это "если", между тем, имело за собой большую степень вероятности. Унижение Франции и Испании было так горько и так свежо в памяти, что они, наверное, ждали случая реванша, и было хорошо известно, что Франция особенно энергично заботилась о быстром создании своего флота. Если бы колонии были тринадцатью островами, то морская сила Англии быстро уладила бы затруднения, но вместо физического барьера колонии разделяло только ревнивое соперничество, которое потухало при общей им опасности. Войти преднамеренно в борьбу с ними, стараться удержать силою такую обширную территорию с огромным враждебным населением и столь далекую от Англии было равносильно возобновлению семилетней войны с Францией и Испанией, да при условии еще, что американцы не на стороне Англии, а против нее. Семилетняя война была таким тяжелым бременем, что мудрое правительство должно бы было предвидеть невозможность вынести еще добавочную ношу и понять необходимость соглашений с колонистами. Правительство рассматриваемой эпохи не было мудро и пожертвовало важным элементом морской силы Англии, но по ошибке, а не добровольно; по надменности, а не по слабости.

Это постоянное следование общему направлению политики, без сомнения, облегчалось для чередовавшихся английских правительств самими условиями страны. Единство цели было, до некоторой степени, вынуждено. Твердое сохранение морской силы, надменная решимость заставить чувствовать ее, благоразумные заботы о постоянной готовности ее военного элемента, были еще более следствием той особенности политических учреждений Англии, которая, в сущности, отдала власть в течение рассматриваемой эпохи в руки класса, составлявшего земельную аристократию. Такой класс, — каковы бы ни были его недостатки в других отношениях, — с готовностью воспринимает и лелеет здоровые политические традиции, естественно гордится славою своей страны и сравнительно нечувствителен к лишениям тех слоев общества, за счет которых эта слава поддерживается. Он без затруднения выносит бремя денежных налогов, необходимых для подготовки к войне и для ведения ее, как класс, более богатый, чем другие классы. Источники его богатства не так непосредственно страдают во время войны, как источники торговли, и поэтому он не разделяет той политической робости, которую принято называть "робостью капитала" и которая свойственна тем, чье состояние и дело подвергаются в войне риску. Тем не менее в Англии этот класс не был нечувствителен ко всему, что касалось выгоды и невыгоды торговли. Обе палаты парламента соперничали в бдительной заботливости об ее расширении и о покровительстве ей, и частому углублению их в ее нужды приписывает морской историк возраставшее влияние исполнительной власти в управлении флотом. Земельный класс также естественно воспринимает и сохраняет дух воинской чести (millitary honor), который имел первостепенное значение в века, когда военные учреждения не представляли еще достаточной замены того, что называется Г esprit de corps. Но, хотя полный кастовых предубеждений и предрассудков, которые чувствовались во флоте, как и везде, упомянутый класс имел достаточно здравого практического смысла, чтобы не мешать достойным представителям низших слоев общества достигать высшего положения, и каждый век видел английских адмиралов, вышедших из народа. В этом свойстве своем английский высший класс заметно отличался от французского. Даже в 1789 году, в начале революции, в Ежегоднике французского флота стояло имя официального чиновника, на которого возложено было проверять доказательства благородного происхождения молодых людей, намеревавшихся вступить в морскую школу.

С 1815 года, и особенно в наши дни, правительство Англии перешло в значительнейшей мере в руки народа в широком смысле. Будущему предстоит еще выяснить, пострадает ли от этого ее морская сила, широким базисом которой по-прежнему остается сильно развитая торговля, обширная механическая промышленность и обширная колониальная система. Точно так же остается еще открытым вопрос о том, будет ли демократическое правительство обладать достаточной дальновидностью и большою чувствительностью к национальному положению и кредиту, а также готовностью обеспечить процветание упомянутой силы надлежащими денежными затратами в мирное время, — а все это необходимо для подготовки к войне. Народные правительства обыкновенно не склонны к военным издержкам, как бы ни были они необходимы, и есть признаки, что современная Англия стремится идти в этом отношении назад.

Мы видели уже выше, что Голландская Республика, еще в большей степени, чем английская нация, обязана своим богатством и даже самою своею жизнью морю. Но характер и политика ее правительства значительно менее благоприятствовали надлежащей поддержке в ней морской силы. Составленная из семи провинций, с политическим именем Соединенных Провинций, Голландия страдала разделением власти, о котором американцы получат достаточное понятие, сравнив их со своими States Rights, только в большем масштабе. Каждая из морских провинций имела свой собственный флот и свое собственное адмиралтейство, что вело к ревнивым между ними отношениям. Вредному влиянию такого порядка вещей отчасти противодействовало большое преобладание провинции Голландии, которая одна только содержала пять шестых соединенного флота и платила пятьдесят восемь процентов налогов, вследствие чего имела и пропорциональное участие в руководстве национальной политикой. Дух народа, хотя в высшей степени патриотического и способного приносить крайние жертвы за свободу, но все-таки узко коммерческого, царил и в правительстве которое, в сущности, можно было назвать коммерческою аристократией — и заставлял его враждебно относиться не только к войне, но и к издержкам, необходимым для готовности к ней. Как было выше сказано, голландские бургомистры соглашались нести расходы на свою оборону не ранее того момента, когда опасность являлась перед ними лицом к лицу. Однако, пока держалось республиканское правительство, эта экономия менее всего распространялась на флот; и до смерти Яна де Витта в 1672 году и даже до мира с Англией в 1674 году голландский флот, в отношении численности судов и снаряжения их, способен был с честью противостоять соединенным флотам Англии и Франции. Его сила в то время несомненно спасла страну от разгрома, замышлявшегося двумя королями. Со смертью де Витта республика исчезла, и за нею последовало, в сущности, монархическое правительство Вильгельма Оранского. Долголетняя политика этого принца, тогда еще всего лишь восемнадцати лет от роду, состояла в противодействии Людовику XIV и расширению французской державы. Это противодействие обратилось более на сухопутные, чем на морские операции — результат, вызванный уклонением Англии от войны. Уже в 1676 году адмирал де Рейтер (de Ruyter) нашел, что флот, командующим которым он был назначен, недостаточно силен для того, чтобы равняться силами даже с одною только Францией. При обращении взоров правительства только на сухопутные границы флот быстро пришел в упадок. В 1688 году, когда Вильгельму Оранскому понадобилась эскадра для конвоирования его в Англию, амстердамские бургомистры возражали, что флот нерасчетливо уменьшен в силе и лишен способнейших командиров. Сделавшись королем Англии, Вильгельм все еще удерживал положение правителя (штадтгальтера) Голландии, а с ним держался и своей обычной европейской политики. Он нашел в Англии морскую силу, в которой нуждался, а средства Голландии использовал для сухопутной войны. Этот голландский принц согласился, чтобы в военных советах союзных флотов голландские адмиралы сидели ниже младшего английского капитана, и интересы Голландии на море приносились в жертву требованиям Англии с такою же готовностью, как и их гордость. Когда Вильгельм умер, наследовавшее ему правительство все еще продолжало держаться его политики. Его задачи были всецело сосредоточены около территориальных интересов, и при заключении Утрехтского мира, который завершил ряд войн, продолжавшихся более сорока лет, голландцы, не предъявив никаких притязаний на влияние на море, не сделали ничего для развития морских ресурсов и для расширения колоний и торговли.

