И друга крепкое плечо…

…Морозное утро. Механик Николай Годулянов проводил своего боевого друга, командира звена старшего лейтенанта Викентия Карповича в ответственный полет — на разведку.

Истребитель МиГ-3 взял курс на Горловку, затем повернул на Макеевку. Летчик зорко всматривался в даль, видел пожары, полыхавшие на земле, дороги, запруженные беженцами, отходящие в тыл войска. Время неумолимо уходит, а того, ради чего он полетел, выяснить пока что не удалось: где противник, куда он нацелился ударить?

Уже пора возвращаться. Что доложит он командиру? Что врага не обнаружил? Но ведь фашисты где-то здесь, под крылом: притаились, укрылись от холода в домах… И никаких следов — все скрыла белая пелена…

Карпович сверился с картой, взял курс на Чистяково. И предчувствие не обмануло его: на дорогах — колонны автомашин, танки. Снизился, и вскоре на другой дороге, ведущей в Снежное, увидел еще одну вереницу вражеской техники.

Слишком велико было в сердце чувство гнева, чувство ненависти к фашистам, чтобы вот так просто повернуть и уйти домой.

Развернулся, снизился и обстрелял колонну. Уже идя домой, увидел вдруг скопление вражеской пехоты. «Угостил» и ее. Слева, справа, впереди заметались, заплясали серые шары разрывов. Сквозь рев мотора летчик не мог слышать, как неистовствуют «эрликоны», как бьются, словно в падучей, вражеские пулеметы.

Вдруг — удар. Самолет тряхнуло. Нестерпимая боль обожгла левую руку, и она как-то странно, плетью, повисла, вышла из повиновения. Но это еще не все: резкая боль пронзила ногу, что-то острое, как кинжал, вонзилось в грудь…

Нет, он не должен упасть, он просто-напросто не смеет об этом и думать — домой, только домой: ведь добыты важные сведения о противнике!..

И «миг» стремительно несется туда, где за дымом пожарищ, за остуженным горизонтом прильнул к поселку Астраханка аэродром. Там ждут его. Ждет командир, боевые друзья. Механик самолета Коля Годулянов давно уже стоит на морозе, пристально всматриваясь в даль. Холод забирается под меховую куртку, стынут ноги, коченеют руки. Но Николай не может себе позволить пойти погреться — он весь в напряжении, начеку, словно на посту верности.

А в небе — ни точки, ни звука. Кругом — белое безмолвие. Но вот Годулянову вдруг почудился далекий рокот. Механик рванул с головы ушанку, ладонью заслонил глаза от яркого света и, всматриваясь в еле заметную точку, возникшую в небе, слушал тишину. Уже не точка — уже силуэт самолета выделяется четко на фоне сероватого неба, уже приглушенный гул перешел в рокот. И вдруг Николай Годулянов ощутил в груди теплые толчки: «Мотор — мой!» — механик способен узнать свою машину «по голосу»!..

Самолет все ниже, все ближе. Но радость тут же сменяется беспокойством, на лице Годулянова недоумение и тревога. Что это: мотор дает перебои, а истребитель как-то странно переваливается с крыла на крыло?

Годулянов побежал за самолетом. Истребитель как бы плюхнулся на полосу, пробежал немного и застыл на месте. Мотор тихо рокотал. Из кабины никто не появлялся.

Николай вскочил на крыло. С противоположной стороны у кабины показался только что подоспевший сюда инженер эскадрильи старший техник-лейтенант Николай Коновалов. Они увидели страшную картину: окровавленный летчик, мертвой хваткой сжимая ручку управления, склонился головой на правую руку. Левая висела безжизненно, и сквозь растерзанный осколками рукав наружу проступила кровь.

К самолету уже спешила санитарная машина. Когда летчика укладывали на носилки, он вдруг открыл глаза и, узнав командира, произнес:

— В районе Чистяково — танковая группа, близ Снежного — механизированная. Идут на Ростов…

И потерял сознание.

…С того дня прошло немало лет. И вот они встретились — летчик и механик. Узнали друг друга сразу. Молча обнялись — и долго стояли так: голова к голове. Потом каждый рассказал о себе.

Находясь в госпитале, Викентий Карпович узнал, что ему, одному из первых в полку, присвоено высокое звание Героя Советского Союза. После излечения летчик возвратился в свой родной 16-й гвардейский истребительный авиаполк и продолжал бить врага.

Годулянов же был переведен в другую часть. И только уже после войны судьба свела их вместе на несколько дней. Они искренне рады были такому счастливому случаю, вспомнили былое, друзей-товарищей своих, верных долгу, преданных святому делу защиты Родины.

…И друга крепкое плечо… Кто не подставлял его товарищу, когда тот оказывался в беде? Кто не опирался на это плечо в свой самый трудный час? Большая это сила — и ничем не измерить ее!..

Есть у меня фронтовой товарищ Алексей Закалюк. Встретимся — вспоминаем наше боевое братство, яркие, волнующие эпизоды, просто, убедительно, ярко раскрывающие и душу нашего человека, и его моральную чистоту, и верность долгу.

В середине марта 1943 года привелось Алексею в составе группы истребителей сопровождать наши бомбардировщики, наносившие удар по косе Чушка, где наша разведка обнаружила большое скопление войск противника.

