Глава I

Призыв

Два атомных колосса, возвышающихся по обе стороны трепещущего от страха мира, обречены враждебно следить друг за другом неизвестно сколько времени.

(Д. Эйзенхауэр, президент США.)

Ядерное оружие, с моей точки зрения, — самый дешевый способ предотвратить любые угрозы, любые опасности. Ядерное оружие — это оружие и политическое. Оно заставляет возможного агрессора задуматься.

(Ю. Трутнев, академик.)

Этой книги могло и не быть, если бы не моя учительница по математике Александра Иосифовна Гринберг. Она преподавала алгебру и тригонометрию в выпускном десятом классе Харьковской 14-ой школы рабочей молодежи, что находилась на пересечении улиц Карла Маркса и Малиновского.

Я всегда успевал по математике, естественно, отношения между мной и учителем были уважительными и даже дружескими. Домашние задания выполнял всегда старательно и в полном объеме. Александра Иосифовна могла полностью положиться на меня и во время контрольных, и во время открытых уроков с участием проверяющих из районо. Я всегда был готов выйти к доске и решить любую, даже самую сложную, задачу. Более того, как призналась мне позже моя добрая учительница, она иногда задавала задачи, в решении которых сама сомневалась. Одним словом, проблем с математикой у меня не было, и отличная оценка в аттестате зрелости мне была гарантирована.

^{Выпускной десятый класс 14-й школы рабочей молодежи. Во втором ряду вторая справа — моя судьбоносная учительница Александра Иосифовна, а я — слева вверху.}

Успевал я также и по гуманитарным предметам: литературе и истории. В отличие от математики, я их еще и любил. Особенно — историю, увлечение которой у меня проявлялось с раннего детства. Оно проходило в городе Одессе, на улице Мечникова в доме № 74, под которым располагались знаменитые катакомбы. Во дворе была еще «развалка» — остатки старинного дома, среди камней которого мне когда-то посчастливилось найти большой медный екатерининский пятак.

Два этих обстоятельства зажгли во мне огонек страсти любителя старины, который с годами не только не затухал, но иногда разгорался до размеров сознательного искателя древностей. Тогда я представлял себя то археологом на раскопках, то исследователем таинственных подземелий.

Но вихри военного лихолетья сорвали нашу семью из Одессы, покрутили по территории мнимой и действительной Румынии и опустили в Харькове, городе более прозаическом и далеком от исторических мечтаний. И все же, после окончания школы я собирался поступать на исторический факультет университета.

Однажды об этих планах узнала Александра Иосифовна. Она немедленно подловила меня в коридоре и запричитала:

— Валечка, что я слышала: это правда, что вы собираетесь стать историком? Миленький, у вас же прекрасные математические способности! Что вы делаете, вам прямая дорога в технический вуз! Скорее всего, школу вы закончите с золотой медалью, и вдруг — хотите поступить на исторический факультет. Туда же только троечникам дорога! Ваше будущее — престижные факультеты политехнического института: радиолокационный или инженерно-физический. Не делайте глупости, используйте ваше право поступить на эти специальности без вступительных экзаменов!

Так были брошены первые зерна сомнений, которые по мере приближения экзаменов стали прорастать и в конце концов дали неожиданные всходы. Школу я действительно закончил с золотой медалью и получил большой голубой лист, на котором слова «аттестат зрелости» были напечатаны золотом.

В 1950 году я стал студентом радиотехнического факультета Харьковского политехнического института им. Ленина. Это был первый набор в новый мегавуз, который накануне объединил Электротехнический, Химико-технологический и Механико-машиностроительный институты.

^{Здание электрокорпуса Харьковского политехнического института. 2008 г.}

Нельзя сказать, чтобы я совсем был равнодушен к радиотехнике. В детстве я живо интересовался старинными радиоприемниками, лампы у которых стояли наверху деревянных ящиков. Их я охотно разбирал на детали, которые больше никогда не использовались по прямому назначению. Во время войны в селе Завадовка Одесской области я уже собирал детекторные радиоприемники. До сих пор помню то изумление, которое вызывали первые звуки в старинных карболитовых наушниках. На этом мой практический опыт в радиотехнике и закончился. Но осталась удивительная тайна распространения музыки и речи по эфиру без проводов. И эта тайна была сродни тайне исторического поиска.

