Глава VI. Регентство во Франции — Альберони в Испании — Политика Уолпола и Флери — Война за Польское наследство — Английская контрабандная торговля в Испанской Америке — Великобритания объявляет войну Испании

Вскоре после Утрехтского мира последовала смерть правителей двух стран, которые играли выдающуюся роль в войне за Испанское наследство. Королева Анна умерла 1-го августа 1714 года, Людовик XIV — 1-го сентября 1715 года.

Возведенный на английский трон германец, Георг I, хотя и несомненно избранный английским народом, далеко не был его любимцем, а скорее был терпим им, как необходимое зло, так как в нем Англия получала короля-протестанта, вместо короля римско-католического исповедания. Рядом с холодностью и даже нелюбовью своих приверженцев он нашел и весьма значительную партию людей недовольных, которые желали видеть на троне сына Якова II. В его положении был, таким образом, недостаток прочности, — быть может, более кажущийся, чем действительный, но все-таки и действительный. Во Франции, напротив, наследство трона не оспаривалось; но наследник был дитя, пяти лет, и около него разыгрались страсти приближенных лиц, ревниво желавших овладеть регентством, которое давало власть более абсолютную, чем власть короля Англии. Регентство было вверено следующему в порядке престолонаследия, Филиппу, герцогу Орлеанскому; но он должен был встретиться не только с соперническими попытками пошатнуть его положение в самой Франции, но и с деятельной враждой короля Испании, Филиппа V Бурбона, враждой, которая, кажется, началась интригами Орлеанских, в течение последней войны стремившихся свергнуть Филиппа с испанского трона. Таким образом, в правительствах Англии и Франции было чувство неустойчивости и опасения, которое влияло на политику их обеих. Что касается отношений между Францией и Испанией, то взаимная ненависть тогдашних правителей поставила временное препятствие дружескому согласию, на которое надеялся Людовик XIV в силу семейных уз их, и вредила истинным интересам обеих держав.

Регент Орлеанский, по совету способнейшего и знаменитого французского государственного деятеля той эпохи, аббата Дюбуа (Dubois), сделал предложения королю Великобритании о заключении союза. Он начал сначала с коммерческих уступок, обыкновенно искушавших Англию, а именно, запретил французам торговое мореходство в южных морях под страхом смертной казни и понизил ввозные пошлины на английский уголь. Англия сначала приняла эти авансы с холодной сдержанностью, но регент не упал духом и предложил затем принудить претендента, Якова III, удалиться за Альпы. Он остановил также работы по устройству порта в Мардике (Mardyck), которым французское правительство пыталось вознаградить себя за потерю Дюнкерка. Эти уступки надо заметить, направленные все, кроме одной, в ущерб морской силе и коммерческим интересам Франции — побудили Англию подписать договор, которым она и Франция взаимно гарантировали исполнение условий Утрехтского мира, поскольку они касались их интересов, особенно же условия, что Орлеанский дом должен был унаследовать французский трон, если бы Людовик XV умер бездетным. В Англии же протестантская династия также была гарантирована. Голландия, истощенная войною, не хотела сначала входить в новые обязательства, но была в конце концов склонена к этому уменьшением некоторых пошлин на ввозимые ею во Францию товары. Договор, подписанный в январе 1717 года, положил основание так называемому Тройственному союзу и связал Францию с Англией на несколько лет.

Пока Франция вела переговоры о союзе с Англией, Испания, под руководством другого духовного лица, человека больших способностей, искала того же самого союза и в то же время развивала все свои силы в надежде возвратить потерянные ею итальянские государства. Новый министр ее, кардинал Альберони, обещал Филиппу V дать возможность отвоевать Сицилию и Неаполь, если стране будет гарантирован в течение пяти лет мир. Он сильно работал над увеличением доходов, восстановлением флота и реорганизацией армии, поощряя в то же время мануфактуры, торговлю и мореходство. Успехи, достигнутые им во всем этом, были замечательны, но законная претензия Испании — возвратить свои потерянные владения и, опираясь на них, основать в Средиземном море свою морскую силу, так потрясенную отнятием у нее Гибралтара, встретила помеху в несвоевременном желании Филиппа низвергнуть регентство Орлеанского дома во Франции. Альберони был принужден отстраниться от Франции, в интересах морской силы которой, так же, как и Испании, было желательно видеть Сицилию в дружеских руках; и, не добившись этого естественного союза, он должен был заискивать у морских держав Англии и Голландии. Он пытался привлечь их на свою сторону также коммерческими уступками, обещая сейчас же дать Англии те привилегии, которые были обусловлены Утрехтским миром и относительно которых Испания до тех пор ставила затруднения. В вознаграждение за это он просил содействия Англии в Италии. Георг I, германец в душе, холодно принял эти заискивания, вызванные желаниями, недружелюбными по отношению к германскому императору в его итальянских владениях, и Альберони, обиженный, взял свои предложения назад. Тройственный союз, гарантируя престолонаследие во Франции Орлеанскому дому, нанес новую обиду Филиппу V, который мечтал об осуществлении своих претензий. Результатом всех этих переговоров был союз Англии и Франции против Испании — слепая политика со стороны обоих королевств Бурбонов.

