Академия… в землянке

В кабине пахнущего заводской краской новенького истребителя просторно, удобно, даже уютно. Много приборов, лампочек, тумблеров. На ручке управления — кнопка и гашетка, есть из чего ударить по врагу: семь огневых точек, в числе которых есть и пушка, гарантируют успех в бою, конечно, при непременном условии, что летчик хорошо владеет машиной, обладает молниеносной реакцией, способен действовать тактически грамотно, смело, решительно.

Невдалеке от взлетной полосы, спиной к невысокой, густой стене зеленого кустарника, за столом, на котором возвышается прямоугольник рации с тонкой, стрельчатой антенной с крестообразными «усиками» наверху да стоят два или три телефона, сняв летную куртку и жмурясь от яркого солнца, сидит майор Покрышкин и пристально всматривается в каждый выруливающий к линии старта самолет и что-то говорит, поднося к губам грушу микрофона.

Слева от руководителя полетов надежно обосновался лейтенант Андрей Труд. На правах дежурного по полетам он сосредоточенно смотрит то на старт, то куда-то вдаль, где над линией горизонта вот-вот должна появиться точка — заходящий на посадку самолет. Нет-нет да и обведет натренированным взглядом синий купол над головой, обшарит каждое облачко, комком белой ваты брошенное на иссиня-голубой небосвод.

Рядом — группа молодых летчиков, собравшихся не из простого любопытства: они и здесь учатся.

— Заходит! — громче обычного, чтобы через прижатые к ушам телефоны, через шорох и голоса, которыми полон эфир, мог услышать его доклад Покрышкин, Андрей Труд коротко, лаконично извещает руководителя полетов о появлении очередного самолета, идущего на посадку.

Майор Покрышкин, не прекращая радиообмена, согласно кивает головой и, скосив взгляд, посматривает влево, отдает кому-то невидимому приказание, провожает взглядом садящийся истребитель и снова подымает к губам микрофон:

— Пятидесятый, взлет разрешаю!..

Это — мне. Долго ждал этой команды. Но, услышав ее, даже вздрогнул, торопливо хватаюсь за сектор газа, отпускаю тормоза. Двигатель, получив обогащенную смесь, сразу же переходит с малых оборотов чуть ли не на максимальные, винт бешено завертелся, потянул машину вперед.

«Ты только двигатель, смотри, не форсируй, Костя. Машина совсем новая!» — тут же воспроизвела память строгое предупреждение техника звена техника-лейтенанта Григория Клименко.

Верно, самолет доверили, как говорится, с иголочки. Новый-новехонький, все в кабине блестит, все надписи четко выделяются, нигде ни пятнышка, ни царапинки, да и откуда им взяться — всего лишь пять часов налета имеет истребитель!

Перед тем, как сесть в машину, еще раз спросил техника, какой режим держать на заданной мне высоте. Дело в том, что, согласно плановой таблице, надлежало выполнить два полета. Первый считался «ознакомительным»: человек я в 16-м гвардейском авиаполку новый, только-только прибыл с пополнением. Правда, со мной уже подробно беседовали, установили уровень летной подготовки, степень боевой выучки.

Самолет — тоже новый. Если тип этого истребителя уже известен и на нем немного летал еще в 84-А полку, то предоставленный в мое распоряжение экземпляр не был еще как следует облетан, его только пригнали и лишь опробовали, сделав несколько полетов, и передали в строй.

Потому техник и напоминал не раз:

— Не перегружай машину, не форсируй двигатель!..

Как не понять его? Во-первых, кто же из авиаспециалистов не стал бы беречь самолет? Во-вторых, каждая боевая машина в прямом и переносном значении — на вес золота: цени его хоть как боевую единицу, хоть как вещь, приобретенную на народные средства.

Все идет нормально. Докладываю на землю: зону и эшелон занял. …Работа идет почти над самым аэродромом. Здесь — зона, отведенная молодым летчикам. И сделано это предусмотрительно: вражеские истребители блокировали почти все наши аэродромы на Кубани. Наш — не исключение, частенько наведываются «мессеры» и в район Поповической. Штурмуют, атакуют заходящие на посадку самолеты. А уж о неосмотрительных, увлеченных пилотированием новичках, да еще на новой для них, малознакомой, неосвоенной машине и говорить не приходится. Какой же фашист не клюнет на легкую добычу!