Как бы там ни было, но радиотехника существенно и надолго потеснила в моей жизни историю. И только значительно позже им — радиотехнике и истории — суждено было встретиться.

Но об этом — потом, а пока я, гуманитарий в душе, стал осваивать радиотехнические дисциплины.

Обучение на радиотехническом факультете всегда было тяжелым, а с образованием ХПИ — вдвойне. Радиотехника требовала глубоких знаний многих разделов современной физики — науки, всегда трудной для многих, пытающихся ею овладеть.

Комплекс радиотехнических дисциплин базировался на трех фундаментальных курсах: теоретических основах радиотехники, теоретических основах электротехники и распространения радиоволн. Все они требовали основательных знаний высшей математики, которая читалась в двух курсах: дифференциальное и интегральное исчисление и аналитическая геометрия.

Создание политехнического института предусматривало также ряд общих инженерных дисциплин: сопротивления материалов, теоретической механики, теории механизмов и машин, начертательной геометрии, черчения, химии. Среди лекционных курсов во всех инженерных вузах были также: основы марксизма-ленинизма (незыблемые!), политэкономия, иностранный язык.

Особое и довольно серьезное место занимали занятия на военной кафедре (ее называли просто — спецкафедра). Начиная со второго курса, «военке» был посвящен один день в неделю. Здесь мы осваивали основную военную специальность — радиолокацию, именно то, чем меня прельщала добрая милая Александра Иосифовна. Заведующим военной кафедрой был генерал-майор Безрук А. Д. В зависимости от профиля факультета кафедра готовила также других военных специалистов: танкистов, химиков, дозиметристов.

Основам радиолокации учил нас майор В. И. Романов, а конкретным радиолокационным установкам — капитан Е. Я. Чепа. Читались также курсы тактики и топографии. Большое внимание уделялось изучению воинских уставов: строевого, дисциплинарного, внутренней службы, гарнизонной и караульной службы. Естественно, кое-что приходилось из них закреплять на практике. Для этого кафедра имела специальный плац, на котором мы отрабатывали строевой шаг, повороты и отдавание чести.

Но все же, основное внимание было уделено изучению радиолокационной станции кругового обзора SCR-584 и радиолокационным станциям орудийной наводки СОН-3К и СОН-4. На них же мы проходили практику во время летних военных сборов в 1952 году — в Воронеже и в 1954 — в Змиеве. В нашей студенческой жизни эти сборы запомнились замечательными приключениями, оставившими заметный след в памяти.

^{Лагерные сборы в Воронеже. Занятия по ориентированию на местности. 1952 г.}

Чего стоило уже одно «облачение» в солдатскую форму с непременными кирзовыми сапогами. В ней мы сразу становились серой безликой массой, где индивидуальность не только не приветствовалась, но с удовольствием наказывалась. Все, начиная от командира части и кончая сержантом помкомвзвода, старались нам, студентам, как можно нагляднее показать, что воинская служба — не сахар. Сама практика в раскаленных на жаре радиолокаторах казалась им какой-то лишней и никчемной по сравнению с полевыми занятиями и вечерними «прогулками» строем и с песнями по стадиону.

Но сборы прошли, оставив в альбомах фотографии, а в памяти — забавные истории. Впрочем, все это не смогло поколебать моего восторженного мнения об армии, которое у меня сложилось еще в детские годы. Маршалы Ворошилов и Буденный были для меня самыми авторитетными и обожаемыми военачальниками Красной Армии.

