Мертвые живы, пока есть живые,

чтобы о них вспоминать

(Э. Анрио)

Завесой таинственности, недоговоренности окутаны многие моменты, связанные с драматическими событиями, предшествовавшими заключению Брестского мира. В летописи мирных переговоров никак не отмечен день 29 ноября (12 декабря) 1917 г. А между тем, именно в этот день, в разгар переговоров, оборвалась жизнь одного из его участников.

Речь идет о В. Е. Скалоне. В исторической литературе, даже в специальных солидных монографических исследованиях, какие-либо данные о Скалоне отсутствуют. Так кто же он и какова его роль в этих событиях?

Владимир Евстафьевич Скалон родился 28 ноября 1872 г., происходил из дворян Могилевской губернии. В 1887 г. был зачислен в Пажеский корпус, который закончил с отличием, за что был отмечен занесением имени на мраморную Доску почета. По выходе из корпуса был произведен в подпоручики прославленного гвардейского Семеновского полка.

В 1898 г. с отличием заканчивает Академию Генерального штаба. Первую мировую войну Скалон встретил в чине генерал-майора при Верховном Главнокомандующем. 8(21) ноября 1917 г. генерал Дитерихс, в будущем активный сподвижник адмирала Колчака, передал Скалону свою должность генерал-квартирмейстера при Верховном Главнокомандующем.

20 ноября в Брест-Литовске начались мирные переговоры. Уже в ходе переговоров, по предложению Ленина, в состав делегации было решено включить группу экспертов. По одному офицеру от Ставки, от всех фронтов, от Балтийского и Черноморского флотов. Скалон на этих переговорах представлял Ставку.

29 ноября (12 декабря) эксперты прибыли в Брест-Литовск. В этот же день Скалон застрелился.

Сохранились воспоминания о том, как это произошло. Одни из них принадлежат советскому военному деятелю, в прошлом сослуживцу Скалона, Александру Самойло и были опубликованы в 1958 г. Другие увидели свет намного раньше и принадлежали подполковнику Фокке, представителю Северного фронта и вышли в Берлине в 1930 г.

Оба автора свидетельствуют, что в 15 часов делегация собралась на частное совещание, в разгар которого Скалон вдруг неожиданно застрелился. По свидетельству Самойло, вынужденного заменить погибшего, это трагическое событие было совершенно определенным образом истолковано руководителем немецкой делегации генералом Гофманом, а, следовательно, и всеми немцами в Бресте.

Как сообщает мемуарист, Гофман при знакомстве с ним воскликнул: «А! Значит, вы назначены замещать бедного Скалона, которого уходили ваши большевики! Не вынес бедняга позора своей страны!». Для Самойло представляется необъяснимой «фантазия» Скалона — выбрать время, место и даже момент для того, чтобы покончить с «позором страны». Фокке также полагал, что решение покончить с собой было для генерала не заранее обдуманным, а внезапным.

Некоторые склонны были полагать, что одной из причин, которая может как-то объяснить трагедию, является письмо, полученное Скалоном в день смерти от какого-то «благодетеля» с сообщением о недостойном поведении жены генерала. Это очевидный навет. Скалон вступил в первый брак лишь за два года до этих событий с Анной Львовной Львовой. На руках молодой женщины в момент трагедии находилась годовалая дочь Надежда.

Ответ на вопрос дает предсмертное письмо Скалона своему товарищу, посланное им перед отъездом в Брест-Литовск. Истинная причина трагедии крылась, конечно же, в понимании, что все рушится, что страна находится на грани национальной катастрофы, предотвратить которую уже не было никакой возможности: фронт распался, армии нет, мир необходим любой ценой, чтобы «спасти революцию». И эта цена была уплачена, с чем не могли смириться очень многие. Протестовать не было никакой возможности, оставалось одно — уйти из жизни, что и сделал Скалон.

Следует отметить, что Советское правительство выразило соболезнование вдове Скалона и назначило пенсию его дочери.

Казалось бы, канва трагического события теперь очерчена достаточно четко и полно. И все-таки почти никаких подробностей, которые бы стали интересными не только поклонникам историко-просветительского чтения, но и историкам-профессионалам.

Они, эти подробности, содержатся в статье, опубликованной в парижской газете «Наше дело» (1939 г., 25 февраля).

28 ноября (12 декабря) 1917 г., в Брест-Литовске, в полный разгар советско-германских переговоров о сепаратном мире, застрелился член военной консультации при советской делегации ген. В. Скалон. Большевики постарались заглушить этот трагический выстрел, прозвучавший кровавым осуждением их измены.

«Наше дело» имеет возможность опубликовать неизвестный документ: письмо, которое ген. Скалон оставил, уезжая из Петрограда в Брест-Литовск, откуда вернулся только его бездыханный труп.

Чтобы читатели «Нашего дела» могли лучше понять всю душевную трагедию русского офицера, предпочитавшего смерть измене, газета опубликовала рассказ его товарища по делегации подполковника Фокке. Воспроизведем его фрагменты.

Оставив в Красном Питере балласт в виде рабочего, крестьянина, солдата и матроса, которые были одинаково неспособны разбираться в военных вопросах, как офицеры-консультанты, и произносить программные политические речи, как главари Смольного, делегация выехала в Брест.

Знакомым путем через германские окопы по узкоколейке нас доставили на станцию Беркгоф, а вечером мы выехали в Брест, куда и прибыли 29 ноября (12 декабря) в 13 часов.

В 15 часов делегация собралась на частное совещание, в котором были оставлены в стороне важнейшие вопросы договора, и велось обсуждение частного вопроса о пунктах, в которых соберутся демаркационные комиссии. Сравнивали расстояния до них, говорили об удобствах путей сообщения с фронтом от обоих намеченных городов, и по ходу прений явилась необходимость в карте.

Карты ни у кого не было.

- У меня в вещах найдется карта. Сейчас принесу.

Спокойно заявив это, ген. Скалон оставил нас в комнате совещания и прошел в отведенную ему в том же здании личную комнату. Прошло около четверти часа, во всяком случае, не больше двадцати минут, как вдруг в комнату совещания русской делегации без всякого предупреждения вбежал лейтенант Мюллер, крайне взволнованный и побледневший, и громко крикнул по-русски:

— Господа, генерал застрелился! Тут же был вызван штабной врач.

— Рана смертельна. Нет никакой надежды. Через несколько минут ген. Скалон скончался.

Выстрел был сделан из револьвера «смит-вессон» крупного калибра и в самоубийстве нельзя было сомневаться, так как крепко зажатый в правой руке револьвер не мог быть вложен никем, кроме самого генерала. Судя по положению тела перед умывальником, покойный стрелялся перед зеркалом. Выстрел был направлен точно в правый висок, пуля пробила череп, широким отверстием вышла навылет из левого виска, ударилась в стену и рикошетировала на пол. После коротких поисков мы нашли ее на ковре».

На столе лежала оставленная генералом Скалоном записка, написанная на обрывке бумаги: «Могилев. Анне Львовне Скалон. Прощай, дорогая, ненаглядная Анюта, не суди меня, прости, я больше жить не могу, благословляю тебя и Надюшу. Твой до гроба Володя».

«Немцы стали проявлять рыцарство. Тело генерала Скалона было убрано, возле него был поставлен почетный караул, а после положения в гроб тело перенесли в крепостной православный собор. Из безлюдного Бреста в Белосток была направлена телеграмма, по которой экстренным поездом были доставлены в ставку принца Леопольда Баварского православный священник, диакон и церковный хор. Назначенное на 17 часов совместное заседание конференции было отменено. Мне представляется, что решение покончить с собой было для генерала не заранее обдуманным, внезапным… Подавленным было настроение у нас, русских офицеров, среди которых генерал Скалон был старшим. Я ему завидую! Так говорили некоторые, и возражения, на зависть мертвому, не находилось. Кроме издерганных нервов, было слишком много такого, что заставляло видеть беспощадную логичность в этом самоубийстве. Слишком безжалостно подрубила корни привычной жизни Великая Российская Революция… А эта жизнь готовит каждому из нас множество испытаний, горечи и обид, смешивая понятие о воинском долге с большевистской грязью и предательством красной политики».

На следующее утро после смерти ген. Скалона, утром, в 9 часов 30 ноября (13 декабря) состоялось первое совместное заседание, которое генерал Гофман открыл вступительным словом, выразив глубокое соболезнование по поводу этого печального события.

Гроб с телом генерала Скалона был установлен в крепостной церкви. Явился почти весь состав германского штаба. Штаб и все пять договаривающихся о перемирии сторон возложили на гроб покойного венки.

Оркестр грянул «Реквием». Трагически торжественны медные звуки, чуждые русским церковным стенам. Этими мрачными аккордами военная Германия провожала русского генерала за день до прекращения войны.

Нужно было встретить смерть на вражеской территории, чтобы от врагов получить последние воинские почести. А там, в России, там в этом уже было отказано.

Гроб вынесли на руках члены русской делегации. На площади близ гарнизонной церкви был приготовлен катафалк — грузовик, убранный траурными флагами и зеленью. Принц Леопольд Баварский произнес несколько сочувственных слов, а отряд германских ландштурмистов дал ряд салютных залпов.

На вокзале — снова краткая лития у гроба, поставленного в траурный вагон, убранный черными, русскими трехцветными и германскими флагами. Без речей, без слов проводили вагон, застучавший по шпалам по направлению к фронту, до которого его провожали германские солдаты.

Перед тем, как покинуть Петроград, чтобы отправиться в Брест-Литовск в качестве военного консультанта при советской делегации, ген. Скалон пережил тяжкие минуты раздумий и колебаний, которые отразились в письме, адресованном им одному из своих товарищей по оружию.

Это письмо до недавнего времени оставалось неизвестным. Оно было опубликовано впервые в «Нашем деле» в 1939 г. Вот его текст:

«Петроград, 27.XI.1917 г.

Мой дорогой Н. Н.!

Не удивляйся, что я пишу Вам, а не кому-нибудь из людей более близких. В теперешний момент «дружба» стала вещью более серьезной, чем та, которую мы знали в окопах или кавалерийских атаках… Вот что я хочу сказать Вам — очень коротко и, выражая Вам заранее свою благодарность, если Вы захотите сберечь это письмо. Это искреннее объяснение со стороны человека, который готовит совершить «прыжок в неизвестность». Троцкий только что предложил мне, в Смольном, отправиться в Брест консультантом при большевистской делегации, чтобы давать «советы» во время переговоров о перемирии, а затем и о мире. Поручение это глубоко мне противно. Я знаю, что речь идет просто об отвратительной комедии. «Перемирие» уже заключено: наши солдаты просто-напросто уходят с фронта, убивая собственных офицеров и грабя, и продают свои ружья и даже пушки немцам за бутылку рома или коробку сигар. Мир, он тоже будет продиктован немцами, то есть немцы диктуют, а большевики только исполняют задание… Я был осведомлен об этом по данным нашей разведки и разведок французской и английской. Таким образом, я знаю, куда я иду и с кем я иду. Но я задаю себе вопрос: если я откажусь, тот, кто заменит меня, будет ли он, по крайней мере, иметь достаточно мужества, чтобы не прикрыть измену подписью русского офицера? У меня этого мужества найдется. Даю Вам слово, что это так. С другой стороны, в Смольном, по-видимому, не все и не совсем единодушны. После моего разговора с Троцким, у меня создалось впечатление, что он хотел бы «надуть» немцев, «тянуть» и попытаться не «подписать». Но Ленин и его присные — Зиновьев, Подвойский, Сталин, Крыленко и прочие, за мир во что бы то ни стало, чтобы избежать риска быть выгнанными самими же немцами оттуда, куда их немцы посадили. Я даже задаю себе вопрос: почему это Ленин поручил переговоры Троцкому? Но впрочем, все это сейчас уже сравнительно лишь очень маловажно… Существенно то, что я еду в Брест. Бог знает, возвращусь ли я. Не судите меня слишком строго. Уверяю Вас, что я еду туда лишь потому, что хочу еще, если это еще возможно, послужить России.

Ваш В. Скалон»

Имя поэта Николая Гумилева с давних пор овеяно легендой, воспринимаемой особенно остро в связи с многолетним «вето», наложенным на его произведения и на саму память о нем. Лишь только в 1986 г. был, наконец, снят этот запрет.

Так своеобразно было отмечено столетие со дня рождения одного из видных славянских поэтов. Хотя уже выпущено несколько его сборников, но, ввиду ограниченности их тиражей, стихи и проза Николая Гумилева все еще остаются практически недоступными широкому читателю. Да и сведения о нем все еще обрывочны и скудны, особенно об обстоятельствах гибели поэта. Поэтому для многих образ Николая Гумилева по-прежнему окутан дымкой загадочности.

Николай Степанович Гумилев родился 3(15) апреля 1886 г. в Кронштадте, в семье военного флотского врача — потомственного дворянина Рязанской губернии. Появление на свет будущего знаменитого поэта примечательно двумя обстоятельствами. Родился он в неспокойную весеннюю ночь, в связи, с чем старая нянька предсказала: «У Колечки будет бурная жизнь». После рождения первенца, Дмитрия, Анна Ивановна Гумилева мечтала о девочке. Даже приданое для малютки приготовила в розовых тонах. Но ее мечте не суждено было сбыться — родился вновь мальчик, которого назвали Николаем.

Рос он тихим, задумчивым, скрытным ребенком, упорно избегавшим общества сверстников. Рано проникся религиозным чувством, до конца своих дней оставшись верующим человеком.

Детские годы поэта прошли главным образом в Царском Селе. Лишь некоторое время семья пробыла в Тифлисе, да летом выезжала в имение «Березки» Рязанской губернии, купленное Степаном Яковлевичем Гумилевым с тем, чтобы дети в каникулярное время могли вдоволь насладиться природой, набирая сил и здоровья.

Учился Николай неважно, имея пятерки лишь по русскому языку. В седьмом классе пробыл два года. Неоднократно менял гимназии. Последней была Царскосельская классическая гимназия, которой руководил известный поэт Иннокентий Федорович Аннеский. Тот вскоре заметил литературное дарование Гумилева и очень помог ему на ранней стадии становления как поэта.

В 1909 г. впервые увидела Николая Степановича его будущая невестка — жена старшего брата Дмитрия, Анна Андреевна Гумилева, впоследствии написавшая подробные воспоминания о жизненном и творческом пути поэта.

«Вышел ко мне молодой человек 22-х лет, — вспоминает А. А. Гумилева, — высокий, худощавый, очень гибкий, приветливый, с крупными чертами лица, с большими светло-синими, немного косившими глазами, с продолговатым овалом лица, с красивыми шатеновыми гладко причесанными волосами, с чуть-чуть иронической улыбкой, необыкновенно тонкими красивыми белыми руками. Походка у него была мягкая, и корпус он держал чуть согнувши вперед. Одет он был элегантно».

На формировании Гумилева, как личности и как поэта, благотворно сказались годы детства и юности. Уже сами места проживания — Кронштадт, Царское Село — были овеяны романтикой и поэзией. Правда, это была уже завершающая пора поэтической славы Царского Села. Недаром своего гимназического наставника Иннокентия Анненского Гумилев назовет позднее «последним из царскосельских лебедей».

Рассказы отца, корабельного врача, о морских походах и, связанных с этим всякого рода происшествиях, не могли не сказаться на романтических устремлениях юного поэта, мечтавшего о дальних странах.

Добрая, чуткая, начитанная мать, дав сыну хорошее воспитание, привив ему присущую ей самой уравновешенность, жизнелюбивость, умение сохранять достоинство в любых ситуациях, приобщила его к литературе и истории. Гумилев с восьмилетнего возраста стал писать рассказы и стихи.

Гимназическое обучение Гумилев закончил довольно поздно — в 20-ти летнем возрасте. И в том же 1906 г. уехал в Париж продолжать образование. Но и вузовская учеба не была удачной: недолгий курс лекций в Сорбонне, затем — в Петербургском университете. Сначала — на юридическом факультете, затем — на историко-филологическом.

В это время Гумилева все активнее увлекает литературная деятельность. В Париже он издает журнал «Сириус», в котором активно сотрудничает его будущая жена Анна Горенко, позже прославившая русскую поэзию под именем Анны Ахматовой. Правда, удалось выпустить лишь три тоненьких номера журнала.

Парижский период отмечен еще несколькими обстоятельствами. Здесь в 1908 г. была издана вторая книга стихов Гумилева — «Романтические цветы». Это была уже более зрелая, но все же пока еще ученическая книга. Но в Гумилеве окрепла уверенность в своем даровании. Он почувствовал себя пусть и начинающим, но мэтром.

Еще одним странным и малообъяснимым событием отмечено пребывание Гумилева в Париже — он пытался покончить жизнь самоубийством. Особенно показательно в этом отношении поведение Гумилева на дуэли с его бывшим другом, тоже известным поэтом Максимилианом Волошиным — спустя всего год после попытки самоубийства.

Ссора произошла из-за ложного обвинения Николая Степановича, которое он из гордости не стал отрицать, и последовавшего затем оскорбительного выпада М. Волошина, поддавшегося мистификации. В многолюдной художественной мастерской Мариинского театра, в присутствии ряда знаменитостей, среди которых были Ф. И. Шаляпин, А. А. Блок, А. Н. Толстой, И. Ф. Анненский, Волошин подошел к Гумилеву и дал ему пощечину, и тот вызвал его на дуэль.

Дуэль состоялась возле печально знаменитой Черной речки. Уже первое желание Гумилева — стреляться в пяти шагах до смерти одного из противников было невероятно рискованным. С большим трудом секундантам удалось уговорить его стреляться на пятнадцати шагах. И когда после промаха Гумилева (не попал или не хотел попасть?), у Волошина случилась осечка, Гумилев настоял на втором выстреле противника. И после новой осечки Волошина потребовал третьего выстрела. Лишь отказ секундантов, возможно, спас поэта от рокового исхода.

Особенно проявился характер Гумилева в период мировой войны. В первый же месяц начала боевых действий он добровольцем поступает в уланский полк (хотя прежде по состоянию здоровья был освобожден от службы даже в мирное время!), избрав одну из самых рискованных воинских профессий — конного разведчика.

Принимал непосредственное участие в боевых действиях на территории Беларуси. И, наверное, не было ни одного опасного поиска, в который он бы не вызвался пойти. За личное мужество и боевое отличие Гумилева вскоре награждают сначала одним, а спустя некоторое время — вторым Георгиевским крестом.

Неуемная натура Гумилева сказывалась во всем: в творчестве, в личной жизни, во взаимоотношениях с друзьями и знакомыми. И во все он стремился привнести что-то новое, необычное, увлекаясь сам и увлекая окружающих. А в трудные, порой опасные минуты, когда требовалось проявить выдержку и мужество, Гумилев, сохраняя самообладание, помогал и другим не поддаться отчаянию и выстоять.

«В Гумилеве жил редкий дар восторга и пафоса, — писал Немирович-Данченко. — Он не только читателя, но и слушателя в длинные и скучные сумерки петербургской зимы уносил в головокружительную высь чарующей сказки».

Многие отмечают необычайно уютную, радушную атмосферу, в которой жили Гумилевы в предвоенные годы. Душой большой семьи была мать поэта — Анна Ивановна. Вместе с ней жили Николай Степанович с женой Анной Андреевной (Ахматовой) и маленьким сыном Львом, старший брат Дмитрий с женой, падчерица с сыном.

Дом охотно посещали и известные литераторы (Блок, Городецкий, Анненский, Вяч, Иванов), и молодые поэты, и просто знакомые. Хозяева были рады гостям. Нередко по инициативе Николая Степановича устраивались литературные вечера.

Однако неугомонность Гумилева не дает ему покоя. Он едет сначала в Италию, затем, дважды, в Африку, где забирается в самые труднодоступные места, охотится вместе с туземцами на слонов, на леопардов. А в одну поездку берет с собой семнадцатилетнего племянника, чем доставляет много волнений близким.

Некоторым знакомым вступление Гумилева в армию и поведение его на фронте казалось ребячеством, своего рода игрой, которая была присуща ему во всем. Отсюда, дескать, та легкость, с какой он переносит испытания, опасность быть раненным или убитым.

Но это только внешне выглядело непринужденно, даже иногда по-ребячески шаловливо. Вот, например, отрывок из фронтового письма Гумилева: «Мы на новом фронте. Были в резерве, но дня четыре тому назад перед нами потеснили армейскую дивизию, и мы пошли поправлять дело. Вчера с этим покончили, кое-где выбили неприятеля и теперь опять отошли валяться на сене и есть вишни…».

И в самом деле, как вроде бы просто. Если не вдуматься в эти только с виду незатейливые выражения: «пошли поправлять дело», «вчера с этим покончили», «кое-где выбили неприятеля». И при этом еще вспоминать, что Гумилев в атаках непременно шел впереди.

Послевоенный период творчества Гумилева, вплоть до гибели, специалисты единодушно характеризуют как время наивысшего расцвета его литературного таланта.

Вслед за «Колчаном» выходят сборники «Костер», «Шатер», подготовлен сборник «Огненный столп», выпуск которого совпал с гибелью поэта. Гумилев в эти годы, поправив и дополнив, переиздает ранние книги своих стихов «Романтические цветы» и «Жемчуга», много публикуется в периодической печати, работает в издательстве «Всемирная литература», читает лекции, руководит воссозданным «Цехом поэтов», переводческой студией, занимается с молодыми поэтами из студии «Звучащая раковина». В феврале 1921 г. его избирают руководителем Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов.

Надо сказать, что в послевоенное время произошли серьезные изменения в его личной жизни. В 1918 г. Гумилев развелся с Анной Андреевной Ахматовой и через год женился на Анне Николаевне Энгельгард, дочери литератора. От этого брака в 1920 г. родилась дочь Елена.

3 августа 1921 г. Гумилев был арестован сотрудниками ЧК, а 25 августа (по мнению некоторых мемуаристов — 29 августа) расстрелян. Точная дата смерти неизвестна, но по постановлению Петроградской Губчека о расстреле 61 человека за участие в так называемом «Таганцевском заговоре» датировано 24 августа 1921 г. По словам А. А. Ахматовой, записанным Л. К. Чуковской, казнь произошла близ Бернгардовки под Петроградом.

1 сентября 1921 г. в газете «Петроградская правда» был опубликован поименный перечень расстрелянных с указанием вины каждого. Тридцатым в списке значился: «Гумилев Николай Степанович, 33 года (на самом деле ему было в то время 35 лет), бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Издательства Всемирной литературы», беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

С тех пор много сказано и написано о том, был ли Гумилев на самом деле заговорщиком. Да и был ли вообще какой-либо заговор?

Вся вина Гумилева сводится к тому, что он не донес о существовании контрреволюционной организации, в которую не вступил. Таким образом, как следует из материала пересмотра дела, «Гумилев не может признаваться виновным в преступлении, которое не было подтверждено материалами того уголовного дела, по которому он был осужден».

Существует версия, что Г. Зиновьев сыграл роковую роль в судьбе Гумилева, даже вопреки защитительному воздействию Ленина, к которому с ходатайством о помиловании Гумилева обратился А. М. Горький.

Зададимся вопросом: нуждается ли Гумилев в том, чтобы ему возвращали «честное» имя?

А теперь взглянем с той же меркой на тех, с кем вместе принял смерть поэт в тот трагический день августа 1921 г.

Список расстрелянных возглавил молодой профессор-географ В. Н. Таганцев. Среди казненных 16 женщин в возрасте от двадцати до шестидесяти лет (две сестры милосердия, две студентки, четыре проходили как сообщницы в делах мужей), группа моряков, бывших офицеров, интеллигентов как, например, профессор-юрист, проректор Петроградского университета И. М. Лазаревский; крупный химик-технолог, сделавший значительное открытие, имевший заслуги перед русским революционным движением (входил в группу «Освобождение труда»), профессор М. М. Тихвинский — друг академика В. И. Вернадского, который пытался защитить ученого в высоких инстанциях, но тщетно.

Несколько слов о последних днях жизни Гумилева. Когда Николая Степановича арестовали ночью 3-го августа, поэт взял с собой в камеру самое необходимое и дорогое: «Одиссею» и Библию. С Гомером в походном ранце он отстаивал интересы Родины на германском фронте, с ним же принял смерть от соотечественников.