О последней из этих войн английский историк говорит: "Экономия голландцев сильно повредила их репутации и торговле. Их военные корабли в Средиземном море были всегда снабжены припасами лишь на короткое время, а их конвои были организованы во всех отношениях так слабо, что на один терявшийся нами корабль они теряли пять, что справедливо породило общее убеждение, что мы более надежные транспортеры, чем они; а это, конечно, имело хорошие для нас последствия. Отсюда произошло то, что наша торговля скорее возросла, чем уменьшилась в этой войне".

С этого времени Голландия уже не имела большой морской силы и быстро теряла то почетное положение среди держав, которое эта сила создала ей. Будет только справедливо сказать, что уже никакая политика не могла бы спасти от упадка эту маленькую, мужественную нацию перед лицом настойчивой вражды Людовика XIV. Дружба с Францией, обеспечив ей мир на сухопутной границе, позволила бы ей, по крайней мере, в течение большего времени, оспаривать у Англии господство на морях, а союз флотов двух континентальных государств мог бы задержать рост огромной силы, о которой мы говорили. Морской мир между Англией и Голландией мог иметь место лишь при подчиненности одной из них, так как обе они стремились к одной и той же цели. Относительные же положения Франции и Голландии были иные и падение Голландии произошло не неизбежно от меньших размеров государства или от меньшей численности населения его, а от ошибочной политики обоих правительств. В нашу задачу не входит обсуждение вопроса о том, которое из последних более заслуживает порицания.

Франция, расположенная географически весьма выгодно для обладания морскою силою, получила в руководство от двух великих правителей своих, Генриха IV и Ришелье, определенную политику. Сущность ее заключалась в том, что с некоторыми определенными проектами расширения континентальных владений государства в восточном направлении соединялась решимость оказывать упорное сопротивление Австрийскому дому, управлявшему тогда Австрией и Испанией, и господству Англии на море. Для достижения этой последней цели, так же, как и по другим причинам, Франции следовало домогаться союза с Голландией, поощрять свою торговлю и рыболовные промыслы, как основы морской силы, и заботиться о сооружении большего военного флота. Ришелье в своем политическом завещании указывал на способы создания во Франции морской силы, основанной на положении и средствах страны, и французские писатели считают его истинным основателем флота не только потому, что он строил и снаряжал корабли, но и по широте его взглядов и принимавшихся им мер для обеспечения основных учреждений флота и прочного развития его. После его смерти Мазарини унаследовал его взгляды и общую политику, но не усвоил его высокого и воинственного духа: в течение управления Мазарини только что организованный флот исчез. Когда Людовик XIV в 1661 году принял бразды правления, во французском флоте было всего тридцать кораблей, из которых только на трех было более, чем по шестидесяти пушек. Именно тогда Франция проявила пример удивительнейшей деятельности, какая только возможна для неограниченного правительства, умело и систематически руководимого. Отдел администрации, ведавший торговлей, мануфактуры, мореходство и колонии, были вверены человеку великого практического гения, — Кольберу, который служил с Ришелье и всецело воспринял его идеи и политику. Он преследовал свои цели в чисто французском духе. Все должно было организоваться, и пружины всего должны были сосредоточиваться в кабинете министра. "Организовать сильную армию производителей и купцов, подчиненную деятельному и интеллигентному руководительству так, чтобы обеспечить за Францией промышленную победу путем порядка и единства усилий и добиться лучших продуктов, принудив всех производителей к таким процессам производств, какие признаны компетентными людьми за наилучшие… Организовать большие компании мореходов для внешней торговли, так же как фабрикантов для торговли внутренней, и дать Франции как поддержку коммерческой силе флот еще невиданных до тех пор размеров и опирающийся на твердые основания" — так охарактеризованы задачи Кольбера по отношению к двум из трех звеньев в цепи морской силы. По отношению к третьему звену — колониям на окраинах французских владений, очевидно, преследовалось то же самое правительственное направление и та же организация, потому что правительство начало с выкупа Канады, Ньюфаундленда, Новой Шотландии и французских Вест-Индских островов от компаний, которые тогда владели ими. Здесь, таким образом, явно видна неограниченная, бесконтрольная власть, собирающая в свои руки все бразды для направления нации на путь, который привел бы ее, между другими целями, и к созданию большой морской силы. i Рассмотрение деталей деятельности Кольбера не входит в нашу задачу. Для нас достаточно отметить главную роль правительства в создании морской силы государства и то, что заботы этого великого человека не ограничивались только какою-либо одной из основ этой силы в ущерб другим, но что в его мудрой и дальновидной администрации обнимались все эти основы. Земледелие, усиливающее производительность земли, и мануфактуры, умножающие продукты промышленности; внутренние торговые пути и постановления, которыми облегчается обмен продуктов с внешним по отношению к стране миром; устав о судоходстве и таможенных сборах, имевший целью передать транспортное дело в руки французов и таким образом поощрить создание французского флота для вывоза и ввоза отечественных и колониальных продуктов, администрация и развитие колоний, при посредстве которых могли бы умножаться отдаленные рынки для монополизирования их в пользу отечественной торговли; благоприятствующие последней трактаты с иностранными государствами и пошлины на суда и продукты соперничавших с Францией наций — все эти меры, обнимающие бесчисленные детали, были употреблены для создания во Франции: 1) производительности; 2) судоходства; 3) колоний и рынков — одним словом, морской силы. Изучение такой работы проще и легче, когда она выполнена одним человеком, начертана одним логическим процессом, чем когда она медленно проведена через сталкивающиеся интересы в более сложном правительстве. В течение недолгого управления Кольбера видна вся теория морской силы, проведенная в практику излюбленным Францией путем систематической централизации, тогда как иллюстрации той же самой теории в английской и голландской историях рассеяны в деятельности нескольких поколений. Описанный рост морской силы, однако, был форсированным, принудительным и зависел от долговечности неограниченной власти, заботившейся о нем; и так как Кольбер не был королем, то его влияние продолжалось только до тех пор, пока он был в фаворе у короля. Однако в высшей степени интересно проследить результаты его трудов на том поле деятельности, которое подлежит заботам правительства, а именно на организации флота. Было уже упомянуто, что в 1661 году, когда он вступил в должность, во Франции было только тридцать кораблей, из которых лишь на трех было более шестидесяти пушек. В 1666 году число судов возросло уже до семидесяти: пятьдесят линейных кораблей и двадцать брандеров; в 1671 году вместо семидесяти стало уже сто девяносто шесть судов. В 1683 году насчитывалось сто семь кораблей, от 24- до 120-пушечных, двенадцать из которых носили свыше 76 пушек, и кроме того, много судов меньших размеров. Порядок и система, введенные в адмиралтействе, сделали деятельность их более производительной, чем в Англии. Один английский капитан, бывший пленником во Франции в то время, когда влияние работы Кольбера еще продолжалось в руках его сына, писал: "Будучи привезен туда пленником, я лежал четыре месяца в госпитале, в Бресте, для лечения моих ран. В это время я имел случай удивляться достигнутой во Франции быстроте в комплектовании и снаряжении судов — в операциях, которые, как я ошибочно полагал до сих пор, нигде не могли быть исполнены скорее, чем в Англии, где мореходство развито в десять раз больше, а следовательно и число матросов в десять раз больше, чем во Франции, но здесь я видел, как двадцать кораблей, почти все шестидесятипушечные, были снаряжены в течение двадцати дней, предварительно они были введены в гавань, разоружены, и команда их была распущена. Затем, по распоряжению из Парижа, они были кренгованы, килеваны, осмотрены, оснащены и снабжены всем необходимым и потом снова выведены из гавани, наконец на них была посажена команда, и они вышли опять в море… И все это было сделано в течение вышеупомянутого короткого времени, с поразительною легкостью. Я видел также, как со стопушечного корабля были сняты все орудия в течение только четырех или пяти часов, — работа, на которую в Англии, насколько я знаю, никогда не тратят менее двадцати четырех часов, и при том она была исполнена здесь с гораздо меньшими затруднениями, чем у нас. Все это я наблюдал из своего госпитального окна".