Сущность положения, созданного этими различными целями и страстями, состояла в том, что император австрийский и король испанский — оба хотели владеть Сицилией, которая, по Утрехтскому договору, была отдана герцогу Савойскому; Франция и Англия обе желали сохранения мира в западной Европе, потому что война дала бы случай для успешного действия недовольных в том и другом королевствах. Так как положение Георга было более обеспечено, чем положение герцога Орлеанского, то политика последнего подчинялась первому, и это стремление увеличилось еще деятельным недоброжелательством короля Испании. Георг, как германец, желал успеха императору; и английские государственные деятели естественно желали видеть Сицилию скорее в руках их старого союзника и хорошо испытанного друга, чем в руках Испании. Франция, вопреки своей истинной политике, но под давлением положения регента, разделяла этот взгляд, — и в конце концов было предложено изменить Утрехтский договор передачей Сицилии из рук Савойи в руки Австрии, отдав вместо того первой — Сардинию. Было, однако, необходимо считаться и с Испанией, которая, под руководством Альберони, достигла военной силы, изумительной для тех, кто знал ее слабость в течение последней войны. Она не была готова к борьбе, потому что прошла еще только половина пятилетнего срока, испрошенного кардиналом; но еще менее была она готова отказаться от своих претензий. Ничтожный случай вызвал разрыв. Один испанский сановник, совершая путешествие из Рима в Испанию сушей и, таким образом, проезжая через итальянские владения императора, который все еще именовал себя королем испанским, был, по приказанию его, арестован, как возмутившийся подданный. При этом оскорблении Альберони не мог сдержать Филиппа. Экспедиция из двенадцати военных кораблей, с отрядом из 8600 солдат, была послана против Сардинии, передача которой Савойе еще не совершилась, и остров был покорен в течение нескольких месяцев. Это случилось в 1717 году.

Без сомнения, испанцы желали сейчас же начать военные действия против Сицилии; но Франция и Англия вмешались теперь более деятельно для предотвращения угрожавшей общей войны. Англия послала в Средиземное море флот, и одновременно начались дипломатические переговоры между Парижем, Веной и Мадридом. Результатом их было соглашение между Англией и Францией совершить вышеупомянутый обмен Сардинии и Сицилии, вознаградив Испанию передачей ей Пармы и Тосканы в северной Италии и потребовав, чтобы император отрекся навсегда от своего неосновательного, но вносившего раздражение в международные отношения, притязания на испанскую корону. В случае необходимости эти предположения должны были быть приведены в исполнение силою оружия. Император сначала не согласился на это; но возраставшие размеры военных приготовлений Альберони заставили его принять предложение, в сущности такое выгодное, а затем присоединилась к договору и Голландия, вследствие чего он известен в истории под именем Четверного союза. Испания, однако, упорствовала, и можно судить об успехах, достигнутых Альберони в деле развития ее сил, а также о том серьезном, чтобы не сказать тревожном, впечатлении, какое произвели эти успехи на Георга I, по тому факту, что он сделал предложение купить согласие Испании уступкой Гибралтара. Если регент Орлеанский знал это, то его старания ускорить переговоры отчасти оправдываются.

Альберони пытался подкрепить свою военную силу дипломатическими мерами во всей Европе. Россия и Швеция были привлечены им к участию в проекте вторжения в Англию в интересах Стюартов; подписание Голландией Четверного союза было замедлено через его агентов; во Франции был организован заговор против регента, турки были возмущены против императора, по всей Великобритании поддерживалось недовольство; и была сделана попытка привлечь на сторону Испании герцога Савойского, обиженного отнятием у него Сицилии. 1-го июля 1718 года испанская 30-тысячная армия, конвоируемая двадцатью двумя линейными кораблями, появилась у Палермо. Савойские войска очистили город и почти весь остров, сосредоточив сопротивление в Мессинской цитадели. Тревога распространилась до самого Неаполя, пока английский адмирал Бинг (Byng)[75] не встал здесь на якорь со своею эскадрою, через день после осады Мессины. Так как король Сицилии согласился теперь на условия Четверного союза, то Бинг принял на свои корабли две тысячи австрийских солдат для высадки их в Мессину. Когда, появившись перед последнею, он нашел ее осажденной, то потребовал письменно от испанского генерала прекращения военных действий на два месяца. В этом, конечно, ему было отказано; тогда австрийские войска были снова высажены на берег в Реджио (Reggio), в Италии, и Бинг прошел через Мессинский пролив с целью нагнать испанский флот, ушедший к югу.