А вот текст последней записки из тюрьмы, адресованной жене: «Не беспокойся обо мне, я чувствую себя хорошо; читаю Гомера и пишу стихи». Как всегда спокойный, мужественный тон. И даже в камере Гумилев представлялся мысленному взору друзей все таким же жизнелюбивым, не теряющим самообладания, устремленным в будущее.

В одном из предсмертных своих стихотворений поэт провозгласил себя «Рыцарем счастья»:

Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко,
Я каждого счастливым сделать волен.
А если все-таки он не поймет,
Мою прекрасную не примет веру
И будет жаловаться в свой черед
На мировую скорбь, на боль — к барьеру!

«Рыцарем счастья», открытым добру и красоте и умеющим постоять за них, Поэтом-Гражданином навсегда вошел в славянскую и мировую литературу Николай Степанович Гумилев.

Каплан. При упоминании этой фамилии, вспоминается цена из кинофильма тридцатых годов. Страшная, оскаленная женщина, вся в черном, с растрепанными волосами, схваченная за руки негодующими рабочими. А у ее ног, на брусчатке, — Ленин, истекающий кровью, но произносящий властно и твердо: «Спокойствие, товарищи! Держитесь организованно!» В 40–50 гг. имя Каплан было синонимом борьбы с космополитизмом; в 60–70 гг. — персонажем анекдотов про Ильича, в последнее десятилетие — это одна из самых привлекательных фигур «проклятого прошлого».

На допросе у наркома юстиции Д. И. Курского вечером 30 августа 1918 г. наша героиня показала: «Я, Фанни Ефимовна Каплан, жила до 16 лет по фамилии Ройдман. Родилась в Волынской губернии, уезда не помню. Отец мой был еврейский учитель. Теперь вся моя семья уехала в Америку». Той же ночью, давая показания заместителю председателя ВЧК Я. Петерсу, Каплан сообщила, что «под этой фамилией жила с 1906 г.».

В подавляющем большинстве источников и статей она именуется либо Каплан, либо Ройдман (иногда фамилия сокращается до Ройд). В очень редкой книге — сборнике «На женской каторге», выпущенном под редакцией Веры Фигнер в 1930 г., помещен небольшой некролог, в котором зафиксировано: «Ройтблат-Каплан Фейга Хаимовна (по статейному списку Нерчинской каторги, а из письма ее отца видно, что его звали Файвель) родилась в 1888 г., еврейка, по профессии белошвейка, образование домашнее. Арестована в Киеве как анархистка-коммунистка при взрыве бомб, которые она перевозила. Приговорена в Киеве военно-полевым судом 30 декабря 1906 г. к бессрочной каторге. Каторгу отбывала в Мальцевской и Акатуйской тюрьмах. В тюрьме лишилась зрения. Позднее, под действием электризации зрение частично возвратилось. По царскому манифесту 1913 г. срок каторги сокращен до 20 лет. Освобождена Февральской революцией 1917 г. Расстреляна в сентябре 1918 г. за покушение на В. И. Ленина».

Итак, наиболее вероятной фамилией Фанни-Фейги Ефимовны-Файвелевны следует считать Ройтблат. Подлинность этой фамилии можно проверить лишь при помощи метрической записи. Но для этого требуется установить точное время и место ее рождения. Увы, по документам Департамента полиции этого сделать нельзя.

Среди материалов дела Особого отдела Департамента «Анархисты. По Киевской губ.» Есть рапорт киевского губернатора П. Г. Курлова от 23 декабря 1906 г.: «Киевский полицмейстер донес мне, что 22 сего Декабря, в 7 часов вечера, по Волошской улице на Подоле, в доме № 9, в одном из номеров 1-й купеческой гостиницы произошел сильный взрыв. Из номера выскочили мужчина и женщина и бросились на улицу, но здесь женщина была задержана собравшейся публикой и городовым Плосского участка Брагинским, а мужчина скрылся. При обыске у задержанной женщины найден револьвер, «браунинг», заряженный 8-ю боевыми патронами, паспорт на имя Фейги Хаимовны Каплан, девицы, 19 лет, модистки, выданный Речицким Городским Старостою Минской губернии 16 сентября 1906 г. за № 190, а также чистый бланк паспортной книжки, обложка которого испачкана свежей кровью…»

Судя по всему, паспорт, с которым террористка приехала в Киев и поселилась в гостинице, был фальшивым. Не исключено, что он был одолжен Ройтблат у эсерки Фани Каплан — реальной фигуры, проходившей по одному из дел Минского губернского жандармского управления в 1907 г.

3 марта 1917 г. начальник Акатуевской тюрьмы сообщил политкаторжанкам о распоряжении нового министра юстиции А. Ф. Керенского освободить из-под стражи бессрочниц Биценко, Измайлович, Спиридонову, Терентьеву, Ройтблат и нескольких долгосрочниц. Они уезжали в арестантских халатах (другой одежды не было) на пяти тройках, увозя с собой книги и личные вещи. Перед самым отъездом сходили поклониться могиле декабриста Лунина. Почти повсюду на пути до Читы их каторжный караван встречали ликующие толпы народа.

Дом № 10 по Большой Садовой хорошо знаком москвичам-старожилам как «дом Пигит», нашим современникам — как «дом Булгакова». Построил его владелец табачной фабрики «Дукат», занимавший в доме, носящем его имя, бельэтаж. Здесь снимали студии художники П. Кончаловский и Г. Якулов. Здесь произошло знакомство Сергея Есенина с Айседорой Дункан. Зимой 1922–1923 гг. в доме поселился Михаил Булгаков. Именно здесь, в квартире № 5, у своей подруги по каторге, родственницы домовладельца, в апреле 1917 г. остановилась наша героиня.

Из первопрестольной она отправилась подлечиться и отдохнуть на юг, в Дом каторжан в Евпатории. Над ним шефствовали местные организации социалистических партий. Иногда обитатели Дома каторжан посещали рабочие митинги и собрания, присутствовали на заседаниях местного Совета. Летом 1917 г. «Крымскую обитель» залихорадило от противоречивых известий о событиях в Петрограде. Ф. Ройтблат была одной из немногих, кто безоговорочно поддерживал политику Временного правительства.

В жизнеописании близкой знакомой Каплан Фаины Стаевской, составленном ее мужем Виктором Еремеевичем Баранченко (1892–1980), до революции — анархистом, с 1918 г. — коммунистом, членом коллегии Крымской ЧК, а затем «красным директором» сказано: «Большеглазая, пышно причесанная, она мало похожа была на общеизвестный тип нигилистки. Ее можно было принимать за раздобревшую акушерку, фельдшерицу… Нечего греха таить, во многих случаях дружбы перерастали тут, в знойной Евпатории, в нечто большее. От некоторых старых политкаторжан беременели молодые мартовские социалистки… Иные из таких связей вскоре проходили, а другие перерастали в прочные узы на всю жизнь. Был тут роман такой и у подслеповатой Ройтблат». Имя ее избранника в тексте не сообщено, однако легко угадывается.

Помимо мемуаров сохранился еще один рассказ Баранченко в литературной записи Семена Резника, который работал в 1960 гг. редактором серии «Жизнь замечательных людей»: «Дмитрий Ильич был выпивоха и весельчак. Баранченко не раз помогал ему выбираться из винных погребков, в которых Дмитрий Ильич так накачивался крымским вином, что выбраться оттуда без посторонней помощи ему удавалось далеко не всегда. Дмитрий Ильич любил ухаживать за хорошенькими женщинами. Особое внимание он оказывал Фанни Каплан, которая была очень красива и пользовалась успехом у мужчин».

Именно военварч Дмитрий Ильич Ульянов, младший брат Ленина, рекомендовал Каплан поехать в Харьков к известному офтальмологу Л. Л. Гиршману, о котором шла молва, как о настоящем кудеснике. А. Ф. Кони, к примеру, писал, что, «наряду с блестящим офтальмологическим диагнозом и продуманным прогнозом, у Гиршмана шло участливое, почти нежное отношение к душе пациента…» Есть свидетельства того, что Гиршман был почитателем Зигмунда Фрейда.

Что творилось с душой Фейги в Харькове — загадка. Но загадка разрешимая.

Известие об октябрьском перевороте Каплан восприняла отрицательно. Но особенно потрясли ее воображение кровавые расправы с офицерами и «буржуями» («Варфоломеевская ночь» в Севастополе и другие) зимой 1918 г. Не мог не возмутить ее и разгон «Учредилки».

Замечательный разговор произошел в феврале 1922 г. между членом ЦК партии эсеров Д. Д. Донским и левой эсеркой Бертой Бабиной в Бутырской тюрьме:

«— Скажите мне, как могло случиться, что эсерка Фанни Каплан по заданию ЦК пошла убивать Ленина?

- Вы так уверены, что Каплан была эсеркой?

— Но ведь об этом писали и пишут все газеты, и наши, и зарубежные. И говорят на каждом перекрестке!

— Так вот, милочка, прежде всего установим: никогда Фанни Каплан не была членом нашей партии. Ни на каторге, ни позднее ее среди нас не было, и вообще, почти никто, кроме каторжан-акатуйцев, ее не знал. Это первое обстоятельство. Теперь второе. Она действительно приходила к нам, и именно ко мне лично, с предложением послать ее убить Ленина. Помню, похлопал я ее по плечу и сказал ей: «Пойди-ка проспись, милая! Он — не Марат, а ты — не Шарлотта Корде. Ты попала не по адресу. Даю добрый совет — выкинь это все из головы и никому больше о том не рассказывай!» Ну, потом, как вам известно, она, к великому несчастью, все же привела свой безумный план в исполнение и тем немало нам навредила! Как? Очень просто! Собрала юнцов, таких же психопатов, как сама! Оружие, как вы знаете, добыть в то время было проще простого. А свалили все это на нас — так легче расправляться с теми, кто не угоден. Как видите, сидим вот».

Наиболее вероятен факт возникновения самостоятельной группы во главе с Ф. Каплан и Владимиром Рудзиевским, бывшим до революции помощником делопроизводителя Московской Ссудной казны (казенного ломбарда). Из других участников заговора известны имена эсера П. Пелевина, который отдыхал вместе с Ройтблат в Евпатории, и эсерствующий же певицы Маруси (фамилия не выяснена). Вскоре на их горизонте появился известный авантюрист Григорий Семенов, колоритно описанный Виктором Шкловским в его «Сентиментальном путешествии».

Именно он снабдил группу Рудзиевского оружием и свел Каплан с Донским.

О самом покушении написано столько, что ничего нового тут, пожалуй, и не скажешь. Наиболее убедительными представляются выводы, сделанные в 1989 г. американским исследователем Семеном Ляндресом: «Кто бы ни покушался на Ленина 30 августа 1918 г., невозможно идентифицировать личность покушавшегося либо какую-либо группу, которая могла стоять за этим актом. Невозможно также определить, была ли Каплан заговорщицей или случайно оказалась тем вечером на заводе Михельсона в момент покушения… Заговорщики могли послать ее на фабричный двор… не стрелять в Ленина, а в качестве своеобразного «пушечного мяса», отводящего опасность от истинных убийц. Воспитанная на русской революционной традиции, в которой высшим свидетельством долга и преданности была готовность самопожертвования, Ф. Каплан (подобно многим до нее) «стала не террористом-убийцей, а жертвой самой себя».

Свою речь на митинге 30 августа Ленин заключил энергичной фразой: «У нас один выход: победа или смерть!». Спустя несколько минут на заводском дворе прозвучали выстрелы.

Задумаемся над главным вопросом, встающим перед каждым историком в связи с покушением на Ленина, а появилось бы на свет печально известное постановление СНК «О красном терроре», не будь выстрелов на дворе завода Михельсона?

К этому моменту уже пролилась кровь Урицкого. Ранее в Петрограде был убит Володарский. 28 августа 1918 г. на заседании Петросовета было объявлено о сорвавшемся покушении на Зиновьева. Центральные газеты конца августа — начала октября пестрят сообщениями о всевозможных заговорах. Атмосфера нарастающей истерии в качестве прелюдии к началу «якобинского» периода революции — налицо.

Другое дело, что роковые выстрелы в Ленина и прямое отношение к ним женщины по фамилии Ройтблат (что в переводе означает «Красная кровь») носят прямо-таки мифическое значение. Можно, конечно, строить версии о некой мистификации, но жизнь увлекательнее самой невероятной выдумки.

С легкой руки итальянской социалистки Анжелики Балабановой была пущена в ход версия о том, что Каплан не была расстреляна. Балабанова ссылалась на слова Ленина, сказанные ей после 30 сентября 1918 г. (когда она приехала из Стокгольма): «Центральный Комитет решит, что делать с этой Каплан…». Впоследствии «утка» Балабановой вовсю летала по политизоляторам и тюрьмам. Многие слышали о том, что кто-то, дескать, видел Каплан там-то и там-то.

Этой легендой заинтересовался даже заместитель наркома внутренних дел Фриновский. Ответы из запрошенных им тюрем пришли, разумеется, отрицательные. Вместе с тем, и в 1937 г., и позже шла настоящая «охота на Капланов». В одной из депеш в МГБ СССР докладывали: «Обнаружена Каплан Фаня Львовна с мужем Капланом Владимиром Ароновичем и дочерью Каплан Марианной Владимировной. Сообщили осведомитель Ася и источник Мышкина». Кто знает, скольким людям стоила жизни их фамилия. Неизвестно, правда, попали ли в сети НКВД настоящие родственники Фейги Ройтблат.

На сегодняшний день есть три версии ее ухода из жизни.

Первая изложена в «Записках коменданта московского Кремля» П. Малькова.

Вторая обнаружена историком С. Шумихиным в одной из записных книжек В. А. Кадашева-Амфитеатрова: «Оказывается, она все время в камере молчала, лежала на койке, повернувшись носом к стенке, и не произносила ни одного слова. Расстрел ее был обставлен великой торжественностью: вдруг распахнулись двери и на пороге появились латыши, волочившие за собой громыхавший пулемет. На их возглас Каплан встала и молча, не глядя на сидевших вместе с нею женщин, закуталась в большую черную шаль и пошла вслед за латышами…».

И, наконец, третья версия — мемуары одного из латышских стрелков: «Я видел, как это было… Идет Павлик с пистолетом. Рядом женщина, молодая. Черные волосы, красивая, глаза немного выпуклые. Еврейки, когда они молодые, очень красивые бывают… Что-то говорила, но не умоляла, нет. Я думаю, она знала, куда он ее ведет. Мальков загнал ее в ворота, такие неживые, немые ворота были, они только с одной стороны выглядели, как ворота. Специального места для расстрела в Кремле не было. Он выстрелил раза два… Я думаю, Мальков расстрелял ее сам, без суда, а документы потом оформил. Он ее получил, должен был, наверное, отвезти куда-то, а вместо этого расстрелял… Было это, чтоб не соврать, летом. После обеда…».

Так (или почти так) оборвалась земная жизнь той, которая вошла в историю под именем «Красная кровь».

Эти люди всегда были для нас контрреволюцией, «белогвардейщиной», «царским офицерьем». Мы редко видели в них людей, наших соотечественников, окончивших свою жизнь где-нибудь с простреленной головой во время «ледового похода» на Кубани или в ночлежках Константинополя, Белграда, Харбина или Шанхая. Остатки россиян, вставших после революции под белые знамена, как символ «законного порядка», покоятся ныне не только на парижском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, но и разбросаны по всему свету.

Генерал Антон Иванович Деникин вошел с историю XX века как один из крупнейших полководцев царской русской армии. Тем не менее, Деникин и сейчас остается для некоторых «классовым врагом», защитником того прошлого, которое с оружием в руках низвергали большевики и с которым вела кровопролитные битвы Красная Армия.

Он родился 4 декабря 1872 г. в семье крестьянина, бывшего крепостного, отданного в рекруты (отец его дослужился до воинского звания и в отставку вышел майором). Закончив Киевское пехотное юнкерское училище и Академию Генерального штаба, Деникин участвовал в русско-японской войне, где проявил отвагу и храбрость.

В начале первой мировой войны Антон Иванович, получивший звание генерала, возглавил знаменитую «Железную бригаду», которая одержала под его командованием ряд блистательных побед. После февральской революции Временное правительство назначило Деникина начальником штаба Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, а затем главнокомандующим армиями Западного фронта.

Антон Иванович Деникин, ставший 31 марта 1918 г. командующим Добровольческой армией, а в декабре — главнокомандующим вооруженными силами юга России, был образован, воспитан в традициях русского офицерства, почитавшего все ценности корпоративной воинской этики, хотя и был потомком крепостного.

До первой мировой войны его служба не была отмечена взлетом карьеры. Командиром полка Деникин стал в 1910 г., почти в 40 лет. На германском фронте он храбро воевал, командовал последовательно бригадой, дивизией, армейским корпусом. Там близко познакомился с генералом Корниловым, что оказало немалое влияние на характер его взглядов с началом революции.

Февральскую революцию и последовавшие за ней события Деникин встретил враждебно, через призму «пришедшего хаоса», ворвавшегося не только в общество, но и в армию. Вскоре Деникин становится командующим разваливающимся Западным фронтом.

Крах корниловского заговора обернулся арестом и Деникина. В своих мемуарах генерал-лейтенант вспоминает, как он не раз был перед угрозой самосуда солдатской толпы. Особенно красочно описание перевода арестованных из Бердичевской в Быховскую тюрьму.

Нас, вспоминал Деникин, вели «среди живого человеческого моря» бушующей толпы. «Надвигалась ночь. И в ее жуткой тьме, прорезываемой иногда лучами прожекторов с броневика, двигалась обезумевшая толпа, она росла и катилась, как горящая лавина. Воздух наполняли оглушительный рев, истерические крики, ругательства». Все чувствуют, что бесовство революции молится только насилию.

Группу генералов, в числе которых был и Деникин, разместили в здании бывшей женской гимназии в Быхове, что около Могилева. Охраной ведал подполковник Эрхард, который позволял заключенным свободно общаться между собой. Сразу же образовался тесный кружок генералов, которым предстояло сыграть видную роль в белом движении, в составе Деникина, Лукомского, Маркова, Корнилова, Романовского. Все их разговоры вращались вокруг одной темы: как спасти Россию.

С 1919 г. Деникин во главе вооруженных сил юга России. Под его командованием войска, захватив Кубань, начали знаменитый поход на Москву. Но они дошли лишь до Орла. Красная Армия вскоре перешла в контрнаступление, и к весне 1920 г. вооруженные силы юга России были полностью разгромлены.

После провала похода на Москву во главе вооруженных сил юга России, отступления и серии поражений, Деникин, по его словам, «разбитый нравственно», 22 марта 1920 г. сдал командование генералу Врангелю. Вечером того же дня на борту английского миноносца, вышедшего из новороссийского порта, он навсегда покидал Россию. «Когда мы вышли в море, — вспоминал впоследствии А. И. Деникин, — была уже ночь. Только яркие огни, усеявшие густо тьму, обозначали еще берег покидаемой русской земли. Тускнеют и гаснут. Россия, родина моя…»

В Константинополе в русском посольстве, которое превратилось в убежище для беженцев, генерала ждала его семья — жена Ксения и дочь Марина, которой исполнился всего год. В этом городе судьба уготовила Деникину еще одно испытание — русским офицером, членом ультраправой организации, был убит его ближайший соратник генерал Романовский.

Константинополь семья Деникина покидала вместе с детьми генерала Корнилова на британском дредноуте «Мальборо». В Лондоне генерала Деникина встречали со всеми подобающими его званию почестями и поселили в дорогом отеле «Кадоган». Но он располагал всего 20 фунтами стерлингов и не мог оставаться в дорогих апартаментах. Узнав об этом, британский военный министр Уинстон Черчилль вызвал русского консула в Лондоне и предложил через него генералу помощь. Деникин с возмущением отказался от «милостыни», заявив, что он заработает себе на жизнь пером — будет писать мемуары.

Деникины покинули отель «Кадоган», найдя себе скромный дом в местечке Эвенсей-бей в графстве Сассекс, который пришлось оплачивать, распродавая оставшиеся драгоценности.

Британские политические деятели пытались убедить А. И. Деникина встать во главе русского правительства в изгнании, но безуспешно. Однажды генерала пригласил к себе на обед У. Черчилль. Вспоминали Россию, борьбу белой армии и вновь и вновь возвращались к причинам ее поражений. После обеда 10-летний сын министра Рэндольф поинтересовался у русского генерала, скольких большевиков он убил своими руками. «Моими руками? Ни одного», — ответил Деникин к большому разочарованию Рэндольфа.

В июле 1920 г. генерал заключил контракт с парижским издателем Паволоцким на издание своих мемуаров. Надо было срочно начинать работать, но жизнь в Англии была слишком дорогой. Деникины начали подумывать о переезде в Бельгию. Отъезд был ускорен начавшимися переговорами британского премьер-министра Ллойд-Джорджа с советским послом Красиным о нормализации торгово-экономических отношений Англии и Советской России.

Деникин весьма наивно полагал, что его демонстративный отъезд из туманного Альбиона обратит на себя внимание общественности и помешает Ллойд-Джорджу заключить торговый договор с Москвой. Надежды оказались тщетными, и в марте 1921 г. такое соглашение было подписано. А четыре года спустя Великобритания и Советская Россия установили дипломатические отношения.

Затем начались долгие скитания по Европе. Опустим их описание и проследим последние годы жизни этого человека.

Как только немецкие войска после оказались на подступах к Парижу, Деникины на такси русского полковника Глотова отправились на юг в местечко Мимизан неподалеку от Бордо. Там они прожили пять долгих лет немецкой оккупации, которые оказались самыми трудными в их жизни.

Чтобы поддержать генерала, оставшегося практически без средств к существованию, бывшие офицеры русской армии: генерал Писарев, полковники Колпышев, Глотов, Чижов, капитан Латкин в складчину покупали продукты и отправляли их в Мимизан. Не желая обидеть гордого Антона Ивановича, в качестве отправителя они указывали его дочь Марину, которая уже вышла замуж и жила в Париже.

Каждую неделю Деникиным наносил «визит» немецкий офицер из местной комендатуры, чтобы удостовериться, не покинули ли они Мимизан. Время от времени фашисты устраивали обыски в доме, пытаясь найти «подрывную литературу». Однажды к ним пожаловал гитлеровский генерал, командовавший воинской частью, размещенной в районе Биарица, в сопровождении штабных офицеров и переводчика.

Генерал сообщил, что архивы Антона Ивановича перевезены в Берлин, и предложил ему самому отправиться в столицу, чтобы иметь возможность с ними работать. На это предложение он ответил категорическим отказом.

«На этом закончились мои отношения с оккупантами», — вспоминал Деникин.

В том же Мимизане старого русского генерала ждала удивительная встреча, которая взволновала его необычайно. В октябре 1943 г. в городке оказался отряд одетых в немецкую форму бывших красных бойцов, попавших в плен. Уговорами и угрозами фашисты сколотили из них отряды «добровольцев», один из которых был направлен из Германии на юг Франции.

Этим русским солдатам и офицерам, вспоминал Деникин, было от 16 до 60 лет. В дом к Деникиным они приходили целыми группами, по двое и в одиночку. Мы обсуждали все, писал Антон Иванович, их жизнь «там», Красную Армию, войну их судьбы. И каждый непременно задавал русскому генералу главный вопрос: «Как вы думаете, сможем ли мы однажды вернуться в Россию?». Они не верили в возможность победы «великого рейха» и не скрывали своей ненависти к фашистам.

Русские бойцы в немецкой форме, вспоминал Деникин, у него дома рассматривали прикрепленную к стене большую карту военных действий, утыканную булавками. Генерал передвигал булавки каждый день по мере продвижения на запад Красной Армии.

Они гордились ее победами и одновременно страшились за свою судьбу. Генерал переживал за них, как за своих солдат, которые попали в безвыходную ситуацию. Те просили совета, искали утешения. Антон Иванович знал, что им, конечно, нельзя рассчитывать на снисхождение у себя на родине, но советовал сдаваться союзникам при любой возможности.

Три месяца находился русский отряд в Мимизане. «Так странно судьба нас соединила тут, в глухой французской деревне. Два поколения, две России, — писала в дневнике Ксения Деникина, подробно рассказывавшая о возникшей с соотечественниками дружбе. — За эти три месяца, что мы живем с земляками, видясь почти ежедневно, мы так сжились, так привязались к некоторым из них, что разлука кажется тяжкой».