Вот и выбрали для молодых зону на виду. В стороне барражирует пара. Это опытные воздушные бойцы майор Павел Крюков и младший лейтенант Николай Чистов нас охраняют.

Набрав высоту, приступаю к отработке упражнения. Это фактически простой пилотаж. Но смысл его — восстановить навыки, развить и закрепить их, чтобы затем совершить переход от простого к сложному. И второе. Командир мой, наблюдая за полетами, должен определить степень подготовленности каждого новичка: спарок ведь не было… Вот и осваиваем «аэрокобру» после И-16, что называется, «на ощупь»…

Выполнил данное мне задание. Доложил об этом. И услышал:

— Тридцать три…

Это — домой!

Осталось рассчитать посадку с учетом сноса — сильный боковой ветер осложнял экзамен, затем произвести приземление в границах посадочных знаков.

Разумеется, самое главное сейчас не дать «козла», аккуратно «притереть» машину у полотнища, выложенного в виде буквы «Т».

Истребитель послушен. Земля надвигается довольно стремительно.

Легкий толчок — шасси «нащупали» землю и теперь катят по полю немного задравшую нос машину. Это — тоже новый элемент, и он не похож на укоренившийся на прежних типах машин навык посадки самолета.

Скорость падает, носовое колесо опускается — и самолет уверенно совершает пробег. Вроде бы все верно: сел, как полагается. А как со стороны «смотрелся» самолет — это скажет майор Покрышкин.

Покрышкин сказал:

— Все нормально. Готовься ко второму вылету. Выполнишь сложный пилотаж. Не забудь ранверсман — поворот на «горке»! Особенность помнишь?

— Так точно!

— Ну, давай, готовься!..

Все знали, что Покрышкин на похвалу скуп, словами не разбрасывается. Если говорит, все по делу, ничего лишнего. Фразы У него короткие, будто рубленые. Улыбается редко. Но характером Добр, сердцем отзывчив.

Накануне Александр Иванович занимался с новичками. Собственно, занятия он проводил со всеми летчиками полка, но особое внимание уделял группе новичков — молодым пилотам, пополнившим 16-й гвардейский авиаполк. Как раз в эти дни майора Покрышкина назначили на должность заместителя командира полка по воздушно-стрелковой службе.

Характерно, что вначале в других полках не очень-то большое значение придавали этой службе и порой доверяли ее технику, в лучшем случае — инженеру по вооружению. Сказывались недооценка ее, недопонимание роли и значения. И тут вдруг ее возглавил летчик, Герой Советского Союза, человек уже известный, в боях прославленный.

С первого же дня, как только Александр Иванович принял пополнение под свое командование, молодые летчики почувствовали его опеку.

Покрышкин знал цену неудач. Полк только весной 1943 года в боях на Кубани понес тяжелые потери — погибло 25 пилотов! Он не только переживал, он анализировал причины, повлекшие эти потери. Их было немало — и объективных, и случайных. Нельзя было оставаться безучастным наблюдателем происходящего. Надо было действовать!..

У майора Покрышкина были хорошие, надежные помощники — майор Павел Крюков, капитан Сергей Лукьянов, лейтенант Андрей Труд, младший лейтенант Николай Чистов… Проводя занятия, особенно по тактике воздушного боя, он нередко ссылался на них, на их «практику»: вот, мол, как в той или иной ситуации действовал конкретный, сидящий здесь же, рядом с нами, пилот. Мы поворачивались, обращая на счастливчиков восхищенные взоры. Но Покрышкин был прям и откровенен и не только воздавал похвалу. Нередко он анализировал чьи-то ошибки, обстоятельно раскладывал промашки, но, щадя порой самолюбие их «автора», предпочитал оставить его анонимом: он верил в каждого, он знал, что на ошибках тоже учатся, особенно молодые ребята. Много внимания акцентировалось на разборке тактических приемов противника, изучении применяемых гитлеровскими летчиками уловок, маневров, действий. Учитывался даже немецкий педантизм и конструктивные особенности той или другой вражеской машины. И много иных факторов, порой совсем неожиданных.