Столкновение, происшедшее затем между двумя флотами, едва ли может назваться сражением; и, как это обыкновенно бывает в таких случаях, когда война, уже готовая возгореться, все-таки еще не объявлена, является некоторое сомнение относительно того, насколько оправдывалось нападение англичан на испанцев. Кажется достоверно, что Бингу было дано предписание взять в плен или уничтожить испанский флот и как офицер он должен быть оправдан в своих действиях данными ему приказаниями. Испанские морские офицеры растерялись, не зная, что делать; число их судов было значительно меньше, чем у противника и, как это и понятно, наскоро оживленный флот Альберони не мог достигнуть такой степени боевой силы, какой достигла за тот же период его армия. Когда английская эскадра подошла так близко, что во враждебном намерении ее уже нельзя было сомневаться, то некоторые испанские корабли открыли огонь, после чего англичане, будучи на ветре, спустились и покончили с неприятелем; только несколько атакованных ими судов спаслись в порту Ла-Валетта. Испанский флот был, в сущности, уничтожен. Трудно понять, почему некоторыми писателями приписывается значение тому факту, что Бинг атаковал противника, не построив флота в линию баталии. Этот противник представлял беспорядочную силу, значительно уступавшую, и численно, и по дисциплине, той, которою командовал Бинг. Его заслуга, кажется, заключалась скорее в готовности принять на себя ответственность, от которой менее решительный человек постарался бы уклониться. В этом деле, как и в течение всей кампании, он сослужил добрую службу Англии, морское могущество которой еще усилилось уничтожением, если еще не действительного, то возможного, соперника, и заслуги Бинга были награждены пэрством. По поводу описанных событий у мыса Пассаро было написано донесение, которое пользуется большой популярностью у английских историков. Один из старших капитанов был отряжен с дивизией в погоню за ушедшими неприятельскими кораблями. Его рапорт адмиралу был таков: "Мы захватили или уничтожили все испанские корабли под берегом, числом, как показано на полях. С почтением и т. д. G. Walton". Один английский писатель делает, а другой повторяет замечание, заслуживающее внимание лишь как характерная насмешка над французами, что корабли, записанные таким образом на полях английского рапорта, наполнили бы целые страницы французского донесения[76]. Можно, однако, допустить, что так называемое "сражение" при мысе Пассаро не заслуживает длинного описания и возможно, что капитан Вальтон сознавал это; но если бы в Англии все отчеты о морских деяниях составлялись по этому образцу, то пишущему морскую историю не пришлось бы полагаться на официальные документы. Таким образом испанский флот был уничтожен 11-го августа 1718 года, близ мыса Пассаро. Это решило судьбу Сицилии, если до того еще можно было считать ее сомнительною. Английский флот крейсировал кругом острова, поддерживая австрийцев, отрезав пути сообщения испанцев с их базами и не позволяя им отступить до заключения мира. Дипломатические проекты Альберони роковым образом терпели один за другим неудачи. В следующем году французы, исполняя условия союза, вторглись в северную часть Испании и уничтожили адмиралтейства, девять больших кораблей на стапелях, а материалы, заготовленные для семи других, были сожжены по подстрекательству английского attache, сопровождавшего французскую главную квартиру. Таким образом, было завершено уничтожение испанского флота, которое, как говорит один английский историк, было приписано морской ревности Англии. "Это было сделано, — писал французский военачальник, герцог Бервикский, побочный отпрыск дома Стюартов, — для того, чтобы английское правительство могло показать в следующей сессии парламента, что ничто не было пренебрежено для уменьшения флота Испании". Поведение сэра Георга Бинга, как его описывает английский морской историк, еще более выясняет задачи Англии в то время. Когда город и Мессинская цитадель были осаждены австрийцами, англичанами и сардинцами, возник спор относительно того кому должны принадлежать испанские военные корабли стоявшие за молом. Бинг, представляя возможность того, что гарнизон пожелает поставить в условие своей сдачи возвращение этих кораблей в Испанию, чего он решился не допустить, и что, с другой стороны, вопрос о праве обладания кораблями может возбудить неудобные пререкания в критический момент между заинтересованными принцами, пререкания, которые могут решиться и не в пользу Англии, нашел, что будет лучше, если корабли не будут принадлежать никому, и предложил графу де Мерси, военачальнику австрийцев, построить батарею и уничтожить корабли на месте их стоянки[77]. После некоторых колебаний со стороны других начальников это предложение было принято. Если постоянная заботливость и бдительность заслуживают успеха, то Англия, конечно, заслужила свою морскую силу; но что должно сказать о легкомыслии Франции в ту эпоху и в таком союзе?

Непрерывный ряд неудач и безнадежность борьбы за отдаленные морские владения, при неимении флота, сломили наконец сопротивление Испании. Англия и Франция настаивали на отставке Альберони, и Филипп V уступил требованиям Четверного союза. Австрийская держава, необходимо дружественная Англии, таким образом, крепко утвердилась в центральной части Средиземного моря, в Неаполе и Сицилии, тогда как сама Англия завладела Гибралтаром и Порт-Маоном. Сэр Роберт Уолпол, тогда новый министр Англии, не сумел впоследствии поддержать этот благоприятный союз и тем изменил традиционной политике своей страны. Начавшееся тогда господство Савойского дома в Сардинии продолжалось долго, и только в наши дни титул короля Сардинии исчез в более значительном титуле короля Италии.

Одновременно с коротким эпизодом министерства Альберони и притязаний Испании и в течение некоторого времени после того происходила борьба на берегах Балтийского моря; о ней следует упомянуть потому, что она дает другую характерную иллюстрацию морской силы Англии, проявлявшейся как на севере, так и на юге, с непринужденностью усилия, которая напоминает сказку о легких ударах лапы тигра. Долгое состязание между Швецией и Россией было на время прервано в 1718 году переговорами, клонившимися к миру и к союзу между названными государствами для улажения спора за престолонаследие в Польше и для восстановления Стюартов в Англии. Развитие этого проекта, на котором покоились многие надежды Альберони, было остановлено смертью шведского короля, погибшего в сражении. Война продолжалась; и царь, видя истощение Швеции, помышлял о совершенном ее покорении. Это нарушение равновесия сил в Балтийском море, угрожавшее сделать последнее русским озером, не было желательно ни для Англии, ни для Франции, особенно для первой, морская сила которой как во время мира, так и во время войны, нуждалась в материалах, вывозившихся главным образом из прибалтийских стран. Оба западные королевства вмешались в дела северных держав дипломатическим путем, а Англия при этом еще послала в Балтийское море свой флот. Дания, которая также участвовала в войне против своего традиционного врага — Швеции, сейчас же уступила, но Петр Великий был сильно раздражен на оказанное на него давление и сначала не уступал, пока, наконец, не были посланы английскому адмиралу приказания соединить свой флот с флотом шведов и повторить в Балтийском море историю инцидента при мысе Пассаро. Царь в испуге отозвал свой флот. Это случилось в 1719 году; однако Петр, хотя и уступил, но не вполне. В следующем году вмешательство Англии повторилось с большим результатом: хотя оно и не было достаточно своевременно для спасения шведских берегов от опустошительных нападений со стороны русских сил, но все-таки царь, поняв настойчивость планов, с которою ему приходилось считаться, и зная из личного наблюдения и практической опытности, на что способна морская сила Англии, окончательно согласился на мир. Французы много приписывают влиянию своей дипломатии в этом счастливом результате и говорят, что Англия поддерживала Швецию слабо, желая, чтобы она лишилась своих провинций на восточном берегу Балтийского моря, потому что Россия, сделавшись таким образом пограничной с морем, могла бы легче открыть английской торговле доступ к своим обширным внутренним ресурсам. Очень вероятно, что это так, и конечно британские интересы, особенно по отношению к торговле и морской силе, имелись в виду; но характер Петра Великого служит гарантией, что самым сильным аргументом в его глазах была боевая сила британского флота и способность последнего дойти до самых дверей его империи. По Ништадтскому миру, заключенному 30-го августа 1721 года, Швеция принуждена была очистить Лифляндию, Эстляндию и другие провинции на восточном берегу Балтийского моря. Такой результат был неизбежен: для маленьких государств с каждым годом становилось труднее сохранить целость своей территории.