Это объяснялось тем, что мне и маме довелось их увидеть воочию во время приезда в Одессу. Дело было задолго до войны, когда мне едва исполнилось четыре года. Они ехали в открытой машине по Дерибасовской улице, вдоль которой стояли толпы ликующих одесситов. Было лето, и наши прославленные маршалы были в белой форме. Машины медленно двигались по улице, сдерживаемые восторженными людьми. Они прорывались сквозь милицейское оцепление и пытались вручить сидящим в машине цветы. В один из таких моментов, когда машина с Ворошиловым и Буденным остановилась, мама вместо цветов протянула Буденному меня. Он своей тяжелой рукой потрепал мои рыжие волосики, чем произвел неизгладимое впечатление на всю жизнь. В глазах моих запечатлелись только белая гимнастерка с большими золотыми звездами и громадные черные усы. Ворошилова я не запомнил, так как он сидел в дальнем углу автомобиля.

С тех пор имена прославленных маршалов помогали маме бороться с моей худобой, которую мама образно определяла: «ручки — вермишельки, ножки — макаронки». Когда уже нельзя было заставить меня есть манную кашу «за папу, за маму», она использовала свое коронное:

— А теперь, Валечка, съешь ложечку за Буденного.

Далее надо было также съесть и за Ворошилова, после чего уже никакая сила не могла меня заставить проглотить еще кусочек.

Вот тогда я решил стать командиром Красной Армии со звучным званием «майор». Позже на курточку мне мама пришила голубые петлицы с двумя темно-вишневыми «шпалами», которыми я очень гордился.

Надо отдать должное коммунистам, которые всю свою пропагандистскую мощь еще в предвоенные годы направили на создание привлекательного образа Красной Армии, Военно-Морского Флота и Военно-Воздушных Сил.

Миллионы подростков мечтали служить в армии, осваивали воинские навыки в пионерских лагерях, ОСОВИАХИМе, аэро- и морклубах. Я помню, как перед самой войной почти все мальчишки выпускного класса, в котором училась моя тетя Нина, поступили в военные училища. Помню, как они приходили к нам, щеголяя новенькой красивой формой. Один из них, Леня Агеев, во время войны стал Героем Советского Союза. Он уничтожил в воздушных боях множество немецких самолетов и вошел в летопись Отечественной войны. С какой завистью я смотрел тогда на его красные кубики в голубых петлицах и был совершенно уверен, что таким когда-то буду и я. Правда, еще больше мне нравилась морская форма.

^{Будущий Герой Советского Союза Леня Агеев с моей тетей Ниной Сосновой. Одесса 1940 г.}

Даже война с немцами, когда мне, пацану, пришлось увидеть не только внешнюю, но и ее обратную сторону, не смогла рассеять героический ореол нашей родной Армии.

Армия пользовалась в народе уважением, граничащим с любовью. И дело, конечно, было не в форме, которая так нравилась молодежи. У войск НКВД форма была даже более яркой. Поэтому, как мне кажется, армию любили как бы в пику карательным органам. Уважительным отношением к армии люди бессознательно компенсировали бессильный страх и ненависть свою к тем, кто по ночам увозил в черных воронках родных и близких. В этом, по-видимому, тоже заключался источник любви к довоенной Красной Армии. К тому же, как известно, она первой приняла на себя удары сталинских репрессий.

Преддипломная практика проходила в г. Запорожье на радиозаводе. Позже он станет известным на всю страну своими автомашинами «Запорожец». Тогда же это был один из номерных заводов, выпускающих оборонную продукцию.

Дипломное проектирование я осуществлял на радиотехническом заводе (п/я 165) в Харькове. Он находился около так называемого «конного рынка», а потому среди нас, студентов, фамильярно назывался «конным заводом».

^{Строевые занятия военной подготовке. 1952 г.}

Тема дипломного проекта называлась бесхитростно и просто: «Колхозный радиоузел КРУ-200». Так же просто и прямолинейно я его и выполнил: из типовых проектов колхозных радиотрансляционных узлов взял схему и просчитал ее по ламповым характеристикам. Компоновку, устройство и внешнее оформление позаимствовал с собственного трофейного радиоприемника «Минерва».

Несколько смущала приземленность назначения моего дипломного проекта: никаких красивых слов типа «радиолокационная аппаратура», никаких таинственных деталей типа «клистрон», «магнетрон», никаких закрытых комнат для проектирования. Не было и неизбежных в таких случаях «прошнурованных, пронумерованных и скрепленных сургучной печатью» тетрадей.