Один французский морской историк сообщает просто невероятные сведения, утверждая, что галера, заложенная на верфи в четыре часа, в девять часов уже вышла из гавани совсем вооруженная. Эти сведения можно однако принять вместе с приведенными выше более серьезными сообщениями английского офицера как указания на замечательную степень порядка и на общие средства для работ во французском флоте в рассматриваемую эпоху.

Тем не менее, весь этот удивительный рост флота, вынужденный действиями правительства, сменился увяданием его, когда исчезла благосклонность к нему нового правительства. Времени было слишком мало для того, чтобы любовь к флоту пустила глубокие корни в жизнь народа. Деятельность Кольбера прямо согласовалась с направлением политики Ришелье, и в течение некоторого времени после него казалось, что Франция будет продолжать идти по пути, который привел бы ее к величию на море и к преобладанию на суше. По причинам, приводить которые здесь еще нет необходимости, Людовик XIV проникся чувством горькой вражды к Голландии, и так как это чувство разделялось и Карлом II, то оба короля решились на попытку уничтожения Соединенных Провинций. Война, возникшая в 1672 году, хотя и более противная естественным чувствам Англии, была меньшей политической ошибкой со стороны ее, чем со стороны Франции, особенно по отношению к морской силе. Франция помогала разорению своего вероятного и, наверное, незаменимого союзника, Англия же способствовала уничтожению своего величайшего соперника на море, который превосходил еще ее в то время в коммерческом развитии. Франция, шатавшаяся под бременем долгов и финансовых затруднений, когда Людовик взошел на трон, только что увидела перед собою в 1672 году ясные горизонты под влиянием счастливых результатов реформ Кольбера. Война, продолжавшаяся шесть лет, уничтожила большую часть его работы. Земледельческие классы, мануфактуры, коммерция и колонии — все было поражено ею, учреждения Кольбера зачахли, и порядок, который он восстановил в финансах, был ниспровергнут. Таким образом, деятельность Людовика, — а он один был руководящим правителем Франции, — подрезала корни морской силы его страны и отвратила от него лучшего морского союзника. Территория и военная сила Франции увеличились, но источники торговли и мирного мореходства иссякли в процессе войны, и хотя военный флот еще в течение нескольких лет после нее содержался с большим блеском, скоро и он начал падать и к концу царствования почти совсем исчез. Такой же ложной политикой по отношению к морским интересам отличалось и остальное время этого пятидесятичетырехлетнего царствования. Людовик постоянно отворачивался от упомянутых интересов, обращая еще внимание только на боевые суда, и или не мог, или не хотел видеть, что последние мало полезны и не обеспечены в своем существовании, если мирное мореходство и промышленность, на которые опирается развитие флота, не процветают в стране. Его политика, стремившаяся к преобладающему влиянию в Европе путем военной силы и расширения территориальных владений, вынудила Англию и Голландию к союзу, который, как уже выше было сказано, прямо изгнал Францию с моря и косвенно подорвал морскую силу Голландии. Флот Кольбера погиб, и в течение последних десяти лет жизни Людовика значительный французский флот ни разу не выходил в море, хотя морская война велась непрерывно. Благодаря простоте правительственного механизма в абсолютной монархии таким образом обнаружилось, как велико может быть влияние правительства и на рост и на упадок морской силы.

В последний период царствования Людовика XIV, наблюдается, следовательно, упадок морской силы, вследствие ослабления ее оснований торговли и богатства, которое торговля приносит государству. Последовавшее затем правительство, также абсолютное, с определенными целями и по требованию Англии отказалось от всяких претензий на содержание сильного военного флота. Причиной этому было то, что новый король был несовершеннолетним, а регент, для нанесения вреда королю Испании, с которым он был в горячей вражде, а также для сохранения своей личной власти, заключил союз с Англией. Он помог ей, в ущерб Испании, утвердить Австрию, наследственного врага Франции, в Неаполе и в Сицилии и в союзе с нею уничтожил испанский флот и адмиралтейства. Здесь мы опять видим личного правителя, игнорирующего морские интересы Франции и прямо помогающего росту силы владычицы морей, подобно тому, как помогал этому косвенно и ненамеренно Людовик XIV. Эта кратковременная фаза политики окончилась со смертью регента в 1726 году, но и после того, до 1760 года, правительство Франции продолжало игнорировать морские интересы. Правда, говорят, что, благодаря некоторым мудрым изменениям в фискальных установлениях Франции, главным образом в направлении свободы торговли (сделанных министром Лоу, шотландцем по происхождению), торговля ее с Ост- и Вест-Индиями поразительно увеличилась и что острова Гваделупа и Мартиника сделались чрезвычайно богатыми и доходными, но с наступлением войны как торговля, так и колонии Франции, вследствие упадка ее флота, были предоставлены полному произволу Англии. В 1756 году, когда натянутое положение дел уже должно было привести к разрыву между упомянутыми державами, Франция имела только сорок пять линейных кораблей, а Англия около ста тридцати; и когда эти сорок пять кораблей пришлось вооружить и снабдить всем необходимым, то не нашлось достаточного количества ни материалов, ни такелажа, ни припасов, ни даже артиллерии. Но и это еще не все: "Недостаток системы в действиях правительства, — говорит один французский писатель, — породил индифферентизм и открыл путь беспорядку и недостатку дисциплины. Никогда несправедливые повышения по службе не были так часты, и рядом с этим никогда не было видно более общего недовольства. Деньги и интриги заняли место всего другого и давали власть и силу. Знать и выскочки полагали, что влияние в столице и самоуверенное поведение в морских портах освобождали их от всякой службы. Расхищение доходов государства и адмиралтейств не знало границ. Честь и скромность поднимались на смех. Как будто бы зло не было таким образом еще достаточно велико, министерство озаботилось изгладить героические традиции прошлого, которые избежали общего разрушения. За энергическими боями великого царствования последовала, по приказу двора, политика осмотрительности (affaires de circonspection). Для сохранения, среди общего хищения, немногих вооруженных кораблей неприятелю делались уступки все чаще и чаще. Ради этого несчастного принципа мы были обречены на оборонительное положение, столь же выгодное для неприятеля, сколько чуждое духу нашего народа. Боязливая осмотрительность перед врагом, навязанная нам по приказу, изменила с течением времени национальный характер, и злоупотребление этой системой приводило к поступкам недисциплинарным и к отступлению от своего долга под огнем неприятеля, примеры чему тщетно было бы искать в предшествовавшем столетии".