Бомбардировщики вышли на цель, стали на боевой курс и приступили к бомбометанию. Делали это уверенно, спокойно, словно бы и не рвались вокруг снаряды, не полосовали небо трассы смертельного огня.

Один бомбардировщик оказался подбитым. Он задымил, приотстал от группы, отвернул в сторону и пошел со снижением. Командир истребительного авиаполка, возглавлявший группу прикрытия, передал по радио:

— Закалюк, Вильямсон — прикройте.

И пара краснозвездных истребителей повернула к подбитой машине, взяла под защиту боевых друзей. Два «мессера», пытавшиеся добить поврежденный бомбардировщик, тут же были отогнаны от него.

Старший лейтенант Закалюк пытается связаться с экипажем подбитого самолета, но это никак не удается: видимо, радио на бомбардировщике выведено из строя, не действует.

А тяжелая машина идет все ниже, ниже. Закалюку хочется крикнуть:

— Поближе к берегу идите, ребята. Держитесь!

Но не услышат его «бомберы». Крылья готовы истребители подставить, хоть как-нибудь помочь — да это невозможно. А внизу море, холодное море.

Обессиленный бомбардировщик, протянув в небе косой дымный след, планирует и садится на воду. Над ним кружат два истребителя, проносятся низко-низко, взмывают, снова снижаются. Закалюк и Вильямсон знают: подбитая машина может продержаться на плаву лишь несколько минут. А потом что?

Экипаж выбрался на центроплан. Трое в меховых комбинезонах машут истребителям руками. Взывают о помощи? Нет — прощаются: знают, что друзья в сложившейся ситуации ничем уже им не помогут.

Проходит несколько минут. Бомбардировщик погружается в воду. Холодные волны смыкаются над ним, над головами трех смельчаков…

Каково наблюдать такую картину?..

Слезы на глазах, боль в груди, вздох тяжелый — от бессилия и отчаяния — и крепче сжат штурвал, и клятва мстить врагу…

То было в середине марта на траверсе станицы Голубинской. А пять недель спустя произошел второй подобный случай.

Как и тогда, Алексей Закалюк и Александр Вильямсон шли в составе восьмерки истребителей, прикрывавших группу бомбардировщиков, которым была поставлена задача нанести удар по артиллерийским позициям, с которых противник вел яростный огонь по героическому десанту на Мысхако.

Бомбы легли в цель. Левым разворотом самолеты стали уходить. Правый крайний бомбардировщик немного приотстал, и по нему сосредоточили весь огонь вражеские зенитки. Один снаряд попал в правый мотор…

Заметив, что от нашего бомбардировщика потянулась струйка дыма, ведущий восьмерки истребителей майор Владимир Семенишин приказал:

— Закалюк, Вильямсон — прикройте!..

Опять была названа эта пара!.. Тогда ведущим был командир полка, теперь — командир эскадрильи. Но и тот, и другой превосходно знали, кому можно доверить такое задание, на кого можно положиться.

И пара истребителей, отделившись от своей группы, пристраивается к подбитому самолету. Он теряет высоту, тянет на Геленджик…

На этот раз связь с бомбардировщиком — отличная. Закалюк быстро прикидывает — и убеждается: до Геленджика «бомбер» не дотянет! Как же быть?

— «Большой»! Подворачивай к Кабардинке!

Бомбардировщик послушно берет левее. Еще минута. Закалюк прикидывает — и убеждается: нет, не дотянет «бомбер» до берега!

— Ребята, раздевайтесь! — летит на борт бомбардировщика неожиданный совет Закалюка. Он-то уже видел и знает, как в таких случаях бывает. И тут же добавляет: — Вода уже теплая. Подержитесь на воде — самолет минут пять «плавает». А станет тонуть — вы от него подальше отплывите. Скоро катер придет… И тут же, чтобы там, на бомбардировщике, слышали это, своему ведомому подает команду:

— Виля, иди в Геленджик, вызови катер!..

— Так он уже идет — вижу! — отвечает Вильямсон.

Глянул вниз Закалюк — точно: катер белую дорожку по воде тянет. Спешит. А куда? Да что гадать! Тут же трассой указывает катерникам направление.

А бомбардировщик уже на воде покачивается. Истребители над ним по кругу ходят, за воздухом посматривают.

Проходит минута, две, три… Катер все ближе. Ребята в сторону берега поплыли. Бомбардировщик вскоре затонул.

Закалюк спохватился, глянул на бензиномер — и сразу в эфир:

— Виля, пошли!

Но до своего аэродрома, в Кореновскую, истребители не дотянули, сели в Поповической, дозаправились и полетели домойю Доложили командиру обо всем. Тот крепко пожал обоим руки: высшая это честь — товарищу помочь, особенно если он оказался в беде!

Несколько дней спустя в истребительный авиаполк приехал представитель от «бомберов», явился к командиру. Так, мол, и так: по всем данным выходит, что 20 апреля ваши ребята наш экипаж спасли. Прибыл вот за ними — в гости приглашаем, о боевом братстве побеседуем, о фронтовом товариществе поговорим.