На прощание Антон Иванович сказал им: «Спасибо, русские люди. Вы явились для меня живым свидетельством того, во что я всегда верил, — жива русская душа. И в этом залог спасения России»… На следующий день русский отряд ушел в неизвестном направлении.

«Мы громко кричали «до свидания», нам отвечали «прощайте», «пропала наша головушка», «будьте живы, русские люди», «не поминайте лихом», — писала в дневнике Ксения Деникина. — Все дальше и дальше раздавалось «соловей, соловей, пташечка». Прерываемая криком немецкой команды, звонко неслась русская песня над французскими лесами и постепенно замирала вдали. Куда ушли они — безродные, беззащитные в эту холодную ночь? И отчего такой острой жалостью болит сердце? Или маленькие русские лошадки на смешных деревянных телегах увезли последний кусочек Родины, которую мы больше не увидим?».

Потом Деникин узнал, что все эти русские отряды, которым пришлось надеть ненавистную немецкую форму, без боя сдались отрядам союзников. Но генерал, по его словам, не мог представить себе, что потом англичане и американцы выдадут советским властям пленных, которых ждал дома либо расстрел, либо ГУЛАГ.

В течение всех пяти лет, проведенных в Мимизане, Антон Иванович продолжал писать, работал над автобиографической книгой «Моя жизнь». Он внимательно следил за настроениями в русской эмиграции, где некоторые связывали с Гитлером надежды на избавление России от большевизма. Деникин рассылал соотечественникам сделанные его женой переводы отрывков из книг и выступлений нацистов, в которых излагались подлинные цели третьего рейха в отношении русского народа.

Дважды в год Деникин обращался с посланием к своим бывшим товарищам по оружию. 15 ноября 1944 г. он писал, что в эмиграции русские с болью переживали поражение Красной Армии и радовались ее победам. И хотя война не окончена, подчеркивал Антон Иванович, мы от всего сердца желаем ее благополучного завершения, которое гарантировало бы независимость нашей страны от иностранных притязаний.

Вместе с тем, указывал генерал, положение внутри страны не изменилось. До тех пор, пока важнейшие свободы не будут восстановлены, до тех пор, пока трудящиеся находятся в порабощении и продолжается кровавая диктатура НКВД, мы должны сохранить верность идеям, провозглашенным основателями Добровольческой армии, и продолжать нащупывать наш путь в эмиграции, каким бы тяжелым он ни был.

Последний немецкий солдат покинул Мимизан 24 августа, но Деникины смогли вернуться в Париж лишь в мае 1945 г. Не было денег на переезд и на то, чтобы снять жилье. После долгих поисков дочери удалось найти квартиру на парижском бульваре Массена. Доставить Деникиных в столицу на своем грузовичке вызвался все тот же капитан Латкин, который пять лет назад отвез их в Мимизан.

Бывшие офицеры царской армии, видные деятели белого движения обосновались не только в Париже, но и за океаном. Деникина они звали перебраться в Соединенные Штаты, где ему и его семье обещали предоставить дом и помочь издать «Мою жизнь». Антон Иванович, опасавшийся, что во Франции после войны к власти придут коммунисты, после долгих сомнений решил-таки отправиться в путь.

В США левые и еврейские газеты выступили с нападками на генерала, называя его «организатором погромов, который сейчас обосновался в Соединенных Штатах, чтобы дискредитировать нашего советского союзника, объединить реакционные силы и готовить третью мировую войну».

По их призыву в Нью-Йорке состоялось несколько манифестаций с требованием немедленной высылки Деникина из США. Ну, а правые круги эмиграции упрекали генерала в том, что он выбрал для первого интервью газету, редактор которой — еврей Вейнбаум, печатает которую еврей Шимкин, а интервью берет еврей Седых.

Чтобы заработать на жизнь, Антон Иванович, как и в Париже, решил выступать с лекциями и писать книги. В январе 1946 г. он прочитал в Нью-Йорке первую лекцию, сбор от которой передал русским эмигрантам-инвалидам, живущим во Франции. Летом того же года Деникин подписал соглашение с издательством «Э. П. Даттон» о публикации его книги «Моя жизнь» и нового труда, который он начал в Соединенных Штатах, — «Вторая мировая война, Россия и эмиграция».

Свою очередную статью он посвятил судьбам русских солдат, которым против своей воли пришлось служить в гитлеровской армии. Американские газеты отказались ее напечатать. Тогда Деникин обратился с письмом к генералу Эйзенхауэру, который командовал американскими войсками в Европе в годы второй мировой войны.

Он писал ему как «солдат солдату» и призывал, ссылаясь на военную этику и христианскую мораль, не выдавать бывших русских солдат, попавших в плен, советским властям. Он напоминал о праве на политическое убежище, о демократических традициях. Тщетно. Ответ Антону Ивановичу, подписанный начальником штаба Д. Эйзенхауэра генералом Томасом Хэнди, ограничивался ссылками на Ялтинские соглашения, которые предусматривали передачу бывших военнопленных советскому командованию.

«Я продолжаю, как и раньше, только сейчас больше, чем в прошлом, трудиться для защиты интересов России», — говорил Антон Иванович своей дочери.

Сил у него оставалось все меньше и меньше, но он продолжал работать над двумя книгами, выступал с лекциями, писал статьи. В последней из них, озаглавленной «В советском раю», Деникин безжалостно анализировал наши «успехи и завоевания» в политической, экономической и культурной сферах: «Русский народ живет в порочном кругу насилия и страха. Страх разлит по всему лицу земли Российской. Страх заползает под крыши «дворцов» советских сановников и «хижин» трудового народа. Страх заставляет молчать или славословить, лгать и предавать. Страх растлевает человеческий ум и калечит душу».

Самочувствие ухудшалось, усиливались сердечные приступы, которые мешали генералу работать. Жаркие летние месяцы 1947 г. Деникины решили провести у друзей, Бибиковых, которые имели свой дом на берегу озера Мичиган, неподалеку от канадской границы.

Там Антон Иванович почувствовал себя совсем плохо, и его уговорили лечь на обследование в университетскую клинику города Анн-Арбор, где также был русский врач. В клинике у него случился тяжелый сердечный приступ. «Жаль, что не доживу до спасения России», — это были последние слова Деникина.

Его похоронили на кладбище Эвергрин, штат Мичиган. Военные почести русскому генералу были отданы специально прибывшими на траурную церемонию американским военным подразделением. Впоследствии останки праха Деникина были перенесены на русское кладбище Святого Владимира в городе Джексоне, штат Нью-Джерси.

В 2005 г. прах генерала А. И. Деникина обрел свое последнее пристанище на кладбище Донского монастыря в Москве.

В девяносто девятое лето
Заскрипит заклятый замок,
И взбурлят рекой самоцветы
Ослепительно вещих строк.

Н. Клюев

Николай Алексеевич Клюев родился 10 ноября 1885 г. в деревне Коштуг Олонецкой губернии. Мать Клюева, Прасковья Дмитриевна, талантливая сказительницы и плакальщица, обучила сына «грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости». Она же, когда Николаю исполнилось 14 лет, послала его к соловецким старцам «на выучку». В их библиотеке он познакомился с древними рукописными и печатными книгами.

Первые стихи Клюева вышли в 1904 г. в Петербурге. Здесь же в 1915 г. судьба свела его с Сергеем Есениным. Их называли «крестьянскими поэтами». Вот так, по словам К. Азадовского реагировал на это Сергей Есенин: «Мы, Николай, — говорил он Клюеву, — не должны соглашаться с такой кличкой! Мы с тобой не низы, а самоцветная маковка на златоверхом тереме России; самое аристократическое, что есть в русском народе».

Факты личной судьбы Николая Клюева и его самобытные произведения надолго были вычеркнуты из истории нашей культуры в связи с гибелью поэта в волне репрессий 30-х гг.

Версия о Клюеве-кулаке была придумана критиками. В журнале «Печать и революция» в 1929 г. Б. Ольховой, а затем Осип Бескин в статье «Бард кулацкой поэзии» обвинили Клюева в пропаганде новобуржуазной идеологии. Поэт, творчество которого питалось родниками великой славянской культуры, подвергся ожесточенным преследованиям.

2 февраля 1934 г. к поэту Николаю Клюеву, жившему в крохотной квартирке в полуподвале дома № 12 по Гранатному переулку, нагрянуло ОГПУ. Оперуполномоченный Н. Х. Шиваров прихватил с собой дворника дома. Как сказано в ордере на арест, «все должностные лица и граждане обязаны оказывать сотруднику, на имя которого выписан ордер, полное содействие». Подписал ордер заместитель председателя ОГПУ Яков Агранов.

После обыска Клюев вместе с изъятыми у него рукописями был отвезен во внутренний изолятор ОГПУ на Лубянку. Там ему дали заполнить анкету.

Год и место рождения: 1885 г., Северный край.

Род занятий: писатель.

Профессия: писатель, поэт.

Имущественное положение: нет (вписано рукой уполномоченного).

Социальное положение: писатель.

Социальное происхождение: крестьянин.

Партийная принадлежность: беспартийный.

Образование: грамотен («самоучка» — вписывает оперуполномоченный).

Состоял ли под судом: судился как политический при царском режиме.

Состояние здоровья: болен сердцем.

Состав семьи: холост.

Через шесть дней, 8 февраля, арестованному было предъявлено постановление.

«Я, оперуполномоченный 4-го отделения секретно-политического отдела ОГПУ Шиваров, рассмотрев следственный материла по делу N 3444 и, принимая во внимание, что гражданин Клюев достаточно изобличен в том, что активно вел антисоветскую агитацию путем распространения своих контрреволюционных литературных произведений, постановляю: Клюева привлечь в качестве обвиняемого по ст. 58–10 УК РСФСР. Мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей».

Арестованный «достаточно изобличен» еще до начала следствия. Во-первых, есть указание Ягоды, да и для кого в Москве секрет — кто такой Клюев! Сами братья-писатели заклеймили его как «отца кулацкой литературы», изгнали из своих рядов, ни одна редакция его не печатает. Кормится он, читая стихи на чужих застольях, говорят, и милостыню на церковной паперти просит.

Все так и было: и нищета, и открытая враждебность официальных кругов, и травля в печати. И предрешенность дальнейших событий. Цепочка злого навета дошла до самого верха. По свидетельству тогдашнего ответственного редактора «Известий» И. Гронского, арест санкционировал сам Сталин.

Словом, дело Клюева было для оперуполномоченного очевидным, и он «провернул» его быстро — всего за месяц.

15 февраля состоялся решающий допрос. В протоколе содержатся важные данные, касающиеся родословной поэта.

«В 1906 г. был приговорен к шестимесячному тюремному заключению за принадлежность к «Крестьянскому союзу», а в 1924 г. в г. Вытегре арестовывался, но был освобожден (без предъявления обвинения). Семейное положение: брат Петр Клюев, 53 года, рабочий, живет в Ленинграде; сестра — Клавдия Расщеперина, 55 лет, живет в Витебске…».

Протокол допроса содержит отрывки из неизвестных до сих пор стихов поэта. Надо иметь в виду, что, хотя внизу каждой страницы есть подпись Клюева: «Записано с моих слов, верно и мною прочитано», все же составил протокол, направляя его по-своему, оперуполномоченный. Вряд ли, например, Клюев мог назвать свои взгляды «реакционными».

«Вопрос: Каковы ваши взгляды на советскую действительность и ваше отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти?

Ответ: Мои взгляды на советскую действительность и мое отношение к политике Коммунистической партии и Советской власти определяются моими религиозно-философскими воззрениями. Отсюда мое враждебное отношение к политике компартии и Советской власти, направленной к социалистическому переустройству страны. Практически все мероприятия, осуществляющие эту политику, я рассматриваю как насилие государства над народом, истекающим кровью и огненной болью.

Вопрос: Какое выражение находят ваши взгляды в вашей литературной деятельности?

Ответ: Мои взгляды нашли исчерпывающее выражение в моем творчестве. Конкретизировать этот ответ могу следующими разъяснениями. Мой взгляд, что Октябрьская революция повергла страну в пучину страданий и бедствий и сделала ее самой несчастной в мире. Более отчетливо и конкретно я выразил эту мысль в стихотворении о Беломоро-Балтийском канале, в котором я говорю: То Беломорский смерть-канал, его Акимушка копал, с Ветлуги Пров да тетка Фекла».

Под красным ливнем до костей
И слезы скрыла от людей,
От глаз чужих в глухие топи…

Еще через пять дней, 20 февраля, обвинительное заключение было готово. Клюев обвинялся в преступлениях, предусмотренных статьей 58–10, «в составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений». В предъявленном ему обвинении сознался.

Полагая, что приведенные Клюевым показания виновным его подтверждают, Шиваров постановил: считать следствие по делу законченным и передать его на рассмотрение Особого совещания при коллегии ОГПУ. «Согласен» — наложил резолюцию помощник начальника СПО ОГПУ Горб, «Утверждаю» — начальник СПО ОГПУ Г. Молчанов.

На заседании коллегии ОГПУ 5 марта Клюев шел по счету восемнадцатым — поток.

ПРОТОКОЛ

заседания коллегии ОГПУ (судебное) от 5 марта 1934 г.

Слушали:…18. Дело N 3444 по обвин. гр. Клюева Николая Алексеевича по 58–10 ст. УК РСФСР.

Постановили: Клюева Николая Алексеевича заключить в исправтрудлагерь сроком на 5 лет, с заменой высылкой на тот же срок, считая с 2.11.34 г.

В Колпашево административно-ссыльный Клюев прибыл этапом 31 мая 1934 г. От Томска баржу, трюм которой был набит ссыльными, тащили на буксире. Прибыв на место, пришвартовались недалеко от здания Нарымского окружного отдела НКВД.

В письмах Клюева поражают краски и образы, которыми он рисует жуткую картину Нарымского края тех лет: «…все чужие друг другу и даже, и чаще всего, враждебные, все в поисках жранья, которого нет, ибо Колпашев — давным-давно стал обглоданной костью. Вот он — знаменитый Нарым! — думаю я. …Безмерно сиротство и бесприютность, голод и свирепая нищета, которую я уже чувствую за плечами. Рубище, ужасающие видения, страдания и смерти человеческие здесь никого не трогают. Все это — дело бытовое и слишком обычное. Я желал бы быть самым презренным существом среди тварей, чем ссыльным в Колпашеве. Недаром остяки говорят, что болотный черт родил Нарым грыжей…».

Понятию человеческой нравственности противоречит позиция — скрывать имена палачей, участвовавших в преступлениях против своего народа. Нельзя уводить от суда истории тех, кто совершал злодеяния, прикрываясь интересами их ныне живущих детей. Имена палачей должны быть названы вместе с именами их жертв. Это также необходимо сделать во имя светлой памяти немногочисленных чекистов, отказавшихся участвовать в репрессиях и погибших в годы произвола.

Можно назвать имена сотрудников Нарымского окротдела НКВД. В их ряду несли свою «нелегкую службу» и те, кто распоряжался судьбой Н.К.Клюева в Колпашеве и Томске: Мартон, Шкодский, Подольский, Басов, Веледерский и другие.

Распускаю серые завязки дела N 47 165. Завязанные в 1937 г., они более полувека хранили тайну гибели поэта.

Пожелтевшие страницы документов, как пулеметной очередью, перетянуты наискосок резолюциями: «Осужден по 1 категории тройкой. Особоучетник. Кон. ср. 2.11.39 г. В дело массов».

Нетрудно догадаться: массов. — массовых репрессий.

Первую запись в деле особоучетника ссыльного Клюева сделал оперуполномоченный Нарымского ОГПУ Шкодский.

Из анкеты арестованного, заполненной 31 мая 1934 г. Шкодским, узнаем: Клюев Николай Алексеевич, «писатель-поэт», неимущий, из крестьян, проживал в Москве, по адресу: пер. Гранатный, 12, кв. 3.

Видимо, с большим пренебрежением относился оперуполномоченный Шкодский к ссыльному. Иначе не объяснишь торопливость, ошибки, невнимательность при составлении документа. Понятна и его издевка, когда о высокообразованном поэте Николае Клюеве он пишет в анкете: образование — низшее.

В письме своему другу поэту С. Клычкову в июне 1934 г. из Колпашева Клюев писал: «Я сгорел на своей Погорельщине, как некогда сгорал мой прадед протопоп Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей-неволей связует две эпохи: озаренную смолистыми кострами и запахами самосожжений эпоху царя Федора Алексеевича и нашу, как юную и потому много незнающую. Я сослан в Нарым, в поселок Колпашев на верную и мучительную смерть. Она, дырявая и свирепая, стоит уже за моими плечами. Четыре месяца тюрьмы и этапов, только по отрывному календарю скоро проходящих и легких, обглодали меня до костей. Ты знаешь, я вообще слаб здоровьем, теперь же я навсегда загублен, вновь опухоли, сильнейшее головокружение, даже со рвотой, чего раньше не было. Поселок Колпашев — бугор глины, туго набитый почерневшими от бед и непогодиц избами, дотуга набитый ссыльными. Есть нечего, продуктов нет или они до смешного дороги… Мерзлый нарымский торфяник, куда стащат безгробное тело мое, должен умирить и врагов моих, ибо живому человеческому существу большей боли и поругания ни убавить, ни прибавить».

Клюев прожил в Колпашеве чуть больше четырех месяцев. Ему, больному, оставаться на зиму в поселке означало верную смерть. Не было ни одежды, ни пищи, ни денег, ни медицинской помощи. Переживая «зенит своих художественных способностей», Клюев старается добиться перевода в Томск. Он пишет заявления во ВЦИК, письма друзьям в Москву.

Их ходатайства за Клюева перед Оргкомитетом Союза советских писателей, которым руководил А. М. Горький, а также перед властями помогли облегчить участь поэта и организовать его перевод в Томск.

«На самый праздник Покрова меня перевели из Колпашева в город Томск, это на тысячу верст ближе к Москве. Такой перевод нужно принимать за милость и снисхождение, но, выйдя с парохода в ненастное и студеное утро, я очутился второй раз в ссылке без угла и без куска хлеба. Уныло со своим узлом я побрел по неизмеримо грязным улицам Томска…».

Еще находясь в Колпашеве, Клюев очень переживал, что, если его перевод не состоится до 20 октября, он будет обречен провести зиму в Нарыме. После отправки вверх по реке последнего парохода, всякая связь прерывалась на время ледостава и до тех пор, пока не пробьют зимник по Нарымскому тракту.

Точную дату перевода поэта из Колпашева можно установить по справке.

Нарымский окротдел НКВД настоящим сообщает, что адмвысланный КЛЮЕВ Николай Алексеевич выбыл в г. Томск 8 октября 1934 г.

Нач. Нарым. О/О НКВД Мартон

Вр. ОП. Упол. УСО Шкодский

Можно предположить, что перевод Клюева в Томск именно в эти сроки был результатом заступничества кого-то из высоких «чинов НКВД», потому что официальное решение о переводе Клюева было принято полтора месяца спустя.

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА

Особого Совещания при Народном Комиссаре Внутренних Дел СССР от 17 ноября 1934 г.

СЛУШАЛИ:

37. Пересмотр дела 3444 Клюева Николая Алексеевича, приг. по ст. КОЛ. ОГПУ от 5.3.34 г. к заключен в ИТЛ сроком на ПЯТЬ лет с заменой высылкой в г. Колпашево на тот же срок

ПОСТАНОВИЛИ:

КЛЮЕВУ Николаю Алексеевичу разрешить отбывать оставшийся срок наказания в г. Томске

Томский период жизни Николая Алексеевича можно частично воспроизвести по его письмам. В них был длительный перерыв: с начала марта по июль 1936 г. от Клюева не было получено ни одного письма. Почему? Можно предположить, что его лечили в больнице, находящейся на «острожном» режиме.

Сейчас можно документально подтвердить, что Клюев был арестован 23 марта 1936 г. и привлекался к ответственности как участник церковной крестьянской группировки. Освободили его 5 июля 1936 г. «в виду болезни — паралича левой половины тела и старческого слабоумия».

В письме к жене поэта С. Клычкова Варваре Николаевне Горбачевой он писал: «С марта месяца я прикован к постели. Привезли меня обратно к воротам домишка, в котором я жил до сего только 5 июля».

Разбитый параличом Клюев терпел невыносимые тяготы: «Теперь я в своей комнатушке среди чужих людей, которым я нужен, как собаке пятая нога. День и ночь лежу, сегодня первый раз сполз к столу и, обливаясь потом от слабости, пишу Вам… Тоскую невыразимо, под несметными избяными мухами — лежу в духоте, давно без бани, вымыть некому, накормить тоже. Левая рука висит плетью. На ногу ступаю маленько. Она распухла как корчага».

Человек богато одаренный, обладающий высоким интеллектом, Клюев был вынужден пребывать в унижении, переносить презрение и хамство окружавших его людей:

«…Анна Исаевна — моя хозяйка по квартире, властная базарная баба, взялась меня кормить за 75 руб. в месяц. На исходе месяца начинаются справки — получил ли я перевод и т. п. Следом идут брань, придирки. Очень тяжело. Слез моих не хватает и я лежу, лежу… С опухшей, как бревно, ногой, с изжелта-синей полумертвой рукой».

«Мороз под сорок. Я без валенок, и в базарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко хлеб. Деньгами от двух до трех рублей…».

Все эти письма относятся к периоду жизни Николая Алексеевича по адресу: пер. Красного Пожарника, 12.

Но были в томский период жизни Клюева и светлые моменты. Дом по Старо-Ачинской, 13 — его последний до ареста приют. Здесь он обрел покой, теплоту русских сердец и смог погрузиться в работу.

Хочется немного рассказать о семье Балакиных, которые приютили поэта в последние месяцы его жизни и проводили его в последнюю печальную дорогу.

Мария Алексеевна Балакина, в девичестве Зоркальцева, родилась в селе Зоркальцеве под Томском. Ее муж, Василий Петрович Балакин, был инженером, работал заведующим мельницей, на паровом котле, начальником электростанции. После гражданской войны под его руководством за три месяца был восстановлен золоторудник «Онон» в Забайкалье.

Василий Петрович в 1926 г. трагически погиб вместе с маленьким сыном Женей. После гибели мужа и ребенка Мария Алексеевна с двумя детьми — Лизой и Сергеем переехала в Томск. В ее доме и провел последние месяцы до ареста Николай Клюев.

О том, что Клюев написал в Томске несколько поэм, он пишет В. Н. Горбачевой: «Передайте ему, что я написал четыре поэмы…»

Вы обещали нам сады
В краю улыбчиво-далеком,
Где снедь — волшебные плоды,
Живым питающие соком.
Вещали вы: «Далеких зла,
Мы вас от горестей укроем,
И прокаженные тела
В руках целительных омоем».
На зов пришли: Чума, Увечье,
Убийство, Голод и Разврат,
С лица — вампиры, по наречью —
В глухом ущелье водопад…

«Поэту Сергею Есенину»

Один из лучших поэтов России брошен в далекую ссылку — в нищету, бездомность, одиночество, унижение. Помирать. А в это время в Москве с большой помпой проходил I съезд советских писателей, и мало кто из делегатов вспоминал о Клюеве, все они на этом светлом торжестве приветствовали светлое настоящее и еще более светлое будущее, в котором многие из них скоро пойдут за Клюевым той же скорбной дорогой.

Дальнейшая судьба Николая Клюева долгое время была окутана легендами и домыслами, и лишь недавно стали известны ее подробности.

Как обской прибой, накатывалась волна террора на Сибирский край. Известно, что летом 1937 г. по республикам, краям и областям направлялись особоуполномоченные, чтобы наладить и обеспечить выполнение указаний об усилении репрессий.

Жернова террора работали с утроенной быстротой. 5 марта 1934 г. дело Клюева было пересмотрено восемнадцатым по счету (в день). Дело, по которому Николай Клюев был приговорен «к высшей мере социальной защиты — расстрелу», рассматривалось 13 октября 1937 г. шестьдесят пятым в этот день.

На основании своих исследований берусь утверждать, что не последуй арест, несмотря на все свои болезни, он мог бы еще работать и творить. В первом протоколе допроса твердой рукой поэта стоит подпись: «К сему Н. Клюев». В последнем протоколе допроса, после четырех месяцев тюрьмы, в подписи нет ни одной прямой линии.