Ошибочная политика, стремившаяся к континентальному расширению, поглощала средства страны и была вдвойне вредна, потому что, оставляя беззащитными колонии и торговлю, она подвергала пресечению, в случае войны, величайший источник богатства, как это в действительности и случилось. Малые эскадры, посылавшиеся в море, разбивались подавляющими силами неприятеля, торговое мореходство прекратилось, и колонии — Канада, Мартиника, Гваделупа, Индия — попали в руки Англии. Если бы не нежелание занять слишком много места подробностями, то можно было бы привести здесь интересные извлечения из писателей, показывающие бедственное положение Франции — страны, отвернувшейся от моря — и рост богатства Англии посреди всех ее жертв и испытаний. Современный английский писатель следующим образом выразил свой взгляд на политику Франции в ту эпоху: "Франция, так горячо увлекшаяся Германской войной, настолько оставила без внимания и денежной поддержки дела своего флота, что дала нам возможность нанести тяжелый удар ее морской силе, после которого она едва ли будет в состоянии оправиться. Поглощение ее внимания Германской войной отвратило также ее от обороны ее колоний, вследствие чего мы могли завоевать значительнейшие из последних. Война заставила ее забыть о покровительстве ее торговле, которая была всецело уничтожена, тогда как торговля Англии никогда, даже в течение самого полного мира, не бывала еще в таком цветущем состоянии. Таким образом, впутавшись в Германскую войну, Франция потерпела полное поражение во всем, что касалось ее личного и непосредственного раздора с Англией".

В Семилетней войне Франция потеряла тридцать семь линейных кораблей и пятьдесят шесть фрегатов, — сила, в три раза превосходящая численно весь флот Соединенных Штатов в какой угодно период парусного флота. "В первый раз со времени Средних веков, — говорит французский историк в своем разборе упомянутой войны, — Англия завоевала Францию одна, почти без союзников, тогда как последняя имела много сильных помощников. Этим завоеванием Англия обязана единственно превосходству своего правительства". Да, но это превосходство правительства основывалось на ужасном оружии — на морской силе, обладание которой достигнуто им в вознаграждение за его твердую политику, неуклонно направленную к одной цели.

Глубокое унижение Франции, достигшее апогея за время между 1760 и 1763 годами, в последнем из которых она заключила мир, дает урок, поучительный для Соединенных Штатов в настоящий период коммерческого и морского нашего упадка. Мы избежали пока ее унижения, так будем же надеяться, что еще не поздно извлечь выгоду из ее примера. Между теми же годами (1760 и 1763) французский народ восстал, как впоследствии в 1793 году, и объявил, что желает иметь военный флот. "Народное чувство, искусно направлявшееся правительством, выразилось в крике, раздавшемся с одного конца Франции до другого: флот должен быть восстановлен. Правительство получало в дар корабли от городов, от корпораций и по частным подпискам. Кипучая деятельность вспыхнула в молчаливых до того портах; корабли везде строились и исправлялись". Эта деятельность неослабно поддерживалась; адмиралтейства переполнились, материальная часть была приведена в порядок, артиллерия преобразована и образован штат из десяти тысяч обученных артиллеристов.

В тоне и в действиях морских офицеров тех дней вдруг почувствовался народный импульс, которого лучшие из них не только ждали, но для проявления которого они и работали. Никогда еще не обнаруживалось среди морских офицеров такой профессиональной и мыслительной деятельности, как в то время, когда их корабли обречены были на гниение бездействием правительства. Вот что пишет об этом выдающийся французский офицер нашего времени: "Грустное состояние флота в царствование Людовика XV, закрыло для офицеров доступ к блестящей карьере смелых предприятий и удачных сражений, заставило их обратиться в своим собственным силам. Они приобрели при изучении своего дела знания, которые им предстояло подвергнуть испытаниям несколько лет спустя и оправдать таким образом превосходное изречение Монтескье: "Несчастье наша мать, счастье наша мачеха"… Около 1769 года сияло во всем блеске созвездие офицеров, деятельность которых распространилась во всех концах земли и которые в своих трудах и исследованиях обняли все отрасли человеческих знаний. Морская академия, основанная в 1752 году, была преобразована"[8].

Первый директор Академии, капитан Биго де Морог (post-capitaine Bigot de Morogues), написал тщательно обработанный трактат по морской тактике, первый оригинальный труд по этому предмету со времени сочинения Павла Госта (Paul Hoste), заменить которое он имел целью. Морог должен был изучать и формулировать свои проблемы по тактике в те дни, когда Франция не имела флота и была не способна поднять свою голову на море под ударами неприятеля. В Англии тогда не было подобной книги; и один английский лейтенант только что перевел в 1762 году часть о труда Госта, опустив еще большую часть его. Не ранее, как только двадцать лет спустя, Клерк шотландец, не военный и не моряк по профессии — издал обстоятельное исследование вопросов по морской тактике, указавшее английским адмиралам на систему, при посредстве которой французы сопротивлялись их необдуманным и дурно комбинировавшимся атакам[9]. Исследования морской академии и энергичный толчок, данный ими трудам офицеров, не остались, как мы надеемся показать впоследствии, без влияния на относительно цветущее состояние, в котором флот был в начале Американской войны.