Он учил осмысленным атакам, уверенным, четко отработанным маневрам, стремительным, неотвратимым ударам — так, чтобы поразить врага наверняка, обязательно — победить!..

— Представьте себе, что вы едете на велосипеде или на мотоцикле, — обращается к нам Александр Иванович.

Мы тут же «представляем». Кое-кто даже руки перед собой держит на воображаемом руле.

— Хорошо, хорошо! — улыбается майор. — Поле ровное или Дорога широкая. Надо развернуться. В какую сторону скорее всего повернете руль?

Реакция быстрая и движения одинаковы: правая рука уходит рывком вперед, левая, естественно, назад.

— Влево! — отвечает Николай Карпов.

— Влево, влево, — утверждают Жердев и Голубев.

— А почему это — влево? — возражает вдруг Сергей Никитин.

— Захочу — и вправо поверну.

— Правильно: если захочу! А если инстинктивно, так сказать, подсознательно? Я ведь как задал вопрос: куда скорее всего повернете?

— А-а! — тянет Никитин. — Тогда, конечно, влево.

— Почему?

— В силу привычки, да и удобнее как-то, — размышляет вслух Сережа Иванов.

— Так, так!.. Почти убедительно, — майор усмехнулся. — Для того чтобы ответить на этот, казалось бы, простой вопрос, надо «заглянуть» и в физиологию, и в психологию… Человек устроен несимметрично. Поворот, как правило, он сделает в сторону слабой руки, как бы защищая наиболее важный орган — сердце. Теперь представьте, что вы оказались в экстремальных условиях — за вами гонится «мессершмитт» в левом развороте. Земля близко — уйти вниз, «нырнуть» под врага невозможно. Нельзя уйти и вверх — там, за облаками, ходят «фоккеры». А враг уже взял упреждение — вот-вот ударит. Ваши действия?

Будто обожгло: «моя» ситуация! О, теперь знаю, как и что надо делать: горьким опытом научен! Поднимаю руку.

— Давай, Сухов, излагай!

— Значит, оглядываюсь и вижу: «мессер» свое брюхо показал. Тут мешкать нельзя: фриц упреждение вынес, вот-вот ударит. Сам уже в облаке. «Месс», возможно, тоже войдет в него, а скорее, будет ждать меня на выходе. Ладно, пусть! Он наверняка убежден, что я буду продолжать левый вираж. Но я хитрее — делаю в облаке правый разворот. И пока он меня искать станет, в хвост ему зайду — и сам ударю!

— А ведь и впрямь — попадется фашист! — восклицает вдруг Николай Карпов. Он сидит рядом, все время внимательно слушает Александра Ивановича, весь в каком-то восторженном оцепенении. И вот прорвалась в нем накопившаяся энергия.

Разговор продолжается. Тактика в соединении с психологией увлекла ребят. Невдалеке сидят и другие «слушатели» — старшина Виктор Жердев и младший сержант Сергей Никитин. Поодаль — Александр Клубов. Этот уже многое испытал и повидал, многому обучен. Но не скрывает глубокого интереса к разговору и принимает в нем активное участие. Лицо у него рыжевато-красное — следы еще незажившего ожога. Ресницы еще тоненькие, коротенькие, белесые, еще отрастают взамен тех, что слизало пламя, когда летчик горел на подбитой в бою «чайке». Глаза у парня сверкают каким-то внутренним огнем: торопится Саша, рвется в новые бои. Угадываю его мысли: ему скорее хочется проверить в схватке только что услышанные «секреты».

Впереди сидят два лейтенанта — Виктор Примаченко и Вениамин Цветков. Этим тоже не терпится скрестить с противником огненные трассы.

Сержант Виктор Никитин что-то говорит своему соседу младшему сержанту Сергею Никитину. Тот усмехается.

Тихо перешептываются старший лейтенант Николай Ершов и щупленький сержант Вячеслав Березкин:

— Ты сегодня летишь?

— Запланировали…

— Тогда порядок! — Ершов доволен за младшего товарища.