Но зато была полная свобода в использовании рабочего времени и свободное посещение завода. А там, в лаборатории, к которой меня приписали, мой дипломный проект никого не волновал. У них были свои заботы, свои планы, свои сроки и свои неприятности. Чем меньше я там бывал, тем им было спокойнее. Я даже фамилию руководителя своего дипломного проекта не помню. Думаю, и он меня вряд ли помнил.

Во время преддипломной практики и дипломного проектирования произошло несколько событий, нарушивших спокойное течение моей заводской жизни.

В начале апреля 1955 года всех ребят нашего курса, прошедших курс обучения на военной кафедре, вызвали в отдел кадров института и выдали бланки анкет, в которых было множество вопросов биографического характера, но были и некоторые вопросы, повергшие нас в смятение. Требовалось ответить, не служили ли мы в муссаватистских и дашнакских организациях, белых армиях, не принимали ли участие в антипартийных оппозициях. И был уж совсем непонятный вопрос об участии в белорусско-толмачевской группировке.

Вопросы эти нас, молодых, удивили и даже рассмешили, но более старших по возрасту сокурсников — насторожили. Некоторые из них предприняли превентивные меры. Так Коля Малых 15 апреля женился на Ларисе Штернберг, чем сознательно подпортил свою биографию. Больше его не тревожили подозрительными анкетами.

Спустя какое-то время всех нас вызвали на медкомиссию Кагановичевского (теперь Киевского) райвоенкомата. Она располагалась в школе на Черноглазовской улице. Председательствовал тучный красномордый военком. Это насторожило не только «стариков», но и нас, молодых, никогда не служивших в армии.

Ромка Хорошавин пожаловался на то, что у него при длительной ходьбе на ноге вздуваются вены. На это военком ответил:

— Ничего страшного. В нашей армии сейчас ногами ходить не придется — все будут ездить или летать!

Тощий до неприличия Володя Кузнецов вышел из кабинета врачей и на наши вопросительные взгляды ответил:

— Здоров, как бык! — чем вызвал неудержимый взрыв хохота.

Медкомиссия проходила весело, сопровождалась шутками, остротами и особой тревоги почему-то не вызвала.

Но наши старослужащие, как мы их называли, те, кто успел послужить в армии, отнеслись к ней без особого веселья. Они чувствовали, что это не просто профилактическая медицинская комиссия. За ней скрывалось что-то большее, пока что неведомое, но от этого еще более опасное.

Вспомнили о том, что неспроста, начиная со второго семестра первого курса радистам повысили стипендию на 100 рублей. На всех остальных факультетах она составляла 290 рублей, а мы получали 390 рублей.

Поговаривали, что эту доплату делает Министерство Обороны СССР. Тогда на это никто особого внимания не обратил: дают — значит так надо! Не отказываться же от лишних денег. Теперь эта прибавка не сулила ничего хорошего.

В начале мая нас, посещавших спецкафедру, вызвали в спецчасть института. С ней мне раньше не приходилось сталкиваться, так как я проходил обучение по специальности «радиосвязь». Спецчасть осуществляла контроль, в основном, за теми, кто был на «радиоаппаратуре».

^{Современный вид здания спецкафедры Харьковского политехнического института (военная кафедра). 2008 г.}

Начальник спецчасти, некий Дворкин, собрал 28 человек в большой комнате и предоставил слово артиллерийскому подполковнику Романову, отрекомендовав его как представителя Министерства Обороны СССР. Подполковник, как это было принято, начал издалека — со сложной международной обстановки:

— Темные силы империализма окружили Советский Союз плотным кольцом военных баз и только мечтают о том, чтобы развязать мировую войну. В ответ на эти агрессивные планы партия и правительство делают все, чтобы повысить обороноспособность нашей страны. Создаются и совершенствуются новые виды оружия, воспитываются высококвалифицированные кадры, призванные овладеть новейшей боевой техникой.