Уже было указано, что Американская война за независимость является со стороны Англии уклонением от ее традиционной и верной политики, так как она вовлекла ее в отдаленную сухопутную войну, тогда как сильные враги ждали случая атаковать Англию в море. Подобно Франции в недавней тогда Германской войне, подобно Наполеону в позднейшей Испанской войне, Англия, через неуместную самоуверенность, сама обратила своего друга в недруга и таким образом подвергла действительный базис своей силы суровому испытанию. Французское правительство, с другой стороны, избежало западни, в которую так часто попадалось. Обратившись спиною к европейскому континенту, имея вероятность нейтралитета там и уверенность в союзе с нею Испании, Франция выступила на борьбу со стройным флотом и с блестящим, хотя может быть относительно малоопытным, составом офицеров. С другой стороны Атлантики она имела поддержку в дружеском народе и в своих или в союзных портах, как в Вест-Индии, так и на континенте. Мудрость такой политики и счастливое влияние таких действий правительства на морскую силу очевидны. Но детали войны не принадлежат к рассматриваемому нами в этой части труда предмету. Для американцев главный интерес войны сосредоточился на суше, но для морских офицеров — на море, потому что, по существу, это была морская война. Разумные и систематические усилия двадцати лет принесли должные плоды, так как, хотя битвы на море и окончились бедственно для союзников, тем не менее соединенные усилия французского и испанского флотов поколебали силу Англии и лишили ее многих ее колоний. В различных морских предприятиях и сражениях честь Франции, в целом, была сохранена, хотя, обсуждая дело во всей его общности, трудно избежать заключения, что неопытность французских моряков сравнительно с английскими, узкий дух ревности дворянской корпорации к офицерам из других сословий и, более всего, уже упомянутые выше несчастные традиции трех четвертей столетия, т. е. жалкая политика правительства, учившая офицеров прежде всего спасать свои корабли и экономничать в материалах, помешали французским адмиралам стяжать не одну только славу, но и положительные выгоды для своего отечества. А возможность достижения таких выгод неоднократно была в их руках. Когда Монк сказал, что нация, желающая господствовать на море, должна всегда атаковать, он дал этим ключ к морской политике Англии, и если бы инструкции французского правительства постоянно проявляли такой же дух, то война 1778 года могла бы окончиться скорее и лучше для Франции. Кажется неблагодарным критиковать деятельность учреждения, которому, говоря перед Богом, наша нация обязана тем, что ее рождение не было неудачей, но труды самих французских писателей изобилуют критикой в смысле нашего замечания. Французский офицер, который служил во флоте в течение этой войны, в труде своем, отличающемся спокойным и здравым тоном, говорит: "Чему могли научиться молодые офицеры при Сэнди-Хук (Sandy Hook) с д'Эстьеном (D'Estaing), при Св. Христофоре с де Грассом (de Grasse), даже те, которые прибыли в Род-Айленд (Rhode Island) с де Терней (de Ternay), когда они видели, что эти флотоводцы не были преданы судну по возвращении с театра войны"[10].

Другой французский офицер, значительно позднейшего времени, оправдывает вышеприведенное мнение, говоря об Американской войне за независимость в следующих выражениях: "Было необходимо освободиться от несчастных предрассудков дней регентства и Людовика XV, но бедствия, которыми полны эти дни, были слишком близки еще для того, чтобы наши министры забыли их. Вследствие злополучной нерешительности, флоты, которые справедливо испугали Англию, уменьшились до обыкновенных размеров. Погрязнув само в фальшивой экономии, министерство требовало, чтобы, по причине чрезвычайных издержек, необходимых для содержания флота, адмиралам было предписано соблюдать величайшую осмотрительность, как будто бы в войне полумеры не всегда ведут к бедствиям. Равным образом, распоряжения, получавшиеся нашими эскадренными начальниками, требовали, чтобы они держались в море так долго, как возможно, не вступая в сражения, которые могли сопровождаться потерею кораблей, трудно заменимых, вследствие этого не одна возможная полная победа, которая увенчала бы искусство наших адмиралов и мужество наших капитанов, уступила место успехам малой важности. Система, в основе которой положено, что адмирал не должен пользоваться всей силой, находящейся в его распоряжении, которая посылает его против врага с предопределенной целью скорее принять нападение, чем сделать его, система, которая подрывает моральную силу для спасения материальных средств, должна дать несчастные результаты… Не подлежит сомнению, что эта плачевная система была одною из причин недостатка дисциплины и ужасных неурядиц, ознаменовавших времена Людовика XVI, (первой) Республики и (первой) Империи"[11].

В десятилетний промежуток времени после мира, заключенного в 1783 году, во Франции совершилась революция. Но этот великий переворот, который потряс основания государства, ослабил связи социального порядка и изгнал из французского флота почти всех образованных офицеров монархии, державшихся старого порядка вещей, не освободил этого флота от фальшивой системы. Было легче ниспровергнуть форму правления, чем вырвать глубокие корни традиции. Послушаем еще третьего французского офицера, высшего положения и литературных дарований, говорящего о бездеятельности Вильнева (Villeneuve), адмирала, который командовал французским арьергардом в Абукирском сражении и который не снялся с якоря до тех пор, пока голова колонны не была уничтожена: "Должен был прийти день Трафальгарской битвы, в который Вильнев, в свою очередь, подобно де Грассу перед ним и подобно Дюшайла (Duchayla), пожалуется на то, что его покинула часть его флота. Есть место подозрению о некоторой тайной причине такого совпадения. Неестественно, чтобы между столь многими почтенными людьми так часто можно было найти адмиралов и капитанов, навлекающих на себя такой позор. Если имя некоторых из них до настоящего дня грустно связано с памятью о наших бедствиях, то мы все-таки можем быть уверены, что ошибка не всецело должна быть приписана им. Мы должны скорее порицать сущность операций, на которые они были вынуждены, и ту систему оборонительной войны, предписанную французским правительством, которую Питт в английском парламенте провозгласил предтечей неизбежного разрушения. Эта система, когда мы пожелали отказаться от нее, уже проникла в наши привычки, она, так сказать, ослабила наши руки и парализовала нашу веру в себя! Слишком часто наши эскадры оставляли порты со специальной миссией и намерением избегать неприятеля, уже сама встреча с ним считалась неудачей. Вот каким образом наши суда вступали в бой: они подчинялись необходимости принять его, а не настаивали на нем… Счастье колебалось бы дольше между двумя флотами и не обрушилось бы, в конце концов, так тяжело против нас, если бы Брюэс (Brues), встретив Нельсона на полдороге, мог вступить с ним в сражение. Эта как бы отмеченная оковами и робкая война, которую вели Вилларе и Мартэн (Villaret et Martin), продолжалась слишком долго вследствие осторожности некоторых английских адмиралов и традиций старой тактики. При этих традициях разразилось Абукирское сражение, час для решительного боя настал"[12].