То, что дело «об активной сектантской деятельности и непосредственном руководстве контрреволюционной деятельностью духовенства и церковников» было сфабриковано, подтверждается последующей реабилитацией Николая Клюева. В своем письме от 23 февраля 1936 г. он писал: «В Томске есть кой-кто из милых и тоскующих по искусству людей, но я боюсь знакомства с ними из опасения, как бы наша близость не была превратно понята».

Из рассказов бывших работников НКВД удалось выяснить, что тюрьма в Томске находилась на ул. Пушкина. Расстрелы проводились, как правило, с часу до четырех часов ночи. Жилой городок для сотрудников НКВД находился на территории тюрьмы. Тех, кого везли на расстрел, вывозили на телегах или санях по 3–4 человека. Их укрывали, чтобы не было видно. Везли к ямам в сторону Каштака, там и расстреливали. Одну яму заполняли по нескольку дней. Справку оформляли, как «зароют» яму.

В Томске тогда была популярна частушка: «Я поеду на Каштак, на зелену горку. Заработаю пятак себе на махорку». Так зарабатывали на закапывании ям.

После этого рассказа становится понятным, откуда в справке о приведении в исполнение приговора в отношении Клюева появилось: «Приговор приведен в исполнение 23–25 октября 1937 г.».

«Аввакумом ХХ века», «вестником Китеж-града» называли Клюева. Но все эти характеристики обращены в прошлое, а из найденных стихов встает поэт жгуче современный и необходимый нам сегодня, поэт, которого нам еще предстоит услышать и понять. Вопреки всем своим хулителям, клеветникам и могильщикам он оказался не позади, а впереди времени.

Слово Николая Клюева — грозное предсказание. Рисуя, как на иконах, огненными мазками свой Апокалипсис, картины ада, проклиная от имени гибнущего крестьянства Сталина-Антихриста, он в то же время будто смотрит в сегодняшний день.

Слово Клюева — вещее, оно прорастает из живых корней славянской мистики, тайноведения. Это не стилизация под народ, а эпос. И Клюев, может быть, последний мифотворец.

Поэт, когда-то искренне воспевший Революцию и Ленина, — такого Клюева мы знали. Поэт, который проклял Революцию, когда ее знамя захватили бесы, — такого Клюева мы узнаем сегодня. Но и это не весь Клюев.

Он слышал «звон березовой почки, когда она просыпается от зимнего сна», «скрип подземных рулей». Он страстно хотел найти путь в «Белую Индию», рай на земле. Утопия это или высшая правда?

Не будем чересчур пугаться его пророчеств. Послание Николая Клюева, дошедшее до нас из темных недр НКВД, — не только грозное предостережение, но и призыв к возрождению и укреплению духа.

Феликс Дзержинский родился 11 сентября 1877 г. в имении Дзержиново Вильненской губернии в богатой дворянской семье. История создания этой семьи достаточно необычна: двадцатипятилетний домашний учитель Эдмунд Иосифович, взявшийся обучать точным наукам дочерей профессора Янушевского, соблазнил четырнадцатилетнюю Елену. Любовников быстро поженили и, под предлогом учебы в одном из лучших европейских колледжей, отправили Елену и ее мужа в Таганрог подальше от дома. Эдмунд устроился в местную гимназию (одним из его учеников был Антон Чехов). Пошли дети. И семья вскоре вернулась на родину, где и родился Феликс.

Мальчику было пять лет, когда от чахотки умер отец, а 32-х летняя мать осталась с восьмью детьми. Феликс рос умным мальчиком, с шести лет читал по-польски, с семи по-русски и по-еврейски. Но учился средне. В первом классе остался на второй год. Учившийся в той же гимназии будущий глава правительства Польши Иосиф Пилсудский отмечал, что «гимназист Дзержинский — серость, посредственность, без каких-либо ярких способностей».

Хорошо успевал Феликс только по одному предмету — Закону Божьему, даже мечтал о сане священника, но вскоре разочаровался в религии. В подобных семьях с детства стремились к учебе и знаниям, а затем к открытию собственного дела. Но Феликс рано стал крутить любовные романы. Потерял интерес к учебе.

Однажды оскорбил и прилюдно дал пощечину учителю немецкого языка, за что был исключен из гимназии. Сблизился с уголовниками, занимался в подпольных кружках еврейской молодежи, участвовал в драках, расклеивал по городу антиправительственные листовки. В 1894 г. вступил в литовскую социал-демократическую группу.

После смерти матери Феликс получил 1000 рублей наследства и быстро пропил их в местных пивных, где целыми днями с такими же как он, начитавшимися Маркса, обсуждал планы построения общества, в котором можно было бы не работать. Муж старшей сестры Алдоны, узнав о «проделках» шурина, выгнал его из дома, и Феликс начал жизнь профессионального революционера.

В 1897 г. в полицию Ковно поступило агентурное сообщение о появлении в городе подозрительного молодого человека в черной шляпе, всегда низко надвинутой на глаза, черном костюме. Его видели в пивной, где он угощал рабочих с фабрики Тильманса. На допросе те показали: незнакомец вел с ними разговор об организации на фабрике бунта, в случае отказа грозил жестоко избить.

17 июля при аресте молодой человек назвался Эдмунтом Жебровским, но вскоре выяснилось, что он «столбовой дворянин Дзержинский». Не сумев доказать его личного участия в многочисленных кровавых разборках, но все-таки продержав год в тюрьме, его сослали на три года в Вятскую губернию. «Как по своим взглядам, так и по своему поведению, личность в будущем очень опасная, способный на все преступления» — пророчески доносил жандармский полковник виленскому прокурору.

В 1904 г. в городе Ново-Александрии он попытался поднять вооруженное восстание, сигналом к которому стал бы террористический акт в воинской части. Феликс заложил динамит в офицерском собрании, однако в последний момент его подручный струсил и бомбу не взорвал.

По свидетельству боевиков Феликса, они беспощадно убивали всех, на кого падало подозрение в связях с полицией.

Дзержинский шесть раз арестовывался, однако его почему-то не судили, а высылали в административном порядке, как это делали с проститутками и тунеядцами. Почему? Главная причина — в слабой свидетельской базе. Свидетелей его преступлений соратники убивали, судей и прокуроров запугивали. По собственным воспоминаниям Дзержинского, он «откупался взяткой». А откуда у него такие деньги? И вообще, на какие средства он жил?

Судя по расходам, деньгами Дзержинский распоряжался немалыми. Он носит дорогие щегольские костюмы, лакированные ботинки. Разъезжает по странам Европы, живет в лучших отелях и санаториях Закопане, Радома, Петербурга, Кракова, отдыхает в Германии, Италии, Франции. Все это требовало денег. К тому же огромные суммы шли на зарплату боевикам, на издание газет, прокламаций, листовок, на организацию съездов, освобождение революционеров под залог, взятки чинам полиции, подделку документов и многое другое. Ежегодно сотни тысяч рублей. Кто же его финансировал?

По одной из версий, на организацию смуты в России денег не жалели ее враги, по другой — золотоносной жилой была экспроприация содержимого банков, попросту грабеж.

На вопрос, подвергался ли он репрессиям за революционную деятельность до Октябрьской революции, Дзержинский писал в анкете: «Арестовывался в 1897, 1900, 1905, 1906, 1908 и 1912 годах, просидел всего 11 лет в тюрьме, в том числе на каторге (8 плюс 3), был 3 раза в ссылке, всегда бежал».

Но за какие преступления — тишина. Из книг известно: 4 мая 1916 г. Московская судебная палата приговорила его к 16 годам каторжных работ. Но ни слова о том, что при царском режиме к каторге приговаривались только убийцы.

Февральская революция застала Дзержинского в Бутырской тюрьме. 1 марта 1917 г. Феликса освободили. Вышел он из Бутырки еле живым — сокамерники, уличив в доносительстве начальнику тюрьмы, жестоко его избили. Однако, в Польшу он не вернулся. Некоторое время жил в Москве, а потом уехал в Петроград.

В августе 1917 г. собирается VI съезд большевиков. Дзержинский решает избавить Россию от эксплуататоров. И хотя большевиком он никогда не был, его сразу избирают в ЦК партии и устраивают секретную встречу со скрывающимся в Разливе Лениным.

Бывшие политические враги (большевики, эсеры и т. д.) на время объединяются в единый фронт и общими усилиями свергают Временное правительство. Активную роль в захвате власти играл Дзержинский. «Ленин стал совсем невменяемый, и если кто-то имеет на него влияние, так это только «товарищ Феликс». Дзержинский еще больший фанатик», — писал народный комиссар Леонид Красин. После Октября Ленин направил «железного Феликса» в Наркомат внутренних дел как человека, знающего уголовный мир и тюремную жизнь.

7 декабря 1917 г. Совет Народных Комиссаров создает Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем. И хотя этой комиссии придается роль следственного комитета, санкции ее членов куда шире: «Меры — конфискация, выдворение, лишение карточек, опубликование списков врагов народа и т. д.».

По свидетельству Лациса, «Феликс Эдмундович сам напросился на работу в ВЧК». Он быстро входит в курс дела, и если в декабре еще сам нередко ездит на обыски и аресты, то в начале 1918 г., заняв обширнейшее здание с погребами и подвалами на Лубянке, начинает лично формировать команду.

Первой официальной жертвой чекистов считается некий князь Эболи, который «от имени ВЧК грабил буржуев в ресторанах». С его расстрела пошел отсчет жертв тоталитарного режима. Под приговором подпись Дзержинского.

Дзержинский взломал общественную преисподню, впустив в ВЧК армию патологических и уголовных субъектов. Он прекрасно понимал жуткую силу своей армии. Но, желая расстрелами в затылок создать «новое общество», Дзержинский уже в 1918 г. стремительно раскинул по необъятной России кровавую сеть чрезвычаек: губернские, уездные, городские, волостные, сельские, транспортные, фронтовые, железнодорожные, фабричные, прибавив к ним военно-революционные трибуналы, особые отделы, чрезвычайные штабы, карательные отряды.

Из взломанного социального подвала в эту сеть хлынула армия чудовищ садизма. С их помощью Дзержинский превратил Россию в подвал чека и, развивая идеологию террора в журналах своего ведомства «Ежедневник ВЧК», «Красный меч», «Красный террор», руками этого отребья стал защищать коммунистическую революцию.

Известный факт. В 1918 г. на одном из заседаний Совнаркома, где обсуждался вопрос о снабжении, Ленин послал Дзержинскому записку: «Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?» Первый чекист вывел на бумажке: «Около 1500». Точной цифры арестованных он не знал — за решетку сажали кого попало, не разбираясь. Ленин поставил возле цифры крест и передал бумажку обратно. Феликс Эдмундович вышел.

Той же ночью «около 1500 злостных контрреволюционеров» поставили к стенке.

Позже секретарь Ленина Фотиева разъясняла: «Произошло недоразумение. Владимир Ильич вовсе не хотел расстрела. Дзержинский его не понял. Наш вождь обычно ставит на записке крестик в знак того, что прочел ее и принял к сведению».

Утром сделали вид, что ничего чрезвычайного не произошло, Совнарком обсуждал архиважный вопрос: к Москве подходил долгожданный состав с продовольствием.

В 1918 г. отряды чекистов состояли из матросов и латышей. Один такой матрос вошел в кабинет председателя пьяным. Тот сделал замечание, матрос в ответ обложил его трехэтажным. Дзержинский выхватил револьвер и несколькими выстрелами уложил матроса на месте.

Из протокола Заседания ВЧК от 26 февраля 1918 г.:

«Слушали — о поступке Дзержинского. Постановили: ответственность за поступок несет сам и он один, Дзержинский. Впредь же все решения вопросов о расстрелах решаются в ВЧК, причем решения считаются положительными при половинном составе членов комиссии, а не персонально, как это имело место при поступке Дзержинского».

Из текста постановления видно, что Дзержинский расстреливал лично.

Массовый террор был организован Дзержинским и Лениным как индустриальный процесс. Они только отдавали приказы.

«В Нижегородский Совдеп 9.08.18.

В Нижнем, явно, готовится белогвардейское восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов…, навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывести сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров… Ни минуты промедления… Надо действовать вовсю: массовые обыски. Расстрелы за хранение оружия. Массовый вывоз меньшевиков и ненадежных.

Ваш Ленин»

«Пенза. Губисполком Копия Евгении Богдановне Бош Необходимо… произвести беспощадный массовый террор. Сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города. Экспедицию карательную пустите в ход. Телеграфируйте об исполнении.

Предсовнаркома Ленин. 9.08.18.»

Телеграмма в Саратов Пайкесу:

«…Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты.

Ленин 22.08.18.».

Дзержинским было подписано большинство ордеров на обыск и арест, его подпись стоит на приговорах, его перу принадлежат секретные инструкции о тотальной вербовке сексотов и тайных агентов во всех сферах общества.

«Нужно всегда помнить приемы иезуитов, которые не шумели на всю площадь о своей работе и не выставляли на показ, — поучал «железный Феликс» в секретных приказах, — а были скрытными людьми, которые обо всем знали и умели только действовать…». Главным направлением работы чекистов он считает тайное осведомительство и требует от каждого вербовать как можно больше сексотов.

«Для приобретения секретных сотрудников, — поучает Дзержинский, — необходима постоянная и продолжительная беседа с арестованными, а также их родственниками и знакомыми… Заинтересовать полной реабилитацией при наличии компрометирующего материала, добытого обысками и агентурными сведениями… Воспользоваться неладами в организации и ссорами между отдельными лицами… Заинтересовать материально».

Феликс Эдмундович говаривал: «У чекиста должны быть длинные руки, кожаная куртка и «необходимое руководство» в голове».

«Необходимое руководство для агентов чрезвычайных комиссий», отпечатанное в начале 1918 г., - один из первых учебников для чекистов. Беглое знакомство с 54-страничной брошюркой убеждает: ведомство Дзержинского не начинало с нуля, наработки были.

Некоторые рекомендации могут пригодиться и сегодня. К примеру, «билет для конспирации нужно покупать несколько дальше того пункта, куда едешь». Правда, это не согласуется с другим замечанием «Руководства», подписанного товарищем Дзержинским: «Нужно беречь каждую копейку, ибо это трудовые, народные деньги». Жировать внедренным чекистам не приходилось. Запрещалось «угощать товарищей, улучшать свое состояние приобретением вещей до носильного платья включительно на деньги ВЧК. Желательно, чтобы сотрудник считал себя за человека нуждающегося».

Дзержинский учил, что нужно иметь несколько головных уборов, чтобы менять внешность при слежке за подозреваемым. Нужно постоянно «преодолевать все заползающие в душу мелочные обывательские мысли».

Обыскивали сурово. «Под страхом личной ответственности» запрещалось изымать предметы домашнего обихода, мелкие суммы денег и продукты в «маленьком количестве». Специальная инструкция, подписанная председателем ВЧК гласила, что в пользу трудового народа конфискуются: консервы свыше 10 банок, сахар свыше 6 кг, обувь свыше двух пар и т. д.

22 июня 1919 г. ВЦИК опубликовал декрет «Об изъятии из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении», в подготовке которого деятельное участие принимал Дзержинский.

В декрете перечислялись наиболее опасные преступления (принадлежность к контрреволюционной организации и участие в заговоре против Советской власти, государственная измена, шпионаж, диверсии, бандитизм и др.), изымавшиеся из общей подсудности. Чрезвычайным комиссиям предоставлялось «право непосредственной расправы вплоть до расстрела» за перечисленные в декрете «доказанные преступные действия».

На следующий день Дзержинский разослал приказ всем губчека.

«…С изданием настоящего декрета, — писал он, — на ЧК возложены более чем когда-либо тяжелые задачи — очистка Советской республики от всех врагов рабоче-крестьянской России… Все явные и скрытые враги Советской России должны быть на учете ЧК и при малейшей попытке повредить революции должны быть наказаны суровой рукой…».

По своему педантичному характеру Дзержинский оказался талантливым тюремщиком. Он самолично входил во все мелочи тюремного ведомства. По опыту прекрасно знал быт тюрьмы. И теперь из-под его пера вышла инструкция для производства обысков: «Обыск производить внезапно, сразу во всех камерах и так, чтобы находящиеся в одной не могли предупредить других. Забирать всю письменную литературу, главным образом небольшие листки на папиросной бумаге и в виде писем. Искать тщательно на местах, где стоят параши, в оконных рамах, в штукатурке. Все забранные материалы аккуратно складывать в пакеты, надписывая на каждом фамилию владельца».

Поднятый под непосредственным руководством Дзержинским массовый террор в 1918–1920 гг. захлестывал страну. В тюрьмах сидели монахи, адвокаты, священники, помещики, учителя, спекулянты, рабочие, интеллигенты, крестьяне.

Террор свирепствовал в столицах и в провинциях, переходя в массовую бойню там, где народ оказывал малейшее сопротивление.

О размахе репрессий только в 1918 г. свидетельствует официальная статистика, опубликованная в самой ЧК в те годы: «Подавлено 245 восстаний, раскрыто 142 контрреволюционные организации, расстреляно 6300 человек». Конечно, чекисты здесь явно поскромничали. По расчетам независимых историков, на самом деле убито было свыше миллиона человек.

В мае 1918 г. в ВЧК попадает 20-летний Яков Блюмкин, которому тут же было доверено руководство отделом по борьбе с немецким шпионажем.

6 июля Я. Блюмкин и Н. Андреев приезжают в Денежный переулок, где размещалось германское посольство, и предъявляют мандат на право переговоров с послом. На бумаге подписи Дзержинского, секретаря Ксенофонтова, регистрационный номер, штамп и печать.

Во время разговора Блюмкин стреляет в посла, взрывает две гранаты, а сами «дипломаты» скрываются в суматохе. Разгорается невиданный международный скандал. Дзержинский, не моргнув глазом, заявляет, что на мандате его подпись подделана. Но несомненно, что все организовано им. Во-первых, он категорически против мира с Германией (против Германии намечались широкомасштабные операции). Во-вторых, большевикам нужен повод для расправы с эсерами (как раз они-то и были объявлены убийцами посла). В-третьих, Яков Блюмкин после этой операции повышен в должности.

8 июля «Правда» опубликовала заявление Дзержинского: «В виду того, что я являюсь, несомненно, одним из главных свидетелей по делу об убийстве германского посланника графа Мирбаха, я не считаю для себя возможным оставаться в ВЧК. в качестве ее председателя, равно как и вообще принимать какое-либо участие в комиссии. Я прошу Совет Народных Комиссаров освободить меня».

Расследованием убийства никто не занимался, почерковедческая экспертиза по поводу подлинности не проводилась, и тем не менее, ЦК партии отстраняет Дзержинского от должности. Правда, ненадолго. Уже 22 августа Феликс Дзержинский занимает прежнее кресло. И вовремя. В ночь с 24 на 25 августа ВЧК арестовывает более ста видных деятелей партии эсеров, обвинив их в контрреволюции и терроризме. В ответ 30 августа Леонид Канегиссер убивает председателя петроградской чрезвычайки Моисея Урицкого. Дзержинский лично едет в Петроград и распоряжается в отместку расстрелять 1000 человек. 30 августа стреляют в Ленина. Чекисты в покушении обвиняют эсерку Фанни Каплан. Дзержинский дает добро на массовую бойню в Москве.

Не успев закрепиться у власти, большевики экспортируют революцию за границу. Для финансирования этих революций они могли давать только награбленно золото, драгоценности, картины великих мастеров. Доставку всего этого можно было доверить самым «железным товарищам». В результате, в короткий срок пущен по ветру почти весь золотой запас России. А в банках Европы и Америки стали появляться счета на имя первых лиц молодого советского государства. Дзержинскому повезло — он не дожил до тридцать седьмого года. Не был отравлен, застрелен, казнен. Он умер своей смертью, не дотянув до сорока девяти, 20 июля 1926 г. в 16 часов 40 минут в своей кремлевской квартире.

На другой день после смерти Дзержинского начались славословия в обязательно-елейном тоне и причитания в честь умершего товарища. Тут были фальшь, и искренность. В лице Дзержинского партия потеряла наиболее ярого воплотителя красной диктатуры.

Дзержинский умер, отдав все свои силы любимому детищу — ВЧК (ГПУ). Именно это детище потопило страну в крови в 1930 г. и оказалось на редкость жизнеспособным.

Если придерживаться строго документальных записей, то можно обратиться к метрической книге синагоги старинного русского города на Волге Рыбинска. В ней в 1891 г. сделана запись под номером девятнадцать, удостоверяющая рождение у бобруйского мещанина Гирши Фишелевича Ягоды и его законной жены Хасе Гавршлевны седьмого ноября (по христианскому календарю), восемнадцатого марта (по европейскому) младенца мужского пола, которого нарекли именем Генах. В официальной биографии он проходит как Генрих Григорьевич Ягода и местом рождения указан г. Нижний Новгород.

В исторической летописи органов НКВД имя Генриха Ягоды одно из наиболее загадочных. Вокруг его личности и по сей день не утихают споры. Кем был на самом деле этот узколицый, со странным изжелта-красным оттенком кожи, порывистый в движениях, нервического склада человек в белом габардиновом кителе с золотым шитьем генерального комиссара государственной безопасности? Верным стражем Сталина или главой заговора против него? Тайным сторонником Зиновьева или беспощадным его мучителем? Безвинной жертвой репрессий или их организатором и палачом?

В дошедших до нас документах того времени личность Генриха Ягоды как бы подернута вуалью, ее контуры просматриваются лишь в общих чертах, характерные детали смещаются, нюансы ускользают. Поэтому для того, чтобы восстановить подлинный политический и нравственный портрет этого человека, сыгравшего столь значительную роль в истории ГПУ-ОГПУ-НКВД, попытаемся мобилизовать некоторые известные сегодня сведения о нем и представить его головокружительную карьеру.

В средствах массовой информации в последние годы было много публикаций, посвященных Берии, немного меньше — Ежову, но как бы вне поля зрения остался один из зачинателей массового террора в стране — Г. Г. Ягода. Свой жизненный путь он окончил 15 марта 1938 г… 16 марта об этом сообщалось в центральных газетах: «… приведен в исполнение приговор Военной коллегии Верховного суда СССР от 13 марта 1938 г. о расстреле осужденных по делу антисоветского «правотроцкистского блока».

Маленький Гершель (Генрих) с детских лет вошел в круг отцовских забот и унаследовал его специальность. Несмотря на весьма скромное материальное положение, старый фармацевт передал сыну не только профессиональные навыки, но и нечто большее — возможность получить систематическое образование.

Во время учебы в Нижнем Новгороде повзрослевший Генрих оказался под влиянием революционной молодежной организации. Нижегородский период в жизни молодого социал-демократа ознаменовался важными для него событиями, в немалой степени определившими его дальнейшую судьбу. Он знакомится с Я. М. Свердловым, племянница которого Ида некоторое время спустя станет его женой. К этому же периоду относится и встреча Ягоды с А. М. Горьким, впоследствии переросшая в своеобразную дружбу, продолжавшуюся до последних дней жизни писателя.

В 1911 г. за революционную деятельность Генрих Ягода был арестован и приговорен по политической статье к ссылке. Два года спустя он выходит на свободу и оказывается в Петрограде, где устраивается на работу в страховую кассу Путиловского завода. Здесь он встречается с Н. Н. Крестинским. Непредсказуемая судьба сведет этих людей дважды. Второй раз — в самом конце их жизни, за несколько дней до гибели. Смерть они встретят вместе.

Во время империалистической войны Ягода был мобилизован. Состоял членом военной организации большевиков. Служил в действующей армии, прошел фронт, был ранен.

Октябрьскую революцию Генрих Ягода встретил как активный участник. Энергично включился в работу по формированию отрядов Красной гвардии. Был замечен и выдвинут на ответственную должность в Высшей военной инспекции РККА. Во время гражданской войны воевал на Южном и Юго-Восточном фронтах. В нелегкие дни царицынской обороны встречался со Сталиным. Будущий генсек по достоинству оценил расторопность Ягоды, его беспощадность к врагам, непреклонность в достижении цели, неразборчивость в средствах.

Быть может, именно эти качества, вовремя замеченные и по достоинству оцененные руководством, привели Генриха Ягоду в ВЧК. Характер деятельности этого учреждения оказался ему по душе, начинается быстрый должностной рост исполненного служебного рвения чекиста.

В 1920 г. он — член Президиума ВЧК, а после ее реорганизации назначается заместителем Председателя ОГПУ при Совнаркоме СССР. Так Ягода фактически становится правой рукой Дзержинского.