Закалюка в полку не было — послали на недельку в Ессентуки здоровье поправить, отдохнуть. И в гости к морским авиаторам поехал один Александр Вильямсон. Принимали его, как говорится, по высшему разряду…

Много лет спустя, когда из Новороссийска велась телепередача о торжествах в связи с присвоением городу звания города-героя, на экране показали фотографию юнги-катерника, награжденного медалью за спасение экипажа подбитого врагом бомбардировщика.

Герой Советского Союза полковник запаса Александр Вильямсон тут же позвонил из Симферополя в Киев своему бывшему командиру Алексею Закалюку:

— Передачу смотрел? — был первый вопрос.

— Смотрел!

— Ну, что скажешь?

— Ты о юнге?

— Разумеется!

— Уверен: это «наш» был экипаж.

— И я точно так думаю!..

Впрочем о юнгах-героях в войну немало было легенд. Вот еще одна из них.

…Наши истребители вели трудный бой над Мысхако и оттягивались в сторону моря. В воздухе было много самолетов, и нелегко сразу уловить, где свой, а где чужой. Сходятся, крутятся, стреляют, горят, падают…

Упал в Цемесскую бухту и подбитый Як-1. Летчик повис на парашюте, спускается на воду, хотя почти и не питает надежд на спасение: до берега далеко — не доплыть. Вода холодная (апрель!) — долго на волне не продержишься.

И все же…

Перед приводнением заметил летчик, что от берега отошел торпедный катер: бурунный след за ним потянулся. Чей? Наш или вражеский?..

В общем, упал лейтенант Саша Ивашко на воду на траверсе Новороссийска, быстро подмял под себя парашют, сбросил шинель да сапоги, чтобы облегчиться. Но довольно скоро осознанно почувствовал, как с каждой секундой все труднее и труднее держаться ему «на плаву». Огнем горит вторично обожженное лицо, а тело судороги сводят.

Когда катер подошел, летчик уже совсем обессилел.

С катера багром зацепили парашют, подтянули его, а Саша мертвой хваткой держался за спасительный шелк.

Так и вытащили его из воды, подняли на палубу.

Он не успел разглядеть своих спасителей, не успел и слова сказать им. Услышал только сильный треск и грохот. И в то же мгновение потерял сознание.

Очнулся только на берегу. Увидел, как с катера осторожно снимают на шинели еще несколько человек. А по пути в госпиталь узнал Ивашко от моряков: катер, который спешил ему на помощь, обстреляла вражеская артиллерия, а затем, когда летчика уже принимали на борт, налетела пара «мессеров» и проштурмовала суденышко.

«Мессершмитты» заметили катер с высоты, развернулись, снизились и пошли на него почти на бреющем. Сквозь неистовый гул моторов послышался треск, полетели деревянные щепы от рубки. Засверкали, заплясали на палубе разрывы. Над головой пронеслись одна за другой две ревущие тени.

Катер качнуло с борта на борт, развернуло. Послышались тревожные голоса. Запахло чем-то резким, удушающим. И стало на секунду тихо. Но тут взревели мощные двигатели, катер задрожал, рванулся с места и понесся, словно на крыльях.

Уже на берегу Саша узнал: это мальчишка моторист сам привел катер к причалу. Потому что больше некому было это сделать: мичман, командир катера и матрос были убиты, второй матрос был тяжело ранен…

Вот вам и юнга!..

У Саши Ивашко, боевого летчика, отчаянно смелого парня, выступили на глазах слезы. Что же получается: моряки его спасли, а сами погибли!..

— Ты что это, летун, приуныл? — хрипловатым баском спросил сопровождавший его матрос. — Не надо, браток: на войне всякое бывает!..

Пройдет немногим больше года. В жарком воздушном бою, сойдясь с четверкой «фоккеров» лоб в лоб, Саша Ивашко получит тяжелое ранение. Он мог покинуть самолет и спастись на парашюте. Но внизу был город — старинный город Берестечко, и поврежденный истребитель упал бы на его улицы, на крыши домов. А там — люди, там дети…

И летчик тянул, сколько мог, сколько было сил, отводя беду от людей. А поврежденный самолет шел все ниже, все ниже…

Только убедившись, что истребитель упадет в поле, израненный летчик позволил себе воспользоваться парашютом. Залитыми кровью глазами он видит, что ветер несет его на дома. Но сил что-либо предпринять уже нет.

Он упал на крышу двухэтажного дома. Потом сорвался вниз.

Еще удар. И сознание погасло…

…Благодарные жители поставили мужественному летчику памятник. Украинская киностудия сняла об отважном летчике документальный фильм, который нельзя смотреть без волнения.

И вдруг память выхватила из своих глубин где-то прочитанные строки:

Мы помним все:
и шквальный ветер,
и пламя, бьющее в лицо,
и после боя — тихий вечер,
и друга крепкое плечо…

Кто только ни подставлял мне свое плечо? Чтобы поддержать, поднять, помочь удержаться, взобраться на ступеньку выше, прийти к своей мечте… Кто только ни протягивал руку помощи, кто не приходил на выручку в трудную минуту!.. И делал это бескорыстно, от чистого сердца, от щедрости души.

Плечо друга… Будучи еще в 84-А авиаполку, поразился истории.

…Враг на Кубани, рвется к бакинской нефти. Бои идут в предгорьях Кавказа.