Вы, закончившие курс высшей военной подготовки и освоившие радиолокационную технику, должны внести свой вклад в повышение обороноспособности Родины и исполнить свой гражданский долг. Сейчас вам присваиваются воинские звания и предлагается работа в кадрах Советской Армии. Работать будете по избранной вами специальности, а государство позаботится о том, чтобы вы ни в чем не нуждались. Жилье, форменная одежда и приличное денежное довольствие вам обеспечены. Для этого надо заполнить вот эти анкеты.

Речь подполковника была краткой и не требовала, как ему казалось, особых раздумий. Но подумать было над чем, так как в ней было много неясностей.

Во-первых, пугал резкий и неожиданный переход от привычной гражданской к незнакомой военной жизни. Во-вторых, неизвестно было, где служить, на каких условиях и в каком звании. И хотя предложение служить в кадрах Советской Армии не явилось полной неожиданностью, но мы все же были к нему не готовы. Особенно встревожились те из наших товарищей, которые не только служили в армии, но и повоевали на войне. Они только стали забывать об ужасах войны, охотно, хотя и тяжело, преодолевали трудности учебы, начинали строить свою мирную семейную жизнь, и тут им снова предлагают военную службу.

Поэтому наши старослужащие решительно отказались принимать и, тем более, заполнять анкеты. Мы, молодые, следуя их примеру тоже не выразили желания служить в армии.

Не знаю, ожидал ли представитель Министерства Обороны такого поворота событий, но он не растерялся. Напомнил, что мы, кроме всего прочего, являемся военнослужащими, и нас просто призовут на военную службу. А пока, для учета воинских специальностей, мы должны всего лишь заполнить анкеты и хорошо обдумать высказанные предложения.

Это был явный обман, но он сработал. Большинство молодых, в том числе и я, анкеты заполнили. Мысль работать в армии по специальности, именно работать, а не служить, не казалась мне неприемлемой. Более того, что-то в ней было даже привлекательным.

Событие это через какое-то время отошло на второй план, приближалась защита дипломных проектов. Одни старослужащие все еще протестовали, но уже не так решительно.

Почти перед защитой дипломов всех нас вызвали в Кагановичевский военкомат и зачитали приказ Министра обороны СССР Жукова Г. К. № 00106 от 11 июня 1955 года о присвоении нам воинского звания «младший инженер-лейтенант». Раньше на большее мы и не рассчитывали, но теперь, после предложения служить в кадрах, это нас огорчило.

27 июня 1955 года я успешно защитил дипломный проект и в качестве новоиспеченного радиоинженера поехал в отпуск к отцу во Львов. Он еще до войны обзавелся другой семьей, но родственные отношения со мной поддерживал.

^{Мой отец, Иосиф Викентьевич Вишневский с семьей. Львов, 1954 г.}

Отец, Иосиф Викентьевич Вишневский, читал лекции в Львовском ветеринарно-зоотехническом институте. Был кандидатом биологических наук, доцентом кафедры зоологии. Вместе с ним и его семьей мы отправились на его родину — в город Каменец-Подольский, город Смотрич и село Новую Гуту. Здесь, в селе, в котором родился мой отец, я впервые встретился со своими родными тетками, сестрами отца — Настей, Милей и Югасей, познакомился с многочисленными родственниками.

Они радушно принимали ученого брата, оказывали ему всевозможные почести и все сокрушались, что такой важный человек, а ходит без шляпы.

С сестрами Эльвирой и Таней я прогуливался вдоль крутых обрывистых берегов реки Смотрич, любовался подольскими красотами, собирал в лесу грибы и ягоды. В Каменец-Подольском побывали в Старой крепости, замыкающей удивительную петлю реки Смотрич, внутри которой находится сам город. Обошли все башни и бастионы, постояли на высоком мосту, соединяющем крепость с городом. Посетили кафедральный собор, полюбовались пятиярусной армянской колокольней и турецким минаретом, на котором в знак торжества христианства возвышается Богоматерь.

Когда-то в 20-х годах отец учился в Каменец-Подольском на рабфаке. Он всегда с любовью вспоминал этот город и мечтал когда-нибудь в нем жить и работать. Но этому не суждено было сбыться.