В 1926 г., после смерти Ф. Э. Дзержинского, руководителем ОГПУ становится В. Р. Менжинский. К этому времени Ягода прошел в ВЧК-ОГПУ большую школу и становится профессионалом, заместителем Менжинского. С годами роль Ягоды в руководстве ОГПУ возрастает, чему способствует болезнь Менжинского. Многие вопросы Ягоде приходилось решать в таких случаях в качестве первого лица.

Сталин прекрасно понимал значение аппарата ОГПУ в борьбе со своими политическими противниками и принимал меры к его подчинению. Общаясь с Ягодой, он сумел распознать в нем своего союзника в борьбе со всякими «уклонами» и сделал на него ставку.

В 1929 г. под непосредственным руководством Ягоды и подобранной им команды начинает развертываться система исправительно-трудовых лагерей. Их создание в необжитых районах требовало не только поиска полезных ископаемых, но и строительства дорог, мостов, освоения земельных угодий, обустройства поселков, возведения промышленных предприятий, электростанций и т. д.

Для того, чтобы эта система стала составной частью ОГПУ СССР, руководство последнего заверило правительство в том, что система не только будет самоокупаемой и не потребует ни копейки государственных вложений, но и станет приносить прибыль казне.

Именно с этого момента был создан карательный механизм: система расследовала преступные проявления, сама же судила, она же исполняла назначенный срок наказания и решала дальнейшую судьбу каждого в последующий период. Инициатор этой инквизиторской машины Г. Г. Ягода сосредоточивает у себя огромную власть.

С конца 20-х гг. Ягода начинает свою игру по расстановке на ключевых постах в лагерях и территориальных органах ОГПУ нужных людей. Щупальца аппарата Ягоды начинают проникать не только в различные области народного хозяйства, но и в армию. С этого времени началась и крупномасштабная кампания по насаждению агентуры по всех сферах государственной и общественной жизни.

Рвение Ягоды на ниве борьбы с инакомыслящими не осталось незамеченным. В 1930 г. его одаривают вторым орденом Красного Знамени. Ягода становится значимой фигурой, и многие репрессированные обращаются за помощью непосредственно к нему. Однако Ягода прекрасно понимает: нельзя одной рукой и сажать, и миловать. Он и не собирается входить в положение репрессированных, и потому обращения к нему остаются без внимания. Лишь нужные люди находят у него не только защиту, но и покровительство.

Тем временем, разворачивается строительство Беломоро-Балтийского канала. Ведомство Ягоды нескончаемым потоком направляло сюда рабочую силу. Окончание строительства канала ознаменовалось раздачей орденов большой группе руководителей, инженеров и передовиков. За строительство этого сооружения у Ягоды прибавился орден Ленина.

На следующий год канал посетил Сталин. Очевидец этого исторического события С. С. Кожевников, в то время командир подводной лодки «Народоволец», вспоминает:

«Выходит из шлюза колесный пароходик «Анохин» — принимают концы, сходни, и на берег выходят друг за другом: Ворошилов, Сталин, Киров и Ягода. Этот, правда, сразу отошел в сторонку. Там и стоял. Закупнев, командующий пароходом, отдал рапорт, поприветствовали наркома. Он поздравил нас с переходом, рассказал что-то о значении нового флота. Затем выступил Киров, который все больше про экономику края говорил. В общем, выступили они, и… пауза. Сталин стоит и курит, даже чуть отвернулся в сторону. Пауза затягивается уже до неприличности. Тут за нашими спинами забегали флотские политработники, шепчут: «Вызывайте товарища Сталина». А как вызывать, мы же в строю стоим! Тут же и Ворошилов отступил на шаг, за спину Сталина, показал на него пальцем и машет: дескать, похлопать нужно. Ну, кто-то хлопнул, кто-то буркнул: «Товарищ Сталин, выступите…» А они недалеко от меня стояли, и вот вижу, как Ворошилов пригнулся к Сталину и что-то шепчет ему на ухо. А тот вдруг трубку вынул изо рта и сердито буркнул: «Не буду». Повернулся и пошел…»

10 мая 1934 г. от паралича сердца скончался В.Р. Менжинский. Его должность официально перешла к Ягоде. Спустя два месяца ЦИК СССР принял постановление об образовании Народного комиссариата внутренних дел СССР. Под эгидой этого наркомата оказались Главное управление государственной безопасности, Главное управление лагерей, Главное управление рабоче-крестьянской милиции. Среди наркоматов того времени это было самое могущественное ведомство во главе с Ягодой. 26 ноября 1935 г. в соответствии с постановлением ЦИК и СНК СССР ему было присвоено звание Генерального комиссара государственной безопасности.

Казалось, ничто не предвещало грозы, но тучи над головой Ягоды сгущались. В первой половине 1936 г. под его активным руководством ведется работа по подготовке процесса «правых» и начинаются аресты. В сентябре Сталин уже знакомится с протоколами допроса некоторых из арестованных, где излагаются показания «О террористической деятельности контрреволюционной организации правых».

25 сентября, отдыхающие в Сочи Сталин и Жданов, направляют в адрес Кагановича и Молотова телеграмму с оценкой действий наркома: «Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на 4 года». Через день, 27 сентября, Ягода отстраняется от должности наркома внутренних дел и становится наркомом связи вместо снятого с этого поста А. Рыкова. Фактически участь его была предрешена, и перемещение являлось своего рода тактическим ходом.

Представляется, что выдвинутое в телеграмме обвинение против Ягоды является чисто формальным. Ведь, именно он первоначально загнал троцкистов и других оппозиционеров в ссылку, а затем пустил их по второму кругу через тюрьмы и исправительно-трудовые лагеря. Под его руководством были подготовлены политические процессы в отношении «правых» после убийства Кирова.

Поэтому упрек в адрес Ягоды крайне не убедителен. После подобного обвинения, чтобы удержаться в своем кресле, Ягода вполне мог решить задачу по тотальному разгрому оппозиции, выполнив пятилетку за один год. Было бы наивно полагать, что Сталину и Жданову потребовался «козел отпущения».

Между Москвой и Сочи был разыгран политический спектакль с заменой главного действующего лица, и жаловаться было некому. Со Сталиным ему просто не дали связаться. Дело, очевидно, заключалось в другом, Сталин и его ближайшее окружение вполне отчетливо осознали ту силу, которую приобрел Ягода за годы работы в ведомстве.

Мимо Сталина не прошла и та информация, которой владел Н. И. Ежов, заведуя орготделом ЦК ВКП(б). Кому-кому, а Ежову было достаточно отчетливо видно, с каким усердием и настойчивостью Ягода повсеместно расставлял на ключевых постах не только своего ведомства, нужных ему людей. Ягода стал слишком опасным, пришло время его убрать с политической арены.

29 января 1937 г. ЦИК СССР принимает решение о переводе Генерального комиссара государственной безопасности Г. Г. Ягоды в запас. Это был второй чувствительный удар. Высокое специальное звание, оставленное ему при отстранении от руководства Народным комиссариатом внутренних дел, если и не гарантировало прежних должностных привилегий, то являлось прочным связующим звеном с высшими структурами. Теперь разрывалось и оно.

Но не столько этот факт обеспокоил Генриха Ягоду, сколько ясно просматривавшийся в решении ЦИК подтекст: о нем не забыли, за ним следят, опала продолжается. Новых потрясений можно было ждать в любую минуту.

3 апреля 1937 г. за ним пришли. Люди в форме, которую некогда сам же Ягода и ввел своим приказом, предъявили ордер на арест, вежливо предложили пройти в машину. Узкое нервное лицо Ягоды дернулось, как от удара. Быть может, как никто другой, бывший руководитель НКВД почувствовал, что его жизнь кончена. Оттуда, куда его сейчас повезут, выхода уже нет. По иронии судьбы, именно Ягода приложил столько стараний, чтобы ни один, оказавшийся там, уже никогда не вырвался на свободу. И вот теперь ему самому предстояло пройти этим путем обреченных.

По официальной версии, в апреле 1937 г. Генрих Ягода был привлечен к ответственности ввиду «обнаруженных должностных преступлений уголовного характера». На предварительном следствии бывшему руководителю НКВД предъявили множество обвинений — от контрреволюционной троцкистской деятельности до шпионажа в пользу фашистской Германии. Это еврея, когда Германия уже покрылась сетью концентрационных лагерей по уничтожению еврейского населения.

Обвинили его и в организации так называемых «медицинских убийств» Горького, Куйбышева, Менжинского и других. Бывшему наркому инкриминировали и покушение на жизнь секретаря ЦК Николая Ежова. Фабула поражала воображение непосвященных. Согласно материалам дела, нарком внутренних дел Ягода опрыскал стены и портреты кабинета своего преемника сильнейшим ядом, испаряющимся при комнатной температуре.

Следствие по делу Ягоды длилось почти год. На процессе он отрицал обвинения, в отличие от других подсудимых. «Прокурор, — говорил в своем выступлении на процессе Г. Г. Ягода, — безапелляционно считает доказанным, что я был шпионом. Это неверно. Я — не шпион и не был им». Совсем недавно ставивший аналогичные спектакли на процессах, он прекрасно понимал ожидавший его финал. Это понимание давало ему силы иронизировать и даже заявить, что если бы он был шпионом на самом деле, то «…десятки стран могли бы закрыть свои разведки — им незачем было бы держать в Союзе такую сеть шпионов, которая сейчас переловлена».

Завершая свое последнее выступление, Ягода произнес замечательную фразу: «Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек-каналов. Сейчас эти каналы являются украшением нашей эпохи. Я не смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы».

Даже там ему места уже не было. На рассвете 13 марта 1938 г. суд огласил приговор. Подсудимый Генрих Ягода признавался виновным, приговаривался к высшей мере наказания и подлежал расстрелу.

Как последний вздох обреченного — его обращение к высшей власти:

В Президиум Верховного Совета

от приговоренного к в.м. Г. Г. Ягоды

Прошение о помиловании Вина моя перед родиной велика. Не искупить ее в какой-либо мере. Тяжело умереть. Перед всем народом и партией стою на коленях и прошу помиловать меня, сохранить мне жизнь.

Г. Ягода 13.03.1938 г.

Президиум Верховного Совета СССР прошение отклонил. Надежды больше не оставалось.

Приговор был приведен в исполнение в подвале того же большого дома на Лубянке, где осужденный некогда чувствовал себя полновластным хозяином.

Фактическое падение Ягоды началось с момента организации волн «большого террора». Став соучастником строительства социализма по той модели, которая виделась Сталину, Ягода сам стал его жертвой.

В исторической памяти народа имя Николая Ежова стало нарицательным. «Ежовщина» — этим понятием обозначают сегодня свирепый режим тотального беззакония и произвола. Известны и так называемые «ежовые рукавицы» — выражение, весьма распространенное в 30-х гг. Сохранились плакаты тех лет: могучие руки в громадных рукавицах с железными гвоздями мертвой хваткой сжимают горло несчастного доходяги, видимо олицетворяющего гидру контрреволюции.

Впрочем, уже в те времена было у Ежова и еще одно имя, которое лишь весьма немногие решались произнести вслух, да и то шепотом. «Кровожадный карлик» — так называли этого человека не столько за низкий рост (около 154 м), сколько за патологическую жестокость.

Нельзя забывать, что Николай Ежов был сыном своего жестокого времени, которое не только сокрушало самые возвышенные натуры, но и порождало невероятно причудливые характеры. Именно в этом времени и попробуем отыскать истоки той дьявольской энергии, с которой этот невыразительный человек расправлялся со всеми, кто выделялся из толпы.

Начало биографии Николая Ивановича Ежова не обещало не только головокружительной карьеры, но и просто заметного существования.

Родился в 1895 г. в бедной рабочей семье на окраине Петербурга. Получил лишь начальное образование. Продолжать его не стремился, да и возможностей не имел. С четырнадцати лет на заводе. Сменил несколько рабочих специальностей. В этой среде и формировались классовые инстинкты молодого пролетария.

Февральскую революцию встретил восторженно. Низвержение власть предержащих, разрушительный вихрь перемен, необузданную вольницу толпы принял сразу и безоговорочно. Вместе со всеми громил витрины фешенебельных магазинов на Невском проспекте, кричал на многотысячных митингах на Знаменской площади, бросал камни в сверкающие стекла петроградских дворцов.

В мае 1917 г. Н.Ежов становится членом РСДРП(б). После победы большевиков назначается военным комиссаром красноармейской части, участвует в гражданской войне. По возвращении с фронта направляется на партийную работу. В 1922 г. он уже секретарь Казахского краевого комитета РКП(б).

В 1927 г. Николай Ежов переводится на ответственную работу в Москву.

В период коллективизации он назначается заместителем наркома земледелия СССР. На этой должности энергичный замнаркома обнаружил своеобразные организаторские способности, заметно выделявшие его среди других сотрудников наркомата.

В 1930 г. он назначается заведующим Распределительного отдела ЦК, а спустя некоторое время становится заведующим Отдела кадров ЦК ВКП(б). Перед Ежовым открываются новые перспективы. На горизонте явственно замаячил путь в высшие эшелоны власти. На XVII съезде партии в 1934 г. он избирается членом Центрального Комитета при ЦК ВКП(б). Через год он уже председатель этой комиссии. В феврале 1935 г. Ежов избирается секретарем Центрального Комитета партии. Ему поручают курировать правоохранительные органы.

В политической биографии сталинского выдвиженца начинается новая глава.

В последние сентябрьские дни 1936 г. в большом доме на Лубянке царила паника. Назначение Ежова наркомом внутренних дел служащие центрального аппарата НКВД восприняли как большую личную трагедию. Его беспощадная жестокость, причем не только по отношению к недоброжелателям, но и к преданным ему людям, была хорошо известна. Сотрудники, связанные с опальным Ягодой, теперь сами оказывались под подозрением.

В первый же день своего появления на Лубянке новый нарком немедленно сменил здесь всю охрану. Сам же, разместившись в отдельном, левом крыле здания НКВД, принял такие меры предосторожности, словно готовился к длительной осаде. Бесчисленное количество вооруженных людей заняли все ближайшие и дальние подступы к кабинету наркома. К этому кабинету вели многочисленные замысловатые переходы с этажа на этаж. И на каждом переходе, каждом повороте, каждой лестничной клетке снова и снова проверяли документы, устанавливающие личность, осматривали личные вещи. Режим был усилен до такой степени, что даже ветераны ЧК не могли припомнить ничего подобного. Служащие наркомата замерли в тревожном ожидании.

В марте 1937 г. Ежов на оперативном совещании объявил о предстоящей инспекции местных органов НКВД. В разные концы страны одновременно командируются почти все начальники отделов центрального аппарата. Едва они успели выехать за пределы Москвы, как были арестованы на ближайших же станциях. Через два дня подобная операция была предпринята и в отношении других руководящих сотрудников наркомата.

С остальными и вовсе не церемонились. Их арестовывали прямо в служебных кабинетах. Но случалось, приходили и на квартиру. Как правило, ночью. Такая операция требовала определенной подготовки, поэтому планировалась лишь в отдельных, особо важных случаях. И, если однажды утром сотрудник не приходил на работу, а сослуживцам становилось известно о ночной драме, то ситуация считалась совершенно безнадежной — арестованный был заведомо обречен.

Ежовская чистка 1937 г. унесла жизни трех тысяч сотрудников НКВД. Многие из них действительно запятнали себя несмываемым грехом истребления безвинных. Но воздаяние за преступление неизбежно превращается в противоположность, если осуществляется вне закона и суда. Именно так здесь и произошло. Правосудие уступило место очередному акту произвола.

Покончив с действительными и мнимыми врагами в центральном аппарате наркомата, Ежов приступил к чистке периферийных кадров.

Товарищу Сталину.

Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих суду Военной коллегии:

1. Список № 1 (общий).

2. Список № 2 (бывшие военные работники).

3. Список № 3 (бывшие работники НКВД).

4. Список № 4 (жены врагов народа).

Прошу санкции осудить всех по первой категории.

Ежов.

На каждом из этих списков имеется резолюция: «ЗА. И. Сталин. В. Молотов».

Для правильного пониманию смысла этого документа следует иметь в виду, что первой категорией осуждения считалась смертная казнь.

Приведенный документ отнюдь не является единичным или исключительным. Можно привести и другие образцы такого рода творчества Ежова.

Товарищу Сталину.

Посылаю списки арестованных, подлежащих суду Военной коллегии по первой категории.

Ежов.

Резолюция на этом документе гласит: «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов».

Еще один документ:

Товарищу Сталину.

Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду: на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу.

20. VIII.38 г. Ежов.

На документе лаконичная резолюция: «За. И. Ст., В. Молотов. 20.08».

На закрытом заседании ХХ съезда КПСС Н. С. Хрущев назвал точную цифру: за время своего пребывания в должности наркома Ежов направил на утверждение Сталину 383 списка обвиняемых. Несложный арифметический подсчет показывает, что каждый очередной список появлялся на рабочем столе генсека не позднее чем через день.

При Ежове деятельность так называемых «троек» получила новый мощный импульс. Их компетенция была значительно расширена как с точки зрения круга рассматриваемых дел, так и по характеру применяемых мер наказания.

30 июля 1937 г. Ежов подписал приказ о проведении «массовых операций в отношении бывших кулаков, членов антисоветских партий, белогвардейцев, жандармов и чиновников царской России, бандитов, реэмигрантов, участников антисоветских организаций, церковников и сектантов, уголовников-рецидивистов».

Согласно приказу, все указанные лица условно делились на две категории. К первой относились «наиболее враждебные из перечисленных выше элементов» и подлежали расстрелу. Все остальные образовали вторую категорию, для которой уготавливались тюрьмы и лагеря сроком от 8 до 10 лет.

Приказом наркома внутренних дел СССР от 30 июля 1937 г. был определен персональный состав «троек». Председателями назначались наркомы внутренних дел союзных и автономных республик, начальники краевых или областных управлений НКВД, членами — первые секретари ЦК компартий союзных республик, краевых и областных комитетов ВКП(б) и республиканские, краевые, областные прокуроры.

Не прошло и двух недель после издания этого приказа, как последовало новое, еще более крупное решение.

11 августа 1937 г. Ежов подписывает очередной приказ, согласно которому процедура осуждения еще более упрощалась. Теперь скорый суд уже вершили не только «тройки», но и «двойки». В их состав, согласно приказу, входили начальники органов внутренних дел и местные прокуроры.

Интересно, что этот приказ Н. И. Ежова санкционирован подписями И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича и С. В. Косиора.

С этого момента вакханалия репрессий стала неуправляемой. «Тройки» и «двойки», словно соревнуясь в эффективности, с пулеметной скоростью решали судьбы людей. Число осужденных к высшей мере наказания стремительно росло. Службы, приводившие смертные приговоры в исполнение, работали с напряжением. Возникла даже проблема индустриализации методов уничтожения. И она была решена.

Лагеря и тюрьмы всегда были предметом особо пристального внимания Ежова. Приняв от Ягоды колоссальную по численности систему, новый нарком остался недоволен ее состоянием. Он считал, что режим здесь ослаблен, дисциплина низка, должные меры против нарушителей не принимаются.

Во все концы страны полетели предписания наркома значительно усилить меры наказания к «хулиганствующим заключенным в тюрьмах ГУГБ». За оскорбительные устные высказывания или письменные заявления заключенных, а также за иные оскорбительные действия (плевки, ругательства, попытки нанести оскорбление действием) предписывалось заключать в карцер на срок до 30 суток, ужесточать режим содержания, переводить в тюрьму с более строгим режимом, предавать суду.

В одном из своих приказов от 8 февраля 1937 г. Ежов предписывал предать суду большое число «содержащихся в тюрьмах ГУГБ осужденных на разные сроки заключения, приславших мне в связи с введением нового тюремного режима и процессом оскорбительные заявления».

Методично и последовательно Ежов добивался ужесточения лагерного режима. При нем каждый заключенный ГУЛАГа знал: за три отказа от работы — расстрел. Подобная беспощадная кара санкционировалась лишь лагерной администрацией без какого-либо участия судебных органов.

Против столь неприкрытого произвола пытался возражать нарком юстиции СССР Н. В. Крыленко. Он, как известно, еще при Ягоде неоднократно обращал внимание высшего политического руководства страны на различные нарушения в системе ГУЛАГа. И Генриху Ягоде приходилось давать малоприятные объяснения.

Теперь же времена изменились. То, что можно было при Ягоде, не допускалось при Ежове.

Громкие процессы вредителей, шпионов, диверсантов и других «врагов народа» вознесли Николая Ежова на вершину славы.

Еще не успели отзвучать здравицы по случаю присвоения ему специального звания генерального комиссара государственной безопасности, как последовало новое исключительное отличие. Город Сулимов Орджоникидзевского края переименовывался в Ежово-Черкесск.

17 июля 1937 г. Президиум Верховного Совета СССР принимает решение о награждении Н. И. Ежова орденом Ленина «за выдающиеся заслуги в деле руководства органами НКВД по выполнению правительственных заданий».

На октябрьском 1937 г. Пленуме Центрального Комитета партии Ежов избирается кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б). Некоторое время спустя сообщается о присвоении Школе усовершенствования командного состава пограничных и внутренних войск НКВД СССР имени Н. И. Ежова.

В декабре 1937 г. вся страна шумно отмечала двадцатую годовщину ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Газеты печатали крупные портреты Дзержинского и Ежова. В их честь слагались стихи, разучивались песни. Пионерские отряды соревновались за право носить их имена.

В обстановке всеобщего ликования по случаю знаменательной даты 20 декабря в Большом театре состоялось торжественное собрание. Вместе с Ежовым в президиуме сидели Молотов, Ворошилов, Каганович, Хрущев.

С основным докладом выступил Анастас Микоян. Не было таких превосходных степеней, которыми он не увенчал бы заслуги «талантливого» сталинского ученика» и «любимца советского народа» Николая Ивановича Ежова. Докладчик призвал собравшихся «учиться у товарища Ежова сталинскому стилю работы, как он учился и учится у товарища Сталина».

Дружными аплодисментами встретил зал проникновенные слова оратора: «Славно поработал НКВД за это время!»

Во время избирательной кампании 1938 г. многие трудовые коллективы и общественные организации страны с энтузиазмом выдвигали своим кандидатом в депутаты Верховного Совета «любимого сына советского народа, верного рыцаря революции, несгибаемого большевика, кристально честного партийца, ближайшего соратника великого Сталина товарища Ежова Николая Ивановича».

Первые признаки готовящейся замены Ежова на посту наркома были столь незаметны, что он сам поначалу не только не придал им какого-либо значения, но даже воспринял как свидетельство заботы руководства страны об укреплении его положения на высоком посту.

Вначале состоялось назначение заместителем наркома внутренних дел Л. П. Берии.

После этого новую должность получил и Ежов. В апреле 1938 г. он по совместительству назначается народным комиссаром водного транспорта.

Непосредственную связь между этими двумя назначениями нельзя было не заметить. Раздвоение функциональных обязанностей Ежова неизбежно создавало условия для сосредоточения руководства Наркоматом внутренних дел в руках его заместителя Берия.

Отныне роль Ежова в системе НКВД становилась номинальной.

Энергичный заместитель постепенно прибрал к рукам все реальные рычаги наркомовской власти. И даже представительские функции все более переходили к нему. Теперь уже и официальные документы, направляемые из высоких инстанций в НКВД, приходили на имя Берия, минуя Ежова.

Комиссару госбезопасности 1 ранга,

зам. наркома внутренних дел СССР Берия.

В сентябре 1938 г. Военной коллегией Верховного суда Союза ССР в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Хабаровске и других городах осуждено: к расстрелу — 1803 человека, к тюремн. закл. — 389. Всего — 2192.

В. Ульрих.

Позднее в официальных документах перестали обозначать должность Берия (ведь она была не самой высокой в системе НКВД), ограничиваясь указанием его специального звания.

Комиссару государственной безопасности 1 ранга

тов. Берия Л. П.

За время с 1 октября 1936 г. по 30 сентября 1938 г. Военной коллегией Верховного суда СССР и выездными сессиями коллегий в 60 городах осуждено: к расстрелу — 30 514 человек, к тюрем. закл. — 5643 человека. Всего — 36 157.

15 октября 1938 г.

В. Ульрих.

Подобного рода посланий, в которых руководители правоохранительных органов рапортовали о проделанной работе, становилось все больше. И принимал такие рапорты заместитель наркома Берия. Имя же его непосредственного начальника Ежова, номинально первого лица наркомата, даже не упоминалось.