25 августа 1942 года с боевого задания не возвратился командир полка Герой Советского Союза майор Яков Иванович Антонов. Его «чайку» атаковали и подожгли «мессеры». Командир выбросился на парашюте…

Механик самолета сержант Афанасий Басенков долго возил с собой личные вещи командира, надеясь, что он жив, что он все же вернется. В полку было заведено: если авиатор погиб, друзья берут на память что-нибудь из его вещей. Басенков счел кощунством даже открыть командирский чемоданчик. Что-то позванивало там, перекатывалось, видимо, бритвенные принадлежности, мыльница, зубная щетка. Но механик так даже и не заглянул вовнутрь: не мог, не смел!

Случилась оказия — кто-то ехал в Ереван. Сержант попросил сослуживца сделать доброе дело — отвезти жене майора Антонова командиров чемоданчик.

Вскоре на имя Афанасия Басенкова пришла из Еревана посылочка: безопасная бритва, носовые платки, носки, полотенце, ручной вязки шерстяные перчатки. А еще в ней была фотография майора Антонова. Лежало там и благодарственное письмо, написанное женой командира. Афанасий обратил внимание на то, что некоторые строчки как бы расплылись. И догадался: женщина писала ему письмо, не в силах сдержать слезы…

Сержант Басенков обслуживал затем самолет капитана Петра Селиверстовича Середы, ставшего Героем Советского Союза.

Потом был механиком самолета, на котором летал Иван Похлебаев. Видимо, хорошо знал свое дело Афанасий, старательнейшим образом готовил истребитель к каждому боевому вылету: ни разу не знала его машина отказа. А коль так, то и воевать на ней летчик мог уверенно: не подведет!

Так или иначе, а и третий подопечный сержанта Басенкова — замкомэск, а потом и командир эскадрильи Иван Григорьевич Похлебаев тоже удостоился высокого звания Героя Советского Союза.

Полковник запаса Похлебаев теперь вспоминает добрым словом сержанта Басенкова:

— Работать с ним было легко. Это был грамотный, любящий свое дело специалист. Превосходно знал материальную часть, заботился, чтобы двигатель работал безупречно.

В свою очередь, механик высоко ценил своего командира и за человеческую доброту, и за умение грамотно эксплуатировать боевую технику. В своем письме он писал: «Каким бы трудным ни был воздушный бой, совершив посадку и зарулив на стоянку, капитан Похлебаев сжато, вразумительно изложит, как вел себя истребитель, как работал мотор…» А эта информация для механика очень важна.

С Иваном Григорьевичем «в паре» работал сержант Афанасий Басенков до самого конца войны, обслужив около двухсот боевых вылетов его истребителя.

…Механик остается на земле. А взлетит самолет, уйдет на задание летчик — он мыслями там, в далеком небесном просторе, он рядом с другом своим, он ждет его, ждет с победой.

И снова творит свое нелегкое дело — готовит боевую машину к заоблачной схватке.

Много общего у них — друзей боевых. Как и у летчика, погоны он носит с голубой окантовкой. И не каждый различает их по профессиональной принадлежности. Увидит, что в авиационной форме — летчиком называет.

Но в отличие от пилота авиаспециалист «прикован» к аэродрому. Здесь его рабочее место, здесь он трудится, творит свое дело в любую погоду, в любое время суток. Функции, скажем, у механика самолета поистине универсальные: чинить, клепать, клеить, латать, снаряжать, заправлять, проверять — в общем, делать все (и при этом все уметь делать!), чтобы обеспечить летчику оптимальную возможность для выполнения боевой задачи.

Нередко, особенно в начальный период войны, возвратится из боя истребитель, а на нем живого места нет. Резервных машин тоже нет: в полку и так некомплект. Надо восстановить, отремонтировать боевую машину: утром она должна снова вступить в схватку с врагом.

И ребята трудятся всю ночь. Трудятся дружно, на совесть. А уж если они дали слово к утру ввести истребитель в строй — слово свое обязательно сдержат!..

На заре развития военной авиации летчиков называли героями воздуха, а то и звонче — «королями» воздуха. Не стану оспаривать: образно сказано. Верно подмечено было уже в ту пору, сколь сложен ратный труд воздушного бойца. Время подтвердило эту истину. Но время, события, факты подтвердили еще одну непреложную истину: славен и героичен и ратный труд боевых помощников летчиков. Он сопряжен тоже с риском и опасностью, требует не только мастерства и самоотверженности, но и мужества, отваги, стойкости, ответственности и взаимного доверия.

В первый день войны полк понес боевые потери. Рядом с именами погибших летчиков имена их боевых друзей, сердцем, разумом, руками помогавших им взлететь навстречу врагу, чтобы остановить его, не пустить в пределы Отчизны.

…Воентехник второго ранга Дмитрий Камаев готовил истребитель к очередному вылету, когда над аэродромом появились фашистские бомбардировщики. Он не покинул своего поста, он лишь торопил себя — скорее выпустить истребитель на взлет. Стали рваться бомбы, сброшенные «юнкерсами». Дмитрий Аркадьевич Камаев продолжал трудиться, невзирая на опасность: он выполнял свой долг. Вражеский осколок сразил его на боевом посту.