Мой отпуск был прерван телеграммой, в которой предлагалось срочно прибыть в Харьков. Здесь нам в течение недели пошили в мастерской военторга шинели, кителя, брюки и выдали остальное необходимое обмундирование.

Части старослужащих — Пете Иванову, Славе Щербову, Юре Бутриму — удалось избежать армии. Некоторые — Виктор Бахарев, Виктор Караванский, Виля Яковчик — после большого сопротивления со своей участью смирились. Другие — Слава Магда, Юра Кобыляцкий, Глеб Лысов — нехотя согласились служить..

Пошитая форма, к нашему удивлению, оказалась летной: синие навыпуск брюки с голубыми лампасами, зеленый двубортный китель с голубыми петлицами и серебряными погонами. Белый нагрудный орел с перекрещенными молоточками и авиационная эмблема на петлицах не оставляли сомнения, что служить мы будем в авиации.

Форма мне, как отметили мои близкие, шла. Особенно фуражка с голубым околышем, с непривычки сдвинутая набок. Смущала только одинокая золотая звездочка на широком поле погон. Могли бы дать и побольше.

Отъезд в Москву был назначен на 8 августа. У меня на Холодной горе жил мой друг Юрка Демьяненко. В последние перед отъездом дни мы вместе с ним апробировали новую форму на знакомых холодногорских девушках и, как нам казалось, небезуспешно. Правда, она нас пока несколько стесняла, но в парк на танцы мы в ней все же сходили.

За день до отъезда мои родители устроили нам с Юркой проводы. Стол накрыли в саду под столетней грушей. Были и прощальные тосты друзей с улицы Ярославской, и наставления родителей, и печальный взгляд любимой девушки. Пели, танцевали и веселились почти до утра…

Все было бы хорошо, если бы мое доброе и любвеобильное сердце не сыграло со мной плохую шутку. На проводы, кроме ближайших друзей, я пригласил трех девушек, которые в разное время тревожили мою душу. Всех их, как мне казалось, я любил и они отвечали мне взаимностью.

Первой по значимости для меня среди них была соученица по десятому классу красавица Леннора, которая в то время заканчивала Харьковский театральный институт. Не уступала ей в привлекательности сдержанная и серьезная Таиса. Обаятельная и милая хохотушка Катя замыкала эту троицу, члены которой друг о друге до этого вечера ничего не знали. Под утро, когда пришло время расставаний, я, вопреки логике и ожиданиям, пошел провожать самую веселую и зажигательную Катюшу. Мне тогда не пришла в голову простая и естественная мысль: а как отреагируют на это мои другие симпатии?

Расплата была справедливой и быстрой. Когда я возвратился домой, мама, укоризненно качая головой, сообщила, что ее любимая Леннора, крайне расстроенная, ушла домой. И не просто ушла, а прихватила из моего альбома все свои великолепные фотографии, на одной из которых было написано ее рукой:

Ей захотелось вдруг без предисловья
Расцеловать его, растормошить,
И, не спросясь ни у кого, решить,
Что это называется любовью.

Так легкомысленно я потерял на долгие годы одну их самых верных подруг. К счастью, не навсегда.

^{Проводы в Армию на Холодной горе. Рядом со мной — красавица Леннора. Харьков, 1955 г.}

В Москве наша команда во главе с Вилей Яковчиком, который еще во время войны был лейтенантом, прибыла по адресу, указанному в Харькове. Это было громадное здание, на стенах которого не имелось никаких вывесок. Позже мы узнали, что это — Министерство среднего машиностроения, название которого тогда нам, впрочем, как и многим непосвященным, ни о чем не говорило.

Яковчику предложили отвезти нашу команду в гарнизонную гостиницу Московского военного округа, что у станции метро «Сокол». Назавтра к девяти часам утра все мы должны были явиться на улицу Новорязанскую, 8А, около Комсомольской площади.

^{Ожидание назначения на Новорязанской улице, 8А. Москва, 1955 г.}

В гостинице на «Соколе» собралось человек 200 младших лейтенантов. Это были такие же, как и мы, свежеиспеченные инженеры из разных технических вузов страны. Никто ничего не знал, да, по-видимому, и не интересовался. Многие, в том числе и я, впервые попали в столицу, и она занимала внимание больше, чем предстоящая служба. Мелькнула надежда, что мы останемся в Москве.