Легко можно понять, что Испания была крайне недовольна условиями, на которые ее обязал Четверной союз. Последовавшие затем двенадцать лет назывались годами мира; но мир этот был весьма непрочен и изобиловал элементами будущих войн. Три большие обиды заставляли страдать Испанию: захват Австрией в свои руки Сицилии и Неаполя; занятие Англией Гибралтара и Магона и, наконец, обширная контрабандная торговля, практиковавшаяся английскими купцами и при посредстве английских кораблей в Испанской Америке. Мы увидим, что Англия была главным деятелем всех этих обид, и поэтому она была и главным врагом Испании, но Испания была не единственным врагом Англии.

Спокойствие, наступившее после падения Альберони, каково бы оно ни было, являлось главным образом следствием характеров и политики двух министров Франции и Англии, которые сошлись в желании общего мира. Политика французского регента и ее основания нам уже известны. Движимый теми же побуждениями, а также желая загладить случайную обиду, нанесенную Англии, Дюбуа добился для нее еще одной уступки от Испании, вдобавок к коммерческим привилегиям, данным ей по Утрехтскому миру, а именно — права ежегодной посылки корабля для торговли в Вест-Индию. Говорят, что этот корабль, стоя всегда на якоре, непрерывно снабжался товаром с других судов, так что новый груз поступал на него с одного борта тотчас же, как старый свозился на берег с другого. Дюбуа и регент оба умерли во второй половине 1723 года, после восьмилетнего управления страною, в котором они изменили политике Ришелье союзом с Англией и Австрией и пожертвовали в их пользу интересами Франции.

Регентство и номинальное управление Францией перешло к другому члену королевской фамилии; но действительным правителем был кардинал Флери, наставник молодого короля, которому было теперь тринадцать лет. Усилия приближенных короля сместить Флери имели результатом только дарование последнему звания, а также и власти министра в 1726 году. В это время сэр Роберт Уолпол сделался первым министром в Англии, с влиянием и властью, которые дали ему практически полное руководительство политикой государства. Главным желанием обоих, Уолпола и Флери, был мир, особенно в Западной Европе. Франция и Англия поэтому продолжали действовать сообща для достижения этой цели, и хотя им не удалось совершенно заглушить всякий ропот, тем не менее в течение нескольких лет они успешно предотвращали возмущение. Но если цели двух министров таким образом согласовались, то мотивы, побуждавшие их к одинаковому образу действий, были различны. Уолпол желал мира по причине все еще не решенного вопроса об английском престолонаследии и для мирного роста английской торговли, которая, так сказать, всегда была перед его глазами, а вероятно также и потому, что из-за своего властного характера он не терпел равных себе в правительстве и боялся войны, которая могла бы поставить рядом с ним более сильных людей. Флери, которому нечего было беспокоиться ни за трон, ни за свою собственную власть, желал, подобно Уолполу, мирного развития своей страны и уклонялся от войны вследствие любви к покою, естественной в его преклонном возрасте, ибо ему было семьдесят три года, когда он принял министерский портфель, и девяносто, когда смерть взяла от него этот портфель. При его мирной администрации благосостояние Франции усилилось. Даже турист мог заметить перемену в физиономии страны и народа, тем не менее может явиться сомнение, была ли эта перемена обязана правлению спокойного старца или только естественной жизненности народа, не истощавшегося более войною и не изолированного от остального мира. Французские авторитеты говорят, впрочем, что земледелие в стране не оживилось. Несомненно, однако, что морское процветание Франции оказало удивительные успехи, благодаря, главным образом, отмене торговых стеснений в годы, непосредственно следовавшие за смертью Людовика XIV. Вест-Индские острова особенно разбогатели, и их процветание естественно разделялось и теми портами метрополии, которые вели с ними торговлю. Тропический климат Мартиники, Гваделупы и Луизианы и обработка полей там невольниками хорошо гармонировали с отеческим полувоенным управлением, которое свойственно всем французским колониям, но которое дало менее счастливые результаты в более суровом климате Канады. В Вест-Индии Франция в это время добилась решительного преобладания над Англией, доходность одной только французской половины Гаити была равна доходности всех английских Вест-Индских владений, и французские кофе и сахар вытесняли английские с европейских рынков. Французские историки говорят также о подобном же превосходстве французов над англичанами в средиземноморской и левантской торговлях. В то же самое время Ост-Индская компания оживилась, и ее складочный пункт во Франции, которого самое название Лориан (L'Orient) говорит о сношениях с Востоком, быстро сделался блестящим городом. Пондишери на Коромандельском берегу и Чандер-Нагор на Ганге, главные основы французской силы и торговли в Индии, быстро развивались; Бурбон (ныне о. Соединения) и Иль-де-Франс (теперь о. Маврикия), положение которого так удобно для господства на Индийском океане, сделались — один богатой земледельческой колонией, а другой сильной морской станцией. Монополия большой компании была ограничена торговлей только между отечественными портами и главными станциями в Индии, торговое мореходство по индийским морям было открыто частной предприимчивости и развивалось еще быстрее. Это большое движение — всецело дело частной предприимчивости и даже встречавшееся с недоверием правительства — олицетворялось двумя деятелями, Дюпле (Dupleix) и ла Бурдоннэ (La Bourdonnais), которые — первый в Чандер-Нагоре, а второй в Иль-де-Франсе — вызывали к жизни и направляли все предприятия, созидавшие силу и славу Франции в восточных морях. Начавшемуся движению, сделавшему Францию соперницей Англии на Индостанском полуострове и открывшему ей на момент перспективу великого владычества там, — которое, однако, украсило новым титулом королеву Великобритании, было суждено в конце концов сократиться и свестись к нулю перед морской силой Англии. О развитии французской торговли в рассматриваемую эпоху, явившемся следствием мира и отмены ограничений и не обязанного ни в каком смысле правительственному покровительству, свидетельствовал рост французского коммерческого флота: число судов в нем возросло — в течение двадцати лет, последовавших за смертью Людовика XIV, когда оно не превосходило трехсот — до тысячи восьмисот. Это, по словам французского историка, опровергает "порожденные нашими несчастиями печальные предубеждения, будто Франция неспособна к морской торговле — единственной торговле, которая бесконечно расширяет силу нации вместе со сферою ее деятельности"[78].