В списке боевых потерь первого дня войны появились записи: летчик Алексей Суров, техник Дмитрий Камаев, моторист младший сержант Фаддей Вахтеров…

Потом будут в этот печальный список вписываться новые имена, и четыре года войны пополнят его до внушительных размеров, и за каждой строкой, за каждой записью останется чья-то жизнь, чья-то судьба, чья-то неспетая песня. И только память живых будет вечно хранить те имена — летчиков, техников, мотористов, представителей многих других профессий, юных и уже немолодых, веселых и застенчивых, семейных и неженатых, рослых и приземистых, чернявых и белобрысых — разных-разных, но объединенных одним стремлением, одним духом, одной страстью — победить врага.

А какие порой трудности выпадали на их долю!..

…Первая военная зима была холодная, лютая. То мороз ударит, то метель разгуляется. Не успеет трактор расчистить волокушей аэродром от снега, как снова хмурится небо, заходят серо-свинцовые тучи то с тыла, то с фронта. Механики нервничают: только воду зальешь — надо скорей мотор запускать. И наоборот: не сольешь вовремя воду — разморозится блок двигателя.

Однажды ночью разбудили авиаторов выстрелы. Не успели одеться — дверь в землянку распахнулась и на пороге вырос сержант Николай Годулянов, с головы до ног осыпанный снегом, да так, что и повязки дежурного по штабу не видать на рукаве. В темный проем врывались завывания ветра да истошный вопль сирены.

— Штормовая тревога! — переведя дух, крикнул сержант. И, борясь с упругим ветром, швырявшим в распахнутую дверь крупные хлопья снега, метнулся обратно.

Снег пошел еще с вечера, но падал он как-то тихо, почти отвесно, ровно устилая землю белым пушистым ковром.

А ночью вдруг разыгралась метель. Механики поспешили к самолетам. Шквальный ветер срывал с истребителей чехлы, раскачивал крылатые машины, грозился опрокинуть их. Казалось, вот-вот он подхватит их и неудержимо зашвырнет в даль, скрытую мятущейся, гудящей стеной из ветра и снега. По стоянке, громыхая, раскатывались взад-вперед пустые металлические бочки. Еще мгновение — и легкий У-2 сорвется с якорей.

Моторист Василий Вадешкин, временно обслуживавший связной самолет, вместе с подбежавшими ему на помощь авиаспециалистами пытается удержать машину.

Снова завыла сирена. Опять раздались близкие выстрелы. Это «сигналили» тем, кто спешил на аэродром из поселка через открытое поле.

Инженер полка капитан Глеб Николаевич Копылов, мокрый от таявшего на нем снега, сидел за своим столом в землянке в ожидании какого-то важного телефонного звонка и ставил задачу старшему технику-лейтенанту Ивану Трофимовичу Скороходу.

Инженер успел уже поднять на ноги младших авиаспециалистов, примчался в штаб. Сержант Годулянов доложил ему, что техники, ремонтировавшие самолеты, Григорий Шевченко, Иван Яковенко, Илья Косой, Александр Чебукин, очевидно, заблудились: они давно уже ушли на стоянку, но здесь не появлялись.

Глеб Николаевич неспроста вызвал инженера эскадрильи Ивана Скорохода.

— Возьмите еще одного техника в помощь. С вами пойдет десять младших авиаспециалистов. Растянете веревку, по краям будете идти вы и Клименко. Ребятам объясните, как они должны действовать: держаться за веревку!.. Ищите заблудившихся…

Идти было трудно. Ветер буквально валил с ног. Впереди — белая стена. Кажется, протяни руку — не увидишь ее.

Шли десять минут, двадцать, сорок. Минуло уже около часа. И вдруг веревка напряглась, натянулась.

— Нашлись! — воскликнул сержант Александр Коршунов, и голос его сразу же потонул в свирепом завывании пурги…

Частые перебазирования породили ряд довольно сложных проблем. А время неспокойно: враг занял Харьков, бои идут в Донбассе, танковые клинья фашистов нацелились на Таганрог, Ростов, Новочеркасск.

Случалось, что передовая команда не успевала прибыть на новое место базирования и подготовить прием самолетов: она еще в пути, а истребители уже совершают посадку на указанной им площадке. Бывало, что из-за нехватки транспортных средств техническому составу приходилось догонять свой полк пешком и на попутном транспорте. Некоторые блуждали (время-то какое неспокойное было!) — и находили свою часть только спустя две-три недели.

Это усложняло боевую работу полка: задачи ему поставлены, а людей, на которых возложена подготовка самолетов, не хватает.

Авиаторы «в общих интересах» пошли на риск: летчики стали при перелетах брать техников, механиков на борт — сажали их за бронеспинку истребителя и «доставляли» по воздуху к новому месту базирования. Это было небезопасно, в известной мере сковывало летчика в случае встречи с противником.

Механики знали, на что идут: лететь без парашюта, в неудобном, буквально скрюченном положении, летом изнывая от духоты, а зимой дубея от холода, да еще сознавая, что никак не исключается встреча с противником, — прямо скажем, надо было набраться храбрости, надо было сознанием долга суметь подавить страх. Но желание помочь летчику бить врага было сильнее других чувств, сильнее каких-то там предосторожностей.