Конец 1938 г. был ознаменован появлением сверхсекретного документа, не имеющего аналогов в нашей истории. Речь идет о приказе НКВД № 00 827, подписанном комиссаром госбезопасности 1-го ранга Л. Берия. Этот приказ был направлен со следующим экстраординарным препроводительным письмом:

«Рассылается для сведения членов бюро ЦК Нацкомпартий, крайкомов, обкомов, окружкомов, горкомов и райкомов приказ НКВД от 27 декабря, утвержденный ЦК ВКП(б).

Секретарь ЦК И. Сталин.

29 декабря 1938 г.»

Первый и последний раз в нашей истории документ НКВД был разослан от имени партии. Положение, очевидно, было критическим.

Приказ, утвержденный Сталиным, гласит о том, что имеют место случаи вербовки агентов и осведомителей из числа ответственных руководителей партийных, советских и хозяйственных аппаратов и работников обслуживающего аппарата партийных органов. Формулировка «имеют место случаи», конечно, неточна, но не мог же Сталин открыто признать, что многие партийный и государственный лидеры самого различного уровня, в том числе и весьма высокого, стали «сексотами» и сам партийный аппарат все больше превращался в осведомительный придаток к органам.

А это уже было опасно и для самого вождя. Может быть, здесь крылась одна из главных ошибок Ежова, стоившая ему в конечном счете жизни.

Постановляющая часть кратка и категорична: «Прекратить вербовки ответственных работников партийных, советских, хозяйственных и общественных организаций, а также обслуживающего персонала партийных комитетов. Немедленно прекратить связь с агентами и осведомителями этой категории и сообщить им об этом с отобранием подписки. Личные и рабочие дела указанных выше категорий агентуры уничтожить в присутствии представителей рай(гор)комов и составить акт об этом. Сообщить об исполнении приказа специальной докладной запиской через десять дней».

Наверное, не один агент из числа секретарей комитетов, парткомов и других крупных руководителей вздохнул с облегчением. В первые дни нового 1939 г. по всей стране горели папки с анкетами и доносами высокопоставленных сексотов.

Впрочем, запрет касался вербовки официальной, однако ничто не мешало доносить, так сказать, «по велению сердца».

24 сентября 1938 г. был арестован нарком внутренних дел Белоруссии Борис Берман. На допросе он показал, что в период 1937–1938 гг. наркомом внутренних дел СССР Ежовым и его заместителям Фриновским давались явно враждебные указания о решительной борьбе с мнимыми врагами народа, что повсеместно приводило к массовым арестам ни в чем не повинных советских граждан. По этому факту ни Ежов, ни Фриновский допрошены не были. В то время их даже не поставили в известность о наличии таких показаний против них.

22 февраля 1939 г. Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Б. Д. Бермана «за шпионаж и враждебную деятельность в органах НКВД» к высшей мере наказания. На следующий день приговор был приведен в исполнение. Тем самым, исключалась всякая возможность последующей проверки показаний Бермана путем очных ставок с Ежовым и Фриновским, постановки дополнительных вопросов и других следственных действий с участием осужденного наркома.

Дело Бориса Бермана оказалось первым, но не единственным сигналом о массовых арестах и других злоупотреблениях органов НКВД под руководством Ежова.

По этим фактам ЦК ВКП(б) и Совнарком СССР еще 17 ноября 1938 г. вынесли совместное постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В этом документе констатировались многочисленные нарушения социалистической законности в деятельности НКВД.

Ежов поспешил отреагировать. 26 ноября он издает приказ о ликвидации внесудебных карательных органов при Наркомате внутренних дел. Этим приказом объявлялось об упразднении печально знаменитых «двоек» и «троек». Выпестованная Ежовым система внесудебной расправы разваливалась на глазах.

Приказ от 26 ноября оказался последним в карьере наркома внутренних дел Ежова. Несколько дней спустя все центральные газеты опубликовали официальное сообщение: «Ежов Н. И. освобожден, согласно его просьбе, от обязанностей наркома внутренних дел с оставлением его народным комиссаром водного транспорта. Народным комиссаром внутренних дел СССР утвержден Л. П. Берия».

В истории НКВД началась новая глава.

Тем временем в кремлевских коридорах власти судьба Ежова была уже решена.

Его взяли на рассвете 10 апреля 1939 г. В кабинете у Ежова были спрятаны четыре пистолета. Один — в ящике письменного стола, другие — за книгами в книжных шкафах. Вероятно, он сильно боялся за свою жизнь, коль скоро прятал пистолеты в разных местах. Вообще, он имел много оружия.

Из описи изъятого при аресте. Пистолеты: «Вальтер» — 2 шт., «браунинг» — 2 шт., «маленький» — 1 шт. Винтовки и ружья — 5 шт. «Боевые патроны к ним». Да, еще «маузер» изъяли, «к нему 7 патронов». Видимо, нарком на случай атаки, решил отстреливаться до последнего патрона.

Нет сомнения в том, что Ежов жил на широкую ногу. Вещи у него изымались и в Кремле, и в кабинете наркома, и на даче.

Из одной только описи имущества, изъятого при аресте. Множество пальто, плащей, шинелей, 9 пар сапог, 13 гимнастерок, 14 фуражек и так далее.

Десятки дамских пальто, плащей, платьев, 48 кофточек, 31 шляпка. «Фигуры» мраморные, фарфоровые, медные, бронзовые — 34, «картины в рамках и под стеклом» — 29, портреты — 9 и т. п. И это только одна опись из трех. А в протоколе обыска при аресте еще значатся: «печатный материал-перевод книги Л. Фейхт-Вангер на 133 листах», название не указано, но, видимо, это «Москва 1937». «Книг врагов народа Троцкого, Бухарина, Зиновьева, Каменева и другие — 103 шт.». «Альбомы со снимками врагов народа — 2 шт.» «Разные заметки на 84 листах и разорванная записка, изъятая из пепельницы».

Ежова провели через созданную им самим унизительную процедуру: сорвали знаки различия и ордена, раздели донага и тщательно осмотрели все естественные полости тела, срезали пуговицы с одежды и сняли шнурки с обуви. В тюремной камере этот низкорослый тщедушный человек уже ничем не напоминал всесильного повелителя Лубянки.

Нескончаемой чередой потянулись долгие дни и бессонные ночи одиночного заключения. Бывшему народному комиссару предъявили обвинение в руководстве заговорщической организацией в войсках и органах НКВД, в подготовке террористических актов против руководителей партии и государства, в планировании вооруженного восстания. Особый пункт обвинения — шпионаж в пользу иностранных государств. В начале следствия Ежова обвиняли в сотрудничестве с немецкой разведкой, в конце — фигурировали уже разведслужбы Великобритании.

Такая перемена в определенной степени была, очевидно, связана с изменением внешнеполитической ориентации СССР — переговоры о взаимопомощи с Великобританией и Францией (март-август 1939 г.) и подписание советско-германского договора о ненападении в августе того же года.

Но все эти колебания политического курса влияли на содержание предъявленного Ежову обвинения в шпионаже лишь в части указания конкретного государства, в пользу которого якобы действовал бывший нарком. Существо же обвинения в сотрудничестве с иностранной разведкой оставалось неизменным.

3 февраля 1940 г. на закрытом заседании Военной коллегии Верховного суда СССР подсудимый Николай Иванович Ежов был признан виновным по всем пунктам предъявленного обвинения и приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.

На рассвете следующего дня приговор был приведен в исполнение.

По рассказам очевидцев, в свои последние мгновения в глубоком сыром подвале Сухановской тюрьмы маленький тщедушный человек долго метался меж четырех стен, уворачиваясь от пуль. Но живым из этого подвала не выходил никто.

Питерский слесарь и казанский партработник Николай Ежов остался в истории и как палач, и как жертва. В античных деспотиях существовала традиция избавляться от палача, казнившего соперников тирана. Историческая память о беспощадных расправах над безропотными исполнителями жестоких приказов пережила века.

Но это не дано было знать недальновидному наркому.

О Лаврентии Берия написано много и почти ничего. Много — это чьи-то личные воспоминания и пересказы чужих впечатлений, всевозможные преувеличения и домыслы. Почти ничего — это правдивые документальные публикации.

А нужны ли они вообще? Стоит ли ворошить мрачное прошлое? Так ли уж необходимо помнить людям о событиях, связанных с преступной деятельностью Берии?

Ответы здесь однозначны: нужно, стоит, необходимо.

Л. П. Берия родился 17 марта 1899 г. в селении Мерхеули около г. Сухуми в бедной крестьянской семье. В 1915 г. он переехал в г. Баку, где в 1919 г. окончил строительно-техническое училище. В последующем он поступил в Политехнический институт, но окончил лишь 2 курса. С этим образованием он и прошел по жизни. Отец Берии — Павел Хухаевич, мать — Марта Ивановна, в семье была еще глухонемая сестра Лаврентия — Анна. В 1918–1929 гг. Берия работает в Грузии и Азербайджане в качестве техника, служащего таможни. В 1921 г. назначается сначала заместителем начальника секретно-оперативного отдела Азербайджанской ЧК, затем начальником этого отдела — заместителем председателя АзЧека. В 1923 г. он переводится в ЧК Грузии, где работает до 1931 г. председателем ГПУ Грузии, председателем Закавказского ГПУ. С 1931 г. по 1938 г. Л. П. Берия на партийной работе, был первым секретарем Закавказского крайкома ВКП(б), первым секретарем ЦК КП Грузии.

В автобиографии, которая имеется в личном деле, Берия часто делает упор на то, что уже в ранний период принимает активное участие в партийной жизни. Действительно, известное участие принимал, состоя в партии с 1919 г… Но именно к этому периоду относится и такой его предательский шаг по отношению к партийным интересам, как служба в муссаватистской контрреволюционной разведке.

В 1920 г. Берия арестовывался сотрудниками ЧК Азербайджана. Этот факт он тщательно скрывал, не упоминая о нем ни в анкетах личного дела, ни в партийных документах, ни в автобиографиях. Более того, при пособничестве Багирова и с помощью Меркулова он изъял некоторые компрометирующие его материалы из партийных и чекистских архивов Азербайджана. Но все же оставались свидетели. Один из них — Н. Ф. Сафронов.17 августа 1953 г. он дал следующие свидетельские показания. В двадцатые годы в течение более восьми лет Сафронов являлся сотрудником Грузинской ЧК, поэтому с Берией хорошо знаком. Именно Берия направил его в июне 1929 г. в командировку для временной работы в должности начальника учетно-статистического отдела Азербайджанского ГПУ. Прибыв к месту, Сафронов столкнулся с хаотичным состоянием дел в архиве. Возникла нужда провести переучет всех дел и сверку их наличия с учетными карточками. Однажды, спустившись в архив, где велась проверочная и сличительная работа, Сафронов услышал хохот своих помощников. Когда он поинтересовался, чем вызван смех, то ему показали дело, вернее, остатки дела, на обложке которого было написано «По обвинению Берии Лаврентия Павловича». Сафронова это озадачило, поскольку Берия уже в то время занимал крупный пост — являлся председателем ГПУ Грузии и заместителем председателя Закавказского ГПУ. Забрав дело и «предупредив, чтобы не болтали», он принес тонкую папку вместе с алфавитной карточкой, которую изъял из общесправочной картотеки учетно-статистического отдела, к себе в кабинет и начал знакомиться с ее содержимым.

Здесь находились два документа: анкета об аресте, заполненная рукой Берии, и письмо на бланке ЦК КП Азербайджана, подписанное одним из видных большевиков Закавказья Вано Стуруа. Адресовалось оно председателю Азербайджанской ЧК, и в нем шла речь о якобы незаконном аресте Л. П. Берии, который в свое время оказывал содействие партийным организациям или отдельным членам партии.

«Никаких других документов в деле не было, — вспоминал Сафронов. — Как Берия освобожден, из дела ничего не было видно, так же как неизвестно, сколько он сидел как арестованный, когда и кем освобожден…»

Еще, будучи секретарем ЦК КП Грузии, Берия заявлял в 1937 г., что, если арестованный не дают нужных показаний, их нужно бить. С целью раздутия своего авторитета он давал также указания работникам правоохранительных органов добывать сведения у арестованных о том, что против него готовились террористические акты.

При просмотре 300 архивных дел в архиве МВД Грузинской ССР прокуратурой СССР обнаружено более 120 резолюций Берии на отдельных протоколах допроса и на бланках служебных записок. Они подтверждают, что в 1927–1938 гг. Берия выступил инициатором применения массовых незаконных арестов и незаконных методов следствия. Вот некоторые образчики его резолюций: «крепко излупить Жужанова Л. Б.», «всех проходящих арестовать», «основательно допросить», «допросить крепко», «взять крепко в работу», «взять в работу … и выжать все», «арестовать…и взять в работу», «взять его еще в работу, крутит, знает многое, а скрывает», «т. Гоглидзе, надо взять крепко в работу. Он знает очень многое, но почти ничего не говорит», «надо его крепко размотать», «арестовать всех и крепко ими заняться», «надо нажать», «крепко прощупать», «надо разложить» и много других циничных указаний. Из многочисленных показаний арестованных по делу Берии видно, что резолюции типа «крепко допросить» или «основательно взять в работу» означали приказ о применении избиений и пыток.

Так, Кобулов откровенно объяснил, что следователи, читая упомянутые выше бериевские распоряжения, и зная о возможном приезде в НКВД «самого», боялись отклониться от строгого соблюдения этих распоряжений.

Они рьяно проявляли исполнительность, потом сочувственно говорил о своих приспешниках и подручных Кобулов, совершенно забыв о тех, кто действительно нуждался в сочувствии и сострадании, «чтобы не получить клейма «примиренца», «двурушника» и не быть самим привлеченным к ответственности. Настоящего советского суда, поверив во всемогущество своего главаря, они уже не боялись и творили неправое дело во имя раздувания популярности и авторитета Берии.

К большой должности в чекистских органах Л. П. Берия готовил себя давно. Еще 1 февраля 1922 г., заполняя анкету, он написал: «Что касается работы в ЧК, меня таковая поглощает и желательно бы было для основательного изучения российских методов работы в органах ЧК командировать для работы в Центральную ВЧК». В период работы в Закавказье он был близок к Ягоде и Ежову, называл их в неофициальных письмах «дорогой Генрих» и «дорогой Коля».

Любопытная деталь. 5 марта 1937 г. объявляется постановление ЦИК СССР о присвоении имени Берия Л. П. Ленинаканскому пограничному отряду, а через четыре дня — 9 марта 1937 г. подобное постановление о присвоении имени Ежова Н. И. Славутскому Краснознаменному пограничному отряду.

Наконец-то цель, провозглашенная в приводимой записи 1922 г., через 16 лет была достигнута. В августе 1938 г. Берия становится первым заместителем Ежова, а через четыре месяца, в ноябре, сменил его на посту народного комиссара внутренних дел СССР.

С XVII съезда партии он член ЦК ВКП(б), после XVIII съезда (19 391 946 гг.) — кандидат в члены Политбюро, а затем член Политбюро (Президиума) ЦК ВКП(б).

С 1941 г. и до конца своей карьеры Берия помимо должности наркома являлся заместителем Председателя Совнаркома (Совета Министров) СССР, заместителем председателя Государственного Комитета Обороны и генерального комиссара государственной безопасности, а вскоре после окончания войны — Маршалом Советского Союза. С 1943 г. он Герой Социалистического Труда.

К 1949 г. на его груди уже четыре ордена Ленина, два ордена Красного Знамени и даже орден Суворова I степени, которым он был награжден, как сказано в Указе, «за образцовое выполнение специального задания правительства», а если говорить открыто, — за выселение народов Северного Кавказа и Крыма. Орден Суворова — за слезы обездоленных стариков, женщин и детей.

Заняв должность народного комиссара внутренних дел СССР, Берия назначил своих соратников по деятельности в Закавказье и в Грузии на ряд руководящих должностей. Так, Меркулов был назначен начальником ГУГБ и первым заместителем наркома, Кобулов — начальником экономического управления, Гоглидзе — начальником УНКВД в Ленинграде, Цанава — наркомом внутренних дел Белоруссии, Рапава — наркомом внутренних дел Грузии, Церетели — начальником отдела охраны НКВД СССР и т. д.

При Берии функции НКВД продолжали расширяться, щупальца органов проникали все глубже в тело страны. В 1938 г. наркомат принял в свое ведение Центральное архивное управление и все архивы на местах. Это привело к тому, что архивы стали еще более закрытыми.

О том, что Сталин и его подручные буквально утонули в репрессивных делах, свидетельствует хотя бы перечень постановлений ЦК ВКП(б), принятых по этим вопросам в одном только 1938 г.: «Об изменении структуры ГУГБ НКВД СССР» (28 марта), «Об изменении структуры ГУГБ НКВД СССР» (28 марта), «Об изменении структуры НКВД СССР» (13 сентября), «О структуре НКВД СССР» (23 сентября), «Об учете, проверке и утверждении работников НКВД» (14 ноября), «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» (совместно с СНК СССР 17 ноября), «О порядке согласования арестов» (совместно с СНК СССР 1 декабря).

Шесть постановлений за один год по репрессивным делам, причем неизвестно, является ли этот список исчерпывающим.

В двух последних названных постановлениях была сформулирована новая платформа работы. Так, постановление «Об арестах, прокурорском надзоре и ведения следствия» потребовало продолжать и впредь беспощадную борьбу со всеми врагами СССР, но организовать ее при помощи более совершенных и надежных методов.

Среди недостатков, которые выявлены в работе органов НКВД и прокуратуры, названы следующие.

Работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительскую деятельность, предпочитая действовать упрощенным способом, путем массовых арестов, обсуждают вопросы о предоставлении «лимитов» для производства арестов.

В постановлении был осужден глубоко укоренившийся упрощенный порядок расследования, при котором следователь ограничивался получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботился о подкреплении этого признания показаниями свидетелей, актами экспертизы, вещественными доказательствами.

В постановлении признавалось наличие фактов извращения советских законов, совершение подлогов, фальсификация следственных документов, привлечение к уголовной ответственности невинных людей. Но все это в духе времени приписывалось тем врагам народа, которые пробрались в органы НКВД и прокуратуры.

Было запрещено производство каких-либо массовых операций по арестам и выселению, предписано производить аресты только по постановлению суда или с санкции прокурора. Ликвидировались внесудебные «тройки».

9 ноября 1939 г. НКВД СССР издает приказ «О недостатках в следственной работе органов НКВД», в котором предписывалось освободить из-под стражи незаконно арестованных по всей стране, установить строгий контроль за соблюдением всех уголовно-процессуальных норм и т. д.

Эти примеры можно было бы продолжить.

Однако общий настрой существенно не изменился, о чем, например, свидетельствуют такие слова из речи Л. П. Берии, помещенной в центральных газетах 15 марта 1939 г.:

«…В ходе дальнейшего победоносного движения нашей страны вперед по пути к коммунизму на органы НКВД возлагаются весьма ответственные задачи, ибо наша страна живет и развивается в окружении враждебных капиталистических государств, засылающих к нам шпионов, диверсантов и убийц. Подлые враги народа и впредь с еще большей ожесточенностью будут пытаться вредить, пакостить нам, мешать в осуществлении дальнейшей программы строительства коммунизма. Окруженные вниманием и заботой партии и народ, беззаветно преданные нашей партии, Сталинскому ЦК ВКП(б), родному, любимому вождю товарищу Сталину, работники НКВД, очистив свои ряды от пробравшихся в них враждебных элементов и укрепив свои ряды проверенными кадрами, обеспечат разоблачение, разгром и искоренение всех врагов народа».

Судебный процесс над Берией еще раз подтвердил, что в 1939–1940 гг. арестованных продолжали избивать по его указанию. Он и лично избивал их. По показаниям Мамулова, в приемной Берии в письменном столе хранились резиновые палки и другие предметы для избиения.

Изыскивая способы применения различных ядов для совершенствования тайных убийств, Берия отдал распоряжение об организации совершенно секретной лаборатории, в которой действие ядов испытывалось на осужденных к высшей мере наказания. Ядами было умерщвлено не менее 150 осужденных.

Немалая роль в осуществлении репрессивных акций отводилась особому совещанию при НКВД СССР. С началом войны постановлением ГКО от 17 ноября 1941 г. в связи с напряженной обстановкой в стране особому совещанию при НКВД СССР было предоставлено право по делам о контрреволюционных преступлениях и особо опасных преступлениях против порядка управления СССР выносить меру наказания вплоть до расстрела.

Вот примеры деятельности этого органа в годы войны.

7 января 1944 г. нарком внутренних дел Л. Берия сообщал в ЦК ВКП(б) на имя Сталина о том, что особым совещанием при НКВД СССР 5 января 1944 г. рассмотрено следственных дел на 560 человек. В следующих сообщениях, которые направлялись с иезуитской методичностью, назывались такие данные: 8 января 1944 г. рассмотрено дел на 789 человек, 12 января — на 558 человек, 15 января — на 654 человека, 19 января — на 533 человека, 29 января — на 617 человек, 2 февраля — на 404 человека, 12 февраля — на 790 человек и т. д. Внизу каждого документа содержалась фраза о том, что все осуждены к разным срокам наказания, а в некоторых называлось число приговоренных к расстрелу.

Кроме того, в соответствии с постановлениями ГКО от 27 декабря 1941 г. и СНК СССР от 24 января 1944 г. все бывшие в окружении и плену военнослужащие Красной Армии через сборно-пересыльные пункты поступали в спецлагеря НКВД на проверку, откуда проверенные передавались для отправки в Красную Армию через военкоматы, частично на работу в промышленность, а частично арестовывались органами «Смерш».

Так, к 20 октября 1944 г. в такие спецлагеря НКВД поступило 354 590 человек, из них после проверки возвращено в Красную Армию 249 416, находилось в стадии проверки 51 615, передано в промышленность и охрану 36 630, арестовано органами «Смерш» 11 566, убыли по разным другим причинам, в том числе в госпитали Наркомата обороны, и умерли 5347 человек.

Одной из наиболее горьких и сложных страниц в деятельности НКВД СССР военного времени под руководством Берии было переселение со своих мест немцев из Поволжья, карачаевцев, чеченцев, ингушей, балкарцев, калмыков, крымских татар и других народов.

Закончив выселение народов Северного Кавказа, Берия сообщает Сталину, что в проведении операции принимало участие 19 тысяч оперативных работников НКВД, НКГБ и «Смерш» и до 100 тысяч военнослужащих внутренних войск. Выселено 650 тысяч чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев в восточные районы СССР.

Правда, было время, когда с тем же размахом Берия писал донесения Сталину и другого содержания. Вот одно из них:

Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезой» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это «нападение» начнется завтра. Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападет!

Л. Берия, 21 июня 1941 г.

Через два месяца после окончания Великой Отечественной войны 7 июля 1945 г. Берия вместе с Меркуловым и Хрущевым представили в ГКО на имя Сталина проект постановления СНК СССР о присвоении работникам НКВД, НКГБ генеральских званий, в том числе: генерал-полковник -7, генерал-лейтенант -51, генерал-майор -143, а всего -201 человек. Такое решение было принято, а самому Л. П. Берия 9 июля 1945 г. присваивается звание Маршала Советского Союза.

На посту председателя НКВД Берия пробыл в первый раз несколько более семи лет — с ноября 1938 г. по конец 1945 г… С начала 1946 г. он передает дела НКВД СССР Н. С. Хрущеву, а сам целиком сосредоточивается на работе в Политбюро ЦК ВКП(б) (Президиуме ЦК КПСС) и Совнаркоме (Совмине) СССР, продолжая курировать и МГБ СССР и МВД СССР.

После смерти Сталина, имея далеко идущие планы по захвату власти в стране, путем всевозможных комбинаций Берия в четвертый раз объединяет МГБ СССР и МВД СССР в одно министерство и с 15 марта 1953 г. снова становится министром внутренних дел СССР. Начинаются бурные дни.

В первую очередь его интересуют, конечно, кадры как главный элемент осуществления любой политики. По той же схеме, как и в 1938–1939 гг., он стремится срочно расставить на ключевых постах своих ставленников, освободившись от неугодных ему, хотя и честных работников.

16 марта 1953 г. Берия направляет такой вот документ.

ЦК КПСС. Хрущеву Н. С.