Покрышкин обводит взглядом пилотов. О чем думает он в эти мгновения, что на душе у майора? Увидел новые лица и вспомнил, возможно, тех, других, с которыми летал крыло в крыло и которых унесла война? Старается предугадать боевую судьбу сидящих перед ним совсем еще юнцов? Или видит их, окрепших, возмужавших, слетанных, настоящими асами, бьющими хваленых гитлеровских вояк, которым небо пол-Европы служило полигоном? Там набрались они боевого опыта, там взращивали свою амбицию. «И вот этим юнцам, наверное, — думал Александр Иванович, — суждено добивать тех вояк, окончательно развенчать миф о непобедимости „ангелов смерти“ люфтваффе».

К весне сюда, на Кубань, слетелась целая стая хищников. Геринг послал свои лучшие кадры спасать репутацию «непобедимых воздушных сил» — 3-ю истребительную эскадру «Удет», 51-ю «Мельдерс», 54-ю «Зеленое сердце», а затем и «Бриллиантовую эскадру», эту особую группу асов, летавших на лучших истребителях Германии — «Фокке-Вульф-190»… В документах на сбитых вражеских летчиков значилось о принадлежности их к эскадре «Ас-пик». Падали на землю асы, неделю тому назад снятые с противовоздушной обороны Берлина, мастера авиационного спорта, пересевшие на истребитель…

Война в воздухе в апреле — мае достигла своего апогея. Нелегко давались нам победы. Многих крылатых бойцов недосчитался полк. Но ребята дерутся, как львы. Скоро — и молодых черед.

…Занятия ведутся регулярно. Теоретическая часть подкрепляется, развивается, усиливается практической. В свою очередь, разборы полетов — тоже отличная учеба.

…И вот лечу на сложный пилотаж в зону. Помню наказ майора Покрышкина сделать ранверсман — поворот на горке. Привязался только поясным ремнем. Плечевые ремни решил не надевать совсем: они мешают вести круговой обзор. Вон вдали, на синеватом фоне протянулись две тоненькие ниточки инверсии: вражеские «охотники»! Высматривают добычу. Невдалеке, стремительно набирая высоту, ушла на перехват дежурная пара наших истребителей. С высоты хорошо просматривается даль. Внизу, в кудрявой зелени садов станица Поповическая. К северной ее околице прижалось огромное поле нашего аэродрома.

Настроение прекрасное, на душе легко: стал ведь уже «настоящим» истребителем!.. Рядом надежные товарищи. Да и сам не промах: веду круговой обзор, набрался храбрости, ищу противника. Самолет полностью снаряжен боекомплектом. Чуть что, могу сразиться с врагом. Семь огневых точек — сила!

Зона. Одна за другой выполняются все горизонтальные фигуры, начинается комплекс вертикальных. Закончив его, самолет некоторое время идет со снижением, потом осторожно подбирается ручка — больше, больше. Линия горизонта убегает, а сверху наползает синева, мелькают белесые тонкослойные облака. Вот-вот самолет, описав по вертикали полукруг, выйдет в верхнюю точку, ляжет на крыло и, опустив нос, перейдет в пикирование.

Все идет своим чередом. Но что это? Истребитель, словно бы отяжелев, теряет скорость. Дать газ? Но техник ведь предупреждал: ни в коем случае не форсировать мотор!

Пока размышляю, самолет лег на спину и… сразу же перешел в перевернутый штопор.

Этого еще не хватало! Обычный штопор не так уж и давно тревожил летчиков, пугал их. И хоть в далеком 1916 году знаменитый русский летчик Константин Арцеулов, проявив новаторство, разгадал причину этого «грозного» явления и победил дракона, унесшего не одну жизнь, на мгновение вдруг ощутил себя на месте Арцеулова, пытающимся разгадать причину перевернутого штопора и найти способ обуздать его. Но как мало времени, какие слабые возможности! Неведомая сила отрывает от сиденья. Ноги сошли с педалей, и вот уже болтаюсь из стороны в сторону в просторной кабине. Пытаюсь за что-нибудь ухватиться — уж очень неловко и неудобно чувствовать себя в состоянии невесомости. А тут еще ремень слабо затянут, к тому же на педалях не оказалось контрящих ремешков.