— Рискнем? — многозначительно спрашивал техник Иван Яковенко летчика Валентина Фигичева. И тот согласно, утвердительно, бодро отвечал:

— Рискнем!

И боевые друзья на пару делили и надежду, и страх, и опасность. Ради того, чтобы уже через час истребитель вновь взмыл в небо — сражаться!

…Наступающие войска 20 сентября подошли к реке Молочной. Вот она, пресловутая линия «Вотан»!.. Здесь, на заранее подготовленных, сильно укрепленных рубежах, противнику на некоторое время удается сдержать натиск наших войск. Разворачивались сильные, упорные бои на земле и в воздухе. Приходилось встречаться с еще большими группами самолетов противника. Сентябрь на исходе, и погода еще больше портится, капризничает: то солнце светит, то вдруг нахмурится небо, поплывут облака. Но мы летаем и деремся.

…Прошло еще несколько дней, и очередной бой, интересный и необычный, был записан в наш актив как новаторский. Провели его четверкой.

…Курс — на северо-запад, к Большому Токмаку. Летим вдоль линии фронта. На земле идут ожесточенные бои за Мелитополь. Видимость очень хорошая.

Противника пока не видно. Но как только группа по команде А. И. Покрышкина выполнила разворот влево на девяносто градусов, мы тут же услышали предупреждение:

— Впереди — бомбардировщики!

И действительно: колонна за колонной, почти на одной с нами высоте на светлом фоне неба четко обозначились силуэты приближающихся самолетов.

— Атакуем в лоб! — командует Покрышкин.

Мы уже знаем по опыту: надо подтянуться, сомкнуться, ибо такая атака требует удара «кулаком» — всей мощью одновременно.

Бомбардировщики все ближе. Истребителей сопровождения нет. Во всяком случае, их не видно, сколько ни всматриваемся и вверх, и вниз, и по сторонам.

И вдруг — в наушниках резкий голос Покрышкина:

— Не стрелять: «пешки»!

А я уже приготовился было к открытию огня — выжидал лишь, когда ударит ведущий. И тут…

Что ж, по своим, выходит, чуть не врезали!

Рассуждать некогда. Проскакиваем над встречными самолетами — и тут замечаем промелькнувшие черно-белые кресты на плоскостях и окрашенные в желтый цвет консоли. Какие же это «пешки»?..

Покрышкин уже обнаружил, что «обознался» — и в эфире звенела команда:

— Разворот на сто восемьдесят!

Элемент внезапности был утрачен, и это огорчало и командира и его ведомых. Теперь повторять атаку придется на догоне, да еще под огнем вражеских стрелков.

Развернулись. И тут увидел, что первая наша пара уже в гуще врага. Мы с Жердевым как-то приотстали от пары Покрышкина и теперь догоняем ее. Она уже атакует вражеские бомбардировщики. Но в следующее мгновение теряю ее из виду: впереди в небе возникло быстро вздувающееся каплеобразное, похожее на огненный аэростат, облако. Вспышка показалась ярче солнца. Отвернуть было поздно, и наша пара пронеслась под полыхающей огненной массой. Истребитель сильно тряхнуло, даже какой-то странный хлопок послышался, запахло порохом и бензиновой гарью.

Где Жердев? А первая пара куда девалась? Что с ними?..

Позади уже не облако, а отдельные очаги в виде огромных капель висят в небе. А над ними два парашютиста раскачиваются на стропах.

С тревогой посматриваю назад: неужели пламя охватило их самолеты?

Справа и слева горят еще два бомбардировщика. А впереди третий может разделить их судьбу, если…

Вот он скольжением с переходом в пикирование пытается оторваться от насевшего истребителя.

В наушниках — повелительный голос командира:

— Жердев, атакуй уходящий вниз «юнкерс»!

Значит, это Жердев гонится за врагом. Догоняю ведущего. И замечаю трассы, потянувшиеся к атакующему врага самолету. Увеличиваю угол пикирования — и, зайдя снизу, тоже открываю по бомбардировщику огонь.

Слушаю эфир — и радуюсь: командир жив! А как было тревожно думать о том, что истребитель Покрышкина оказался вдруг внутри огненного облака.

Нет, все обошлось: из полыхающего шара вырвался истребитель, «прошив» его насквозь…

Мы с Жердевым долго гнали — до самой земли — того «юнкерса», поочередно атаковали его — то врозь, то парой. Стрелок яростно отбивался. Истребитель Жердева получил несколько пробоин. Уходя, «юнкерс» юлил, скользил, пикировал до самой земли, пытаясь над ней выровняться и на бреющем уйти. Но, видимо, летчик не рассчитал — и поздно выхватил машину. Та дала просадку — и, ударившись о землю, вспыхнула и развалилась на части.

Пора домой: стрелки бензочасов подходят к нулю. Пошли курсом на свой аэродром. Сели. Жердев дорулил до стоянки, а двигатель моего самолета заглох в конце пробега.

А дома — вновь беспокойство: Покрышкин с Голубевым не вернулись…

Мы уже и про трудный бой рассказали, и про огненное облако, сквозь которое пронесся истребитель нашего командира. То и дело в даль вглядываемся — ищем глазами точки в небе. Тщетно! Кошки на сердце скребут: прошло целых полчаса… Как быть? Докладывать начальнику штаба или немного повременить?.. Идти на КП не решаемся. Покидать стоянку не спешим. Все ждем: может, сейчас прилетят, сядут?.. Но тревога не покидает нас: командира потеряли!..