В связи с объединением органов бывшего МГБ и МВД, прошу утвердить министрами внутренних дел республик, начальниками краевых и областных управлений МВД (далее следуют 82 фамилии генералов и полковников с указанием должностей, на которые они назначаются).

В дальнейшем может оказаться необходимым сделать некоторые изменения в этом составе, независимо от этого представляемых товарищей необходимо утвердить.

Л. Берия.

В этой короткой записке весь Берия налицо и по тону ее, и по представлению списком 82 человек, и по характерной приписке, что все это лишь для проформы.

Далее Берия предпринимает ряд мер по разгрузке нового МВД от суетной и грязной работы. И действительно, если он поставил такие крупные цели, то зачем ему теперь в МВД многочисленные стройки, заключенные?

Берия еще не назначен министром, но в его кабинете уже 6 марта 1953 г. министр внутренних дел С. Н. Круглов начал докладывать, какие в МВД СССР имеются главки и чем они занимаются. По мере доклада Берия давал указания С. Н. Круглову подготовить предложения о передаче всех строительных главков, находящихся в ведении МВД СССР, соответствующим министерствам, а ГУЛАГ передать в Министерство юстиции СССР, подчеркнув при этом, что в МВД СССР должен остаться только оперативный аппарат.

17 марта 1953 г. Берия подписывает записку по этим вопросам Председателю Совета Министров СССР с проектом постановления Совмина, а на следующий день с завидной быстротой постановления выходят в свет. В частности, была предусмотрена передача в Минюст СССР исправительно-трудовых лагерей и колоний со всеми входящими в их состав службами, подразделениями и местными органами.

Торопится Берия реализовать и идею об амнистии осужденных. 24 марта 1953 г. он пишет записку в Президиум ЦК КПСС Хрущеву Н. С. Одновременно записка была разослана членам Президиума ЦК КПСС Маленкову Г. М., Молотову В. М., Ворошилову К. Е., Булганину Н. А., Кагановичу Л. М., Микояну А. И., Сабурову М. З., Первухину Г. М. Записка была краткой, деловой, всего на трех страницах с предложением проекта постановления Президиума ЦК КПСС в один абзац.

В записке члены Президиума были проинформированы о том, что к указанному времени в исправительно-трудовых лагерях и колониях содержится 2 525 402 заключенных, из них осужденных на срок до 5 лет — 590 тысяч, от 5 до 10 лет — 1216 тысяч, от 10 до 20 — 573 тысячи и свыше 20 лет — 188 тысяч человек.

«Из общего числа заключенных, — указано в документе, — количество особо опасных государственных преступников (шпионы, диверсанты, террористы, троцкисты, эсеры, националисты и др.), содержащихся в особых лагерях МВД СССР, составляет всего 221 435 человек».

С учетом этого Берия предложил принять Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии. Проектом этого указа предусматривается освободить из мест заключения около 1 миллиона человек. Категории заключенных, которых предлагалось освободить, вроде бы особой опасности для населения не могли представлять:

это осужденные на срок до 5 лет;

осужденные независимо от срока наказания за должностные, хозяйственные и некоторые воинские преступления;

женщины, имеющие детей до 10 лет, и беременные женщины; несовершеннолетние в возрасте до 18 лет;

пожилые мужчины и женщины, а также больные.

Указ Президиума Верховного Совета СССР об амнистии был принят 27 марта 1953 г. Подлежало освобождению из лагерей и колоний 1 181 264 человека.

Однако, когда пришло время реализации этого Указа и армада амнистированных ринулась на свободу, начав на своем пути ломать, бить, убивать, то простому человеку в который раз пришлось худо.

Чтобы и дальше сохранить видимость либерализации, в апреле 1953 г. Берия прекращает надуманное дело врачей, а в июне 1953 г. вносит предложение в Президиум ЦК КПСС об ограничении прав особого совещания при министре внутренних дел СССР. Однако это пятое колесо в телеге, позорное детище сталинского террора нужно было не улучшать, а упразднять, что и было сделано уже после Берии 1 сентября 1953 г.

С приходом вновь на пост министра внутренних дел, Берия стал активно вмешиваться в дела партийных органов. В печати можно прочитать, что тем самым он пытался поставить МГБ — МВД над партией.

На самом деле он давно уже это сделал, установив слежку за действиями работников партийных и советских органов, начиная с самых высоких инстанций. Так, при аресте у Берии изъяли папку, в которую он собирал компрометирующие материалы на руководителей партии и правительства. По некоторым неподтвержденным документами данным, начал эту работу еще Ежов, а затем ее продолжил Берия.

Расследование совершенных Берией преступлений продолжалось полгода, руководил этой работой Генеральный Прокурор СССР Р. А. Руденко. Вместе с Л. П. Берией судили В. Н. Меркулова, министра Госконтроля СССР; В. Г. Деканозова, министра внутренних дел Грузинской ССР; Б. З. Кобулова, заместителя министра внутренних дел СССР; П. Я. Мешика, министра внутренних дел Украины; С. А. Гоглидзе, начальника 3-го управления МВД СССР; Л. Е. Влодзимирского, начальника следственной части по особо важным делам МВД СССР. И по уровню должностных лиц, и по числу участников, и по тяжести предъявляемых обвинений это был, пожалуй, самый крупный процесс над сотрудниками органов внутренних дел и государственной безопасности за всю историю их существования.

17 декабря 1953 г. «Правда» поместила сообщение «В Прокуратуре СССР», где говорилось, что закончено следствие по делу Берии, а также группы других заговорщиков. Суд над ними проходил в период с 18 по 23 декабря 1953 г.

Рассматривало дело Специальное судебное присутствие Верховного Суда СССР в составе: председательствующего — Маршала Советского Союза И.С.Конева, членов: Председателя ВЦСПС Н.М.Шверника, первого заместителя Председателя Верховного суда СССР Е. Л. Зейдина, генерала армии К. С. Москаленко, секретаря Московского обкома КПСС Н. А. Михайлова, председателя Совета профсоюзов Грузии М. И. Кучавы, председателя Московского городского суда Л. А. Громова и первого заместителя министра внутренних дел СССР К. Ф. Лунева при секретарях А. С. Мазуре, М. В. Афанасьеве, В. И. Лапутине, В. М. Нартикове, М. А. Нащенкове.

Когда председательствующий на суде Маршал Советского Союза И. С. Конев задал Берии вопрос о том, признает ли он себя виновным в предъявленном ему обвинении, то Берия, в частности, сказал: «Я должен заявить суду, что врагом народа я не был и не могу быть… Но должен сказать, что за период моей работы в Закавказье и в Москве мною было сделано много такого, что граничит с вражеской деятельностью. Одним из самых тяжких для меня обвинений является мое участие в муссаватистской контрразведке. Это обвинение я признаю полностью. Кроме того, должен признать, что, работая в Бакинском Совете в общей канцелярии после ухода большевистской власти, я остался в Баку. Есть ряд и других моментов из бакинского периода, которые меня порочат. Самым тяжким позором для меня как гражданина, члена партии и руководителя является мое бытовое разложение, безобразия и неразборчивая связь с женщинами… Пал я мерзко и низко. Я имел много связей с женщинами, подозрительными по шпионажу. Период 1937–1938 гг. в Грузии… Я действительно как секретарь ЦК партии Грузии давал прямые указания арестовывать и избивать людей. Я должен сказать Вам, что изменником и заговорщиком я никогда не был и не мог им быть. У меня и в мыслях не было, и я не помышлял даже, чтобы ликвидировать советский строй и реставрировать капитализм. Я никогда ни с какими иностранными агентами и контрреволюционными грузинскими меньшевиками связей в контрреволюционно преступных целях не имел. Всякие связи, какие у меня были, шли по линии МВД СССР…»

В последнем слове Берия сказал: «Я уже показывал суду, в чем я признаю себя виновным. Я долго скрывал свою службу в муссаватистской контрреволюционной разведке. Однако я заявляю, что, даже находясь на службе там, не совершил ничего вредного. Полностью признаю свое морально-бытовое разложение. Многочисленные связи с женщинами, о которых здесь говорилось, позорят меня как гражданина и как бывшего члена партии. Признаю, что я ответственен за перегибы и извращения социалистической законности в 1937–1938 гг., но прошу суд учесть, что контрреволюционных антисоветских целей у меня при этом не было. Причина моих преступлений в обстановке того времени. Моя большая антипартийная ошибка заключается в том, что я дал указание собирать сведения о деятельности партийных организаций и составить докладные записки по Украине, Белоруссии и Прибалтике. Однако и при этом я не преследовал контрреволюционных целей. Не считаю себя виновным в попытке дезорганизовать оборону Кавказа в период Великой Отечественной войны. Прошу Вас при вынесении приговора тщательно проанализировать мои действия, не рассматривать меня как контрреволюционера, а применить ко мне те статьи Уголовного кодекса, которые я действительно заслуживаю».

В приговоре, объявленном 23 декабря 1953 г., Берия обвинялся в том, что он сколотил враждебную Советскому государству изменническую группу заговорщиков, которые ставили своей целью использовать органы внутренних дел против Коммунистической партии и Советского правительства, поставить МВД над партией и правительством для захвата власти, ликвидации советского строя, реставрации капитализма и восстановления господства буржуазии.

Став министром внутренних дел СССР в марте 1953 г, Берия начал усиленно продвигать участников заговорщической группы на руководящие посты. Заговорщики принуждали работников местных органов МВД тайно собирать клеветнические данные о деятельности и составе партийных организаций, пытаясь опорочить работу партийных органов. Были приняты меры к активизации буржуазно-националистических элементов в союзных республиках, разжиганию вражды и розни между народами СССР.

Был установлен шпионаж за руководством Коммунистической партии и Советского правительства.

Суд обвинил Берию и его соучастников и в том, что они совершали террористические расправы над людьми, со стороны которых боялись разоблачений.

На протяжении ряда лет они производили аресты невиновных людей, от которых затем путем применения избиений и пыток вымогались ложные показания о совершенных или готовящихся контрреволюционных преступлениях.

Подсудимые лично избивали и истязали арестованных невинных людей, а также отдавали приказы о применении массовых избиений и истязаний арестованных подчиненными им работниками НКВД-МВД.

Они вымогали от арестованных ложные показания о якобы готовящихся террористических актах против Берии и его сообщников. Затем сфальсифицированные уголовные дела передавались на рассмотрение «Особой тройки» или «Особого совещания», которые выносили решения о расстрелах или лишении свободы ложно обвиняемых людей.

В приговоре, в частности, содержалось обвинение в том, что Берия и его сообщники строили свои преступные расчеты на поддержку заговора реакционными силами из-за рубежа, установили связи с иностранными разведками. Берия такие связи завязал еще в 1919 г., когда находился в Баку, поступил на секретно-агентурную должность в контрразведку муссаватистского правительства Азербайджана. В 1920 г., находясь в Грузии, он установил тайную связь с охранкой грузинского меньшевистского правительства.

В ходе следствия Берии было предъявлено обвинение в попытке сближения с Гитлером. Берия показал, что по заданию Сталина осенью 1941 г. он действительно пытался через другие страны прозондировать почву о том, на каких бы условиях Гитлер мог прекратить войну. В связи с этим в приговоре было записано, что в 1941 г. Берия пытался установить связь с Гитлером, предлагал уступить ряд территорий СССР, в 1943 г. пытался открыть врагу Главный Кавказский хребет, чтобы оккупировать Закавказье иностранцами.

Суд обвинил Берию и в аморальном разложении, указав, что Берия сожительствовал с многочисленными женщинами, в том числе связанными с сотрудниками иностранных разведок. Берия совершал изнасилования женщин.

В связи со всеми тяжкими преступлениями суд приговорил всех подсудимых к расстрелу, указав, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

23 декабря 1953 г., когда приговор был объявлен, председатель специального судебного присутствия Маршал Советского Союза И. С. Конев отдал письменное распоряжение коменданту специального судебного присутствия генерал-полковнику П. Ф. Батицкому немедленно привести приговор в исполнение в отношении осужденного Л. П. Берии и представить акт.

На этом предписании, отпечатанном на машинке, сбоку чернилами написано: «Приговор приведен в исполнение в 19.50 23 декабря 1953 г. Батицкий». В деле представлен также рукописный акт, в котором сказано, что приговор приведен в исполнение П. Ф. Битицким в присутствии Генерального прокурора Р. А. Руденко и генерала армии К. С. Москаленко. Под актом подписи всех этих трех лиц.

Приговор в отношении других шести осужденных приведен в исполнение чуть позже — в 21.20 того же дня. Его привели в исполнение заместитель министра внутренних дел Лунев и заместитель Главного военного прокурора Китаев.

Так закончилась физическая жизнь одного из наиболее одиозных наркомов внутренних дел СССР.

Цанава (Джанжгава) Лаврентий Фомич (1900–12.10.1955). Народный комиссар внутренних дел БССР с 17 декабря 1938 г. по 9 марта 1941 г. Уроженец села Хут-Сопели Гегечкорского района Грузии. Грузин. Генерал-лейтенант. С 9 марта 1941 г. по июль 1941 г. — народный комиссар госбезопасности БССР. 20 июля 1941 г. в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР был назначен начальником особого отдела Западного фронта и руководителем оперативно-чекистской группы НКВД по БССР С июня 1943 г. по 18 марта 1946 г. — нарком госбезопасности БССР, с 18 марта 1946 г. по 3 ноября 1951 г. — министр госбезопасности БССР. Позднее откомандирован для работы в МГБ СССР. 4 апреля 1953 г. арестован и, находясь в заключении, умер (по другим сведениям, покончил жизнь самоубийством) 12 октября 1955 г.

Называя имена рядовых палачей мы не имеем права не уделить внимание одиозной фигуре «Лаврентия II», хотя бы потому, что Цанава в отличие от своих предшественников, продержавшихся в кресле наркома НКВД от двух месяцев до года, восседал в нем с конца 1938 г. до начала войны и затем еще семь послевоенных лет.

На совести этого услужливого подручного Сталина и Берии — тысячи человеческих жизней. По подсчетам историков, в первый год пребывания Цанавы в Белоруссии по политическим обвинениям было арестовано 27 тысяч человек. Одного за другим убирал «Лаврентий II» руководителей республики. И не только контролировал, направлял следствие, но и не гнушался лично допрашивать арестованных, используя весь арсенал опробированных ранее методов и средств.

Из анкеты генерал-лейтенанта Л. Ф. Цанавы: 1900 г. рождения, отец — крестьянин-бедняк, образование — окончил сельское начальное училище, общеобразовательные курсы в Тифлисе. До назначения в Белоруссию — на чекистской, партийной и хозяйственной работе в Грузии, в том числе заместитель председателя лимонно-мандаринового треста, начальник «Колхид-строя». Награды: 3 ордена Ленина, 3 — Красного Знамени, орден Суворова 1 степени, 2 ордена Кутузова 1 степени, боевые ордена Монголии, Польши, медали — всего около 30 наград.

Сохранился в архиве список депутатов Верховного Совета БССР первого созыва. Напротив фамилии Цанавы карандашом помечено: «Друг Берии», который, добавим, был еще и «крестным отцом» «Лаврентия II» — однажды посоветовал Л. Ф. Джанджгаве поменять его труднопроизносимую фамилию на более благозвучную. А еще раньше он спас Цанаву от тяжкого позора.

В 1922 г. во время партийной регистрации тому не возвратили партийный билет, что фактически означало его исключение из партии. Позже Цанава сам напишет об этом эпизоде так: «В бытность начальника политбюро ЧК в Г. Телави в 1922 г., в период разгара борьбы с национал-уклонистами, последними было выдвинуто против меня обвинение якобы в незаконном уводе девушки. Дело было расследовано органами ЧК, и в 1923 г. я был оправдан вовсе».

Девушку он действительно «умыкнул», и несдобровать бы Цанаве, если бы не выручил выдвинутый в заместители начальника ЧК Грузии Л. Берия. Цанаву в партии восстановили, и с этого времени стал он верным слугой Лаврентия Павловича.

Поднимался вверх по ступеням политической карьеры патрон и тащил за собой единомышленника и холуя. Теперь понятно, почему всего через неделю после назначения Берии наркомом внутренних дел СССР в декабре 1938 г. такой же пост в Белоруссии получил Цанава. Правда, для этого ему самому пришлось арестовать, как мы уже говорили, своего предшественника — А. Наседкина, в хорошем темпе провести следствие и через месяц отправить на расстрел. В полном соответствии с выдвинутой великим вождем формулой об обострении классовой борьбы.

Этот лозунг, судя по всему, стал для Цанавы подлинным откровением, потому что наилучшим образом отражал понимание им действительности, которая делилась им на «своих» и «врагов». А врагов, естественно, надо уничтожать и бояться.

Наверное, этой логикой руководствовался Цанава, когда настойчиво вдохновлял своих подчиненных на выбивание «чистосердечных признаний», а затем подписывал смертные приговоры многочисленным «шпионам» и «террористам», и когда создавал вокруг своей персоны завесу секретности, подозрительной настороженности, а каждый выход «в люди», будь то футбольный матч или предвыборная встреча с избирателями, обставлял как боевой поход с привлечением множества переодетых и в форме сотрудников НКВД, готовых жизнь положить во здравие родного шефа, уберечь от любого посягательства.

В наркомате Цанава всех держал в «ежовых рукавицах», насаждал жесткую палочную дисциплину. Многие бывшие его коллеги, дававшие показания в последующие годы, охотно и подробно рассказывали о его грубости и жестокости, о том, что ему ничего не стоило прилюдно оскорбить, унизить человека, плюнуть ему в лицо и даже ударить. Малейшее ослушание расценивалось не иначе как «вредительство» и чревато было непредсказуемыми последствиями.

Свидетели привели такой факт: Цанава отдал под суд и «упек» на 10 лет сержанта из личной охраны, отказавшегося поливать деревья в его саду. Крутой, деспотичный нрав превращал работу с ним в настоящую пытку. За пять послевоенных лет у него сменилось 22 секретаря — угождать Цанаве было большим искусством. И в то же время он откровенно раболепствовал перед «сильными», «вышестоящими». Очевидцы вспоминают, что, отвечая на московский звонок, непременно вскакивал и стоял, вытянувшись «в струнку», в течение всего разговора.

Суммируя факты, анализируя детали поведения этого тирана и плебея, приходишь к выводу, что служил он не делу, а лицам, стараясь во всем подражать им, неукоснительно следовать их советам.

Как и Берия в Москве, Цанава «внедрял» в партийные органы и государственные учреждения своих соглядатаев. Осведомители, как правило, всю собранную информацию, весь компромат поставляли ему лично. Множились «досье» на руководителей республики, и хотя о 1937 г. некоторые втайне только вздыхали, процветали те же методы тотальной слежки, доносительства и оговоров. По-прежнему в ходу были откровенно сфабрикованные материалы, лжесвидетельства, инсинуации.

Подтвердим этот вывод на примере «Дела Саевича», получившего в республике широкий резонанс. Нарком просвещения БССР Платон Васильевич Саевич был арестован по приказу Цанавы как «ярый троцкист, имевший связи с белой эмиграцией». Возьмите том Белорусской Советской энциклопедии и вы прочтете, что П. В. Саевич — член партии с 1917 г., участник Октябрьской революции и гражданской войны, ректор сельскохозяйственной Академии и Коммунистического университета Белоруссии, член ЦК КП(б)Б и ЦИК БССР, известный ученый. И как же, оказывается, легко было сломать, уничтожить человека, абсолютно беззащитного перед необузданной силой бесконтрольной власти и беззакония.

Выбить из Саевича нужные показания оказалось делом техники, которую позднее в реабилитационных документах назовут «применением недозволенных методов следствия». Правда, наркома не расстреляли, не то было уже время, но надолго упекли в далекие лагеря. Вернулся он оттуда уже после смерти Сталина, больной, изможденный и вскоре умер.

Уже в 1940 г. заслуги наркома внутренних дел Беларуси были оценены первым орденом Ленина. После того как части Красной Армии вместе с гитлеровцами провели совместный военный парад в Бресте, Цанава занялся развертыванием аппарата НКВД и сети доносчиков в Западной Беларуси. Пленные офицеры польской армии под охраной конвоя войск НКВД отправлялись в места будущих расстрелов.

Цанаве выпала и неблагодарная работа по чистке самого НКВД — многие чекисты пошли по тому конвейеру смерти, который создали своими руками.

Когда началась война, сотрудники НКВД вывозили архивы, одних заключенных по политическим мотивам расстреливали на месте в тюрьмах, других сгоняли в колонны и гнали на Восток. Конвоиры имели приказ за подписями Пономаренко и Цанава: «в случае невозможности обеспечить охрану контингента» — расстреливать заключенных на месте. В июне 1941 г. дороги из Вилейки на Полоцк и из Минска на Червень были усеяны сотнями трупов «врагов народа».

Особые отделы, которыми командовал Цанава на Западном, а потом на Центральном фронтах, продолжали делать тоже самое, что творили энкаведисты в довоенные годы: воевали всеми силами и средствами со своим народом.

За свою деятельность Цанава был награжден еще двумя орденами и медалями и тридцатью другими орденами и медалями.

В характеристике, утвержденной бюро ЦК, говорилось, что Цанава «активно участвовал в работе ЦК КП(б) в деле развития партизанского движения». Спецгруппы, подготовленные НКВД, забрасывались в немецкий тыл для организации вооруженного сопротивления. Их отличали жестокое отношение к местному населению, взаимные подозрения, слежка одно за другим, доносы, необоснованные аресты и расстрелы на месте, издевательство над местным населением.

В официальной истории партизанского движения имя Цанавы не значится, несмотря на то, что именно под его «авторством» в 1949 г. вышло первое полное описание партизанского движения в Беларуси в двух томах под названием «Всенародная партизанская война в Белоруссии против фашистских захватчиков». Основными разделами книги в. частности, были: «Призыв товарища Сталина к всенародной Отечественной войне», «Партия большевиков — организатор всенародной борьбы и побед», «Колхозы — большевистская крепость» и др.

15 июля 1953 г. приказом Главлита БССР было предписано «конфисковать из библиотек общественного пользования и книготорговли первую часть книги Цанава Л. Ф. «Всенародная партизанская война в Белоруссии против фашистских захватчиков», Минск, 1950 г… 10 000 экземпляров, 342 страницы». Конфискации подлежали и 60 000 экземпляров двухтомника на русском языке.

Июньский (1953 г.) пленум ЦК КПБ благодаря журнальным публикациям теперь известен тем, что он, вопреки давлению из центра (за этим улавливалась одиозная фигура Берия) отстоял первого секретаря ЦК Н. С. Патоличева и сумел с достоинством выйти из непростой ситуации, которая вначале оптимизма не вселяла и могла в любую минуту окончиться трагически.

Но вот через месяц снова собрался пленум и внес в предыдущее постановление существенные изменения и уточнения. Это связано с тем, что преступные антигосударственные действия Берия получили уже официальную огласку. По его делу в партийные комитеты было направлено письмо ЦК КПСС, вызвавшее большой интерес у коммунистов. Естественно, не оставил без внимания эти вопросы и июльский пленум Центрального Комитета Компартии Белоруссии. Выступивший на нем с докладом первый секретарь ЦК КПБ Н. С. Патоличев на конкретных примерах раскрыл истинное лицо Берия. В целях захвата власти в стране он шел на все: сеял разлад и подозрения, на неудобных работников собирал компрометирующие материалы, фабриковал «дела».

Его «излюбленным приемом» стал тенденциозный подбор разного рода негативных фактов о работе местных партийных организаций, которые затем ложились в основу записок в Президиум ЦК КПСС. По ним принимались решения, делались организационные выводы, коммунистов исключали из партии. Немало из них было затравлено, унижено, а то и просто уничтожено.

В прениях по докладу выступили 18 человек. Все они говорили о тяжелых последствиях для республиканской парторганизации враждебной деятельности Берия и его ставленника в Белоруссии Цанавы.

Влияние Цанавы было связано не только с его высоким положением как министра внутренних дел республики, члена Бюро ЦК КПБ, но и с царившими тогда нравами.

Вот, что говорил Н. С. Патоличев: «Белорусская партийная организация на себе испытала вредность и опасность приемов, применяемых в свое время Цанава. На партийном собрании МВД тов. Мастицкий заявил, что Цанава ему лично давал задание опорочить первого секретаря Молодечненского обкома тов. Климова. Цанава сфабриковал клеветнические материалы на товарища Притыцкого, когда он работал первым секретарем Гродненского обкома. На пленумах и партийных собраниях коммунисты критиковали обкомы и Центральный Комитет КПБ за то, что они мирились с подобными вредными действиями отдельных работников МВД».