Положение странное: земля оказалась над головой. Значит, повис «вверх колесами». Ручка вибрирует, никак ее не захватить, бросает из стороны в сторону. Убран газ, дан снова, но ничего не получается: педали не достать, руль поворота бездействует. Мало того, фишка рассоединилась, и радиосвязь прервалась.

Виток за витком, к земле. Машина неуправляема. Высота три тысячи метров, две с половиной, полторы… Земля мелькает где-то рядом. Ах, Арцеулов, победивший штопор! Отважный и решительный сокол, подскажи, что должен делать пилот в подобной ситуации на истребителе типа «аэрокобра»?

Мысль работает быстро, четко. Под комбинезон холодными мурашками заползает страх: еще два-три витка и, как говорят пилоты, «полон рот земли». Мозг в какие-то мгновения успевает перебрать советы, инструкции, рекомендации, читанные в приказах, слышанные от бывалых «пилотяг». Нет, ничего дельного так и не вспомнилось. Да и некогда вспоминать. Выход один…

Рывком хватаю справа красную ручку — и дверца кабины в мгновение, ока отваливается. В кабину гудя врывается тугая струя воздуха. Миг — и замок привязных ремней открыт. Какая-то сила выхватывает меня из кабины.

Собравшись в комок, выкатываюсь на правую плоскость и соскальзываю с нее в бездну. И тут вижу, как самолет из перевернутого перешел в обычный штопор…

Над головой вспухает белый купол. Скорость падения уменьшилась, упругая сила начинает медленно раскачивать, как на качелях.

Где же самолет? Не видно. Земля приближается. Хорошо различаются зеленые и желтые прямоугольники огородов, серая лента проселочной дороги и сбегающие с пригорка к небольшой речушке квадратики домов. И вдруг замечаю свой истребитель. Он неслышно, осенним листом, плавно снижаясь, идет к земле. Летит так, будто управляет им искусный пилот. И так же плавно, осторожно отвернув от домов, плюхается на чей-то огород.

Из ближайших хат стали выскакивать люди, к самолету что есть мочи спешит детвора, от детишек стараются не отстать женщины, спотыкаясь, бегут за ними и старики.

Земля рядом. Подтягиваю стропы… Удар. Парашют плавно накрывает подсолнухи.

За частоколом подсолнухов виднеются ровные ряды зеленых кустиков — помидоры. С другой стороны растет картофель. Быстренько собираю парашют и спешу к самолету: до него рукой подать — метров пятьдесят. Он лежит цел-целехонький, как ни в чем не бывало. Только крылья опущены будто у подстреленного орла. Жаль стало: как же, загубил такую машину!

Взваливаю парашют на согнутую от горя спину, выхожу по тропинке на улицу. На душе кошки скребут. Голову опустил: что же будет теперь? Не иначе, судить станут. Не оправдаться…

До крайних домов станицы еще не дошел, а уж навстречу пылит полуторка, притормозила. Из кабины выскакивает Григорий Клименко.

— Ты куда это собрался?

— В тюрьму, куда ж еще! — отвечаю, а у самого к горлу подкатывается ком.

— Ладно тебе, садись, горемыка!..

Забрался я в кузов, сел на парашют. Как доложить начальству, что сказать?

И тут же собственный ответ готов: «Правду скажи! Подробно объясни, как все произошло».

…Машина подкатила прямо на старт, к командному пункту. Командир полка здесь же. Только вскинул руку к виску и начал Докладывать, Исаев жестом остановил меня:

— Иди к Покрышкину. Пускай он решение принимает! Подошел к майору, доложил.

— Ну что? Иди, продумай свой полет, хорошенько проанализируй, а на разборе доложишь. Там и разберемся.

Полеты продолжались. Но недолго.

Ушел я в тень, отыскал укромное местечко, сел на бугорок, призадумался. Вспомнились все подробности, детали почти по минутам. Уже и на обед ребята пошли, а мне не до еды. Подошли друзья Виктор Жердев и Николай Карпов:

— Брось горевать, Костя! Живой остался, а это не так уж и плохо. Подкрепиться пора, еда остынет.