Несколько лет спустя состоялась Трафальгарская битва, и опять правительство Франции приняло новую политику по отношению к флоту. Только что цитированный автор говорит об этом: "Император, орлиный взгляд которого начертал планы кампаний для флотов и для армии, был утомлен этими неожиданными несчастиями. Он отвернулся от единственного поля битвы, на котором фортуна была неверна ему, и решился преследовать Англию где бы то ни было, но не на морях, он предпринял реорганизацию своего флота, но не давал ему никакого участия в борьбе, которая сделалась еще более ожесточенною, чем раньше… Несмотря на то, деятельность наших адмиралтейств и верфей не только не ослабла, а скорее удвоилась. Каждый год линейные корабли или закладывались на наших верфях, или уже присоединялись к бывшим в кампании. Венеция и Генуя под его контролем увидели возрождение своего старого блеска, и от берегов Эльбы до Адриатики все порты континента ревностно вторили созидательным замыслам императора. Многочисленные эскадры были собраны на Шельде, на Брестском рейде и в Тулоне… До последнего дня, однако, император отказывался дать своему флоту, полному горячей ревности и самоуверенности, случай помериться силами с врагом… Удрученный постоянными несчастьями флота, он держал наши корабли вооруженными только для того, чтобы обязать наших врагов к блокадам, огромная стоимость которых должна была в конце концов истощить их финансы".

Когда империя пала, у Франции было сто три линейных корабля и пятьдесят пять фрегатов.

Обращаясь теперь от частных уроков истории прошлого к общему вопросу о влиянии правительства на морскую карьеру своего народа, замечаем, что это влияние может выражаться двумя различными, но тесно связанными между собою путями.

Во-первых, в мирное время: правительство своей политикой может способствовать естественному развитию такой промышленности у населения и его естественной склонности к таким предприятиям, обещающим выгоды, которые связаны с развитием мореходства, или оно может пытаться развить такую промышленность и такие мореходные наклонности народа в том случае, когда естественным путем они не возникли, или с другой стороны, правительство может ошибочной политикой своей задержать и остановить успехи, которые народ сделал бы в рассматриваемом направлении, если бы был предоставлен самому себе. Во всех этих случаях влияние правительства выразится или созданием, или расстройством морской силы страны в деле мирной торговли, на которой одной только — что никогда не лишнее повторять — может основываться действительно сильный военный флот. Во-вторых, в расчете на войну: влияние правительства будет выражаться "законнее" всего в содержании вооруженного флота, соразмерного с развитием торгового мореходства страны и с важностью всех связанных с ним интересов. При этом еще большую важность, чем величина флота в данный момент, имеет вопрос об его учреждениях, благоприятствующих здоровому духу и деятельности и обеспечивающих быстрое развитие флота во время войны при помощи надлежащего резерва людей и кораблей и мер для привлечения к делу той общей резервной силы, на которую мы уже указывали, обсуждая характер и промыслы народа. Без сомнения, к мерам готовности к войне относится содержание надлежащих морских станций в тех отдаленных частях света, куда вооруженные корабли должны будут последовать за мирными коммерческими судами. Защита таких станций должна опираться или прямо на военную силу, как в случае Гибралтара и Мальты, или на соседнее с ними дружественное население — такое, каким американские колонисты некогда были для Англии и каким предполагаются австралийские колонисты теперь. Такое дружественное соседство, при целесообразном военном снабжении станции, представляет лучшую оборону, и когда соединяется с решительным преобладанием на море, то обеспечивает безопасность такой раскинувшейся и обширной империи, как Англия. Так как, если верно, что неожиданная атака всегда может причинить ей бедствие в какой-либо одной части, то действительное превосходство морской силы препятствует такому бедствию сделаться общим или непоправимым. История достаточно доказала это. Англия имела морские базы во всех частях света, и ее флоты одновременно и защищали их, и поддерживали свободное сообщение между ними, и опирались на них, как на прикрытие.

Колонии, привязанные к своей метрополии, представляют, поэтому, вернейшие средства для поддержки за границей морской силы страны. И в мирное время влияние правительства должно бы направляться на поддержание всеми мерами упомянутой привязанности и единства интересов колоний, которое делало бы благо одной благом всех их и невзгоду одной — общей невзгодой. Во время же войны или, скорее, на случай войны, правительству надлежит принять такие меры организации и обороны колоний, которые обеспечивали бы справедливое распределение между последними бремени, необходимого для блага каждой из них.

Таких колоний у Соединенных Штатов нет и, вероятно, никогда не будет. Что касается чисто военных морских станций, то воззрения на них нашего народа, мне кажется, достаточно точно выражены историком английского флота сто лет назад, в следующих словах его о Гибралтаре и Порт-Маоне: "Военное управление так мало согласуется с промышленностью торгового народа и так противно, по существу своему, духу британского народа, что я не удивляюсь, что люди здравого смысла всех партий склонны отказаться от названных портов, как отказались от Танжера". Не имея, таким образом, для своей опоры за границей соответствующих учреждений, ни колониальных, ни военных, военные суда Соединенных Штатов во время войны уподобятся сухопутным птицам, которые не в состоянии улетать далеко от своих берегов. Обеспечение таких станций, где упомянутые суда могли бы грузиться углем и исправляться, должно составлять одну из первых обязанностей правительства, имеющего в виду развитие силы нации на море.

Так как практическая цель настоящего исследования состоит в том, чтобы извлечь из уроков истории выводы, приложимые к нашей стране и к нашему флоту, то уместно спросить теперь, насколько опасны для Соединенных Штатов условия современного их положения и насколько нуждаются они в деятельности правительства для восстановления их морской силы. Без преувеличения можно сказать, что деятельность правительства со времени междоусобной войны и до наших дней дала результаты единственно только в том, что мы назвали выше первым звеном в цепи звеньев, составляющих морскую силу. Внутреннее развитие, большая производительность, с сопровождающею их возможностью похвастаться тем, что мы довольствуемся лишь своими ресурсами — такова была цель, таков был до некоторой степени и результат. В этом правительство верно отразило стремления преобладающих элементов страны, хотя не всегда легко думать, даже и относительно свободной страны, что именно такие элементы представительствуют в ее правительстве. Но как бы то ни было, нет сомнения, что кроме колоний, Соединенным Штатам недостает теперь еще одного звена морской силы — мирного мореходства и связанных с ним интересов. Коротко говоря, Штаты имеют только одно звено в цепи трех звеньев, составляющих упомянутую силу.