В конце июля 1953 г. из Минска в ЦК была отправлена правительственная телеграмма с просьбой лишить Цанаву полномочий депутата Верховного Совета СССР и БССР. Еще через две недели пленум ЦК КПБ лишил полномочий депутата Верховного Совета БССР и Лаврентия номер один — Берия.

За два года до этих событий Цанава был переведен в Москву на должность заместителя министра госбезопасности Абакумова. Пробыл он на Лубянке недолго.

24 января 1942 г., в субботу, около 16 часов в лагере «Лесорейд» (Воркутлаг), который располагался в шести километрах от села Усть-Уса в Коми АССР, произошло восстание. Правду об этом трагическом событии мы узнали совсем недавно.

В Коми АССР перед войной количество заключенных вдвое превышало гражданское население. Лагерный режим все больше ужесточался. Это, прежде всего, било по заключенным с 58-й статьей («контрреволюционные преступления»). В отличие от остальных категорий заключенных, они с началом войны лишались даже возможности пойти на фронт и погибнуть там.

Лагерь «Лесорейд» был небольшим как по масштабам производства, так и по численности заключенных. Всего их здесь значилось 193 плюс 27 человек вольнонаемных. Две трети были осуждены по 58-й статье. Работали на заготовке древесины для рудостойки, шпал.

Здесь содержался бывший нарком просвещения Беларуси В. Пивоваров, прошедший через страшные пытки двухлетнего следствия в минской внутренней тюрьме НКВД. На обеих руках у него мучители вырывали ногти.

Вплоть до последнего времени имя этого человека категорически запрещалось вспоминать под любым предлогом. Что же это за загадочный человек? Вот — справка из историко-документальной хроники «Память. Рогачевский район». Мн., 1991:

«Пивоваров Владимир Иванович (1904–1941), нарком просвещения БССР. Родился в 1904 г. в деревне Семеновка Рогаческого района. Член КПСС с 1931 г. В 1924 г. после окончания Рогачевского педагогического техникума работал учителем, директором семилетней школы в Мозырском районе. В 1930 г. окончил физико-математический факультет БГУ. В 1930–1932 гг. — аспирант АН БССР. В 1935 г. окончил аспирантуру при АН СССР. Защитил кандидатскую диссертацию по разделу «Геофизика». В последующие годы работал старшим научным сотрудником физико-технического института АН БССР. С 29 октября 1937 г. — нарком просвещения БССР. 2 июля 1938 г. арестован. 28 января 1940 г. исключен из членов КП(б)Б, решением Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 мая 1940 г. осужден на 15 лет исправительно-трудовых работ. Умер 28 августа 1941 г. Реабилитирован 25 декабря 1954 г.».

Массовому читателю практически ничего не известно о фактах массового сопротивления режиму ГУЛАГа. А ведь именно осенью 1941 г. в знак протеста против действий лагерной администрации произошел ряд первых выступлений заключенных.

Осенью 1941 г. в «Лесорейде» возник заговор. По материалам следствия НКВД и лагерной администрации, его инициаторами стали так называемые «троцкисты» и «эсеры». Идейными вождями следует считать В. Пивоварова и бывшего управляющего «Комилес» А. Макеева.

Они стали искать единомышленников. Первый раз на организационное собрание заговорщики собрались в декабре 1941 г. По их мнению, за восставшими должны были пойти и влачившие голодное существование колхозники. Собирались еще несколько раз. Создали штаб восстания и назначили его срок: январь 1942 г. Повстанцы выработали такую программу действий:

1. Освобождение из лагерей и тюрем всех заключенных.

2. Вовлечение на сторону восставших трудящихся и спецпереселенцев, а также местного населения.

3. Создание на основе добровольного набора вооруженной армии для отправки на фронт.

4. Немедленное развитие частной собственности и роспуск колхозов.

Восстание должно было начаться одновременно в «Лесорейде» и в лагпункте Поле-Курья. После объединения повстанцы намеревались захватить райцентр Усть-Уса, оттуда по рации предъявить ультиматум об освобождении всех заключенных Воркутлага, а в случае отказа двигаться группами на Воркуту, Инту, Котлас, освобождая заключенных.

Восстание началось в субботний день 24 января 1942 г. и это было первое в истории ГУЛАГа вооруженное выступление. Свободные от дежурства охранники собрались в баню. Стоило захлопнуться банной двери, как по строго разработанному В.Пивоваровым плану восставшие разоружили стрелка охраны, а затем, проникнув в казарму, и дежурного.

Вооружившись, группа заключенных направилась к бане, и стрелков перевели под замок в овощехранилище.

Открыли зону. Восставшие отправились по баракам и начали агитировать примкнуть к ним. Открыли продовольственный и вещевой склады. Всем повстанцам были выданы новые полушубки, валенки, бушлаты, брюки, шапки, рукавицы. Из гужевого транспорта был организован обоз на восьми подводах.

Часть заключенных, в основном неполитические, не поддалась на уговоры участвовать в восстании, разбежались по углам в зоне и за ее пределами.

Тем временем в «Лесорейде» из 141 человека, одетого и обутого в новое обмундирование, окончательно согласились на выступление 109. Согласившиеся двинулись на Усть-Усу.

Первым нападению подверглось здание камеры предварительного заключения. Повстанцы освободили 38 человек. 12 их них согласились к ним примкнуть. А в это время другая группа повстанцев подступала к зданию почты. К вечеру здание было уже в их руках.

Еще одна группа повстанцев пыталась захватить аэродром, где в это время находились два самолета. Но охрана встретила повстанцев огнем. Те вынуждены были отступить.

Своего апогея бой достиг у здания милиции. Несли потери и повстанцы. Чудом через радиобюро управления пароходства в Сыктывкар ушла телеграмма о восстании. Усиливался бой за здание милиции. Увеличивалось и количество его защитников: подошли еще 16 бойцов военизированной охраны пароходства. Стрельба не утихала ни на минуту. Все чаще окровавленные люди стали появляться и на пороге больницы.

День 24 января шел на убыль. После полуночи на помощь усть-усинцам прибыли 15 стрелков из Поле-Курьи. Перевес сил склонился на сторону обороняющихся. Почувствовав это, повстанцы отступили и на десяти подводах двинулись вверх по Печоре. Отступление больше напоминало бегство, в результате большая часть повстанцев в разных концах села была брошена на произвол судьбы. На следующий день все оставшиеся в живых повстанцы в сорокоградусный мороз были поставлены перед зданием милиции на колени. Было приказано держать руки на затылке. На коленях же их заставили доползти до тюрьмы.

Поздно ночью 25 января о восстании стало известно и в наркоме внутренних дел Коми АССР. Сразу же в кабинет наркома С.Кабакова был созван весь оперсостав наркомата. На следующий день по указанию наркомата в Усть-Усе был установлен комендантский час. А во всех населенных пунктах бассейна реки Печоры на территории республики были организованы посты наблюдения. К примеру, в Абези на это дело мобилизовали даже школьников. В их числе был и ученик седьмого класса Олег Ефремов, известный актер и режиссер (отец Олега, Николай Иванович, отбывал здесь заключение).

Строжайший, какой только возможен, режим был установлен и в лагерях. Чтобы среди заключенных уловить даже шепот, даже намек о восстании, была задействована вся лагерная агентурная сеть.

Но еще долго в печорской тайге уничтожали оставшиеся разрозненные группы повстанцев, которые продолжали оказывать ожесточенное сопротивление. А после поражения началась кровавая расправа. Убивали живых и добивали раненых, не щадя никого. В. Пивоваров и оставшиеся в живых руководители восстания были доставлены в сыктывкарскую тюрьму НКВД. В течение двух месяцев шло следствие. 30 марта 1942 г. по постановлению Особого совещания НКВД СССР 26 участников восстания, в том числе и В. Пивоваров, были расстреляны.

Прошли годы. Жена и дочь Владимира Ивановича, по известным причинам, перед войной вынуждены были уехать из Белоруссии на постоянное место жительства в г. Волжский Волгоградской области. Неоднократно Евгения Ивановна посылала письма на имя Сталина, Калинина, Берии с просьбой сообщить, где находится ее муж. Неоднократные обращения в ГУЛАГ ни к какому результату не привели.

Зато после каждого обращения ее вызывали в МГБ и предлагали оформить развод.

В 1953 г., сразу после смерти Сталина, — вновь обращение в прокуратуру с просьбой о реабилитации мужа.

25 декабря 1954 г. дело по обвинению Пивоварова Владимира Ивановича было пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР. Приговор Военной коллегии от 29 мая 1940 г. в отношении Пивоварова В. И. по вновь открывшимся обстоятельствам был отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено (и ни слова о приговоре Особого совещания НКВД СССР от 12 марта 1942 г.).

После «пересмотра» дела семья получила «свидетельство» о смерти, выданное отделом ЗАГС города Волжского, в котором было указано, что Пивоваров В. И. умер 28 августа 1941 г. в возрасте 37 лет. В графе причина смерти — умер от паралича сердца. Место смерти — неизвестно.

13 января 1948 г., в Минске был убит Соломон Михоэлс — руководитель Государственного еврейского театра, народный артист СССР. Обстоятельства его смерти теперь известны, хотя официального расследования до сих пор не было и имена убийц не названы.

В маленьких городах и местечках на западе и юге России жили кровельщики и портные, сапожники и стеклодувы. В большинстве это были евреи, и жить им разрешалось за так называемой чертой оседлости. Мрачная тень средневекового гетто оставляла неизгладимый след на жизненной философии и образе существования евреев в Российской империи.

Шлема Вовси родился 16 марта 1890 г. в Двинске в семье мелкого разорившегося лесопромышленника. Еще в детские годы у будущего артиста СССР Соломона Михоэлса возник интерес к театру. В 1905 г. он поступил в реальное училище в Риге. Учеником 3-го класса Михоэлс впервые увидел настоящий профессиональный театр — русский и еврейский. Мешало не отсутствие способностей и знаний. Путь наверх пресекала пресловутая «процентная норма» для евреев, установленная царскими хранителями культуры. И только в 1915 г. Михоэлс был принят на юридический факультет Петроградского университета.

Михоэлс не стал юристом. Но годы, проведенные в университете, не прошли даром — за это время он постиг все богатство русской разговорной речи. Неизвестно, как сложилась бы его судьба, если бы в холодном Петрограде 1919 г. он не узнал, что молодой режиссер А. Грановский задумал создать первую еврейскую театральную студию. Вскоре Шлема Вовси стал ее учеником. В 1921 г. петроградцы объединились с москвичами, и в Москве открылся камерный еврейский театр. Стены театра были расписаны будущей всемирной известностью художником М. Шагалом.

В 1927 г. Михоэлса ждал триумфальный успех в спектакле «Путешествие Вениамина III». С первых дней открытия Государственного еврейского театра Михоэлс входил в его труппу, в 1929 г. стал художественным руководителем этого творческого коллектива.

1934 г. был особенным в творчестве Михоэлса-режиссера и актера. Он начал работать над «Королем Лиром». Этому сопутствовали смерть первой жены, другие тяжелые жизненные обстоятельства.

1941 г. застал Михоэлса в Москве. Он был убежденным антифашистом. Он ненавидел гитлеровцев, как мог их ненавидеть руководитель советского театра и интеллигент. Именно поэтому Михоэлс возглавил Еврейский антифашистский комитет (ЕАК), созданный в феврале 1942 г. ЕАК содействовал упрочению союза между СССР и США против гитлеровской Германии.

В 1943 г. Сталин послал С. Михоэлса вместе с поэтом И. Фефером в поездку по США, Канаде, Великобритании и Мексике. Огромна роль С. Михоэлса в росте симпатий к сражающейся против Гитлера Советской Армии. 48 тысяч человек в США пришли на стадион Пола Граунд слушать Михоэлса. Шквал рукоплесканий завершал каждое его выступление.

В Америке Михоэлс встречался с Альбертом Эйнштейном, Теодором Драйзером, Эптоном Синклером, Полем Робсоном, Чарли Чаплиным. И если в США нашлись деньги и команды, чтобы отправлять караваны судов с техникой и продовольствием на Мурманск и Архангельск по ленд-лизу, то в этом была немалая заслуга С. Михоэлса и всего ЕАК.

Михоэлс, однако, сознавал, что после победы он уже больше не нужен Сталину, так как «вождь народов» кардинально менял советскую национальную политику. Тучи сгущались над головой Михоэлса. Уже готовились увольнения журналистов и редакторов, театральных деятелей, врачей, инженеров — евреев по национальности. Было ясно, что Михоэлс, носящий на груди орден Ленина, советский режиссер и антифашист, никогда бы с этим не смирился.

12 октября 1946 г. Министерство госбезопасности СССР направило в ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР записку «О националистических проявлениях некоторых работников Еврейского антифашистского комитета». Отделом внешней политики ЦК ВКП(б) тогда же была организована проверка деятельности ЕАК.

В записке об итогах проверки, адресованной в ЦК ВКП(б), говорилось о том, что члены ЕАК, забывая о классовом подходе, осуществляют международные контакты с буржуазными деятелями и организациями на националистической основе, а рассказывая в буржуазных изданиях о жизни советских евреев, преувеличивают их вклад в достижения СССР, что следует расценивать как проявление национализма.

Подчеркивалось, что комитет явочным порядком развертывает свою деятельность внутри страны, присваивает себе функции главного уполномоченного по делам еврейского населения и посредника между этим населением и партийно-советскими органами.

В результате делался вывод о том, что деятельность комитета вышла за пределы его компетенции, приобрела несвойственные ему функции и поэтому является политически вредной и нетерпимой. В связи с этим было внесено предложение о ликвидации ЕАК. Записка аналогичного содержания была направлена М. А. Сусловым 26 ноября 1946 г. И. В. Сталину.

26 марта 1948 г. МГБ СССР направило в ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР еще одну записку «О Еврейском антифашистском комитете», в которой указывалось, что руководители ЕАК являются активными националистами и проводят антисоветскую националистическую работу, особенно проявившуюся после поездки С. М. Михоэлса и И. С. Фефера в 1943 г. в США, где они вошли в контакт с лицами, связанными с американской разведкой.

20 ноября 1948 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление, в котором говорилось:

Утвердить следующее решение Бюро Совета Министров СССР:

Бюро Совета Министров ССР поручает Министерству государственной безопасности СССР немедля распустить «Еврейский антифашистский комитет», т. к. показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки.

В соответствии с этим органы печати этого комитета закрыть, дела комитета забрать. Пока никого не арестовывать.

Установлено, что прямую ответственность за незаконные репрессии лиц, привлеченных по «делу Еврейского атифашистского комитета», несет Г. М. Маленков, который имел непосредственное отношение к следствию и судебному разбирательству. 13 января 1949 г. он вызвал к себе С. А. Лозовского и в процессе длительной беседы, на которой присутствовал председатель КПК при ЦК ВКП(б) М. Ф. Шкирятов, домогался от С. А. Лозовского признания в проведении им преступной деятельности.

В этих целях Г. М. Маленковым было использовано направленное И. В. Сталину 5 лет назад — 15 февраля 1944 г. за подписью С. М. Фефера (членом ЕАК) и отредактированное С. А. Лозовским письмо с предложением о создании на территории Крыма Еврейской социалистической республики.

Тайну гибели Михоэлса раскрыл Берия, назначенный после смерти Сталина министром внутренних дел СССР. Берия решил стать новым мессией в области культуры. Объявить себя организатором еврейского театра. На это Берия решился, вступив в должность министра внутренних дел СССР.

Когда на допросе 10 июля 1953 г. его спросили, какое отношение к нему имели вопросы восстановления еврейского театра и издания еврейской газеты, он ответил, что в организации театра и издании газеты «мы по линии МВД были заинтересованы… Мое отношение к этим вопросам было с позиции освещения настроений интеллигенции».

При этом, как бы в оправдание, уточнил, что готовил в связи с этим соответствующую записку в ЦК партии.

Обстоятельства убийства уместились в небольшую записку в Президиум ЦК КПСС от 2 апреля 1953 г. Берия счел выигрышным для себя прекратить наиболее одиозные дела МГБ в последние годы жизни Сталина. К тому же по делу о ЕАК была арестована и осуждена к ссылке жена Молотова Полина Жемчужина, так что у Берии появился еще один шанс удружить Молотову реабилитацией его жены.

В ходе проверки «дела врачей», писал Берия в этой записке, выяснились подробности убийства Михоэлса. Сталин, оказывается, считал Михоэлса руководителем «антисоветской еврейской националистической организации», но МГБ не располагало конкретными данными о его «антисоветской» или «шпионской» деятельности, хотя много лет Михоэлс находился под агентурным наблюдением.

Берия сообщал, что по делу об этом убийстве был допрошен бывший министр госбезопасности Абакумов, арестованный еще в 1951 г., затребованы объяснения от Огольцова, Цанавы и других участников операции. Со слов Абакумова, Сталин еще в 1948 г. дал ему задание срочно организовать ликвидацию Михоэлса силами МГБ.

Когда стало известно, что Михоэлс находится в Минске, Сталин решил ликвидировать его под видом несчастного случая. В разговоре, как рассказал Абакумов, остановились на зам. министра ГБ С. Огольцове, министре ГБ Белоруссии Л. Цанаве и начальнике отдела 2-го Главного управления МГБ Ф. Шубнякове.

Как объяснял Огольцов, рассматривалось несколько вариантов ликвидации Михоэлса. От автомобильной катастрофы отказались, так как могли пострадать задействованные сотрудники МГБ. Решили инсценировать автомобильный наезд на глухой улице, хотя и в этом случае в целях глубокой конспирации приходилось жертвовать агентом ГБ Голубовым, сопровождавшим Михоэлса в Минске.

Подробности осуществления этой акции — в объяснениях, которые дал Цанава: «Примерно в 10 часов вечера Михоэлса с Голубовым завезли во двор дачи (речь идет о даче Цанавы на окраине Минска). Они немедленно с машины были сняты и раздавлены грузовой автомашиной. Примерно в 12 часов ночи, когда по Минску движение публики сокращается, трупы Михоэлса и Голубова были погружены на грузовую машину, отвезены и брошены на одну из улиц города (речь идет об улице Белорусской напротив стадиона «Динамо»). Утром они были обнаружены рабочими, которые об этом сообщили в милицию».

Сталин распорядился наградить убийц орденами, и те получили боевые ордена. 30 апреля 1948 г. Абакумов направил Сталину список чекистов с просьбой о награждении: орденом Красного Знамени — генерал-лейтенанта Огольцова С. И. и генерал-лейтенанта Цанаву Л. Ф.; орденом Отечественной войны 1-й степени — старшего лейтенанта Круглова Б. А. и полковника Шубнякова Ф. Г.; орденом Красной Звезды — майора Косырева А. Х. и майора Повзуна Н. Ф.

Сталин принял решение не сразу, но подписал бумагу, и имена «героев» попали в два указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении — от 28 и 29 октября 1948 г.

Президиум ЦК КПСС рассмотрел записку Берии и постановил: Цанаву и Огольцова арестовать, а ордена у награжденных отобрать, что и было сделано. Однако после ареста Берии в июне 1953 г. Президиум ЦК КПСС принял решение об освобождении Огольцова. Цанава же остался в тюрьме, но уже как участник «банды Берии». 5 августа он написал слезное письмо Ворошилову с просьбой об освобождении.

В письме Цанава отрицает свою причастность к убийству Михоэлса: «К убийству этих людей я отношения не имею. Всю операцию проводили Абакумов и Огольцов. Абакумов руководил из Москвы, Огольцов на месте, в Минске, с большой группой полковников и подполковников, приехавших из Москвы, МГБ СССР, провели всю операцию. Я же не виноват, что ввиду стечения обстоятельств операция была проведена в Минске, где я тогда был, к несчастью, министром госбезопасности». Реакции на письмо Цанавы не последовало, и он умер в тюрьме в 1955 г.

Цанава не мог не знать, что 5 января 1948 г. на заседании Комитета по Сталинским премиям было объявлено, что Михоэлс должен ехать в Минск. Как члену комитета ему было поручено ознакомиться с представленными на соискание этой премии спектаклями минских театров — «Константин Заслонов» в театре имени Янки Купалы и «Алеся» в Большом государственном театре оперы и балета БССР.

Любопытные детали об убийстве Михоэлса сообщает в своей книге ныне покойный Павел Судоплатов. Исполнителем он называл полковника Лебедева. Он писал также, что Михоэлсу и Голубову сначала сделали инъекцию яда, а затем уже их переехала машина. Аналогичным способом были совершены и другие убийства под руководством того же Судоплатова, например, инженера Самета в июне 1946 г. в Ульяновске. Его вывезли за город, сделали ему укол яда, переехали грузовиком и оставили лежать на шоссе. В этом деле участвовали полковник Лебедев и старший лейтенант Круглов — те же, кто позднее убивал Михоэлса.

Убийство Михоэлса стало сигналом для разгрома Еврейского антифашистского комитета. Его активисты не поверили официальной версии о несчастном случае с артистом. На его похоронах Полина Жемчужина, обращаясь к новому руководителю Еврейского театра Зускину, спросила: «Вы думаете, что здесь было — несчастный случай или преступление?» Услыхав же от него изложение официальной версии, заметила: «Нет, это не так, тут все далеко не так гладко, как кажется».

После этого разговора распространились слухи о насильственной смерти Михоэлса. Об этом доложили Сталину, и в январе 1949 г. Жемчужина была арестована. Антисемитская кампания набирала обороты. Основную ставку в деле против ЕАК Сталин сделал на 2-е Главное управление МГБ, которое тогда возглавлял генерал-майор Е.Питовранов. Следствие по делу Михоэлса не обошло стороной Питовранова. Сталин решил, что МГБ слабо борется с «еврейскими националистами», и в октябре 1951 г. были арестованы некоторые руководители госбезопасности, в том числе и Питовранов. 23 апреля 1952 г. он обратился из заключения с письмом к вождю.

В письме был ряд предложений о том, как перестроить работу МГБ, в частности, и по этому интересующему Сталина вопросу: «Все, что делалось по борьбе против еврейских националистов, которые представляют сейчас не меньшую, если не большую опасность, чем немецкая колония в СССР перед войной с Германией, сводилась к спорадическим усилиям против одиночек и локальных групп. Для того, чтобы эту борьбу сделать успешной, следовало бы МГБ СССР смело применить тот метод, о котором вы упомянули, принимая нас, работников МГБ, летом 1951 г., а именно: создать в Москве, Ленинграде, Украине (особенно в Одессе, Львове, Черновцах), в Белоруссии, Узбекистане, Молдавии, Литве и Латвии националистические группы из чекистской агентуры, легендируя в ряде случаев связь этих групп с зарубежными сионистскими кругами. Если не допускать шаблона и не спешить с арестами, то через эти группы можно основательно выявить еврейских националистов и в нужный момент нанести по ним удар».

Питовранов попал в «десятку», показав, что только Сталин и может научить чекистов уму-разуму, к тому же он продемонстрировал свою верность партии и служебное рвение. В конце 1952 г. по распоряжению Сталина Питовранов был освобожден из тюрьмы, назначен на руководящий пост в МГБ и принят «самим». В отличие от коллег, Питовранов не пострадал и в хрущевскую «оттепель».

В хрущевское время было решено поставить крест на деле об убийстве Михоэлса и никого из рядовых исполнителей не наказывать. Питовранов, в частности, дослужился в КГБ до генерал-лейтенанта.

Гитлер заочно приговорил С. Михоэлса к смертной казни. Сталин привел этот приговор в исполнение. Акция по убийству главы ЕАК, народного артиста СССР Соломона Михоэлса, готовившаяся долго и тайно, многим непосвященным показалась ошеломляюще неожиданной. Она-то и послужила сигналом к тому, чтобы представить всех евреев, проживающих на территории Советского Союза, новой «пятой колонной», «новоявленной агентурой мирового империализма».

Очень хотелось бы понять, почему до сих пор документы по делу об убийстве Михоэлса сохраняют гриф государственной тайны. Может быть еще живы люди, которым можно предъявить счет и чью причастность или участие в этом убийстве без загрифованных документов нельзя доказать?