Примчался в эскадрилью Датский.

— В чем дело? Где вторая пара?

Лицо у начальника штаба бледное, глаза горят. Говорю ему, что слышал команды, которые передавал нам Покрышкин. Жердев тоже подтверждает это. Не верит!

— Потеряли, разгильдяи, командира! — кричит. — Под суд попадете…

Мы уж и сами встревожились: где же командир? Больше часа уже прошло. И вдруг в небе показались два самолета, заходят на посадку.

Все притихли, ни живы ни мертвы, пристально наблюдают за снижающимися истребителями.

— Они!..

А получилось вот что. Затянувшийся бой вынудил Покрышкина и Голубева из-за нехватки горючего сесть на другом аэродроме и заправиться там, чтобы лететь домой.

Там и пообедали. Вот и ушло на эти «операции» более часа.

«Сотка» зарулила на стоянку, двигатель затих. Открылась дверца, Александр Иванович ступил на крыло — и сразу к Чувашкину с вопросом:

— Жердев с Суховым где?

— Да вон, — кивнул головой механик в нашу сторону. — Начштаба их пытает!

— А-а… Тогда все в порядке!

Вместе с начальником штаба мы уже спешили к командирскому самолету. На нем заметны следы копоти, оставленные осколками царапины. Покрышкин показывает механику какие-то мелкие пробоины.

— Сможешь заделать?

— Постараюсь! — отвечает Чувашкин.

— Вот рвануло! — говорит ему Покрышкин. И тут же высказывает предположение: — То ли во взрыватель бомбы на «юнкерсе» угодила пуля, то ли бензобаки взорвались?.. Но подобного мне еще испытывать не приходилось.

— А почему лобовую атаку отменили? — спрашивает Жердев.

Командир хмурится:

— В последнюю секунду мне вдруг показалось, что это вовсе не «юнкерсы», а наши «пешки». Против солнца ведь атаковали, оно и слепило глаза. Потом понял, что ошибся. Пришлось на ходу исправляться. Все вроде обошлось. Главное, не дали фашистам прицельно ударить по нашим войскам. Комдив передал, что все нормально получилось…

— А сколько сбили? — поинтересовался Датский.

— Три. Да Жердев с Суховым одного…

— Четыре, значит!..

Прошло несколько дней. Было часов восемь утра. Вторая эскадрилья — в готовности номер один, все остальные летчики тут же на краю аэродрома, возле лесопосадки, невдалеке от командного пункта устраиваются завтракать. Прямо на земле расстелены клеенки, скатерти: тепло, солнце пригревает — «бабье лето»!.. Официантки быстро разложили посуду, поставили хлеб, принесли сметану и разливают ее из кувшинов в кружки. А вот и горячее несут — пирожки и пончики. Настроение веселое. Здесь же четвероногие наши друзья, Кобрик и два его «друга» Як и Киттихаук, «приписанные» ко второй и третьей эскадрильям, остро реагируют на вкусные запахи, крутятся рядом, ждут «угощений».

И вдруг слух уловил какое-то необычное колебание воздуха. Оно нарастало — напористо, угрожающе. Шарить в небе взглядом не пришлось: прямо перед глазами, просвечивая сквозь верхушки акаций, над кустами молодого карагача, на бледно-голубом фоне четко обозначились темные крестики, которые, все увеличиваясь в размерах, обрели уже очертания бомбардировщиков.

— «Пешки» возвращаются! — спокойно сказал кто-то из ребят. И ему поверили: линия фронта находилась всего лишь в двадцати километрах.

— А почему без истребителей? — вслух высказал свое сомнение Петр Кетов. — Да и прямо на нас идут…

Приступившее уже к завтраку общество всполошилось, насторожилось: и впрямь — почему?

Кобрик завыл, чуя беду.

Армада из нескольких групп бомбардировщиков уже висела почти над головой, когда кто-то крикнул:

— «Юнкерсы» и «хейнкели»!..

И впрямь: четыре девятки Ю-88 и Хе-111 тяжело плыли над нами, над нашим аэродромом. И хотя было абсолютно бесспорно, что идут они бомбить не нас, в душу все же закралась тревога: а вдруг сыпанут, развернутся — и ударят?!

Кое-кого потянуло укрыться, иные стремглав побежали к своим самолетам.

Группа истребителей стартовала в небо. Гнались долго, но сорвать налет на аэродром у села Черниговка, где стояли «илы», не смогли. Пара истребителей — как потом оказалось — Сафонов и Душанин — догнала одну девятку уже в районе Большого Токмака, врезалась в строй бомбардировщиков, стала их атаковывать. Душанин потом рассказывал: «Азарт был очень сильный, хотелось сбить сразу всех. Но стрелки помешали: домой 26 пробоин привез… Жаль, не повезло!» Зато другим нашим летчикам удалось наказать противника…

Не успели поздравить Олефиренко, Ивашко, Труда и Чистова со сбитыми «хейнкелями», как в воздухе опять засветилась ракета. И снова истребители пошли на взлет. Идем своей восьмеркой — с Клубовым во главе… Курс — в район Эристовки, Куйбышево, Бурчака.