Это свободное и счастливое проявление деятельности народа далеко не вызывало одобрения со стороны Флери, который, казалось, смотрел на него с недоверием курицы, высидевшей утят. Он и Уолпол сходились в желании мира, но Уолпол был обязан считаться с английским народом, который чутко относился ко всякого рода соперничеству на море и в торговле. Сверх того, Флери унаследовал несчастную политику Людовика XIV: его взоры были обращены на континент. В самом деле, он не желал следовать политике регентства и ссориться с Испанией, а скорее склонялся к сближению с ней; и хотя, вследствие непрерывной вражды Испании к Англии, он не был в состоянии достигнуть этого без пожертвования своею мирною политикой, тем не менее его заботила главным образом мысль об усилении положения Франции на суше через утверждение принцев дома Бурбонов, где только можно, и установлением связи между ними фамильными союзами. Что же касается военного флота, то при Флери он все более и более падал. "Французское правительство отвернулось от моря в тот самый момент, как нация, деятельностью частных предпринимателей, делала усилия опереться на него". Число судов упало до пятидесяти четырех линейных кораблей и фрегатов, бывших большею частью в плохом состоянии и даже, когда война с Англией угрожала Франции в течение пяти лет, последняя и тогда имела только сорок пять линейных кораблей на девяносто английских. Разница эта предсказала результаты последовавших затем войн, длившихся четверть века.

В течение рассматриваемого периода Уолпол, полагаясь на содействие Флери, решительно восстал против открытой войны между Англией и Испанией. На затруднения, причинявшиеся раздражавшими и угрожавшими действиями последней страны и тех союзников, каких от времени до времени ей удавалось привлекать на свою сторону, Англия отвечала, и в течение некоторого времени успешно, морскими демонстрациями, напоминавшими о той морской силе, которую признавала и перед которой склонялась одна нация за другой. В 1725 году испанский король и император согласились прекратить свою продолжительную распрю и подписали в Вене трактат, который секретно обязывал импера-: тора поддерживать притязание Испании на Гибралтар и на Порт-Маон силой оружия, если это будет необходимо. Россия также выказала желание присоединиться к этой конфедерации. Между Англией, Францией и Пруссией был заключен контр-союз; и английские флоты были посланы: один в Балтийское море, для устрашения царицы, второй — к берегу Испании, в угрозу ее правительству и для защиты Гибралтара, и третий — в Порто-Белло, в Карибское море, для блокады флота собравшихся там галионов и для того, чтобы прекращением сообщений напомнить испанскому королю одновременно и об его зависимости от американской монеты и об английском господстве на океанском пути, через который она доставлялась ему.