За обедом явно для того, чтобы отвлечь товарища от мрачных мыслей, Андрей Труд, с присущим ему юморком, рассказал, как мой полет «виделся» с земли. Андрей несомненно работает на публику, и ребята от души смеются.

— Смотрю, — говорит Андрей, — Костик выполнил все горизонтали, пошел на вертикали. Я и говорю Покрышкину: «Смотри, командир, сейчас наш казак кувыркаться с норовистой кобылки будет: уж очень он фигуру „размазал“, скорость на подходе к верхней точке — нуль!..» Что-то отвлекло нас и когда снова взглянули, «кобра» уже крутилась в штопоре… Тут Покрышкин спокойно, чтобы это спокойствие передалось и летчику, говорит по радио: «Ничего страшного, мол. Выводи энергичнее!»

Но Костя не мог слышать этого, у него отсоединился разъемник — радиофишка. Наушники сорвало с головы, и они болтались по кабине. Во-вторых, находясь в состоянии, близком к невесомости, оторванный от органов управления, он ничего сделать не мог, разве что воспользоваться последним шансом на спасение.

А рассказчик продолжал:

— Но вот самолет, выйдя из штопора, стал с небольшим углом с высоты 500 — 600 метров планировать. Покрышкин видит это и спокойно произносит в микрофон: «Плавненько, плавненько выводи!..» А Труд бьет его по плечу: «Глянь-ка, командир! Чуть повыше: „солдат“ наш уже на веревках болтается!» Взглянул Александр Иванович, а метрах в пятистах от самолета купол парашюта висит. Покрышкин не на шутку разволновался и закурить ищет. Это при его-то выдержке и хладнокровии! Но тут Покрышкина вдруг вызвали на командный пункт. А несколько минут спустя шестерка истребителей, ведомая им, пошла на взлет и легла курсом на Мысхако.

Перед вечером, когда усталое солнце склонилось к горизонту, когда в остывающем воздухе резко запахло чебрецом и полынью, стало совсем тихо вокруг. Будто и нет никакой войны. Живи, наслаждайся!.. Может, это просто сон? Может, и не надо куда-то идти, что-то объяснять?

Хожу сам не свой, спотыкаюсь, как лунатик. Зашел в землянку — «тактическую академию», сел на привычное место. Ребята молчат.

Появляется Покрышкин. Начинает разбор. Говорил мало, только по существу. Первому дал слово мне.

Поборов смятение и волнение, стал коротко, а главное, честно, откровенно излагать, как все было, проанализировал свои ошибки, высказал мнение о причине случившегося.

За то, что привязался только поясным ремнем, Покрышкин похвалил. Объяснил еще раз: плечевые ремни «подтягивают» пилота к спинке сиденья и мешают осмотрительности. А вот за то, что привязался слабо, дал взбучку. И снова объяснил всем, что происходит с летчиком в подобном случае.

А я сидел, опустив голову, ждал «приговора». И вдруг слышу:

— Учитывая честность и откровенность Сухова, учитывая правильно сделанный им анализ ошибок, считаю возможным не отстранять его от полетов. — И, обращаясь к комэску первой эскадрильи Григорию Речкалову, произнес фразу, услышав которую я готов был плясать: — Планировать на полеты!

Много лет спустя, получив письмо от бывшего сослуживца, работника штаба капитана Александра Викторовича Прилипко, ныне Героя Социалистического Труда, узнал, что Покрышкину пришлось вести упорный бой с руководством полка, доказывая, что потерпевшего аварию ни в коем случае не следует изгонять из части, ибо случившееся не следует квалифицировать как неспособность летать.

После этого случая авиаспециалисты взялись за молодых по-настоящему. Инженер эскадрильи Кожевников требовал, чтобы они досконально изучили материальную часть. Проводил занятия, на которых не только изучали теорию, но и выясняли, что на практике должны делать в случае того или иного отказа. Проверял знание оборудования самолета, грамотность пользования им в полете, в воздушном бою.

Некоторое время спустя летчики вновь сдавали зачеты по эксплуатации самолета, двигателя и оборудования, по правилам ведения радиообмена.