С высоты уже просматривается река Молочная: скорее, угадываем, что она протекает именно здесь — все на земле затянуто дымом, даже солнце не в состоянии пробить своими лучами плотную серо-мглистую пелену.

В наушниках слышу голос Дзусова. Он находится на «Тигре» и торопит нас:

— Скорее, ребята! Скорее!..

Это и нас касается, и взлетевшей вслед за нами восьмерки Лукьянова.

— Большая группа бомбардировщиков, — объясняет Ибрагим Магометович. — Высота четыре — пять тысяч метров.

Впереди, прямо перед собой, видим рассыпанные по небу в строгом порядке маковые зернышки. Они темнеют, становятся все больше, крупнее. Сколько же их? Сосчитать пока что трудно, да ясно одно: много!

А майор Бычков торопливо передает:

— С юго-запада на Эристовку, Бурчак идет более ста «хейнкелей» и «юнкерсов» под прикрытием шестнадцати «мессершмиттов». Всем «маленьким» идти на Бурчак!.. Всем «маленьким» идти на Бурчак!..

— Понял! — ответил Лукьянов, приняв команду. Ему со своими ребятами лететь надо еще минут пять. А мы уже на боевом курсе.

Секунды бегут. Скорость сближения огромная, и армада вражеских машин словно надвигается на нас сверху. Быть бою! Жестокому бою.

— Сомкнуться. Атакуем в лоб! — передал Клубов.

Мы хорошо знаем проверенный практикой наш излюбленный прием внезапно атаковать численно превосходящего противника стремительным ударом в лоб, ошеломить его дерзостью, неожиданно складывающейся ситуацией. Расчет простой и верный: выбить из девяток, особенно из головной, несколько машин, лучше всего — сбить флагмана, внести замешательство в ряды противника, посеять среди него панику — и снова бить из наиболее выгодного положения.

Вот и сейчас мы с Жердевым, идя правее командира, стараемся поймать в прицел врага. Еще только собираемся открыть огонь, а впереди, чуть выше и левее, в небе словно вздулся шар из яркого Пламени. Хорошо видно отвалившуюся от «хейнкеля» плоскость с мотором. Она странно кувыркнулась и, падая, пронеслась совсем близко от самолета Жердева.

Один есть!..

Открываем огонь тоже — бьем по самолетам второй группы. И два «хейнкеля», будто по мановению волшебной палочки, сразу же загораются.

Успевает произвести атаку второе наше звено — звено Павла Еремина. Николай Чистов и Александр Ивашко подбили по бомбардировщику.

Сразу же ринулись в очередную атаку. Объект ее — следующая группа бомбардировщиков. Снизу как бы «прочесываем» всю вражескую колонну. «Мессершмитты», прикрывающие ее сверху, вначале не поняли, что происходит. А когда увидели горящие «юнкерсы», заметались.

В эфире — разноголосица на все лады, на любые тона: команды, советы, порою и ругань. Не слышно даже, что передают с земли. Что ж, — идет бой, и каждый выражает свои чувства.

Мы уже проскочили всю колонну, разворачиваемся на сто восемьдесят градусов — и атакуем снова, на догоне, опять-таки снизу: не «вылазим» наверх, к «мессерам» и продолжаем бить врага. Жердев сбивает еще одного.

Тем временем группа Лукьянова подоспела в район боя. Ведущий видит, что две девятки уже рассеяны и со снижением разворачиваются, уходят. Объектом его атак становится третья девятка противника. Удар наносится с такой же стремительностью, в лоб.

В этом бою наши летчики сбили 8 вражеских бомбардировщиков и два подбили. Но есть и потери: огнем с «юнкерса» сбили самого молодого летчика — Николая Попова. Очень уж близко подошел он к бомбардировщику, зажег его, но стрелок успел огрызнуться огнем — и чуть ли не в упор разрядил крупнокалиберный пулемет в истребитель. Тот загорелся.

Два самолета так и упали горящими в днепровские плавни — наш и вражеский.

Когда возвратились домой, обратили внимание, что истребители наши сплошь забрызганы маслом. А самолет Клубова — так тот весь, даже остекление кабины, — покрыт плотной жирной пленкой грязно-желтого цвета. Оказывается, выпущенная Клубовым трасса вспорола маслобаки, и масло брызнуло из бомбардировщика фонтаном. Распыляясь в воздухе, оно и обдало проносящийся близко истребитель.

За этот бой, проведенный над Мелитополем, многие летчики удостоились высоких правительствённых наград.

Оказывается, советские войска 26 сентября изготовились к наступлению, и потому враг всеми силами пытался сорвать его. Гитлеровское командование определило: это и есть направление главного удара на Сиваш, на Перекоп.

Сегодня же в штабных документах и бой нынешний будет описан, и донесения в вышестоящую инстанцию составлены, а в наших летных книжках появятся свежие записи.

Многие летчики пополнили за эти дни свой боевой счет, отличились в воздушных боях. Только за последние шесть дней сбито десять Ю-88, три Ю-87 и десять Me-109.

Но останутся в документах и печальные записи: не все вернулись домой, не все дожили до победы над нашим врагом. В числе их — Александр Самсонов и Василий Семенов.