Обстановка морской войны так значительно изменилась за последние сто лет, что можно сомневаться, могут ли теперь иметь место такие бедственные результаты с одной стороны и такие блестящие успехи с другой стороны, какие ознаменовали войны между Францией и Англией. Уверенная в своем превосходстве на морях надменная Англия, в случае войны, накладывала прежде такое иго на нейтральные государства, какое теперь они уже не согласятся нести, и принцип, что флаг покрывает груз, теперь навсегда обеспечен. Торговля воюющих наций может, поэтому, теперь безопасно продолжаться при посредстве нейтральных судов, на которых могут перевозиться их товары, за исключением военной контрабанды или того случая, когда эти суда направляются в блокируемые порты, а что касается последних, то несомненно, что современные блокады уже не будут больше блокадами только на бумаге. Не касаясь вопроса о защите морских портов Соединенных Штатов от захвата или обложения контрибуцией — так как относительно его у нас существует достаточное единодушие в теории и обнаруживается полный индифферентизм на практике — спросим себя, для чего нужна Штатам морская сила? Их морская торговля и теперь ведется при посредстве иностранных судов, почему же их население должно желать обладания тем, защита чего потребует больших издержек? Вопрос этот, с экономической его стороны, выходит за пределы, намеченные в настоящем труде, но связанные с этим вопросом условия, которые могут подвергнуть страну бедствиям и потерям через войну, прямо подлежат нашему обсуждению. Допуская, поэтому, что ввозная и вывозная иностранная торговля Соединенных Штатов будет производиться через посредство судов, которые неприятель не может трогать, за исключением случаев посягательства их на сообщения с блокируемыми портами, посмотрим, как может осуществиться действительная блокада? Под этим определением теперь подразумевается такая блокада, при которой существует явная опасность для судна, пытающегося войти в порт или выйти из него, но оно, очевидно, очень растяжимо. Многие могут вспомнить, что во время Междоусобной войны, после ночного нападения на флот Соединенных Штатов близ Чарльстона, конфедераты на следующее утро выслали пароход с несколькими иностранными консулами на нем, которые настолько убедились, что не было в виду ни одного блокирующего судна, что опубликовали об этом декларацию. В силу этого документа некоторые представители южан настаивали на том, что блокада, говоря технически, была прорвана и не могла быть восстановлена без нового о том объявления. Но должен ли блокирующий флот для действительной угрозы блокадо-прорывателям держаться всегда в виду блокируемых берегов? Полдюжины быстроходных пароходов, крейсирующих на расстоянии двадцати миль от берега между Нью-Джерси и Лонг-Айлендом (Long Island), представили бы весьма серьезную опасность для судов, старающихся войти через главный вход в Нью-Йорк или выйти из него; и с подобных позиций пароходы могли бы с успехом блокировать Бостон, Делавэр и Чесапик. Главному ядру блокирующего флота, предназначенного не только для захвата коммерческих судов, но и для сопротивления военным попыткам прорвать блокаду, нет необходимости быть ни в виду берега, ни в каком-либо определенном месте. Главный флот Нельсона был в пятидесяти милях от Кадикса за два дня до Трафальгара, и только малый отряд его наблюдал за гаванью, в небольшом от нее расстоянии. Союзный флот начал сниматься с якоря в 7 часов утра, и Нельсон, даже при тогдашней медленности передачи известий, знал об этом уже в 9 часов 30 минут утра. Английский флот на этом расстоянии представлял весьма серьезную опасность для неприятеля. В наши же дни, при существовании подводных телеграфов, кажется возможным, что береговые и морские силы, предназначенные для блокады, сумеют установить между своими частями телеграфное сообщение вдоль всего берега Соединенных Штатов для постоянной готовности ко взаимной поддержке; и если бы благодаря какой-нибудь счастливой военной комбинации один отряд этих сил был атакован, то он мог бы своевременно дать знать о том другим и отступить под их прикрытие. Но если бы даже блокада какого-либо порта была сегодня прорвана удачным рассеянием блокировавших судов, то объявление о восстановлении ее могло бы уже завтра облететь по телеграфу весь свет. Чтобы избежать таких блокад, обороняющийся должен располагать силой, угроза которой мешала бы во всякий момент намеревающемуся блокировать флоту сохранять место, необходимое для выполнения его цели. Только при такой силе нейтральные суда, за исключением нагруженных военной контрабандой, могут входить в порт и выходить из него свободно и поддерживать коммерческие сношения страны с внешним миром.

Могут утверждать, что при обширности берегового протяжения Соединенных Штатов действительная блокада всей береговой линии ее не может быть осуществлена. Никто не допустит этого с большей готовностью, чем офицеры, которые помнят, как поддерживалась блокада одного только южного берега. Но при настоящем состоянии нашего флота и, можно прибавить, при таком даже увеличении его, какое предположено правительством[13], попытки блокировать Бостон, Нью-Йорк, Делавэр, Чесапик и Миссисипи — другими словами, большие центры ввоза и вывоза — не потребуют от любой из больших морских держав усилий, больших, чем в прежнее время. Англия блокировала одновременно Брест, Бискайский берег, Тулон и Кадикс, когда в гаванях этих портов стояли сильные эскадры. Правда, что нейтральные коммерческие суда могут тогда входить в другие порты Соединенных Штатов, не названные выше, но какие затруднения в транспортном деле, какие неудачи в попытках своевременной доставки необходимых припасов, какой недостаток средств перевозки по железной дороге или водою, какие неудобства ввода судов в доки, разгрузки и нагрузки их вызовет эта вынужденная перемена портов ввоза! Не явятся разве следствием этого и большие денежные потери для населения и большие лишения? А когда с большими жертвами и издержками это зло отчасти будет исправлено, неприятель может закрыть вновь устроенные доступы для торговли, как он закрыл старые. Население Соединенных Штатов, конечно, не дойдет до полного истощения, но может потерпеть горестные испытания. А что касается предметов, составляющих военную контрабанду, то разве нет основания опасаться, что возможны непредвиденные критические обстоятельства, при которых Соединенные Штаты не в состоянии обойтись без них?

Рассмотренный вопрос является именно одним из тех, в которых влияние правительства должно выразиться мерами, направленными к созданию для нации флота, если и не способного к плаваниям вдали от страны, то, по крайней мере, способного поддерживать свободу доступа в свои порты для дружественных и нейтральных судов. Глаза нашей страны были в течение четверти столетия отвращены от моря; результаты такой политики и противоположной ей будут показаны на примерах Франции и Англии. Не настаивая на близком сходстве между положениями той или другой из них и Соединенных Штатов, можно смело сказать, что для благосостояния всей страны существенно важно, чтобы условия торговли оставались, насколько возможно, нетронутми внешнею войною. Для того, чтобы достигнуть этого, надо заставить неприятеля держаться не только вне наших портов, но и далеко от наших берегов[14].