…Разбор окончен. Такой трудный день остался позади. Расходимся по своим квартирам в станице. Местные жители относятся к нам тепло, дружелюбно, стараются создать самые благоприятные условия для отдыха, приглашают за стол, угощают фруктами.

Сегодня хозяйка встретила меня с крынкой молока,

— Ешь, родимый, поправляйся! Нынче скучный ты. Знать, очень устал. Измаешься за день на своем ираплане, что и за неделю не отдохнешь…

Полина Никандровна Николаевская присела рядом.

— Может, чайку вскипятить? Говори. Мигом самовар поставлю…

Помолчала, повздыхала, потеребила пальцами бахрому чистой скатерти. Глаза ее повлажнели.

— Мой вот где-то под Ейском сейчас дерется с супостатом. Кто знает, может, наши казаки тоже вот так же на постой стали. Чья-то мать моего мужа обстирает и накормит. Да ведь мы все вроде как одной семьи люди… Одна родня, в общем…

Но мне было не до еды. Нелегкие думы не давали покоя. Стыд жег душу. Как же я так сплоховал…

Трудно все же было самому разобратья в психологии летчика. Один прилетит с боевого задания — глаза сияют, лицо пылает, движения порывисты. Торопится. Готов тотчас же повторный вылет совершить — вот только техники да механики осмотрят истребитель, дозаправят его, а вооруженны снарядят боекомплектом… Другой зарулит на стоянку — и еще долго сидит в кабине в глубокой задумчивости: то ли заново переживая уже оставшееся позади, то ли что-то вспоминая. Потом выберется из самолета, отойдет в сторонку, свернет самокрутку, закурит.

Прислушаешься иной раз к товарищам, докладывающим командиру подробности только что выполненного задания или проведенного воздушного боя, и начинаешь недоумевать: один недооценил противника, другой переоценил, третий «слона не заметил», хотя речь шла об одном и том же эпизоде. Винить тут некого: один так видит событие, факт, другой — по-иному.

Вот здесь-то и помогал разобраться во всем Александр Иванович. Он обстоятельно анализировал воздушный бой, подчеркивал его слабые стороны, характеризовал, кто и как вел себя в схватке с противником, какие замечены были недостатки, кто добился если не победы, то преимущества над противником и в чем оно выражалось, какой маневр целесообразно было выполнить, атакуя противника, и как следовало уходить из-под огня, коль оказался у врага в прицеле.

Различие взглядов на бой во многом объяснялось характером летчиков, разным восприятием происходящего. А пока начинающие истребители жадно прислушивались к рассказам бывалых фронтовиков, то и дело восхищавших нас своим бесстрашием, дерзостью и мастерством. Мы видели в них настоящих асов. Кумирами для нас были Павел Крюков, Валентин Фигичев, Александр Покрышкин, Николай Искрин, Вадим Фадеев… Но на кого все-таки равняться, на кого ориентироваться? Кого считать подлинным героем? — то и дело спрашивал себя. Того, кто на изрешеченном самолете вернулся из боя, или того. кто не подставлял себя под вражеские трассы, кто, разгадав замысел противника, сумел навязать ему свою волю и с честью выйти из всех передряг выполнить задачу, вернуться домой невредимым?

— Летчика-истребителя не собьют, если он всегда видит противника, — сказал однажды как резюме Александр Иванович. И фраза эта врезалась в мою память, осталась в ней навсегда. Об осмотрительности уже кое-что знал, кое-какие выводы сделал для себя по собственному опыту, хоть похвалиться им еще и не мог. А тут такой вывод, да еще из уст Покрышкина!..

Но речь уже шла не только о личной осмотрительности. Это качество стало, так сказать, коллективным. Летит группа — все видят летчики: что вокруг, выше, ниже. Идет бой — информацию дают друг другу, предупреждают, подсказывают, просят подсобить. Слышишь в эфире:

— Виктор! Вижу тебя. Тяни «худых» выше. Или:

— Жердев! Справа ниже — пара «худых» угрожает Ивашко. Атакуй! Прикрою…

Нетрудно представить, что какую-нибудь минуту спустя «худые», как фронтовики называли фашистские истребители Me-109 за тонкий фюзеляж, уже испытывали на себе и тактику, и меткость огня наших летчиков.