Отвращение Уолпола к войне было ясно выражено данным им адмиралу приказанием не сражаться при Порто-Белло, а только блокировать его; это повело к долгому пребыванию эскадры в нездоровой местности, отчего на ней открылись болезни со смертными исходами, что произвело крайне неприятное впечатление на нацию и способствовало, кроме других причин, к низложению министра с его поста много лет спустя. Там умерло от трех до четырех тысяч человек, матросов и офицеров, включая самого адмирала Гозье (Hosier). Цель Уолпола была, однако же, достигнута: хотя Испания и сделала безрассудное нападение на Гибралтар с суши, но присутствие там английского флота обеспечило ему снабжение провизией и боевыми припасами и предотвратило формальное объявление войны. Император разорвал союз с Испанией и под английским давлением отнял привилегии у той Ост-Индской компании, учреждение которой он сам санкционировал в Австрийских Нидерландах и которая получила свое имя от порта Остенде. Английские купцы потребовали уничтожения этой компании, так же, как и другой, организованной в Дании, и в обеих странах удовлетворение этого требования было достигнуто английским министерством при поддержке Голландии. До тех пор, пока английская торговля не была серьезно затронута, мирная политика Уолпола, сопровождавшаяся, как это и весьма естественно, годами достатка и общего довольства, легко поддерживалась, несмотря на то, что Испания продолжала свои настойчивые и даже угрожавшие требования по вопросу о Гибралтаре. Но к несчастью испанцы зашли слишком далеко в своих стараниях ставить затруднения английской торговле. Об уступке Англии asiento, или права торговли невольниками, а также и о дозволении ей ежегодной посылки корабля в Южную Америку мы уже упоминали, но эти привилегии были только частью тех, какими там уже пользовалась английская торговля. Система, которой держалась Испания по отношению к торговле со своими колониями, была крайне узкого и в высшей степени исключительного характера; стараясь запереть эти колонии для иностранного доступа, она сама пренебрегала заботою об их нуждах. Последствием была та громадная тайная или контрабандная торговля, которая возникла во всех ее американских владениях, главным образом при посредстве англичан, пользовавшихся законными asiento и упомянутою посылкою корабля для ведения торговли незаконной, или, по крайней мере, не дозволенной ей. Такой образ действий Англии, без сомнения, был выгоден для большинства испанских колонистов и поощрялся ими; тогда как колониальные правители смотрели на него сквозь пальцы, частью ради денежных выгод, а частью поддаваясь местному общественному мнению и уступая собственному признаннию трудности положения колоний. Но для некоторых испанских подданных привилегии англичан и злоупотребления ими наносили ущерб их интересам, и национальное правительство, платившееся карманом и страдавшее в своем самолюбии от таких хищений в области государственных доходов, начало, наконец, прибегать к суровым мерам; забытые постановления были подтверждены и усилены. Следующая характеристика деятельности Испании в этой старой борьбе, странно сказать, приложима к известным спорам недавнего времени, в которых Соединенные Штаты принимали участие. "Букве трактата следовали, но дух, продиктовавший его, игнорировался. Хотя английские корабли все еще пользовались свободою входа в испанские порты для исправлений и для снабжений необходимыми припасами, тем не менее они уже далеко не баловались выгодами дружественных и торговых сношений. За ними наблюдали теперь с мелочною ревностью; они строго посещались и осматривались таможенною стражей, и были приняты всевозможные меры для помехи каким бы то ни было торговым сношениям их с колониями, кроме тех, которые были дозволены через посредство ежегодно приходившего корабля". Если бы Испания могла ограничиться только большей бдительностью и усилением в своих собственных водах стеснительных таможенных мер, отличавшихся не существенно от тех, какие оправдывались общими коммерческими взглядами того времени, то может быть не последовало бы никаких вредных результатов; но положение вещей и характер правительства Испании не позволили ей остановиться на этом. Было невозможно ограничить и успешно контролировать торговлю вдоль береговой линии, простирающейся на сотни миль, с бесчисленными бухтами; нельзя было также удержать моряков и купцов, ни страхом наказания, ни рассуждениями об уязвленном самолюбии испанского правительства, от торговых операций, доставлявших им барыши, которые они считали своим правом. Сила Испании не была достаточно велика для того, чтобы принудить английское министерство, вопреки разыгравшимся страстям купцов, к соответствующим постановлениям по отношению к английскому мореходству и к ограничению злоупотреблений; таким образом, слабейшее государство, оскорбленное и разоренное, вступило на путь совершенно незаконных мер. Военным кораблям и таможенной страже было предписано, или по крайней мере дозволено, останавливать и обыскивать английские корабли в открытом море, за пределами испанской юрисдикции… И надменный испанский темперамент, не сдерживаемый слабым центральным правительством, сделал многие из этих обысков, как законных, так и незаконных, сценами оскорбления и даже насилия. До некоторой степени подобные результаты, возникшие из причин, мало отличающихся от вышеописанных, имели место в отношениях испанских чиновников к Соединенным Штатам и к американским коммерческим кораблям в наши дни. Рассказы об этих актах насилия, доходя до Англии, так же как и убытки, поэтому, ее купцов вследствие конфискации и задержки товаров, конечно, раздражали народ. В 1737 году вест-индские купцы внесли в палату общин петицию, в которой говорили, "что в течение уже многих лет их корабли не только часто были останавливаемы и обыскиваемы, но также насильно и произвольно захватываемы в открытом море испанскими кораблями, снаряженными в крейсерство под благовидным предлогом охраны своих берегов, и что командиры и экипажи английских судов подвергались бесчеловечному обхождению, и что эти суда уводились в некоторые из испанских портов, где и конфисковывались вместе с грузами, в явное нарушение договоров, существующих между двумя коронами; что заявления об этом посланников его величества в Мадриде оставлены без внимания и что оскорбления и убытки, или даже грабежи, скоро совсем расстроят их торговлю".

Уолпол в течение десяти лет, следовавших за 1729 годом, сильно боролся за предотвращение войны. В упомянутом году в Севилье был подписан трактат, имевший целью уладить дела и возвратить условия торговли к тем, какими они были четыре года назад, а также уполномочивавший Испанию немедленно же занять территорию Тосканы и Пармы шеститысячным войском. Уолпол доказывал своему народу, что война лишит его коммерческих привилегий, которыми он уже пользуется в испанских владениях, и в то же время вел постоянные переговоры с Испанией, добиваясь уступок и вознаграждений, которые могли бы успокоить ропот недовольных. В середине этого периода возгорелась война за престолонаследие в Польше. Тесть французского короля был одним из претендентов, а Австрия поддерживала его оппонента. Враждебное отношение к Австрии еще раз соединило Францию и Испанию, и к ним примкнул еще и король Сардинии, который надеялся через этот союз вырвать Милан из рук Австрии и присоединить его к своей Пьемонтской территории. Нейтралитет Англии и Голландии был обеспечен обещанием не атаковать Австрийских Нидерландов, переход какой-либо части которых во владение Франции Англия считала опасным для своей морской силы. Союзные государства объявили Австрии войну в октябре 1733 года, и их армии вместе вступили в Италию; но испанцы, увлеченные своим долго лелеянным проектом возвратить Неаполь и Сицилию, оставили союзников и направились к югу. Оба названные королевства были легко и быстро завоеваны, так как на стороне нападавших было и обладание морем и расположение населения. Второй сын короля Испании был провозглашен королем, под именем Карлоса III, и так возникло Бурбонское Королевство Обеих Сицилии. Отвращение Уолпола к войне, заставившее его покинуть давнишнего союзника, имело, таким образом, результатом переход господства на средней части Средиземного моря в руки державы, по необходимости враждебной Великобритании.