Может ли военный флот, отвечающий такой задаче, существовать без восстановления коммерческого судоходства? Сомнительно. История доказала, что чисто военная морская сила может быть создана деспотом, как это и было сделано Людовиком XIV; и история же показала, что его флот, казавшийся таким прекрасным, исчез, как увядает растение, не имеющее корней. Но в представительном народном правительстве все военные издержки должны быть основаны на сильном интересе, убеждающем в их необходимости. Такого интереса в вопросе морской силы не существует, не может существовать в нашей стране без воздействия правительства. Как следует создать достаточное для опоры военного флота коммерческое судоходство — субсидиями ли, или свободной торговлей — это вопрос не военный, а экономический. Даже если бы Соединенные Штаты имели большое национальное судоходство, то все-таки можно было бы сомневаться, чтобы вслед за тем возник надлежащий военный флот; расстояние, отделяющее Штаты от других великих держав, служа с одной стороны защитой, с другой стороны является западней. Мотив, если только он вообще возможен, для создания в Соединенных Штатах флота, вероятно, нарождается уже в прорытии Центрально-Американского перешейка. Будем надеяться, что воздействие этого мотива не явится слишком поздно.

Здесь заканчивается общее обсуждение главных элементов, которые влияют, благоприятно или неблагоприятно, на развитие морской силы наций. Целью нашею было сначала обсудить эти элементы в их естественном воздействии за или против и затем подтвердить выводы частными примерами и опытом прошлого. Такое обсуждение, хотя и несомненно обнимающее более широкое поле, все-таки остается, главным образом, в области стратегии, не касаясь тактики. Соображения и принципы, которые входят в такое обсуждение, принадлежат к неизменяемому, или не изменяющемуся порядку вещей, оставаясь теми же самыми, в причине и действии, из века в век. Они принадлежат, так сказать, к "порядку природы", об устойчивости которого так много говорят в наши дни; тогда как тактика, оружием которой служат средства, созданные человеком, принимает участие в изменении и прогрессе расы из поколения в поколение. От времени до времени здание тактики должно изменяться или всецело сноситься, но старые основания стратегии остаются столь же непоколебимыми, как будто бы они покоились на скале. Ниже мы займемся исследованием общей истории Европы и Америки, со специальными ссылками на влияние, оказываемое на эту историю и на благосостояние народа морскою силою в широком смысле. От времени до времени, когда представятся к тому случаи, мы будем стараться напомнить и усилить выведенные уже уроки истории частными примерами. Общий характер нашего изучения будет поэтому стратегический, в том широком определении морской стратегии, которое было уже выше цитировано и принято нами: "морская стратегия имеет целью основывать, поддерживать и увеличивать, как во время мира, так и во время войны, морское могущество страны. При обращении к частным сражениям, мы, вполне допуская, что изменение деталей в обстановке современного боя против обстановки прежних времен делает непригодными для нас многие их уроки, попытаемся только показать, каким образом приложение истинных общих принципов или пренебрежение ими имело решительное влияние; затем, при всех остальных одинаковых обстоятельствах, мы будем предпочитать разбор тех сражений, связь которых с именами выдающихся офицеров позволяет предполагать, что в ходе их видно, какие тактические идеи господствовали в том или другом веке и в том или другом флоте. Постараемся также в тех случаях, где аналогии между прежним и современным оружием очевидны, извлечь по возможности вероятные уроки, не делая излишних натяжек. Наконец, должно помнить, что при всех переменах во внешних обстоятельствах природа человека остается в значительной мере той же самой; личное уравнение, хотя неизвестное ни количественно, ни качественно, в каждом частном случае, наверно, всегда имеет место.

Примечания:

1

{1}Так, Гермократ из Сиракуз, защищая целесообразность отражения Афинской экспедиции против этого города (413 г. до Р.Х.) смелой фланговой атакой ее походного строя, говорит: "Так как их движение должно быть медленно, то мы будем иметь тысячу случаев атаковать их; но если они приготовят свои суда к бою и быстро спустятся на нас, то должны будут налечь на весла, и когда усилия их истощатся, мы можем напасть на них".

6

{6}Под базой долговременных операций "понимается страна, откуда исходят все ресурсы, где соединены большие линии сообщений сушей и водой, где находятся арсеналы и вооруженные посты".

7

{7}Интересное доказательство того, какое значение приписывается морской силе Великобритании большим военным авторитетом, находим во введении Жомини к его труду "История войн Французской Революции". Он выставляет как основной принцип европейской политики то положение, что неограниченное расширение морской силы не должно быть допущено ни для одного государства, к которому нельзя подойти с суши — определение, приложимое только к Англии.

8

{8}Gougeard: La Marine de Guerre; Richclien et Colbert.

9

{9}Что бы ни думали о притязаниях Клерка на оригинальность в предложенных им методах морской тактики — а эта оригинальность сильно оспаривается — не может быть сомнения в том, что его критика прошлого основательна. В этом отношении, по мнению автора, он заслуживает признания полной оригинальности, замечательной в человеке, не бывшем ни моряком, ни сухопутным офицером.

10

{10}La Serre. Essais Hist, et Grit, sur la Marine Francaise.

11

{11}Lapeyrouse — Bonfils. Hist, de la Marine Francaise.

12

{12}Jurien de la Graviere: Guerres Maritimes.

13

{13}Когда вышеизложенное было уже написано, секретарь флота, в своем отчете за 1889 год, проектировал флот, при существовании которого такая блокада, какая здесь предположена, была бы весьма рискованна.

14

{14}Слово "оборона" в войне обнимает две идеи, которые, ради точности мышления, надо разделять. Есть оборона в настоящем значении этого слова, при которой обороняющийся обеспечивает себя для принятия атаки и выжидает ее, ее можно назвать пассивной обороной. С другой стороны, есть вид обороны, которая предполагает, что обеспечение от опасности — настоящая цель оборонительной подготовки — лучше всего достигается нападением на неприятеля. В деле береговой обороны первому методу отвечают долговременные укрепления, подводные мины и вообще все неподвижные препятствия, противопоставленные возможным намерениям неприятеля войти в порт. Второму методу соответствуют все те средства и орудия, с которыми не ждут атаки, но идут встретить неприятельский флот, будет ли он только в расстоянии нескольких миль, или же у своих берегов. Такая оборона может показаться настоящей наступательной войной, но это не так: она может обратиться в наступление только тогда, когда атака будет обращена не на флот неприятеля, а на неприятельскую страну. Англия обороняла свои берега и колонии, расположив свои флоты близ французских портов в готовности дать сражение французским судам, если бы они вышли оттуда. Соединенные Штаты в Междоусобной войне расположили свои флоты близ южных портов не потому, что боялись за свои берега, но с целью нанесения поражения Конфедерации изоляцией от остального мира и, в конце концов, атакою ее портов. В обоих случаях методы были одинаковы, но ведь в одном случае война была оборонительная, в другом — наступательная.

Смешение этих двух идей ведет к совершенно излишнему спору относительно сферы армии и флота в береговой обороне. Пассивная оборона принадлежит армии, все же, что движется на воде, принадлежит флоту, который имеет прерогативы наступательной, или активной обороны. Если матросы назначаются для службы в гарнизоны фортов, то они делаются частью береговых сил, совершенно так же, как войска, когда посажены на корабли, как дополнение корабельной команде, делаются частью морских сил.