На Новорязанской, под стенами черных от времени бревенчатых домиков, мы прождали до 11 часов. Вышел мужчина в гражданской одежде и сказал:

— Кого я зачитаю в этом списке — ждите вызова, а кого нет, — поезжайте в Главное управление кадров Министерства Обороны.

Харьковчан, оказавшихся в списке, было примерно половина, остальные отправились в ГУК. Вскоре нас по двое провели через КПП и большой двор в здание, где в комнате 412 мы предстали перед полковником Чудиным. Полковник, грузный мужчина с тронутым оспинками лицом, в разговоры не вступал, а дал распоряжение выдать всем по 1200 рублей и 12 дней отпуска. После отпуска, в положенный день и час, мы должны были быть у такой-то кассы Курского вокзала. Нас там уже будут ждать.

Некоторые из наших ребят, успевшие обзавестись женами, сразу же отправились в Харьков. Я остался в гостинице на Чапаевской. Все эти дни мы проводили на выставках, ходили в театры, посещали рестораны и знакомых. К этому времени некоторые наши выпускники, получившие назначения на предприятия Москвы и Подмосковья, уже понемногу обживались в ведомственных общежитиях. Одним из таких был Боря Бабак, мой задушевный друг, который оказался в Кунцево. Я с Юркой Демьяненко немедленно разыскал его в каком-то затрапезном общежитии, и остальные дни, по возможности, мы проводили вместе.

Тогда-то мы впервые посетили ресторан «Пекин» и отведали экзотической китайской кухни: вырезку с ростками бамбука и грибами «сянцоу», медузы с креветками под коричневым соусом, трепанг жареный с икрой каракатиц и ханджу «фэнь-цзю». Официант с удивленным сожалением смотрел на странных офицеров и удовлетворенно кивнул головой, когда мы в конце заказали еще и простую отбивную.

В Москве я впервые познал тяготы отдавания чести. Каждое козыряние было пыткой. Рука не поднималась к околышу фуражки, при первой возможности я старался избежать встречи со старшими по званию.

И однажды попал в очень неловкое положение. Мне надо было купить в военторге на Калининском проспекте недавно введенные кокарды и зеленые галстуки. В самых дверях нос к носу встретился с сухоньким пожилым генералом. Почтительно уступил ему проход, прижавшись спиной к стене. И тут генерал берет под козырек и произносит:

— Здравия желаю, товарищ младший лейтенант!

Я обомлел и, с трудом приложив негнущуюся руку к фуражке, пролепетал:

— Здравия желаю, товарищ генерал!

Генерал улыбнулся, но ничего больше не сказал и пошел своей дорогой. Я же получил урок тактичности, который запомнил на всю жизнь.

В положенный день, в положенный час у одной из касс Курского вокзала нас ждал офицер с билетами. Мы приятно удивились, когда узнали, что путь наш лежит не просто на юг, а — в Крым. Быстро погрузились в поезд, разместились по купе и стали знакомиться с нашими коллегами из других городов. Настроение было хорошее, деньги еще были, а потому вскоре начались и возлияния. Среди радистов и электриков почему-то оказались выпускники Гидрометеорологического института из Ленинграда и химики из Пензы. Это, хотя и вызвало удивление, но не надолго. Вскоре все мы, соединенные общей судьбой, подружились.

В Джанкое была пересадка. Выяснилось, что путь наш лежит в город Керчь. В ожидании поезда сине-зеленая масса младших лейтенантов рассыпалась по привокзальным столовым и кафе. Некоторые даже сходили на танцплощадку, которая была рядом с привокзальной площадью. В одном из купе ехали выпускники радиотехнического факультета нашего института, закончившие курс на год раньше. Среди них я узнал Володю Ершова. Он ехал в команде штатских и военных, которой командовал молодой щеголеватый полковник. На расспросы о работе и месте службы они отвечали неопределенно и расплывчато.

Удалось только узнать, что они тоже едут в Керчь.