Но в то время, как Уолпол покинул императора, он сам был предан своим другом Флери. Заключив открыто союз с Испанией против Австрии, французское правительство вошло в то же время в секретное соглашение, враждебное Англии, это соглашение формулировалось следующим образом: "В момент, который обе державы признают удобным, злоупотребления, вкравшиеся в торговлю особенно через англичан, должны быть искоренены; и если Англия будет ставить к тому препятствия, то Франция будет стараться преодолеть ее сопротивление всеми своими силами на суше и на море". "И это соглашение состоялось, — как указывает биограф лорда Хоука, — в эпоху интимного и тщеславного союза Франции с самой Англией"[79]. "Таким образом политика, против которой Вильгельм III призвал Англию и Европу к оружию, наконец вызвана была к существованию". Если бы Уолпол знал об этом секретном соглашении, то оно могло бы показаться ему новым аргументом в пользу мира, потому что острая политическая проницательность и раньше предостерегала его о существовании опасности, которой он еще не мог видеть; он говорил уже палате общин, что "если бы Испания не имела тайного поощрения со стороны держав, более значительных, чем она сама, то она никогда бы не осмелилась наносить нам обиды и оскорбления, в которых вы удостоверились в заседании"; и он выразил мнение, что "Англия не достаточно сильна для борьбы с Францией и с Испанией вместе".

В самом деле Флери весьма недобросовестно рыл яму для своего старого друга и товарища по государственной деятельности. Частный вопрос, возбудивший двухлетнюю войну за Польское наследство — выбор правителя для распадавшегося королевства, которому скоро было суждено исчезнуть из списка европейских государств — сам по себе кажется имеющим малое значение; но направление, данное европейской политике поведением участвовавших в этой войне держав, сообщает ей иное значение. Франция и Австрия пришли к соглашению в октябре 1735 года, на условиях, к которым впоследствии присоединились Сардиния и Испания и главные пункты которых заключаются в следующем: французский претендент отказался от притязаний на польский трон и получил вместо того герцогства Бар и Лотарингское на востоке Франции, с условием, что после его смерти они должны перейти в полное владение его зятя, короля Франции; оба королевства, Сицилия и Неаполь, были утверждены за испанским принцем дома Бурбонов, дон Карлосом; и Австрия получила назад Парму. Сардинская монархия также получила приращение своей итальянской территории. Таким образом Франция, при управлении миролюбивого Флери, получала в герцогствах Бар и Лотарингском увеличение силы, которого тщетно домогались более воинственные правители ее, и в то же самое время ее внешнее положение усилилось за счет Англии передачей командующих позиций в центральной части Средиземного моря ее союзнику. Тем не менее сердце Флери не могло быть спокойно, когда он задумывался над тайным соглашением против торговли Англии и мысленно сопоставлял мощную морскую силу этой державы с пришедшим в упадок военным флотом Франции. Это сближение между Францией и Испанией, к которым впоследствии присоединились и обе Сицилии, носило в натянутых тогда отношениях между Испанией и Англией зародыш больших войн между последней и домом Бурбонов — войн, имевших результатом создание Британской империи и независимость Соединенных Штатов.

В Англии жалобы на насилия Испании продолжались и заботливо поддерживались оппозицией Уолполу. Министру теперь было уже более шестидесяти лет, и он едва ли был способен изменить убеждениям и политике, усвоенным им в цветущую пору жизни. Он стоял теперь лицом к лицу с одним из тех неудержимых столкновений между державами и расами, к которым политика репрессий и компромиссов могла быть приложима только на короткое время. Англия настаивала на открытии ей доступа в Вест-Индию и Испанскую Америку; испанское правительство так же настойчиво старалось помешать ей. К несчастью для политики сопротивления испанцев, незаконные обыски английских кораблей в открытом море, а возможно также, что и оскорбления, наносившиеся английским морякам, усиливали недоброжелателей Уолпола. Некоторые из моряков призывались в заседания палаты общин и свидетельствовали там, что их не только ограбили, но и подвергали мучениям, запирали в тюрьмы и принуждали жить и работать в унизительных условиях. Самым замечательным был случай с Дженкинсом — шкипером коммерческого брига. Он рассказывал, что один испанский офицер оторвал у него ухо, приказав отнести его к королю Англии и сказать, что если бы последний был тут, то испытал бы такую же участь. На вопрос, что он чувствовал в момент опасности и страданий, Дженкинс, говорят, отвечал: "Я предал свою душу Богу, а свое дело отечеству". Этот слишком изысканный драматический оборот в устах человека его класса возбуждает подозрение о больших прикрасах этой истории, но тем не менее легко представить себе, каким прекрасным боевым кличем могла послужить она в пылу народного волнения. Волна народного негодования смыла кропотливую работу компромиссов Уолпола, и 19-го октября 1739 года Великобритания объявила Испании войну. Английский ультиматум настаивал на формальном отречении от права обыска британских судов в том виде, как он практиковался испанцами, и на немедленном признании притязаний Великобритании в Северной Америке. Между этими требованиями было одно, касавшееся границ Джорджии — колонии, тогда еще недавно организованной и соприкасавшейся с испанской территорией Флориды.

Вопрос о том, насколько нравственно оправдывается война, таким образом вызванная и начатая Англией вопреки убеждению ее способного министра, горячо обсуждался и за и против английскими писателями. Законы Испании по отношению к торговле ее колоний не отличались по духу от законов самой Англии, о чем свидетельствует ее навигационный акт, и испанские морские офицеры сами были в положении, почти тождественном с тем, в каком оказался Нельсон, будучи капитаном фрегата в Вест-Индии полстолетия спустя. Американские купцы тогда, после отделения от метрополии, продолжали в Индии морскую торговлю — такую же, какую вели, бывши колонистами Англии; Нельсон, радея о коммерческих выгодах Англии, как они тогда понимались, решился настоять на соблюдении упомянутого акта и, поступая так, возбудил против себя негодование вест-индцев и колониальных властей. Кажется, что ни он сам, ни те, которые поддерживали его, не производили незаконных обысков, потому что сила Англии была достаточно велика для того, чтобы защищать интересы ее мореходства, не прибегая к неправильным мерам; тогда как Испания, в эпоху между 1730 и 1740 годами, будучи слаба, подвергалась искушению, как это случалось с нею и впоследствии, захватывать тех лиц, которые заведомо наносили вред ей, где бы она ни находила их, даже и за пределами своей законной юрисдикции.

Прочтя доводы оппонентов Уолпола, настаивавших на войне — в весьма симпатичном изложении их профессором Барроузом (Burrows), в его биографии лорда Хоука, — человек, незнакомый с предметом, едва ли может не прийти к заключению, что испанцы были серьезно оскорблены с точки зрения прав метрополии над колониями, как они понимались в то время, хотя, конечно, ни одна нация не могла бы признать за Испанией права такого обыска, на котором она настаивала. Для нашего предмета главным образом следует заметить, что рассматриваемое столкновение было чисто морским вопросом и что оно возникло из-за неудержимого стремления английского народа расширить свою торговлю и колониальные интересы. Возможно, что Франция действовала под влиянием того же побуждения, как это утверждали некоторые английские писатели, но характер и общая политика Флери, так же, как и дух французского народа, заставляют считать это мало вероятным. В то время во Франции не было никакого парламента и никакой оппозиции, из которых можно было бы узнать общественное мнение в ней, и с тех пор существует много весьма различных оценок характера и администрации Флери. Английские писатели обращают главное внимание на его способности, проявившиеся в приобретении им Лотарингии для Франции и Сицилии для дома Бурбонов, и порицают Уолпола за то, что он позволил обойти себя. Французы же говорят о Флери, что "он жил изо дня в день, ища только спокойствия в своей старости; что он усыпил Францию наркотическими средствами, вместо того, чтобы стараться излечить ее, и что он не мог даже продлить этот молчаливый сон до своей смерти"[80]. Когда возгорелась война между Англией и Испанией, "последняя потребовала от Франции исполнения обязательств оборонительного союза. Флери, совершенно против своего желания, был вынужден снарядить эскадру; но он сделал это скупо". Эта эскадра из двадцати двух кораблей конвоировала из Ферроля в Америку испанский флот, что и удержало англичан от нападения на него[81]. "Тем не менее Флери дал объяснения своего поступка Уолполу и надеялся на соглашение — мало основательная надежда, которая привела к бедственным результатам для наших морских интересов и помешала принятию таких мер, какие могли бы дать Франции с начала войны превосходство в восточных морях". Но, "по низложении Уолпола, — говорит другой французский писатель, Флери заметил ошибку, которую сделал, допустив упадок военного флота Франции. Значение последнего недавно выяснилось для него: он узнал, что короли Неаполя и Сардинии отложились от французского союза единственно потому, что английская эскадра угрожала бомбардированием Неаполя и Генуи и высадкой армии в Италию. За недостатком этого элемента величия, Франция молчаливо глотала величайшие оскорбления и могла только жаловаться на насилия английских крейсеров, которые грабили нашу торговлю, нарушая международные законы"[82], в годы номинального мира, протекшие между моментом посылки Францией флота на помощь Испании против Англии и объявлением последней формальной войны. Объяснение этих различных воззрений кажется не очень трудным. Оба министра молча согласились следовать по таким политическим путям, которые очевидно не могли встретиться. Франции было предоставлено свободно расширять свои территориальные владения, лишь бы она не возбуждала ревности английского народа соперничеством с ним на море и не шла вразрез взглядам самого Уолпола на английские интересы. Такое положение дел отвечало воззрениям и желаниям Флери. Один добивался силы на море, другой — на суше. Что было более мудро — должна была показать война так как, раз Испания делалась союзницей одной из сторон, война была неизбежна, и притом война на море. Ни тот, ни другой из министров не дожили до результатов своей политики. Уолпол был лишен власти в 1742 году и умер в марте 1745 года. Флери умер на своем посту 29-го января 1743 года.

Примечания:

{7}Интересное доказательство того, какое значение приписывается морской силе Великобритании большим военным авторитетом, находим во введении Жомини к его труду "История войн Французской Революции". Он выставляет как основной принцип европейской политики то положение, что неограниченное расширение морской силы не должно быть допущено ни для одного государства, к которому нельзя подойти с суши — определение, приложимое только к Англии.

{8}Gougeard: La Marine de Guerre; Richclien et Colbert.

{75}Впоследствии лорд Торрингтон, отец адмирала Джона Бинга, расстрелянного в 1757 году.

{76}Campbell: Lives of the Admirals; цитировано лордом Магоном (Lord Mahon) в его истории Англии.

{77}Lives of the Admirals.

{78}Martin: History of France.

{79}Burrows: Life of Lord Hawke.

{80}Martin: The History of France.

{81}Особенные политические отношения Франции к Англии, между 1739 и 1744 годами, в то время, как последняя воевала с Испанией, требуют объяснения, так как они опирались на такие воззрения на международные обязательства, какие теперь, практически, уже устарели. Своим оборонительным союзом с Испанией Франция обязалась доставить контингент подробно обозначенной силы для флота Испании, когда последняя будет вовлечена в войну известного рода. Она настаивала, однако же, на том, что посылка ею подкреплений для неприятеля Англии не была по отношению к этой державе таким враждебным актом, какой предполагал бы нарушение мира, существовавшего между ними. Французские военные корабли, служа таким образом для усиления испанского флота по условиям договора, были неприятелями Англии, но французская нация и все другие вооруженные силы Франции на море и на суше были нейтральны, со всеми привилегиями нейтралитета. Конечно, Англия не была обязана принять эту точку зрения и могла бы посмотреть на поступок Франции, как на casus belli, но Франция считала такой взгляд несправедливым, и Англия практически уступила ей, хотя взаимные отношения их делали вероятной возникновение формальной войны между ними, которая действительно и была объявлена в 1744 году. Несколько лет спустя, как мы увидим это, голландцы требовали такой же привилегии нейтралитета от Франции, снабжая в то же время действовавшую против нее австрийскую армию большим подкреплением.

{82}Lapeyrouse-Bonfils: Hist, de la Marine Francaise.

Оглавление